Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Понятие индивидуализации в лингвистике 24
1.1. Значение в контексте семиозиса 24
1.2. Значение языковой единицы и проблемы языковой категоризации действительности 32
1.3. Лингвистические проблемы референции 41
1.4. Лингвопрагматические аспекты единичной референции 50
1.5. Выводы 67
Глава II. Указательная индивидуализация и собственные личные имена 70
2.1. Теоретические предпосылки исследования вопроса о значении личного имени 70
2.2. Специфика языкового значения личного имени 93
2.3. Антропонимическая индивидуализация как способ осуществления единичной референции 108
2.4. Отношение антропонима к категориям числа и артиклевой детерминации существительного 140
2.5. Выводы 150
Глава III. Полуаитропоним как языковое средство осуществления отождествляющей индивидуализации в тексте 157
3.1. Понятие полуантропонима 157
3.2. Диктема как сегментная составляющая текста и ее роль в передаче текстовой информации 165
3.3. Фактуальная и образная стилизации текста 168
3.4. Когнитивные процессы кластеризации и партикуляризации как основа идиолектно связанных текстовых функций полуантропонимов 174
3.5. Функционирование метонимических полуантропонимов в тексте 177
3.6. Метафорические полуантропонимы и их текстовые свойства 193
3.7. Выводы 204
Глава IV. Указательная индивидуализация и личные местоимения ...212
4.1. Понятие субъективности 212
4.2. Самосознание и самоидентификация индивида 219
4.3. Специфика местоимения как номинативной единицы 225
4.4. Выводы 25
Глава V. Полуместоимение как языковое средство осуществления отождествляющей индивидуализации в тексте 254
5.1. «Субъективированное» функционирование местоимения «я» в тексте 254
5.2. Функционирование прономеноидов первого и второго лица в тексте 268
5.3. Функционирование прономеноидов третьего лица в тексте 278
5.4. Выводы 281
Заключение 286
Литература 302
Список источников иллюстративного материала 344
- Лингвопрагматические аспекты единичной референции
- Антропонимическая индивидуализация как способ осуществления единичной референции
- Когнитивные процессы кластеризации и партикуляризации как основа идиолектно связанных текстовых функций полуантропонимов
- Самосознание и самоидентификация индивида
Введение к работе
Для современного этапа развития лингвистики характерно одновременное признание актуальности двух оппозиций: «человек — мир» и «говорящий — адресат». Первая оппозиция, раскрывающая категориальное членение человеком мира и определяющая его отношение к универсуму, имеет объективный характер. В основе второй оппозиции, возникающей в процессе общения, лежит отношение одного индивида к другому, поскольку ее образование предполагает конструирование «Я-субъектом» внешнего по отношению к нему объекта — ты/вы, т. е. Другого, представляющего собой своеобразное отражение «Я» говорящего.
Вопрос о характере взаимодействия данных оппозиций, обусловливающем специфику формирования и передачи человеком в процессе коммуникации своего личностного знания, занимает одно из центральных мест в науке о языке. Это объясняется тем, что от его конкретного решения зависит ответ на многие другие вопросы, имеющие первостепенную значимость. К их числу относятся такие проблемы, как выявление специфики основных способов языковой репрезентации различных типов знания, определение характера взаимообусловленности содержания и формы языковых единиц в процессе передачи человеком индивидуального знания, раскрытие семиологической специфики языковых единиц различных лексико-семантических типов, определение инвентаря когнитивно-коммуникативных стратегий говорящего, позволяющих ему при сохранении интерсубъективности высказывания передавать личностные смыслы и т. п.
Как известно, категориальная семантика, представляющая собой сеть обобщенных смыслов, создающих единую для данного народа картину мира, отличается относительной стабильностью: в ней превалируют логико-семантические отношения. Вместе с тем в рамках протекающего акта речи происходит мотивированная субъективация «объективных» значений языко-
5 вых единиц, поскольку любой речемыслительный акт регистрирует акт отражения мира конкретным субъектом познания (Брушлинский 1996: 344-347; Кривоносов 1996: 492-497; Марков 1997: 372; Бенвенист 1998: 104-105; Гу-ревич 1998: 34; Степанов 1998в: 373-377; Блох 20006: 6; Бюлер 2000: 74-80 и др.). Это означает, что субъективность является ингерентным свойством функционирующего языка в целом, а не только дейктических единиц, употребление которых непосредственно детерминируется координатами «я -здесь - сейчас», поскольку «и речь, и познание являются различными видами активности одного и того же субъекта, а потому инициируются, осуществляются и координируются именно в субъекте и субъектом в ходе взаимодействия с миром» (Брушлинский 1996: 16).
Способность говорящего представлять себя в качестве субъекта, находящая выражение в присвоении им языка на момент речи (Бенвенист 1998: 292-296; Степанов 1998в: 13; Арутюнова 1999: 647-649), обеспечивает реальность индивидуального «Я»: «Я-субъект» выступает организатором пространственных, временных, гносеологических и прагматических отношений, которые получают конкретное определение только в условиях протекающего акта речи. Вследствие этого современная научная парадигма строится на принципах когнитивного подхода к языку, предполагающего изучение способов языковой репрезентации различных типов знания (языкового и экстралингвистического, общего и индивидуального) в речевой деятельности людей - в процессе построения и интерпретации текста.
Необходимость обращения к когнитивной парадигме обусловлено тем, что она позволяет исследователю с достаточной полнотой раскрыть ценность деятельностного подхода к мышлению и знанию, которая заключается в том, что знание человека рассматривается как продукт мыслительной деятельности конкретного индивида, осваивающего бытие, в отличие от абстрактного наблюдателя, не теоретически, а духовно-практически, что и позволяет ему создать свою собственную картину мира (Леонтьев 1972: 100; Леонтьев 1975: 91; Брушлинский 1996: 343-346; Штелинг 1996: 5; Марков 1997: 14; Залев-
екая 1999: 98-100, 134 и др.). Оперирование понятиями когитологии (категориями, концептами, гештальтами, фреймами и т. п.) предполагает более глубокое, по сравнению с традиционным подходом, толкование действия механизма языкового отражения действительности, поскольку в рамках когнитивной парадигмы наука о языке предстает как учение о гносеологических аспектах речевой деятельности конкретного индивида, основой которой является процессуальный характер мышления.
Характерной чертой современного научного толкования понятия языковой личности является акцентирование ее интегрального характера, что обусловлено развитием системного подхода к изучению индивидуальности. Согласно современным философско-психологическим представлениям, человек есть уникальное интегральное воплощение дуализма духа и плоти, неповторимая личность, дорожащая своим «Я», своеобразное пересечение природного и социального, объективного и субъективного, холистического и дискретного, действительного и фантастического (Леонтьев 1975: 175-188; Ананьев 1977: 187-249; Слободчиков 1994: 21-38; Лэнг 1995: 29, 49, ПО; Брушлинский 1996: 13-15; Ланге 1996: 56-59; Мерлин 1996: 20-45; Clark 1996: 23-26; Deik-man 1996: 350-356; Хьелл, Зиглер 1997: 19-51; Степанов 1998в: 381-383; Ши-бутани 1998: 451-452; Арутюнова 1999: 647; Пеше 1999: 264 и др.).
Современное полифоническое толкование индивидуальности сложилось в результате развития антропологических наук, основные принципы которого были сформулированы еще в античности: признав отличительными свойствами человека его способность к языку и стремление к общественной жизни, античные философы придали антропоцентричности статус дистинктивной черты всех наук, изучающих человека.
В то же время актуальное для современного языкознания толкование человека как конкретного познающего индивида, живущего в своем уникальном мире, является следствием многовековой разработки различными философскими школами вопроса о сущности индивидуального бытия и способах его языкового отражения.
Рассмотрению проблемы единичного и общего уделялось много внимания еще в трудах первых древнегреческих философов, которые изучали вопрос о взаимосвязи общего и единичного в одном аспекте - с точки зрения определения конкретного вещества как формы существования в чистом виде общей сущности всех вещей (Аристотель 1975 — Т.1: 71, 983Ь, 20). Однако, начиная с пифагорейцев, в развитии философской мысли наметилось движение к выработке абстрактного понимания общего.
В учении Сократа уже содержались попытки раскрыть моменты взаимосвязи единичного и общего, общего и особенного. Определение характера данной взаимосвязи давало ключ к решению двух важных задач: обоснованию единства всех вещей и раскрытию диалектики общего и единичного (Платон 1998: 306-308).
Метод познания, разработанный Сократом, послужил источником развития понятийной (субъективной) диалектики, которая получила детальную разработку в учении Платона Афинского. Критикуя метафизические взгляды софистов, Платон признал относительность восприятия и наделил мышление функцией истинного познания, что оказало значительное влияние на последующее развитие учения о взаимосвязи общего и единичного (Платон 1998: 267-281; Платон 1999: 176).
Развивая сократовский метод познания и платоновский тезис о том, что именно сущее есть общее, познаваемое через понятие, Аристотель сумел преодолеть свойственный платоновской системе разрыв между миром идей и миром вещей. Он подчеркивал, что положение о единстве материи и формы в приложении к единичной вещи означает, что она, с одной стороны, выступает как материя, давшая (или способная дать) начало существованию других вещей, а с другой стороны, — как реализовавшая себя форма, т. е. как определенная вещь, имеющая свою специфическую сущность. Вследствие этого в аристотелевской трактовке каждая вещь одновременно предстает и как общее, и как отдельное (Аристотель 1975 —Т.1: 149-150, 187-191).
В дальнейшем разработка вопроса о специфике индивидуального бытия осуществлялась в рамках двух основных философских направлений - реализма и номинализма.
Значительный вклад в углубление номиналистической трактовки единичного сделал Дуне Скот, который полагал, что осуществление общей природы в единичных вещах происходит через определенные формы, являющиеся принципом индивидуализации: форма присоединяется к общей природе и индивидуализирует ее (Штекль 1912: 253; Шептулин 1973: 48). Признав индивидуальное совершенной и истинной целью природы, Д.Скот предвосхитил номинализм эпохи Ренессанса с его акцентом на неповторимость индивидуальности.
На стихийно-диалектический гуманистический характер философии Ренессанса большое влияние оказали идеи Николая Кузанского, который считал, что с бесконечным дано'И конечное, а вместе с общим и в нем самом — индивид. Вследствие этого в его толковании человек, будучи частью целого, в то же время предстал как некоторое новое целое целого, т. е. как индивидуальность (Кузанский 1979 — Т.1: 57-75, 259).
Развивая идеи Николая Кузанского о специфике индивидуальности, Дж. Бруно ввел понятие монады, которая, по определению, является вечно живой индивидуальной формой существования бесконечной сущности (Богута 1997: 329-332; Виндельбанд 1997: 311-314). Принцип бесконечной видоизменяемости единой сущности, проявляющейся в каждой отдельной вещи в особой форме, был положен в основу многих пантеистических учений эпохи Ренессанса.
Последующий этап в развитии философии, отражающий достижения естествознания на экспериментальных и математических основах, был связан с разработкой новых способов философского осмысления мира. Так, родоначальником естественнонаучной тенденции в философии выступил Ф.Бэкон, который считал, что общее закономерным образом проявляется через множество единичных вещей, поскольку общее, существующее в единичных вещах,
9 обусловлено существованием общих (одинаковых) форм, составляющих единство, скрывающееся за бесчисленными различиями качественно обособленных вещей (Бэкон 1978.—Т.2: 20, 83, 125-126).
Трактовка Ф.Бэконом взаимосвязи общего и единичного получила последовательное развитие в учении Т.Гоббса. Полагая, что каждая единичная вещь имеет как индивидуальные свойства, так и черты, объединяющие ее с другими единичными вещами, Т.Гоббс пришел к выводу о том, что общие имена являются единственной формой существования универсалий. При этом отличие индивидуального имени от общего имени он видел в том, что первое вызывает в сознании человека один-единственный образ определенной вещи, а второе может вызывать представление о любой вещи, входящей в круг вещей, к которым относится данное общее имя (Гоббс 1991— Т.2: 24). Признав абсолютную реальность единичного, Т.Гоббс сделал значительный шаг в сторону номинализма через абстрактное представление взаимосвязи единичного и общего.
Логическое завершение идея абсолютизации единичного получила в учении Г.В.Лейбница, ядром философской системы которого является «монадология». Определяя монаду как простую неделимую субстанцию, Г.В.Лейбниц подчеркивал, что именно простота монады обусловливает ее постоянную внутреннюю определенность: сохраняя свою качественную определенность, каждая монада представляет собой особый мир, своеобразное единство духовного и материального, и выступает как замкнутый в самом себе индивидуум, который в то же время есть своеобразное отражение универсума (Лейбниц 1982: 424).
Учение Г.В.Лейбница способствовало завершению поляризации взглядов по проблеме взаимосвязи общего и единичного, вследствие чего по данному вопросу сформировались две противоположные точки зрения. Сторонники первой из них (Т.Гоббс, Г.В.Лейбниц) отвергали самостоятельное существование общего и утверждали примат единичного (индивидуального). Приверженцы второй точки зрения (английские мистики 17-го века) исходили из
10 господства реально существующего общего, данного до единичных вещей и определяющего их сущность. Поскольку оба направления отличались крайней односторонностью и, следовательно, слабостью аргументации, перед философами встала задача преодоления ограниченности существующих взглядов на природу единичного и характер его взаимосвязи с общим.
Достижению этой цели, в значительной мере, способствовало учение Дж.Локка, который продолжил эмпирическую линию, начатую в английской философии Ф.Бэконом и Т.Гоббсом. Вслед за ними, Дж.Локк рассматривал взаимосвязь единичного и общего в вещах как взаимосвязь целого и его части, причем общее определялось им лишь как сторона (качество, свойство) реально существующих единичных вещей (Локк I960 —Т. 1: 94).
Принципы нового подхода к решению проблемы единичного и общего были разработаны в учениях И.Канта, Г.В.Ф.Гегеля и Л.Фейербаха.
В отличие от французских материалистов 18-го века, рассматривающих взаимосвязь общего и единичного с точки зрения бытия, И.Кант, следуя декартовской традиции признавать исходным пунктом философского рассуждения достоверность самого познающего «Я», в центр своего учения поместил субъекта. Полагая, что познание начинается с опыта, И.Кант считал, что суждения восприятия, сохраняющие отпечаток субъективности, переводятся в суждения опыта, имеющие всеобщий и необходимый характер, при помощи воображения. Поскольку общее, по Канту, представляет собой природное свойство человеческого сознания, существующее независимо от единичных предметов, в его толковании все предметы, данные человеку в представлении, выступают как сугубо единичные вещи (Кант 1994— Т.З: 40-43; Кант 1994.-Т.4: 72-87).
Критикуя односторонность кантовского толкования взаимосвязи общего и единичного, Г.В.Ф.Гегель подчеркивал, что «Я» не может выступать источником всеобщности и необходимости, поскольку всеобщность и необходимость присущи окружающему миру, а не субъективной деятельности самосознания. Раскрыв диалектический характер взаимосвязи всеобщего, осо-
бенного и единичного на уровне суждения, Г.В.Ф.Гегель показал, что суть процесса познания состоит в осуществлении перехода от внешнего (абстрактного) всеобщего к внутреннему (субстанциональному) всеобщему. В процессе развития суждения единичное поднимается до всеобщего через особенное, а всеобщее через особенное опускается до единичного. В итоге выявляется истинная природа единичного предмета, его соответствие некоторому понятию (Гегель 1970 — Т.1; Гегель 1972.- Т.З).
Против гегелевского толкования взаимосвязи общего и единичного выступил Л.Фейербах, который указывал, что общее не может существовать самостоятельно, отдельно от единичного, поскольку действительным бытием является индивидуальное бытие, а род представляет собой только предикат, свойство (Фейербах 1955.- Т.1: 173-174; Фейербах 1955.- Т.2: 625-626). По Фейербаху, общее объективно существует в единичных вещах в виде сходных общих свойств, которые человек посредством абстрагирования отвлекает от единичных предметов и превращает в самостоятельные сущности. Справедливо критикуя гегелевскую абсолютизацию общего и игнорирование единичного, Л.Фейербах сам пришел к абсолютизации единичного.
Диалектический метод Г.В.Ф.Гегеля был, как известно, развит и применен для объяснения действительности и ее отражения в мышлении К.Марксом и Ф.Энгельсом. Обосновывая мысль о том, что материя существует лишь через определенные, отдельные вещи, они подчеркивали, что каждая вещь имеет свою особую историю и вследствие этого обладает неповторимыми индивидуальными свойствами, однако, поскольку каждая вещь представляет собой лишь особую форму движения материи, все вещи имеют общие, повторяющиеся черты (Маркс, Энгельс.— Т.20: 561-562, 570).
Согласно современным диалектико-материалистическим представлениям, единичное и общее суть свойства отдельных предметов, неспособные существовать самостоятельно. При этом единичное и общее находятся в отдельном в такой взаимосвязи, которая позволяет им при определенных условиях
12 переходить друг в друга (Шептулин 1973: 121-123; Диалектический и исторический материализм 1988: 152-154).
Осуществляющийся в процессе познания переход от неопределенности к определенности предполагает выделение мыслью предмета познания. В этом отношении исходным моментом познания является установление качества познаваемого предмета, поскольку качественная определенность предметов раскрывается в процессах их отождествления и различения (Ленин.— Т.29: 301).
Что касается качественной индивидуализации отдельного, то она обусловливается наличием единичного в количественных соотношениях данного предмета. При этом проявление сущности через различные количественные и качественные отклонения, индивидуализирующие рассматриваемый предмет в целом, представляет собой явление. Соотношение сущности и явления выступает как соотношение общего и единичного, необходимого и случайного, повторяющегося и неповторимого (Шептулин 1973: 125-126).
Взаимосвязь понятий общего, особенного и единичного указывает на то, что понимание явления невозможно без осмысления того, что оно является реализацией некоторой общей основы. При таком толковании единичное предстает как обусловленная возможность, т. е. как единичное чего-то общего. Поскольку общее знание по отношению к менее общему знанию выступает как его гносеологическое обоснование, выделение в единичном общего выполняет объясняющую функцию. Это обусловлено тем, что при обобщении происходит наложение категориальной оппозиции «единичное — общее» на категориальную оппозицию «явление — сущность» (Зуев, Широканов 1988: 45). Вследствие этого взаимосвязь общего, особенного и единичного выступает как взаимосвязь сторон, присущих всем предметам данного класса, и сторон, присущих лишь части этих предметов. Поскольку вещь всегда есть единство общего, особенного и единичного, все предметы наряду с общими свойствами имеют особенные и единичные черты.
Таким образом, краткое рассмотрение истории разработки вопроса о сущности индивидуального бытия, о характере взаимосвязи общего и единичного в действительности и познании четко указывает на то, что каждая конкретная историческая эпоха принимает в качестве ведущего лишь одно из возможных его решений.
На современном этапе развития философии все толкования единичного и его взаимосвязи с общим предполагают учет закономерностей движения познания от явления к сущности, раскрытие диалектики отношений многообразных форм проявления сущности как некоторого единства, как системы развивающегося целого, а также выявление в процессе формирования у индивида знания основополагающего значения особенного.
Использование диалектического метода познания при изучении характера взаимодействия общего и единичного предоставляет исследователю возможность выйти за границы действия жестких категориальных сетей с их бинарными противопоставлениями и синтезировать конечное и бесконечное, субъективное и объективное, индивидуальное и общее, случайное и необходимое, что приводит к опосредованию и взаимообогащению противоположностей (Пригожий, Стенгерс 1986: 34-66; Марков 1997: 362). Философская рефлексия такого рода позволяет рассматривать познающего субъекта на фоне гетерогенности повседневной жизни без обращения к какой-либо универсальной понятийной или ценностной системе.
Гетерогенность жизни современного человека (находящая выражение в таких характерных чертах стиля современного научного и художественного мышления, как релятивность и плюрализм) обусловливает гетерогенность его рефлексии. Это указывает на то, что изучение категориальной основы языкового отражения мира должно быть дополнено анализом языкового механизма, регистрирующего повседневные акты восприятия и оценки человеком действительности, поскольку умножение различий в способах чувственного видения мира образует магистральную линию развития опыта созерцания (Касавин 1996: 54; Марков 1997: 250).
Вместе с тем следует подчеркнуть, что смена философских парадигм, ре-
т^ зультатом которой явилось смещение акцента на неповторимость индивиду-
ального, отнюдь не означает утраты в ходе анализа механизма языкового отражения действительности порядка как такового: он обеспечивается посредством рациональности, в основе которой лежат объективные закономерности.
Образование новой философской парадигмы, акцентирующей необратимость, случайность и сложность процесса изменения субстанции, послужило импульсом к интенсивной разработке философских проблем языка, что, в частности, нашло выражение в углубленном изучении современной лингвистикой прагматической парадигмы языка.
В рамках прагматической парадигмы значительный интерес представляет изучение семантико-функциональной специфики собственных личных имен и личных местоимений, которые и являются объектом настоящего исследования.
Переходя к характеристике лингвистического аспекта проблемы определения семантической специфики личных имен и личных местоимений — номинативных единиц, регулярно употребляющихся в функции индивидуализации, заметим, что общим свойством, обусловливающим обоснованность их рассмотрения в рамках прагматической парадигмы, является присущее им значение указательности.
Как известно, анализируя историю разработки семантической парадигмы
языка (т. е. «философии имени»), Ю.С.Степанов подчеркивает, что она пред
ставляет собой «пик изучения «чистой семантики», почти целиком освобож
денной... от синтактики и прагматики (дектики)» (Степанов 1998в: 181).
Между тем «сущность именования ближе всего к указанию. Собственно,
именование можно определить как указание со снятой наглядностью, т. е. не
осуществимое указательным жестом, но зато закрепленное системой языка
-г-' раз и навсегда. Следовательно, в этом смысле собственные (индивидные)
имена являются именами по преимуществу» (Там же: 186-187).
На семиотическое сходство собственных имен и.местоимений указывают как философы, так и лингвисты (Miller, Johnson-Laird 1976: 304; Evans 1982: 373; Fodor 1988: 85; Руденко 1990: 240-242; Рассел 1997: 97-98; Степанов 1998в: 377-391; Бюлер 2000: 87-105 и др.). Так, отвергая предикатное толкование собственных имен (характерное для имен классов), Г.А.Миллер и Ф.Н.Джонсон-Лэрд подчеркивают, что по своему функциональному назначению собственное имя сближается с указательной фразой, вследствие чего оно должно рассматриваться в ряду дейктических термов (deictic terms), которые получают полную интерпретацию только в контексте их употребления, что свидетельствует об их принадлежности не столько к семантической сфере языка, сколько к его прагматической сфере (Miller, Johnson-Laird 1976: 303-304).
Что касается личных местоимений, то они традиционно определяются в лингвистике как эгоцентрические слова, относящиеся к прагматической парадигме языка, в соответствии с которой дейктические единицы изучаются с учетом всех многообразных параметров речевого акта, а также его когнитивных оснований (Майтинская 1969: 13; Miller, Johnson-Laird 1976: 316; Evans 1982: 122, 168, 222-223; Гумбольдт 1984: 113-114; Шелякин 1986: 5-6; Репу 1993: 237; Кравченко 1995а: 22-23, 29-30; Штелинг 1996: 22-28; Бенвенист 1998: 262-300; Блох, Семенова 1998: 6-13; Степанов 1998в: 373-375, 381-384; Jackson 1998: 73; Пеше 1999: 264; Бюлер 2000: 74-106; Garcia-Carpintero 2000: 126-128; Падучева 2001: 136-158 и др.).
Однако представляется очевидным, что несомненное функциональное сходство личных имен и личных хместоимений не затушевывает той семиоло-гической специфики, которая характерна для каждого из данных типов языковых единиц: собственные имена выполняют индивидуализирующую функцию в рамках объективно-субъективной системы ориентации человека, сохраняя субстанциональный характер присущей им семантики, в то время как личные местоимения функционируют как единицы субъективной системы, отличительным признаком которой является релятивность устанавливаемых
в ее границах семантических отношений (Рассел 1997: 97-98; Степанов 1998в: 377-391; Бюлер 2000: 87-105).
Методологической основой настоящего исследования является положение о диалектическом единстве общего, особенного и единичного, в соответствии с которым в рамках теории отражения языковая единица определяется как знак, обладающий отражательной семантикой и функционирующий как средство репрезентации знаний человека в процессе речевой деятельности (Маркс, Энгельс- Т.27: 12; Ленин - Т.18: 91; Ленин- Т.29: 152, 318). При рассмотрении семантики личных имен и личных местоимений также применялись диалектические категории сущности и явления, возможности и действительности, определенности и неопределенности, части и целого.
Теоретической основой работы служат следующие положения:
о субъективности как ингерентном свойстве высказывания (Э.Бенвенист, В.В.Гуревич, Е.В.Падучева, Ю.С.Степанов и др.);
о процессуальном характере речевой деятельности (А.В.Брушлинский, А.Н.Леонтьев, С.Л.Рубинштейн и др.);
о функционировании слова как единицы идиолексикона человека (А.А.Залевская);
об указательности как системообразующем свойстве эгоцентрических языковых единиц (К.Бюлер, Ю.С.Степанов и др.);
о лексикульном членении назывного объема слова (М.Я.Блох);
о транспозиции как стилистически маркированном оппозиционном замещении элементов в рамках их категориального противопоставления (МЛ.Блох);
о диктеме как единице тематизации текста (М.Я.Блох).
В целом работа имеет комплексный, семасиолого-ономасиологический, характер, что предполагает включение в сферу анализа широкого круга понятий и положений философии, психологии, психолингвистики, общей семантики, когнитивной семантики и прагмалингвистики.
Семасиологическая направленность настоящего исследования определяется тем, что описание системных свойств языковых единиц, отражающее корреляцию языковых и когнитивных категорий, создает необходимую инвариантную основу для раскрытия специфики их функционирования в речи. В свою очередь, ономасиологическая ориентация работы позволяет определить основные закономерности построения когнитивно-коммуникативных стратегий говорящего, лежащих в основе передачи им индивидуального знания, а также установить диапазон семантико-функционального варьирования личных имен и личных местоимений в процессе их употребления. Такой подход к изучению семантико-функциональной специфики личных имен и личных местоимений означает параллельное описание их дистинктивных свойств в семантической и прагматической парадигмах.
В то же время в настоящей работе значительное внимание уделяется анализу когнитивно обусловленных формальных характеристик личных имен и личных местоимений, что позволяет включить их грамматикализованные формы (т. е. транспонированные формы, представленные полуантропонимами и полуместоимениями) в познавательный контекст и определить характерные для них идиолектно связанные текстовые функции. В соответствии с этим рассмотрение отношения личного имени к категориям числа и артикле-вой детерминации существительного проводится с целью выявления гносеологической значимости взаимодействия содержания и формы в конкретных условиях употребления антропонима.
Необходимость развития гносеологического подхода к изучению грамматических категорий объясняется тем, что грамматика представляет собой результат работы человеческого мышления и не может не отражать раздвоение единого на противоречивые части. Изучение грамматической категории в рамках прагматической парадигмы «говорящий - адресат» предполагает раскрытие внутренней противоречивости бинарных противопоставлений, что является научным методом определения «источника энергии, скрытого в грамматической структуре языка» (Штелинг 1996: 8).
Обоснованность гносеологического толкования грамматических категорий также обусловливается тем, что грамматические значения, несмотря на присущий им обобщенный характер, прежде всего представляют собой субъективный элемент семантики (связанный с самим говорящим и его речевой деятельностью), вследствие чего грамматика, будучи принадлежностью системы языка (в противопоставление речи), на самом деле постоянно указывает на речевой акт (Гуревич 1998: 30).
Актуальность темы настоящего исследования определяется общей направленностью современных лингвистических исследований на изучение языковых единиц в когнрітивно-прагматическом аспекте, установление гносеологических закономерностей процесса актуализации категориальных значений, а также раскрытие специфики языковой репрезентации индивидуального знания. В то же время актуальность работы обусловливается выбранным объектом исследования, поскольку проблемы определения семиологи-ческой и семантико-функциональной специфики собственных личных имен и личных местоимений относятся к числу дискуссионных вопросов языкознания, разработка которых может способствовать развитию общей теории языкового значения, построенной с учетом неотъемлемого свойства языка - его субъективности.
Целью исследования является многоаспектное лингвистическое описание языкового механизма индивидуализации, осуществляемой в тексте собственными личными именами и личными местоимениями.
В соответствии с общетеоретической целью в работе решаются следующие задачи:
провести критический обзор основных трактовок номинативной специфики личных имен и личных местоимений с точки зрения их соответствия диалектическому толкованию концептуальной триады «общее — отдельное — единичное»;
определить когнитивно-семантическую специфику антропонимической и местоименной указательности;
установить концептуально обусловленные характеристики двух разновидностей индивидуализации — указательной и отождествляющей;
раскрыть когнитивно-семантическую специфику транспонированных форм антропонимов (полуантропонимов) и личных местоимений (полуместоимений, или прономеноидов) как языковых единиц идиолексикона говорящего;
установить когнитивно-прагматические закономерности «субъективированного» (от первого лица) и «объективированного» (от третьего лица) языкового обозначения «Я-субъекта»;
предложить когнитивно-прагматическую парадигму интерпретации текстовых свойств полуантропонимов и полу местоимений.
Научная новизна работы заключается в том, что в ней две разновидности индивидуализации — указательная и отождествляющая, осуществляемые антропонимами и личными местоимениями в их обычном и транспонирующем употреблении, впервые рассматриваются с точки зрения отражения данными языковыми единицами когнитивно-прагматических закономерностей, лежащих в основе передачи говорящим личностного знания о единичных объектах.
Теоретическое значение исследования состоит в том, что в нем развивается интегративный подход к изучению семантики личных имен и личных местоимений, основой которого служат концепция лексикульного строения назывного объема слова, теория оппозиционного замещения и учение о дикте-ме, разработанные в трудах М.Я.Блоха.
Практическое значение диссертации определяется возможностью использования результатов исследования в преподавании как теоретических дисциплин в вузе — общего языкознания, теоретической грамматики, стилистики, когнитивной семантики, прагмалингвистики, так и практического курса английского языка, а также при написании исследовательских работ.
Материалом исследования послужили текстовые фрагменты (более 6000 примеров), полученные путем сплошной выборки из произведений художе-
20 ственной литературы на английском языке (общим объемом около 60000 страниц), иллюстрирующие осуществление антропонимами и личными местоимениями функций указательной и отождествляющей индивидуализации.
В диссертации используется комплексная методика исследования, вклю
чающая методы компонентно-дефиниционного, оппозиционно-
компонентного и контекстуально-семантического анализа.
На защиту выносятся следующие положения: 1. Семантическая специфика личных имен, позволяющая им осуществлять в тексте указательное называние (т. е. функцию указательной индивидуализации, которая обеспечивает жесткую десигнацию обозначаемых индивидов в процессе реализации антропонимами вариативных дескриптивных смыслов), обусловлена их функционированием как постоянных единиц идиолексикона говорящего. Идиолектная связанность антропонимов, находящая выражение в образовании постоянной идиолектной лексикулы, предполагает формирование у говорящего такого устойчивого образа носителя имени, который характеризуется целостностью и определенностью — свойствами, лежащими в основе непрерывного тождества обозначаемого индивида.
В отличие от антропонимов, в назывном объеме личных местоимений постоянной идиолектной лексикулы не образуется. Вследствие этого личные местоимения не реализуют жесткую десигнацию обозначаемых индивидов, а осуществляют в тексте конситуативно связанное назывное указание, функционируя как прагматические переменные, отражающие релятивные признаки обозначаемых объектов (указывающие на отношения своих референтов к говорящему) в рамках протекающего акта речи.
Транспонированные формы антропонимов и личных местоимений (соответственно, полуантропонимы и полуместоимения, или прономеноиды) выступают в тексте как языковые средства отражения динамики вторичной (личностной) концептуализации говорящим единичных объектов. Основой осуществления полуантропонимами и полуместоимениями вторичной, отождествляющей, индивидуализации референтов служит когнитивная операция
21 отождествления целого и его части, которая предполагает разрушение говорящим непрерывного тождества образа обозначаемого индивида посредством передачи смыслов, соответствующих моментахМ разрешения противоречия между непрерывным тождеством образа отражаемого индивида и его дискретностью.
Принципиальный дуализм индивидуального «Я», находящий выражение в его существовании одновременно в двух модусах - субъективном и объективном, обусловливает возможность «субъективированного» (от первого лица) и «объективированного» (от третьего лица, с точки зрения внешнего наблюдателя) употребления местоимения «я». Дифференциальными свойствами «субъективированного» употребления местоимения «я» являются автоматизм осуществляемой им референции (что находит выражение в отсутствии у говорящего необходимости устанавливать категориальную и конситуа-тивно связанную референтную отнесенность данного местоимения) и сохранение целостности образа говорящего. К числу дифференциальных свойств «объективированного» употребления местоимения «я» относятся двойная референтная маркированность, находящая выражение в двухступенчатом характере осуществляемой им референции (на первой ступени референт местоимения определяется в соответствии с выполняемой им коммуникативной ролью, на второй - в соответствии с его онтологическими свойствами), и расщепление образа референта на «Я-субъект» и «Я-объект».
Когнитивной основой образования языковых единиц отождествляющей индивидуализации — полуантропонимов и полуместоимений - служат два процесса: кластеризация (произвольное объединение говорящим свойств образа обозначаемого индивида в некоторое целое) и партикуляризация (произвольное расщепление говорящим образа обозначаемого индивида). Актуальные смыслы полуантропонимов и полуместоимений складываются в соответствии с когнитивно-прагматическими закономерностями, лежащими в основе выполнения ими текстовых функций кластеральной идентификации, класте-
22 ральной квалификации, партикулярной идентификации и партикулярной квалификации.
Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, пяти глав, заключения, библиографии, включающей 530 наименования, в том числе 223 на иностранных языках, и списка использованных источников иллюстративного материала.
Во введении обосновывается выбор темы исследования, его актуальность и научная новизна, определяются цели и задачи диссертации, формулируются основные положения, выносимые на защиту. В нем дается краткий обзор истории разработки философской проблемы определения специфики индивидуального бытия и взаимодействия категорий общего и единичного, приводится методологическое обоснование толкования индивида как отдельного, обладающего общими и единичными свойствами, излагаются основные принципы процессуально-деятельностного подхода к изучению индивидуальности.
В первой главе рассматриваются семантические проблемы языкового означивания действительности, раскрывается обусловленность осуществления языковой индивидуализации единичного объекта его категориальной идентификацией, освещаются лингвопрагматические аспекты единичной референции.
Вторая глава посвящена анализу семантической специфики собственных личных имен. В ней рассматриваются основные подходы к толкованию значения антропонимов, излагаются теоретические основы принятой в исследовании трактовки личных имен как жестких десигнаторов, реализующих в тексте идиолектно и конситуативно связанные дескриптивные смыслы, определяются принципы действия интегральной семантической модели, лежащей в основе выполнения антропонимами функции первичной, указательной, индивидуализации, приводится когнитивно-семантическое обоснование нейтрального отношения антропонимов к категориям числа и артиклевой детерминации существительного.
В третьей главе определяется понятие транспонированного личного имени (полуантропонима), при помощи которого раскрывается когнитивная специфика вторичной, отождествляющей, индивидуализации, рассматриваются прагматические контексты, типичные для употребления полуантропонимов, выявляется характер обусловленности идиолектно связанных текстовых функций полуантропонимов двумя когнитивными процессами - кластеризацией (произвольным объединением говорящим свойств образа обозначаемого индивида в некоторое целое) и партикуляризацией (произвольным расщеплением говорящим образа обозначаемого индивида).
В четвертой главе рассматривается проблема субъективности высказываний, содержащих местоимение «я», приводится обоснование категориальной обусловленности самоидентификации говорящего, раскрывается когнитивная специфика местоименной указательности, определяются семантико-функциональные свойства местоимения как номинативной единицы, дается семантико-функциональная характеристика личных местоимений.
В пятой главе определяется понятие полуместоимения (прономеноида), на базе которого раскрывается когнитивно-языковой механизм осуществления полуместоимениями в тексте вторичной, отождествляющей, индивидуализации, устанавливаются когнитивно-прагматические закономерности транспонирующего употребления личных местоимений, проводится анализ идиолектно связанных текстовых функций полуместоимений.
В заключении обобщаются результаты и формулируются основные выводы исследования.
В конце диссертации приводится список использованной литературы, а также список источников иллюстративного материала.
Лингвопрагматические аспекты единичной референции
Одной из лингвистических аксиом является положение о том, что общие свойства языка обусловлены логикой мышления и непосредственными задачами коммуникации. Неслучайно ученые указывают, что язык постоянно стремится, с одной стороны, обезличить высказывания о конкретном предмете, превратив их в общие суждения, а с другой стороны, — трансформировать суждения о мире в суждения о его частном элементе. При этом индивидуальное каждый раз зарождается в общем (Арутюнова 1999: 778, 793).
Тенденции обобщения и индивидуализации присущи языку как таковому: подобно тому как «всякое мышление состоит в разделении и соединении» (Гумбольдт 1984: 127), так и язык «вечно разъединяет и связывает» (Там же: 236). Наличие тесной взаимосвязи между языковой генерализацией и индивидуализацией неоднократно подчеркивалось многими учеными (Tugendhat 1976: 369f; Кондильяк 1980: 168, 245; Miller 1982: 61; Гумбольдт 1984: 127, 134; Langacker 1991: 103; ГийомТ992: 162-163; Рахилина 1998: 299; Арутюнова 1999: 776-778, 793 и др.). Вместе с тем вопрос о характере отражения этой взаимосвязи различными единицами языка еще не получил в лингвистике окончательного решения.
Проблема определения специфики соотнесенности в значении слова обобщенного (категориального) и единичного (субъективно-конкретного) компонентов каждый раз выступает на первый план при обсуждении референтных свойств сингулярных термов — языковых единиц, регулярно употребляемых для обозначения определенных единичных объектов. Однако, несмотря на длительную историю разработки данного вопроса как логиками, так и лингвистами, он по-прежнему относится к числу дискуссионных: в теориях референции проблема индивидуализации обозначаемого рассматривается в различных ракурсах с учетом целого ряда лингвистических и прагматических факторов, при опоре на различные философские концепции, вследствие чего ученые приходят к разноречивым, а нередко и к взаимоисключающим выводам. Известная поливариативность предлагаемых решений данной проблемы прежде всего обусловливается тем, что исследователи выбирают для анализа разнотипные ситуации употребления индивидуализирующих языковых единиц. Функционирование собственных имен, личных местоимений и определенных дескрипций, традиционно относимых к классу сингулярных термов, рассматривается не только в контекстах обыденного общения, но также в аномальных и гипотетических ситуациях (Kripke 1972; Вендлер 1982; Донне-лан 1982; Линский 1982; Рассел 1982; Серл 1982; Стросон 1982а; Стросон 19826; Evans 1982; Perry 1993; Jackson 1998).
Так, используя критерии значимости/бессмысленности и истинности/ ложности, Б.Рассел подразделил определенные дескрипции на два вида: а) значимые и истинные (типа «нынешний король Англии»), б) значимые, но ложные (типа «нынешний король Франции»).
В свою очередь, применение данных критериев к собственным именам послужило основой для выделения им логически собственных имен, т. е. подлинных имен, обозначающих реальных индивидов, и псевдоимен, являющихся сокращенными дескрипциями (типа «Гомер») (Рассел 1982: 41-54).
Выводы теории дескрипций Б.Рассела были подвергнуты резкой критике (Доннелан 1982; Серл 1982; Стросон 19826). Например, П.Ф.Стросон убедительно показал, что ряд основных положений теории дескрипций Б.Рассела в применении к обыденному языку ошибочен. Рассмотрев пример «король Франции мудр» с точки зрения расселовских критериев значимости и истинности, П.Ф.Стросон раскрыл несостоятельность тезиса Б.Рассела, согласно которому определенные дескрипции и собственные имена, относящиеся к реальному миру, всегда соответствуют двум принципам: принципу существования и принципу единичности. Коренная ошибка в анализе Б.Рассела, как справедливо указал П.Ф.Стросон, состояла в том, что он не разграничивал выражение (предложение), употребление выражения (предложения) и произнесение, или воспроизведение, выражения (предложения), в то время как именно соблюдение этих различий позволяет по-разному (т. е. истинно или ложно) употреблять не только реальные, но и вымышленные именные выражения.
Показав, что контрфактические выражения типа «король Франции», равно как и выражения обыденного языка типа «я», «это» в разных ситуациях их употребления будут либо истинными, либо ложными, П.Ф.Стросон подчеркнул, что нельзя говорить об истинности/ложности или единичности выражения или предложения, поскольку выражение и предложение являются единицами языка, а истинность/ложность и единичность суть характеристики их употребления в конкретных ситуациях (Стросон 19826). Это означало признание того, что подразделение выражений на реально существующие и вымышленные, а также приписывание первым облигаторной единичности и истинности в процессе анализа единичной референции является необоснованным, поскольку наличие значения у выражения не зависит от принадлежности его референта к реальному миру или к одному из «возможных миров», а определяется языковыми конвенциями, обусловленными категориальным членением мира.
Антропонимическая индивидуализация как способ осуществления единичной референции
Одним из ведущих тезисов, развиваемых в рамках комплементарного подхода к изучению знаковой специфики сингулярных термов и, в частности, собственных имен, является положение об обоснованности их трактовки как жестких десигнаторов, реализующих дескриптивные актуальные смыслы (Реасоске 1975; Miller, Johnson-Laird 1976; Linsky 1977; Brody 1979; Burge 1979; Castaneda 1979a; Castaneda 19796; Колмакова 1988; Руденко 1990; Larson, Segal 1995; Garcia-Carpintero 2000 и др.).
Нетрудно видеть, что такой синтез базовых положений каузальной и дескриптивной теорий собственных имен не может осуществиться без переосмысления классической трактовки понятия жесткого десигнатора, предложенной С.Крипке. Вывод о необходимости реинтерпретации этого понятия был сделан в ходе дискуссии по проблемам единичной референции, которая получила новый импульс в связи с обсуждением концепции собственных имен С.Крипке. Так, было показано, что каузальная теория собственных имен С.Крипке не может претендовать на роль общей теории собственного имени, поскольку она не раскрывает механизм индивидуализации, осуществляемой собственными именами в речи. При этом основной критике были подвергнуты такие положения каузальной теории собственных имен, как данное С.Крипке определение жесткого десигнатора, отождествление определенной дескрипции только с нежестким десигнатором, а также «схематичная» трактовка понятия каузальной цепи.
Рассмотрим более подробно аргументы оппонентов С.Крипке и предложенные ими альтернативные ракурсы рассмотрения специфики идентифици-рующе-индивидуализирующей функции собственных имен.
Как уже отмечалось выше (см. раздел 2.1), учение С.Крипке о собственных именах, служащее основой современной теории прямой (непосредственной) референции, является следствием его интерпретации идей Дж.Ст.Милля о собственных именах как неконнотирующих языковых единицах, которые просто устанавливают референтную связь со своим носителем, не выполняя при этом никакой иной лингвистической функции (Kripke 1979а: 239-240).
Данное определение собственного имени согласуется с одним из принципиальных положений теории прямой референции, согласно которому истинно референтные выражения, т. е. выражения, устанавливающие единичную референтную отнесенность непосредственно (к их числу относят собственные имена и индексы), являются de jure жесткими десигнаторами. Неслучайно поэтому в рамках теории прямой референции основное внимание уделяется рассмотрению проблемы истинности предложений, содержащих сингулярные термы, в контексте семантики возможных миров.
Что касается определения специфики референтных свойств собственных имен, то она рассматривается при опоре на постулируемое С.Крипке противопоставление собственных имен и определенных дескрипций как, соответственно, жестких и нежестких десигнаторов. Данное противопоставление используется С.Крипке и его сторонниками в качестве доказательства невозможности дефинирования смыслов собственных имен посредством определенных дескрипций, на основании чего делается вывод об отсутствии у собственных имен дескриптивных смыслов (Searle 1958; Donnellan 1970; Kripke 1972; Kripke 1979a; Donnellan 1979b).
Отмечая ограниченный характер предложенного С.Крипке толкования понятия жесткого десигнатора, ученые указывают, что С.Крипке проанали зировал логическое поведение собственных имен и определенных дескрипций в рамках не классической экстенсиональной логики (как это сделал, например, Б.Рассел), а в рамках модальной логики, стремясь доказать отсутствие у собственных имен дескриптивных смыслов (трактуемых в духе Г.Фреге), поскольку отождествление собственных имен с жесткими десигна-торами, с логической точки зрения, равнозначно признанию того, что их употребление в модальных контекстах не вызывает de dicto/de re несоответствий. Вследствие этого единственно возможным выражением корреляции собственных имен и определенных дескрипций в контексте семантики возможных миров является, согласно Крипке, фиксация определенными дескрипциями референтов собственных имен.
Однако, по мнению ряда ученых, проведенный С.Крипке анализ функционирования собственных имен в модальных контекстах не свидетельствует об отсутствии у них дескриптивных смыслов. Так, по Линскому, изложенные С.Крипке аргументы указывают только на то, что в обычном употреблении смысл собственного имени не может быть определен посредством какой-либо уникальной определенной дескрипции (Linsky 1977: 72). Данную точку зрения Л.Линского разделяют многие ученые. Они подчеркивают, что люди могут правильно употреблять и понимать собственные имена, не соотнося их актуальные смыслы с некоторой уникальной дефиницией, которая бы обеспечивала достаточно полное определение индивидуальности носителя имени (Burge 1979: 420-423; Castafieda 1979а: 127-133; Castafieda 19796: 154-155; Wettstein 1979: 149-150; Evans 1982: 373, 391; Руденко 1990: 243; Larson, Segal 1995: 176 и др.).
Раскрывая несостоятельность вывода С.Крипке об отсутствии между собственными именами и определенными дескрипциями семантической эквивалентности, Л.Линский указывает, что С.Крипке руководствуется необоснованным тезисом, согласно которому два кореферентных сингулярных терма не могут устанавливать между собой отношения семантической эквивалентности, если один из них является жестким десигнатором, а другой — нежестким десигнатором. В отличие от С.Крипке, Л.Линскнй считает, что данный принцип выражает не достаточное, а необходимое условие установления семантической эквивалентности двух десигнаторов, вследствие чего он не может служить основой исследования, цель которого состоит в раскрытии возможных семантических корреляций жестких и нежестких десигнаторов. В результате анализа теории собственных имен С.Крипке Л.Линский приходит к выводу о целесообразности трактовки собственных имен как жестких десигнаторов, реализующих эпистемически вариативные дескриптивные смыслы.
Когнитивные процессы кластеризации и партикуляризации как основа идиолектно связанных текстовых функций полуантропонимов
Как известно, познавая какой-либо предмет, человек выделяет его из множества других предметов путем приписывания ему тех или иных свойств. Это означает, что в основе познания предмета лежит общий когнитивный фрейм «признак предмет». Вместе с тем на различных стадиях познания в зависимости от установок познающего субъекта данный фрейм может получать неодинаковые реализации. Как уже отмечалось выше, отражательная специфика полуантропонимов обусловливается когнитивными процессами кластеризации и партикуляризации свойств образов носителей личных имен.
Противопоставление кластеризации и партикуляризации имеет гносеологический характер, поскольку оно отражает противопоставление синтеза и анализа. Однако в отличие от аналитико-синтетической деятельности, имеющей континуальный характер, кластеризация и партикуляризация представляют собой автономные процессы - такие процессы, которые позволяют говорящему осуществлять вторичную, отождествляющую, индивидуализацию носителя имени с учетом как его изменения во времени и пространстве, так и конкретных прагматических параметров протекающего акта речи.
Исходя из того, что содержательная сторона языковой единицы может рассматриваться в двух разных ракурсах - или с точки зрения формирования ее внутрисистемных значимостей (семасиологический подход), или с точки зрения ее соотнесенности с предметом обозначения как средства его именования (ономасиологический подход) (Языковая номинация 1977а; Языковая номинация 19776), мы выделяем две разновидности кластеризации, релевантные для образования полуантропонимов: «семасиологическую» и «ономасиологическую».
При «семасиологической» кластеризации свойств образов носителей личных имен познающий субъект движется от формы к содержанию. Вследствие этого «семасиологический» кластер обусловливает образование полуантропонимов, актуальные смыслы которых акцентируют базовые семантические признаки, т. е. такие семантические признаки, которые получают регистра-щпо в системном значении личного имении определяют его место в антро-понимиконе. К базовым семантическим признакам относятся такие, как «человек по имени такому-то», «биологический пол», «национально-этническая характеристика», «социальная характеристика», «генеалогическая характеристика» (для фамильных имен). При «семасиологической» кластеризации актуальные смыслы полуантропонимов также нередко эксплицируют устойчивые прагматические ассоциации личного имени.
Поскольку «семасиологическая» кластеризация перемещает в коммуникативный фокус характеристики личного имени как единицы антропонимико-на, осуществляющаяся на ее основе отождествляющая индивидуализация носителя имени предполагает актуализацию языкового знания говорящего.
К типичным прагматическим ситуациям, в которых индивидуализация носителей имен является семасиологически значимой, относятся ситуации крещения человека, определения его генеалогической характеристики, а также ситуации, описывающие одноименных индивидов.
При «ономасиологической» кластеризации, в отличие от ее «семасиологической» разновидности, имеет место движение мысли от содержания к форме. Вследствие этого в процессе отождествляющей индивидуализации говорящий обращается к имеющемуся у него экстралингвистическому знанию о носителе имени.
В сфере действия «ономасиологической» кластеризации можно выделить два основных типа ситуаций, различающихся характером прагматической ус 176 тановки говорящего. В ситуациях первого рода говорящий стремится к представлению носителя личного имени как уникальной личности, предполагая, что адресат также может его безошибочно идентифицировать. В ситуациях второго рода говорящий исходит из коммуникативной нерелевантности индивидуализирующего экстралингвистического знания о носителе имени и ограничивается экспликацией минимального набора его идентифицирующих свойств.
По сравнению с кластеризацией, партикуляризация образа индивида имеет более широкую сферу действия. Это находит выражение в том, что партикуляризации регулярно подвергается тот типичный образ конкретного носителя личного имени, который говорящий связывает с данным личным именем как единицей своего идиолексикона. В результате партикуляризации устойчивый образ носителя личного имени утрачивает присущий ему синкретизм: посредством разрушения его целостности говорящий создает темпорально детерминированные образы носителя имени, имеющие релевантность ad hoc. В то же время партикуляризация нередко осуществляется как производный когнитивный процесс, который «накладывается» на конситуативно связанные кластеры свойств образа носителя личного имени.
Итак, создавая когнитивную основу для образования полуантропонимов, кластеризация и партикуляризация обусловливают их функционирование в тексте как прагматически маркированных языковых единиц вторичной, отождествляющей, индивидуализации носителей личных имен, которая осуществляется посредством выполнения полуантропонимами идиолектно связанных текстовых функций, отражающих стадиальный характер дискретного процесса познания конкретным субъектом индивидов.
Рассматривая знаковую специфику полуантропонимов, мы отмечали, что общим дистинктивным признаком метонимических полуантропонимов, отличающим их от метафорических полуантропонимов, является то, что их актуальные смыслы не выходят за границы концептуального пространства, определяемого конкретным носителем личного имени. Функционируя как языковые единицы вторичной, отождествляющей, индивидуализации, метонимические полуантропонимы выступают экспликаторами темпорально детерминированных представлений говорящего о носителе имени.
В предыдущем разделе мы подчеркивали, что процессы кластеризации и партикуляризации образов носителей личных имен служат общей когнитивной основой для образования полуантропонимов всех разновидностей. Вместе с тем следует отметить, что кластеризация для метонимических и метафорических полуантропонимов играет неодинаковую роль. Дело в том, что при образовании метонимических полуантропонимов в равной степени релевантными являются обе разновидности кластеризации — как «семасиологическая», так и «ономасиологическая». Что касается метафорических полуантропонимов, то для них более характерна «ономасиологическая» кластеризация свойств образа прототипа.
Самосознание и самоидентификация индивида
Будучи социальным существом, человек живет в обществе, соблюдая определенные социальные и нравственные устои. Это предполагает осознание и оценку человеком своего поведения с учетом социально принятых оценочных норм, определенный самоконтроль, рассмотрение вариантов альтернативного поведения и т. д. Без развития самосознания индивида как ингерент-ной составляющей процесса его социализации, без формирования эго-концепта люди не могли бы создать все те условия, которые являются необходимыми для функционирования общества. Самосознание является неотъемлемой составляющей жизни человека также потому, что оно лежит в основе исполняемых индивидом социальных ролей. Это означает, что для того чтобы быть в состоянии оценить свое поведение в терминах традиционных социальных ценностей и санкций, индивид должен отдавать себе отчет о своем социальном статусе.
Рассмотрение самосознания в социально-культурном контексте показывает, что оно имеет три четкие характеристики.
Во-первых, самосознание является продуктом социально-культурного развития общества: иметь самосознание означает быть способным формировать представление о своем индивидуальном существовании не субъективным, а объективным образом, т. е. рассматривать себя во взаимосвязи с Другими, с точки зрения Другого (Рубинштейн 1973: 330-331; Зинченко, Мамар-дашвили 1977: 16-17; Леонтьев 1979: 4; Василюк 1984: 83; Смирнов 1985: 22, 37, 49; Лэнг 1995: 18, ПО; Матурана 1996: 97-115; Мерлин 1996: 281-285; Бенвенист 1998: 293-294; Степанов 1998в: 381-383; Шибутани 1998: 202-206, 473-481; Арутюнова 1999: 647; Пеше 1999: 264 и др.). Вполне понятно, что такой уровень психологического функционирования организма возможен только в том случае, если он владеет символическим способом репрезентации мира, что, в свою очередь, обусловливается культурным уровнем социальной организации. Таким образом, культура и самосознание являются взаимообусловленными понятиями.
Во-вторых, культура определяет и конституирует границы «Я», в сфере которого лежит субъективно-объективное разграничение. Очевидным следствием наличия у человека самосознания является то, что, имея некоторое представление о самом себе, он с необходимостью вырабатывает определенные представления о природе вещей, отличных от него, т. е. о мире. Такое субъективно-объективное разграничение получает символическую репрезентацию и рассматривается как существенная часть культурного наследия всех человеческих обществ (Рубинштейн 1973: 330-331; Леонтьев 1979: 4; Мерлин 1996: 299-303; Шибутани 1998: 202-209).
При рассмотрении той роли, которую в развитии самосознания индивида играет разграничение им субъективного и объективного, нередко подчеркивается, что оно имеет категориальный характер, а предполагаемая им полярность понятий образует ту ось, вдоль которой структурируется психологическое поле «Я-субъекта» в любой культуре. Однако категориальный характер противопоставления объективного и субъективного не означает, что язык репрезентирует объективную реальность как единую однородную массу, противостоящую субъективному миру индивида. В действительности язык различает разные уровни объективной реальности, поскольку человек дифференцирует степени объективности окружающих его предметов в зависимости от их относительной удаленности от своего «Я» (Степанов 1998в: 386). Иными словами, исследование самосознания свидетельствует о способности человека выделять множество граней реальности, которые с трудом поддаются классификации в терминах жесткого противопоставления субъективного и объективного.
В-третьих, культура общества создает поведенческую среду индивидов, которая, отличаясь индивидуальным объектным содержанием, определяет их основные ориентации: объектную, пространственно-временную, мотиваци-онную и нормативную, а также самоориентацию.
Как известно, в целях ориентации человека все языки имеют систему дейктических единиц, к которой относятся личные и указательные местоимения, термины родства, а также многочисленные разряды имен собственных. При этом во всех культурах концептуализация индивидуального «Я» осуществляется путем его языкового маркирования при помощи личного местоимения первого лица, а также посредством отграничения «Я» от «не-Я».
Как отмечалось выше, самоориентация человека тесно связана с его объектной ориентацией. Дело в том, что уже сам факт самоидентификации человека свидетельствует о том, что он отграничивает свое «Я» от «не-Я», т. е. от разнообразного мира объектов, которые различаются, классифицируются и концептуализируются в рамках данной культуры и символически обозначаются посредством языка. Объектная ориентация создает основание для интерпретации человеком тех или иных объектов и событий в соответствии с существующей в данном обществе шкалой оценок их характеристик. Ориен-тационные стратегии такого рода создают концептуальную структуру, лежащую в основе поведенческой деятельности человека.
Что касается мотивационной ориентации человека, то она является необходимой как в социальном, так и в индивидуальном планах. Это обусловлено ТЄхМ, что мотивационные факторы (потребности, желания, цели, отношения и т. д.), лежащие в основе функционирования социальной структуры общества, также определяют направленность деятельности индивида: человек нуждается в мотивационной ориентации для того, чтобы быть в состоянии идентифицировать релевантные для его действий объекты (Леонтьев 1975; Ананьев 1977; Брушлинский 1996; Гуссерль 1996; Мерлин 1996; Шибутани 1998 и др.).
Вследствие того, что социальная структура человеческого общества имеет нравственные основы, нормативная ориентация для человека также является облигаторной. С одной стороны, это находит выражение в пространственно-временном маркировании представления человека о своем «Я», а с другой стороны, — в его способности оценивать свое поведение с точки зрения существующих нравственных норм.
