Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Структурные компоненты английской государственности в XVIII веке с. 34
1. Монарх и парламент с. 34
2. Центральные органы исполнительной власти: статус и роль с.60
Глава II. Традиционные способы формирования властных структур с. 89
1. Король Георг III с. 89
2. Министры - «друзья короля» с. 109
Глава III. Новые механизмы вхождения во власть в английской политической системе третьей четверти XVIII века с. 151
1. Министры - «союзники короля» с.151
2. Английский парламент в лицах с. 187
Заключение с.241
Список использованных источников и литературы с. 248
Приложение 1 с. 257
Приложение 2 с. 260
- Монарх и парламент
- Центральные органы исполнительной власти: статус и роль
- Министры - «друзья короля»
- Английский парламент в лицах
Монарх и парламент
Событиями Славной революции 1688 г. и принятием в октябре 1689 г. «Билля о правах» открылся длительный, но уже необратимый, как показала история, процесс становления, развития и упрочения новой политической системы в Англии. «Билль п ГТПЯПЯУ» пгЬопмшт итоги госудаоственного переворота, закрепил конституционные гарантии правления парламента, установил своего рода принципы его мирного сосуществования с Короной: правление монарха «совместно и согласно с парламентом». По терминологии эпохи новая политическая система именовалась «революционным устроением» («revolutional settlement»). «Билль о правах» сохранял королевскую власть, но значительно ограничивал прерогативы за счет передачи парламенту части функций монарха в законодательной, финансовой, судебной, военной областях.
Политический переворот 1688 г., совершенный с единодушного согласия политической элиты Англии в лице группировок вигов и тори, и принятие «Билля о правах» послужили отправным этапом генезиса конституционно-парламентарной системы. С конца XVII в. шаг за шагом расширялась компетенция парламента в ущерб полномочиям монарха, координировались соотношение функций законодательной и исполнительной властей, соотношение прерогатив короны и парламента. Новое положение закрепляла серия законов: «Акт об устроении» (1701), «Акт о регентстве» (1707), «Акт о должностях» (1707) и многие другие. Этому же служила традиция назначения парламентом комитетов, бдительно и придирчиво контролировавших финансовую деятельность Короны и правительства (Committee for Public Accounts). Малейшее нарушение власти парламента Короной или кабинетом считалось посягательством на «свободу английского народа». Формировалась система кабинетов как компонент исполнительной власти, стабилизировались взаимоотношения между государем и правительством, с одной стороны, установились принципы взаимодействия по линии «парламент-кабинет» - с другой. «Явным парадоксом, - пишет историк Д. Мариотт, - является то, что .. .высшие должностные лица административной системы, считавшиеся слугами короля, в действительности были ответственны политически перед парламентом» .
Принятые законы, всевозможные традиции, юридические прецеденты, парламентские обычаи, вошедшие в государственную практику и условно Объединяемые ПОНЯТИеМ «аНГЛИЙСКаЯ КОНСТИТУЦИЯ», напрсшлмлись па укрепление и возвеличивание власти, влияния и авторитета парламента. Ситуация была столь необычна в тогдашнем мире, что на континенте Европы говорили об имевшем место в Англии «абсолютизме парламента». Нередко сами англичане полагали: «Мы уже стали более чем наполовину республикой с той поры, как правление сосредоточилось полностью в руках палаты Общин» . Дж. Свифт писал «о нашей превосходной конституции, вызывающей заслуженное удивление и зависть всего света» .
Прогрессивный парламентарный режим укреплялся еще прочнее перед лицом постоянной угрозы якобитского движения (1689 - 1746) - борьбы за власть претендентов на английский престол из числа свергнутых Стюартов, живших после 1688 г. в эмиграции: Якова И, затем его сына Якова и внука Карла. Восстания (особенно внушительные в 1689, 1708 и наиболее мощные - в период утверждения на английском престоле монархов Ганноверской династии Георга I и Георга II - в 1715, 1745 гг.), заговоры, военные интервенции якобитов опирались на моральную и материальную поддержку некоторых европейских монархов, в том числе на серьезную помощь Франции. Отпор якобитам консолидировал политические силы и население Англии, сплачивал их для отстаивания утвердившегося парламентского строя. Свергнутые Стюарты олицетворяли собой в глазах англичан старый порядок абсолютизма и католической реакции. В противовес ему новый конституционный режим представлялся им делом их собственных рук, завоеванным и защищенным в праведной борьбе.
И государственный переворот, и последовавшие за ним политические процессы, закрепившие конституционную систему, явились результатом компромисса наиболее состоятельных кругов общества, его верхов - земельной и финансовой аристократии. По аиаиц у ри та влияния последней недвусмысленно писал еще лорд Болингброк: «Чтобы правильно судить о том, какой поворот в любом направлении во внутренних делах намечается, мы должны на будущее учитывать лишь, каково настроение Двора и Банка» . Элитарная сущность парламентаризма проявилась также в принятии в 1716 г. закона об удлинении срока парламентских полномочий до семи лет (вместо прежних трех лет). Элиту представляли две парламентские группировки вигов и тори, которые в то время не были еще политическими партиями в современном смысле слова. Для преобразования парламентских группировок кланового характера в политические партии потребовалось не одно столетие. Однако процесс размежевания в лагере аристократии начался еще во второй половине XVII в. и водоразделом служило различное отношение к Короне, ее прерогативам, правам парламента.
Виги - деятели земельно-финансовых верхов - смелее и активнее выражали буржуазную ориентацию внутренней и внешней политики Англии. Историк У. Лекки называл их «особенно мобильными и прогрессивными в обществе» . Твердо стоявшие на принципах компромисса 1688 г. - основы победившего парламентаризма - виги были наиболее ревностными его охранителями. Другая группировка - тори - тоже была творцом компромисса 1688 г. и сторонницей парламентаризма. Она включала представителей не только аристократии, но, прежде всего широких слоев сельского дворянства. Тори всегда признавали установившийся баланс «корона - парламент». О новой роли парламента Болингброк - тори говорил в палате Общин: «Акты парламента служат надежным барьером, защищающим свободы народа» . Тем не менее тори благоволили к монаршей власти, олицетворяли в политике более консервативные, чем вигские, тенденции.
В период правления вигских кабинетов (1714 - 1760) находившиеся в ОППОЗИЦИИ ТОрй БЫраЖаЛИ НЄДСБОЛЬСТБО ТЛЖСЛЬЇІУІ КаЛОГОБЫм OpCIvICKCIvI, большим государственным долгом, выступали против военной активности вигов, не мирились в религиозном вопросе с терпимостью вигов в отношении диссентеров (сектантов). Особо острой напряженности борьба партийных группировок достигла в правление вигских кабинетов Р. Уолпола (1721 - 1742). Устойчивость правительства Уолпола коренилась не только в его экономической политике, но и в применении открытого подкупа. Именно в это двадцатилетие расцвел «патронат» - система раздачи кабинетом пенсий и должностей своим сторонникам, что, в свою очередь, усиливало привлекательность прихода к власти той или иной политической группировки. Вместе с тем противостояние правящей партии и оппозиции, наметившееся еще в XVII в., в XVIII столетии превращается в движущую силу политической борьбы.
Политика не оставляла равнодушными и английских просветителей. Это была их стихия. Непосредственные участники политического процесса, они вместе с тем теоретически обосновывали политические проблемы своего времени. Многозначащая особенность английского просветительского движения состояла в том, что на его долю выпала не столько деструктивная критика старого режима, явно выраженная в произведениях французских просветителей, сколько конструктивная работа с целью обоснования и утверждения нового строя, укрепления еще не устоявшихся его примет в экономике и политике, всех атрибутов нарождавшегося нового общества .Все просветители возвеличивали дело «Славной революции» 1688 г., которая означала для них колыбель нового строя. Вслед за Джоном Локком (1632 -1704) они доказывали превосходство английского «смешанного правления» -конституционной монархии, достоинства парламентарного режима. Пафос главного политического труда Локка был направлен на доказательство противоестественности абсолютной монархии, против идеологов «божественного происхождения королевской власти» - известного его апологета Р. Филлера и шотландского юриста У. Баркли .
Центральные органы исполнительной власти: статус и роль
Почти на протяжении всего восемнадцатого века политические теоретики рассматривали отношения между королем и его министрами через призму двух понятий: министерской ответственности и королевской прерогативы. Неудивительно, что представления об этих понятиях создавали своего рода идеологические рамки для пресловутой борьбы между Георгом III и политиками.
В самой простой форме понятие министерской ответственности заключалось в том, что министры короля были ответственны за выработку правительственного курса. Министерская ответственность, в свою очередь, была тесно связана с понятием ответственного правительства. Вопрос об ответственности кабинета тогда еще не ставился как вопрос об ответственности перед палатой общин. Гораздо большее значение придавалось тому, было ли правительство коллективно ответственно перед монархом или же министры несли ответственность индивидуально1.
Фактически современники видели преимущества системы министерской ответственности в следующем. Во-первых, эта система сохраняла статус и авторитет монархии непорочными2. Предполагалось, что в политических вопросах «король не может быть не прав»1. Но отнюдь не подразумевалось, что правительство, чиновничий аппарат или исполнительная власть обязательно были непогрешимыми. Имелось ввиду, что король не мог быть обвинен в тех ошибках, которые произошли. В этом случае его министры считались виновными и заслуживали порицания. Другими словами, предполагалось, что король действовал по совету своих министров или членов Тайного Совета, которые, следовательно, несли ответственность за те действия.
Министерская ответственность сохраняла имидж и авторитет монархии, но она преследовала еще одну цель. Разграничения между монархом и его министрами также гарантировали возможность исправления неверной правительственной политики и действовали как элементы контроля над полномочиями исполнительной власти. Это сохраняло имеющий первостепенное значение баланс сил, который являлся одной из превозносимых добродетелей британской конституции. Вот как иллюстрирует это Даудсвелл: «Принцип нашей конституции - король не может поступать неверно... Но тот же закон заботится о защите подданных и гарантирует, что если ошибка произошла по вине Короны, то Министр, который советовал данную меру, и чиновник, который ее осуществил, должны быть ответственны за зло» . Существование средств законного сдерживания исполнительной власти рассматривалось как одна из основных определяющих характеристик британской конституции.
Похожее единодушие демонстрировалось в связи с вопросом о королевской прерогативе назначения министров. Всеми признавалось, как было представлено в одном оппозиционном памфлете, что «назначать своих слуг -это несомненное право короля»3. Даже самые строгие критики правительства отрицали возможность каким-либо образом нарушать право короля выбирать своих министров. У. Питт-старший, например, заявлял в 1764 г., что он никогда бы не заставил короля принять его службу, в то время как герцог Ньюкасл, находясь у власти, утверждал, что он не имел намерения «управлять» или воздействовать на молодого короля1. Обычно признавалось, что никто не должен посягать на независимость короля - то есть сдерживать его в выборе министров или ограничивать его полномочия при руководстве действующим кабинетом.
Теоретически, отношения между королем и его министрами, по-видимому, были совершенно ясными: он назначал и смещал их, в то время как они, будучи у него на службе, были ответственны за правительственную политику. Таким образом, подтверждалось, что королевская прерогатива и идея министерской ответственности дополняли друг друга; они были «разными движениями в одном и том же механизме», совместимыми аспектами системы, созданной для сохранения конституционного равновесия2.
Но на практике ситуация была гораздо сложнее. Например, было совершенно непонятно, какие действия должны быть предприняты палатой Общин по отношению к министрам короля, чтобы гарантировать ответственное правление. Могло ли быть восстановлено нарушенное равновесие через законную, хотя почти вышедшую из употребления процедуру импичмента, через подачу адреса Короне или достаточно просто заявления, что палата больше не поддерживает администрацию? Как далеко могла зайти оппозиция королевским «слугам», чтобы добиться восстановления справедливости? Все эти вопросы оставались либо без ответа, либо предполагали множество вариантов. Также неясно было, какие обязанности ответственные министры должны возлагать на себя. Кто был ответственным за принятое решение: кабинет в целом, премьер-министр или ведомственный министр? Не существовало установленного правила для решения вопроса о масштабах влияния, которое могли оказывать министры на общий курс политики или систему патроната. Подобная неясность была и в ситуации с монархом. Какими соображениями он должен был руководствоваться при назначении министров? Был ли он обязан назначать политически опытных, или его «лакеи» и лучшие друзья имели такое же право занимать высшие государственные посты? Границы его личного правления — масштаб влияния короля, которое он мог сохранять в политике или патронате - был также неопределенным.
Отсутствие какой-либо определенности в отношениях между монархом, министрами и парламентом — несмотря на гипотетическую совместимость понятий королевской прерогативы и министерской ответственности -оставляло большое пространство для маневров, когда король и министры пытались улаживать свои разногласия. Особенно отчетливо это проявилось в 60-е гг. XVIII в. в «деле» Бьюта.
Если проанализировать все дебаты, имевшие место в этот период, то можно выделить две точки зрения на природу королевской власти и ее ограничения. Первая коренилась в предположении, что основная королевская прерогатива заключалась в том, что «Король назначает, возводит в звание, утверждает и смещает всех важных чиновников правительства» . «Королевская» точка зрения предполагала, что «несмотря на то, что кто-либо имел связи со всеми «большими» семьями Англии и владел большей собственностью, чем все они вместе взятые, все-таки он не мог иметь естественной претензии на то, чтобы быть министром. Такое назначение -личное дело Короля и только его»2.
Министры становились министрами только в силу королевского назначения и не могли ими стать на каких-то других основаниях. Министры являлись исполнителями королевских желаний, они были, по словам самого Георга III, его «орудиями» или «инструментами» . По словам автора анонимного памфлета, «Великобритания не знает никакого первого министра, никакого великого визиря, кроме короля, на которого конституцией возложена вся исполнительная власть правительства; и в этом отношении, можно сказать, что он - первый министр, или, если хотите, великий визирь свободного народа»2. Король был первым среди равных и действовал как первый министр. Георг III стремился сохранить свою прерогативу свободной от ограничений, которые политики могли навязать ему. По словам Додингтона, з король пытался «вылечить монархию от закоренелой узурпации олигархии» .
Постоянной темой для обсуждения королем и его сторонниками было стремление Георга «быть независимым» в вопросе о его прерогативе министерского выбора4. Королевская аргументация осуждала всякое поведение политиков, имевших власть или не имевших ее, которое могло быть расценено как ограничение полномочий Короны - главы исполнительной власти. В противном случае король, как утверждалось в анонимном политическом памфлете, должен быть низведен «до положения скромного дожа Венеции»; он должен был стать королем «на поводу», монархом-марионеткой, вынужденным преклонять колени перед каждым5. Но, с другой стороны, полностью независимый монарх, как заявлялось, утверждал неограниченную монархию, так как не существовало никаких ограничений для исполнительной власти. Если король был действительно первым среди равных, то ответственное правительство было невозможным.
Министры - «друзья короля»
За период с 1760 по 1783 гг. Георг III сменил девять премьер -министров: Ньюкасл, Бьют, Гренвилл, Рокингем, Чэтэм, Графтон, Норт, Шельберн, Портленд. Очень большое значение имело то, в какой степени глава кабинета министров располагал поддержкой и доверием Короны. Определенную роль при этом играла личность самого монарха. Он в период своего правления не раз продемонстрировал то, что ни одно правительство не могло долго существовать, не пользуясь его благоволением. Георг в глубине души так и не преодолел развившегося комплекса неуверенности в себе, всю жизнь, по сути, он был одинок, мечтал встретить человека, которому мог всецело довериться. Из всех министров на эту роль, по мнению короля, подходили только два человека: лорд Бьют и лорд Норт. С обоими «дорогими друзьями» у Георга III сложились особенно теплые, доброжелательные отношения. Бьют был фаворитом короля, Норт - королевским другом. Из всех министров Георга только эти двое были убежденными тори. Именно их король рассматривал в качестве своей главной опоры в проведении государственной политики.
Граф Бьют- шотландский фаворит короля
Лорд Бьют занимал высший пост не более 11 месяцев (с 26 мая 1762 г. до 8 апреля 1763 г.). И до, и после пребывания в высшей политической должности он мог справедливо претендовать на то, чтобы быть активным лидером правительства. Поэтому, значительность вклада Бьюта в политическое и конституционное развитие Англии XVIII в. не может рассматриваться только через исследование его недолгой и трудной администрации. Скорее эти несколько месяцев, когда он официально руководил страной, должны быть поставлены в контекст всей его политической карьеры.
Граф Бьют имел большие связи в шотландском аристократическом обществе. Его семья, имея древнюю глубокую родословную, была тесно связана (и через брак, и через политику) с вигскими древнейшими родами Шотландии - герцогами Аргайлами. После смерти третьего герцога в апреле 1761 года, он унаследовал шотландский патронат Аргайлов. По характеру, Бьют не был наделен качествами, которые необходимы успешному политику. На первых порах его союзник, а впоследствии противник, лорд Шельберн так отзывался о нем: «Он был такой же, как всякий шотландский дворянин, гордый, высокомерный, напыщенный, импозантный... Он был дерзким и малодушным, самым большим трусом, которого я когда-либо знал. Он неосторожен и робок, привык пользоваться советами разных людей, не имея проницательности, чтобы их различать и усваивать, постоянно опасаясь быть управляемым... Он был всегда высокопарным. Он получал огромное удовольствие от власти...» Эта жестокая характеристика содержит долю правды. Бьют, как столь впечатляюще демонстрирует портрет Аллана Рамсея, был и тщеславен, и надменен. Все-таки эти качества происходили не от высокомерия, а из застенчивости человека, который жил затворником и считал себя отчасти ученым и интеллектуалом. Бьют чувствовал себя намного счастливее, когда классифицировал свою ботаническую коллекцию и увлеченно занимался исследованиями, когда покровительствовал шотландским литераторам или поддерживал связь с любителями флоры и фауны и всеми интересующимися экономическим развитием родного острова, чем когда он мерил шагами коридоры власти. Причем Бьют не только имел значительную долю любознательности и поверхностные знания обо всем, что его интересовало, но, будучи шотландцем, он искренне благоговел перед знанием.
Тонкости политической интриги, процесс распределения «земных благ», тщательное уделение внимания к вечному кругу сталкивающихся интересов -все рассматривалось с одинаковой неприязнью этим чопорным и манерным человеком. Он был рожден, для того чтобы быть придворным, но не политиком. Остроумное выражение его первого патрона, Фредерика, принца Уэльского рисует Бьюта так: «Бьют, вы могли бы быть превосходным представителем при каком-нибудь величавом маленьком дворе, где не нужно ничего делать» .
Зная о личном нерасположении Бьюта по отношению к высшей политической службе (отвращение, которое он часто признавал), можно задаться вопросом, как вообще он дошел до того, чтобы принять столь высокий политический пост? Его путь к власти был до некоторой степени необычным. Он возвысился не благодаря своему политическому опыту и своей способности располагать к себе сторонников, не благодаря своей связи со знатными вигскими фамилиями и ещё меньше благодаря своему умению вести парламентские дебаты. Он добился политической славы с помощью королевского двора и личной фортуны. В этом отношении немногие карьеры лучше могут объяснить силу личных обстоятельств в политике XVIII столетия.
В 1747 г., во время ливня на скачках в Эгхеме, случайное отсутствие четвертого игрока в карты втянуло Бьюта в орбиту Фредерика, принца Уэльсского. В течение 13 лет карьера Бьюта складывалась при дворе наследника престола. После несвоевременной кончины Фредерика в 1751 г., он становится наперсником его вдовы, принцессы Августы. Он был очень красивым человеком, и говорили, что ничто иное, как симметрия его ног в плотно облегающих чулках покорила сердце Августы. Как оказалось, манеры Бьюта не соответствовали образу обожателя женщин, так как он был чрезмерно напыщенным . Эта дружба (тесная связь, которая зачастую недругами Бьюта рассматривалась как мезальянс) привела в свою очередь к неофициальному назначению Бьюта духовным наставником молодого принца Уэльсского, будущего Георга III.
Бьют очень скоро стал больше, чем просто учителем Георга: он стал, по словам молодого принца, его самым дорогим другом. Бьют добился огромного взаимопонимания с наследником, которого прежние наставники считали неотзывчивым. В течение 2-3 лет с того момента, как Бьют поступил на службу к принцу, он прочитал ему курс истории и общественных отношений, который несомненно помог подготовить Георга к предназначенной ему роли правителя. Но такое образование страдало серьезными недостатками, так как лорд Бьют не имел опыта в качестве умелого политика и заменял его предрассудками, считавшимися политической доктриной, с которой он познакомился будучи компаньоном отца Георга III, Фредерика, принца Уэльсского. Он наивно думал, что правление добродетели должно и могло заменить правление порока и коррупции. Под его влиянием молодой принц привык считать самыми плохими министров своего деда и понять, что его задача состояла в том, чтобы «очистить Авгиевы конюшни» от коррупции1. В то время как привязанность, восхищение и чувство зависимости Георга от Бьюта усиливались, ничего не казалось более естественным и действительно неизбежным чем то, что Бьют должен был направлять его и принять бремя «государственного дела», тем более что Георгу казалось, что больше нет никого на политическом Олимпе Англии, кому бы он мог доверить выполнять его.
Педагог должен был стать министром. Бьюту не чужды были амбиции, не был он достаточно скромным для того, чтобы оценить по достоинству свою способность осуществить подобную задачу; но даже если он и колебался, его переубеждали горячие просьбы его ученика, который чувствовал, что ему, Георгу, совершенно невозможно в одиночку осуществлять столь ответственные обязанности.
Английский парламент в лицах
Английский журналист и политик Джон Уилкс был одной из самых ярких и необычных фигур на политической арене Британии 60-х годов XVIII в. Перипетии политической судьбы этого деятеля на протяжении целого десятилетия находились в центре внимания всей страны, а затем стали фактами английской истории. Широкая, хотя и скандальная известность Уилкса вышла за пределы Британских островов. Много в нем было такого, что не вписывалось в рамки традиционных представлений о политике и политических деятелях. Он не имел ни аристократического происхождения, ни родовых поместий, ни обширных связей в парламенте и правительстве - ничего из того, что требовалось от политика, желающего преуспеть, но все же добился известности и влияния, которому мог позавидовать любой государственный деятель. Уилкс претендовал на роль лидера, но в нем полностью отсутствовали респектабельность и солидность, качества, которые должны были демонстрировать парламентарии и министры.
Одни называли его беспринципным авантюристом, который играл на низменных инстинктах лондонской черни в своекорыстных интересах. Другие, наоборот, провозглашали его истинным другом Свободы, героическим борцом против тирании и произвола королевской администрации. Одни и те же качества отмечаются как друзьями, так и недругами, только оценка дается им различная.
23 сентября 1762 г. Эдуард Гиббон записал в своем дневнике: «...Я едва ли встречал лучшего компаньона; он имеет неисчерпаемую энергию, безграничное остроумие и чувство юмора, большой запас знаний, но он законченный распутник, как в принципе, так и на деле; его характер пользуется дурной славой, его жизнь запятнана всеми известными пороками, а разговор переполнен богохульством и сквернословием. Такими качествами он гордился, так как стыд для него являлся слабостью, которую он давно преодолел. Он говорил нам, что в период общественных разногласий он решил разбогатеть, именно поэтому вовлекся в политику...»
Подобную оценку давал Уилксу и Джеймс Харрис в июне 1763 г.: «Я познакомился с Уилксом на заседании палаты Общин. Он имел чрезвычайную живость характера, но в чувствах и духовных качествах был склонен скорее к распущенности и разврату. Его постоянное веселье и чувство юмора позволяли ему, говорить все, что было ему угодно.. .»2
Некролог Уилкса, помещенный в «Gentleman s Magazine» гласил: «Патриот в истинном смысле слова, его стремления и неустрашимость были направлены на защиту свобод англичанина» . Характеристика самая одобрительная и лишенная конкретики, впрочем, жанр некролога иного и не предполагает.
Начало карьеры Д. Уилкса было совершенно заурядно. Он был ни чем не примечательным молодым человеком, выходцем из буржуазной семьи. После обучения в Лейденском университете он выгодно женился, что позволило ему вести размеренную жизнь провинциального сквайра в поместье Эйлсбери в Бэкингемшире. Но масштабы провинции казались слишком узкими для его деятельной натуры. Он начал бывать в Лондоне, стал членом многочисленных клубов и проводил время в свое удовольствие. В это время одним из самых близких его друзей был Томас Поттер - сын архиепископа Кентерберийского, повеса и мот. Именно Поттер представил Д. Уилкса одному из влиятельных парламентских лидеров лорду Темплу. В его лице Уилкс на долгие годы приобрел надежного покровителя, и это знакомство положило начало его политической карьере.
Благодаря протекции Темпла Уилкс сначала был назначен на пост шерифа в Бэкингеме, а затем в 1754 г. получил возможность выставить свою кандидатуру в парламент от местечка Бервик-на-Твиде в Северной Англии. «Друзья Уилкса серьезно убеждали его избираться в парламент. Поттер давил на него больше всех. По его мнению, парламент был единственным местом, где талант молодого Уилкса поразит мир своим блеском...» На подкуп избирателей Уилксу пришлось истратить четыре тысячи фунтов стерлингов, но этого оказалось недостаточно, чтобы убедить выборщиков в способности Уилкса служить своей стране, и в парламент прошел другой кандидат .
В 1757 г. он вновь принял участие в выборах в качестве кандидата от местечка Эйлсбери. На этот раз Уилкс стал членом палаты Общин, но победа обошлась ему в семь тысяч фунтов . Ему пришлось влезть в долги, но парламентская деятельность открывала перед ним широкие возможности. В 1761 г. он вновь был переизбран от Эйлсбери, получил пост офицера милиции, и уже хлопотал о том, чтобы занять вакантное место поста в Константинополе или стать губернатором провинции Квебек. Возможно, Уилкса ждала блестящая дипломатическая карьера, но вступление на престол короля Георга III обернулось для него крушением всех честолюбивых надежд. Его ближайшие покровители - У. Питт-старший и лорд Темпл - покинули свои правительственные посты. Таким образом, Уилкс, с самого начала связывавший себя с вигами, оказался вместе с ними в оппозиции.
Все это побудило его к активной политической деятельности. В ноябре 1761 г. он впервые выступил в палате Общин с большой речью в поддержку У. Питта и его политики. Но это выступление не произвело на парламентариев особого впечатления. Уилксу не хватало ораторских талантов. Зато больший успех имел его памфлет «Замечания по поводу документов, касающихся разрыва с Испанией», который был опубликован в начале 1762 г.3 Проявив талант незаурядного публициста, Уилкс изложил в нем принципиальную точку зрения Питта и Темпла на войну. В июне 1762 г. с согласия и при финансовой поддержке лорда Темпла Уилкс и его друг Ч. Черчилль стали издавать еженедельную газету «Северный Британец» («North Briton»). Благодаря этому изданию Уилкс вошел в историю.
Издатели «Северного Британца» предполагали выпустить несколько номеров газеты, чтобы разоблачить публикации в газете «Британец» («The Briton»), защищавшие политику нового кабинета лорда Бьюта. Уилкс в своей газете не собирался придерживаться «окольного сарказма». Все это определило вызывающий тон и скандальный характер газеты: насмешки над членами правительства, спекуляции на популярных тогда антишотландских настроениях, пересказы дворцовых сплетен. Первый номер «Северного Британца», вышедший 5 июня 1762 г., содержал заметки, разоблачающие «темные и опасные планы» «порочной и продажной администрации» и «корыстных писак»1. Второй номер газеты разразился критикой в адрес лорда Бьюта, «шотландца, поставленного во главе английского казначейства»2.
Газета быстро стала одной из самых читаемых в лондонских кофейнях, а ее редактор и автор Джон Уилкс - одной из самых досадных неприятностей для правительственных чиновников. К этому времени авторитет короля и правительства «королевских друзей» находился на таком уровне, что всякая самая грубая критика в отношении окружения короля или его самого воспринималась общественностью весьма одобрительно, а всякая попытка преследования за такую критику вызывала всплеск спонтанного недовольства. На страницах своей газеты Уилкс обсуждал военную и финансовую политику страны, считая при этом главной причиной всех зол и пагубных для Англии перемен в политике самовластие администрации и расширение королевской прерогативы. Поэтому, писал Уилкс, «оппозиция становится обязанностью каждого честного человека и всякого, кто искренне любит свою страну»3.
Таким образом, из бульварной газеты «Северный британец» постепенно стал одним из главных печатных органов оппозиции.
