Содержание к диссертации
Введение
РАЗДЕЛ 1. ЦЕНТРАЛЬНОЕ НЕЧЕРНОЗЕМЬЕ: МЕСТО В СИСТЕМЕ РОССИЙСКИХ РЕГИОНОВ И ВНУТРЕННИЕ РАЗЛИЧИЯ
1.1. Общая характеристика 78
1.2. Сельское расселение и урбанизация 84
1.3. Особенности демографического развития 96
1.4. Демографические последствия войны 103
РАЗДЕЛ 2. АГРАРНАЯ ПОЛИТИКА И СЕЛЬСКОЕ НАСЕЛЕНИЕ: К ВОПРОСУ О МИГРАЦИОННЫХ ФАКТОРАХ
2.1. Организационные реформы и сельская миграция 111
2.2. Изменение роли личных подворий 129
2.3. Уровень благосостояния сельских жителей как фактор миграционной активности 148
2.4. Состояние социально-бытовой сферы 193
2.4.1. Торговля 197
2.4.2. Дошкольное и школьное образование 209
2.4.3. Здравоохранение 217
2.4.4. Транспорт 223
2.4.5. Служба быта 229
2.4.6. Жилищное строительство 236
2.5. Миграционная мотивация 249
РАЗДЕЛ 3. МИГРАЦИОННЫЙ ОТТОК ИЗ СЕЛА ЦЕНТРА: ОСНОВНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ 266
3.1. Интенсивность миграции 266
3.2. Состав мигрантов 285
3.2.1. Мигранты по возрасту 285
3.2.2. Особенности распределения мигрантов по полу 303
3.2.3. Профессиональные характеристики мигоантов 313
3.2.4. Мигранты по типу хозяйства 330
3.3. Миграция и сельская семья 333
3.4. Направления миграции 350
3.5. Организованная миграция 364
3.6. Маятниковая миграция 383
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 396
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА 412
ПРИЛОЖЕНИЯ 458
Введение к работе
Трудно спорить с утверждением, что одним из наиболее значимых по своим масштабам и последствиям явлений в отечественной истории XX столетия стала миграция сельского населения в города. В течение полувека — со второй половины 20-х и до конца 70-х гг. — жители деревни активно уезжали из обжитых мест. Города росли, изменялся облик горожанина, село же чем дальше, тем больше испытывало нехватку рабочих рук, с карты России исчезали тысячи деревень. Оптимизм по поводу победы «самого передового класса» над отсталым крестьянством сменялся обеспокоенностью состоянием аграрной сферы экономики, а с началом «перестройки» не стало недостатка в мрачных прогнозах по поводу перспектив деревни. В 80-е годы поток мигрантов постепенно иссяк, что объяснялось среди прочего истощением людских ресурсов; современная же ситуация в деревне все чаще воспринимается с осторожным оптимизмом.
Что означала сельская миграция, была ли она объективным или искусственно вызванным процессом, следствием неумелой политики — ответы на эти вопросы давались не раз, и часто они были весьма различны.
Место миграционной проблематики в отечественной демографической науке своеобразно. С одной стороны, за ней молчаливо признается право считаться частью предмета демографии. С другой, традиционные демографические подходы по отношению к миграции в течение долгого времени не применялись. Как отмечалось в литературе, «включение миграции в предмет демографии — лишь дань традиции. Демографы никогда специально не занимались изучением миграции населения»1. Истоки этого явления следует искать в советской истории. Масштабные перемещения населения из деревни в город во второй половине 1920-х — 1930-е гт. воспринимались в контексте экономической необходимости (по-прежнему острым было аграрное перенаселение в деревне; кроме того, форсированное индустриальное развитие страны требовало постоянного притока рабочей силы). Оценки текущей демографической ситуации в тех ус-
1 Воспроизводство населения и демографическая политика в СССР. М., 1987. С. 23.
5 ловиях базировались в основном на суждении К.Маркса, высказанном им в
«Капитале»: «...отток населения из села, а следовательно, и сокращение числа работающих в сельском хозяйстве — закономерное и прогрессивное явление. Индустриализация земледелия и животноводства, рост производительности труда позволяют получать необходимое количество продукции с меньшими затратами труда... В земледелии уменьшение живого труда может быть абсолютным»1. Точка зрения К.Маркса была воспринята В.И.Лениным и впоследствии интерпретирована им с точки зрения потребностей диктатуры пролетариата. Он полагал, что «миграция населения в города играет огромную прогрессивную роль, приводя к изменению социальной структуры общества в целом за счет притока деревенского населения в города... Только это смешение и слияние земледельческого и неземледельческого населения может поднять сельское население из его беспомощности... Именно это сближение условий жизни земледельческого и неземледельческого населения создает условия для устранения противоположности между городом и деревней»2.
Поскольку экономическая целесообразность перераспределения рабочей силы подкреплялась столь авторитетными теоретическими суждениями, то вполне естественно, что регулирование миграции населения стало важной частью политики советской власти. В последующие десятилетия сложилась практика организованных перемещений рабочей силы, приложение к которой принципов демографической науки было довольно односторонним. Вот пример обоснования экономически детерминированного подхода, абсолютно преобладавшего в годы советской власти: «экономические факторы относятся к факторам переменным, планово регулируемым и это придает им особенное значение в управлении миграционными процессами»3.
Особый взгляд на перераспределение населения в условиях социализма и неприменимость ряда традиционных демографических критериев оценки причин и последствий процесса миграции позволили сделать вывод, что «вопросы
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 25. Ч. 1. С. 289.
2 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 2. С. 224.
3 Рыбаковский Л.Л. Региональный анализ миграции. М., 1973. С. 97.
теории миграции населения вполне могут быть выделены в отдельную науку»1. В 70-е — 80-е гг. появилось довольно большое количество разнообразных трудов по миграционной проблематике, в которых большое внимание уделялось разработке теоретических положений. На этом основании можно утверждать, что фактически такая наука существует2.
Во второй половине XX в. сильное негативное влияние миграции в города на демографическую структуру российского села начало вызывать серьезные опасения у специалистов. Сложившиеся диспропорции в распределении населения между городом и деревней объяснили с помощью другого положения Маркса, утверждавшего, что «это явление положительно лишь в той мере, в какой растущая производительность труда компенсирует сокращение рабочих рук»3. Т.е. была признана неизбежность на определенном этапе дефицита рабочих рук, не покрываемого ростом производительности труда. «В силу того, что сдвиги в сельском хозяйстве, если уж они начались, происходят быстро, скачкообразно, они на какое-то время приходят в противоречие с территориальной организацией сельского хозяйства, ориентированной на равномерную заселенность и одинаковую интенсивность использования земли. Именно поэтому они зачастую получают одностороннюю оценку как противоречащие интересам сельского хозяйства. Отрицательные для хозяйства черты процесса концентрации расселения связаны не с его сущностью, а с высокой скоростью, излишней интенсивностью»4.
Поскольку способность государства исправить неблагоприятную ситуацию в сфере перераспределения населения под сомнение не ставилась, демографами
1 Территориальные особенности народонаселения РСФСР. М, 1976. С. 6.
2 Теория миграций рассматривается в следующих работах: Бреев Б.Д. Подвижность населе
ния и трудовых ресурсов. М., 1977; Миграция населения в РСФСР. М., 1973; Переведенцев
В.И. Методы изучения миграции населения. М., 1975; Региональные особенности воспроиз
водства и миграции населения в СССР. М., 1981; Рыбаковский Л.Л. Миграция населения:
прогнозы, факторы, политика. М., 1987; Хомра А.У. Миграция населения: вопросы теории,
методики исследования. Киев, 1979; Хорев Б.С., Чапек В.Н. Проблемы изучения миграции
населения. М., 1978; Чапек В.Н. Миграция и стабилизация трудовых ресурсов села. Ростов-
на-Дону, 1983 и др.
3 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 25. Ч. 1. С. 289.
4 См.: Население СССР за 70 лет. М., 1988. С. 59.
7 было предложено несколько моделей оптимальной миграции. Вот одна из них
(В.И.Переведенцев), позволяющая судить о приоритетах миграционной
политики:
перераспределение населения из мест с избытком трудовых ресурсов в места с их недостатком, причем таким образом, чтобы использование рабочей силы в народном хозяйстве соответствовало полученной работником подготовке;
одинаковые направления территориального перераспределения населения в результате общественно организованной и индивидуальной миграции населения;
такая интенсивность миграции, при которой оптимальное размещение населения достигалось бы с наименьшими издержками на переселение со стороны государства и отдельных лиц и с наименьшими прямыми и косвенными потерями1.
При том, что определяющую роль в создании этой модели играли, что вполне естественно, интересы государства, определенное внимание (хотя бы вскользь, и только в завершающем тезисе) было уделено и удобству «отдельных лиц».
Снижение роли организованных форм миграции (в виде оргнабора рабочей силы и сельскохозяйственных переселений) в сочетании со значительной активизацией неорганизованной миграции в 60-е — 70-е гг. поставили вопрос о степени стихийности этого процесса. Большинством исследователей ситуация воспринималась в привычном контексте социально-экономического подхода. «Неорганизованную миграцию, — писал В.И.Переведенцев, — нельзя рассматривать как стихийную, поскольку эта не организуемая обществом миграция находится в конечном счете под решающим воздействием планомерно создавав-мых условий ее протекания» . В начале 1980-х гг. у этой точки зрения появились оппоненты, считавшие, что миграция в СССР носила преимущественно стихийный характер. Одновременно впервые подвергалось сомнению опреде-
Миграция населения и трудовые ресурсы Сибири. М., 1966. С. 48. Переведенцев В.И. Указ. соч. С. 5.
ляющее значение факторов социально-экономического характера в формировании миграционных потоков1.
С течением времени критика экономической обусловленности миграционных процессов становилась все более острой. Это повлекло за собой переопределение понятия миграции. Прежняя формула: «миграционное движение — совокупность межпоселенных безвозвратных перемещений, связанных со сменой мест приложения труда» сменилась гораздо более осторожной: «миграция — это перемещение из одних населенных пунктов в другие»2. Соответственно по-новому формулировалась и общая причина переездов: «главная причина всех миграций — противоречие между потребностями личности и возможностями их удовлетворения в месте постоянного жительства индивидов»3. Таким образом, «государственническая» формула, акцентировавшая экономическую необходимость, в силу своей несостоятельности оказалась вытесненной более адекватным «личностным» подходом к анализу миграционных процессов. Правда, одновременно с критикой игнорирования стихийного фактора в миграциях наметилась другая крайность, когда миграция объявлялась едва ли не главной причиной многих социальных процессов — роста крупных городов, обезлюдения села и т.п. «Представлялось, что стоит только удовлетворить потребности людей на должном уровне, как их можно закрепить там, где хочется»4.
Признавая существование науки о миграциях, следует признать, что по состоянию на сегодняшний день ее теория разработана пока слабо. Причины этого положения объясняет Ж.А.Зайончковская:
1. Отсутствие исследований миграционных процессов за длительное время, поскольку они не поощрялись. Засекреченность информации, наряду с гипертрофированными представлениями об управляемости социально-экономическими процессами в условиях плановой экономики, зачисление
1 См.: Болдырев В.А. Народонаселение в развитом социалистическом обществе: Теория и
политика. М., 1983. С. 165.
2 Шабанова М.А. Сезонная и постоянная миграция населения в сельском районе: комплекс
ное социолого-статистическое исследование. Новосибирск, 1991. С. 12, 21.
3 Там же. С. 15.
4 Зайончковская Ж.А. Демографическая ситуация и расселение. М., 1991. С. 89.
«стихийности» в разряд рудиментарных понятий. Исследования проводились
только по организованным переселениям. Стихийная миграция, также как и урбанизация, приписывались капитализму.
Отсутствие сопоставимой информации.
Ограниченное использование зарубежного опыта в силу специфичности миграционных процессов, проходивших в советское время, существования прописки, ограниченной внешней миграции.
Разное экономическое значение миграции в разные периоды. В условиях почти повсеместного насыщенного или избыточного трудового баланса лимитирующее влияние миграций на размещение производства практически не ощущалось, что, естественно, не способствовало научному анализу этого явления1.
Обратим также внимание, что в условиях интенсивной урбанизации, которую переживали в XX в. Россия, а затем Советский Союз, понятие «миграция» фактически стало означать именно миграцию сельского населения в города. Именно это направление давало наибольшее количество перемещений в сравнении с потоками «город-город», «город-село» и «село-село». Здесь же возникало и наибольшее количество проблем. Неудивительно поэтому, что большинство конкретных исследований, в той или иной степени затрагивающих тему перемещений населения, анализируют именно сельскую миграцию.
На сегодняшний день самым представительным по числу опубликованных работ по теме миграции сельского населения является направление, которое в соответствии со специализацией разработчиков условно может быть названо «социологическим». Оно сформировалось одновременно с осознанием остроты ситуации в российской деревне, вызванной обезлюдением села во второй половине 1960-х гг. Его последователи (новосибирская группа Т.И.Заславской и не-которые другие социологи ) воспринимали миграцию из села как закономерный
1 Зайончковская Ж.А. Указ. соч. С. 86.
2 См. напр.: Корель Л.В. Перемещение населения между городом и селом в условиях урбани
зации. Новосибирск, 1982; Корель Л.В., Топилина B.C., Трофимов В.А. Миграция и жилище.
Новосибирск, 1988; Кутафьева Э.С., Москалева Н.И. и др. Миграция сельского населения
(в Центральном экономическом районе). М., 1971; Миграция сельского населения. Под ред. Т.И.Заславской. М., 1970; Миграция сельского населения. М., 1977 и др.
10 процесс перетекания трудовых ресурсов из села в город, отчасти деформированный непродуманными субъективными решениями. На большом фактическом материале, полученном в результате опросов населения, выявлялись основные факторы миграционной подвижности сельского населения и формулировались рекомендации по его стабилизации. В качестве выхода из ситуации предлагалось устранить наиболее очевидные последствия деформаций, и с этой целью уже в конце 60-х годов та же новосибирская группа приступила к разработке концепции совершенствования системы сельского расселения, впоследствии получившей название программы «сселения неперспективных деревень». Как известно, она не только не улучшила, но существенно усугубила положение в деревне. Несколько особняком в списке работ 1970-х — начала 1980-х гг. стоят исследования В.И.Староверова1. В течение долгого времени он занимался анализом социальных аспектов в миграции сельского населения, отмечая, что авторы предшествующего периода (в том числе Ж.А.Зайончковская, В.И.Переведенцев, В.Н.Чапек и др.) концентрировались лишь на экономических, экономико-географических, демографических сюжетах. Справедливости ради заметим, что взгляды В.И.Староверова, так же как и других названных выше авторитетных ученых, со временем претерпели серьезную эволюцию, обусловленную осознанием в обществе глубины демографических проблем. Заслуги и просчеты социологов — специалистов по сельской миграции— обстоятельно проанализированы в цитированной выше сравнительно недавней монографии Ж.А.Зайончковской. К числу бесспорных достижений исследователей 60-х — первой половины 80-х гг. исследовательница относит следующие полученные ими выводы:
— движение населения происходило не только за рабочими местами, но и от рабочих мест;
1 См.: Староверов В.И. Социально-демографические проблемы деревни: методология, методика, опыт анализа миграции сельского населения. М., 1975; Его же. Социологическое изучение миграции сельского населения. Дисс... канд. филос. наук. М., 1979; Его же. Теоретико-методологические вопросы исследования, задачи и опыт анализа социального развития среднерусской деревни в свете регионального подхода в социологии // Социальный облик среднерусской деревни. М., 1986 и др.
переселение в город наиболее тесно было связано с размещением рабочих и учебных мест, поскольку работа или учеба — главное условие прописки и жизни в городе;
выезд из села не был связан с трудообеспеченностью хозяйства;
главное влияние на формирование миграционных потоков оказывали территориальные различия в уровнях жизни, иерархизировавшие населенные места и районы страны по степени привлекательности;
стало ясно, что индивидуальные запросы — столь же значимый фактор, как и экономические условия1.
Попытаемся определить место миграционной проблематики в исторических исследованиях. В отечественной науке давнюю традицию имеет изучение истории крестьянства. При этом в силу масштабности и драматизма событий, происходивших в российской деревне в первой трети XX столетия, наибольшее внимание историки уделяли проблематике именно этого периода. Их усилиями были определены подходы к теме, в основном сформирована методическая база исследований по аграрной истории2. Работ по послевоенной истории сельского хозяйства и крестьянства существенно меньше, причем большинство их посвящено периоду 1940-х — 1950-х гг.3 К сожалению, многие работы советских историков, выдвигая на первый план формально-экономические показатели деятельности сельскохозяйственных предприятий, дают недостаточно информации о процессах, происходивших в крестьянской среде. По справедливому замеча-
Зайончковская Ж.А. Указ. соч. С. 88.
2 См.: Богденко М.Л., Зеленин И.Е. Совхозы СССР. Краткий исторический очерк (1917-
1975). М., 1976; Вылцан М.А. и др. Коллективизация сельского хозяйства в СССР: пути,
формы, достижения. М., 1982; Данилов В.П. Советская доколхозная деревня: население, зем
лепользование, хозяйство. М, 1977; Ивницкий И.А. Коллективизация и раскулачивание (на
чало 30-х гг.). М., 1996; Кабанов В.В. Крестьянское хозяйство в условиях «военного комму
низма». М., 1988; Тюкавкин В.Г., Щагин Э.М. Крестьянство России в период трех револю
ций. М., 1987 и др.
3 Вот наиболее значительные среди них: Богденко М.Л., Зеленин И.Е. Указ. соч.; Вол
ков И.М. Трудовой подвиг колхозного крестьянства в послевоенные годы. Колхозы СССР в
1946-1950-х гг. М., 1972; Вылцан М.А. Восстановление и развитие материально-технической
базы колхозного строя (1945-1958). М., 1976.
12 нию М.А.Безнина, «крестьянство выглядело пассивным объектом истории, несмотря на описание трудовых подвигов»1.
Этот перекос попыталось преодолеть «перестроечное» поколение историков, начавшее активно и довольно эффективно разрабатывать проблемы социальной истории советского крестьянства. При том, что в большом количестве трудов по-прежнему рассматривался период 20-х — 30-х гг., появилось немало содержательных исследований и по послевоенной аграрной истории2. Используя хорошо документированную базу, авторы пытались показать, что одним из основных разрушающих факторов по отношению к деревне и источником большинства ее проблем в послевоенные десятилетия стала политика советского руководства. Вот характерная фраза, концентрированно выражающая суть этого подхода: «...и укрупнение колхозов, и паспортная система, и репрессивная политика государства оказали самое непосредственное влияние на изменение численности сельского населения»3.
Несомненной заслугой нового поколения исследователей стало привлечение внимания к состоянию демографических проблем села. Уделяя много внимания миграции сельского населения в города, авторы практически не принимали во внимание бесспорный прежде тезис о закономерном ее характере. Поскольку взаимосвязь оттока сельских жителей в города с мероприятиями правительственной политики виделась очевидной, воспринимать сельскую миграцию в качестве самостоятельного предмета изучения не считалось целесообразным. На наш взгляд, в этом проявилось еще и сильное давление исследовательской традиции. Вслед за экономистами, географами и демографами пред-
1 Безнин М.А., Димони Т.М. Крестьянство и власть в России в конце 1930-х - 1950-е гг. //
Менталитет и аграрное развитие России (ХГХ-ХХ вв.). М., 1996. С. 155.
2 См.: Безнин М.А. Крестьянское хозяйство в российском Нечерноземье. 1950-1965. М.
Вологда, 1990 и др. его работы; Вербицкая О.М. Российское крестьянство от Сталина к Хру
щеву: Середина 40-х - начало 60-х гг. М., 1992; Денисова Л.Н. Исчезающая деревня России:
Нечерноземье в 1960-е - 1980-е гг. М., 1996; Зима В.Ф. Голод в СССР 1946-1947 гг.: Проис
хождение и последствия. М., 1996; Попов В.П. Крестьянство и государство (1945-1953). Сб.
документов. М., 1993; Его же. Экономическая политика советского государства. 1946-1953.
М. - Тамбов, 2000 и др.
3 Попов В.П. Экономическое и социальное положение советского общества в 40-е гг. (на
примере российской деревни). Дис... докт. ист. наук. М., 1996. С. 126.
13 ставители исторической науки интерпретировали тему масштабных перемещений сельского населения в советское время, как правило, лишь в контексте демографической политики государства. Ее проявлениями были организованное сельскохозяйственное переселение и оргнабор рабочих, а стихийная миграция игнорировалась. И все же именно в последние полтора десятилетия был в основном освоен комплекс исторических источников, позволяющий комплексно рассмотреть тему миграции из села.
В современное понимание процессов миграции в России второй половины XX в. привнесены некоторые новые акценты, связанные с изменением исследовательского фона. Т.Шаниным и В.П.Даниловым было создано направление, получившее название «крестьяноведение». Его последователи рассматривают процессы, происходившие в российской деревне в XX в. с точки зрения эволюции традиционных форм, подчеркивая ее универсальный характер1. Нетипичные проявления этой эволюции интерпретируются с использованием выдвинутой Т.Шаниным теории «эксполярных типов»2. Утрата крестьянством существенных черт традиционного сознания представляется в качестве закономерного явления. Миграция из села с точки зрения крестьяноведения также закономерна, хотя отсутствие работ по истории российского крестьянства второй половины XX в. в рамках названного направления оставляет место для разного рода предположений. Многочисленные ныне исследования по социальной истории крестьянства, в том числе в рамках новых направлений, уже породили некоторые опасения по поводу возможных нежелательных перекосов. «Остается пожелать, — пишет В.В.Бабашкин, — чтобы увлечение социальной историей не превратилось в самоцель, оправданную вполне понятным стремлением уйти от исчерпавших себя идейно-теоретических схем» . Более подробно о различных
1 Крестьяноведение: Теория, история, современность. Ежегодник. М., 1996-2000; Ментали
тет и аграрное развитие России (ХГХ-ХХ вв.): Материалы международной конференции 14-
15 июня 1994 г. М., 1996.
2 Expolary Economies: A Political Economy of Margins II Shanin T. Defining Peasants. Basil
Blackwell, 1990.
3 Бабашкин B.B. Россия XX века: о некоторых подходах современной западной историогра
фии // Куда идет Россия?.. Кризис институциональных систем: Век, десятилетие, год. М.,
1999. С. 75.
14 современных интерпретациях проблемы раскрестьянивания будет сказано в соответствующей части теоретического раздела диссертации.
Еще одна группа исследователей, «урбанисты», рассматривают сельскую миграцию в контексте российской урбанизации. Актуальной эта тема стала сравнительно недавно, когда стало ясно, что культивировавшаяся долгие годы теория «социалистической урбанизации» нуждается, как минимум, в уточнении. В связи с этим авторы появившихся в последние годы исследований делают попытку осмысления процессов урбанизации в СССР с точки зрения мирового опыта1. Практически все авторы признают особый характер советской урбанизации, делая из этого разные выводы, о чем подробнее будет сказано ниже.
Своеобразной вариацией на ту же тему можно считать сочинения, авторы которых отталкиваются от идеи «модернизации». Например, А.Г.Вишневский подчиняет урбанизацию модернизации, критерии которой усматривает в распространении рыночных отношений в обществе. При этом в применении к условиям советского общества вводится понятие «консервативной модернизации»2. По ряду причин более корректной с точки зрения выбранной темы мы считаем теорию «урбанизации», нисколько ее при этом не абсолютизируя. Во-первых, сельская миграция имела прямое отношение к процессам советского градообразования. Во-вторых, не может не настораживать многозначность понятия «модернизация»3. Интерпретация того же А.Г.Вишневского неочевидна. Представляется, что в советских условиях денежные отношения были отнюдь не главными по степени воздействия на сельскую среду. В то же время содержание термина «урбанизация» более конкретно. Его суть усматривается в территориальной концентрации человеческой деятельности в результате действия
См.: Ахиезер А.С. Диалектика урбанизации и миграции в России // Общественные науки и современность. 2000. № 1; Глазычев В. Слободизация страны Гардарики // Иное. Т. 1. М., 1995; Город как социокультурное явление исторического процесса. М., 1995; Сенявский А.С. Российский город в 1960-е — 1980-е гг. М., 1995; Урбанизация в формировании социокультурного пространства. М, 1999 и др.
2 Вишневский А.Г. Серп и рубль: консервативная модернизация в СССР. М, 1998.
3 См. напр. материалы дискуссии: Российский старый порядок: опыт исторического синтеза
// Отечественная история. 2000. № 6. С. 63.
15 объективной тенденции, составной частью которой является в том числе и преимущество крупного производства над мелким1.
Кроме работ, реализованных в рамках упомянутых направлений, следует назвать сочинения географов — специалистов по динамике сельского расселения. В отличие от демографических и социологических трудов, они практически не востребованы историками крестьянства советского периода, что отчасти можно объяснить некоторым невниманием к региональным аспектам миграционных процессов2.
Итак, к настоящему времени в работах представителей разных отраслей знания накоплен нуждающийся в обобщении и сравнительном анализе обширный материал, позволяющий во многом изменить существующие представления о характере миграционных процессов в российском селе. Приметой сегодняшнего дня становится осознание неэффективности узко-дисциплинарного подхода. К примеру, отмечается, что «экономисты-аграрники все чаще приходят к давно известному, но не признававшемуся у нас выводу о том, что для экономических проблем не существует чисто экономических решений»3. Та же тенденция характерна для исторических исследований, в том числе историко-демографических. «Современная наука рассматривает демографические процессы комплексно. Выстраиваются корреляционные модели, обслуживающие связи между этими процессами и процессами социальными, экономическими, культурными. Вместе с тем, — считает А.П.Корелин, — у нас это направление... слабо изучено»4.
Проблема миграции имеет множество аспектов, которые трудно с равной степенью подробности осветить в одном, даже пространном исследовании.
Сенявский А.С. Российская урбанизация: некоторые историко-методологические проблемы //Урбанизация в формировании социокультурного пространства. С. 153.
2 См.: Алексеев А.И. Многоликая деревня (население и территория). М., 1990 и др. работы
этого автора; Игудина А.И. Социально-географические факторы динамики сельского населе
ния на территории Нечерноземной зоны РСФСР (1959-1979 гг.). Дис... канд. геогр. наук.
М., 1982; Ковалев С.А. Сельское расселение. М., 1963 и др. его работы.
3 См.: Петриков А.В. Специфика села и современные аграрные реформы в России. М., 1995.
4 Современные концепции аграрного развития. Теоретический семинар // Отечественная ис
тория. 1995. №4. С. 26.
Среди них демографические изменения (численность и состав сельского населения, рождаемость и смертность), эволюция сельского мира, вопросы аграрной политики и взаимоотношений крестьян с властью, адаптация бывших жителей села в городах и изменение качества городского населения под воздействием притока из села и т.п. Представляется, что рамки исторического исследования, опирающегося на достижения сопредельных наук, дают возможность определить место сельской миграции в жизни советского общества второй половины XX в., выявить общие закономерности протекания миграционных процессов в селе Центрального Нечерноземья, проследить динамику демографической эволюции деревни, оценить экономические, социальные, социокультурные последствия происшедших изменений. Это и является целью настоящей диссертации.
Достижение цели предполагает решение следующих задач:
определение географической, поселенческой, демографической специфики региона с точки зрения ее возможного влияния на миграцию сельского населения;
характеристика мероприятий государственной политики, оценка уровня развития и степени значимости хозяйства личных подворий, уровня материального благосостояния сельских жителей, роли социально-бытовой сферы села Центрального Нечерноземья с целью выявления факторов миграционного оттока населения;
определение интенсивности сельской миграции, качественного состава мигрантов, направлений и форм ее осуществления;
выявление общих и особенных черт в развитии миграционных процессов в регионе, установление зависимости оттока населения в города от ситуации на местах;
оценка влияния последствий миграции в города, а также других форм миграции в рассматриваемый период на экономическую, социальную и демографическую системы села региона.
Признавая универсальный характер урбанизационных процессов, допускавший некоторые особенности их проявления в России, в качестве базового тезиса для нашей работы мы принимаем предположение, что во второй половине XX в. именно урбанизация, часто в обличье государственной политики, продолжала оставаться основной побудительной причиной переселения сельских жителей в города. Поэтому еще одной задачей исследования является установление степени опосредованности миграции сельского населения Центрального Нечерноземья в рассматриваемый период уровнем и характером урбанизационных изменений в обществе.
Объектом исследования стала миграция сельского населения Центрального Нечерноземья, воспринимаемая как следствие воздействия разнообразных факторов, в числе которых были и глобальные закономерности, и процессы, имевшие отношение к конкретной политической и экономической ситуации.
Предметом исследования являются территориальные перемещения сельского населения Брянской, Владимирской, Ивановской, Калининской (Тверской), Калужской, Костромской, Московской, Орловской, Рязанской, Смоленской, Тульской и Ярославской областей во второй половине 1940-х — начале
1980-х гг. во всем их многообразии.
* * *
Определение территориальных границ исследования диктовалось следующими соображениями. Развитая сеть городов на территории Центральной России сделала возможным интенсивное перераспределение населения между городом и деревней. Особое место в этом обмене занял промышленно развитый Центральный экономический район, о котором и предполагается вести речь в настоящей работе. Входящие в него двенадцать областей занимают значительную площадь и включают в себя территории с различно выраженными структурами — хозяйственными, социальными, демографическими. В их границах имеется возможность выделить различные типы миграционного поведения сельского населения в зависимости от степени его урбанизированное (условно: аграрный, частично урбанизированный, агломерационный и т.п.) и со зна-
18 чительной долей достоверности экстраполировать их на территории за пределами района.
В связи с этим хочется обратить внимание еще на одно обстоятельство. Авторы многочисленных трудов по аграрной истории и более редких по урбанистической обычно строят исследования либо на общероссийском материале, либо на местном. В то же время проблематика крупных регионов в составе России явно нуждается в дополнительной разработке как промежуточная форма между двумя названными видами исследований. К сожалению, пока еще вполне возможными оказываются добросовестные заблуждения, когда автор монографии, построенной на общероссийском материале, представляет Московскую область в качестве типичной центрально-российской.
Вполне очевидно также, что определить степень урбанистического влияния на миграционные процессы без сравнительного анализа его проявления в сельской местности отдельных областей невозможно. Также нереально пока в силу отсутствия конкретного материала проводить сопоставления по всем территориям Российской Федерации. Поэтому исследование в территориальных границах одного, весьма крупного региона в составе России, представляется вполне соответствующим поставленным задачам.
Что касается специфических черт периода 1945-1985 гг., заметим, что во второй половине XX в. противостояние города и села вступило в решающую фазу, хотя подчас и лишенную драматизма времен коллективизации. Этапы административного нажима в отношении деревни (позднесталинские попытки возрождения колхозов, мероприятия Н.С.Хрущева рубежа 1950-х — 1960-х гг., сселение мелких деревень в начале 1970-х гг.) чередовались с относительно спокойными временами, когда поток мигрантов в большей степени определялся возможностью свободного выбора места жительства. То есть для нас оказывается вполне реальным в границах заявленного периода оценить значимость объективных (урбанизационных) и субъективных (политических) факторов в миграции сельского населения.
Анализ данных, собранных на протяжении всех семи десятилетий существования Советской власти, позволяет утверждать, что интенсивность потока «село—город» за 1945-1985 гг. была сравнительно небольшой (к примеру, механический прирост городского населения в 1927-1938 гг. составлял 62,7% всего прироста в городах, в 1939-1958 гг. — 62,1%, в 1959-1969 гг. — 45,6%'; в 70-е — первой половине 80-х гг. прирост городского населения за счет сельского был еще меньше). Такое положение объясняется тем, что процессы индустриализации к этому времени в основном были завершены, а значит, сократилось количество предоставляемых в городе для неквалифицированных сельских тружеников рабочих мест. Кроме того, село значительно исчерпало собственные ресурсы. Наконец, выходцы из села привнесли с собой сельский тип воспроизводства населения, что позволило увеличить в городе естественный прирост.
Несмотря на значительный отток сельского населения в города в 20-е — 30-е гг., нет оснований считать последствия этого явления серьезной тогдашней проблемой. За почти десятилетие с 1929 по 1938 гг. численность занятых в сельском хозяйстве сократилась на 2 млн. человек (с 37 до 35 млн.), что с уче-том масштаба переселений совсем немного . Таким образом, масштабы переселений в города с течением времени уменьшались, но проблема, связанная с обезлюдением села, во второй половине XX в. становилась все более серьезной, достигнув наибольшей остроты в 60-е — 70-е гг.
По нашему мнению, сельская миграция в Центральной России второй половины 1940-х — начала 1980-х гг. позволяет корректно интерпретировать степень урбанизированности сельского населения через демографическую и иную статистику. При этом подразумевается, что акт миграции в город в большинстве случаев свидетельствовал о наличии урбанистической ориентации у переселенца, а значит, об утрате им некоторых существенных признаков сельского менталитета. Этот подход плохо применим к периоду индустриализации и кол-
1 Население СССР. Стат. справочник. М., 1974. С. 41.
2 Шмелев Н., Попов В. На переломе: Экономическая перестройка в СССР. М., 1989. С. 88.
20 лективизации, хотя в то время также совершались масштабные перемещения
сельского населения в города. Причина видится в том, что в 1920-е — 1930-е гг. речь шла о переселении очевидно неурбанизированной крестьянской массы в города в результате правительственных мероприятий. Напротив, в послевоенный период в отношении населения деревни имело место сочетание административных мер с возможностью свободного выбора города в качестве цели переезда. При этом в города переезжали как носители традиционного сознания (если их выдавливали из села непродуманной аграрной политикой), так и уже вполне урбанизированные сельские жители.
Ставить нижнюю хронологическую границу исследования ранее 1945 г. мы считали нецелесообразным еще и потому, что, во-первых, данные по численности населения и его передвижениям до 1945 г. (а частично и после) трудны для анализа из-за недостаточной разработанности статистического инструментария и практики засекречивания итогов обследований; во-вторых, перемещения людей во время войны многофакторны и не поддаются трактовке с позиции выявления глобальных закономерностей. При установлении верхней временной границы имелось в виду, что во второй половине 1980-х гг. демографическую ситуацию в стране стали определять новые обстоятельства, связанные как с попытками внедрения новых хозяйственных отношений, так и с появлением очагов национальных противоречий. В связи с этим претерпели существенные изменения и традиционные миграционные предпочтения, и структура миграционных потоков. Это снижает репрезентативность статистики и затрудняет анализ. Демографическая история последних советских лет и постсоветского времени требует поэтому специального исследования. Также немаловажно, что интенсивность миграционных потоков из села к этому времени сильно ослабела.
Существует развитая методологическая база исследования демографических процессов, и миграции населения, в частности. В основном она изложена в упомянутых выше теоретических работах авторов-демографов и социологов. Большое количество имеющихся методик исследования факторов миграционных перемещений позволяет исследователю выбрать подход, в наибольшей
21 степени отвечающий поставленным задачам. Методики изучения миграции,
разработанные в 1970-х гг., сохраняют свою актуальность при том, что часто они отталкивались преимущественно от экономических характеристик территории, игнорируя другие, не менее важные сферы. В частности, сегодня вряд ли стоит игнорировать предложенный В.И.Переведенцевым подход, в соответствии с которым исследование причин и последствий перемещений населения предполагалось производить «путем сравнения объективно существующих различий в условиях жизни населения разных мест и различий в протекании миграционных процессов в этих местах»1. На наш взгляд, чрезвычайно полезны для исследователя миграции работы, появившиеся в 1980-е — начале 1990-х гг., когда уже был учтен печальный опыт административного регулирования системы сельского расселения начала 1970-х гг., и в сферу внимания ученых все чаще стали попадать социальная сфера села, условия жизни конкретного человека . Новосибирскими учеными был сформулирован некий оптимум исследования миграции на конкретной территории. Он включал, во-первых, рассмотрение направлений и интенсивности основных миграционных потоков; во-вторых, изучение состава мигрантов по преобладающим потокам; в-третьих, исследование сравнительной интенсивности выбытия (прибытия) разных групп населения. В качестве особого направления исследования выделялись факторы миграции, выведенные из условий жизни сельского населения. Сюда входили условия труда (главный фактор), а также уровень культурного, бытового, меди-цинского и другого обслуживания . Эта схема вполне действенна и сейчас; в уточнении нуждается лишь приоритетность факторов выбытия. Одновременно обращалось внимание на необходимость композиционного исследования, с синхронным учетом направления движения мигрантов, мотивов переезда, фак-
1 Переведенцев В.И. Методы изучения миграции населения. М., 1975. С. 106.
2 См.: Зайончковская Ж.А. Демографическая ситуация и расселение; Староверов В.И. Теоре
тико-методологические вопросы исследования...; Стронгина М.Л. Социальное развитие се
ла: Поселенческий аспект. М., 1986; Шабанова М.А. Указ. соч. и др.
3 Методология и методика системного изучения советской деревни. Новосибирск, 1980. С.
285.
22 торов миграции и социально-демографических характеристик переселенцев,
что неосуществимо при использовании лишь статистического инструментария1.
С учетом того, что предполагается рассмотрение состояния дел на определенной, сравнительно небольшой территории, целесообразным представляется привлечение положений предложенной В.И.Староверовым методики системного изучения советской деревни (она применялась исследователем при изучении одного из поселений Брянской области). Предложенный им подход предполагал среди прочего историко-экономическую характеристику региона, рассмотрение состояния баланса трудовых ресурсов, данных о хозяйственной деятельности, движении кадров, статистике труда, транспортной статистике, использование материалов Всесоюзных переписей населения2.
Не менее полезен опыт исследователей-историков послевоенной советской деревни, в том числе упомянутых выше — М.А.Безнина, Л.Н.Денисовой, В.П.Попова и некоторых других. Пристального внимания заслуживают усилия группы специалистов ИРИ РАН по истории народонаселения России XX в. под руководством В.Б.Жиромской . Актуальным с точки зрения целей нашей работы является недавно выдвинутый тезис о незавершенности демографического перехода в России в 30-е гг. Это означает, что процесс продолжался и после войны, несомненно повлияв на территориальное перераспределение населения4.
Настоящая диссертация имеет признаки междисплинарного исследования, поэтому, наряду с традиционными методами мы использовали и специфические, определенные необходимостью рассмотрения сельской миграции в контексте урбанизационных процессов и позволяющие соотнести характер урбани-зированности территории с интенсивностью оттока из села. Новые подходы к определению закономерностей изменения социальной структуры российского общества, способные послужить толчком для дальнейших изысканий, предло-
1 Там же. С. 284.
2 См.: Староверов В.И. Социологическое изучение миграции сельского населения. С. 110-
112.
3 См.: Население России в XX в.: Исторические очерки. Т. 1-2. М., 2000-2001; Жиромская
В.Б. Демографическая история России в 30-е гг.: Взгляд в неизвестное. М., 2001 и др.
4 Жиромская В.Б. Указ. соч. С. 109.
23 жены Б.Н.Мироновым. В числе прочих заслуживают внимания утверждение о
преемственности социальной организации советского сельского общества общинному строю русской деревни и тезис о переходе от общинных к общественным формам организации в течение советского периода1.
Завершая тему методологической основы работы, следует отметить, что необходимость корректной интерпретации разнообразного статистического материала потребовала обращения к соответствующей литературе2.
В работе использованы разнообразные источники. Нами привлечены документы, извлеченные из центральных архивохранилищ — Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), Российского государственного архива экономики (РГАЭ), Российского государственного архива социально-политический истории (РГАСПИ), архива Госкомстата и нескольких областных — государственных архивов Брянской (ГАБО), Владимирской (ГАВО), Калужской (ГАКО), Смоленской (ГАСО) областей. Использовались различные виды делопроизводственной документации: распорядительная, текущая переписка, плановая, контрольная и отчетная документация, учетные и статистические документы3, в том числе годовые отчеты колхозов, текущая отчетность местных статуправлений, включающая как статистику, так и аналитические записки, сведения об организованном наборе и сельскохозяйственном переселении и состоянии трудовых ресурсов в местах выхода, письма колхозников и т.д. Что касается последних, то надо сказать, что в последние годы стараниями многих историков, в том числе Л.Н.Денисовой и В.П.Попова, в научный оборот введены письма и воспоминания сельских жителей, помогающие во многом по-новому взглянуть на причины сельской миграции4. Мы попытались расширить круг этих материалов.
1 Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX вв.): ге
незис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства.
Т. 2. СПб., 1999. С. 332-333.
2 Ковальченко И. Д. Методы исторического исследования. М.,1987; Количественные методы
в исторических исследованиях. М.,1984; ЭВМ и математические методы в исторических ис
следованиях. М., 1993.
3 О типологии источников см.: Источниковедение истории СССР. Под ред. И.Д.Ковальченко.
М., 1981; Литвак Б.Г. Очерки источниковедения массовой документации. М., 1979.
4 См. также: Голоса крестьян: сельская Россия в крестьянских мемуарах. М., 1996.
24 Состояние большинства архивных фондов, несмотря на обилие документов
по истории послевоенного села, с исследовательской точки зрения оставляет желать много лучшего. На сегодняшний день нет возможности говорить о существовании «комплекса документов по истории села», на что уже обращалось внимание в литературе1. Одним из основных критериев годности документа для архивного хранения в течение практически всего советского периода выступала его принадлежность к производственной тематике. В результате более половины объема любого фонда обычно занимает отчетно-плановая документация. Кроме того, на государственное хранение не поступала переписка, оперативные документы, документы по личному составу, т.е. первичная документация, позволяющая конкретизировать общие события и общие процессы. В архивных фондах отсутствуют протоколы общих собраний, книги учета трудодней колхозников, книги расчета с членами колхозов и т.п. Социальная информация по истории села содержится в сравнительно немногочисленных личных фондах, в материалах историко-социологических и фольклорных экспедиций. В применении к нашему периоду это данные сравнительно немногочисленных социологических исследований (ф. А-374 ГАРФ) и подборки писем из села, адресованных в редакции центральных периодических изданий (газеты «Социалистическое земледелие» — в ф. 7486 РГАЭ и «Сельская жизнь» — в ф. 591 РГАСПИ). К сожалению, заказной характер подбора писем, имеющихся в вышеназванных фондах (просьбы трудящихся нередко использовались для обслуживания очередной политической кампании) не позволяет провести полноценный анализ их содержания. Представляется, тем не менее, что письма 60-х гг. наиболее информативны в сравнении с предшествующим и последующим периодом. Это заметно при сравнении редакционных обзоров писем 60-х и 70-х гг. Характерные для 60-х гг. формулировки типа: «недостатки... на селе» (подразумевалось село в целом) впоследствии сменились более осторожными фразами: «в некоторых колхозах», «в ряде сел», «в отдельных...» и т.п. В 1970-е гг. стала более явной редакционная цензура. Просочившиеся в подборку неприглядные факты
См. напр.: Леонтьева О.Г. Архивные документы по истории села. 1940-е — 1990-е гг. // Методика и опыт изучения сельских поселений Нечерноземья. М., 1991. С. 141.
25 перечеркивались1. К концу 70-х гт. стало существенно меньше писем о личных
нуждах жителей села, они оказались вытеснены материалами о соцсоревновании, заготовках в общественном секторе и пр.
Данные переписей населения и статистические сборники дают срез демографического состояния села в отдельные периоды, но содержат мало информации для исследователя миграции. По причинам скорее политического свойства первая послевоенная перепись населения состоялась только в 1959 г., собственно же информация о миграции была отражена лишь в переписи 1970 г. Как отмечалось, «сопоставимая информация отсутствует за весь период с 1926 по 1970 гг., т.е. именно за то время, когда урбанизация проходила наиболее интенсивно и сельское население в массовом порядке переселялось в города»3. На основании данных Всесоюзной переписи населения 1970 г. можно выявить региональные различия в миграции, определить национальный состав мигрантов, проследить интенсивность потоков «село-город», «город-село» и «село-село». В материалах переписи также присутствует информация о принадлежности мигрантов к социальным группам, но по причине чересчур широкой трактовки понятия «рабочий» (в группу рабочих включали как работников городских и сельских неаграрных предприятий, так и рабочих совхозов) она малопригодна для использования. Наконец, присутствуют сведения о маятниковой миграции. Впервые фиксировались миграции в системах расселения — между городом и селом и разными категориями городов. Недостатком переписи 1970 г. было то, что она учитывала только мигрантов, сменивших место жительства в течение двух лет.
При переписи 1979 г. учитывалась длительность проживания в месте постоянного жительства. Население подразделялось на проживающее в этом месте «с рождения» и «не с рождения», т.е. на мигрантов и немигрантов. Менявший место жительства, хотя бы и местный уроженец, входил в группу мигран-
1 См. напр.: РГАСПИ, ф. 591, оп. 1, д. 205, л. 145 и мн. др.
2 Итоги Всесоюзной переписи населения 1959 года. СССР. Сводный том. М., 1962; Итоги
Всесоюзной переписи населения 1959 года. РСФСР. М., 1963; Итоги Всесоюзной переписи
населения 1970 г. Тт. 1-7. М., 1972-1974; Итоги Всесоюзной переписи населения 1979 г.
Стат. сб. Тт. 1-Ю. М., 1989-1990.
3 Зайончковская Ж.А. Указ. соч. С. 56.
26 тов. Наконец, перепись 1989 г. с точки зрения миграции — самая скудная. Население в ней распределяется только по областям рождения, без подразделения на город и село, что не позволяет получить представление о его перемещениях.
За пределами чисто миграционной проблематики полезная сторона статистики переписей видится в том, что они, как правило, дают развернутую информацию о числе, размерах и типах населенных пунктов; позволяют проследить количественные изменения в численности сельского населения по регионам, а также сокращение удельного веса сельских жителей среди всего населения страны; в ряде случаев позволяют судить о размерах естественного прироста населения и его динамике, а также о характере занятости населения.
С учетом цели нашего исследования приемлемым выходом видится сочетание данных переписей со сведениями текущего сельсоветского учета, правда, с серьезными оговорками: переписи и текущий учет отслеживали в миграциях разные аспекты1. Поскольку переписи 1959, 1979 и 1989 гг. с точки зрения исследования миграций неудовлетворительны, основная нагрузка ложится именно на данные текущего учета и неминуемо встает вопрос об их репрезентативности.
Текущий сельсоветский учет представляет собой данные единовременной отчетности сельсоветов, составляемой на основе ведущихся в сельсоветах по-хозяйственных книг и списков сельсоветского учета, т.е. без опроса населения. В одной из справок середины 1950-х гг. сами статистические органы определяли погрешность сельсоветского учета примерно в 5%2.
С одной стороны, отмечается большая точность данных текущего учета в сравнении с переписями3. Это подтверждается и нашим опытом работы с этими материалами. С другой — предъявляются претензии к сельсоветским данным в части полноты выписки, особенно в конце 40-х — начале 50-х гг. В применении к этому периоду В.П.Попов определяет недоучет в пределах 17%, объясняя его тем, что «правильность и регулярность заполнения книг в большинстве случаев
1 Там же.
2 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 538, л. 96.
3 Кудрявцев В.В. Переписи 1959 и 1970 гг. как исторический источник для изучения соци
ального развития советской деревни. Дис... канд. ист. наук. М, 1988. С. 10.
27 не проверялась и не контролировалась», а «в условиях массового уклонения
крестьян от колхозных работ и их бегства из деревни одному, даже ретивому
секретарю исполкома было трудно уследить за всеми изменениями в составе
сельской семьи»1.
С сожалением приходится констатировать, что ни переписи, ни данные текущего учета за большинство лет не выделяют сальдо миграции между городом и селом; кроме того, они не позволяют установить уровень прироста населения за счет преобразования сельских населенных пунктов в городские.
А.С.Сенявский считает, что проблема не так остра, так как важнейшие показатели миграции устойчивы во времени. «По данным отдельных лет можно достаточно точно судить о миграции значительных периодов... Поэтому данные и опирающиеся на них выводы можно с достаточным основанием экстра-полировать на ряд ближайших лет» . Тем не менее, Ж.А.Зайончковская, проанализировав состояние доступных данных, делает довольно пессимистичный вывод: «Мы можем лишь зафиксировать уровни мобильности населения страны в определенных точках эволюционной траектории, вместо того, чтобы проследить сами миграционные процессы»3.
С учетом общесоюзного характера деятельности статистических органов, существования унифицированных методов накопления статистических материалов в масштабах страны практически нет возможности говорить о региональных отличиях в состоянии источниковой базы, характеризующей состояние села Центральной России. Отметим лишь, что региональный учет движения населения на территории ЦЭР в 40-е — 60-е гг. был налажен только в сельской местности Московской и части Владимирской и Тульской областей, т.е. в паспортизированных районах. На остальной территории Центра вплоть до 1974 г., когда все сельские жители получили паспорта, возможности местной статистики были существенно ограничены.
1 Попов В.П. Экономическое и социальное положение советского общества в 40-е гг. С. 129—
130.
2 Сенявский А.С. Российский город в 1960-е — 1980-е гг. С. 151.
3 Зайончковская Ж.А. Указ. соч. С. 56.
28 Подводя итог обзора статистических источников, приведем мнение
В.П.Попова, до некоторой степени примиряющее нас с их не вполне удовлетворительным состоянием. Он утверждает, что цифры миграционной статистики не являются точными, поскольку доступные материалы разной степени достоверности; но они позволяют определить тенденции1.
Список необходимых опубликованных источников дополняют документы руководящих органов, в том числе постановления и решения центральной власти2. Сюда же относятся разного рода статистические сборники. Это издания типа «Народное хозяйство... области (РСФСР, СССР) в... году». В том же ряду находятся книги, охватывающие большие временные отрезки и выпускавшиеся обычно к юбилейным датам . В них содержится информация, позволяющая оценить уровень развития хозяйства в регионе, состояние социальной инфраструктуры и т.п. Недостатком этих сборников является то, что их издание преследовало помимо прочих пропагандистские цели, а потому полнота и достоверность опубликованных материалов могут быть подвергнуты сомнению.
Завершая тему, следует отметить, что по состоянию на сегодняшний день общее состояние источников по истории послевоенной советской деревни, а также основные критерии оценки их достоверности и качества вполне удовлетворительно рассмотрены в литературе4. Несмотря на очевидные проблемы в интерпретации доступных материалов, их совокупность позволяет со значительной долей уверенности судить о характере событий, происходивших в деревне Центра.
1 Попов В.П. Указ. соч. С. 145.
2 КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Изд. 9-е. Тт. 8-12.
М, 1983-1989; Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам. Тт. 3-8. М,
1967-1972; Систематическое собрание законов РСФСР, указов Президиума Верховного Со
вета РСФСР. Тт. 1-14. М, 1968-1970.
3 См. напр.: Калининская область за 50 лет. М., 1967; Народное хозяйство Брянской области
(1966-1970 гг.). Брянск, 1972; Народное хозяйство Рязанской области. М., 1967; Народное
хозяйство РСФСР: Ежегодный статистический сборник ЦСУ РСФСР; Народное хозяйство
СССР: Ежегодный статистический сборник ЦСУ СССР; Народное хозяйство СССР за 70 лет.
М., 1987 и т.п.
4 См.: Вербицкая О.М. Указ. соч. С. 14-16; Зайончковская Ж.А. Указ. соч.; Кудрявцев В.В.
Указ. соч.; Попов В.П. Крестьянство и государство (1945-1953). С. 5-7.
Структура работы обусловлена поставленными задачами. Тема исследования, с учетом многообразия подходов, требует от автора обоснования собственной позиции в вопросе об отечественной урбанизации и реальном месте сельской миграции в процессе модернизации. Эта проблема рассматривается нами во Введении. Здесь же содержится изложение нашей интерпретации дискуссионной проблемы раскрестьянивания. Завершает теоретическую часть тема взаимопроникновения культур и адаптации сельского населения в городе.
В первом разделе приводится характеристика Центрального района, имеющая целью выявление общих закономерностей и региональных особенностей миграции в города. Здесь также приводится анализ состояния демографических ресурсов села Центрального Нечерноземья с учетом последствий Великой Отечественной войны.
Во втором разделе мы попытались определить свое видение довольно хорошо разработанной к настоящему времени проблемы миграционных факторов и особенностей их проявления в областях нечерноземного Центра. Наибольшее внимание в перечне рассмотренных в главе вопросов уделено характеристике уровня благосостояния сельских жителей и состояния социально-бытовой сферы села Центра. С другой стороны, частое обращение исследователей к анализу мероприятий аграрной политики государства в рассматриваемый период дало возможность ограничиться сравнительно кратким очерком на эту тему, в котором выделены наиболее значимые на наш взгляд миграционные факторы. В эту же главу включена глава о миграционной мотивации сельских жителей, позволяющий соотнести полученные выводы о причинах миграции с субъективными оценками самих переселенцев.
Основным характеристикам миграции сельского населения Центрального Нечерноземья посвящен третий раздел (в применении к теме диссертации — предмет исследования).
Поскольку в настоящей работе анализируется миграция сельского населения, то за ее пределами осталась требующая отдельного рассмотрения тема трансформации городской среды под влиянием миграции.
Для облегчения восприятия некоторые статистические материалы отнесены в Приложение за исключением ситуаций, когда их отсутствие непосредственно в тексте затруднило бы понимание тех или иных положений работы.
* * *
В настоящее время существование явления урбанизации как общемирового процесса более не оспаривается, хотя еще совсем недавно у этой идеи было достаточно оппонентов. В словаре иностранных слов 1964 г. урбанизация определялась как «характерный для капитализма процесс сосредоточения промышленности и населения в крупных городах». Спустя короткое время, уже к концу 1960-х гг., в советской справочной литературе впервые появилось другое объяснение термина: «процесс, характерный для капитализма и социализма; урбанизация заключается в повышении роли городов в жизни страны и региона и протекает одинаково в различных общественно-экономических формациях». Термин, таким образом, утратил свое отрицательное значение, и с 1970-х происходило активное изучение сущности, содержания и понятия процесса урбанизации различными науками1. Тем не менее традиция противопоставления социалистической и капиталистической урбанизации в советской социологии оказалась весьма живучей, и вплоть до последнего времени некоторые авторы призывали «дать отпор теории "мировой урбанизации"»2.
Основная доля ведущих урбанистов придерживается той позиции, что урбанизация — явление нового времени и охватывает два последних столетия (эту идею поддерживали А.В.Баранов, Г.М.Лаппо, М.Н.Межевич, Б.С.Хорев, О.Н.Яницкий). Т.е., урбанизация в этой интерпретации оказывается тесно связанной с индустриализацией и подразумевается именно индустриальная урбанизация3. Некоторое влияние на утверждение этой концепции, по-видимому, оказало высказывание К.Маркса, в соответствии с которым новейшая исто-
1 Демиденко Э.С. Урбанизация: концепция и политика городского развития. Дис... докт. филос. наук. М., 1992. С. 100-101.
См. напр.: Город: проблемы социального развития. Л., 1992. С. 24. 3 Демиденко Э.С. Указ. соч. С. 77.
31 рия — это «проникновение городских отношений в деревню» (подразумевались
процессы, связанные с развитием капитализма)1.
«Экономический» взгляд в несколько модифицированном виде можно встретить и в некоторых новейших работах. Городские отношения определяются как «состояние общества, когда и новые производительные силы (человек и техника), и производственные отношения в основном свободны от природной детерминации и носят преимущественно социальную определенность»2.
Попытки преодолеть экономическую заданность в определении урбанизации оказались весьма востребованными с распространением цивилизационного подхода, хотя подчас они грешат неконкретностью. Например, А.М.Румянцев обозначает урбанизацию как «всемирно-исторический процесс концентрации и интенсификации деятельности»3. Всеобъемлющий характер городского развития подчеркивает А.Сванидзе: «Вся история общества с начала цивилизации предстает как поглощение традиционных архетипических социальных форм — урбанистическими и урбанизированными»4. На наш взгляд, даже с учетом новейших разработок сохраняет актуальность определение, данное некогда Ю.Л.Пивоваровым: «Для урбанизации в широком смысле характерны процесс концентрации, интенсификации и разнообразия несельскохозяйственных функций, распространение городского образа жизни, прогрессивных форм расселения, развития общения, городской культуры»5.
Вообще для большинства отечественных урбанистов характерно сочетание «узкого» и «широкого» взглядов на урбанизацию. «Узкий» подход, как правило, выделял географический аспект явления и служил основой для практиче-
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. 1. С. 470.
2 Лазарев В.Т. Аграрная политика и трансформация российского села в XX столетии. Самара,
2001. С. 114.
3 Цит. по: Демиденко Э.С. Указ. соч. С. 138.
4 Сванидзе А.А. Город в цивилизации: к вопросу определения // Город как социокультурное
явление исторического процесса. М., 1995. С. 29.
5 Пивоваров Ю. Л. Современная урбанизация: сущность, факторы и особенности изучения //
Проблемы современной урбанизации. М., 1972. С. 13.
32 ской деятельности по совершенствованию систем расселения. Именно в его
рамках сложилось большинство известных концепций урбанизации:
единой системы расселения (Б.С.Хорев);
групповых систем расселения (В.Г.Давидович, Ф.М.Листенгурт, А.М.Лола);
опорного каркаса расселения (Г.М.Лаппо);
планомерного развития систем населенных мест (И.А.Ильин);
пространственной эволюции урбанизированного расселения (Ю.Л.Пивоваров);
региональной системы «крупный город — область» (М.Н.Межевич, Н.Т.Агафонов, В.Н.Старинский)1.
«Широкий» подход был призван преодолеть ограниченность понимания урбанизации как простого изменения доли городского населения относительно сельского. Он плохо сочетался с экономическим детерминизмом, заложенным в советской теории общественного развития, а потому попытки выделения обще-цивилизационных социокультурных закономерностей в процессе развития городской среды встречали как минимум непонимание. Естественно, не было речи о разработке практических решений за рамками тезиса о «стирании существенных различий между городом и деревней».
Тем не менее, в 1970-е гг. велись содержательные дискуссии о сути урбанизации в «широком» понимании. В этом плане довольно показательно сравнение взглядов двух крупных специалистов по проблеме — В.И.Переведенцева и Б.С.Хорева. Оба ученых одним из содержательных элементов урбанизации считали распространение городского образа жизни (не сводя урбанизацию к нему). В.И.Переведенцев определял урбанизацию как «процесс увеличения городского населения, роста значения города в жизни общества, распространения городского образа жизни» . По мнению Б.С.Хорева, урбанизация — это рост городов, особенно больших и сверхбольших, повышение удельного веса городского населения
1 Демиденко Э.С. Указ. соч. С. 15-17.
2 Переведенцев В.И. Урбанизация в трех ракурсах // Дружба народов. 1976. № 9. С. 206.
33 в стране, в мире, распространение городского образа, или стиля, жизни1. Дискуссия несомненно демонстрировала осознание недостаточности трактовки урбанизации в «узком» смысле.
Осознание семантической неоднозначности термина «урбанизация» не позволило отказаться от его двойной трактовки и в новейших исследованиях. Подводя своеобразный итог былым дискуссиям, А.С.Сенявский, с одной стороны, определяет урбанизацию как «развитие городов и динамику их роли в обществе вне конкретно-исторического контекста, включающего изменения в экономике, расселении, демографической структуре и т.д.», а с другой, в исторически-конкретном смысле, — как «переход от сельского к городскому обществу, старт которому был дан зарождением индустриального типа производства»2.
Несмотря на то, что в современной науке нет недостатка в различных концепциях урбанизации, исследователям все еще слишком часто приходится признавать недостаточность знаний об основных составляющих процесса. Вот только некоторые высказывания: «До настоящего времени окончательно не определен статус города в современной культуре. Перспективы развития цивилизации, став предметом футурологических прогнозов, расходятся в плане предвидимого будущего городов в широком диапазоне от полной рурализации поселений до безликой и повсеместной урбанизированной среды... Именно города ныне — главный узел всех противоречий современной культуры, и основной фокус ее достижений» . «Проблема города и деревни... чрезвычайно сложна и при этом... мало раскрыта» и т.п. Объяснение недостаточной освещенности проблемы усматривают в том, что объективная реальность процессов урбанизации была осознана лишь в XX в. под влиянием бурного роста городов, актив-
1 Хорев Б.С. Проблемы городов. М., 1975. С. 39.
2 Население России в XX в. Т. 2. 1940-1959. С. 197.
3 Барышников СВ. Городская культурная среда: становление и развитие (социально-
илософский аспект). Автореф. дис... канд. филос. наук. Воронеж, 1999. С. 1.
Бабашкин В.В. Крестьянский менталитет как системообразующий фактор советского обще
ства // Менталитет и аграрное развитие России (ХГХ-ХХ вв.). М., 1996. С. 277.
34 ных миграционные процессов, возрастания доли городского населения в демографической структуре стран, возникновения мегаполисов и т.д.1
Общим местом в различных урбанизационных теориях является противопоставление городского и сельского образа жизни. Соответственно процесс урбанизации интерпретируется как вытеснение сельских ценностей городскими. При этом игнорируется качество городской цивилизации. На ранних стадиях своего существования город не противопоставляется аграрному обществу, но органично дополняет его. По терминологии М.Вебера, это не город производителей, а город потребителей2.
По мнению большинства специалистов, активная урбанизация происходит на протяжении последних двух столетий. Очевидно, что в течение этого периода формируется (или усиливается) системообразующая функция города. В условиях развития предпринимательской инициативы в капиталистическую эпоху завершается его становление именно как «города производителей». При этом подразумевается не только усиление экономической роли городов по отношению к окружающей территории (что само по себе немаловажно), но и развитие их в качестве инновационных центров, создающих условия для формирования особого типа личности, способной к самореализации, самоорганизации и свободному творчеству. Возрастает и роль городов как мест концентрации разнообразных видов человеческой деятельности.
В отличие от доиндустриальных городов новая городская цивилизация по отношению к сельскому окружению проявляет себя очень активно. «Городской образ жизни трансформирует былой земледельческий образ жизни со своей национально-культурной спецификой. В результате создается впечатление, что это былой городской образ жизни былого земледельческого общества проникает активно на село и утверждается там. Это далеко не так. В эпоху индустриализации и соответственно урбанизации (начиная с промышленной революции)
1 Алексеева Т.И. Процессы урбанизации как смена системообразующих связей // Урбаниза
ция в формировании социокультурного пространства. М., 1999. С. 33.
2 Вебер М. Город // Макс Вебер. Избранное. Образ общества. М., 1994. С. 312. В качестве
примеров городов потребителей приводятся Москва («вотчинный город») и Пекин («чинов
ничий город».
35 город сам кардинально меняет свой образ жизни на урбанистический, характерный уже для крупного промышленного центра новой, индустриальной цивилизации, избавленный в основном от земледельческого уклада прежних сельских земледельческих цивилизаций. Коренные изменения в образе жизни народов проходят не по линии "село-город", а по линии "сельская земледельческая цивилизация — индустриально-городская цивилизация", в то же время внутри данных цивилизаций происходит переориентация основного социально-культурного воздействия с позиции "село-город" на позицию "город-село"»1.
Определение урбанизации, учитывающее названные выше ее особенности, выглядит следующим образом: «По своей социальной сущности урбанизация выступает как процесс территориально-городской концентрации несельскохозяйственных видов производства и населения под воздействием социально-экономических, культурных и многих других факторов. Именно посредством "городского развития" осуществляется современный исторический процесс; в городской общественно-производственной технологии он приобретает свое ускорение, выводя общество на новый уровень качественного состояния»2.
Вышесказанное подразумевает временную ограниченность процесса урбанизации. Период концентрации населения в городах со временем сменяется его деконцентрацией. Определяющую роль в урбанизации играет миграция, через механизм которой осуществляется сам процесс урбанизации3. Его стадиальность легче всего прослеживается на региональном уровне, при этом выделяется пять стадий4:
относительно равномерное расселение, дифференцированное в соответствии с естественным ландшафтом: города только появились, их население растет медленнее, чем сельское население;
быстрый рост городов, концентрация в них населения;
1 См.: Демиденко Э.С. Наукотехника и урбанистическая культура // Теоретическая культуро
логия и проблемы истории отечественной культуры. Брянск, 1992; См. также: Лазарев В.Т.
Указ. соч. С. 38.
2 Демиденко Э.С. Урбанизация: концепция и политика городского развития. С. 143-144.
3 Там же. С. 115.
4 Грицай О.В., Иоффе Г.В., Трейвиш А.И. Центр и периферия в региональном развитии. М.,
1991.
формирование пригородных зон вокруг крупных городов — возникновение городских агломераций, но при более быстром росте центральных городов по сравнению с пригородами; сельское население сокращается;
развитие городских агломераций за счет более быстрого развития пригородов — субурбанизация;
5) деконцентрация населения, замедление темпов роста городских агло
мераций в целом — экс-урбанизация (рост населения на внеагломера-
ционных территориях).
Графически эти стадии (или фазы) можно представить следующим образом (цифрами обозначены направления миграционных потоков: 1 — город; 2 — пригород; 3 — внеагломерационная территория):
I фаза II фаза
(Ш
III фаза IV фаза
Рис. 1.
37 В заключительной фазе процесса наблюдается отток населения из городов.
По выражению Т.Алексеевой, «коммуникационные процессы подталкивают нас
к грядущей "мировой деревне"»1.
Идея универсальности мировой урбанизации в отечественной исторической науке все еще относительно нова. Специалисты отмечают, что изучение специфики российской урбанизации до сих пор строится «на основании эмпирического обобщения и при выборочных... признаках и показателях по отношению к западным формам ее осуществления. При этом игнорируются оценки урбанизации как объективного исторически обусловленного, реально всеобще-го явления» . Признавая справедливость суждения, одновременно нельзя не учитывать, что направление, исследующее историю урбанизации в России, фактически находится в стадии формирования. Вполне очевидно также, что в целом этот путь весьма перспективен.
Что касается места России в мировом урбанизационном процессе, то, по мнению большинства историков-урбанистов (Э.В.Сайко, Ю.Л.Пивоваров и др.), Россия демонстрирует модель урбанизации, характерную для развивающихся стран с большим удельным весом сельской экономики. Это утверждение позволяет рассматривать события российской истории XX в. в контексте универсальных общемировых закономерностей.
Касаясь методов изучения российской урбанизации, необходимо заметить, что и здесь экономическая доминанта постепенно уступает место антропоцентрическому подходу. Ю.Л.Пивоваров сформулировал некую «антропокультур-ную парадигму», заключающуюся в следующем:
на смену ортодоксальным взглядам о примате производства приходит осознание роли человека как основной движущей силы развития урбанизации;
контрастность социокультурного пространства носит такой же объективный характер, как и неоднородность его природной среды. Она органически свойственна урбанизированному обществу, а не является следствием только
1 Алексеева Т.И. Указ. соч. С. 48.
2 Мнение Э.В.Сайко в кн.: Урбанизация в формировании социокультурного пространства.
М., 1999. С. 277.
38 просчетов и ошибок управления, как это многие годы считалось в советской
науке и практике;
3) цивилизационным стержнем России является не производство, как на Западе, а перераспределение. Суть проблемы исторического выбора, перед которым стоит Россия — возможно ли в принципе и в конкретных российских условиях изменение не способа хозяйствования, но самого типа цивилизации -перераспределительного на производящий.
Автор отмечает, что марксистский экономический детерминизм рассматривал размещение общественного производства как основу для формирования систем и форм расселения, использования ресурсов и т.п. При этом видимые успехи урбанизации «по-советски» очень часто оборачивались своей противоположностью, поскольку интересы отдельной личности, как правило, игнорировались1. На наш взгляд, антропоцентризм в изучении урбанизации способен противостоять технократическим тенденциям, характерным не только для теории «социалистической урбанизации», но и для концепции «модернизации».
По мнению А.С.Сенявского, основным содержанием российской урбанизации в XX веке стал форсированный переход общества из сельского состояния в городское («урбанизационный переход»). В его основе лежала «догоняющая» индустриализация. Специфика процесса определялась преобладанием крестьянского населения, общей технико-экономической отсталостью страны, авторитарной системой власти,. Именно эти факторы обусловили «конфликтность» урбанизационного перехода, а базовая общественная нестабильность была скомпенсирована жесткой государственной системой. Советская общественная модель стала, таким образом, «формой трансформации традиционного российского общества в индустриальное и городское»2.
Неоднократно обращалось внимание на специфический характер российской урбанизации. Подчас исследователи весьма категоричны. Основываясь на том,
1 См.: Пивоваров Ю.Л. Урбанизация в России на пороге XXI в.: антропокультурная парадиг
ма // Урбанизация в формировании социокультурного пространства. С. 242,248.
2 Сенявский А.С. Российский город в 1960-е — 1980-е гг. С. 4-5.
39 что «города в России «не превратились в центры инновационной деятельности
либерального типа» и что урбанизация «формировалась не столько на основе спонтанного развития товарно-денежных отношений, сколько на основе принудительной перекачки ресурсов государством, на основе натурального хозяйства», А.С.Ахиезер выдвигает идею «псевдоурбанизации»1. Ему вторит В.Л.Глазычев, утверждающий, что «в России не было и нет городов, если под городом понимать прежде всего социальную организованность граждан»2. Эти оценки призваны зафиксировать коренное отличие российской модели урбанизации от западной. Критика теории «псевдоурбанизации» с точки зрения эволюции городского расселения не выглядит достаточной, так как оставляет без внимания качество городского населения^.
Ситуация «урбанизационного перехода» порождает множество вопросов. Как соотносился характер государственной власти с патриархальным крестьянским сознанием и в какой степени власть учитывала традиционалистские настроения при определении собственных приоритетов? Означала ли урбанизация «по-советски» полный разрыв с традиционализмом? Насколько жизнеспособными оказались традиционные ценности в новых условиях? и т.п. Очевидно, что в рамках технократических концепций ответ на эти вопросы невозможен. Попробуем понять, что же происходило в ходе российской урбанизации.
Ее ход, начиная со второй половины XIX в., определялся интенсивной индустриализацией. После прихода большевиков к власти содержание этого процесса не изменилось. Города становились центрами концентрации промышленного производства и рабочей силы, огромное количество крестьян перемещалось из села в город (за исключением периода гражданской войны). Для деревни, с
1 Ахиезер А.С. Город — фокус урбанизационного процесса // Город как социокультурное яв
ление исторического процесса. С. 27.
2 Глазычев В.Л. Город России на пороге урбанизации // Город как социокультурное явление
исторического процесса. С. 138.
3 «Псевдоурбанистам» возражают таким образом: перемены в ходе урбанизации в России
«состоят в резком увеличении числа и приоритетном развитии больших городов, появлении
городов новых типов,... в изменении характера расселения, перешедшего к новой агломера
ционной стадии...» (Город и деревня в Европейской России: сто лет перемен. М., 2001.
С. 134).
40 учетом остро стоявшей проблемы аграрного перенаселения в центральных губерниях, последствия массовых миграций представлялись благоприятными. Стоявшие перед страной задачи ускоренной экономической модернизации в крестьянской стране определили преемственность политики новой власти по отношению к старой. И здесь невозможно игнорировать то обстоятельство, что авторитарная система управления не только отвечала потребностям экономического развития страны, но и соответствовала традиционалистским ожиданиям большинства населения. Также активно эксплуатировались идеи бытового равенства, коллективных форм деятельности и т.п. Тезис о ментальной близости большевиков с крестьянами, прежде звучавший парадоксально, постепенно был принят на вооружение большинством исследователей и в конце концов стало возможным констатировать наличие «различных версий болыневистско-крестьянского синкретизма»1.
Таким образом, декларировавшиеся пролетарские ценности во многом были рассчитаны на патриархальное сознание недавних крестьян. Именно поэтому устранение классового противника пролетариата — буржуазии — с российской политической сцены не повлекло за собой одновременного отмирания пролетарских идеологем. Несмотря на провозглашение в конституции 1936 г. создания единой социальной общности, апеллирование к пролетарскому сознанию продолжалось. С одной стороны, оно носило ритуальный характер, с другой — опиралось на патриархальное коллективное сознание жителей города в первом поколении, с удовольствием воспринимавших свою недавно приобретенную приобщенность к привилегированному классу.
Сельское население страны также являлось объектом постоянного идеологического воздействия. С точки зрения коммунистической перспективы крестьянство как класс не имело будущего. Тем не менее, чрезвычайно малый удельный вес жителей городов во всем населении страны определил «союзнический» статус крестьянства по отношению к пролетариату. При этом власть
1 Гордон А.В. Типология семейного хозяйствования в крестьяноведении (90-е гг. XIX в. — 90-е гг. XX в.) // Крестьяноведение: Теория, история, современность. Ученые записки. 1999. М, 1999. С. 17.
РОССИЙСКАЯ
ГОСУДАРСТВЕННАЯ
41 БИБЛИОТЕКА
была вынуждена постоянно соотносить свои действия с существующим в массовом сознании государственническим идеалом. Характерно, что в этих условиях идея пролетарской народной власти фактически реализовалась в виде жесткой властной вертикали с институтом «вождизма».
В ходе индустриализации основной удар государства был направлен на традиционное крестьянское хозяйство. Но, за вычетом хозяйственной составляющей, крестьянская традиция продолжала существовать в условиях социалистического общества, определяя в том числе специфический, чисто советский облик городов. Особый характер российской урбанизации в XX в. придало именно то обстоятельство, что власть являлась носительницей существенных черт традиционного сознания, но была вынуждена решать задачи экономической модернизации, объективно отрицавшей крестьянскую патриархальность. Именно это дало повод говорить о «псевдоурбанизации» в применении к советской модели развития.
Наиболее значимыми для современного градообразования оказались 20-е — 30-е гг. из-за огромного количества переселившихся в города крестьян. При этом нарушился естественный ход урбанизации, в соответствии с которым пришлое население обычно заселяет окраины, оставляя исторический центр города укоренившимся горожанам. Происходило обратное: коренные горожане количественно уступали мигрантам, города не могли ассимилировать переселенцев, которые получали возможность утверждать собственные мировоззренческие стандарты в местах вселения. Разумеется, крупные городские центры с разветвленной инфраструктурой были при этом более устойчивы. В то же время в новых городах — местах размещения промышленных предприятий — однородное рабочее население, недавно рекрутированное из села, представляло собой еще вполне традиционную общность.
Потребность большевистского государства в управленческих кадрах, возраставшая по мере укрепления властных институтов и нараставшей бюрократизации, сделала возможным занятие большинства руководящих должностей «новыми пролетариями» — недавними выходцами из села. Это, в свою очередь,
42 еще более усиливало патриархальные тенденции в поведении правящей бюрократии. Ротация большевистского руководства в 20-е — 30-е гг., замена интеллигентов «выходцами из народа»1, а также утверждение режима единовластия И.В.Сталина отвечали ожиданиям нового советского чиновничества, делая облик власти более для него привычным и понятным. В это же время отпадала нужда в сложных идеологических построениях, марксистская теория редуцировалась до упрощенных положений «Краткого курса», а формула пролетарского интернационализма в реальной жизни была вытеснена политикой национальной обособленности (в рамках патриархального разграничения «мы — они»). Во второй половине 40-х гг. Сталин осознанно воспроизводит элементы внешнего облика российской монархии, возвращая многочисленные атрибуты дооктябрьской России — от Совета министров до школьной формы. Можно утверждать, что взаимоотношения вождя с народом в сталинские десятилетия в значительной степени отвечали патерналистским ожиданиям большинства населения страны.
Для характеристики нового населения городов еще в советское время употреблялся эпитет «полугородской», на что обращает внимание В.М.Чижиков2. Л.В.Корель пишет о «переходных слоях», когда «бывшие сельские жители уже не вписываются в рамки сельской и еще не встроены в рамки новой городской системы. Они живут одновременно как бы в двух мирах, не будучи слиты ни с одним из них»3. Н.Ф.Дмитревская считает, что в периоды больших миграционных смещений людей в города можно различать жителя города и горожанина, хотя и с большой долей условности4. В.Л.Глазычев, изучая население малых городов, выделяет условные «прогородские» и «прослобод-ские» группы, и наиболее сильные «прослободские» тенденции отмечает у властной элиты, восходящей корнями к колхозному начальству, у промышленных
1 Отмечалось, что в Политбюро конца 30-х гг. был самым образованным человеком был Ста
лин (Громов Е. Сталин: власть и искусство. М., 1998).
2 См.: Чижиков В.М. Диалектика взаимодействия социокультурных систем города и села.
М., 1999. С. 169.
3 Корель Л.В. Сельские мигранты в городах Сибири // Миграция населения. М., 1992. С. 96.
4 Дмитревская Н.Ф. Указ. соч. С. 135.
43 рабочих и в люмпенизированном слое населения1. Совершенно очевидно, что
все приведенные определения характеризуют одно и то же явление.
В ходе советской урбанизации происходило постепенное расширение стартового городского пространства для переселенцев из деревни. Поначалу недавние крестьяне пытались, насколько возможно, приблизить свои новые условия проживания к существовавшим в местах выхода. В условиях больших городов это было весьма затруднительно. В 20-е — 40-е гг. принципы соседской общины реализовывались в границах коммунальной квартиры, постепенно расширяясь до пределов двора. Е.Ю.Зубкова характеризует послевоенный двор как особый мир со своими нормами поведения и формами социального контроля, сформировавший психологию целого поколения. При этом соседские связи играли для человека даже большую роль, чем связи родственные2. Наконец, на рубеже 50-х — 60-х гг., с началом массового жилищного строительства («хру-I щевки»), функцию первичной социализации человека в городе взял на себя микрорайон. Таким образом, в результате распространения урбанистического сознания «двор или дом перестали быть общепринятой формой существования человека в городе» .
Для мигрантов из села было характерно стремление как можно скорее разорвать связи с прежней средой. Этот разрыв помогал переселенцу достаточно быстро ощутить себя городским человеком. Поэтому при первой возможности он стремился переехать из окраинного «спального» микрорайона в центр. Это одна из причин того, почему жилье на центральных загазованных улицах в массовом представлении до сих пор считается более престижным, чем на более экологически благополучной окраине (характерно, что по мере урбанизации сознания акценты качества жизни смещаются в пользу комфортабельного загородного жилища).
1 Глазычев В.Л. Указ. соч. С. 139. ф 2 Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945-1953. М., 1999. С. 27. 3 Чижиков В.М. Указ. соч. С. 41.
44 Жилищное строительство начала 60-х гг. совпало по времени с началом
борьбы с «мещанской идеологией». Распространение «мещанских» настроений в обществе было не чем иным, как формой урбанистического индивидуализированного сознания, опиравшегося на уже вполне приличный городской потребительский уровень. В то же время это означало, что традиционному коллективному сознанию был нанесен серьезный урон.
Городская среда неизбежно подавляла патриархальность, но происходило это не сразу. Со временем городской уклад (ставка на индивидуальность, доступ к информации, новое качество жизни) приводил к деформации традиционного сознания. Среди горожан, несмотря на специфику советской модели урбанизации, постепенно утверждался универсальный городской тип личности. Урбанистические ценности оказались несовместимыми с советской коллективистской идеологией, диктуя совершенно иную модель поведения. Наиболее продвинутые городские слои (творческая и научная интеллигенция) были и в наибольшей степени носителями городской культуры. Интеграция этой группы в советскую систему имела место, но уровень интеграции прямо пропорционально зависел от степени конформизма ее членов. В то же время именно в этой среде формировалось инакомыслие.
Чиновничество гораздо дольше сохраняло остатки традиционного менталитета. Во-первых, декларировавшиеся коллективистские принципы во многом были органичны его мировоззрению (в большинстве своем это были горожане в первом поколении); во-вторых, восприятие этих принципов было для бюрократии единственным и непременным условием выживания, альтернатива отрицалась. Но и в этой среде в брежневские годы заметно распространение «двойных стандартов». Поэтому «к концу 80-х гг. тоталитаризм вследствие фундаментальных сдвигов в обществе под влиянием урбанизации уже не имел массовой социальной базы»1. Иерархичность структуры советских городов, более отражавшая особенности сельского менталитета («вертикальная солидарность»), по
1 Сенявский А.С. Указ. соч. С. 262.
45 мере развития городской структуры вытеснялась эгалитаристскими тенденциями («горизонтальная солидарность»)1.
Возвращаясь к вопросу о качестве российской урбанизации, следует заметить, что «псевдоурбанизация», по всей видимости, является все-таки особой формой урбанизации. В результате стала очевидной не только индустриализация жизни города и села во внешних проявлениях, но и урбанизация сознания. Другое дело, что протекал этот процесс чрезвычайно медленно. Здесь уместно привести и мнение в защиту советского варианта урбанизации: «Мы забыли, что урбанизация помогала людям вынести другую напасть — слишком крутые перемены, взлеты, и не только пережить их, но и приспособиться к ним»2.
Соотнося особенности советской урбанизации со стадиями перераспределения населения в ходе городского развития, представленными на Рис. 1, отметим, что на протяжении почти всего советского периода шел бурный рост городов, т.е. наблюдалась вторая стадия процесса. Уже в послевоенные годы крупные городские центры стали формировать вокруг себя агломерационную среду, тем самым обозначился переход к третьей стадии урбанизации. Однако, все еще значительное количество сельского населения с одной стороны, а с другой — жесткая политика советского руководства по отношению к деревне предопределяли продолжение процесса концентрации сельских жителей в крупных городах. Вторая стадия в основном завершилась к 1970-м гг. В последующие десятилетия определяющей для урбанистического развития России была тенденция развития пригородных зон с сохранением существенной роли крупных городов в качестве центров притяжения населения (третья стадия). В последнее время активно развиваются городские агломерации, т.е. наблюдается четвертая стадия урбанизации. Можно предположить, что в ближайшие десятилетия, вслед за странами Запада, в России завершится урбанистический переход и начнется деконцентрация населения.
Подробнее об этом см.: Дмитревская Н.Ф. Образ города как национальный феномен. СПб., 1999. С. 148. 2 Город и деревня в Европейской России. С. 462.
46 Таким образом, авторитарная система власти, существовавшая в России в
XX столетии, стала причиной существенных деформаций в процессе урбанизации. Идея приоритетного индустриального развития, подкрепленная идеологическим постулатом о ведущей роли рабочего класса, была призвана в кратчайший срок переломить аграрный характер развития страны. Основанная на ней политика не только предопределила высокие темпы концентрации населения в городах, но и лишила сельскую среду способности к регенерации. Это лишало остававшихся в деревне внятной перспективы дальнейшего существования и потому провоцировало дальнейший отток сельского населения в города. Именно поэтому вторая стадия урбанизации — концентрация населения в крупных городах — оказалась особенно продолжительной и приняла деструктивный характер как по отношению к селу, так и к городу («псевдоурбанизация»). Устранение фактора мощного государственного давления в конце XX в. создало предпосылки для того, чтобы дальнейшее урбанизационное развитие России проходило в более органичных для этого процесса формах.
* * *
Современные исследования по истории российской урбанизации не дают ответа на вопросы о судьбе крестьянского мира, возможностях выживания села в городском окружении. Поэтому должны быть востребованы материалы, характеризующие крестьянскую среду, рассматривающие эволюцию российского крестьянства.
Эта тема в настоящее время также разрабатывается весьма интенсивно. Происходит постепенный отход от «экономоцентризма» (выражение А.В .Гордона), при котором история крестьянства была филиалом экономической истории. Исследователи обращаются к характеристике крестьянского менталитета, форм русского традиционализма, соотнесенности крестьянского социума с жизнью общества1. В то же время с подачи Т.Шанина в последние годы
1 См. материалы конференций и сборники статей: Крестьянское хозяйство: история и современность. Ч. 1-2. Вологда, 1992; Менталитет и аграрное развитие России (XIX-XX вв.); Кре-стьяноведение: Теория. История. Современность; Российская ментальность: методы и проблемы изучения. М., 1999 и др.
47 выделилось направление, рассматривающее проблемы переходных обществ,
переживающих распад традиционализма1.
Во влиянии урбанизации на село выделяются два взаимосвязанных процесса. Во-первых, происходит «городская» перестройка сознания сельских жителей; во-вторых, значительно более интенсивными становятся связи деревни и города, которые проявляются главным образом в миграционных перемещениях. В советских условиях на первый план вышли именно миграции, причем миграции в города. Когда говорится о «неестественности» советской урбанизации, имеется в виду именно это обстоятельство. Переездам 1920-х — 1930-х гг. не предшествовала урбанизация сельского сознания, следствием чего была «рура-лизация» городов. Что же касается села, то массовые миграции того времени были в какой-то мере даже благоприятны для традиционного уклада, поскольку снимали проблему аграрного перенаселения. «Слободизация» городов в последующие годы несколько снижала силу урбанистического воздействия на сельских жителей. В то же время умножались родственные связи между городским и сельским населением, и психологическая трудность контакта с «городскими» в сознании деревенского жителя сглаживалась.
Какое место в этих процессах отводится советской политике в деревне? Довольно часто и на массовом уровне, и в научных сочинениях на большевиков возлагается наибольшая доля ответственности за утрату ценностей сельского мира. В свою очередь, эти ценности подчас идеализируют без должного содержательного их осмысления. На заре перестройки был даже выдвинут лозунг «окрестьянивания» в противовес советскому «раскрестьяниванию». Не осознавалось, в какой степени ушедшие ценности соответствуют современному состоянию общества. Ностальгия по крестьянскому миру причудливо уживалась с идеализацией П.А.Столыпина, который одним из первых пытался этот мир разрушить. Восприятие большевистской революции как события, нарушившего естественное развитие российского общества, мешало поставить вопрос о пре-
1 Шанин Т. Формы хозяйства вне систем // Вопросы философии. 1990. № 8. Его же. Экспо-лярные экономики и политэкономия обочин. Формы хозяйства вне систем // Неформальная экономика. М, 1999.
48 емственности происходивших в советское время процессов по отношению к
предшествующей истории страны.
В ходе идеологического наступления большевиков на крестьянство был действительно нанесен сильный удар по традиционализму. Механизм этого воздействия в годы «военного коммунизма» объясняют так: «поборы, масштабы которых подрывали воспроизводственный потенциал крестьянских хозяйств, переживались крестьянами очень болезненно еще и потому, что Власть действовала в пику их ментальному представлению о приоритете тяглового назначения собственности над семейно-потребительским»1. Экспроприации лишали крестьянское хозяйство возможности воспроизводства, одновременно разрушая традиционную форму взаимоотношений крестьянства и власти: крестьянин обязан работать на власть (нести «тягло»), но власть обязана при этом помнить о поддержании жизнеспособности крестьянского двора. Вместе с тем обращается внимание на специфические отношения между большевиками и крестьянством, фактически носившие характер военно-политического союза. Крестьянские выступления против политики правительства были постоянным явлением лишь до тех пор, пока не появлялась «белая опасность» .
Вообще в политике большевиков по отношению к крестьянству проявлялась некая двойственность. В зависимости от идейно-теоретического и политико-стратегического контекста либо акцентировалась буржуазность крестьянина как товаропроизводителя, либо абсолютизировалась натуральность докапиталистического крестьянства.
С введением нэпа фактически были признаны особые интересы и права крестьянина. В рамках «аграрно-крестьянской революции» происходил возврат к традиционным формам, позволивший даже говорить об «архаизации» соци-
Яхшиян О.Ю. Собственность в менталитете русских крестьян (конец XIX — первая четверть XX вв.) // Менталитет и аграрное развитие России. С. 94.
2 Данилов В.П. Аграрные реформы и крестьянство в России (1861-1995 гг.). Материалы Международной электронной конференции «Приватизация и аграрная реформа в России» (март-июнь 1996 г.) .
49 ально-экономической структуры деревни . Происходило повсеместное укрепление общины, основанное на утверждении принципа собственности двора. В то же время широкое распространение кооперации и довольно быстрое восстановление крестьянского производства свидетельствовали о начале приспособления крестьянских хозяйств к условиям модернизации. При этом традиционное производство уживалось с элементами рынка2.
При условии дальнейшего свободного развития рыночных отношений в деревне существовала возможность постепенной эволюционной перестройки крестьянских хозяйств в условиях модернизации. Именно эту идею отстаивал А.В.Чаянов. Концепция чаяновской самоколлективизации предполагала длительное сохранение мелкого индивидуального крестьянского хозяйства с постепенным охватом последнего всеми видами кооперации3. Движение это не могло быть быстрым — при определяющей роли «трудо-потребительского баланса» заведомо нарушались «предпринимательские правила». Крестьянин мог отказаться от механизации и дополнительных трудовых затрат для получения прибыли, если считал, что в результате нововведений труд станет слишком легким для членов семьи, либо, наоборот, чрезмерно тяжелым4. Т.е. целью применения техники в этом случае выступало не повышение уровня производства, а наиболее рациональное распределение ограниченных трудовых ресурсов в пространстве и во времени.
Тем не менее, врастание крестьянства в рынок все-таки происходило, что с точки зрения ортодоксального марксизма, полагавшего, что в ходе рыночной эволюции оно должно неминуемо исчезнуть, выглядело неожиданным. Это было одной из причин борьбы большевистского руководства с распространением капитализма в деревне, которое учитывало сильные уравнительные настроения в обществе. В отличие от А.В.Чаянова, большевистская верхушка (не исключая
1 Данилова Л.В., Данилов В.П. Крестьянская ментальность и община // Менталитет и аграр
ное развитие России. С. 31.
2 См.: Данилов В.П. Указ. соч.
3 Щагин Э.М. Альтернативы «революции сверху» в советской деревне конца 20-х годов: су
ждения и реальность // Власть и общество России. XX век. М. - Тамбов, 1999. С. 283, 285.
4 Чаянов А.В. Организация крестьянского хозяйства. М., 1925. С. 8-10.
50 Н.И.Бухарина) воспринимала рынок в качестве временного явления, допускаемого только на этапе перехода от капитализма к социализму. Другой причиной отказа от чаяновского варианта модернизации села было то, что он делал невозможным крупномасштабную перекачку материальных и трудовых ресурсов из деревни в город в целях форсированного индустриального рывка1. Именно поэтому вероятность чаяновской альтернативы коллективизации была невысока.
В настоящее время существует большое количество противоречивых суждений, оценивающих значение коллективизации для российского крестьянства. Широко распространено мнение, в соответствии с которым создание колхозов было важным этапом раскрестьянивания. Само раскрестьянивание привычно интерпретируется в рамках «экономоцентристского» подхода и подразумевает разрушение производственной составляющей традиционного крестьянского быта. Соответственно акцентируются производственные вопросы, отличающие колхозную коллективность от традиционной общинной . Проблема однако в том, насколько значимое место эти вопросы занимали в сознании крестьянина, конфликтовали с общинной ментальностью или легко игнорировались.
Некоторые авторы даже считают, что новая система повинностей и внеэкономических отношений сформировала и новый крестьянский менталитет3. В связи с этим нельзя не признать справедливость замечания, что быстротекущие изменения сознания, как следствие радикальных социальных изменений в обществе, не всегда правомочно называть менталитетом4. И.Е.Кознова предложила достаточно интересное определение содержания сознания современного крестьянства как «синтеза традиционной крестьянской "этики выживания" с коллективизированным сознанием, сформированным советской эпохой». При этом «произошло наложение и переплетение традиционных типов индивидуальной коллективности и нового типа социалистического коллекти-
1 Щагин Э.М. Указ. соч. С. 283.
2 См. напр.: Вылцан М.А. Индивидуализм и коллективизм крестьян // Менталитет и аграрное
развитие России. С. 342.
Безнин М.А., Димони Т.М. Крестьянство и власть в России в конце 1930-х — 1950-е гг. // Менталитет и аграрное развитие России. С. 155. 4 Реплика Л.И. Бородкина в кн.: Менталитет и аграрное развитие России. С. 412.
51 альной коллективности и нового типа социалистического коллективизма»1. В то
же время содержание последнего автором не раскрывается.
По всей вероятности, не стоит пытаться вычленять специфические формы социалистического коллективизма в крестьянском сознании советской эпохи, поскольку этот коллективизм объективно имеет общинные корни. Гораздо логичнее признать, что традиционное крестьянское сознание постепенно менялось под давлением особой советской формы урбанизации, и коллективизация была одним из ее проявлений. «Особость» состояла в том, что традиционно организованное общество из всех универсальных урбанизационных составляющих признавало одну только индустриальную. В этих условиях патриархальное сознание хотя и деформировалось, но сохраняло перспективу для выживания.
Разрушение семейного крестьянского хозяйства в годы коллективизации сопровождалось активным предложением городской альтернативы. Несколько позже, убедившись в нежизнеспособности теоретических моделей новой организации сельскохозяйственного производства, власть реанимировала хозяйство крестьянского двора, жестко его при этом контролируя. Поэтому, несмотря на введение колхозов, экономическая составляющая крестьянского быта так и не была в полной мере монополизирована государством.
Заметим, что новые формы социальной организации деревни, предложенные коллективизацией, по большому счету не противоречили традиционным ценностям. В целости сохранялись представления о взаимоотношениях крестьянства и власти, двора и «мира». Уместным поэтому представляется тезис о том, что «сложившаяся в 1930-е гг. колхозно-совхозная система сельского хозяйства в СССР, которая стала на целый исторический период "ахиллесовой пятой" советской экономики, была органична для крестьян. Они приспособили колхозы к своим нуждам, не особенно вникая в то, что несла по этому поводу политическая пропаганда» . Это утверждение не только объясняет причины краха
Кознова И.Е. Социальная память крестьянства как фактор аграрных преобразова-ний//Приватизация и аграрная реформа в России -agr/art-rus/msg00021 .html. 2 Крестьяноведение: Теория, история, современность. Ученые записки. 1999. С. 288.
52 новейших антиколхозных реформ, но и позволяет судить о живучести традиционных представлений в сознании современного крестьянина.
Проблема «раскрестьянивания», занявшая существенное место в исследованиях по аграрной истории, обычно увязывается с изменениями, которые в XX в. претерпело хозяйство крестьянского двора. В большинстве работ завершение процесса раскрестьянивания прямо увязывался с утратой личными хозяйствами своей прежней экономической функции. Событие это датируется рубежом 50-х — 60-х гг.1 Принято считать, что после исчезновения непосредственной связи с землей через «подсобное хозяйство» крестьяне превратились с сельскохозяйственных рабочих2.
Абсолютизация роли крестьянского двора в качестве «индикатора кресть-янственности» не выглядит бесспорной. Справедливо замечено, что эсхатологические прогнозы в отношении крестьянства обязаны своим появлением марксистскому учению, когда «развитие капитализма в сельском хозяйстве теоретически сводилось просто-напросто к раскрестьяниванию, в процессе которого семейные хозяйства, подобно всем формам мелкотоварного производства, обречены на исчезновение»3.
Л.В.Милов обращает внимание на «неустойчивость даже в сравнительно поздний период истории индивидуального крестьянского хозяйства, часто гибнущего... под ударами суровой природной стихии». С другой стороны, среди существенных черт русского крестьянина отмечается его принадлежность к «миру», следование коллективистской общинной традиции с присущей ей «эм-бриональностью» частнособственнических устремлений. «При вполне естественном желании земледельца вести личное хозяйство в русском крестьянине диалектически уживалась тенденция к коллективизму, взаимовыручке, взаимо-
1 Безнин М.А., Димони Т.М. Указ. соч. С. 155.
2 См.: Вербицкая О.М. Российское крестьянство: демографическая ситуация в 1926 и 1959 гг.
// Крестьянское хозяйство: история и современность. 4.1. Вологда, 1992 и др.
3 Алави Г., Шанин Т. Карл Каутский и «аграрный вопрос»: крестьяне и капитализм // Кресть-
яноведение: Теория. История. Современность. Ежегодник. 1997. М., 1997. С. 76.
53 помощи»1. А значит, реальное раскрестьянивание состоит не в ликвидации крестьянского хозяйства, а в уничтожении прежней системы отношений крестьянина с «миром».
Одновременно критикуются устоявшиеся оценки перспектив крестьянства в условиях модернизации. Оспаривается суждение, в соответствии с которым «вместе с распространением в деревне городского образа жизни, превращением сельскохозяйственного труда в разновидность индустриального производства переход к товарному производству видится границей, за которой кончается история крестьянства»2.
Вслед за К.Каутским Г.Алави и Т.Шанин делают вывод, что все было куда сложнее, и крестьянство не исчезает, а постепенно приспосабливается к новой реальности. «В течение последних десятилетий крестьянин лишь очень мед-ленно сдавал свои позиции, если вообще сдавал» . Предполагается, что этот вывод окажется вполне пригодным «для анализа проблем крестьянства в экономических и политических условиях послереволюционных обществ..., в частности, для оценки действительной роли и значения J11IX советских колхозников»4.
В результате наступления города сильно изменилась система внутрисель-ских взаимоотношений. В 60-е гг. связь общественного и личного хозяйства оказалась разорванной, тогда как раньше они дополняли друг друга. «В 60-х — 70-х гг. произошел окончательный "развод" колхоза и крестьянского двора и последний начал систематически объегоривать родной колхоз, превратившись в его, так сказать, эксполярный филиал»5. Попытки разобраться во взаимодействии общественного и личного секторов подчас наталкивают исследователей на довольно неожиданные умозаключения. «Крестьянин-колхозник не только вел
1 Милов Л.В. Природно-климатический фактор и менталитет русского крестьянства // Мен
талитет и аграрное развитие России. С. 56.
2 Гордон А.В. Указ. соч. С. 7.
3 Алави Г., Шанин Т. Указ. соч. С. 72.
4 Там же. С. 78.
5 Виноградский В.Г Крестьянские общества сегодня // Куда идет Россия?..: Социальная
трансформация постсоветского пространства. М., 1996. С. 449—451.
54 J11IX, но и участвовал в производственной кооперации, представляя собой
сложное социальное явление. Отсюда упрощение его функций, превращение его из преимущественно общественного производителя в хозяина, живущего главным образом натуральным хозяйством, и есть раскрестьянивание»1. Т.е., по мнению С.А.Никольского, автора процитированной реплики, раскрестьянивание — это не отлучение от личного хозяйства, а отлучение от колхозов.
В отличие от вышеприведенного высказывания, обычная интерпретация проблемы раскрестьянивания как следствия разрушения традиционного способа ведения хозяйства звучит несколько более убедительно. Стоит также заметить, что термин «раскрестьянивание» обычно подразумевает насильственный процесс, что применительно к России в основном верно. Но характеристика крестьянской эволюции должна учитывать и логику социального развития, ведущую к преодолению сословной либо корпоративной замкнутости, росту культурного взаимодействия между социальными группами. Традиционные структуры в силу своей статичности проигрывают соревнование более активным новым укладам. В нашем случае патриархальная русская деревня была обречена уступить натиску городской цивилизации. Активное вмешательство государства в этот процесс на стороне города лишь сделало его более болезненным. Таким образом, признавая значимость потерь, понесенных русской культурой с утратой традиционного крестьянского мира, необходимо с сожалением принять и их неизбежность.
Раскрестьянивания не было в более широком смысле, как исчезновения существенных черт крестьянского мировоззрения. Даже в 70-е годы многие крестьяне (преимущественно среднего и старшего возраста) не ощущали своей маргинальности, оценивая это время как самое благополучное («дали свободу крестьянину, возможность работать на себя и на государство»)2. Скорее всего, личное хозяйство в эти годы в определенной степени продолжало играть роль
1 Современные концепции аграрного развития. Теоретический семинар // Отечественная ис
тория. 1994. №2. С. 43.
2 Кознова И.Е. Историческая память российского крестьянства о попытках преобразования
деревни в XX в. // Менталитет и аграрное развитие России. С. 244.
55 семейного интегратора, и вместе с ним сохранялось значение семьи как основы
крестьянского быта. Представление о «хорошей жизни» складывалось из наличия своего двора, умеренного давления со стороны государства и достаточного потребительского уровня семьи. В рамках традиционной «этики выживания» утрата хозяйством двора самостоятельной производственной функции не имела решающего значения, так как уровень выживания сохранялся за счет возросших выплат со стороны государства.
Таким образом, вовлечение российской деревни в урбанизацию поначалу не нанесло непоправимого ущерба традиционному крестьянскому сознанию. В дальнейшем рост городов, расширение информационного пространства сопровождались распространением урбанистических стандартов. И если поначалу традиционное сознание приспосабливало город к своим интересам, оказывая сильное давление на городскую среду, то в ходе последующей урбанизации сельская патриархальность все более активно вытеснялась городским индивидуализированным сознанием.
Сейчас большинство исследователей признает, что история крестьянства не закончена. М.А.Безнин, не отбрасывая окончательно идеи о завершении раскрестьянивания в начале 1960-х гг., в другом месте называет раскрестьяниванием современные процессы1. Другой автор, характеризуя сегодняшнюю деревню, утверждает, что «нельзя не признать крестьянское хозяйство в качестве одного из укладов»2. Думается, что в этом вопросе можно согласиться с мнением В.П.Попова: «До тех пор, пока основной род занятий мужика — землепашество — не меняется, нет достаточных оснований отказываться от понятия "крестьянин"»3.
Неудавшаяся «фермеризация», живучесть иждивенческой психологии говорят о том, что процесс «урбанизации» традиционного сельского сознания идет довольно медленно, и в обозримой перспективе будет продолжаться.
1 Современные концепции аграрного развития. Теоретический семинар // Отечественная ис
тория. 1994. № 2. С. 50.
2 Фурсик С.Н. Крестьянское хозяйство как социально-экономический уклад современной де
ревни // Крестьянское хозяйство: история и современность. Ч. 2. Вологда, 1992. С. 171.
Попов В.П. Экономическое и социальное положение советского общества в 40-е тт. С. 13.
Вышесказанное позволяет нам определить собственные подходы к проблеме миграции сельского населения в города. Во-первых, этот процесс должен рассматриваться как объективный. Во-вторых, активные действия государства по перераспределению рабочей силы между городом и селом в пользу города находились в соответствии с глобальной урбанизационной тенденцией. В-третьих, чрезмерная интенсивность миграции и ее тяжелые последствия для села определялись спецификой советского варианта урбанизации. Переезд облегчался отсутствием резкой грани между городским и сельским населением ввиду недостаточной урбанизированности городского пространства. Наконец, в-четвертых, утрата традиционной составляющей крестьянского быта была неизбежной в ходе урбанизации, но она не означала завершение истории крестьянства, а лишь отмечала переход его в новое качество. Поэтому последствия усилившихся контактов с городом были для деревни тяжелы, но не фатальны.
* * *
Существенной характеристикой сельской миграции является способность мигрантов быстро приживаться в городе. Об адаптации выходцев из села в городе написано довольно много, но в целом тема рассмотрена явно недостаточно. При том, что социологическая традиция изучения сельской миграции, породившая многочисленную литературу, существует с конца 60-х гг., едва ли не единственным трудом по теме приживаемости мигрантов в течение долгого времени оставалась монография Ж.А.Зайончковской, во многом сохраняющая свою актуальность1. Лишь спустя два десятилетия было предпринято очередное исследование, результаты которого комментируются ниже2. Отдавая дань продуктивности ученых сибирской школы, нельзя вместе с тем не выразить сожаление, что, несмотря на обилие точек зрения, до сих пор практически отсутствуют работы, основанные на материалах других регионов. Из-за отсутствия
1 Зайончковская Ж.А. Новоселы в городах. М., 1972.
2 Корель Л.В. Сельские мигранты в городах Сибири // Миграция населения. М., 1992.
57 конкретных данных в этой части диссертации нам приходится главным образом
ограничиваться констатацией общих закономерностей процесса адаптации. Одновременно попытаемся определить собственное видение предмета.
В течение продолжительного времени бытовало представление о резком контрасте между городскими и сельскими условиями жизни, затрудняющем приживаемость мигрантов. Исходя из характера советской урбанизации, это утверждение нуждается как минимум в уточнении. Дело в том, что применительно к советским условиям в качестве некоего образца для мигранта могут рассматриваться не коренные горожане, а сравнительно недавно укоренившиеся жители города, своим присутствием серьезно изменившие городскую среду. Согласимся, что в этом случае основа для сближения (или для адаптации, что то же самое) по ряду существенных признаков у свежего переселенца прочнее. Будем также учитывать, что переселение в 1960-е — 1980-е гг. часто происходило из значительно урбанизированного села. В результате более уместно вести разговор не о ресоциализации (разрушении старой сельской личности и образовании на ее обломках новой городской), а о более или менее существенных видоизменениях сельского человека в процессе социально-психологической адаптации к городу под влиянием новой для него среды1. В работах последних лет эти особенности вполне учитываются, и условие восприятия мигрантами из села городского образа жизни не является более решающим. Отмечается, в частности, что критерием успешной адаптации сельского жителя в городе может являться не степень совпадения образа жизни переселенца с образом жизни коренного горожанина, а сходство конкретных проявлений в восприятии культуры, творческой деятельности, в манере поведения, одежде, общении, социаль-ных ориентациях и других характеристиках . Общие закономерности адаптации формулируются следующим образом: «деятельность людей становится профессионально разнообразной благодаря углублению разделения труда и
1 Переведенцев В.И. Какие мы? Сколько нас? М, 1989. С. 123.
2 Чижиков В.М. Указ. соч. С. 163.
58 росту специализации, причем они заняты в многочисленных отраслях неземледельческого труда, между ними увеличивается степень социальной дифференциации, поскольку социальная лестница становится длинной; роль традиций в общественной и личной жизни снижается, они утрачивают роль базиса для социальной солидарности; социальный контроль над поведением личности ослабляется, вследствие чего личность становится автономной и ее поведение индивидуализируется; падает социальное значение семьи; семейные, родственные и соседские связи ослабляются, межличностные отношения становятся более сложными и вместе с тем приобретают стандартизованный, поверхностный, анонимный характер»1.
Трудности адаптации в городах инициируют обратный отток недавних мигрантов к месту прежнего жительства. Однако, он довольно невелик. Большинство переселенцев на протяжении долгого времени находятся в промежуточной группе «полугородского» населения, представителей которого очень часто называют «маргиналами». Термин имеет отчетливый негативный подтекст по той причине, что на долю именно этих людей приходится значительное число правонарушений2, т.е. группа несет в себе потенциальную угрозу для коренных горожан.
Понятие маргинализации трактуется в настоящее время довольно широко и оставляет свободу для дальнейших интерпретаций. Довольно часто маргиналами называются сельские жители, утратившие признаки крестьянственности, причем не обязательно в результате переезда в город. Против такого употребления термина выступает В.П.Данилов, предпочитая говорить не о маргинализации, а о «раскрестьянивании»3. Видимо, относить к маргиналам недавних мигрантов, не вполне вписавшихся в городскую среду, все же более корректно.
1 Миронов Б.Н. Социальная история России. Т. 1. С. 289.
2 Соколов Э.В. Город глазами культуролога // Город и культура. Сб. трудов. Л., 1992. С. 12.
3 Современные концепции аграрного развития. Теоретический семинар // Отечественная ис
тория. 1995. №4. С. 32.
59 Иногда наблюдается тенденция признания за маргиналами признаков ста-
бильной социальной группы в характерном окружении без особых рефлексий по поводу многозначности понятия: «специфичны городские жители в пригородах, что заметно в Подмосковье: они и не столичные, и не провинциальные. Наряду с типом столичного горожанина, москвича, существует тип подмоскви-ча как пригородника и маргинала, но не провинциала»1. Узко географический подход несколько искусственно исключает из рассмотрения тех же самых «пригородников», но осевших в городских кварталах: они относятся к маргиналам, либо их надо воспринимать как москвичей?
Гораздо более информативна развернутая характеристика маргинализации, данная Е.Н.Стариковым: «...Последовательно рвутся экономические, социальные, духовные связи. При включении маргинала в новую социальную общность эти связи в той же последовательности и устанавливаются, причем установле-щ ние социальных и духовных связей, как правило, сильно отстает от установления связей экономических. Тот же сельский мигрант, став рабочим и адаптировавшись к новым условиям, еще длительное время не может ассимилироваться в новой среде. Не являясь уже маргиналом в чистом виде, данный индивид в то же время является носителем социальной и духовной маргинально-сти» . А вот другое определение маргинала: «Человек, балансирующий на грани двух и более укладов, культур, социокультурных сред, часто конфликтующих между собой, продукт механического смешения психологически и соци-ально разных людей в жилых кварталах, квартирах, школах и не принадлежащий ни к одной из них». Вслед за тем перечисляются проявления маргинально-сти: «дезориентация в социокультурной и профессиональной среде..., ощущение себя незаслуженно чужим, порицание других, неспособность определить источник конфликта, ощущение "неприступной стены", разрушение систем установок и ценностей, неадекватная общественная активность»3.
ф Город и деревня в Европейской России: сто лет перемен. С. 381.
2 Стариков Е.Н. Маргиналы // В человеческом измерении. М, 1989. С. 180.
3 Дмитревская Н.Ф. Указ. соч. С. 165.
При несомненной схожести определений приходится иметь дело с различиями в терминологии. Для характеристики процесса приживаемости авторами используются слова «адаптация», «ассимиляция», «социализация» и «ресоциа-лизация». Обиходное и кажущееся довольно широким по смыслу понятие «адаптация» мы оставим для обозначения процесса приживаемости, а для характеристики его результатов будем пользоваться более семантически нейтральным термином «социализация». Т.е., если отталкиваться от определения Е.Н.Старикова, путь к социализации мигранта идет через его адаптацию и ассимиляцию.
При схожести многих социальных установок новых выходцев из села и представителей «поколения мигрантов», заполнивших советские города несколькими десятилетиями ранее, наиболее существенными городскими проблемами, способствовавшими маргинализации мигрантов, являлись следующие:
специфические черты личности горожан (подвижность, гибкость личности, множество оттенков взаимоотношений, нередко холодность, равнодушие, практицизм);
резкий контраст между работой и досугом после нее, особенно если работа тяжелая;
отсутствие произвольной, специально не предусмотренной деятельности1.
А теперь вслед за В.И.Переведенцевым выделим основные качества сельского человека и попытаемся понять истоки этих проблем:
он не может обходиться без дела, постоянно чем-нибудь занят;
он очень многое умеет делать, хотя часто и не столь хорошо, как узкий специалист;
он «самодеятелен» в сфере духовной культуры, в отличие от горожанина, который обычно пассивный слушатель и зритель;
это человек строгой и узкой традиционной морали2.
1 Соколов Э.В. Указ. соч. С. 12.
2 Переведенцев В.И. Указ. соч. С. 135.
Приезжий страдает от недооценки окружающими важных, по его мнению, качеств его личности. Довольно быстро происходит переоценка ценностей, особенно с учетом того, что мигранты в большинстве своем люди молодые, с неустоявшимися жизненными ориентирами. Взамен быстро усваиваются формы поведения, способствующие выживанию в новом окружении. Поэтому приезжие склонны к копированию и некоторому утрированию городских стандартов (желание одеться по последней моде, быстрое осознание понятия «престижности», активное восприятие образцов «массовой культуры» и т.п.). Убеждение в устарелости традиционной морали, вывезенной из села, нередко становится причиной резко противоположных проявлений, оборачивается аморальностью, глубоким подсознательным неуважением к человеку. Отмечается, что с помощью этих девиаций маргинальная личность противостоит давлению городской среды1.
Исключительно сложным и дискуссионным является вопрос о перспективах маргинальной личности. На основании проявлений асоциального поведения маргиналов (правонарушений среди мигрантов в 3-6 раз больше, чем среди постоянного населения) делается чересчур резкий вывод, что миграция плоха и для города, и для деревни2; городская перспектива маргиналов оценивается довольно скептически и обставлена всевозможными нечетко прописанными условиями. Суть допусков сводится к тому, что если мигрант не превращается в полноценного горожанина, то его дети уж точно будут таковыми3. Утверждается также, что если человек не адаптируется в городе, то он становится маргиналом, причем последних становится все больше4. В итоге неясно, насколько временным является маргинальный статус, можно ли воспринимать его как неизбежное зло, сопровождающее переезд в город, либо маргинальность — индивидуальное врожденное социально-психологическое качество. В этом случае
1 Дмитревская Н.Ф. Указ. соч. С. 145.
2 Сенявский А.С. Российский город в 1960-е — 1980-е гг. С. 166.
3 Там же. С. 247.
4 Дмитревская Н.Ф. Указ. соч. С. 145.
62 непонятна ее соотнесенность с актом миграции. Впрочем, признается, что процесс адаптации личности к городской среде, ее интериоризации, изучен слабо1.
Ответы на некоторые вопросы способна дать предложенная Н.Ф.Дмитревской схема социализации мигранта (этапы становления горожанина):
появление лица;
маска «я-свой» и привязанность к месту «я-здесь»;
нехватка (жизненного пространства, зрелищ, эмоций, разрядки);
рефлексия «свой ли я?»;
вхождение в группы, завоевание мест (чествование, похороны) — инте-риоризация жизни2.
Нетрудно заметить, что в этом варианте успешность социализации мигранта в очень большой степени зависит от качества городского окружения. Атмосфера рабочих окраин, в течение долгого времени сохраняющих признаки полусельского коллективного быта, консервирует маргинальное состояние, поскольку у их обитателей отсутствуют поведенческие и мировоззренческие конфликты с окружающими, и условий для рефлексий по поводу самоидентификации не возникает. Именно это дает основания говорить о стабильности пригородных маргинальных групп, выделяя категорию «подмосквичеи». Маргинал в окружении коренных горожан старается не выделяться. Утратив ощущение самодостаточности, которое дает существование в группе таких же приезжих, испытывая острое одиночество, он вынужден возможно быстрее приспосабливаться к окружению, активно впитывая принятые здесь нормы поведения. Признание в качестве полноправного члена группы (коллег, соседей и пр.) завершает городскую адаптацию мигранта.
Внесем уточнение в приведенную выше схему социализации, продиктованное спецификой отечественного варианта урбанизации. Истощение прежней городской традиции и заполнение центров городов выходцами из села требовали от новых мигрантов существенно меньших усилий в процессе адаптации, и
#
1 Там же.
2 Там же.
63 их социализация происходила довольно быстро. Отсутствие неразрешимых
противоречий между мигрантами и коренными жителями городов отмечалось еще в применении к началу XX в.: «В сущности горожане, исключая немногочисленное образованное общество, и крестьяне были носителями единой народной... культуры, но городские низы сравнительно с деревенским крестьянством были несколько менее традиционными... Постоянное проживание крестьянства в черте города... отражало факт принципиального единства культуры и менталитета городских низов и крестьянства»1. Российскому исследователю вторит американский: «Подмосковные крестьяне путешествовали в городские (промышленные) центры на протяжении более чем столетия и поэтому деревенская семья в большой степени формировалась под влиянием длительного воздействия городов и промышленных предприятий. Деревня и фабрика не противостояли, но были соединены в симбиотическом родстве ("in a symbiotic relationship"). Одна из частей обеспечивала потребность другой и каждая оформлялась под воздействием другой»2.
Город под напором мигрантов менялся не меньше, чем мигранты под давлением города. «Происходило «окрестьянивание городского населения». Мигранты и их потомки не успевали перевариться в городском котле и полностью освободиться от деревенского менталитета. Мигранты приносили в городскую жизнь деревенские стандарты поведения, что находило многообразные проявления. Грамотность населения в больших городах, куда направлялся основной поток мигрантов, росла медленнее, чем в малых городах и в деревне... Увеличивалась доля лиц, состоявших в браке...; уменьшились доля холостых и неженатых..., средний брачный возраст»3.
Естественно, что в советские десятилетия влияние деревни на город еще более усилилось, став причиной серьезных качественных деформаций в городском населении. Поэтому в сравнении с «классическими» горожанами европей-
1 Миронов Б.Н. Указ. соч. С. 346.
2 Johnson R.E. Peasant and Proletariat: migration, family patternscend, regional loyalties II The
World of the Russian Peasant: post emancipation culture and society. Boston etc., 1990, p. 90.
3 Миронов Б.Н. Указ. соч. С. 342.
64 ского типа большинство жителей советских городов еще в середине XX в. могли считаться горожанами лишь номинально (вспомним о «псевдоурбанизации»). Кроме фактора сельской миграции (особенно в большие города), существенное значение для формирования облика «советского горожанина» имело также включение в состав городов пригородных сельских поселений. Утверждается даже, что, по некоторым оценкам, жители, ведущие полугородской образ жизни, составляют почти четверть городского населения1.
Характеризуя качество городского населения, Г.Лаппо отмечает: «Если в сельской местности вследствие высокой доли несельскохозяйственных, так называемых служебных, поселений значительна доля «скрытого городского населения», то так же правомерно говорить и о «скрытом сельском населении», которое официальной статистикой причисляется к городскому». И затем следует существенное замечание, предостерегающее нас от упрощенного понимания процесса: «Все это вовсе не значит, что миграция в крупные центры формировала там только маргинальные слои населения. Она пополняла все слои, в том числе интеллектуальную элиту»2.
По всей видимости, послевоенные условия в сравнении с 1920-ми — 1930-ми годами требовали от переселенцев больших усилий для успешной адаптации. Коммунальный быт довоенной поры именно в силу своей всеобщности был более органичен для недавних селян, чем послевоенные общежития, которые гораздо сильнее давали им ощущать свою ущербность в сравнении с городскими жителями со стажем. Правда и то, что в ходе послевоенных переселений не происходило ужасающе резкой ломки крестьянской психологии в отрыве от привычных занятий, которую в 30-е гг. бывшим крестьянам помогало вынести лишь осознание невозможности возврата в прежнюю, доколхозную деревню. Мигранты же 1950-х — 1970-х гг. еще до переезда по своему сознанию уже часто были полугорожанами. Во всяком случае, в послевоенные десятилетия для мигрантов не было необходимости в своеобразной «мимикрии» как способе самозащиты, отмеченной В.П.Даниловым при характеристике переме-
Город и деревня в Европейской России. С. 132. 2 Там же. С. 133.
65 щений в города в начале XX в.: «Попадая по необходимости в город, крестьяне
часто симулируют и утрируют свою дикость и неотесанность» . Несмотря на вышесказанное, просчитать степень сельского влияния на город по сию пору, к сожалению, не представляется возможным. Неоднократно отмечалось, что воздействие мигрантов на город изучено много меньше, чем города на мигрантов2.
Можно, однако, попытаться установить зависимость между степенью давления села на город и размерами последнего. «Именно в городах, население которых превышает 20-25 тыс. чел., создаются возможности для радикального изменения образа жизни в сравнении с деревней... Чем крупнее город и чем выше в нем плотность населения, тем больше имеется в нем оснований для трансформации социальных отношений от общинных к общественным, тем явственнее проявляются в нем черты городского образа жизни»3. Соответственно, влияние приезжих на городскую среду было тем меньше, чем больше был город, и наоборот. В малых городах у выходцев из села существовала возможность достаточно удачного совмещения условий сельского быта с городскими преимуществами.
Деревянное одноэтажное строительство, определяющее облик небольших старых городов Центра во второй половине XX в. не только не уходило в прошлое, но становилось даже более интенсивным. Переселенцы из близлежащих деревень перевозили в города целые готовые срубы. Эта тенденция отмечена исследователями в Костромской и Владимирской областях (города Кострома, Галич, Солигалич, Муром, Кологрив и др.), но безусловно присутствовала и на других территориях Центрального Нечерноземья. Четыре из пяти новых домов в Меленках (Владимирская область), возведенных после войны, представляли собой «перекатанные» срубы4. Очень часто в их строительстве принимали уча-
1 Современные концепции аграрного развития. Теоретический семинар // Отечественная история. 1997. № 2. С. 140. Остаточные проявления уничижительного поведения можно увидеть в некоторых письмах в органы власти. Например: «Негде купить хлеба. Помогите бедному крестьянину» (из Лихославльского района Калининской области, 1971) (РГАСПИ, ф.591,оп. 1,д. 101, л. 22). См. напр.: Переведенцев В.И. Указ. соч. С. 142.
3 Миронов Б.Н. Указ. соч. С. 288-289.
4 Будина О.Р., Шмелева М.Н. Город и народные традиции русских (по материалам Цен
трального района РСФСР). М., 1989. С. 93.
стие специально приглашенные мастера из деревни, и в городской черте возникали традиционные крестьянские пятистенки (до сих пор часть городских деревянных домов возводится вчерашними деревенскими жителями по сельским образцам, иногда с участием сельских мастеров, некоторые дома прямо перевозятся из деревни в город1). Вплоть до 1950-х гг. в Галиче строились минимально разгороженные дома по типу русского жилища XIX в. До настоящего времени при строительстве деревянных домов используется традиционное соединение дома и двора (односкатная крыша над хозяйственной частью), постройки украшаются резьбой по дереву (правда, в сравнении с деревней наблюдается большее разнообразие направлений, либо происходит их смешение)2. Отмеченная тенденция распространения сельской застройки наблюдалась далеко не только в малых городах, где была преобладающей, но также «во многих боль-ших, крупных и даже крупнейших городах» . Что же касается небольших городских центров, то сельская застройка была далеко не единственной ниточкой, связывавшей их с деревней. Авторы новейшего исследования утверждают даже, что «численно преобладающие в нашей стране малые города вообще правомерно считать элементом сельской местности. Их сельский облик, сельские занятия и образ значительной части жителей наиболее очевидны»4.
В районных городах до недавнего времени (а кое-где и сейчас) устраивались праздники с сельскохозяйственной спецификой, хотя и изрядно формализованные: «Праздник урожая», «Праздник первого снопа», выставки достижений сельского хозяйства и т.п. В Солигаличе в течение 20 лет отмечался чрезвычайно популярный «День животновода». Более сложные по своему происхождению, синтетичные праздники (народная плюс советская традиции), определяемые как «вторичные формы народной культуры», устраиваются и в более крупных городах: праздники «русской зимы», «русской березки»; они также не утратили аграрного характера5. Привлекательность подобных мероприятий, а
1 Чижиков В.М. Указ. соч. С. 146.
2 Там же. С. 95,105.
3 Город и деревня в Европейской России. С. 132.
4 Там же.
5 Будина О.Р., Шмелева М.Н. Указ. соч. С. 224-225.
67 также по-прежнему отмечаемых советских праздников объясняется возможностью удовлетворения потребности родственного общения, сложно реализуемой в городе.
Очень часто в качестве некоей составляющей сельского менталитета способствующей его сохранению, упоминается рекреационная (дачная) деятельность горожан. По всей видимости, стоит все же согласиться с утверждением, что это положение нельзя распространять на всех, имеющих дачу, сад или огород. Следует учитывать соображения временной необходимости таких занятий, либо просто наличия хобби1.
О степени сельского присутствия в жизни малых городов довольно красноречиво свидетельствует тот факт, что в 60-е — 70-е гг. в СССР примерно треть общей городской территории и 15% территории в пределах общей городской застройки представляли собой обрабатываемые сельскохозяйственные земли. Другой пример характеризует состояние европейского Центра России, а потому для нас особенно интересен. Обоснованным критерием урбанизированности выступает наличие канализации. Из-за отсутствия таковой фактически к полуселам относят малые города в трех провальных зонах: 1) к северо-западу от Москвы, от Псковской до Брянской области; 2) к северо-востоку от Москвы, от Ивановской до Кировской области; 3) к юго-востоку от Москвы . Как видим, качество урбанизированности небольших городских центров подвергается сомнению едва ли не на всей территории Центрального Нечерноземья. В качестве причин «сельскости» малых городов, тормозивших российскую урбанизацию, указывается нормативная и налоговая база, которая определяла как принципы использования городской территории, так и характер занятости горожан3.
А.Г.Вишневский говорит о некомфортности наших городов вследствие столкновения традиций сельской культуры с городскими нормами и вслед за тем делает обобщения, выходящие за рамки простой адаптации в городе. По его мнению, в результате смешения культур образовалась внутренне противоречи-
1 См.: Город и деревня в Европейской России. С. 133.
2 Там же. С. 405-406,411.
3 Там же. С. 413.
вая «культурная смесь» — «простой советский человек», в котором искусственно соединялись «инструментальные» достоинства современного городского жителя с коллективистскими крестьянскими добродетелями «соборного человека». Этот идеал был созвучен мироощущению промежуточных, сельско-городских поколений. Разрушение синкретического менталитета, по мнению исследователя, возможно через образование1. Такое обобщение идет гораздо дальше выводов «этнографического» подхода, выглядящего более глаженным. В последнем отмечалась только большая динамичность городского варианта культуры русских в сравнении с сельской. «Постоянные, генетически обусловленные связи между сельской и городской средой в целом означают сельско-городскую культурную интеграцию, т.е. интеграцию сельского и городского вариантов бытовой культуры»2. Как видим, конфликтность во взаимопроникновении культур не акцентируется.
Упомянутая «некомфортность», равно как и «сельскость» больших и малых городов вряд ли служили препятствием для приезжих из села; они скорее способствовали миграции. То, что выглядело неудовлетворительным с точки зрения коренного горожанина, для мигрантов представляло собой оптимальную среду для социализации. Отсутствие полноценного городского быта не воспринималось ими остро негативно. Если же говорить о возможностях социализации, то следует признать, что в силу закономерностей урбанистического развития распад «синкретического» менталитета и становление полноценного горожанина в крупных городах совершались быстрее. Поэтому коренное население мегаполисов вскоре начало проводить границу между собой и «маргиналами» из пригородов, в то время как в большинстве малых городов разница между приезжими и «своими» отсутствовала, также как и различия между населением центра и окраин: по меркам столичного жителя, все они относились к маргиналам.
И все же обратимся к выяснению общих закономерностей адаптации приезжих в городе. В упомянутом выше исследовании приживаемости выходцев из
1 Вишневский А.Г. Указ. соч. С. 181.
2 Будина О.Р., Шмелева М.Н. Указ. соч. С. 249.
69 села в городе, проведенном в конце 80-х гг. на сибирском материале, выделялось четыре группы городского населения: 1) «чистые горожане», которые 3А жизни провели в городе; 2) «преимущественно горожане», которые от половины до 3/4 жизни провели в городе. Фон традиционной аграрной культуры у них размыт и слабо сказывается на поведении, установках и образе жизни; 3) «преимущественно селяне», которые от 1Л до половины жизни провели в городе. В их поведении, установках и образе жизни в целом заметно выражены элементы традиционной аграрной культуры; 4) «городские селяне», которые 3Л или всю жизнь провели в селе. Они находятся в стадии вживания в городскую среду и продолжают оставаться носителями аграрной культуры1.
Вполне закономерно, что основные показатели, определяющие уровень социализации (характер труда, жилищные условия, проведение досуга) в первых двух группах находятся на более высоком уровне. У недавних мигрантов из села по сравнению с горожанами ниже уровень образования, среди них больше рабочих, чем служащих, соответственно больше доля лиц, занятых физическим трудом. От первой группы к третьей росла неудовлетворенность физическими нагрузками (от 30 до 50%). Однако в четвертой группе на тяжесть физического труда жаловалось только 18%. В последней группе гораздо чаще встречались жалобы на холод, загазованность, грязь. В целом же главной для недавних выходцев из села более существенными, чем содержание труда, были проблемы высокого заработка и жилищных условий. Оценки неудовлетворенности жилищными условиями от первой к четвертой группам различались в относительно небольшом диапазоне от 10 до 30%. Автор исследования отмечает, что вследствие более высоких урбанизационных притязаний объективные жилищные условия были более контрастны, чем их субъективная оценка, т.е. мигранты готовы были мириться с отсутствием комфорта в жилищах, считая такое положение временным.
В четвертой группе гораздо лучше обстояло дело с питанием вследствие сохранявшихся связей с деревней (в городе ощущался дефицит продуктов);
1 Корель Л.В. Указ. соч. С. 97-98.
70 денег же было гораздо меньше. Что касается проведения свободного времени,
то исследовательница отмечает отсутствие развитых досуговых форм у недавних мигрантов из села. Кроме спорта, грибов и охоты (реже, чем в первых двух группах), в третьей и четвертой важное место занимали общение с родственниками и занятия с детьми1. На наш взгляд, таким образом недавние селяне реализовывали потребность в общении, сниженную у горожан. К тому же семья, как правило, занимает большее место в жизни выходцев из села в сравнении с коренными горожанами. Не будем забывать также, что понятие «досуг» (как отдых после работы) имеет городское происхождение. Характер сельского труда приучал к постоянной занятости, особенно в личном хозяйстве. Урбанизация общественного производства (в совхозах, а затем фактически и в колхозах), а также наступление на личные хозяйства способствовали формированию ориентации на городской досуг. Как представляется, утверждение автора исследования о необходимости «перестройки форм досугового поведения» грешит культуртрегерской назидательностью, столь привычной идеологам советской «культурной революции» в их отношении к «отсталой» деревне.
Среди недавних мигрантов из села гораздо чаще отмечались жалобы на состояние здоровья. Причин тому видится две: большое количество пожилых людей в этой группе, а также то обстоятельство, что «миграционный статус провоцирует хронические заболевания». При этом жалоб на врачей больше было у горожан2.
И наконец, в третьей и четвертой группах гораздо сильнее была выражена ориентация на отъезд, причем не обязательно домой. Главной ее причиной выступали неудовлетворительные жилищные условия. Здесь видится противоречие с упоминавшейся выше готовностью бывших селян мириться с жилищным дискомфортом. Дело в том, что оценки нового места жительства у них носили двоякий характер: моментальная (с меньшим уровнем требований) и с точки
'Там же. С. 98-111. 2 Там же. С. ПО.
71 зрения перспективы1. В городской жизни мигранта одинаково значимыми являются сферы труда и быта. Но трудовые требования к человеку в городе примерно те же, что и в селе, и адаптация к городскому труду сельского жителя проходит значительно легче и проще. С другой стороны, большое количество мигрантов сразу после переезда живет в общежитиях. В первое время совместный быт более или менее одинаковых по происхождению и прошлой истории людей удовлетворяет потребность в общении и, вероятно, сильно облегчает первоначальное привыкание к городу . Однако со временем бывших мигрантов неизбежно начинает тяготить жилищная скученность, она не только затрудняет вступление в брак, но и в целом не соответствует представлениям о нормальной городской жизни «как у всех». Стремление к переезду можно объяснить также более высокой мобильностью недавних мигрантов, а также приобретенным во время предыдущей миграции опытом.
Возвращаясь к высказанному выше предположению по поводу более легкой адаптации сельских мигрантов в условиях советской урбанизации из-за отсутствия кардинальных различий между жителями села и горожанами, заметим, что базовые характеристики представителей первой-четвертой групп действительно были близки, а отличия в большинстве случаев исчерпывались несколькими процентами. Самый большой контраст наблюдался в уровнях городской социализации (жилье, условия труда и его оплата), главной причиной которого была разная продолжительность проживания в городе.
Особо следует сказать о брачном поведении мигрантов. В материалах сибирского исследования отмечалось, что в группе недавних мигрантов (четвертой) доля состоявших в браке была наименьшей3. Это выглядит вполне естественным прежде всего с учетом их более старшего возраста (большая доля вдовцов старше 60 лет, приехавших в город к детям). Однако замечено, что чаще
1 Зайончковская Ж.А. Указ. соч. С. 155.
2 Переведенцев В.И. Указ. соч. С. 135.
3 Зайончковская Ж.А. Указ. соч. С. 99.
72 мигрировали все же не вдовые, а холостые1. Больше того, семейные в городе
обычно приживались хуже, чем холостые. Чтобы объяснить это, в очередной раз вспомним о роли личного хозяйства в сохранении стабильности сельской семьи. Переезд в город, сопровождавшийся утратой хозяйства двора, вызывал необходимость поиска иных семейных стабилизаторов, переориентации на новый тип отношений, что очень часто выглядело неразрешимой проблемой.
Мигранты отличались более активным брачным поведением, воспринимая брак как условие для более быстрой адаптации в городе. В целом брачность у мигрантов была выше, чем у немигрантов2, причем гораздо чаще встречались повторные браки . Сначала заключался «черновой» брак для закрепления в городе, а затем женились (либо выходили замуж) «набело».
Наибольшее число браков заключалось на второй-третий год проживания в городе. Чаще всего мигранты находили пару в своей среде — недавних выходцев из села (60% браков), в 20% случаев в качестве партнеров по браку выступали земляки, и в 20% — местные горожане4. В первый год жизни в городе браки чаще заключали мигранты-женщины5, что позволяет говорить о существовании «брачной миграции», когда целью переезда являлось именно вступление в брак. Действовала и еще одна закономерность: чем старше мигрант, тем больше у него было шансов заключения брака с местным уроженцем6.
У большинства выходцев из села расходились представления об идеальном и планируемом числе детей в семье в сторону снижения: вместо трех чаще всего заводили одного-двух детей7. Видимо, в ходе жизни в городе происходило расставание с прежними семейными приоритетами, чему способствовали невысокое материальное положение, проблемы с жильем и дошкольными учрежде-
Кузнецов Л.Р. Особенности матримониального поведения мигрантов // Миграция населения. М., 1992. С. 168.
2 Там же.
3 Там же. С. 178.
4 Урбанизация и демографические процессы. М., 1982. С. 196.
5 Кузнецов Л.Р. Указ. соч. С. 170.
6 Там же. С. 177.
7 Урбанизация и демографические процессы. С. 195.
73 ниями. В последнем отношении мигранты были гораздо более уязвимы: в отличие от старожилов, у них не было родственников в городе1. Такая ситуация позволяет несколько иначе взглянуть на мигрантов из села как возможных трансляторов сельского типа воспроизводства населения. Расхожее представление об увеличении средних размеров городских семей под давлением сельской миграции в рассматриваемый период оказывается неверным во-первых, из-за трудностей адаптации мигрантов в городах, а во-вторых, вследствие урбанизации села, сопровождавшейся утратой ориентации на традиционную сельскую многодетную семью.
При отсутствии родственников реальную помощь городским новоселам нередко оказывали соседи. В городе общение с соседями, несомненно, гораздо более формализовано по сравнению как с родственниками, так и с односельчанами, однако именно соседям оставлялся ключ «на случай», они помогали уло-жить ребенка и т.п. Немалую роль играли и соседи по участку на даче .
Совершенно на особом месте в среде мигрантов стоят земляческие связи. «Несмотря на базовое сходство мест выхода, в городе крестьяне сохраняют местные традиции и обычаи..., — отмечалось в исследовании по истории центрально-российского крестьянства начала XX в. — Эти культурные образцы позволяют землякам держаться вместе спустя долгое время после отъезда из деревни. Особенно это ощущается в церемониальных случаях (свадьбы, крестины и т.п.). Брак между земляками был частым явлением в среде мигрантов. Несмотря на то, что мужчины и женщины работали на различных предприятиях, их миграционные стандарты были примерно одинаковы»3.
Описанная тенденция продолжала действовать и во второй половине века. С одной стороны, земляк в городе являлся «полпредом» села, своеобразной зацепкой. У земляка в течение двух-трех дней можно было жить бесплатно. Иногда земляки-нахлебники даже входили в состав семьи. С другой стороны, если в деревне не осталось родных, ехали к землякам4.
1 См.: Зайончковская Ж.А. Новоселы в городах. С. 153.
2 Будина О.Р., Шмелева М.Н. Указ. соч. С. 193,195.
3 Johnson R.E. Op. cit, p. 95-96.
4 Будина O.P., Шмелева М.Н. Указ. соч. С. 200.
74 Довольно важную роль при переселении играл фактор образования. При
прочих равных более высокий уровень образования у выходца из села способствовал ускоренной адаптации в городе. Тем не менее опыт жизни в городе чаще всего имел для адаптации более важное значение и компенсировал недостаток образования. В результате горожане с низким уровнем образования переезжали почти так же часто, как и с высоким1. Симптоматично, что несмотря на осознаваемую важность образования для городской жизни, большинство мигрантов начинали учиться не сразу, а прожив в городе 4-6 лет (если только целью переезда не была учеба). Это дает представление о трудностях адаптации2. С другой стороны, поскольку новоселы чаще всего были более молоды и образованы, чем постоянные жители города, их заработная плата повышалась быстрее, чем у коренных горожан3.
У жителей города и села в равной степени присутствует представление об окружающем пространстве, которое он склонен делить на «известную» и «свою» территории. По мере адаптации границы «своей» территории расширяются. Материалы обследования нескольких сел Малоярославецкого района Калужской области позволяют судить о закономерностях приживаемости на новом месте (в том числе в городах)4. Для большинства опрошенных была характерна самоидентификация с улицей (42%), для 5% — с частью улицы, только для 24% — со всем населенным пунктом. При этом со всем селом (наибольшая степень адаптации) самоидентифицировали себя 50% мужчин и только 17% женщин; с частью улицы (наименьшая степень) — 0% мужчин и 6% женщин. Это значит, что мужчины склонны адаптироваться быстрее. Широта самоидентификации «весь населенный пункт» прямо зависела также от возраста, уровня образования и срока проживания.
Наиболее сложно происходила адаптация в городе женщин в старших возрастах. Очень часто они были обречены на городское одиночество. «Они мало
1 Зайончковская Ж.А. Указ. соч. С. 107.
2 Там же. С. 108.
3 Там же. С. 151.
4 Ткаченко А.А. Пространственная самоидентификация сельских жителей // Деревня Цен
тральной России: история и современность. М., 1993. С. 163-164.
75 соприкасались с миром бывших мигрантов или рабочих, и следующее поколение рабочих, подобно своим предшественникам, также вербовалось из деревни», — так характеризовалась приживаемость женщин в городах в начале XX в.1 Поэтому в прошлом ситуация адаптации воспроизводилась многократно, и для следующих поколений мигрантов приживаемость не становилась легче. Но необходимо отметить, что в советское время переход из сельского состояния в городское совершался более плавно, мигрантские семьи в городе создавались проще, чаще обеспечивалась преемственность профессии. Во множестве случаев пожилые мигрантки к моменту переселения могли опереться на обустроившихся в городе детей.
Чтобы снять противоречие между более активной миграцией женщин и их меньшей приживаемостью, отметим, что для женщин более характерными были миграции в населенные пункты со сходными условиями проживания и благоприятными возможностями для адаптации (из сел — в малые города и т.п.), т.е. они в большей степени были склонны соблюдать иерархичность переездов, нежели мужчины, чаще ехавшие напрямую в большие города (подробнее см. главу о направлениях миграции).
У мигрантов, как правило, имел место снобизм по отношению к деревенским. По большей части он носил защитный характер: интенсивные связи с деревней могли повредить во мнении городского окружения. Поэтому, например, устраивались две свадьбы: одна в городе — для «окружения», сверстников, другая — в селе, для всей родни. Пренебречь контактами с родней молодоженам было невозможно: существовал некий «экономический диктат» старших, они дарили серьезные подарки. Разговор с деревенскими сверстниками был более короток: «Нет у нас общего разговора». Характерно, что на молодежных гуляниях в городе девушки предпочитали земляков (калужское исследование). В то же время на празднике в своей деревне устанавливалось другое деление: «городская» молодежь (приехавшая домой на праздник) гуляла отдельно от де-
1 Johnson R.E. Op. cit., p. 90.
76 ревенских. Деревня относилась к этому даже с некоторым пониманием: работавшие и учившиеся в городе были более авторитетны .
Анализируя быт новых горожан, этнографы отмечают, что многие сельские обычаи в течение долгого времени продолжают существовать в их среде, хотя и приобретают видоизмененный характер. Так, несмотря на постепенное распространение типа эгалитарной семьи сохраняются представления о главенстве в семье, но семьи далеко не всегда остаются патриархальными; в ряде случаев соблюдается преемственность профессий от старших к младшим, но само содержание труда меняется; наконец, по-прежнему, хотя и в меньших размерах родители заботятся о материальном обеспечении детей к их возвращению из армии, а также к свадьбе. В городе часто неизменной остается традиция семей-ного обеда с присутствием всех членов семьи .
При несомненном своеобразии образа жизни мигрантов из села в сравнении с коренными горожанами вряд ли стоит абсолютизировать противоречия между ними, особенно в российских условиях. Изначально значительное сельское влияние в российских городах, еще более усиленное вследствие разрыва устойчивой городской традиции в первой половине XX в., создало условия для ускоренной социализации новых мигрантов в городе, что совсем не означало одновременной урбанизации их сознания. Во второй половине века резких трансформаций городской среды под сельским давлением не происходило. Формирование устойчивого городского менталитета в 60-е — 80-е гг. происходило одновременно с распространением городских ценностей в деревне. В результате, даже несмотря на интенсивную сельскую миграцию, возможности влияния приезжих на городскую среду в течение второй половины XX в. постоянно снижались. Еще в меньшей степени приходится говорить о подобном влиянии в применении к средним и малым российским городам из-за распространенности в них примет полусельского быта. Обратим внимание, что сельские стандарты, как правило, не привносились извне, они укоренились гораздо
1 Будина О.Р., Шмелева М.Н. Указ. соч. С. 191,202.
2 Там же. С. 206.
77 раньше: либо в результате массовых переездов первых десятилетий советской
власти, либо в ходе преобразований сельских населенных пунктов в городские. «Взаимовлияние сельской и городской культур» в ходе миграции в города в названный период, без сомнения, присутствовало, но его последствия представляются более значимыми для села, нежели для города (в отличие от первой половины столетия, когда имел место обратный процесс). В свете вышесказанного нет смысла драматизировать явление «маргинализации». Оно действительно сопровождало процесс адаптации большинства новоселов, но не могло не носить временного характера. Приезжий, безусловно, утрачивал свою маргиналь-ность в ходе неизбежной социализации даже в полугородской («пригородной») среде. Другое дело — вопрос соответствия этого слоя горожан представлениям о городском типе личности. Попытки представить среднестатистического жителя российского города маргиналом на основании обнаруженных расхождений с неким образцом городского жителя грешат идеализмом и не соответствуют истине, поскольку большинство городского населения было очевидно адекватно своему окружению. Еще менее уместно оценивать на этом основании российскую городскую среду (и страну в целом) как «маргинальную», чем по сей день грешат некоторые авторы.
Общая характеристика
Одно из общепринятых названий группы областей, образующих пояс вокруг Москвы — «Центральное Нечерноземье» — явно неудачно. С одной стороны, области, образующие его южную часть (Брянская, Орловская и Рязанская) по природным особенностям существенно отличаются от остальных территорий в составе региона. Исторически они тяготели к Черноземной зоне, а Брянская и Орловская до 1960-х гг. включались в состав Центрально-Черноземного района. С другой стороны, «аграрное» название очевидно неприменимо к самой индустриально-насыщенной территории в России, безусловно городской по своему статусу. Можно было бы остановиться на нейтральном определении «Центральный район», однако часто с ним соотносятся еще и российское Черноземье и Верхнее Поволжье. Остается наименование «Центральный экономический район», но и оно не вполне удовлетворяет автора, так как речь предполагается вести не только об экономике. С учетом того, что объектом исследования является сельское население, а также отдавая дань традиции, признаем, что несколько большими правами в сравнении с другими пользуется термин «Центральное Нечерноземье». В зависимости от контекста в дальнейшем для обозначения региона мы оставляем за собой право на использование и других названий.
Впрочем, в составе региона достаточно много типичных нечерноземных областей. Под «типичными» понимаются аграрные староосвоенные территории с бедными, постоянно требующими удобрения, подзолистыми почвами, низкорентабельным сельским хозяйством, неразвитой дорожной сетью, деградирующей системой расселения и старым депопулирующим населением1. К ним относятся большинство районов Смоленской, Костромской, Тверской, Ярославской и других областей. Абсолютно «нетипичны» Московская область, а также зоны вокруг областных центров и вдоль основных транспортных магистралей.
Границы ЦЭР проходят примерно в 300 км от Москвы, и только четыре области — Брянская, Ивановская, Костромская и Орловская не соприкасаются с Московской. На этом основании ЦЭР иногда называют Московским столичным районом. В природном и экономическом отношении Центральный район очень неоднороден. На его территории чередуются зоны ополий, где ведется интенсивное земледелие, кустарных промыслов, речные долины с молочным животноводством и овощеводством, городские агломерации. Нередко рядом размещаются территории-антиподы, даже в пределах одной области, например, Владимирское ополье соседствует с лесной Мещерой.
Достаточно высоким индустриальным уровнем характеризуются Владимирская, Ивановская, Московская, Тульская, Ярославская области. Именно высокой концентрацией населения и промышленности подчеркивается особое положение Центра в системе российских регионов (прежнее название — Старопромышленный Центр). Здесь, на 3% территории России, проживает около 20% населения. И, что не менее существенно, в ЦЭР (по состоянию на 1989 г.), кроме крупнейшей Московской, имелось еще девять городских агломераций1. Вместе с примыкающими к ней агломерациями Московская образует Центральную урбанизированную зону с общим населением около 25 млн. чел.2
Итак, своеобразные «полюса» Центрального Нечерноземья — это урбанизированные и неурбанизированные территории. Вернемся к этой градации чуть позже, а пока обратимся к общепринятой системе районирования областей ЦЭР.
Организационные реформы и сельская миграция
При характеристике «раскрестьянивания» в перестроечной и постперестроечной исторической науке сельская миграция в города в 50-е — 80-е гг. нередко интерпретировалась как механическое следствие проводившейся аграрной политики. Многие исторические исследования восприняли обличительный публицистический тон, не замечая противоречий, возникающих при однолинейном восприятии.
Поскольку российская модернизация, хотя и с некоторыми особенностями, соответствовала общемировым тенденциям, можно предположить, что мероприятия советской политики, в том числе аграрной, подчинялись универсальным законам техногенной цивилизации. Предлагались лишь специфические формы их реализации, адекватные российскому социальному опыту. «Коммунистическая система советского образца не изменила основного вектора движения российского общества, включая и урбанизационный процесс. Главное, что система предложила в этой области — это подчинение процесса предельно жесткому государственному регулированию в определенной идеологической упаковке»1.
Специфика политики по отношению к деревне определялась, с одной стороны, «близостью менталитета крестьянских низов и партийных верхов» (Н.Рогалина), а с другой — степенью распространения традиционных отношений на селе. Коллективизация стала единственно возможной формой установления государственного контроля над общинной деревней для целей индустриального развития в условиях ее «архаизации»2 в 20-е гг. и практически полном отказе от столыпинского землеустройства.
По мере развития урбанизационных процессов наблюдался отход колхозного крестьянства от традиций сельского общества с одновременным их замещением городской поведенческой ориентацией. Это сделало возможным изменение характера аграрной политики государства. Так, например, хрущевская идея агрогородов, признанная в 1950 г. ошибочной, стала реализовываться спустя десятилетие1. Основным содержанием нового этапа стало придание жителям села городского статуса, пресловутое «сближение города и деревни». В качестве конкретных проявлений аграрной политики этого времени выступали преобразование колхозов в совхозы и сселение малых сел.
А.И.Трейвиш определяет названные нами этапы следующим образом: «В 1930-е — 1960-е гг. преобладала стратегия выжимания соков из сельского хозяйства, пустых трудодней, но с личными подворьями, оставленными для самопрокорма. В 1960-е — 1990-е гг. предпринималась попытка «подтянуть» кре-стьян до наемных рабочих» .
Во второй половине 1940-х — начале 1950-х гг. завершается институциональное оформление колхозной системы с одновременным поиском путей повышения ее экономической эффективности. Серия мероприятий аграрной политики, подчас весьма серьезных по своим последствиям, имела следствием ускорение процессов распада традиционной крестьянской среды и изменение производящей основы сельского хозяйства.
Хотя истоки этой политики принято искать в коллективизации, следует заметить, что колхозное устройство образца второй половины 30-х гг. гораздо в большей степени опиралось на привычные крестьянские представления, нежели послевоенная его модификация. Хотя рядовой колхозник имел ограниченные возможности влияния на внутриколхозную жизнь, Уставом сельскохозяйственной артели 1935 г. были зафиксированы пределы вмешательства государства в дела колхозов. При этом, что особенно важно в применении к Центральному Нечерноземью, колхозы в предвоенные и первые послевоенные годы были довольно небольшими. Вполне допустимой была ситуация, когда на одну область приходилось до 5 тыс. колхозов .
В начале своей истории колхозное строительство учитывало сложившуюся хозяйственную систему конкретного региона, зависевшую, в свою очередь, от местных систем расселения. В силу упомянутых в предыдущей главе особенностей аграрные населенные пункты в Центральной России традиционно отличались дисперсным размещением и были небольшими. До крупных размеров вырастали обычно промысловые, кустарные и фабричные села, местные торговые и транспортные центры.
Для первых послевоенных лет характерны множественные просьбы со стороны колхозников Центрального Нечерноземья о разукрупнении и так не очень больших колхозов. В основном делались попытки вернуться к положению, существовавшему до укрупнения отдельных хозяйств, проведенного в 1940-1941 гг.
Интенсивность миграции
Используя данные Всесоюзных переписей населения, попытаемся проследить интенсивность сокращения численности сельского населения в период с 1939 по 1979 гг. (Рис.10)1. Не будем забывать при этом, что совокупное изменение численности складывалось из показателей естественного и механического прироста. Выше (Раздел 1) отмечалось, что наиболее сильным сокращение естественного прироста в послевоенные десятилетия оказалось в Калининской, Рязанской, Смоленской и Тульской областях. Совпадение тенденций очевидно: снижение общей численности сельского населения происходило параллельно с изменением естественного прироста. Кроме отмеченного большого сокращения сельского населения по мелкоселенным регионам в послевоенные годы, обратим также внимание на период между 1959 и 1970 гг., который считается временем особенно интенсивной миграции в города. По степени расхождения кривых 1959 и 1970 гт. сделаем вывод, что потери населения Смоленской области со временем становились менее значительными, в то же время они оставались большими в Калининской, Рязанской и Тульской областях. Создается также впечатление, что к 1959 г. пик миграционных потерь прошли области северо-востока (позже других — Ярославская): расхождение кривых относительно небольшое. Разрыв между данными 1970 и 1979 гт. особенно велик в Брянской области, находившейся в стадии интенсивной урбанизации, совершенно отсутствует в старопромышленной Ивановской и почти не заметен в Калужской (не столько из-за сократившегося оттока, сколько вследствие небольших размеров области).
Невозможность вычленения механического прироста, а также отсутствие сведений по первым послевоенным годам заставляют от данных переписей обратиться к сведениям сельсоветского учета. В 1945-1947 гг. отмечается прирост колхозного населения по стране в целом (последствия демобилизации и компенсаторная волна рождаемости), при этом в ЦЭР он оказался менее значительным . В числе областей, где сельское население сокращалось, В.Ф.Зима называет Московскую, Орловскую, Рязанскую и Ярославскую3. Представляется, что сельское население Орловской области в большей степени, нежели другие территории Центра, страдало от последствий голода 1947-1948 гг., а в трех остальных отток колхозников в близлежащие города в поисках пропитания стимулировался еще и сильными традициями отходничества. Впрочем, сведения по 1946 г. позволяют судить о довольно интенсивном оттоке и из других областей Центра (Рис. 11) .
