Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Золотая Булла 1356 г. как «церемониальная конституция» Священной Римской империи 132
1. Возникновение Золотой буллы и ее структура 132
2. Метафорический описания империи в Золотой булле 174
3. Политические церемонии в Золотой булле: основной эдикт 214
4. Политические церемонии в Золотой булле: дополнения к основному эдикту 244
Глава 2. Инаугурационные церемонии 299
I. Церемония усаживания на церковный престол как завершение избирательной процедуры 299
2. Описание коронации как интерпретация ее политического смысла 393
Глава 3. Церемонии advenlus domini 469
1. Возвращение изгнанников в праздничной процессии 469
2. Ахейские коронационные въезды 551
3. «Провинциальный» advenlus и принесение присяги 609
Глава 4. Погребальные церемонии 670
1. Погребения императоров и королей Римских 670
2. Погребения германских князей 747
3. Непридворные траурные церемонии 788
Заключение 813
Список сокращений 829
Библиография 832
- Метафорический описания империи в Золотой булле
- Политические церемонии в Золотой булле: дополнения к основному эдикту
- Описание коронации как интерпретация ее политического смысла
- Ахейские коронационные въезды
Введение к работе
1. Постановка вопроса
Начиная примерно с 70-х гг. XX в. весьма заметным явлением в гуманитарных дисциплинах — политологии, философии, социологии, антропологии, психологии, а главное, истории — стало резкое усиление интереса к проблематике природы власти . Аналогичный сдвиг в тематике отечественных медиевистических и других исторических исследований в стороїїу изучения того, что Ю.Л. Бессмертный назвал «социокультурным способом властвования», наметился несколько позже — около середины 90-х гг. В понятие «социокультурный способ властвования» Ю.Л. Бессмертный включал «специфику используемых в данном социуме политических дискурсов, своеобразие представлений о власти и ее функциях, представления о допустимых (и недопустимых) видах властвования, имидж власти (включая представления о мере ее сакральности или иной трансцендентности), надежнее всего обеспечивающий покорность подчиненных; характерные черты символического оформления власти, принятые формы ее самопредъявления и вообще различные культурные топосы, фигурирующие в политической практике». Данная проблематика может исследоваться, по мнению того же автора, «в различных ракурсах и масштабах, в том числе с целью характеристики образа власти либо в глазах
Добротный обзор существующих концепций власти см. в работе: Ледяєс В.Г. Власть: концептуальный анализ. М., 2001. отдельных индивидов (например, выдающихся мыслителей или же рядовых подданных), либо в групповом сознании, ... либо в массовом сознании» .
Метафорический описания империи в Золотой булле
Однако никакого единства позиций здесь достичь невозможно, уже хотя бы потому, что трактовок самого понятия «ритуал» выработано на протяжении последнего столетия бесчисленное множество (Э. Дюркгейм, М. Мосс, Дж. Харрисон, Б. Малиновский, Дж. Гуди, А.Р. Рэдклифф-Браун, К. Леви-Стросс, Э.Б. Тайлор, М. Глакмен, Э. Лич, Э. Гоффман, Р. Коллинз, В. Тернер, К. Гирц, И. Эйбл-Эйбесфельдт и др.)У6. Понятно, почему медиевисты, интенсивнее других работающие сегодня с понятием «ритуал» и ставящие, в отличие от нас, именно его в центр своих рассуждений, со своей стороны выступают против терминологического пуризма и фетишизации точных определений. В их представлении понятие «ритуал» имеет множество смысловых пересечений с другими — в частности, с понятиями «церемония» и «церемониал», — да и сами ритуалы легко переходят в церемонии, как и церемонии - в ритуалы97.
Поскольку историкам «третьей волны» пришлось начинать свои размышления с исходного «уровня Майерова лексикона», у них возникли те же методологические трудности вследствие идентификации «церемониала» с «придворным церемониалом». Многие из них и сегодня исходят из идеи непрерывного развития придворного церемониала - от поздней Римской империи через Константинополь и Ахен прямо ко дворам Нового времени. Разрыв между Каролингами (или Отгонами) и XVI — XV11 вв. обычно никак не оговаривается, отчего читателю приходится догадываться, что недостающие связующие звенья то ли общеизвестны, то ли, напротив, еще не описаны в подробностях, но при необходимости легко могут быть продемонстрированы любопытствующим.
Однако стоило только историкам обратиться к изучению отдельных дворов германских князей, как эта презумпция континуитета начала вызывать сомнение. Можно понять недоумение одной из первых исследовательниц придворной жизни в Германии — К, Плодек, - когда ей пришлось констатировать, что в столь крупном княжестве, как Бранденбург, одном из семи курфюршеств, о придворном церемониале до XVI в. не известно практически ничего . Судя по тому, что к сходным выводам позже стали приходить и специалисты по другим княжествам, бранденбургский случай - скорее правило, чем исключение. Тем самым наше предположение об относительно позднем складывании придворного церемониала получило еще одно подтверждение. Но к истории политического церемониала как мы его понимаем, отсутствие придворного церемониала не имеет отношения.
Здесь нет возможности подробно разбирать успехи и неудачи «третьей волны» изучения интересующей нас проблематики, появившейся в 70-е годы. Возникшее тогда направление на рубеже XX и XXI вв. достигло, видимо, своего расцвета, но при этом оказалось настолько широким и разнородным, что до сих пор не получило единого историографического обозначения. Для нас в нем существенны не все его оттенки, а прежде всего то, что оно изучает исторические феномены власти в иных аспектах, нежели юридическом, институциональном, экономическом, социальном, политическом или идеологическом, - привычных в XIX и первой половине XX в. Власть, которая находится в центре внимания историков данного направления, - это власть, которую условно можно назвать символической.
Любое продолжительное господство не может держаться только на голом насилии и подавлении подвластных превосходством в тех или иных ресурсах. В конечном счете оно строится на более или менее добровольном согласии всех заинтересованных групп; согласие же это складывается и поддерживается в ходе постоянной циркуляции информации о том, как каждая из таких групп представляет собственную роль и чего она ожидает от всех остальных. Обычно такого рода информация плохо отрефлексирована участниками обмена или даже не отрефлексирована вовсе, но, тем не менее, столь чутко воспринимается ими на дорациональном уровне, что какие-либо сбои в ходе этого информационного взаимодействия могут приводить к серьезным последствиям — вплоть до массового отказа господствующим группировкам в легитимности .
Иными словами, власть можно рассматривать как одну из форм общения, в ходе которого одни выражают свое право господствовать, другие — свою готовность подчиняться, а все вместе - каждый со своей стороны -утверждают естественность и справедливость имеющейся в обществе иерархии100. (Столь гармоническая картина не относится, естественно, ко временам социальных потрясений, но мы их здесь и не учитываем.) Общение это осуществляется по большей части в знаковых или символических - но всегда демонстративных - формах, из чего, кстати, вытекает, что политическая власть — это не в последнюю очередь обмен определенными знаками и символами, ведущийся по довольно строгим правилам, цель которого состоит в подтверждении легитимности существующего порядка со стороны всех его участников.
Интенсивность и регулярность такого символического обмена (выражение, которое в современной литературе связывается обычно с именем философа Ж. Бодрийяра, использовавшим его, впрочем, в контексте, не очень подходящем для нашего исследования101) отличаются в различных обществах. Рекорд пока что принадлежит тоталитарным государствам XX в., требовавшим, чтобы подвластные постоянно выражали свое безусловное признание легитимности существующего режима. Совершенно иная картина наблюдается в традиционных обществах, в частности, в средневековой Священной Римской империи. Гам демонстративное общение между властителями и подданными реализовывалось крайне неравномерно — притом неравномерность эта была как пространственной, так и временной.
Политические церемонии в Золотой булле: дополнения к основному эдикту
Представляется, что в данном случае «укрепление единства среди курфюрстов» и «введение единодушного избрания» представляют собой не две разные цели, как считал К. Цоймер, а одну, только выраженную на разных уровнях, как это часто бывало в средневековых документах: на уровне политической конкретики («избрание») и уровне теоретического обобщения («единство»). Третий пункт - «недопущение ненавистного разделения» - является еще одной вариацией на ту же тему. Тем самым, «единство» курфюрстов понимается здесь, как представляется, не в широком смысле, как у К. Цоймера, а во вполне конкретно-политическом: они должны выражать единое мнение относительно персоны, избираемой на престол. «Разделение» же между ними приводит к «опасностям» для империи, состоящим в появлении нескольких лиц, претендующих на королевский сан. При таком понимании Пролога, он безупречно подходит именно к эдикту № 5.
Опасности для империи, обрисованные в Прологе эдикта № 5, никак не соотносятся с обстоятельствами борьбы за власть самого Карла IV - его соперничество с императором Людвигом IV никак не было вызвано несогласиями среди собравшихся на выборы курфюрстов. Последний раз ситуация, которая отвечала бы намекам эдикта № 5, возникла после неожиданной смерти императора Генриха VII 24 августа 1313 г. Тогда образовались две партии курфюрстов, которые почти в одном и том же месте (Заксенхаузен и Франкфурт) и почти в один и тот же день (19 и 20 октября 1314 г.) избрали королем Римским: первая — Фридриха Красивого из дома Габсбургов, а вторая — Людвига Виттельсбаха. Историки до сих пор не замечали, что не только эдикт № 5, но и ряд других разделов Золотой буллы можно прочитать не как общетеоретическую юридическую норму, а как реакцию на вполне конкретную ситуацию, которую, как это часто бывало в средневековом праве, надлежало теперь задним числом «исправить», не допуская ее повторения в будущем. Догадка о казуальном характера права в ключевых разделах Золотой буллы пока что вовсе не увлекала исследователей, прежде всего потому, что они привыкли прослеживать воздействие этого нормативного сборника на организацию и проведение последующих королевских выборов. Когда же рассматривалась предшествовавшая история королевских выборов в Германии, то в целом, с описанием казусов не только 1314 г., но и, например, 1257 г. без всяких попыток увидеть в эдикте № 5 Золотой буллы попытку дать ответ на вопрос, возникший при вполне определенных политических обстоятельствах.
Между тем представляется, что эдикт № 5 прежде всего дает ответ на вопрос, где хотел Карл IV видеть начало того политического кризиса в империи, который в 1355 г., наконец, завершился коронованием Карла императором. Это начало он видел, очевидно, не в смерти Фридриха II или Конрадина, не в отлучении Людвига от церкви, не в начале собственной борьбы за корону, а в кончине последнего общепризнанного императора - к тому же его собственного деда- и в неправильно проведенных выборах 1314 г., в результате которых в Германии появилось два короля - Людвиг и Фридрих. Вес остальные несчастья явились, надо полагать, лишь следствием этих выборов. Чтобы не допустить повторения сходной ситуации после неизбежной в перспективе кончины нынешнего императора, необходимо «исправить» ситуацию 1314 г. Поэтому вводятся ограничения сроков на созыв выборщиков - теперь уже империя не будет оставаться без главы более года, - четко определяется не только кто именно созывает курфюрстов, но и где должны проходить выборы - в храме св. Варфоломея во Франкфурте. (Следовательно, избрание Фридриха в Заксенхаузене в 1314 г. было неправомочным). Курфюрсты, уехавшие досрочно, теряют свой голос — следовательно, сторонники Фридриха свои голоса потеряли, разъехавшись за сутки до 20 октября - день, назначенный архиепископом Майнцским. Вводятся ограничения на размеры свиты, сопровождающей курфюрстов — вероятно, именно потому, что в 1314 г. курфюрсты очень боялись друг друга. Список таких соответствий можно продолжать, тем более, что поздняя вставка про conductus, как упоминалось выше, также являлась эхом неудачных выборов 1314 г. Однако мы здесь обратим внимание еще только на одну деталь. Едва ли не в каждом немецком школьном учебнике, не говоря уже о серьезной академической литературе, Карла IV хвалят за то, что он «изъял» из процесса избрания короля Римского папу со всеми его претензиями на «апробацию» избранника курфюрстов. Тем самым Золотая булла трактуется с вильгельминовских времен (а то и ранее) вплоть до сегодняшнего дня как важная «станция» на телеологическом пути Германии от постштауфеновского подчинения панству к суверенитету и национальному государству. Эти воистину хрестоматийные оценки могут оказаться анахронизмами, если предположение о казуальной основе эдикта № 5 подтвердится. В исход двойных выборов 1314 г. папа не мог вмешаться и рассудить спор между «разделившимися» курфюрстами: Климент V скончался 20 апреля 1314 г., а его преемник Иоанн XXII был избран только 7 августа 1316 г. Тем самым, если задача законодателя состояла в «исправлении» задним числом ошибок 1314 г., то папу, действительно, не стоило учитывать в качестве политического фактора, - ведь понтифик в той ситуации попросту отсутствовал.
Все эти частности было необходимо тут хотя бы бегло изложить, чтобы обосновать новое видение структуры, природы и пути складывания нюрнбергской части Золотой буллы. В результате предложенной реконструкции оказывается, что наиболее богатый церемониальным материалом эдикт № 1 являлся вовсе не «вставным указом», а основанием корпуса правовых установлений, получивших со временем название Золотой буллы - он прошел согласование между императором и курфюрстами ранее всех прочих документов и был первым включен в liber, содержащий уже утвержденные участниками переговоров нормы. Однако нюрнбергская часть Золотой буллы не только открывалась церемониальными установлениями — она и завершалась ими: последний «слой» составили конституции №4-главы 21 — 23, которые по своему содержанию явились дополнениями к «церемониальному» эдикту № 1. Впрочем, и «процедурный» эдикт № 5, с его указаниями по организации выборов короля, появившийся незадолго до окончания имперского собрания, содержал в себе такие положения, которые потенциально могли послужить основой для рождения новых церемоний. Выяснится это, правда, только при выборах 1410 г.
Описание коронации как интерпретация ее политического смысла
Именно с нее началась трансформация персональных привилегий (возможно, выросших из первоначального ordo для первого заседания императора и курфюрстов) в привилегии институциональные.
Порядок рассаживания курфюрстов при всех «публичных императорских актах, а именно, судебных заседаниях, раздачах ленов и пиршествах, а также во время совещаний и любых прочих мероприятий, на которые им полагается собираться ради обсуждения вопросов императорских чести и пользы»16, начинается с определения места для архиепископа Трирского. Выглядит оно на первый взгляд странно - прямо напротив государя, лицом к нему17. Зато, как выясняется чуть позже, эта позиция настолько почетна, что архиепископ Трирский отказывается променять ее даже на место по правую руку от короля, которое долго оспаривали между собой оба его коллеги — прелата . О конфликте из-за этого места между архиепископами Майнцским и Кёльнским впервые известно в связи с коронационным пиром в Ахене в 1273 г. (тогда верх одержал архиепископ Кёльнский), но столкновения повторялись еще по меньшей мере два раза: в 1298 г. (когда удача сопутствовала архиепископу Майнцскому) ив 1310 г. (когда ясного решения так и не было принято)19. Одна из фраз в эдикте № I несомненно отсылает к этим спорам: законодатель мотивирует предлагаемую норму заботой о том, чтобы впредь у архиепископов не было повода для споров и взаимных подозрений20. (В аналогичной статье для светских курфюрстов такой мотивировки нет - поскольку, очевидно, не возникало ранее и конфликтов по данному поводу.) Решение давней проблемы, предложенное в эдикте № 1, оказалось сложным, но, очевидно, мудрым, поскольку позже ссора между прелатами уже более не возобновлялась.
Отныне спорное место предоставлялось одному из двух архиепископов - Майнцскому или Кёльнскому - в зависимости от того, в чьей церковной провинции — Майнцской или Кёльнской — проводится данное заседание. Сверх того, архиепископ Майнцский мог сидеть по правую руку от государя почти по всей Германии (подразумеваются случаи, когда имперское собрание будет проходить в Зальцбургской, Магдебургской или Бременско-Гамбургской провинции), поскольку он носит почетный титул имперского эрцканцлера для Германии. Имеется лишь одно исключение - у него нет такого права в Кёльнской церковной провинции. Зато архиепископу Кельнскому почетное место по правую руку от государя достается не только в его провинции, но и по всей Италии, эрцканцлером которой он считается, и даже, как ни странно, в Галлии, где почетное эрцканцлерство вообще-то, как известно, принадлежало архиепископу Трирскому21. Такая уступчивость трирского прелата как раз и свидетельствует о том, что его место напротиа государя было для него ценнее места по правую от того руку.
В следующем параграфе исходного «эдикта» (ставшем началом главы 4 Золотой буллы) законодатель вполне последовательно переходит к описанию расположения светских курфюрстов. На всяком торжественном собрании «с правой стороны от императора или короля Римского, сразу после архиепископа Майнцского или Кёльнского ... [должно быть место для} короля Чехии, поскольку он является коронованным и помазанным государем, сразу же после него - для пфальцграфа Рейнского. С левой же стороны от короля, сразу за архиепископом, которому положено сидеть рядом с императором или королем, «на первом месте — герцог Саксонский, а на следующем за ним — маркграф Бранденбургский»22. По сути дела, законодатель заново устанавливает угодный ему иерархический порядок высших чинов империи. С одной стороны, он всячески подчеркивает паритет (во всяком случае формальный) между тремя архиепископами — даже последовательность их перечисления в Золотой булле все время меняется. Но с другой, он же выстраивает систему неравенства - во-первых, между церковными и светскими князьями-избирателями, а во-вторых, что существеннее, внутри группы светских курфюрстов, где на первом месте оказывается король Чешский, а на последнем - маркграф Бранденбургский. Порядок же этот представляется ему не абстрактно, а вазуапьно — как сцена заседания, где каждому князю отводится положенная ему по статусу позиция.
Если первый пункт эдикта предлагал удачное решение давнего церемониально-политического конфликта, то во втором был незаметно совершен серьезный политический переворот. В его результате пфальцграф Рейнский утрачивал место (а значит и статус) первого из светских курфюрстов, которое переходило теперь к королю Чешскому . Таким образом Карл IV использовал новоприобрстеиный императорский сан, чтобы предоставить самому себе (в качестве короля Чешского) и своим
Ахейские коронационные въезды
Случайно или нет, отсутствие процессий с инсигниями во французской и римской коронационных процедурах хорошо согласуется с идеологическими концепциями, связанными с обоими этими ритуалами. Во Франции было бы странно демонстрировать символическими средствами некоторую «ущербность» статуса нового короля до того, как над ним было проведено помазание. Это не соответствовало бы учениям легистов, настаивавших на том, что король приобретает все необходимые для правления качества сразу после кончины предшественника, и помазание ему для этого не требуется. В Риме, где исходили из решающей роли папы при выборе лица, достойного императорского сана, не менее странно было бы допустить, чтобы претенденты на этот сан при своем вступлении в город или же в храм св. Петра демонстрировали привезенные с собой «извне» инсигнии, ведь эти предметы намекали бы на существование имперской власти, не зависящей от воли паны.
Вариант процессии, сложившийся в конце концов в Ахене, при всем своем внешнем сходстве с тем, что был показан на примере вестминстерских коронаций, глубоко отличается от них по сути. Формально это различие можно объяснить тем, что немецкие курфюрсты не сопровождали короля в церковь, а дожидались его прибытия внутри храма. Почему так происходило, понятно; один архиепископ являлся служил литургию, двое других ему ассистировали. Следовательно, троим архиепископам естественно встречать государя у порога церкви, что и предписывается ахенским коронационным чином43. Однако светские курфюрсты вполне могли бы сопровождать короля в процессии и нести инсигнии. То, что им этого не поручают, а «присоединяют» к группе курфюрстов духовных, - обстоятельство настолько существенное, что непонятно, почему оно до сих пор не подвергалось должному осмыслению.
В церемониальном порядке отражается, на наш взгляд, то обстоятельство, что курфюрсты уже мыслятся ими самими и их современниками в качестве особой группы кшяей, пусть и различающихся по статусу и роли, но составляющих единую корпорацию, которая должна не делиться по «функциональному признаку», а, напротив, выступать как целое. В соответствии с этой логикой церковные курфюрсты «притянули» за собой в храм и курфюрстов светских.
Как видим, даже у вроде бы формальных отличий имеются глубокие «конституционные» причины. Однако и по своей символической сути ахенская посткоронационная процессия тоже хорошо соответствует «имперской конституции», описываемой в Золотой булле. Несение знаков власти уже помазанного и коронованного государя выражает готовность князей оказывать помощь (assistere) новому королю. В символическом же плане это должно было легко прочитываться современниками в том смысле, что курфюрсты помогают государю, — причем, надо полагать, не только с переноской тяжелых предметов, но и в осуществлении управления империей.
О предъявлении королевских инсигнии еще до всякой коронации, но сразу же после избрания нового государя, мы ничего не слышим вплоть до конца XV в. В 1486 г., когда был избран Максимилиан, в процессии, последовавшей сразу по завершении выборов, перед ним несли инсигнии. Однако этот случай особый: рядом с новым королем шествовал его отец — «действующий» император Фридрих III, - которому инсигнии и принадлежали (он и появился в храме вместе с ними) . Тем не менее итоговая сцена могла, возможно, создавать у зрителей впечатление, будто инсигнии относятся не к одному Фридриху, а к нему и его сыну вместе.
Цель этого пространного отступления состояла втом, чтобы показать: составители будущей Золотой буллы, работая над последними главами ее нюрнбергской части (т.е. над завершением всего документа, как им тогда представлялось), вдохновлялись, скорее всего, не некоей общей идеей имперских торжеств вообще, как принято считать, а специально ахенскими коронациями. Именно завершающее коронацию шествие государя и курфюрстов с мечом, скипетром и державой могло быть положено в основу глав 21 и 22. Однако это вовсе не означает, что Карл IV связывал такое шествие только с коронацией - напротив, он либо собирался применить ее на предстоящем собрании в Меце, либо же, что вероятнее, уже успел ее применить в Нюрнберге в один из недавних праздничных дней.
На прагматический, а не теоретический характер глав 21 - 22 указывают и содержащиеся в них отсылки к главам 3-4 (самое начало эдикта № 1), в которых мы уже подозревали ordo, составленный специально для нюрнбергского собрания, и указание на уже случавшиеся ранее споры, о которых законодатель «слышал»45, и очевидная неактуальность любых распоряжений, относящихся к коронации, в ситуации рубежа 1355 и 1356 г. В любом случае завершающие разделы нюрнбергской части Золотой буллы проявляют ту же самую тенденцию, что и первые - «статьи» эдикта № 1: церемония несения инсигний совпадает по своему символическому содержанию и с церемониальным рассаживанием курфюрстов, и с метафорой «священного здания» империи. Точно так же, как исходный вариант этого эдикта, они никак не относятся к процедуре избрания нового короля, а служат символическому «описанию» власти правящего императора.
Похожие диссертации на Политический церемониал в Священной Римской империи XIV – начала XVI в.
