Крестьянство и власть в 1945-1953 гг. Кометчиков Игорь Вячеславович

Содержание к диссертации

Введение

ГЛАВА I. Восстановление и функционирование системы партийно-государственного

руководства селом 50

1.1. Внутрипартийная политика и первичные парторганизации 50

1.2. Сельские Советы 69

1.3. Колхозная демократия 85

ГЛАВА II. Общественные настроения деревни 99

2.1. Идеология и пропаганда в послевоенные годы 100

2.2. Политические настроения 120

2.3. Народная религиозность 149

ГЛАВА III. Механизм выживания деревни 177

3.1. Борьба за землю 177

3.2. Крестьянский труд: «общественное» и «личное» 195

3.3. Крестьяне и деньги: поиск способов хозяйствования 221

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 237

ПРИМЕЧАНИЯ 244

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА 268

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ 287

ПРИЛОЖЕНИЯ 288

• Внутрипартийная политика и первичные парторганизации
• Идеология и пропаганда в послевоенные годы
• Борьба за землю

Введение к работе

В последние годы отчетливо обозначился повышенный интерес исследователей советского прошлого к проблемам социальной истории, истории повседневности, общественных настроений, социальной памяти и т.д. Особенно интенсивно изучаются довоенные годы и хрущевско-брежневская эпоха.¹ Обозначен круг проблем, источниковая база, подходы. Гораздо меньше работ посвящено первому послевоенному восьмилетию (1945-1953гг.), причем посвящены они, главным образом, политической и экономической истории, борьбе за власть в верхах, развитию ВПК, истории внешнеполитического кур-са. Еще меньше исследований, написанных с позиций социальной психологии, культурной антропологии.³ Социальная история послевоенной поры, отдельных групп и слоев населения пока еще остается неким «белым пятном».

Одна из наименее изученных проблем - взаимоотношения крестьянства и власти в 1945-53гг. Между тем значение ее осмысления трудно переоценить. Столкновение послепобедных надежд, возросшего самосознания, социального опыта крестьянства и стремления властей к достижению определенных еще до войны «стратегических» целей наложило отпечаток противоречивости и трагизма на социально-политическое развитие страны в послевоенный период. В советской историографии переживание надломленным коллективизацией, раскулачиванием и войной многомиллионным российским крестьянством восстановительных процессов, нового витка индустриализации и его последствий трактовалось одномерно, как поддержка и одобрение политики и власти. Метафорой послевоенного восьмилетия в истории села стал трудовой подвиг крестьянства в IV-ой и V-ой пятилетках - по сути справедливое, но не учитывавшее все сложности того времени обозначение. До сих пор крайне мало известно о жизни «рядового» сельчанина - «простого» советского человека, изменениях, происходивших в системе его социальных связей, социально-политической, социально-психологической динамике в толще общества под действием «большой политики», а тем более - обратном влиянии этих из-

4 менений на политику и власть. На наш взгляд, наличие такой обратной связи не подлежит сомнению, пусть и выражалась она в форме реакции на «рекомендованные» деревне порядки. Послевоенному селу, как и вообще советской деревне, приходилось жить и трудиться по установленным для нее правилам. Может быть поэтому обнаружить в официальных документах фигуру реального крестьянина с его повседневными заботами, надеждами, ожиданиями и страхами очень сложно. Избранный нами путь изучения взаимоотношений крестьянства и власти состоит в совмещении анализа политики и реакции на нее людей с акцентом на втором компоненте, как наименее изученном. Региональный уровень осмысления проблемы позволит взглянуть на нее «снизу», глазами «рядового» сельчанина, через призму повседневности.

В отечественной историографии изучение взаимоотношений крестьянства и власти в 1945-53гг. можно условно подразделить на два этапа - советский и современный (с начала 1990-х гг.), когда произошел коренной поворот к плюрализму подходов, оценок, выбору сюжетов, стали доступными многие ранее засекреченные архивные материалы, а «исторический материализм» перестал быть единственно возможной методологией исследований.

В советские годы история послевоенного села была одной из наиболее идеологизированных тем. Приближенность ее к «текущей политике» обусловливала полную зависимость позиции исследователей от изменений политического курса, пропагандистскую заостренность даже лучших трудов. Центральным вопросом было преодоление в сельском хозяйстве последствий войны, усилия по выполнению IV-ro и V-ro пятилетних народнохозяйственных планов. С точки зрения решения этих задач рассматривалось и общественно-политическое развитие села.

В работах советских историков сельское население поддерживало мероприятия партийных и государственных органов, отвечало на них трудовым и политическим подъемом. В силу признания «надстроечного» характера, общественно-политической сферы, ее анализ занимал подчиненное положение по отношению к исследованиям «базисных» процессов развития социалиста-

5 ческого сельского хозяйства. Для более полного уяснения происхождения и сути развитой советскими авторами концепции общественно-политической жизни деревни 1945-53гг., мы будем рассматривать ее в широком контексте литературы по проблемам истории послевоенного села.

Путь, пройденный советскими историками-аграрниками, можно условно подразделить на три периода: вторая половина 1940-х - середина 1950-х гг. (его основное содержание - первичное осмысление вопросов, преобладание пропагандистских и популярных работ, публикация выступлений, записей бесед с передовиками, работ партийно-государственных деятелей). До середины 1960-х гг. продолжалось накопление и осмысление конкретно-исторических данных, публиковались официальные статсборники, появились первые конкретные (преимущественно, экономические и историко-партийные) исследования. С середины 1960-х гг. до конца 1980-х гг. продолжалось создание документированной концепции истории послевоенной деревни, в рамках которой началось изучение социальных изменений в колхозном крестьянстве и, в частности, его общественно-политической жизни. Тогда же была написана история региональных парторганизаций, публиковались официальные сборники документов, была сформирована традиция историографического исследования проблематики, созданы фундаментальные обобщающие труды.

Основным критерием такой периодизации следует считать не принципиальные концептуальные различия в работах историков, а количественное приращение знаний, детализация сюжетов и проблем, наполнение официальной схемы истории послевоенного села документальными данными и свидетельствами. Вехами были решения ЦК КПСС, постановления пленумов Центрального Комитета партии, в которых содержались прямые или косвенные указания, что и как следует исследовать. Приход к власти каждого следующего Генерального секретаря ЦК КПСС, как правило, сопровождался его «программными» заявлениями о неблагополучии в сельском хозяйстве и необходимости корректировки курса предшественника (сентябрьский (1953г.), мартовский (1965г.) и др. пленумы ЦК КПСС). В то же время критика «недостатков» ни-

когда не переступала известных рамок, не ставилась под сомнение правильность общего «стратегического» направления. Гораздо важнее было продемонстрировать «преемственность» «новой» политики целям «изначального замысла», «увидеть» ее предпосылки в предшествовавших периодах. Преодоление противопоставления аграрного курса партии до и после сентябрьского (1953г.) пленума, подчеркивание преемственности между ними называлось важной положительной чертой новейших исследований по истории послевоенной деревни в четвертом томе пятитомной «Истории крестьянства СССР».

В зависимости от перемен в высшем политическом руководстве страны и колебаний аграрной политики, определявших тематику исследований и оценки истории послевоенной деревни, фактически осуществляли периодизацию ее историографии советские авторы.⁵

Основополагающие принципы, подходы, понятийно-категориальный аппарат для изложения истории общества «победившего в основном социализма», в том числе и истории советской деревни, был дан в партийных документах, сочинениях и выступлениях вождей, в первую очередь Сталина, еще до войны. Принципиальные суждения И.В. Сталина о результатах преобразования в стране к исходу 1930-х гг., содержавшийся в его выступлениях на чрезвычайном VIII съезде Советов (1936г.) и XVIII съезде ВКП (б) (1939г.), а также унифицированном учебнике по истории партии - «Кратком курсе» (1938г.), дополненные заявлениями военных и послевоенных лет, составили каркас официальной истории поступательного продвижения к социализму и коммунизму. В виде детально разработанного учения она предстала в трудах обществоведов после войны. Для нас особое значение имеет сталинское видение взаимоотношений общества и власти в СССР при социализме.

Провозглашалось, что на основе коренных изменений в «базисе» - создания социалистической индустрии, колхозно-совхозной системы и ликвидации кулачества была уничтожена эксплуатация, стирались классовые различия между рабочими, крестьянством и советской интеллигенцией - «новыми социалистическими классами». Движущими силами общества, вместо капитали-

7 стического антагонизма, стали постоянно крепнущие «морально-политическое единство», «советский патриотизм» и «дружба народов СССР».

Свидетельством торжества «морально-политического единства» явилось принятие Конституции СССР 1936г., «демократизация» выборной системы, победа «блока коммунистов и беспартийных» на выборах в ВС СССР 12 декабря 1937г. В то же время разъяснялось, что усиливавшееся по мере успехов социализма сопротивление «враждебных элементов» и «остатков отживающих свое классов эксплуататорского общества», поддерживаемых извне «капиталистическим окружением», а также наличие у «отсталой части населения» «частнособственнических инстинктов», обусловило появление у социалистического государства функции «охраны социалистической собственности от воров и расхитителей». Ее осуществление в условиях социализма называлось «основной формой классовой борьбы».⁶

Победа в Великой Отечественной войне рассматривалась как признак превосходства советского социального и государственного строя над «несоветским», его полной поддержки населением (в докладе XIX съезду партии секретаря ЦК ВКП (б) Г.М. Маленкова советский строй вообще был провозглашен «самым прочным, жизнеспособным и устойчивым в мире»⁷). Залогом победы считались индустриализация и коллективизация. Подчеркивалось, что без колхозного строя и патриотизма колхозного крестьянства снабжение армии, населения и промышленности продовольствием и сырьем было бы невозможно.⁸

Сталинские мысли о характере взаимоотношений населения и власти при социализме оказали определяющее влияние на государственно-партийное законодательство по вопросам сельского хозяйства, судьбоносные для деревни постановления СМ СССР и ЦК ВКП (б) от 19 сентября 1946г., февральского (1947г.) пленума ЦК партии, СМ СССР от 19 апреля 1948г., ЦК ВКП (б) от 30 мая 1950г. и т.д. Содержавшиеся в них оценки и характеристики стали отправной точкой для всех работ советских авторов по истории послевоенного села.

В первый период ее осмысления (до середины 1950-х гг.) выходили, преимущественно, пропагандистские и популярные издания, основной целью которых было разъяснение широкой аудитории значения правительственных постановлений и задач по их осуществлению. По содержанию эта литература представляла собой пересказ партийных и государственных постановлений, снабженный значительным количеством цитат из работ вождей и общедоступным фактическим материалом. Среди авторов было немало партийных и государственных деятелей, руководивших тогда селом (например, И.А. Бенедиктов - министр земледелия СССР, Д.М. Попов - секретарь Смоленского ОК ВКП (б)), из числа ученых преобладали экономисты (Н.И. Анисимов, С.Г. Беликов, Г.Н. Евстафьев, В.Г. Венжер, А.П. Теряева, Е.Л. Маневич). Наиболее востребованными темами были изложение планов и успехов их выполнения в области сельского хозяйства, организационно-хозяйственное укрепление колхозов (борьба с нарушениями Устава сельхозартели; пояснения о том, как следует понимать и проводить в жизнь нормы Примерного Устава сельхозартели, «правильно» сочетать «общественное» и «личное» в труде и распределении и т.д.), вопросы организации и оплаты труда колхозников (кооперация и распределение трудовых обязанностей в бригаде, звене, роль звена как производственной единицы и др.), материальное стимулирование, развитие социалистического соревнования. Рассказывалось о мероприятиях правительства по улучшению материального положения трудящихся, подготовке и переподготовке кадров для колхозного производства, роли МТС в повышении урожайности и производительности труда.⁹ Наиболее основательными, с исследовательской точки зрения, были публикации ряда экономистов об организации и оплате труда в колхозах, результативности работы передовых хозяйств, в основе которых лежало обследование авторами определенной выборки передовых хозяйств в различных регионах страны.¹⁰

Кроме конкретных вопросов шла «разработка» сквозных для всей последующей советской историографии «теоретических» тем «социалистического перевоспитания» крестьянства, «стирания классовых различий между рабо-

9 чим классом, крестьянством и интеллигенцией», «преодоления противоположности» между городом и деревней.¹¹ Систематическое изложение всего круга «теоретических» проблем социалистического общества, содержалось в фундаментальном труде коллектива авторов Института философии АН СССР «Исторический материализм» (1950г.), в учебнике по политэкономии (1954г.), сборниках «теоретических» статей.¹²

Только за 1952-54гг. по истории послевоенного села было защищено 67 кандидатских диссертаций.¹³

Работы, созданные в течение первого периода, сейчас представляют интерес, главным образом, как источники для изучения идеологии и пропаганды тех лет, хотя некоторые из них (исследования А.П. Теряевой, К.П. Оболенского) сохраняют научную ценность и ныне. В целом же эти публикации в «чистом» виде содержали контуры той схемы истории послевоенной деревни, которую советские историки разрабатывали вплоть до конца 1980-х гг. Отставание темпов развития сельскохозяйственного производства от промышленного объяснялось необходимостью приоритетного подъема тяжелой индустрии и укрепления обороноспособности страны. Относительно быстрое возрождение деревни, преодоление материальной разрухи и трудовой героизм крестьянства рассматривались как следствие «морально-политического единства», сплочения широких слоев деревни вокруг партии, их «высокой сознательности» и т.п.

Новый период в осмыслении проблем истории послевоенного села (с середины 1950-х по середину 1960-х гг.) обозначился с утверждением у власти Н.С. Хрущева. «Методологической основой» публикаций стало его видение причин кризисного положения дел в сельском хозяйстве к 1953 году, изложенное в выступлениях на пленумах ЦК КПСС (прежде всего, сентябрьском (1953г.), XX и XXII съездах партии. Акцент новый Генеральный секретарь ЦК КПСС сделал на раскрытии его «субъективной» составляющей. Речь шла о «нарушении в сельском хозяйстве принципа материальной заинтересованности работников в развитии производства», неправильном сочетании «общест-

10 венного» и «личного» в колхозах (переобременении личных хозяйств колхозников налогами и госпоставками), неудовлетворительном использовании новой техники и руководстве деревней со стороны партийных, советских и сельскохозяйственных органов в части кадровой политики и партийно-политической работы. Было упомянуто и о «нерадивом отношении к общественному добру», низкой трудовой дисциплине в самих колхозах.¹⁴ В последующем к этому добавилось «влияние культа личности Сталина» и «действия антипартийной группы» Молотова, Маленкова и Кагановича. Правильность основного направления экономической политики партии в деревне при этом сомнению не подвергалась.¹⁵

Среди вышедших тогда работ ведущее место по-прежнему принадлежало публикациям экономистов, анализировавших развитие сельского хозяйства 1945-1953гг. (часто - в сравнении с состоянием после 1953гг.) с точки зрения решений сентябрьского (1953г.) и последующих пленумов ЦК КПСС и съездов партии.¹⁶ Основной источниковой базой этих исследований стали статистические сборники («СССР в цифрах» 1958г., «Народное хозяйство СССР в 1959 году» и др.), издание которых возобновилась во второй половине 1950-х - первой половине 1960-х гг.

Некоторые работы продолжали носить пропагандистский характер, сводились к комментированию партийно-государственных документов, иллюст-

рированных статистическими данными без указания источника. Продолжалась «разработка» «теоретических» проблем развития колхозно-кооперативной собственности и путей ее сближения с государственной. Теперь, в отличие от идей «Экономических проблем социализма в СССР», это предполагалось осуществить путем постепенного «поднятия» ее до уровня общенародной, всемерного развития.¹⁸

Из работ историков о первых послевоенных годах в истории деревни преобладали пособия для сети политпросвещения, посвященные политике партии в экономической сфере.¹⁹ При оценке положения в сельском хозяйстве к 1953г. и изложении мер по преодолению негативных тенденций в его разви-

тии после войны, как историки, так и экономисты придерживались «субъективной» трактовки.²⁰ Некоторые авторы вообще приходили к выводу, что в послевоенное восьмилетие «проводилась линия на свертывание колхозно-кооперативной собственности», что в сельском хозяйстве царил застой.²¹

Несмотря на такие категоричные оценки, сделанные под влиянием выступлений Н.С. Хрущева, в партийной литературе все же настойчиво проводилась мысль о соблюдении в партии «ленинских принципов внутрипартийной жизни», «коллективности руководства на местах», что и позволило коммунистам мобилизовать сельское население на дальнейшее укрепление колхозного строя «вопреки культу личности Сталина» и «сопротивлению» Молотова, Маленкова и Кагановича.²²

Динамике численности партийных рядов в 1945-195Огг была посвящена статья С.С. Култышева. В ней были приведены данные о росте численности и укрупнении состава сельских первичных парторганизаций, в том числе и колхозных. Автор пришел к выводу об усилении партийного влияния на население, укреплении партийных рядов, повышении роли коммунистов в хозяйст-венно-культурном строительстве. Заметным исследованием деятельности региональных парторганизаций по осуществлению аграрного курса стала монография А.В. Лосева. Кризис сельского хозяйства начала 1950-х гг. в ней также объяснялся, в основном, «субъективными» причинами.²⁴ Безусловным достоинством историко-партийной литературы по сравнению с публикациями предшествующего времени стало задействование документов центрального и местных партийных архивов.

Кроме экономических и историко-партийных работ продолжали выходить научно-популярные издания, где комментировались и оценивались важнейшие партийные и государственные постановления, давались разъяснения, как должна быть организована работа сельсоветов, органов управления колхозом.²⁵ Появились первые исследования, посвященные положению и мерах по подъему сельского хозяйства отдельных областей в послевоенные годы.²⁶

12 Начало создания документированной концепции истории крестьянства послевоенного восьмилетия, а в ее рамках - и разработки с опорой на архивные документы проблем социально-политической активности деревни, приходится на вторую половину 1960-х годов. Особенностью этого периода в советской историографии истории послевоенного села стал, помимо изучения аграрной политики партии на местах, анализ социально-экономических процессов, изменений в классовом составе и структуре крестьянства, вызванных этими «базисными» подвижками.²⁷ На «комплексное изучение социально-политических проблем развития социализма и перерастания его в коммунизм», «исследование путей и форм сближения условий труда, быта и культурного развития города и деревни», «обобщение опыта укрепления союза рабочего класса и крестьянства» историков ориентировало постановление ЦК КПСС от 14 августа 1967г. «О мерах по дальнейшему развитию обществен-

ных наук и повышению их роли в коммунистическом строительстве».

Оценки и отбор сюжетов для исследований определялись также решениями октябрьского (1964г.), ноябрьского (1964г.) и последующих пленумов ЦК КПСС, тезисами ЦК КПСС «50 лет Великой Октябрьской социалистической революции» (20-21 июня 1967г.), «К 100-летию со дня рождения В.И. Ленина» (23 декабря 1969г.), а также работами Л.И. Брежнева. Теперь на первый план выдвигалось не изучение «теневых» сторон состояния сельского хозяйства в годы сталинского правления, а наполнение конкретными фактами известной схемы об «объективном характере» переживавшихся тогда страной трудностей, повествование о созидательной роли партии, массовом трудовом героизме и политическом подъеме трудящихся деревни как следствии «социально-политического единства». Для решения этих задач историки-аграрники получили доступ к некоторым архивным фондам. «Ошибки» и «недостатки» в руководстве послевоенной деревней, согласно решениям сентябрьского (1953г.) пленума, трактовались сглажено, в оправдательном звучании. По-прежнему проводилась мысль о преемственности основного направления аг-

13 рарной политики партии в первые послевоенные годы и после сентябрьского (1953г.) пленума ЦК КПСС.²⁹

Одной из первых работ, посвященной проблемам социально-экономических отношений и изменениям в классовой структуре крестьянства в период упрочения социализма (с 1932 по 1964гг.), была монография В.Б. Островского (1967г.). Анализ партийной политики в ней был совмещен с комплексным изучением результатов ее реализации применительно к общественной и личной собственности, техническому оснащению села, изменениям в быту и духовном облике колхозного крестьянства. Впервые на конкретном материале автор изучил личное хозяйство колхозников, его роль в экономике колхозного двора. Разносторонний анализ процессов, происходивших в деревне первых послевоенных лет, был характерен для работ И.М. Волкова, ставшего на долгие годы одним из самых авторитетных специалистов по дан-ной проблематике. Его перу принадлежит первое в советской историографии конкретно-историческое исследование, затронувшее вопрос о засухе и неурожае 1946г. Причину неурожая автор видел в неблагоприятных погодных условиях, низком уровне культуры земледелия, тяжелых последствиях войны для сельского хозяйства и экономики страны в целом. Публиковались работы об отдельных категориях сельского населения, в частности, кадрах механизаторов, системе их подготовки, организации и оплаты труда, руководителях колхозного производства.³³

Событием в историографии истории советской деревни стал выход в 1970г. коллективного обобщающего труда «Советское крестьянство. Краткий очерк истории». Авторами главы о послевоенном восстановлении деревни являлись И.М. Волков и Ю.В. Арутюнян.³⁴

По сравнению с предшествовавшими годами активизировалось изучение собственно общественно-политической жизни послевоенной деревни, ее отдельных сторон. В 1967г. было опубликовано две работы, содержавшие некоторые данные о деятельности местных Советов депутатов трудящихся в послевоенный период.³³ Особенно объемный фактический материал был поме-

14 щен в книге А.И. Лепешкина. Он систематизировал публиковавшийся в периодических изданиях сведения о количестве избирателей, голосовавших на выборах в местные Советы, о результатах голосования, проанализировал общие показатели созыва сессий, проведения отчетов депутатов перед избирателями за ряд лет по отдельным регионам, стране в целом и видам Советов, остановился на проблеме выработки нормативно-правовой базы их деятельности. Одним из недостатков работы можно считать скупую информацию о функционировании местных Советов, особенно сельских и поселковых, в 1945-1953гг.

Тема послевоенного восстановления села, роль в этом коммунистов продолжала разрабатываться историками партии в контексте изучения партийной аграрной политики и создания со второй половины 1960-х гг. историй региональных парторганизаций. «Теоретические» рекомендации и ориентиры их авторам содержались во втором томе труда СП. Трапезникова «Ленинизм и аграрно-крестьянский вопрос». В идеологическом отношении книга знаменовала поворот от хрущевской «оттепели» к сталинской доктрине. Особо подчеркивалась незыблемость «генеральной» линии на развитие тяжелой индустрии, по мере восстановления и улучшения деятельности которой, якобы, происходило «неуклонное оздоровление сельскохозяйственной экономики». Без именования критиковались Н.С. Хрущев (за проекты возведения агрогоро-дов), Г.М. Маленков (за внимание к нуждам легкой промышленности).³⁶

Работа СП. Трапезникова, безусловно, повлияла на оформление традиционной структуры историко-партийных работ о послевоенном восьмилетии и соответствующих разделов «Очерков истории» региональных парторганизаций. Сначала в них, как правило, характеризовалось состояние сельского хозяйства к окончанию Великой Отечественной войны (в стране или регионе), перечислялись мероприятия партии по его возрождению и развитию. Далее повествование сосредотачивалось на двух основных сюжетах: изменении внутрипартийной и массово-политической работы в условиях перехода к миру, деятельности парторганизаций по организационно-хозяйственному укреп-

15 лению сельхозартелей и организации трудового и политического подъема на селе.³⁷ «Очерки истории» региональных парторганизаций, содержащие разделы о послевоенных годах, до сих пор являются одним из немногих жанров научной литературы, затрагивающих региональный аспект проблем истории послевоенной деревни Центрального региона РСФСР. Особенностью первых изданий второй половины 1960-х гг. было первостепенное внимание к реализации аграрного курса партии на местах. Последующие переиздания 1970-х -1980-х гг. были дополнены отдельными параграфами о партийно-организационной и идеологической работе.³⁸ Кроме соответствующих разделов «Очерков», отдельным вопросам послевоенной истории деревни Нечерноземья (в том числе и его Центра) в 1970-1980-е гг. было посвящено несколько статей и сообщений в научной периодике и на региональных конференциях историков-аграрников. Речь, главным образом, шла о восстановительных

процессах, динамике численности колхозного крестьянства в регионе.

Итогом «преодоления» негативных оценок истории послевоенного восьмилетия, обозначившихся в литературе за годы правления Н.С. Хрущева, первостепенное внимание созидательной работе партии, ее региональных парторганизаций, демонстрации трудового героизма и политической активности населения, стало создание к началу 1980-х гг. «героизованной» панорамы первых послевоенных лет. Со всей полнотой такая установка проявилась во второй книге пятого тома шеститомной «Истории КПСС» (1980г.), охватывавшей события с 1945 по 1959 гг.⁴⁰ Ее первый вариант, подготовленный к публикации уже к началу 1970-х гг., был забракован лично Брежневым, нашедшим его слишком мрачным, и переписан заново. ^]

С конца 1960-х гг., в связи с подготовкой к Ш-му Всесоюзному съезду колхозников и принятием на нем нового Примерного Устава сельхозартели (1969г.), новый импульс получило исследование колхозной демократии - истории формирования законодательной базы и практики участия колхозников в управлении колхозными делами.⁴² Основной упор делался на изучении истории колхозного права. Формы, масштабы активности крестьян в рамках кол-

хозной демократии изучались менее интенсивно, причем особенно заметно это было в отношении первого послевоенного восьмилетия. Характерным примером является монография Ю.Н. Денисова. На первом плане здесь находились вопросы развития Устава сельхозартели, политики в сфере планирования колхозного производства и процесс складывания и развития системы органов колхозного управления. Об участии колхозного населения в осуществлении колхозной демократии говорилось сравнительно немного, несмотря на наличие конкретно-исторического материала об активности колхозников на собраниях, частоте их проведения в отдельных областях за ряд лет.⁴³ И.М. Волков, изучив посещаемость отчетно-выборных собраний и активность на них колхозников в первой половине 1940-х гг. по отдельным областям, сделал вывод о колхозной демократии как предпосылке успешного восстановления колхозного производства и показателе развития социалистической демократии в стране.⁴⁴

Середину 1960-х гг. следует выделить также как рубеж, с которого в СССР начинается активное обсуждение проблем социальной психологии, в том числе общественной психологии колхозного крестьянства. Прежде всего речь шла об определении статуса социальной психологии как научной дисциплины, методологических и методических вопросах социально-психологических исследований. Главным направлением поиска становится структурно-функциональный анализ общественного сознания, определение содержания и взаимосвязи важнейших его элементов и социально-психологических феноменов, таких как «общественное мнение» «общественные настроения», «общественно-психологическая атмосфера», «традиции», «обычаи», «социальные нормы» и т.п. (работы А.К. Уледова, Б.А. Грушина, Б.Д. Парыгина, И.Т. Левыкина и др.).⁴⁵ Но, несмотря на обилие теоретической литературы, в советской историографии истории советской деревни 1945-53гг. так и не были созданы конкретно-исторические исследования массового сознания сельских жителей. Трудность перехода от теории к практике иссле-

17 довательской работы неоднократно отмечалась и в историографических рабо-

тах.

Постепенное накопление конкретно-исторических исследований, продолжавшаяся публикация документов (с начала 1970-х гг. начинается издание статсборников по истории региональных парторганизаций Центра страны, в 1980-е гг. выходит также ряд партхроник, сборников краеведческих материалов ⁷) создают предпосылки для комплексного изучения проблем общественно-политической активности послевоенного села. Центральной идеей по-прежнему оставалась мысль о нарастании «морально-политического единства». На разработку общественно-политической проблематики историков нацеливала и партийные документы, и историографические обзоры.⁴

Первостепенной проблемой комплексных исследований стало определение границ самой общественно-политической сферы. Одним из первых свой взгляд на нее изложил В.Б. Островский. В уже упоминавшейся монографии «Колхозное крестьянство СССР» (1967г.) он ввел понятие «духовного облика» колхозного крестьянства, которое, по его мнению, подразумевало изучение: 1) изменения общеобразовательного уровня крестьянства; 2) расширения его умственного кругозора и познавательных интересов; 3) участия в клубных формах работы и роста духовных запросов; 4) вытеснения религиозного мировоззрения материалистическим; 5) развития социалистического сознания и коллективистской психологии (в труде, сфере политической активности и т.д.). Процесс изменения духовного облика крестьянства в условиях социализма у автора изображался не лишенным трудностей и противоречий, но в целом успешным преодолением традиционных черт крестьянского мировоззрения и духовности. Основными его результатами к началу 1960-х гг., с точки зрения В.Б. Островского, было формирование у крестьян основ материалистического мировоззрения, сознательной общественной и политической позиции и стирания существенных классовых отличий между ними и рабочим классом.⁴⁹

Классическое, наиболее разработанное в советской историографии истории послевоенной деревни понимание общественно-политической сферы общества сформулировал И.Е. Зеленин. Основу его составило определение центральных направлений развития советской политической системы, изложенное в 1-й главе Конституции СССР 1977г. В соответствии с ним, основными элементами темы должны были стать: 1) развитие и деятельность компартии, ее низовых ячеек, Советов, массовых общественных организаций (комсомольских, профсоюзных, кооперативных); 2) различные проявления социалистической демократии; 3) рост политической активности сельчан, их политические настроения, общественное мнение.

Такой подход, сводивший многообразие феноменов общественно-политического почти исключительно к активности сельских тружеников в «организованных формах» первичных парторганизаций села, низовых Советах, профсоюзах, комсомоле, под влиянием которых, по мнению автора, эта активность в основном и проявлялась, был реализован им в ряде статей, монографиях, главах, посвященных социально-политическому развитию послевоенного села в четвертом томе пятитомной «Истории крестьянства СССР».³ Последнее само по себе служило свидетельством наивысшего научного признания. Изучая рост сети первичных партийных и комсомольских организаций деревни, увеличение численности сельских коммунистов и комсомольцев, активность населения на выборах в Советы, участие в политических кампаниях и т.п. (меньше внимания уделялось качественным показателям работы парторганизаций, низовых госорганов на селе), И.Е. Зеленин пришел к выводу о «яркой и полнокровной» общественно-политической жизни послевоенной деревни. Тогда, по его мнению, во многом были преодолены ограничения военного времени и воплощались «ленинские демократические принципы руководства».⁵²

Преемственность подходов и оценок общественно-политического развития деревни 1945-53гг., проявившихся в обобщающих трудах по истории советского крестьянства 1970-х - 1980-х гг., идеям «Краткого курса», была еще

19 раз недвусмысленно обозначена в теоретической статье в журнале «История СССР» (1977г.). В ней ведущие советские историки-аграрники, занимавшиеся проблемами советской деревни (В.П. Данилов, В.П. Шерстобитов, И.М. Волков), извещали научную общественность о начале работы сотрудников Института истории СССР АН СССР над обобщающими трудами по истории крестьянства, в том числе - уже известным нам пятитомником «Истории крестьянства СССР». В разделе статьи, посвященном социально-политической проблематике, как и прежде, говорилось «о возникновении единства коренных интересов всех групп советского общества» с «ликвидацией антагонистических классов» и «устранением антагонизма классовых интересов». Авторы подчеркивали принципиальное значение вопроса «о процессе становления идеологического единства советского общества», которых «завершился в основном с победой социализма». Развитие социально-политической активности деревни по-прежнему мыслилось процессом, нарастающим от этапа к этапу социалистического строительства, «неотъемлемой чертой советского образа жизни».⁵³ (Для демонстрации системности социальных изменений, произошедших в крестьянстве с победой социализма, в 1970-е - 1980-е гг. советскими обществоведами разрабатывалась категория «сельский образ жизни». Она была составной частью более широкого понятия «социалистический (советский) образ жизни», который развивался согласно той же традиционной периодизации истории социалистического общества⁵⁴).

Несмотря на идеологизированность построений, одномерность разрабатывавшейся концепции общественно-политической истории деревни послевоенного восьмилетия, в рамках советской историографии было положено начало осмысления этой проблематики, введен в научный оборот значительный по объему фактический материал, определились первые подходы к разметке проблемного поля.

Современный этап в изучении послевоенной деревни (и всей советской истории) начинается с начала 1990-х годов. Возможность плюрализма мнений в общественных науках, существенное расширение доступа исследователей к

20 ранее недоступным архивным документам, осуществление ряда крупных публикаторских проектов⁵⁵ обусловили коренное изменение подходов и оценок событий послевоенной истории. В изучении послевоенного села произошел разрыв сюжетно-тематической преемственности в исследованиях: теперь вместо анализа «планомерных» социальных изменений в крестьянстве «по мере упрочения социализма», аграрной политики компартии (ее «публичной» части), ее достижений и форм поддержки деревней, основное внимание историков сосредоточено на выяснении трагических последствий, цены послевоенного витка модернизации для деревни. Такой интерес вполне оправдан: без элементарной реконструкции фактической стороны «непарадной» части советской действительности невозможно более корректно, полно сформулировать проблему взаимоотношений общества и власти в советскую эпоху, в том числе и в послевоенное восьмилетие.

Основным направлением исследований послевоенной деревни становятся изучение социально-экономической, демографической эволюции села, в особенности колхозного двора, но уже с точки зрения процесса «раскрестьянивания», факторов, на это последнее влияющих, а также анализ теневых сторон аграрной политики государства, проблемы сложных взаимоотношений деревни и власти.

Крупным научным вкладом в разработку вопросов социально-экономического статуса крестьянского подворья Нечерноземья России в 1950-60-е гг. стали работы М.А. Безнина и других ученых вологодской школы аграрной истории. М.А. Безнин обоснованно отверг прочно утвердившееся в советском обществоведении понимание личного крестьянского хозяйства этого периода как подсобного, продемонстрировал его истинное значение для снабжения продуктами городского населения, а также роль в формировании совокупного дохода крестьянского двора. Был охарактеризован механизм раскрестьянивания колхозной деревни (сочетание его «внутренней» составляющей - ограничения условий для воспроизводства подворья - с «внешней» составляющей - постепенным превращением крестьян-колхозников в рабочих с

21 огородом), динамику этого процесса, сопротивление ему деревни (борьба за землю и т.д.).⁵⁶

Проблема раскрестьянивания послевоенной колхозной деревни была сквозной в комплексном исследовании О.М. Вербицкой.³⁷ Работа была одной из первых попыток в современной отечественной историографии без идеологической заданности рассмотреть реальное материальное и демографическое положение колхозного крестьянства, организацию и оплату его труда в колхозах, факторы и динамику демографических процессов, эволюцию духовной культуры и быта деревни.

Активно разрабатывались проблемы аграрной политики государства с точки зрения выявления ее реального, а не пропагандистского содержания и методов осуществления (упор был сделан на разборе ее экономической составляющей). Наиболее обстоятельные исследования были выполнены В.П. Поповым.⁵⁸ Выходили также публикации, затрагивающие вопрос функционирования системы партийно-государственного управления колхозной деревней. На страницах своих монографий его обсуждали О.М. Вербицкая и Н.В. Романовский.⁵⁹

Особое значение в литературе последних лет придавалось выяснению причин масштаба и последствий голода 1946-47гг. В отличие от И.М. Волкова, считавшего его основными причинами объективные обстоятельства (бедственное положение сельского хозяйства к концу войны и началу восстановительного периода, сложную внешнеполитическую обстановку, тяжесть засухи 1946г. как стихийного бедствия) и, в меньшей степени, издержки административно-командной системы, В.П. Попов и В.Ф. Зима выдвигают на первый план «рукотворный фактор» - политику высшего руководства страны по продолжению индустриализации «любой ценой» и установку вождей на необходимость «воспитания» народа голодом.⁶⁰

Новым направлением является изучение репрессий власти против населения, в том числе сельского. Причем некоторые авторы рассматривают их как составляющую общего курса верхов на «второе раскулачивание» дерев-

22 ни.⁶¹ Выявлены и опубликованы текст секретного Указа ПВС СССР от 2 июня 1948г., статистика выселений по нему крестьян, общая статистика судимости сельчан за уголовные преступления, в том числе и так называемые «контрреволюционные», за хищения хлеба и других продуктов, невыполнение налоговых обязательств и отработочной повинности, данные о судимости председа-телей колхозов, депортациях людей по различным причинам. Обращает на себя внимание попытка П.М. Поляна классифицировать принудительные миграции СССР на основе их разделения на репрессивные и нерепрессивные. К первому типу автор относит и выселения крестьян по Указу ПВС СССР от 2 июня 1948г., репрессии против сектантов (в частности ИПХ) и др.⁶³ К этим работам тематически примыкает и статья В.П. Попова об оформлении, эволюции и значении паспортной системы, в которой автор видит один из важнейших инструментов государства по принудительному закреплению крестьян в колхозах.⁶⁴ В то же время Ю.В. Журов справедливо акцентирует внимание исследователей на серьезных положительных сдвигах в деревне 1945-53гг., анализируя их в контексте проблем истории советского общества послевоенных лет.⁶⁵

Пожалуй, самой актуальной в контексте изучения раскрестьянивания советской деревни 1945-53гг., почти не разрабатывавшейся ранее, стала проблема крестьянских повинностей. Были подробно проанализированы правовая база, формы и методы привлечения деревни к выполнению денежных, натуральных платежей, отработочной повинности, динамика увеличения отдельных их них и разрушающее влияние на экономику крестьянского подворья.⁶⁶ Обращают на себя внимание исследования В.П. Попова и В.Ф. Зимы, показавших, как фактически производился расчет норм налогообложения крестьянского хозяйства, рост которых в послевоенные годы опережал рост его доходности. ⁷ В меньшей степени изучалась заготовительная и налоговая политика государства в отношении колхозов.

Внимание историков к подобным сюжетам, в которых быть может наиболее отчетливо проявилось реальное содержание аграрного курса властей, обу-

23 словило необходимость расширения проблемы взаимоотношений крестьянства и власти, переосмысления известного материала с точки зрения «низов», «изнутри», через призму повседневности. Одновременно с исследованиями процессов социально-экономической трансформации колхозной деревни, крестьянского двора в середине XX в., стали выходить комплексные работы о социальном протесте села эпохи Сталина и Хрущева. Отдельные протестные проявления анализировались в связи с изучением налоговой, репрессивной политики государства. В теоретическом отношении отправной точкой первых попыток комплексного анализа стала категория «выживания», обозначенная уже в трудах экономистов организационно-производственной школы (прежде всего, А.В. Чаянова) и развитая в концепции «моральной экономики» Дж. Скотта.⁶⁹ Под «выживанием» историки подразумевают не только крестьянское понимание экономической справедливости и базирующихся на нем социальных практик, но и стремление крестьянства защитить демографические, культурные, духовные устои своего жизненного уклада.⁷⁰Социальный протест определяется как реакция несогласия сельского социума на неудовле-творяющую его политику власти, ее конкретные мероприятия. (В первых публикациях, затрагивающих тему крестьянского сопротивления, М.А. Без-нин вместо термина «социальный протест» применял обозначение «классовая борьба». Так, в частности, интерпретировались «захваты» колхозниками «лишних» соток приусадебной земли, «покушения» на общественные сеноко-сы.⁷²).

По мнению М.А. Безнина и Т.М. Димони, крестьянский протест в указанный период можно подразделить на активный (убийства колхозных активистов, представителей власти, порча общественной собственности, резко негативная оценка действий верхов, выраженная в слухах, листовках, частушках и т.п., «борьба» за землю и др.) и пассивный (уход из деревни, уклонение от работ в общественном хозяйстве в пользу личного, письма во власть, отправле-ние религиозных обрядов). В результате изучения содержания и динамики конфликтных взаимоотношений крестьянства и власти авторы пришли к вы-

24 воду о преобладании пассивных его форм, приспособительном по отношению к аграрному курсу характере и экономической детерминации. Значение протеста деревни они справедливо усматривают в его регулятивной функции социально-экономической и социально-политической жизни советского обще-

ства.

При известной условности предложенной М.А. Безниным и Т.М. Димони классификации крестьянского протеста (что признают и сами авторы ^7:5), ее отдельные моменты вызывают вопросы. Не вполне четким представляется ее критерий (не до конца ясно, что следует относить к активным, а что - к пассивным протестным проявлениям). У авторов градацией является радикаль-ность/ненасильственность поступков и заявлений. Например, борьбу за землю историки относят к формам активного противостояния, но нам представляется, что она скорее носила недемонстративный характер (как и стихийное отходничество, уклонение от труда в общественном хозяйстве) и имела целью поддержание личного хозяйства и уход от налогов. Непонятно также, какой формой протеста считать занятие верующими нефункционирующих храмов и несанкционированное начало там церковной службы (с точки зрения действовавшего законодательства - грубое нарушение), сооружение «тайных» часовен и молелен, организацию подпольных молитвенных домов и монастырей и т.п.

М.А. Безнин и Т.М. Димони концентрируют внимание, в основном, на индивидуальных, реже - мелкогрупповых протестных выступлениях. Из поля зрения выпадают феномены «согласованного» крестьянского поведения и стоящие за ним глубинные представления о социальной справедливости, правде и т.п., а также разногласия в понимании этого среди самих крестьян (речь идет о «черных кассах» колхозов, «общественном питании», различных видах нелегального материального стимулирования колхозников). Может быть, формы социального протеста следует попытаться классифицировать с точки зрения их демонстративности/недемонстративности по отношению к власти, или же разработать недуальную, более дробную классификацию.

25 Только начинает осваиваться исследователями такой сюжет крестьянско-властных отношений, как религиозность и религиозное движение в деревне военных и первых послевоенных лет. Историки-аграрники посвятили ему пока всего несколько содержательных работ на региональном материале (Т.М. Димони, А.В. Камкин, И.В. Спасенкова, Я.Б. Тимофеева, Е.В. Бахтенков). Феномен народной религиозности в общей палитре общественных настроений

послевоенной поры привлек внимание Е.Ю. Зубковой.

Религиозность, религиозное сознание в своевременных исследованиях рассматриваются прежде всего под углом протеста деревни (и вообще общества) по отношению к политическому режиму, как свидетельство живучести духовной традиции.⁷⁸ Работы историков церкви, хотя и содержат богатый фактический материал о религиозных настроениях населения, в основном затрагивают проблемы государственно-церковных отношений, внешнеполитической деятельности РПЦ.⁷⁹ По этой тематике в последние годы было защищено несколько диссертационных исследований.⁸⁰

Интерес историков к настроениям, ожиданиям, социальной памяти, духовным традициям отдельных слоев (сельчане, горожане, интеллигенция) или особых социумов (как, например, фронтовики), а в широком смысле - общественной атмосфере, «духу» времени представляет характерную тенденцию научного поиска последних лет. В противовес (или дополнение?) к «экономическому» монизму в объяснении развития советского общества утверждается мысль о самостоятельной роли в нем социально-психологического фактора.⁸¹ Применительно к послевоенной истории и, в частности, проблемам деревни последних лет сталинского правления такая исследовательская установка только начинает пробивать себе путь. Современным историкам здесь приходится решать множество методологических и методических вопросов, главный из которых - как на практике соединить метод и источник. Сказываются трудности в подборе адекватных эпохе категорий социально-психологического анализа.

26 Так, в современной литературе о массовом сознании советского общества сталинской и хрущевской эпох в качестве ключевых применяются обозначения «общественное мнение», «политические настроения», «общественные настроения», «неформальное общественное мнение», «крамола», «ментали-

тет» , причем иногда ими определяются одни и те же социально-психологические феномены. Исследователь послевоенной истории Е.Ю. Зуб-кова оперирует категорией «общественное мнение», определяет ее, вслед за западногерманским социологом Э. Ноэль-Нойман, как «мнение, которое человек высказывает публично, вслух, в присутствии других людей, не боясь оказаться в изоляции...». Тем самым Е.Ю. Зубкова подчеркивает функцию дав-ления общественного мнения на человека, феномен конформизма. Такое понимание общественного мнения позволило Э. Ноэль-Нойман, изучая электоральное поведение избирателей в послевоенной Германии, прийти к выводу о его развитии по принципу закручивающейся «спирали молчания» - стремлении людей к солидарности с большинством из опасения общественных санкций.⁸⁴ Насколько такое определение приложимо к анализу массового сознания сталинского общества, когда основная линия напряженности пролегала, как представляется, не «внутри» общества, а «снаружи», во взаимоотношениях самого этого социума с властью? Конформизм обусловливался не столько страхом общественной изоляции, сколько ожиданиями репрессий со стороны государства.

Для изображения полной поддержки абсолютным большинством населения страны режима и его политики, сталинские идеологи разработали учение о «морально-политическом единстве советского общества» как основной движущей силе социалистического строительства. Оно наложило свой отпечаток даже на секретные сводки о настроениях людей, не говоря о письмах во власть, большинство которых было «верноподданническими». В официальных документах вся многообразная палитра мнений была сведена к основной массе лояльных и «отдельным» «нездоровым» суждениям. Учтем при этом, что немалая часть последних, содержавшаяся прежде всего в-текущей дело-

27 производственной документации политорганов, была уничтожена и отсутствует в современных архивах. Даже секретные отчеты должны были отражать тезис о «единстве». Вряд ли можно считать дошедшие до нас свидетельства сколько-нибудь полным отражением общественного мнения тех лет, борьбы мнений по какому-либо вопросу. Речь скорее может идти об определенной гамме настроений, надежд, ожиданий, чувств, страхов, духовных традиций, стереотипов мышления людей, зачастую разрозненных, отрывочных и ситуативных, привязанных к конкретной местности, то есть общественной атмосфере. Складывается впечатление, что в таком ключе их и анализирует Е.Ю. Зубкова, в частности - слухи о роспуске колхозов в деревне 1945-46гг.⁸⁵

Выраженная тенденциозность и отрывочность официальных документальных свидетельств о настроениях населения, а также то обстоятельство, что послевоенная деревня, несмотря на объемное эпистолярное наследие, была все же «молчаливой», точнее, не часто произносившей вслух свои сокровенные мысли, выдвигает перед исследователем проблему своеобразной дешифровки, перевода поступков, «бытия» крестьян в «сознание».⁸⁶ Такой подход, безусловно, деформирует настроения деревни, но, с другой стороны, позволяет заглянуть за «изнанку» мира ее мнений, увидеть подоплеку возникновения тех или иных суждений, проследить их развитие. К сожалению, характерной чертой вышедших в последние годы исследований массового сознания советского общества зачастую является анализ его содержания в отрыве от изучения контекста повседневного поведения.

На современном этапе изучения проблем истории послевоенной деревни, на наш взгляд, преобладает накопление и первичная интерпретация недоступного до того фактического материала. Попытки концептуализации касаются, главным образом, наиболее основательно разработанной социально-

0*7

экономической проблематики. Спектр общественно-политических вопросов пока еще и на материале страны, и ее Нечерноземного Центра остается «бе-лым пятном». Приостановлены исследования традиционных для данной темы сюжетов: деятельности сельских первичных парторганизаций, сельсове-

28 тов, колхозной демократии, комсомола, профсоюзов сельскохозяйственных рабочих (отдельные моменты затрагиваются в работах М.А. Безнина и Т.М. Димони). Мы же попытаемся комплексно изучить взаимоотношения крестьянства и власти в Центральном Нечерноземье 1945-53гг., объединив традиционные и новые сюжеты темы. На материалах Центра страны она почти не освещалась (наиболее полная официальная трактовка содержится в соответствующих разделах «Очерков истории» региональных парторганизаций, публиковавшихся во второй половине 1960-х - 1980-х гг.). Из 19-ти кандидатских и докторских диссертаций, защищенных в 1991-2004гг. по проблемам советской деревни и провинции в 1940-е - 1950-е годы, общественно-политическим вопросам (исключая сферу церковно-государственных отношений) посвящены четыре.⁸⁹ Данная диссертация - одно из первых в отечественной историографии исследований деревенской повседневности и массового сознания в 1945-53гг.

Цель данной работы - анализ взаимоотношений крестьянства и власти в регионе в 1945-53гг. через призму повседневности.

Исходя из этого, предполагается решение следующих исследовательских задач:

1. Изучить восстановление формальной стороны социалистической демократии и реальное содержание ее во внутрипартийной жизни сельских парторганизаций, деятельности сельсоветов и осуществления колхозной демократии, раскрыть масштабы и формы политической активности крестьянства в решении повседневных вопросов деревенской жизни;

2. Проанализировать формирование и развитие общественных настроений крестьянства по отношению к политике власти, факторы, на это влияющие;

3. Раскрыть мотивацию, конкретные способы приспособительного поведения крестьянства по отношению к различным составляющим аграрного курса.

Объектом исследования является крестьянский социум Центрального региона страны в 1945-1953гг., понимаемый как открытая, динамично развивающаяся подсистема в системе послевоенного советского общества. В осно-

29 ве такого определения объекта диссертации лежит представление об «элементе» советского общества - «рядовых» советских людях как об активных субъектах истории, обладавших жизненным опытом, через который (а не помимо которого) и проявлялось действие факторов политики, идеологии, экономики, официальной культуры. Общество, человек не были для власти пассивным «материалом», а оказывали своим поведением и психологией существенное обратное влияние на политику. Предмет исследования - взаимоотношения крестьянства и власти в Центральном Нечерноземье в 1945-5 Згг.

Хронологическими рамками работы являются середина 1945 - середина 1953гг. Событийными вехами служат 9 мая 1945г. (Победа в Великой Отечественной войне) и 5 марта 1953г. (смерть И.В. Сталина), отграничивающие особый послевоенный период в истории страны. Политический критерий, далеко не всегда уместный при членении социальных, социально-психологических процессов в силу их большей временной протяженности по сравнению с политическими изменениями, вполне применим для периодизации новейшей истории России с традиционно определяющей ролью в ней властных институтов для судеб общества. Послевоенное восьмилетие было одновременно и временем стабилизации сталинской политической системы, ее «апогея», функционирования в «зрелых» формах,⁹⁰ и завершением в истории страны целой эпохи, связанной с именем Сталина.

Для деревни эти годы были периодом существования колхозной системы в «классическом» ее виде, высочайшего уровня государственной эксплуатации, доведения до логического завершения опробованных верхами еще до войны принципов выстраивания отношений с «рядовыми» гражданами.

Территориальные рамки исследования - Центральное Нечерноземье РСФСР, историческое ядро страны, один из наиболее пострадавших в войне регионов и, кроме того, зона рискованного земледелия: территория Брянской, Владимирской, Великолукской, Калининской, Калужской, Костромской, Московской, Ивановской, Рязанской, Тульской, Орловской и Ярославской областей.

Научная новизна исследования выражается, во-первых, в попытке комплексного подхода к проблеме взаимоотношений крестьянства и власти на материалах Центрального Нечерноземья; во-вторых, в привлечении для этого широкого круга не вводившихся в научный оборот документов центральных и региональных архивохранилищ; в-третьих, в применении различных статистических методов и методов социальной психологии для анализа политической активности и массового сознания деревни; в-четвертых, в содержательном плане впервые на материалах Центрального Нечерноземья изучено функционирование сельских советов и органов колхозной демократии после войны, продемонстрирован^ структура и эффективность работы сети политпросвещения, формирование и функционирование общественных настроений деревни (в том числе народной религиозности), проанализирован механизм приспособительного поведения крестьянства в его различных проявлениях.

* * *

Источниковой базой работы являются: 1) законодательные и подзаконные акты; 2) выступления, доклады, сочинения лидеров партии и государства; 3) периодическая печать; 4) делопроизводственная документация; 5) источники личного происхождения (в основном, письма во власть).

Подлежащие обнародованию законодательные материалы, затрагивающие взаимоотношения крестьянства и власти, публиковались в центральной (прежде всего, газете «Правда») и местной прессе, выходили в составе периодических выпусков для сведения и отдельными изданиями уже в первое послевоенное восьмилетие. Позднее они включались в сборники партийных и государственных постановлений.⁹²

Законодательство сталинского времени было направлено на как можно более полную регламентацию деревенской жизни. Решения и постановления центральной власти являлись «генеральной линией» для регионального руководства, последовательно воспроизводившего их букву и дух в своих резолюциях. Такое единообразие законодательной базы, с точки зрения управления селом, имело определенные преимущества: упрощало контроль «центра» за

31 ситуацией в регионах, позволяло концентрировать усилия на главном для системы. Оборотной его стороной была нивелировка местных различий, в результате чего «центр» с мест постоянно запрашивали о снижении плановых заданий, о том, как конкретно следует проводить то или иное мероприятие и т.д. Бумагооборот принял немыслимые масштабы. Тоже самое повторялось на областном и районном уровнях. Например, в 1953г. Тульский (Ж партии направил в районы 446 решений и директив, не считая 1779 решений по кадровым вопросам и персональным делам, свыше 1700 директив в районы направил Облисполком, а Облсельхозуправление - 1140 приказов. В итоге только в одном Ленинском районе области в 1952-53гг. было получено свыше 6 тысяч инструкций и директив. Калужский Облисполком в 1953г., получив 17770 де-ловых бумаг, отправил 12707.

В сочетании со стремлением «центра» не допустить «самотека» при проведении в жизнь его инициатив, закрытостью процесса принятия политических решений в СССР, «единообразие» законодательства определило такую его особенность, как «многослойность». Наряду с законами и постановлениями, подлежащими опубликованию и потому имевшими выраженную пропагандистскую направленность, существовали и те, что не предназначались для воспроизведения в прессе или в каких-либо иных общедоступных изданиях. Если же верхи приходили к выводу о необходимости ознакомить с ними широкие слои населения, то это делалось на подготовленных собраниях путем пересказа или публичного оглашения предварительно проинструктированными партийными и государственными чиновниками. Часто такие законодательные акты касались репрессий или других неблаговидных действий властей. Типичный пример - широко известный в деревне, но не публиковавшийся в открытой печати Указ ПВС СССР от 2 июля 1948г. «О выселении в отдаленные районы лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности и ведущих антиобщественный, паразитический образ жизни», впервые опубликованный в 1993г. с авторскими комментариями В.П. Поповым.⁹⁴

Принятию решений, подобных этому Указу, предшествовала «подготовительная работа» «центра» с региональными властями, на которых возлагалось их осуществление. В ходе нее выяснялось отношение региональных руководителей к предстоящим «мероприятиям», обосновывалась их необходимость и намечался порядок действий. Так, более чем за месяц до рассылки на места текста Указа ПВС СССР от 2 июля 1948г., 25 мая 1948г., СМ СССР и ЦК ВКП (б) направили на места закрытое письмо «О задачах партийных и советских организаций в связи с предстоящим проведением мер по выселению в отдаленные районы лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности и ведущих антиобщественный, паразитический образ жизни». Как докладывал секретарю ЦК ВКП (б) М.А. Суслову зав. отделом партинформации Управления по проверке парторганов ЦК ВКП (б) И. Поздняк, «почти у всех секретарей обкомов партии, ознакомившихся с письмом, возникает рад вопросов...». Например, рязанское руководство интересовалось, можно ли проводить партийные активы по обсуждению.закрытого письма, и в какой степени их освещать в печати, кто должен определить, в каких колхозах проводить первые собрания: обком или райком? Из Тульской области запрашивали: «...сколько выселялось на Украине и сколько определить таковых нам»; из Смоленской области - подлежат ли выселению инвалиды войны П-й и Ш-й группы, неработающие в колхозе и занимающиеся спекуляцией и т.д.⁹⁵

Окончательный вариант действий на местах по реализации Указа содержался в специальном постановлении СМ СССР, где разъяснялось, как конкретно его следует проводить в жизнь (в публикации В.П. Попова его текст не приводится ). На то же были нацелены инструкции, постановления, циркулярные письма и другие подзаконные акты парторганов и ведомств. В совокупности они более «приземленно», чем конституционные акты и законы, отражали функционирование механизма управления деревней. Одной из сложностей их крайне актуального введения в научный оборот является недоступность пока немалой части этого материала для исследователей.

33 Оперативное руководство селом, «коррекция» правоприменительной практики проводилась и за счет фактической неподсудности партийно-государственного руководства, распространения так называемого «позвоноч-

л, 97

ного», «телефонного права» - решения чиновниками важнейших вопросов по телефону правительственной связи. Судя по отдельным свидетельствам, объем таких «указаний» (почти полностью до нас не дошедших) мог многократно превышать письменные директивы, а по формулировкам они были гораздо откровеннее последних.

Можно согласиться с СВ. Журавлевым в том, что приоритетными задачами в изучении советского законодательства являются анализ подзаконных актов, служащих своеобразным зеркалом работы государственной машины на

ее нижних этажах, а также самого процесса реализации законов. Применительно к целям нашей работы это позволит выделить официальный нормативный «каркас» повседневности сельского жителя, проследить мотивы поведения людей, отраженный в поступках ход мысли.

Советское законодательство отличалось значительной идеологизирован-ностью." Закон сам по себе (особенно конституционный акт) был мощным средством воздействия на общественное сознание, а по содержанию почти всегда являлся продуманным пропагандистским текстом с набором основных клише эпохи. Это обстоятельство роднит советские законы с публичными выступлениями и сочинениями деятелей партии и государства. Вожди были вдумчивыми редакторами законодательства. Их заявления были своеобразным «идеологическим первоисточником» для законотворчества центрального и местного уровней.

В работе привлекаются материалы центральных партийных и государственных периодических изданий («Правда», «Партийная жизнь», «Партийное строительство», «Социалистическое земледелие»). Ценность периодической печати для данного исследования выразилась прежде всего в том, что в ней отображены состояние и направления идеологической, пропагандистской и массово-политической работы. Пресса была важнейшим инструментом мани-

34 пулирования общественным сознанием и в этом смысле была полностью подконтрольна политическому руководству. Тон задавали центральные газеты и журналы (в первую очередь - «Правда»), действовавшие в тесном контакте с работниками ЦК ВКП (б). Их кадры обладали гораздо большей «теоретической» оснащенностью по сравнению с сотрудниками местных периодических изданий. Не обладая зачастую достаточной квалификацией и стремясь избежать неверных толкований доктрины, редакторы местных газет предпочитали в качестве «теоретически» нагруженных передовых статей перепечатывать материалы центральной прессы (особенно это было свойственно для районных газет). Их рассылкой на места занималось пресс-бюро «Правды». Основное внимание мы уделяем центральной периодике.

В ней также публиковались важные для нас сообщения о состоянии внутрипартийной и массово-политической работы на местах и в целом по стране, рекомендации работников ЦК ВКП (б) по ее налаживанию. Корреспондентами «Партийной жизни», «Партийного строительства» выступали секретари и зав. отделами многих ОК ВКП (б). Их материалы, наряду с неизбежными пропагандистскими выкладками, содержали и вполне достоверную информацию из текущих архивов, констатацию положительных и отрицательных факторов в работе (примерно те же оценки и наблюдения, но с большим количеством негативных подробностей, присутствуют во многих архивных партийных документах).

Нередко принятию какого-либо значительного постановления предшествовала публикация в одном из печатных органов «проблемной» статьи, ориентировавшей региональные парткомитеты на решение конкретного вопроса, а после его выхода следовала серия материалов под общей рубрикой с комментариями о том, как его «правильно» осуществлять. Интересующую нас информацию о положении на местах содержали и такие постоянные колонки центральной прессы, как «партийная жизнь», «партийная хроника», тематические подборки «с пленумов партийных комитетов», «по материалам местной печати» и т.д.

Качество местной периодической печати (прежде всего, партийной, так как на местах ситуация в деревне освещалась именно в ней) было относительно невысоким. Это нередко отмечалось в центральных газетах и журналах, постановлениях ЦК ВКП (б).¹⁰⁰ Находясь всецело под контролем местных парторганов, незаинтересованных в публичной «критике и самокритике», даже в рамках тогдашней политической культуры, региональная пресса содержала крайне мало аналитических материалов о местных проблемах, была перегружена пропагандистскими публикациями и страдавшими неконкретностью отчетами о проведении «запланированных» массово-политических мероприятий и партийных форумов. Немалую долю ее полос занимали сообщения ТАСС о международной и внутренней жизни страны - источник информации для пропагандистов и агитаторов района и сельской округи.

Иногда на страницах газет публиковались письма читателей и ответы на них редакции. Наиболее планомерно с письмами граждан работали в центральных изданиях. Для центра послания с мест были важным каналом не-профильтрованной местным начальством информации. Сотрудники отделов писем редакций читали частную корреспонденцию, перепечатывали трудно читаемые письма на пишущей машинке, регистрировали и заносили на специальные карточки для работы с ними в дальнейшем. Часть посланий пересылалась на места или в центральные органы власти для расследования изложенных в них фактов. По заказу руководящих органов составлялись тематические подборки выдержек из писем, поступивших в редакцию за определенный период. Например, во время уборки урожая 1947г. сотрудники отдела писем «Правды» направили на имя ее главного редактора П.Н. Поспелова две секретные сводки писем о порче убранного зерна на станциях железных дорог и складах, а в начале 1949г. в ЦК ВКП (б) была получена секретная сводка выдержек из писем-откликов читателей на опубликованный в «Правде» 19 февраля 1949г. антирелигиозный фельетон «Саратовская купель» (о прохождении в начале 1949г. в г. Саратове религиозного праздника Крещения).¹⁰¹

В открытой печати большинство таких посланий, естественно, не публиковалось либо по причине «враждебности» к официальной позиции (как «злопыхательские»), либо из-за чересчур прямолинейной ее поддержки и неотре-тушированного изображения действительности. Большинство писем в прессу вообще подвергалось уничтожению.¹⁰²

Письма, что помещались на страницах газет и журналов, касались, как правило, частных юридических, практических или бытовых вопросов без какого-либо политического «подтекста». По ним редакции давали разъяснения. Типичный пример - работа юридической консультации газеты «Социалистическое земледелие», в которой регулярно велась соответствующая рубрика. На другую часть посланий, содержавших информацию о реальном положении на местах, редакции предпочитали отвечать лично корреспонденту, либо просили «изучить вопрос на месте» региональную администрацию (много таких поручений проверить «сигналы» с приложением текстов писем содержится в фондах региональных органов власти - обкомов ВКП (б), представителей Совета по делам колхозов при СМ СССР, облисполкомов, РИКов и др.).

В отличие от подчиненных задачам пропаганды периодических изданий делопроизводственная документация партийных, государственных, хозяйственных учреждений и организаций несравненно более полно и адекватно отражала действительное положение сельского населения и политику властей. Как наиболее информативная для нас категория источников, она составляет основную часть документальной базы исследования. Большинство привлекаемых материалов хранится в архивах и вводится в научный оборот впервые. Некоторые документы опубликованы.¹⁰⁴ По одной из предложенных отечественными источниковедами классификации,¹ их можно подразделить на: 1) протокольную документацию (протоколы, стенограммы собраний и заседаний); 2) деловую переписку (отношения, докладные записки и др.); 3) информационные документы (сводки, сообщения, спецдонесения и др.); 4) отчетные материалы (отчеты, доклады, балансы). Отдельным видом делопроизводственной документации являются статистические источники.

Задействованная в работе протокольная документация представлена сте-

нограммами заседаний Калужского (ГАКО. Ф.Р-883.0п.16.), Тульского (ГА-

ТО. Ф.Р-2640.Оп.2.), Брянского (ГАБО. Ф.Р-б.Оп.З.) Облсоветов депутатов

трудящихся, стенограммами заседаний, пленумов, активов и конференций Калужского (ГАДНИКО. Ф.55.0п.8.) и Тульского (ЦНИТО. Ф.177.0п.11-19.) ОК ВКП (б), протоколами заседаний бюро и совещаний работников аппарата Тульского ОК ВКП (б) (ЦНИТО. Ф.1770п.11-19.), протоколами пленумов и партконференций Брянского (ГАБО. Ф.П-39.0п.1.) и Стародубского (ГАБО Ф.П-1157.0п.1.) РК ВКП (б) Брянской области, протоколами заседаний Секретариата ПВС РСФСР (ГАРФ. Ф.А-385.0п.13.), стенограммой совещания по вопросу о работе сельских парторганизаций 7 января 1948г. в Управлении по проверке парторганов ЦК ВКП (б) (РГАСПИ. Ф.17.0п.122.). Привлекаются также стенограммы заседаний областных совещаний председателей колхозов, председателей сельсоветов Калужской области (ГАКО. Ф.Р-883.0п.17.), производственных совещаний при прокуроре Калужской области, областных совещаний работников прокуратуры, УМЮ и облсуда Калужской области (ГАКО. Ф.Р-1626.0п.2.), стенограммы областных совещаний и семинаров заве-дующих райфо и налоговых агентов Калужской области (ГАКО. Ф.Р-3449.Оп.1.), стенограммы совещаний директоров колхозных рынков Калужской области (ГАКО. Ф.Р-3261.0п.2.).

Особую группу в составе протокольной документации образуют протоколы заседаний правлений и общих собраний ряда колхозов Калужской области (ГАКО. Ф.Р-3245.0п.1.; Ф.Р-3246.0п.1.; Ф.Р-3297. Ф.Р-1456.0п.1.).

Документация второй группы классификации представлены в работе перепиской райкомов ВКП (б) с Калужским, Тульским и Брянским ОК ВКП (б), уполномоченных КПК при ЦК ВКП (б) по этим регионам, а также указанных обкомов партии - с ЦК ВКП (б) (ЦНИТО. Ф.177.0п.11-19; ГАДНИКО. Ф.550п.8,9; ГАБО. Ф.П-1649.0п.1), отношениями и докладными записками ОК ВКП (б) центрального региона, служебной перепиской сотрудников аппа-рата ЦК партии и инспекторов Центрального Комитета по областям Центра

страны на имя заведующих отделами и секретарей ЦК ВКП (б), хранящимися в фонде ЦК ВКП (б) - КПСС РГАСПИ (Ф.17.0п.122 (Организационно-инструкторский отдел ЦК (193 9-1946гг.), Управление по проверке партийных органов ЦК (1946-1948гг.)), Оп.138 (Сельскохозяйственный отдел ЦК (1948-1953гг.))₅ Оп.125 (Управление пропаганды и агитации ЦК (1938-1948гг.)), Оп.132 (отдел пропаганды и агитации ЦК (1948-1953гг.)). Некоторые документы из этих фондов опубликованы в сборнике «Советская жизнь». Сюда же примыкают докладные записки секретарей ОК ВКП (б) и председателей Облисполкомов, региональных представителей Совета по делам колхозов при СМ СССР и сотрудников центрального аппарата Совета руководству Совета, а также руководителей Совета - вождям (РГАЭ. Ф.947б.Оп.1).-Докладные записки представителей Совета на местах региональному руководству хранятся в фондах Калужского и Тульского ОК ВКП (б), фонде представителя Совета по делам колхозов при СМ СССР по Брянской области (ГАБО. Ф.Р-2224.Оп.1). Отдельные документы деловой переписки из фонда Совета по делам колхозов опубликованы В.П. Поповым.¹⁰⁶

К деловой переписке относятся докладные записки уполномоченных и инспекторов Совета по делам РПЦ при СМ СССР на имя руководителей Совета, руководства Совета - высшим партийным иерархам (несколько таких документов содержатся в сборнике «Советская жизнь»^{1 7}) Большинство привлеченных материалов хранится в фонде Совета по. делам РПЦ (ГАРФ. Ф.6991.Оп.1), фондах Калужского, Тульского ОК ВКП (б), фонде Калужского Облисполкома (ГАКО. Ф.Р-883.0п.19), фонде ЦК ВКП (б) (Оп.132 - отдел агитации и пропаганды), а также в фондах уполномоченных Совета по делам религий Калужской (ГАКО. Ф.Р-3501.Оп.1) и Брянской (ГАБО. Ф.Р-2889. Оп.1.) областей.

Последние особенно ценны содержащимися в них фрагментами переписки уполномоченных Совета со своими «штатными» и добровольными информаторами.

Информационные документы представлены в работе, во-первых, информационными сообщениями, справками, спецдонесениями, сводками о положении в деревне, поступавшими из ОК ВКП (б) в сектор информации оргин-структорского отдела ЦК ВКП (б) (РГАСПИ. Ф.17.0п.88. (1938-1955гг.)) и других вышеперечисленных отделов Центрального Комитета, а также аналогичными материалами подобных им по «профилю» структурных подразделений Калужского, Тульского и Брянского ОК ВКП (б); во-вторых, информа-циями, сообщениями и справками местным и центральным руководящим органам уполномоченных Совета по делам РПЦ (ГАРФ. Ф.6991.0п.1.); в-третьих, сводками о работе представителей Совета по делам колхозов (РГАЭ. Ф.9476.0п.1.), справки Брянского и Тульского облсельхозуправлений в различные областные организации (ГАТО. Ф.Р-2248.0п.6.; ГАБО. Ф.Р-2201. Оп.9.).

Группа задействованных в исследовании отчетных документов подразделяется на: во-первых, годовые отчеты ОК ВКП (б) в ЦК партии и доклады секретарей ОК ВКП (б) на пленумах обкомов и областных партконференциях (ЦНИТО. Ф.177.0п.11-19.; ГАДНИКО. Ф.55.оп.8,9.), а также отчеты партор-ганов различного уровня в вышестоящий орган о проведении конкретных кампаний; во-вторых, отчетные доклады руководства Калужского, Тульского, Брянского Облисполкомов на заседаниях сессий Облсоветов депутатов трудящихся (ГАКО. Ф.Р-883.0п.16.; ГАБО. Ф.Р-б.Оп.З.; ГАТО. Ф.Р-2640.Оп.2.), годовые отчеты о работе организационно-инструкторского отдела Калужского Облисполкома (ГАКО. Ф.Р-883.0п.17.), отчетные доклады руководителей РИКов на заседаниях сессий Калужского, Тульского, Брянского Облсоветов; в-третьих ежеквартальные и годовые отчеты о работе уполномоченных Совета по делам РПЦ в Совет (ГАРФ. Ф.6991.0п.1.; ГАДНИКО. Ф.55.оп.8,9.; ГАКО. Ф.Р-883.0п.19.; ЦНИТО. Ф.177.0п.12-16.); в-четвертых, ежемесячные, квартальные, полугодовые и годовые отчеты, обзоры и обобщения практики работы (в целом и по отдельным видам преступлений и правонарушений) органов прокуратуры и суда Калужской, Тульской, Брянской областей (ГАКО.

40
Ф.Р-1626.0п.1,2.; Ф.Р-3500.оп.2.; ГАТО. Ф.Р-3484.0п.1.; ГАБО. Ф.Р-2416.0п.

1а,2а.); в-пятых, конъюнктурные обзоры о работе колхозных рынков Калуж-
^ ской области, отчеты банковских и финансовых органов (ГАКО. Ф.Р-

3262.0п.1.; Р-258.оп.1.; Ф.Р-3449.0п.1.; ГАБО. Ф.Р-294.0п. 1.).

Привлеченные в работе статистические материалы состоят из: во-первых, сводных годовых отчетов колхозов Калужской, Тульской, Брянской областей, объяснительных записок Облстатуправлений и группировок основных показателей годовой деятельности колхозов к ним (ГАКО. Ф.Р-3469.0п.1.; ГАТО. Ф.Р-3020.Оп.12.; ГАБО. Ф.Р-2201.Оп. 9.); во-вторых, партийной отчетности о составе, движении и организации рядов облпарторганизаций, хранящейся в фондах Калужского, Тульского, Брянского ОК ВКП (б), а также оргинструк-торского отдела ЦК ВКП (б). Задействованы также материалы опубликованных партийных статсборников.¹⁰⁸ В-третьих, привлечены годовые и полугодовые отчеты информационно-статистического отдела при Секретариате ПВС РСФСР о численном составе и движении депутатов, исполкомов, работе постоянных комиссий и созыве сессий сельских и поселковых Советов депутатов трудящихся, годовые и полугодовые отчеты о деятельности Приемной Председателя Президиума ВС РСФСР и приложения к ним (ГАРФ. Ф.А-385.0п.1,25,46.).

Такая классификация делопроизводственной документации до некоторой степени условна, так как границы отдельных групп документов на деле были размытыми. В процессе бюрократической обработки информации документы одной группы могли полностью или частично преобразовываться в документы другой. Так, направлявшиеся в ЦК ВКП (б) в обязательном порядке стенограммы заседаний пленумов ОК ВКП (б) обобщались и служили исходным материалом для информационных сводок. Отчетная документация, как в слу-чае с ежеквартальными отчетами уполномоченных Совета по- делам РПЦ на местах, одновременно использовалась и в информационных целях и т.п.

В советские годы почти все делопроизводственные документы были за-секречены или хранились под грифом «для служебного пользования». Это

РОССИЙСКАЯ
41 ГОСУДАРСТВЕННАЯ

вішттж&

особенно касалось партийного делопроизводства, которое весь период существования КПСС велось по правилам конспирации.¹⁰⁹ Многие материалы до сих пор находятся на секретном хранении или в режиме ограниченного допуска.

Как и законодательство, делопроизводственная документация подвергалась существенному влиянию господствовавшей идеологии. В соответствии с ней отбиралась и интерпретировалась интересующая власть информация. Данные многократно фильтровались бюрократией в своих корпоративных интересах или интересах отдельных ее представителей. Управленцы всех уровней стремились внимательно вслушиваться в происходящее на политическом Олимпе, дозировали в угоду «текущему моменту» поставляющуюся «наверх» информацию. Во многих документах положение на местах приукрашивалось, негативные, с точки зрения чиновников, явления приглушались. Страницы отчетов заполняла громоздкая статистика, призванная свидетельствовать о якобы высокой активности руководителей и руководимых ими масс по претворению в жизнь постановлений «центра». Нередкими были факты очковтирательства и приписок в отчетности. Показателям, говорившим якобы о благополучии в какой-либо отрасли хозяйства или управления, могли противоречить другие показатели, указывавшие на кризис или упадок. Умение обрабатывать и вовремя предоставлять требуемые сведения было одним из основных условий карьерного роста чиновника.

В то же время делопроизводственная документация должна была обеспечивать текущее управление селом и поэтому более или менее точно и достоверно отражать свой «объект». Зная слабости и «узкие места» системы, «верхние» уровни властной иерархии дисциплинировали «нижние» высокой степенью ротации кадров. Но были и другие средства. Были продублированы (и, подчас, неоднократно) основные каналы поступления и обработки информации. Сопоставляя поступающие по ним данные, можно было получить относительно адекватную реальности картину. В этом направлении будем двигаться и мы.

42 Для повышения качества управленческой информации в послевоенные годы применялось несколько способов: 1) перепроверка сведений путем направления в регионы неподконтрольных местному руководству инспекторов, ревизоров; 2) контроль парторганов за деятельностью госучреждений и отдельных колхозов; 3) создание новых контролирующих госорганов в дополнение к уже имевшимся (например, Совета по делам колхозов в конце 1946г.) и использование существовавших (в частности, неподотчетных региональному партийному руководству уполномоченных Комиссий партийного контроля при ЦК ВКП (б)); 4) сопоставление сведений из региона по одному и тому же вопросу, но от разных органов прямой компетенции. Так, сбором и обобщением информации о нарушениях Устава сельхозартели и борьбе с ними занимались сельскохозяйственные, партийные органы, органы прокуратуры, суда, представители и сотрудники Совета по делам колхозов, Министерства госконтроля РСФСР и СССР, финансовые и банковские учреждения, а информацию о настроениях населения собирали и систематизировали партийные органы, органы госбезопасности, прокуратуры, суда, внутренних дел. Религиозность населения и деятельность религиозных организаций изучали Совет по делам РПЦ, Совет по делам религиозных культов, курировавшие этот вопрос отделы агитации и пропаганды соответствующих парткомитетов, органы МВД и МТБ (часто уполномоченные Совета по делам РПЦ и Совета по делам религиозных культов адресовали копии своих отчетов и спецсообщений в Совет ОК ВКП (б), УМГБ и УМВД, а те, в свою очередь, при случае «делились» имевшейся у них оперативной информацией).

Использовался также канал неформальной коммуникации власти и общества. «Наверху» заявления, доносы, жалобы, вообще письма во власть рассматривались в качестве «сигналов» и как таковые становились частью делопроизводства, как и материалы перлюстрации органами госбезопасности частной переписки, по которым при необходимости информировались заинтересованные учреждения.^{! 10}

Достоверными считались сведения, совпадавшие по нескольким каналам. В случае несовпадения приоритет, как правило, отдавался: 1) данным политических органов; 2) данным контролирующих органов либо должностных лиц - проверяющих (например, информации инспекторов ЦК ВКП (б) по сравнению с данными ОК ВКП (б)). Примечательно, что сами ревизоры исходили в своих оценках из поступивших им «сигналов», личных наблюдений за «атмосферой» в обследуемом учреждении, а также опирались на его текущий архив. Непосредственные выезды на «места действия» - в колхозы, МТС, первичные парторганизации, сельсоветы в общей массе проверок были относительно нечастыми.

Даже многие проверяющие областного уровня часто не продвигались дальше района или ограничивались в глубинке беглым обзором. Система испытывала затруднения с организацией полного и повсеместного контроля за реальностью (не хватало, в частности, и административного «ресурса»). Все же, несмотря на это, за счет множественности каналов поступления управленческая информация в целом характеризуется относительно высокой степенью достоверности.

Затронем также крайне актуальный для нашего исследования вопрос о первоисточниках сведений для делопроизводственной документации. Он особенно важен в плане установления степени репрезентативности данных, слабо поддающихся количественным оценкам: о настроениях населения, народной религиозности и т.п. Проблема уже анализировалась Е.Ю. Зубковой, которая пришла к справедливому выводу о необходимости максимально широкого задействования официальной документации, ее сравнение с источниками личного происхождения, так как часть делопроизводственных материалов для историков утеряна.¹¹¹ Региональный масштаб исследования, акцент на документах областного уровня и одного вида за ряд лет в центральных и провинциальных архивах позволяет задействовать массу гораздо более подробных, чем отчеты обкомов партии в ЦК ВКП (б) (и вообще годовых отчетов с мест в центр) материалов: документации РК ВКП (б), отделов ОК ВКП (б), облает-

44
ных и районных прокуратур, переписки между областными учреждениями,

сведений об отдельных колхозах и сельсоветах и др. Такой ракурс позволяет,

# например, в деталях изучить сбор и обработку первичных данных о настрое
ниях верующих уполномоченными Совета по делам РПЦ. Выясняется, на
пример, что последние стремились создать свою сеть информаторов из от
дельных священников и верующих, фиксировали в особые журналы интере
совавшую их информацию из бесед с посетителями на приемах, разговоров с
местным населением и руководителями при выездах в районы. Позже отдель
ные записи из них включались в отчеты Совету. Кроме этого, сведения извле
кались из поступавших на имя уполномоченных Совета ходатайствах верую-
щих об открытии храмов. Уполномоченные Совета административным давле
нием вынуждали к сотрудничеству епископов, устраивали «допросы» свя
щенников и т.п. .

Таким образом, обращение в первую очередь к широкому пласту официальной документации регионального и местного уровня значительно расширяет документальную базу исследования, повышает ее репрезентативность и полноту реконструируемой с ее прмощью реальности.

Анализируемые в диссертации источники личного происхождения представлены письмами сельских жителей и людей, наблюдавших жизнь деревни как бы со стороны (например, будучи в отпуске у родных, в командировке и т.д.) во властные инстанции. Хотя абсолютное большинство крестьян не явля-

лось носителями «книжной» культуры, склонными к рефлексии (к чему не
особенно располагала и сама эпоха), деревня сталинского времени оставила
богатое эпистолярное наследие. Для крестьянина письмо во власть остава
лось, подчас, единственным способом добиться «правды», средством «непо
средственного общения» с вождями, а то и сведения в деревне личных счетов.
Власть рассматривала адресованные ей послания «рядовых» граждан в каче-
стве «нескорректированного» местной властью источника информации о си
туации на местах. Они были характерной особенностью функционирования
политической системы эпохи. Поток заявлений, жалоб, доносов в партийные и

45 государственные органы принял значительный размах. В Совет по делам кол-

хозов за 1947-1952гг. поступило 126 тысяч заявлений. В Приемной Председателя ПВС РСФСР за 1945-1953гг. только по вопросам сельского хозяйства было рассмотрено 528255 заявлений и жалоб.¹¹³ Причем послания в центральные органы власти и прессу составляли лишь вершину айсберга. Его подводной частью были письменные обращения в региональные и местные органы власти (письмо «в Москву» считалось «последним средством»). Например, только в органы прокуратуры Калужской области за 1945-46 и 1953гг. поступило 32594 жалоб и заявлений, был принят 21371 жалобщик. Местные налоговые, партийные, советские, заготовительные, судебные органы были завалены заявлениями граждан и не успевали их своевременно рассматривать. Значительная часть этой корреспонденции не сохранилась.

Задействованные в работе тексты писем во власть содержатся: 1) в фонде представителя Совета по делам колхозов при СМ СССР по Брянской области (ГАБО. Ф.Р-2224.0п.1.); 2) в фонде Тульского ОК ВКП (б) (ЦНИТО. Ф.1770п.13,15,16,17.); 3) в фонде Совета по делам колхозов при СМ СССР (РГАЭ. Ф.9476.0п.1.); 4) в фонде ЦК ВКП (б) (РГАСПИ. Ф.17.0п.138. (сель-хозотдел ЦК); 5) в фонде уполномоченного Совета по делам РПЦ при СМ СССР по Калужской области (ГАКО. Ф.Р-3501.Оп.1.). Некоторые из них (а также материалы перлюстрации органами МГБ частной переписки) опубликованы в документальных сборниках.^и5

Письмо во власть - источник массовый. Одна из главных трудностей при работе с ним - выделение критериев отбора в соответствии с задачами исследования и репрезентативность такой выборки. Современные историки, работающие с письмами во власть, в качестве основных принципов отбора предлагают: отказ от официальных подборок писем, их горизонтальный просмотр, а не следование иерархической организации хранения; отбор писем, в центре которых обсуждение какого-либо конкретного случая или случаев, прежде всего, разовых обращений; выделение в качестве базового какого-либо одного архивного фонда, содержащего послания в разные органы, ряду партийных и

46 государственных деятелей и дополнение его материала посланиями, содержащимися в других фондах (принцип дополнительности); расширение выборки для достижения относительно полного понимания структуры заключенной в письмах многослойной информации; соблюдение при отборе хронологических и географических рамок.¹¹⁶

Не менее сложно классифицировать письма на отдельные виды и подвиды. Подбор одного критерия затруднен как многообразием системы социальных отношений на селе, так и различными сюжетными, жанровыми, языковыми особенностями самого текста. Можно согласиться с мнением, что клас-сификация писем должна базироваться на нескольких основаниях.

Развитая «специализация» органов управления послевоенной поры на работе с письмами трудящихся определенной тематики заставила нас избрать в качестве базовых фонд представителя Совета по делам колхозов по Брянской области и уполномоченного Совета по делам РПЦ по Калужской области. Не последнюю роль при этом сыграла и хорошая сохранность документов почти за весь интересующий нас период. Содержавшийся в них материал был дополнен текстами писем, отложившимися в фондах других указанных нами учреждений. Тематически основная их доля посвящена нарушениям Устава сельхозартели, злоупотреблениями местной власти и колхозной верхушки, налоговым вопросам, изъятию приусадебных участков, открытию сельских храмов. По жанру их можно подразделить на жалобы, заявления, письма-запросы, прошения, доносы, с точки зрения авторства - письма коренных сельских жителей (их большинство), представителей сельской интеллигенции, родственников сельчан, гостивших у них в отпуске, представителей местной власти и колхозной администрации, по характеру языка - письма «политически подкованных» и малограмотных. При отборе писем мы пытались сочетать «интересность» (преобладание конкретных фактов, а не общих рассуждений), и «типичность».¹¹⁸ Вынужденное сужение тематики отобранных писем во власть позволило в то же время сконцентрировать внимание на наиболее насущных для деревни вопросах. Основным методом работы с текстами кресть-

47 янских обращений было составление сводок их содержания. Однако, какой бы полнотой не отличалась выборка из совокупности какого-либо вида источника, репрезентативным следует считать только весь корпус привлекаемых ма-

териалов.

Акцентирование внимания на документах регионального и местного уровня, источниках личного происхождения обеспечивает, на наш взгляд, изучение повседневного «среза» проблемы. В результате такой авторской установки стало возможным вскрыть те стереотипы мышления сельских жителей, механизмы их поведения, особенности общественных настроений в регионе после войны, которые практически не проявляются на уровне документов «высокой» политики.

Методологической базой работы являются принципы объективности, историзма и системности, реализующиеся в системном подходе к изучаемой действительности. Системный подход позволяет проанализировать социально-политическое измерение послевоенного сельского социума в трех принципиальных для его понимания срезах - подсистемах (политической, производственно-бытовой повседневности и общественных настроений), попытаться установить взаимосвязи и взаимозависимости между протекавшими в них процессами, изучить механизмы функционирования каждой из этих подсистем.

На практике системный подход осуществляется через историко-генетический, сравнительно-исторический, системный, статистический методы, методы социальной психологии при анализе «языка власти» и «гласа народа». Статистические методы (вычисление средних, группировки, расчет удельного веса тех или иных показателей, составление статистических таблиц) применяются при изучении масштабов и форм политического участия сельского населения, производственно-бытовой повседневности и проявлений религиозности. Исследование содержания политического сознания деревни дополняется анализом системы идеологем эпохи, отраженных в официальных

текстах и выступлениях вождей, с последующим сопоставлением выделенных значений тем смыслам, которые вкладывались в них на селе.

Действенным приемом постижения крестьянского взгляда на власть и политику была также своеобразная дешифровка, обратный перевод «бытия» в «сознание», то есть постижение стереотипов мышления, представлений через поступки.¹²⁰ С учетом противоречивости, тенденциозности и подчас отрывочности свидетельств источников о настроениях деревни это было крайне необходимо. В работе делается попытка соблюсти критерий изоморфности (подо-

бия) создаваемой источниковедческой базы ее предмету и методам. Структура диссертационного исследования состоит из введения, трех глав (по три параграфа в каждой), заключения, источников и литературы и приложений. Взаимоотношения крестьянства и власти рассматриваются в трех срезах: во-первых, с точки зрения форм политического участия, как бы «со стороны» (гл. I), во-вторых, такими, как их себе представляла сама деревня (взгляд «снизу») (гл.П), в-третьих, повседневного поведения. Такая последовательность расположения материала позволяет изучить не только формальную, но и содержательную составляющую крестьянско-властных взаимоотношений, соотнести одну с другой, понять динамику социально-политических процессов. "

Материалы и результаты исследования могут привлекаться при разработке лекционного курса истории Отечества XX в., спецкурсов по аграрной истории советского общества, истории властных институтов, церковно-государственных отношений, культуры советского общества.

Результаты исследования темы апробированы в выступлениях автора на научных конференциях и симпозиумах в гг. Москве, Орле (2004г.), Калуге, Туле (2005г.), обсуждены на заседаниях кафедры отечественной истории и в рамках спецкурса по аграрной истории России XX в., а также отражены и ряде публикаций:

1. Кометчиков И.В. Механизм компенсации в ментальносте послевоенной деревни (1945-1953 гг.) // Российская история XX века: проблемы науки и образования. Материалы научной конференции. - М., МПГУ, 2004. С.209-214.

2. Кометчиков И.В. Политические настроения деревни Центрального Нечерноземья (1945-1953 гг.) // Гуманитарная наука в Центральном регионе России: состояние, проблемы, перспективы развития: Материалы VII региональной научно-практической конференции. - В Зт. Т.1. / Отв. ред. О.Г. Вронский. - Тула, изд. ТГПУ, 2005. С. 175-184.

3. Кометчиков И.В. Рыночная альтернатива в российской деревне в первые послевоенные годы // Динамика и темпы аграрного развития России: инфраструктура и рынок. XXIX сессия Симпозиума по аграрной истории Восточной Европы. Тезисы докладов и сообщений. / Отв. ред. Л.В. Милов. - М., ИРИ РАН, 2004. С.162-166.

4. Кометчиков И.В. Рыночная альтернатива в российской деревне в первые послевоенные годы. (Сообщение, сделанное на заседании секции XXIX сессии симпозиума по аграрной истории Восточной Европы, г. Орел, 21-25 сентября 2004г.). В печати.

5. Кометчиков И.В. Народная религиозность в деревне 1945-1953гг. (По материалам областей Поочья). (Сообщение, сделанное на заседании секции XI Всероссийской научной конференции «Вопросы археологии, истории, культуры и природы Верхнего Поочья», г. Калуга, 5-7 апреля, 2005г.). В печати.

class1 Восстановление и функционирование системы партийно-государственного

руководства селом class1

Внутрипартийная политика и первичные парторганизации

Высшей формой политической активности рядового населения в СССР считалось членство в ВКП (б). В партию, как гласила 126-я статья Конституции СССР (1936г.)5 объединялись «наиболее активные и сознательные граждане». Она являлась «руководящим ядром» общественных и государственных организаций.1 Устав ВКП (б), принятый XVIII съездом (1939г), провозглашал партию руководителем всего народа в борьбе за укрепление социализма и победу коммунизма.

Гибкость концепции «партия - авангард общества» позволило не только максимально использовать мобилизационные возможности партийной организации в годы войны, но и перенацелить партийные массы на выполнение программы мирного строительства с ее окончанием. Известный лозунг «Коммунисты - вперед!» зазвучал теперь призывом к передовому труду, контролю за выполнением директив в свете задач четвертого пятилетнего плана.

Особенно актуальным это было в деревне, наиболее пострадавшей от войны и к тому же длительное время остававшейся без систематического партийного влияния. Между тем в самой ВКП (б) переход к миру требовал перегруппировки сил, изменения отдельных сторон внутрипартийной работы. Партия победителей и количественно и качественно во многом была уже не той довоенной партией. Вопрос в формах политического участия рядовых партийцев на селе, влиянии коммунистов в деревне следует рассматривать, скорее, не посредством изложения истории хозяйственного возрождения, а через призму принципов и методов осуществления низовой кадровой политики ВКП (б) на местах, регулирования организационного оформления рядов сельских партийцев, проблемы разграничения на уровне конкретного воплощения директив, с одной стороны, функций первичных парторганизаций, а с другой - правлений колхозов и исполкомов сельсоветов, места низовых парт организаций в реальном механизме управления деревней, изменений в систе ме политпросвещения.

К окончанию войны в численном составе ВКП (б) в целом и ее регио нальных организаций произошли значительные изменения. Усиленный прием в партию на фронте, призванный восполнить большие боевые потери, привел к тому, что на 1 января 1946г. члены и кандидаты в члены ВКП (б) «военного призыва» составляли 72,4% всего ее состава.3 Высоким процент новобранцев был в партийных организациях Центра страны. На ту же дату в Тульской обл-парторганизации состояло коммунистов, вступивших в партию в 1941-45гг. 14513 чел. (56,3% всего состава), в Калининской - 26541 чел. (63%), в Ярославской - около 26446 чел (60%), в Калужской - 10242 чел (68,5%), во Владимирской на 1 сентября 1946г. из 50504 коммунистов 62,8% были приняты в ВКП (б) после 1941г. В Рязанской облпарторганизации на 1 июля 1946г. вступивших в ВКП (б) в годы войны насчитывалось 33699 чел. (74,3% ), в городах и районах Московской области (без Москвы) на 1 января 1947г. - 70781 чел. (58,3%).4

С одной стороны, как справедливо отмечает Е.Ю. Зубкова, «военное» по-коление коммунистов качественно отличалось от однопартийцев с довоенным партстажем: оно не знало партийных чисток, «большого террора», обладало фронтовым опытом, обостренным самосознанием и незабываемым чувством победителей. Многие из них видели иную социальную действительность на Западе взглядом, не затуманенным официальной пропагандой.5 С другой стороны, значительная часть партийного пополнения имела, в целом, невысокий общеобразовательный уровень, обладала поверхностными познаниями в «политической грамоте» - «теории марксизма-ленинизма», ограниченным опытом участия в уставных процедурах внутрипартийной жизни, а также в «невоен-ных» политических кампаниях. Часть из вступивших в партию на фронте рассматривала ее скорее не как «орден меченосцев», а как боевое братство людей, первыми поднимающихся в атаку. У некоторых вчерашних фронтовиков возвращение в разоренные родные места, где они, согласно Уставу партии и предписаниям ЦК ВКП (б), должны были встать на партучет и получить «мирные» партийные поручения, вызвало горечь и раздражение. В Алексин-ском районе Тульской области один из демобилизованных в 1945г. коммунистов в течение семи месяцев скрывал свою партийность от РК ВКП (б). Когда же об этом стало известно, в беседе с работником райкома фронтовик заявил: «... Я вступал в армейскую партию, а в эту партию не вступал, и быть в ней не намерен...».6

Большинство прибывавших из армии коммунистов, тем не менее, стремились вписаться в мирную жизнь, встать на партийный учет и трудоустроиться. Именно за счет них в 1945-47гг., преимущественно, увеличивался состав региональных парторганизаций, росла сеть первичных парторганизаций, особенно на селе. Прием и трудоустройство демобилизованных партийцев были крайне важны для парторганизаций областей Центрального Нечерноземья. На их количественном составе сказались не только фронтовые потери, но и убыль коммунистов, погибших за время оккупации в партизанской и подпольной борьбе. Во многих районах Смоленской, Калужской, Орловской, Брянской областей приходилось восстанавливать заново не только сеть первичных партийных организаций деревни, но и районные партийные и советские органы. Например, в Смоленской области в период оккупации погибло 42 секретаря ГК и РК ВКП (б), 24 председателя РИКов, из 1037 членов ГК и РК ВКП (б) уцелело лишь 178 человек. С передовыми частями Красной Армии, освобождавшей Смоленщину, в каждый район направлялось по 3-4 ру-ководящих работника. В Орловской области количество колхозных первичных парторганизаций с 1 января 1945г. по 1 апреля 1946г. увеличилось с 34 до 253. Коммунистов в них - с 298 до 1582 чел., сельских территориальных организаций - с 259 до 536, их членов - с 2072 до 7539 чел.8 В Тульскую облпарт-организацию на начало апреля 1946г. из армии прибыло 11123 коммуниста (на тот момент - 40,7% всего ее состава), что позволило с июля 1945г. про 1 апреля 1946г. организовать 451 первичную парторганизацию, из них 39 колхозных и 229 сельских территориальных. Из числа демобилизованных членов и кандидатов ВКП (б) в сельской местности работало 3152 чел., в том числе председателями колхоза - 460 чел., бригадирами полеводческих бригад - 208 чел., заведующими фермами - 108 чел., бригадирами тракторных бригад МТС - 64 чел., трактористами - 92 чел., механиками и комбайнерами - 56 чел. В Брянскую область прибыло 10200 коммунистов (в том числе 135 чел. были направлены на должности председателей сельсоветов), в Смоленскую - 9305 чел.10 В Калужскую область к концу 1946г. возвратилось 9829 коммунистов-фронтовиков, 9402 чел. из них было трудоустроено. Количество колхозных парторганизаций за одиннадцать первых месяцев 1946г. возросло с 15 до 130.п

Идеология и пропаганда в послевоенные годы

Среди основных функций политической идеологии, выделяемых в литературе, обращают на себя внимание легитимизирующая, нормативная и мобилизационная. Первая из них связана с тем, что идеология всегда стремится дать обоснование тому или иному политическому порядку, вторая задает систему политических ориентации, норм социального поведения, критериев оценки политических событий, явлений, а третья способствует сплочению людей у каких-либо идей, лозунгов, побуждает их к политическим действи-ям. Эти функции в полной мере проявились в идеологии сталинского «общества победившего социализма». Попытаемся проанализировать ее содержание с этой точки зрения, а также оценить интенсивность и эффективность осуществлявшегося режимом пропагандистского воздействия на село.

На идеологию в послевоенные годы верхи возлагали ответственные задачи. Миллионам людей в выгодном свете нужно было объяснить произошедшие внутри и вне страны события, выдвинуть цель на ближайшие годы, к которой должно было бы двигаться общество, и добиться, чтобы она разделялась подавляющим большинством населения. Ответы на эти вопросы Сталин и партийные идеологи начали формулировать уже в ходе войны. К концу 1943г. успехи на фронтах и в тылу позволили Сталину выступить с оценкой положения в стране, претендующей на подведение некого «промежуточного» итога на пути к победе. В речи на торжественном заседании Моссовета с партийными и общественными организациями в честь 26-ой годовщины Октября 6 ноября 1943г. он сделал принципиальное заявление об «источниках силы Советского Союза» в войне. Сталин заявил, что «Советский строй оказался не только лучшей формой организации экономического и культурного подъема страны в годы мирного строительства, но и лучшей формой мобилизации всех сил народа на отпор врагу в военное время...» и что Советское государство выйдет из войны «еще более окрепшим...». Указывалось также, что население страны, восприняв войну как общее дело, продемонстрировало невиданную внутреннюю сплоченность и единство с партией - «вдохновителем и организатором» разгрома врага.4 За колхозным крестьянством вождь признал «невиданное в истории деревни высокое сознание общенародных интересов», отношение к войне как к «своему кровному делу». Этим, а также наличием колхозного строя объяснялись, по его словам, успехи деревни в снабжении промышленности, армии и населения продовольствием и сырьем.5

Мысль о том, что социалистический строй явился залогом побед над гитлеровской армией, Сталин повторит еще не раз - и через год, в выступлении по такому же случаю, и позднее. На предвыборном совещании избирателей Сталинского избирательного округа г. Москвы 9 февраля 1946г. он подчеркнет, что советский общественный и государственный строй в результате войны не только проявил себя как более «жизнеспособный и устойчивый», чем «несоветский», но и является «лучшей формой организации общества» и образцовым с точки зрения решения национального вопроса.7 Тогда же была определена задача «на ближайшее будущее» - восстановить пострадавшие от войны районы, довоенный уровень промышленного и сельскохозяйственного производства, «... а затем превзойти этот уровень в более или менее значительных размерах». Планы «на более длительный период» были выражены количественно - в достижении ежегодного производства до 50 млн. т чугуна, до 60 млн. т стали, до 500 млн. т угля и 60 млн. т нефти.8

Основой этих и последующих заявлений советских вождей послевоенного восьмилетия (показателен в этом отношении доклад Г.М. Маленкова XIX съезда партии о работе ЦК, в котором повторялись все основные мысли из сталинских выступлений9), которые затем тиражировались пропагандой, был идеологический инструментарий, широко применявшийся уже с конца 1930-х гг. Ядром его является тезис о «победе социализма» в СССР и «вступления в полосу завершения строительства социалистического общества и постепенного перехода к коммунистическому обществу».10

Борьба за землю

История послевоенной деревни - это история общества, пытавшегося исподволь осуществить свои представления о справедливом землепользовании. Особенное значение борьба за землю имела для крестьянского двора. Приусадебный участок, которым по закону колхоз наделял крестьянскую семью на условии отработки ее трудоспособными членами обязательного минимума трудодней, являлся основой формирования значительной части натуральных и денежных доходов для подавляющего большинства сельского населения. В начале 1950-х годов в Нечерноземье поступления от личного хозяйства в совокупном доходе колхозной семьи доходили до 70%. В 1953 в Центральном районе РСФСР они равнялись 51,9% (от колхоза - 20,2%).1 Из доходов от ведения личного хозяйства крестьяне уплачивали государству обязательные поставки сельхозпродуктов, денежные налоги и займы, размеры которых в послевоенные годы неоднократно увеличивались.

Выполнение обязательств перед государством для многих подворий было непосильной задачей. Между тем, размеры приусадебных участков, установленные местными органами власти по районам, исходя из норм, рекомендованных Примерным Уставом сельхозартели (1935г.) (0,25-0,5га, а в отдельных районах - до 1га) , оставались неизменными. Сглаживание несоответствия между законодательно провозглашенным «подсобным» характером личного хозяйства и его фактически ведущей ролью в формировании доходной части бюджета колхозного двора происходило путем многочисленных нарушений землепользования в колхозах.

Одним из них были «захваты», «самовольные прирезки» нескольких соток приусадебной земли. Еще до войны, в ходе реализации постановления ЦК ВКП (б) от 27 мая 1939г. «О мерах охраны общественных земель колхозов от разбазаривания» «излишки» «захваченной» земли на площади 1038,2 тыс. га были изъяты у 7782 тысяч колхозных дворов страны (41% их общего количества). Особенно большой процент дворов с «излишками» был установлен по ряду областей Центрального Нечерноземья: в Орловской - 81,9%, Смоленской - 82,9%, Калининской - 83,3%. «Захваты» продолжались и в военные годы.3

Новый импульс они получили после войны. Об этом свидетельствуют материалы проверок приусадебного землепользования в колхозах, ежегодно проводившихся в рамках осуществления постановления СМ СССР и ЦК ВКП (б) от 19 сентября 1946г. «О мерах по ликвидации нарушений Устава сельскохозяйственной артели». Их выборочность за ряд лет по отдельным областям, отсутствие единой системы показателей при учете установленных нарушений не позволяют сгруппировать эти данные в таблицы. Обзор статистики «захватов» дает следующую картину.

В Калининской области в 1946г. сплошной обмер 255697 приусадебных участков колхозников и 32388 участков рабочих и служащих, проживавших на территории колхозов, установил «расхищение» общественной земли на площади 5737га. Выборочная проверка правильности землепользования в 1947г. по 1156 колхозам (из общего их числа около 7500), выявила 3819га «захваченной» земли, в том числе 3178га земель приусадебного фонда и 641 га полевой земли. В 1948г. сплошной проверкой всех 7432 колхозов и дворов в них было установлено, что площадь «захватов» составляет 681га, в том числе 180га земель приусадебного фонда и 501га полевых земель. В обследованных в 1949г. 5710 колхозах было обнаружено 9342 случая «захвата» колхозной земли на площади 5101га. Весной 1950г. из обмеренных в 2398 колхозах 66387 участков «захваты» были установлены в 1722 случаях на площади 178га; в 1951г. было вновь выявлено 2668 случаев на площади 3333га, из них колхозниками 2008 случаев на площади 1694га. В 1952г. по результатам проверок 1764 из 1890 колхозов области, площадь «расхищенных» земель равнялась 6493га.4

В Рязанской области в 1946г. во всех 3862 колхозах было установлено 75993 случая незаконного увеличения колхозниками размеров приусадебного землепользования на площади 4908га (у 22,7% всех колхозных дворов), а всего приусадебные участки были увеличены в 95844 случаях на площади 6868га. В 1947г. обмер 69621 приусадебного участка в 2370 из 3886 колхозов области показал наличие «излишков» в 1181 колхозе у 13064 хозяйств (18,7%о) на площади 819га, в том числе у 10866 колхозных дворов - 630га и у 2198 хозяйств не членов колхозов - 189га. В 1948г. сплошная проверка всех 329423 приусадебных участков в колхозах зафиксировала «захваты» у 53172 хозяйств (16,4%о) на площади 3243га, из них 2678га «излишков» было у 46354 колхозных дворов и 565га - у 6818 хозяйств не членов колхоза. В 1951г. было установлено 6274 случая «захвата» земли колхозниками общей площадью 248,52га.5

Похожие диссертации на Крестьянство и власть в 1945-1953 гг.

Крестьянство и власть в 1945-1953 гг.: общественно-политическая жизнь и повседневность : По материалам областей Центрального Нечерноземья РСФСРКометчиков Игорь Вячеславович

Власть и советское крестьянство в 1945-1985 гг. : по материалам Поволжья и ПриуральяЧиркова Наталья Владимировна

Общественные настроения в послевоенной России, 1945 - 1953 гг.Зубкова Елена Юрьевна

Нижнее Поволжье в 1945 - 1953 гг. : Экономические и социальные проблемы послевоенного восстановления и развитияКузнецова Надежда Васильевна

Экономическая политика СССР в 1945 - 1953 гг. и ее влияние на уровень жизни населения страныВолынцев Виктор Арнольдович

Органы внутренних дел СССР в борьбе с преступностью (1945 - 1953 гг.)Жудик Алексей Юрьевич

Органы управления атомной промышленностью СССР 1945 - 1953 гг.Полунин Вячеслав Владимирович

Деятельность милиции по борьбе с преступностью и охране общественного порядка в 1945 - 1953 гг. : на материалах Нижнего ПоволжьяФедин Сергей Альбертович

Исторический опыт разработки и реализации государственной политики СССР по борьбе с уголовной преступностью в 1945–1953 гг. (на материалах Нижнего Поволжья)Федин, Сергей Альбертович

Повседневная жизнь городского населения Башкирской АССР в послевоенные годы : 1945 - 1953 гг.Туриянова, Ольга Николаевна