Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Концептуальные основы подходов сша и россии к большому ближнему востоку после «холодной войны»: точки совпадений 29
1.1. Концептуально-теоретическое обоснование российской политики на Ближнем Востоке: от противостояния с США — к сотрудничеству 30
1.2. Ближневосточный вектор внешнеполитических доктрин США: ретроспективный взгляд 43
1.3. Точки совпадения концептуального видения в России и США проблематики ББВ 60
Глава II. Эволюция и имплементация ближневосточных стратегий россии и США после «холодной войны»: точки расхождений 70
2.1. Россия: от «демократического партнерства» к многовекторности 70
2.2. США: концептуальная преемственность по периметру ББВ 76
2.3. Точки расхождения: Сирия, Ирак, Иран, Центральная Азия и Закавказье 82
Глава III. Борьба с терроризмом и ближневосточные стратегии России и США 132
3.1. Антитерроризм и внешняя политика США 134
а) Историческая ретроспекция 134
б) Стратегия национальной безопасности: контентный анализ 140
в) Внешняя политика — между Госдепом и Пентагоном: структурно-функциональная реорганизации системы управления 148
3.2. Антитерроризм — системообразующий фактор ближневосточной политики США. 158
а) Идеологические платформы, группы влияния 158
б) Попытки формирования двухпартийной платформы внешней политики Дж. Буша-мл. 174
в) Афганистан как приоритетный объект антитеррористических усилий США 181
3.3. Фактор антитерроризма во внешней политике России 196
а) Антитерроризм и Концепции внешней политики Российской Федерации 199
б) Место и роль МИД РФ в общенациональной системе антитеррора (фактор Чечни) 211
в) Фактор антитеррора в политике России на постсоветском пространстве (Центральная Азия и Закавказье) 221
3.4. Антитерроризм как поле взаимодействия и соперничества России и США (сравнительный анализ) 241
а) Концептуальное восприятие террористической угрозы в США и России: сходства и различия 242
б) Россия: антитеррор и геополитика 244
в) США: антитеррор и геополитика 250
Глава IV. Энергетический фактор в ближневосточной стратегии США и России 263
4.1. Фактор нефти в ближневосточной политике США 267
а) Нефтяные корпорации и политический истеблишмент США 268
б) США и арабские страны ОПЕК 272
в) Вторжение США в Ирак и проблема нефти 282
г) Перспективы снижения зависимости США от арабской нефти 288
4.2. Энергодипломатия России на Ближнем Востоке: цели и средства 294
а) Энергодипломатия — новая функция МИД РФ 294
б) Цели и средства энергостратегии РФ на Большом Ближнем Востоке 299
в) Российский прорыв в Персидский залив 306
г) Россия стремится усилить позиции в энергосфере Ирана 312
д) Россия и традиционные арабские партнёры: взаимодействие в сфере энергетики 318
4.3. Каспий и Центральная Азия: энергоконкуренция России и США возрастает 338
а) Регион ЦАЗ: зона противоречивых интересов России и США 339
б) Война в Грузии как фактор обострения российско-американских отношений 345
в) Противоречия проектов энергомаршрутов 355
4.4. Россия - США: возможности энергодиалога сохраняются 359
Заключение 366
Библиография 395
- Концептуально-теоретическое обоснование российской политики на Ближнем Востоке: от противостояния с США — к сотрудничеству
- Россия: от «демократического партнерства» к многовекторности
- Афганистан как приоритетный объект антитеррористических усилий США
- Нефтяные корпорации и политический истеблишмент США
Введение к работе
Окончание «холодной войны» большинство россиян и политических экспертов в первую очередь воспринимают как процессы, происходившие между державами-грандами (прежде всего США и СССР) на европейском пространстве. Это резкое снижение уровня прямой военной угрозы для нашей страны в результате ликвидации блокового противостояния в Европе, достижения договорённостей с США по военно-стратегической проблематике, преобладание новых политико-идеологических установок («новое мышление»). Между тем, усиление взаимопонимания между руководством США и СССР в контексте окончания «холодной войны» избавило наши страны от рисков если и не прямого столкновения на Ближнем Востоке (что также нельзя было исключать), то от усиления конфронтации в результате глубокого и предельно затратного (особенно для СССР) вовлечения в конфликтные ситуации в этом регионе на стороне своих сателлитов. По нашим оценкам, усиление эскалации этих конфликтов представляло даже больший риск прямых локальных (а, может быть, и не только локальных) столкновений США и СССР, чем устойчиво стагнировавшее противостояние двух блоков в Европе. Именно поэтому окончание «холодной войны» знаменовало новый этап для региона Ближнего Востока, этап ликвидации угрозы полномасштабных военных столкновений по сути двух противостоявших региональных подсистем, контролировавшихся соответственно Соединёнными Штатами (группы умеренных арабских государств) и Советским Союзом (группы радикальных арабских государств и экстремистских организаций).
В силу стечения ряда обстоятельств и факторов завершение «холодной войны» на глобальном уровне совпало с резким обострением обстановки на Ближнем Востоке, вызванным агрессией Ирака против Кувейта в августе 1990 г. С уверенностью можно сказать, что если бы не уже утвердившиеся к тому моменту дух взаимопонимания и стремление Москвы и Вашингтона к взаимодействию, то иракская агрессия вполне могла спровоцировать более масштабный взрыв в регионе, когда США и СССР вряд ли смогли бы уклониться от косвенного участия в боевых действиях. Совместные же усилия наших двух стран в преодолении последствий этой агрессии обусловили формирование новой системы отношений в регионе, практически сведя на нет риски масштабного военного взрыва между главными в прошлом антагонистами— Израилем и арабскими странами. Развернувшийся в 90-е годы мирный процесс под эгидой коспонсоров — США и России- в целом ввел данное многолетнее противостояние в политико-дипломатическое русло. Риски возникновения боевых действий между Израилем и любым соседним с ним государством практически сведены на нет. Субъектом обострения положения в этой части региона стали экстремистские группировки типа ХАМАС в Палестине и «Хизбалла» в Ливане. Как показали ход и результаты ограниченных столкновений между этими группировками и Израилем в 2006 и 2008 г., экстремисты не пользуются поддержкой ведущих арабских государств. Более того: в политическом, идейном и финансовом аспектах ХАМАС и «Хизбалла» откровенно блокируются с соперником умеренных арабских стран в регионе- Ираном, не находя союзников и спонсоров среди арабских режимов (кроме частично Сирии).
Таким образом, можно говорить о возникновении новой функциональной подсистемы на Ближнем Востоке в составе умеренных арабских государств и Израиля, ориентированной на противодействие факторам экстремизма и терроризма. И хотя эта подсистема не формализована (то есть, не вписана в формально признанные ассоциативные рамки), для удобства её целесообразно в дальнейшем называть «ближневосточной системой», поскольку она включает в себя ведущие арабские государства и Израиль, а другие элементы формальной системы в регионе в виде объединений групп государств и Лиги арабских государств не являются достаточно дееспособными, не противостоят этой подсистеме и не позиционируют себя как её конкурентов. Важными внешними участниками этой ближневосточной системы утвердили себя Соединённые Штаты и Россия. От степени их кооперативности в регионе прежде всего в вопросах безопасности и преодоления конфликтов зависит уровень и динамика функционирования данной системы.
Следствием же распада СССР стало возникновение качественно новой ситуации в соседствующем с традиционным Ближним Востоком регионе
Центральной Азии и Закавказья (ЦАЗ). Исходя из многих цивилизационно исторических и социально-экономических параметров, можно говорить о сходстве ЦАЗ с собственно Ближним Востоком (фактор ислама, традиционалистские формы правления, уровень экономического развития и жизни населения, а также наличие огромных запасов углеводородов, что формирует соответствующий тип экономик). Общей для Ближнего Востока и ЦАЗ остаётся и главная угроза, проистекающая из исламистского экстремизма и терроризма. Таким образом, по большому счету элиты в обоих регионах решают две основные группы задач, которые определяют их политико-стратегическое позиционирование: а) противодействие исламистскому терроризму и б) обеспечение надежных способов производства и сбыта (транспортировки— для стран-транзитеров) углеводородов. Такая оценка ситуации позволяет нам согласиться с правомерностью введённого в последнее время в политологический оборот термина Большой (Расширенный) Ближний Восток (ББВ - Greater Middle East), который можно использовать для обозначения общих характеристик стран обоих регионов. Вместе с тем необходимо, на наш.взгляд, четко фиксировать различную природу как внутриполитических процессов в обеих частях ББВ, так и характера межгосударственных отношений в этих регионах. .
Подчеркнём в этой связи, что процесс формирования региональной системы отношений на пространстве ЦАЗ еще не завершён. Процесс эт от сложен и противоречив - в силу как многовекторности проявления базоволго экономического интереса данных государств, связанного с добычей и транспортировкой энергоресурсов (никто не хочет зависеть от одного рыьзгхса сбыта и ограниченных маршрутов трубопроводов), так и противоречив » интересов присутствующих в регионе держав-грандов (России, Китая: и США). Какой окажется конфигурация согласования базовых экономических и военно-политических интересов и установок государств региона в сочетании с геополитическими установками грандов - это покажет время.
Актуальность и новизна настоящей работы определяются сохраняющейся остротой положения в конфликтных зонах традиционного Ближнего Востока (Ирак, Иран, палестино-израильское направление Израиль - Сирия), возникновением конфликтных узлов на пространстве Ц \з (Афганистан, вокруг Грузии), а также обострением ситуации в регионе Ц \з в аспектах безопасности и энергетики. Такие жизненно важные х ля государств региона вопросы, как прокладывание трубопроводных маршрутов для сбыта их углеводородов и противодействие исламистскому экстремизму™ и терроризму, остаются также важными задачами внешней политики С1Ш\ и России, провозгласивших, в частности, регион ЦАЗ зоной своих «жизненных интересов». Актуальность этого внешнеполитического вектора возрастает как применительно к России, так и Соединенных Штатов - особенно в свете установок новой администрации Барака Обамы на перенос центра тяжестн в борьбе с терроризмом на Афганистан. Анализ базовых элементов формирующих внешнеполитические установки двух стран, представляется принципиально важным в наши дни, когда в подходах России и СПІД к данной проблематике проявляется больше расхождений, чем элементов согласия. Эти расхождения сказываются как в сфере энергетики (базовые установки трактуются в противоположном ключе), так и в том, что касается концептуальных посылов, определяющих усилия сторон в борьбе с терроризмом.
-10 Заметим, что отдельные аспекты влияния энергетического фактора на внешнюю политику США и России достаточно плодотворно исследуются российскими и американскими учеными. В большинстве их работ, однако, речь идет скорее о так называемой «энергетической дипломатии», т.е. целенаправленных усилиях внешнеполитических ведомств обеих стран по достижению конкретных целей в энергосфере стран ББВ, а не о влиянии энергетического фактора на общую стратегию США и России. Почти в той же мере это относится и ко многим работам по проблемам борьбы с терроризмом: предметом большинства исследований в них остается комплекс усилий внешнеполитических ведомств по противодействию возникающим для обеих стран террористическим угрозам, а не влияние фактора антитеррора на формирование и осуществление внешнеполитических стратегий США и России на пространстве ББВ. Важно учесть, что если энергодипломатия становится устойчивым элементом реализации внешней политики двух стран, то значимость фактора антитеррора как элемента внешней политики в отдельные периоды заметно колеблется. Тем более, что углубленный анализ этой проблематики приводит к выводу о том, что на концептуальном уровне проявляются существенные различия в трактовке феномена терроризма истеблишментами США и России.
Таким образом, к новизне данной работы следует отнести попытку комплексного анализа факторов энергетики и антитерроризма в их взаимосвязи как основополагающих элементов внешнеполитических стратегий США и России на пространстве ББВ — как на концептуальном уровне, так и на уровне реализации этих стратегий. Востребованность такого исследования связана, в частности, с необходимостью поиска обоснованных точек соприкосновения стратегий двух стран на ББВ при соблюдении их базовых интересов.
Различные аспекты отношений между США и СССР/Россией в связи с проблематикой Ближнего Востока основательно изучали историки и политологи, военные специалисты и конфликтологи, экономисты и юристы -11 международники. Однако большая часть имеющихся исследований сфокусирована на анализе конкретных конфликтов или даже их отдельно взятых аспектов. При этом большая их часть имеет скорее историческую значимость, поскольку охватывают главным образом период до окончания «холодной войны». В результате в последнее время сказывается дефицит исследований как современных проблем традиционного Ближнего Востока в увязке с его «расширением» (т.е. с Центральной Азией и Закавказьем), так и проблематики российско-американских отношений в данном конкретном контексте. Обращаясь к данной теме, нельзя не отметить фундаментальные работы таких видных российских исследователей, как Е.М. Примаков, Г.И. Мирский, А.А. Дынкин, В.В. Наумкин, И.Д. Звягельская, А.Д. Малашенко, А.А. Игнатенко, А.Д. Воскресенский, А.В. Федорченко и других. Ценными для диссертанта стали труды по истории и внешней политике США таких ведущих исследователей как Г.А. Арбатов, СМ. Рогов, Э.А. Иванян, В.А. Кременюк, В.Н. Гарбузов, А.И. Уткин, Т.А. Шаклеина, В.А. Никонов, С.А. Караганов., СВ. Кортунов и А.В. Кортунов. При разработке теоретической базы диссертант опирался на исследования Э.Я. Баталова, А.Д. Богатурова, А.А. Кокошина, В.А. Кременюка, М.М.Лебедевой и ряда других российских ученых. Важный вклад в изучение российско-американских отношений внесли и американские исследователи, такие, как Э. Лейк, А. Коэн, Н. Злобин, К. Райе, М. Макфол, Д. Сайме, П. Сандерс, Б. Аллен, Г. Алперовитц, 36. Бжезинский, Дж. Бреслауэр, С. Бялер, Дж. Гэддис, Р. Джервис, А. Джордж, Д. Йергин, Дж. Кеннан, Г. Киссинджер, Р. Легволд, М. Мандельбаум, Дж. Най, Р. Пайпс, У. Таубман, С Тэлботт, Р. Холлоуэй, М. Шульман, Г. Эллисон, и мн. др. Рациональные взгляды на проблемы Ближнего Востока и Центральной Азии отражены в работах таких видных американских исследователей как Э. Кордсмен, А. Бэрк, Р. Перл, Д. Плетка, Р. Хаас, Дж. Кэмп, Дж. Филипс и другие.
С особым вниманием автор изучал также работы, написанные в мемуарном и аналитическом жанрах ведущими политиками США и СССР/России последних двух десятилетий, видными общественными деятелями, военноначальниками, чиновниками и экспертами, имевшими непосредственное отношение к изучаемым событиям и процессам. Это книги и статьи М.С. Горбачева, Е.М. Примакова, И.С. Иванова, Б. Клинтона, У. Кларка, М. Олбрайт, Дж. Тенета.
Хорошо разработаны в исследовательской литературе взаимоотношения между США и СССР/Россией в таких областях, как военно-стратегический баланс, региональные конфликты, торгово-экономические и научно-технические связи, отношения бизнес-сообществ. Вместе с тем до сих пор не было научного труда, предлагающего комплексный анализ факторов энергетики и антитерроризма в их взаимосвязи как основополагающих элементов внешнеполитических стратегий США и России на пространстве ББВ - как на концептуальном уровне, так и на уровне реализации этих стратегий. Востребованность такого исследования связана, в частности, с необходимостью поиска обоснованных точек соприкосновения стратегий двух стран на ББВ при соблюдении их базовых интересов.
Концептуально-теоретическое обоснование российской политики на Ближнем Востоке: от противостояния с США — к сотрудничеству
Важнейшей особенностью противостояния СССР и США на Ближнем Востоке был его опосредованный характер: происходило оно де-факто не напрямую, как в Европе, где были размещены огромные воинские контингенты на территории стран - союзниц по военно-политическим блокам НАТО и Варшавского договора, а через страны-сателлиты обеих сверхдержав. С учетом этого главным политико-теоретическим обоснованием стратегии и тактики действий советского руководства на Ближнем Востоке служила единая и, по сути, неменявшаяся на протяжении «холодной войны» концепция «Помощи СССР свободолюбивым арабским народам в их борьбе против мирового империализма и его союзника сионизма». Эта формула в практически неизменном виде сохранялась в документах всех съездов КПСС на протяжении 50-80-х годов, обосновывая оказание советским руководством всемерной (политической, военной, экономической) помощи лидерам тех арабских стран, которые проявляли и доказывали на деле готовность воевать с Израилем, а также ограничивать политико-экономическое влияние США в своих странах. В результате СССР получил возможность оказывать воздействие и во многих случаях контролировать главным образом радикальные режимы и военно-политические группировки в регионе, настроенные на военные методы борьбы с Израилем и его главным союзником— Соединенными Штатами.
Эта концепция и воплощенная на ее основе практическая политика ограничивали возможности влияния СССР в умеренном сегменте арабского мира. Так, один из многолетних разработчиков советской политики на Ближнем Востоке К.Н. Брутенц справедливо отмечал в своих воспоминаниях следующее: «Мы переоценили созидательный потенциал арабских националистов, вставших у государственного руля, свою способность оказать на них политическое и идеологическое воздействие. И здесь мы были ослеплены гулявшим среди них социалистическим поветрием, часто не понимая его характера»10.
С начала 90-х годов Москва в своей ближневосточной политике отказывается от советской концепции поддержки освободительных движений и политического соперничества с США— на смену ей приходит концепция политического взаимодействия с США в урегулировании конфликтов в регионе, а также существенного усиления прагматического подхода во взаимодействии с арабскими странами и Израилем на рыночной основе.
В отличие от США, где корректировка концептуально-теоретической базы внешней политики вообще и на ближневосточном направлении, в частности, обычно происходит «в плановом режиме» в контексте смены администрации (республиканцы— демократы), упомянутая трансформация ближневосточной концепции СССР/России произошла в достаточно экстремальной ситуации в последние годы пребывания у власти в Советском Союзе Михаила Горбачева11.
Толчком для теоретического переосмысления подхода Москвы к Ближнему Востоку стала совершенная в августе 1990 г. агрессия режима Саддама Хусейна против Кувейта, оккупация Ираком этой соседней страны. Разработка новой концептуальной основы СССР в отношении ближневосточных проблем стала, таким образом, реакцией на конкретную кризисную ситуацию. Эта реакция была оформлена в разработанных в экстренном порядке документах- Совместном заявлении министра иностранных дел СССР Эдуарда Шеварднадзе и госсекретаря США Джеймса Беккера (от 1 августа 1990 г.) по Ираку и последовавшими вскоре за этим заявлением резолюциями Совета безопасности ООН по Ираку, основные положения которых тщательно прорабатывались совместными усилиями советской и американской дипломатии. Апробированная на иракском кризисе формула политического взаимодействия СССР/России с США на Ближнем Востоке получила продолжение в виде механизма коспонсорства урегулирования арабо-израильского конфликта (это произошло на Мадридской мирной конференции в ноябре 1991 г.). Изменение концептуального видения и подхода к Ближнему Востоку ярко выразилось и в принятом в середине 1991 г. решении советского руководства (при деятельном участии Михаила Горбачева) восстановить дипломатические отношения с Израилем, разорванные Москвой в июне 1967 года.
Обеспечив таким образом сохранение своей политической роли в ближневосточных делах (уже не в противовес Соединенным Штатам, а во взаимодействии с ними и благодаря в значительной мере их готовности играть ведущую роль посредника в урегулировании основных конфликтов), главный акцент в своей практической политике в регионе Россия делала на трансформацию торгово-экономических отношений с арабскими партнерами на рыночной основе. Отбросив идеологические ограничители, Россия начала прилагать усилия для проникновения в ранее закрытые для СССР арабские монархии Персидского залива, включая Саудовскую Аравию. При этом важно подчеркнуть, что данная трансформация целей и содержания внешней политики на ближневосточном направлении практически не оформлялась в виде основополагающего документа по целому ряду причин, одна из которых— стремление руководства РФ и МИДа избежать критики столь радикального разворота на Ближнем Востоке со стороны российских левых и национал-патриотов, которые стремились представить новую политику в данном регионе как «доказательство предательства интересов России и работы на интересы США там». Уместно напомнить, что одним из лозунгов сторонников ГКЧП в августе 1991 г. был призыв к солидарности с Саддамом Хусейном, режим которого весной того же года потерпел военное поражение от международной коалиции под руководством США с ограниченным участием России («Буря в пустыне»). Можно отчасти согласиться с российским исследователем А.Д. Богатуровым, который пишет, что в тот период (1992-1993 гг.), «российское руководство избегало ясно обозначать свои национальные интересы в сфере внешней политики, отождествляя их с интересами демократических стран, «сообщества мировых демократий» в целом. Москва настойчиво убеждала зарубежных партнеров — несмотря на их недоверие - признать, что в поддержке инициатив западных стран и состоит внешнеполитическая цель Российской Федерации» . Подобная оценка представляется достаточно спорной, но и показательной: приведенное правильное, на наш взгляд, понимание сути и вектора процесса трансформации внешней политики вместе с тем не учитывает такие «частности», как характеристику внутриполитической ситуации в России того времени, что приводит к не менее спорному выводу. В целом же приведенная цитата свидетельствует как о субъективности приведённой оценки, так и отражает объективно уязвимую ситуацию руководства РФ и ее МИДа в том, что касается формулирования концептуальных положений внешней политики РФ в тот период. Важно подчеркнуть особую роль внешней политики в период перехода страны от одной политико-экономической системы к другой. В этот период, справедливо отмечает российский исследователь Н. Косолапов, «именно внешняя политика демонстрирует миру характер и направленность происходящих в стране перемен и, что важнее, обеспечивает внешние условия, дающие возможность продолжить и развить внутренние преобразования» .
Россия: от «демократического партнерства» к многовекторности
С формальной точки зрения системно-концептуальное обоснование современной политики России на пространстве Большого Ближнего Востока началось в основном с появлением Концепции внешней политики РФ в 2000 г. Ее оглашение означало систематизацию целей, задач и результатов проводившейся на протяжении предшествовавшего десятилетия (90-х годов) мероприятий по радикальной трансформации советской политики в этом регионе. По своему содержанию и по хронологии этот процесс трансформации можно подразделить на два этапа, в значительной мере олицетворявшихся двумя главами российского МИД - Андреем Козыревым (1991-1995 гг.) и Евгением Примаковым (вторая половина 90-х годов).
По сути же, основные направления новой ближневосточной политики России были заложены в последние годы правления президента Михаила Горбачева и первые годы существования независимой России. Это а) отказ от идеологического базиса политики советских времен; б) восстановление и сохранение баланса отношений как с арабскими странами, так и с Израилем; в) ставка на урегулирование конфликтов в регионе во взаимодействии с США; г) расширение географии политического присутствия России в регионе; д) углубление взаимодействия со всеми странами региона (включая ранее недоступные арабские монархии Персидского залива) в экономической сфере, причем исключительно на рыночных принципах. В 90-е годы упомянутые элементы трансформации российской политики на ББВ не были оформлены в виде публичного документа концептуально-стратегического характера. Но все они в том или ином виде повторялись в публичных выступлениях высших чиновников МИД РФ. С учетом же критики этой политики со стороны так называемых национал-патриотических сил в публичное пространство сам министр А.В. Козырев и его окружение вводили достаточно упрощенные формулировки целей внешней политики РФ типа «достигнуть мирного разрешения многолетнего конфликта», «восстановить связь с бывшими нашими соотечественниками в Израиле» или, как сам Козырев заявил перед своим первым визитом в страны Персидского залива в 1992 г., «сделать Ближний Восток дружественным для России»45. Постоянным в лексиконе руководства МИД РФ оставался тезис о «демократическом партнерстве», который был на деле краеугольным камнем концептуального видения внешней политики РФ в то время. Так, например, в 1994 г. А. Козырев писал: «Партнёрству нет альтернативы. Отказ от него означал бы, скорее всего, потерю исторического шанса на решение двуединой задачи: формирование открытого миру демократического российского государства и превращение неустойчивого постконфронтационного мира в стабильный и демократический»4 . Сменивший же Андрея Козырева в 1996 г. Евгений Примаков прежде всего привнес новую стилистику и риторику во внешнеполитический дискурс, на практике поначалу мало что изменив в ближневосточной линии российского МИД (кардинальные изменения отвергались президентом Б. Ельциным). Вместе с тем, подчеркнем, что назначение Е. Примакова в значительной мере соответствовало новому этапу развития внешней политики РФ, когда возникла потребность привести в соответствие наработки МИД предыдущего этапа с государственными интересами, формулировавшимися обновлявшейся властной элитой, ставившей своей задачей поддержание стабильности в обществе и укрепления государства. Предложенное Е. Примаковым концептуальное видение во многом основывалось на критике внешнеполитического мышления, которому следовал его предшественник. Многие альтернативные положения предлагались Примаковым еще в качестве главы Службы внешней разведки. Так новый министр, судя по его высказываниям, скептически оценивал возможность полноценного сотрудничества с противниками времён «холодной войны», рассматривал постсоветское пространство как зону соперничества с Западом, считая, что США и Евросоюз стремились подорвать влияние России в зоне её особых интересов. По мнению нового главы МИД, несмотря на прекращение политико-идеологической конфронтации, интересы России по-прежнему несовместимы с интересами США или других ведущих западных государств. «Мы все в руководстве СВР, - писал Примаков, — хорошо представляли себе, что с окончанием «холодной войны» понятие противник не исчезнет. Руководители ряда западных стран действуют с целью не допустить особой роли России в стабилизации обстановки в бывших республиках СССР, сорвать развитие тенденций на их сближение с Российской Федерацией» .
Тем самым с 1996 г. российская внешняя политика вступила в новую фазу. По оценке известного российского исследователя Юрия Фёдорова, «ориентацию на постепенное сближение с Западом сменили целенаправленные попытки МИД РФ ограничить влияние США, НАТО и евроатлантической цивилизации в целом. Для создания системы противовесов Америке была сделана ставка на развитие «особых отношений» с Францией, Германией и особенно с Китаем. Среди приоритетов российской внешней политики заметно возросла роль таких режимов, как иранский и иракский» .
В регионе традиционного Ближнего Востока сама фигура Е. Примакова, известного и опытного арабиста, вызывала оптимизм в тех кругах арабской политической элиты, которые традиционно видели в СССР противовес влиянию США и, соответственно, считали, что Россия в начале 90-х годов якобы резко сократила свою политическую роль на Ближнем Востоке, «развернулась в сторону Израиля», «отказалась от политической поддержки арабов» и т.д. Часть заявлений нового главы российского МИД вызывала беспокойство руководства Израиля, которое на высоком уровне в частных беседах выражало его президенту Борису Ельцину. Акцентировавшиеся же Примаковым в публичном пространстве идеи «многополярности, многовекторности внешней политики РФ», ее «равноудаленное от основных центров силы», «важности азиатского вектора наряду с европейским» создавали консенсус политических элит в России в оценке внешней политики страны, становились ее внешними характеристиками. Это и создало в конечном счете политико-психологические и внутриполитические условия для формулирования в 2000 г. (уже президентом Владимиром Путиным) официального документа — Концепции внешней политики Российской Федерации.
Новая стилистика Е. Примакова, предполагавшая акцент на дистанцировании России от США на Ближнем Востоке, на практике не слишком сократила наработанного потенциала взаимодействия между Москвой и Вашингтоном в этом регионе.
Афганистан как приоритетный объект антитеррористических усилий США
В разгар президентской кампании летом 2008 г. команда демократа Барака Обамы сделала акцент на необходимости смещения фокуса в борьбе против терроризма с Ирака на Афганистан, хотя сам сенатор Обама начал публично тестировать это предложение еще годом раньше1 4. Это решение, как представляется, было принято под воздействием двух основных обстоятельств. Первое- ситуация с безопасностью в этой стране начала заметно осложняться вследствие активизации группировок Талибан в южных и частично центральных районах. Второе- смещение фокуса в антитеррористической кампании было призвано усилить критику администрации Буша из-за «искажений» этой кампании, выражающейся в чрезмерной концентрации сил и средств на Ираке, с одной стороны, и заявить о намерении продолжить антитеррористическую борьбу, но «в правильном направлении», то есть сфокусировавшись на Афганистане. Тем самым команда Обамы стремилась представить в глазах общественности данную смену акцентов как придание нового импульса борьбе с международным терроризмом, развернуть ситуацию в конструктиве — через усиление борьбы с терроризмом, а не в негативе, как это делала команда предшественника Обамы по президентской гонке от демократов Джона Керри, почти голословно критиковавшего своего республиканского соперника Джорджа Буша в ходе кампании 2004 года.
О том, что именно Афганистан должен стать «центральным фронтом борьбы США с терроризмом», Обама заявил в ходе передачи «Лицом к нации» на телеканале «Си-би-эс» 20 июля 2008 г., которая транслировалась из Кабула, где он находился с визитом в рамках избирательной кампании 5.
Оценивая готовящуюся стратегию новой администрации США применительно к Афганистану, американские аналитики склонны увязывать эту проблематику в единый конфликтный узел с Пакистаном196. «После вывода войск из Ирака Афганистан станет главным местом противоборства. Война в Афганистане и вокруг него станет главным вызовом для США и их союзников. Афганистан и Пакистан смещаются в центр нашей борьбы с терроризмом», - так, в частности, оценивает новые приоритеты во внешней политике администрации Обамы Барри Дескер, один из ведущих американских военных экспертов по внешней политике США .
Во время утверждения в качестве госсекретаря в Конгрессе Хиллари Клинтон подчеркнула, что военная помощь Пакистану будет предоставляться в зависимости от реальных усилий правительства этой страны в деле закрытия тренировочных лагерей террористов, депортации иностранных боевиков, недопущении ситуации, когда Талибан и «Аль-Каида» используют территорию Пакистана как свою вотчину. По ее словам, США будут оказывать давление на правительство Афганистана с тем, чтобы оно покончило с производством наркотиков в стране, с коррупцией в администрации Карзая, а также противодействовало растущему влиянию Талибан198.
Показательно, что президент Обама сохранил на прежних постах как главу Пентагона (Роберт Гейтс), так и всех генералов, ответственных за проведение военных операций в Афганистане (в частности, главой Центрального командования остался генерал Дэвид Петреус). Главным же экспертом по афганской проблеме становится в администрации Обамы советник по национальной безопасности генерал Джим Джонс, который, будучи в начале 2000-х годов командующим объединенными силами НАТО, непосредственно руководил в 2001 г. созданием Международных сил по поддержанию мира в Афганистан (ISAF). По мнению многих американских аналитиков, именно Джонс, а не генерал Петреус и не госсекретарь X. Клинтон, будет оказывать решающее влияние на политику администрации в отношении Афганистана199.
Важные базы, маршруты и другие логистические элементы поддержки и снабжения операции в Афганистане находятся в странах Центральной Азии (Киргизия, Таджикистан, Узбекистан). Их значение постоянно возрастает по мере усиления нестабильности с американским транзитом в Афганистан через Пакистан (по двум маршрутам через Пакистан в последние годы поставлялось до 70 процентов грузов) вследствие активизации террористических группировок в приграничных с Афганистаном районах Пакистана. Взаимодействие с центральноазиатскими странами и Россией в связи с Афганистаном становится одним из важных элементов антитеррористической стратегии администрации Барака Обамы. Об этом впервые публично заявил вице-президент Джо Байден в своем выступлении на Мюнхенской конференции по безопасности 7 февраля 2009 года200.
О возрастающей важности для США поиска и утверждения альтернативных пакистанским маршрутов снабжения войск в Афганистане свидетельствует совместное решение двух администраций (Буша и Обамы) о направлении в середине января 2009 г. главы Центрального командования генерала Дэвида Петреуса по шести странам Центральной и Южной Азии. 20 января, то есть в день инаугурации Обамы, Петреус заявил, что ему удалось договориться о создании альтернативный маршрут по территории центральноазиатских соседей
Нефтяные корпорации и политический истеблишмент США
Имеющие свой основной интерес в странах Ближнего Востока американские нефтяные компании традиционно оказывают существенное влияние на политический истеблишмент США. Они традиционно и остаются одними из крупнейших спонсоров американской политики. Ряд нынешних руководителей США имеют опыт работы в сфере энергетики. Нефтяным бизнесом занимался и сам президент Джордж Буш-мл. Вице-президент США Дик Чейни долгое время руководил компанией «Halliburton», которая, в том числе, действует и на энергетическом рынке. Госсекретарь США Кондолиза Райе ранее входила в Совет Директоров компании «Chevron» и т.д.
Американский исследовательский Центр реактивной политики (Center for Responsive Politics - CRP), изучающий финансовые потоки пожертвований политическим структурам, подсчитал, что в 2004 г. нефтяные и газовые компании предоставили 7274,5 тыс. долларов кандидатам и политическим партиям, участвовавшим в выборах в Палату представителей, 5748 тыс. долларов из данной суммы было предназначено для кандидатов Республиканской партии. Демократам досталось намного меньше — 1525 тыс. долларов. Средняя величина пожертвований в пользу республиканцев составила 25780 долларов, в пользу демократов— 9301 долларов. Кандидатам, претендовавшим на место в Сенате в общей сложности было выделено 2493,7 тыс. долларов. Республиканцы получили 1638,5 тыс. долларов, демократы - 850 тыс. долларов. Средняя величина пожертвований республиканцам составила 35619 долларов, демократам- 25 023 долларов. Таким образом, большая часть пожертвований фирм, вошедших в «первую десятку», досталась республиканцам .
Истеблишмент Республиканской партии достаточно давно делает ставку на традиционные источники энергии, в то время как демократы активнее выступают за поддержку нетрадиционной энергетики и поиск альтернативных источников топлива. Тем не менее, некоторые другие компании, не вошедшие в число крупнейших спонсоров, выделили большие суммы и демократам. В число крупнейших спонсоров Демократической партии попали компания «Shell» (235,5 тыс. долл.), которая выделила 58% своих пожертвований Демократической партии. «Phoenix Oil & Gas» перечислила в копилку демократов 100% своих пожертвований (219 тыс. ДОЛЛ.) .
Республиканец Джордж Буш во время президентской кампании 2004 г. получил от нефтяников и газовиков 2,5 млн. долларов. Его главный конкурент на выборах демократ Джон Керри собрал из этих источников почти в 10 раз меньше— 282,5 тыс. долларов. В ходе кампании по выбору в конгресс в 2008 г. (одновременно с президентскими выборами) нефтегазовые компании выделили на нужды своих лоббистов 12,3 миллиона долларов, из которых 75% средств были предоставлены в избирательные фонды кандидатов от Республиканской партии. Так, 9 из 10 кандидатов-получателей этих фондов, лидировавших в гонке в сенат, и 8 из 10 таковых в Палату представителей оказались членами Республиканской партии . В ходе же избирательного цикла в конгресс в 2006 г. эти компании предоставили в избирательные фонды сумму порядка 20 миллионов долларов, получателями которых стали главным образом кандидаты-республиканцы (82%)-демократам досталось порядка 18%314. Барак Обама сделал одним из значимых слоганов своей избирательной кампании фразу «Я не беру денег от нефтегазовых компаний и вашингтонских, чтобы они не смогли блокировать грядущие перемены» . Однако есть информация, что немало жертвователей-индивидуалов в действительности вносили суммы из касс нефтегазовых компаний. В любом случае эти суммы, ставшие достоянием гласности, относительно невелики31 . По имеющимся данным, на конец лета 2008 г., когда Обама обозначил существенный отрыв в опросах от Маккейна, нефтегазовые компании начали активнее пополнять избирательный фонд кандидата-демократа: в целом же на тот период Маккейн получил от данных компаний сумму в 1,3 миллиона долларов, а Обама— 394 тысячи долларов. Так что и на сей раз «капитаны» данного сектора промышленности продемонстрировали устойчивость своих взглядов и симпатий— в пользу Республиканской партии.
Нефтяная индустрия находится на третьем месте по количеству общих финансовых пожертвований, произведенных компаниями, действующими во всех отраслях экономики. В 2004 г. бизнес перечислил политикам федерального уровня в общей сложности чуть больше 23,8 млн. долларов. На первом месте по общему количеству перечисленных денег находятся компании, действующие в сфере шоу-бизнеса и СМИ, общие пожертвования которых составили в 2004 г. более 30 758 тыс. долларов.
