Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Генезис христианской публицистики 22
1. Отношение к религиозной проблематике в эпоху античности 22
2. Влияние Библии на формирование проблематики христианской публицистики 24
2.1. Ветхий Завет как источник христианской литературной традиции 24
2.2. Публицистический потенциал Евангелий... 35
2.3. Послания апостола Павла как публицистические тексты 43
3. Генезис христианской публицистики в свете столкновения древних культур Запада и Востока 48
3.1. Проникновение западной литературной традиции в тексты Библии 48
3.2. Влияние западной традиции на развитие раннехристианской апологетики 55
4. Специфика прагматизма в раннехристианской теологии и биографии 65
4.1. Возникновение и специфика раннехристианской теологии 65
4.2. Биография и автобиография в раннехристианской публицистике 71
Выводы з
ГЛАВА II. Становление византийской православной публицистики в IV веке 88
1. Историко-культурологические предпосылки формирования христианской публицистики в Византии IV века 88
2. Василий Кесарийский: синтез богословия и публицистики 91
3. Григорий Назианзин и возвращение к эстетике слова 105
4. Творчество Иоанна Златоуста и формирование классической православной проповеди
4.1. Поэтические, антропологические и эстетические основы ранневизантийской православной проповеди 118
4.2. Коммуникативные особенности православной проповеди 125
Выводы 132
Заключение 138
Литература
- Ветхий Завет как источник христианской литературной традиции
- Проникновение западной литературной традиции в тексты Библии
- Биография и автобиография в раннехристианской публицистике
- Григорий Назианзин и возвращение к эстетике слова
Ветхий Завет как источник христианской литературной традиции
Как известно, в христианской традиции Библия (Священное Писание) разделяется на два больших корпуса - Ветхий и Новый Заветы.
Ветхий Завет объединяет книги, созданные до Рождества Христова иудейским народом и в большинстве своем (за исключением так называемых неканонических книг) почитаемые в религии иудаизма. Это касается, в первую очередь, Торы (у христиан - Пятикнижие Моисея, первые пять книг Ветхого Завета), пророческих книг, псалмов Давида (Псалтири) и некоторых других. Корпус Ветхого Завета, принятый в Русской Православной Церкви, состоит из 50 книг, из которых одиннадцать относят к неканоническим.1
Самые ранние фрагменты Ветхого Завета датируются примерно XV веком до н.э.2 Пятикнижие, в иудейской и христианской традициях приписываемое Моисею, вероятно, не принадлежит одному автору. В настоящее время большинство ученых придерживается мнения, что первые книги Ветхого Завета появились при соединении четырех гипотетических первоисточников: Яхвиста («J», XI-X в. до н.э.), Элохиста («Е», VIII в. до н.э.), Второзакония («D», VII в. до н.э.) и «Священнического источника» («Р», V в. до н.э.)3. Этой четырехсоставностью (J-E-D-P) объясняется, в частности, неоднородный стиль текстов, различия в наименованиях географических объектов и т.д.
Большинство книг Ветхого Завета имеет оригиналы на древнееврейском языке (за исключением неканонических, известных по греческим переводам). Впервые они стали доступны для античной «ойкумены» после появления Септуагинты (или перевода Семидесяти). Согласно легенде, император Птолемей Филадельф (284-247 гг. до н.э.) собрал для перевода священных книг на широко известный в то время общегреческий язык (койне) 72 еврейских мудреца (отсюда и название)1. На самом деле, тексты переводились в течение Ш-П вв. до н.э. (самые древние из известных рукописей Септуагинты относят к IV веку до н.э.), и такая потребность была вызвана тем, что многие иудеи, проживавшие в то время в Александрии, не владели древнееврейским языком. С Септуагинты было сделано большинство переводов на другие языки, в том числе и на латинский, самый известный из которых, выполненный в IV веке Иеронимом Стридонским, получил название «Вульгата». Этот текст до эпохи Реформации считался самым авторитетным библейским переводом, используемым в Западной Европе.
Тексты Библии было бы неправомерно рассматривать как публицистические. Однако их содержание послужило основой для зарождения религиозной публицистики. Кроме того, Библия несет в себе публицистические элементы в синкретическом виде, в единстве с другими (этническими, историческими, философскими, художественными, политическими) элементами. По-добный синкретизм очень характерен для древней культуры вообще . То влияние, которое ветхозаветные тексты окажут на формирование христианской публицистики, объясняется, в первую очередь, их значением для традиционного (православного, католического) христианства.
Во-первых, ветхозаветные тексты в христианстве рассматриваются как исторические, повествующие о сотворении мира, о возникновении, расцвете и упадке древней израильско-иудейской цивилизации. Во-вторых, они несут профетическую (пророческую) нагрузку, так как содержат предсказания о пришествии Мессии (Христа). В-третьих, книги Ветхого Завета во многих случаях регламентируют жизнь христианина как в бытовых, так и в духовных, морально-нравственных аспектах1. Ветхозаветные книги несли для древнеиудейского общества идеологическую нагрузку: призыв к отходу от политеизма, от языческих обычаев, к почитанию единого и единственного Бога.
Первые пять книг Ветхого Завета, так называемое Пятикнижие Моисея, или Тора (Бытие, Исход, Левит, Числа, Второзаконие) для христианства стали законополагающими. Они не только рассказывают о сотворении и перво-истории мира, о возникновении израильского народа. Главное их содержание - установление завета Бога с человеком, подготовка последнего к следующей - новозаветной - ступени богообщения. Христианство берет из Пятикнижия огромное количество идей. Это представление о человеке как об образе и подобии Бога, царе природы: «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над зверями, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле» (Быт. 1, 26). Это и центральная христианская идея грехопадения человека и первородного греха (Быт. 3).. которые создадут почву для появления публицистических выступлений, связанных их с выполнением или невыполнением. Книга Левит выдвигает требования чистоты и святости в богослужении, задает высокий нравственный уровень священства: «Они [священники] должны быть святы Богу своему и не должны бесчестить имени Бога своего» (Лев. 21, 6). Кроме того, в Пятикнижии устанавливаются этические и бытовые законы, многие из которых перешли затем в христианство и в течение всей его истории определяли нравственное, практическое (социальное) наполнение религии. Например: «Если найдешь вола врага твоего или осла его заблудившегося, приведи его к нему» (Исх. 23, 4); «Никто ни к какой родственнице по плоти не должен приближаться с тем, чтобы открыть наготу» (Лев. 18, 6); «Не должен находиться у тебя... прорицатель, гадатель, ворожея, чародей, обаятель, вызывающий духов, волшебник и вопрошающий мертвых; ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это» (Втор. 18, 10-12). То есть многие постулаты христианства имеют свои корни уже в ветхозаветном Пятикнижии.
Книги Бытия и Исход к тому же дали множество ярких публицистических образов, вышедших из христианской среды и продолживших свою жизнь в нерелигиозном дискурсе. Это слова, ставшие образами-концентратами (по терминологии М.И. Стюфляевой1) или даже фразеологизмами: Адам и Ева, Содом и Гоморра, Ноев ковчег, Вавилонское столпотворение, земля обетованная, манна небесная, казни египетские, всемирный потоп, козел отпущения и др. Их эволюция достаточно ярко прослеживается: из текста-первоисточника - через христианскую устную и письменную традицию - в общеязыковой словарный запас. Следует учесть и тот факт, что фразеология - неотъемлемая составляющая экспрессивной компоненты публицистического языка2.
Проникновение западной литературной традиции в тексты Библии
Христианство, зародившись в древнееврейской культурной среде, уже в первый век своего существования вышло за ее пределы. Естественно, что разница литературно-художественных традиций не могла не повлиять на развитие христианской публицистики.
Для ветхозаветных текстов характерны черты, в целом присущие древневосточной литературной традиции. В первую очередь, это особое обращение с фактическим материалом. Итальянские католические исследователи Э. Гальбиати и А. Пьяцца выделяют такие приемы, как драматизация, синтетическое изложение (слияние нескольких исторических эпизодов в один), схе-матизация фактов и др . Очевидно, что авторы Ветхого Завета подчиняли художественные и фактические компоненты собственным, нелитературным целям (как и в публицистике). Из стилистических средств следует отметить богатый образный язык, использование традиционных для древнего языка аллегорий («А ты подними плач о князьях Израиля и скажи: что за львица мать твоя? расположилась среди львов, между молодыми львами растила львенков своих. И вскормила одного из лъвенкое своих; он сделался молодым
В Синодальном переводе греческое слово TKOCV5OCA,OV переводится как «соблазн». львом и научился ловить добычу, ел людей. И услышали о нем народы; он пойман был в яму их, и в цепях отвели его в землю Египетскую...» (Иез. 19, 1-4)), загадок {«И в седьмой день до захождения солнечного сказали ему граждане: что слаще меда, и что сильнее льва! Он сказал им: если бы вы не орали на моей телице, то не отгадали бы моей загадки» (Суд. 14, 18)) и притч {«И послал Господь Нафана к Давиду, и тот пришел к нему и сказал ему: в одном городе были два человека, один богатый, а другой бедный...» (2 Цар. 12, 1)).
Примечательны отличия в понимании философских категорий. В Притчах четкая оппозиция «мудрость - безумие», имеет совершенно иное значение, чем в западной античной традиции. Мудрость для автора Притчей - это исполнение Божиих заповедей, безумие - любой грех: «Господь дает мудрость; из уст Его — знание и разум» (Притч. 2, 6). Аналогичное понимание безумия и мудрости встретится позднее в Новом Завете у апостола Павла и станет традиционным для христианства.
Особенностью древневосточной литературной традиции была и осознанная авторская анонимность. Известно, что исторический царь Соломон не является автором Притчей Соломоновых, так же как царь Давид - автором Псалмов Давида. Но подобное несоответствие отнюдь не считается умышленной фальсификацией, как бы это было в западной (эллинистической) культуре. По мнению С.С. Аверинцева, этот феномен является проявлением значения авторитета в восточной традиции (в противовес значению авторства в западной) . Реальный автор не самоидентифицируется, не делает акцент на своей индивидуальности. Ему нужно, чтобы его услышали, поэтому он «отдает», посвящает свой труд авторитетному имени. Подобное отношение к тексту, характерное для эпохи дорефлективного традиционализма (термин С.С. Аверинцева ), проникло и в позднейшие христианские тексты. Самым ярким примером литературного подчинения авторитету можно считать труды византийского богослова V-VI века Псевдо-Дионисия Ареопагита1. Восточные авторы даже не стремились к созданию собственного авторского стиля. Этот факт хорошо иллюстрирует ситуация с книгой пророка Исайи: историческому Исайе (Иешайху бен Амоц) принадлежат лишь первые 39 глав книги. Два более поздних добавления (так называемые Дейтероисайя и Три-тоисайя) с удивительной точностью подражают оригинальному автору, как в содержании, так и в стиле изложения . Такое отношение к собственному тексту свидетельствует о малозначимости для автора творческой компоненты, о подчинении текста внелитературным прагматическим факторам (религиозным, социальным и т.п.).
Еще одной важной особенностью дорефлективного традиционализма является широкое распространение устной традиции передачи информации от учителя к ученику. Это обстоятельство накладывает определенный отпечаток на тексты, т.к. слушатель должен был запомнить передаваемую ему информацию как можно точнее. «Живое слово... играет более важную роль, чем письменные свидетельства. И даже после письменного закрепления устное предание остается той обычной формой, в которой та или иная информация продолжает существовать... Мудрец не тот человек, кто много прочел, но тот, кто много слышал и многое помнит. Учитель «открывает слух» своего ученика» . Такое «открывание слуха» требовало соответствующих языковых средств. В греческом (и, соответственно, русском) переводе Ветхого Завета многие из них безвозвратно утрачены (стихотворный размер и рифма древнееврейских оригиналов), но некоторые сохранились и в последующих перево 1 Реальный Дионисий Ареопагит жил в I веке и являлся, по церковному предах. Это касается тропов, образов и таких распространенных в древности фигур как гомеотелевты (повторяющиеся глагольные синтаксические конструкции): «Он пресытил меня горечью, напоил меня полынью, сокрушил камнями зубы мои, покрыл меня пеплом» (Пл., 3, 15, 16). Следует отметить, что гомео-телевтам придавалось большое значение и в древнегреческой риторике, но по ее правилам сказуемое должно стоять в конце конструкции (т.е. «Он меня горечью пресытил, полынью меня напоил...»)1. В итоге можно предположить, что образно-стилистические ресурсы Ветхого Завета также в известной степени подчинены прагматическим требованиям.
Прагматикой определяется и высокая концентрация содержательного наполнения и пренебрежение формальной стороной текстов Ветхого Завета. «Для экзегета литературный жанр представляет интерес только как средство передачи мысли агиографа» , - замечают итальянские исследователи Э. Гальбиати и А. Пьяцца. «Поэтика Библии - это поэтика притчи...; природа и вещи должны упоминаться лишь по ходу действия и по связи со смыслом действия, никогда не становясь объектом самоценного описания...; люди же предстают не как объекты художнического наблюдения, но как субъекты выбора и действия» , - утверждает С.С. Аверинцев. Незначительность формальной стороны для восточных авторов наглядно показывает Ветхий Завет. К примеру, часто отсутствует четкая схема «начало - основная часть - заключение», обязательная для античной литературы. Так, книга пророка Иезе-кииля сразу начинается словами: «if было в тридцатый год, в четвертый месяц, в пятый день месяца, когда я находился среди переселенцев при реке Ховаре, отверзлись небеса, и я видел видения Божий» (Иез. 1, 1), а заканчивается: «А имя городу с того дня будет: «Господь там» (Иез. 48, 35).
Биография и автобиография в раннехристианской публицистике
Известно, что ранняя история Византии насыщена значительными событиями. В результате окончательной деградации государства Римская империя в 395 году разделяется на две части - западную и восточную. В 330 году император Константин (274-337) объявляет столицей нового (восточного) государства древнюю мегарскую колонию на берегу Босфора - небольшой город Византии. Именно по названию этого населенного пункта позднее стали именовать страну - Византию. Столица была названа «городом Константина» - Константинополем.
Очень важно отметить, что у города было и другое название (точнее, титул) - «Второй Рим», или «Новый Рим», а его жители продолжали именовать себя ромеями, то есть римлянами. Осознание преемства культуры и государственного могущества некогда великой империи сыграло важную роль в становлении Византии1. Это касалось и представления о значимости своего прошлого, и широкое использования античного (по сути языческого) наследия, несмотря на общую христианскую направленность культуры.
Ощущение себя как центра ойкумены накладывало отпечаток на многие стороны жизни Византии. Не случайно константинопольский патриарх носил титул «вселенского». Вселенскими назывались и христианские соборы, проходившие, как правило, под опекой византийского императора. Положение последнего, в свою очередь, было двояким, и это объяснялось влиянием христианства. С одной стороны, власть императора считалась божественной, с другой - ничтожной перед лицом Бога, так как высшими идеалами считалось евангельское отречение от мира, отказ от почестей и привилегий. Все эти факторы были, конечно, чужды греческому полисному духу и формировали новую, самобытную культуру1. Первые два столетия существования Византии (IV-VI) стали расцветом, «золотым веком» государства. К 381 году император Константин, вошедший в историю страны с титулом «Великий», делает христианство господствующей религией. К концу столетия другой цезарь, Феодосии Великий, провозглашает его государственной верой. В IV в. творят три «отца-каппадокийца» - Василий Кесарийский (свт. Василий Великий), Григорий Назианзин (свт. Григорий Богослов) и свт. Григорий Нисский, оказавшие огромное воздействие на христианское богословие. На рубеже IV и V столетий появляется ярчайшая фигура непревзойденного проповедника и оратора свт. Иоанна Златоуста. В VI веке император Юстиниан издает свои законодательные «новеллы», в одной из которых описывается идеальное взаимоотношение государства и Церкви (так называемая «симфония»). В это же время строится грандиозный собор Айя-София (освящен в 537 г.), появляются лучшие мозаики Равенны. В VI столетии пишет свои уникальные кондаки Роман Сладкопевец.
Что касается собственно византийской литературы, то она также является прямым продолжением античной традиции1. Авторы того времени не имели другого источника с такой детально разработанной теорией, классификацией жанров, как древнегреческая и древнеримская литература. Первая играла, может быть, даже большую роль, так как основным языком Византии был койне - поздний разговорный греческий. Остается и философский язык, выработанный в античности; византийские богословы используют его как в теоретических работах, так и в проповедях.
Но, с другой стороны, существовала Библия с оригинальной, не свойственной западной культуре поэтикой, со ставшими уже известными образами и символами. К традиции сравнения героев произведений и событий с классическими античными (например, из Гомера или Гесиода), добавляется постоянное соотнесение с сюжетами, героями и изречениями из Священного Писания . В силу этого сохранились некоторые особенности восточного до-рефлективного традиционализма. К примеру, по-прежнему мало придавалось значения описанию природы. И это происходило, по объяснению Евсевия Кесарийского (ок. 260 - ок. 340), «не от незнания предметов, возбуждающих удивление людей, но от презрения к бесплодному труду, связанному с ними; мы обращаем внимание на предметы лучшие»4. Понятно, что под «лучшими предметами» христианский писатель подразумевал богословскую тематику.
Имелся достаточно большой пласт первохристианской литературы, где античное наследие было не только творчески переработано (например, в апологетике и богословии), но и расширено дополнительными жанрами (жития святых, церковная гимнография). И существовала принципиальная необходимость широкой общественной деятельности, направленной на пропаганду и укрепление религии. «Вся культура оставалась еще языческой, она была насыщена языческими пережитками и воспоминаниями»1, — пишет Г. Фло-ровский о той эпохе. Но эта потребность объясняется не только тем, что далеко не все в то время были утверждены в христианстве. В силу различных причин IV век стал одним из самых богатых на ереси и расколы во всей истории Церкви. Поэтому отстаивать чистоту веры - «право-славие», орбобо кх - было принципиально необходимо для сохранения неповрежденного христианского учения. Именно в силу такого положения проповедь христианского вероучения и даже само богословие приобрело публицистический характер.
Григорий Назианзин и возвращение к эстетике слова
Естественно, что проповеднический стиль Иоанна Златоуста имел и личностные, уникальные характеристики. Здесь следует отметить, прежде, всего, что в отличие от многих философски настроенных проповедников того времени (Григория Назианзина, Афанасия Александрийского и др.) Иоанн никогда не выступал на отвлеченные темы. «Он говорит всегда к живым людям» , - замечает Г. Флоровский. Эта особенность - тяготение к «живой» проповеди - к сожалению, определяется не особенностями православного проповеднического стиля вообще, а личным стремлением оратора (Василий Кесарийский, Иоанн Златоуст и др.). Поэтому в своем историческом развитии и авторской интерпретации проповедь может представлять собой реальную беседу, размышление-диатрибу, богословское эссе и даже сводиться к формальному выступлению.
Характерная черта проповеди Иоанна - контраст задушевного обращения к аудитории и возвышенного стиля повествования о божественном. Впрочем, «контрастное двуединство парадного витийства и задушевной исповеди... будет одной из определяющих черт литературы IV в.»2, - считает С.С. Аверинцев. Причина подобного стилистического явления заключается, на наш взгляд, во влиянии уже описанного сакрального противостояния земного и божественного. Проповедник вызывает аудиторию на доверительный, честный, прямой разговор, увещевает ее; но когда речь заходит о неземном, оратор сам ощущает себя смертным человеком, грешником, смеющим говорить о высшем лишь с благоговением и страхом. ясъ колен ваших, умоляю: пока есть краткий срок жизни, приимите с сокрушением слова мои, обратитесь, исправьтесь...» , — говорит Златоуст аудитории. Но как только речь заходит о небесном, духовном, его стиль изменяется: «Нам нужно будет не только предстать, но и открыться. Неужели вы не смущаетесь? Неужели не трепещете? Так же будем чувствовать себя тогда, когда грехи наши откроются пред всеми ангелами и всеми людьми!»1
Из этого явления вытекает еще одна особенность христианской проповеднической коммуникации: оратор находится как бы на двух позициях сразу: с одной стороны, он обличает, говорит о грехах, находясь тем самым выше аудитории; с другой - осознает себя ее частью, таким же греховным и несовершенным. Выражаясь образно, проповедник одновременно находится «на земле» и «на небе», он и над аудиторией, и вместе с ней. Именно поэтому так часто меняется обращение к слушателям в проповедях Иоанна Златоуста. Побуждая аудиторию к действию, апеллируя к ее мнению, он говорит «вы»; осуждая грехи, употребляет местоимение «мы», не отделяя себя от слушателей: «Разве вы не слышали, что говорит Павел: «никакой воин не связывает себя делами житейскими» (2 Тим. 2, 4). А мы предаемся роскоши, объедению и пьянству, сильно трудимся над предметами посторонними, а касательно предметов небесных оказываемся слабыми (здесь и далее выделения наши. - Авт.)» . «Мы должны прощать другим», - говорит Златоуст в проповеди, подразумевая всех христиан, в том числе и себя. Это - божественная заповедь, закон для всех христиан. Затем автор обращается уже собственно к аудитории, которую необходимо убедить в справедливости этой истинности: «Ибо оскорбивший тебя не причинит тебе зла столько, сколько ты сам себе
Таким образом, возвращаясь к ораторскому творчеству Василия Кеса-рийского, Григория Назианзина и Иоанна Златоуста, можно констатировать, что ранневизантийская православная проповедь образуется на основе типических проявлений новой христианской идеологии при традиционно сильном влиянии античной культуры; в отличие от более ранних авторов здесь достаточно ярко проявляется авторская индивидуальность. Все эти факторы формируют византийскую православную публицистику и собственно явление проповеди, которая становится основным публицистическим методом православной Церкви. В свою очередь, проповедь будет оказывать влияние на характер всей византийской церковной массовой коммуникации, которую позднее, как неотъемлемую часть перенимаемой византийской культуры, воспримет и русское православие.
