Содержание к диссертации
Введение
Часть 1. История христианского царства в IV - середины V вв. глазами византийских хронистов 52
1. Образ эпохи Константина Великого у хронистов XII в 53
2. Никейский собор 325 г. как образец формирования традиции памяти о церковных соборах 78
3. Константин Арианин: церковная политика 325 - 337 гг 96
4. Преемники Константина 115
5. Юлиан Отступник 128
6. Константинопольский собор 381 г 144
7. Феодосии Великий 159
8. Император Аркадий и Иоанн Златоуст 171
9. Феодосии II Младший 190
10. Вселенские соборы середины V в 207
Часть 2. Процессы забвения и воспоминания в византийских хрониках 232
1. Проблемы взаимодействия истории и мифологии 233
2. Конспектирование: от истории к «справочнику по истории» 243
3. Разрастание: от истории к «рассказам по истории» 255
4. Застывание: от истории к «преданию» 264
5. Идеологические факторы, воздействующие на развитие историографии 276
6. Сопротивление историографии мифу 287
7. Особенности работы хронистов с источниками 299
Заключение 308
Библиография 311
- Никейский собор 325 г. как образец формирования традиции памяти о церковных соборах
- Проблемы взаимодействия истории и мифологии
- Застывание: от истории к «преданию»
Введение к работе
Наше исследование посвящено культуре исторической памяти византийцев. Нас в широком смысле интересует процесс функционирования, развития и использования исторических знаний в Византии, сохранения памяти византийцев о своем собственном прошлом и
0 прошлом человечества в целом. Нас интересует, как накапливались
исторические знания в Византии? Как происходил процесс их передачи от
поколения к поколению? Удавалось ли византийцам сохранять и
преумножать свои знания, или же наоборот знания утрачивались? Каковы
были источники развития исторических знаний? Как и почему для тех или
иных событий прошлого наступало забвение? Иными словами, мы
попытаемся охарактеризовать основные черты исторической памяти в
Византии, а также описать некоторые тенденции ее изменений в ходе
истории Византии.
В нашей работе мы пользуемся основными достижениями современного направления исторической науки, изучающего память как социальное явление в различных обществах и цивилизациях прошлого. В связи с этим нам необходимо вкратце описать методологические принципы современной науки об исторической памяти.
Один из главных современных теоретиков исследования исторической памяти, немецкий египтолог Я. Ассман определяет это направление следующим образом: «В отличие от истории в собственном смысле история памяти (Gedachtnisgeschichte) изучает не прошлое как таковое, но прошлое, как о нем помнят».1 По сути, исследование исторической памяти представляет собой одно из направлений истории ментальное, она тесно связана с социальной историей, историей повседневности, с исторической психологией. В основе этого направления научных исследований лежит факт воспоминания человеком и обществом неких событий прошлого, формирования определенных представлений об этих событиях и
1 Assman J. Moses der Agypter. Harvard, 1997. S. 26.
дальнейшего использования этих представлений в самых разных сферах социальной деятельности, от религии и политики, до повседневно-бытовых отношений. Сам по себе процесс воспоминания как интеллектуальный и психологический акт привлекал внимание ученых еще с глубокой древности. Одна из наиболее ранних, но, тем не менее, наиболее глубоких теорий воспоминания и забвения принадлежит Платону, который описывал этот процесс с помощью метафоры «восковой дощечки» помещенной внутри человека, на которой отпечатывается определенная информация. Она искажается в зависимости от «качества дощечки», степени важности информации и т. п. То же, что собственно было записано на этой дощечке-памяти, Платон называл словами e'ikcov или т-илод — т. е. «образ» или «отпечаток» события, некоторого прошлого, пережитого опыта и т. п.2
Именно эти «следы» и являются главным объектом наблюдения исследователя, интересующегося историей памяти. По сути, каждое событие прошлого, так или иначе отразившееся в общественном сознании, в существующей научной или обыденной картине истории, оставляет длинную цепочку таких «следов», «вертикаль воспоминания» (vertikale Erinnerungsspur).3 Любое, — и важное, и рядовое — событие мировой истории обладает некоей линией памяти, воспоминаний об этом событии людей разных эпох. В каждую эпоху это событие вспоминается, но всегда трансформируется, приобретает некий особенный облик. Оно становится таким, каким его воспринимают люди в отдельный определенный момент времени. Таким образом, события прошлого, коль скоро о них нам известно, всегда связаны с рецепцией. И исследования в области исторической памяти представляют собой попытку создания теории исторической рецепции.
Научное направление по изучению исторической памяти никоим образом не стремится «отменить» достижения «позитивистской» фактографической истории, но в полной мере опирается на эти достижения. Работа в области изучения исторической памяти невозможна
2 Платон. «Теэтет». 163d - 195d. См. Рикер П. Память история, забвение.
М., 2004. с. 26-36.
3 Assman J. Moses der Agypter. Harvard, 1997. S. 26-29.
без детального исследования как той эпохи, которая является объектом воспоминания, так и той эпохи, в которой живет вспоминающий. Изучение «образов» вспоминаемого прошлого, отраженных в тех или иных источниках, было бы бессмысленным без знаний о «подлинных», «истинных» событиях и обстоятельствах, со временем превратившихся в образы, «слепки», «следы» прошлого в сознании людей позднейших времен.
Тем не менее, в изучении исторической памяти сформировался несколько отличный подход к анализу информации. Если фактографическая история придает принципиальное значение различению фактов «подлинных» и «вымышленных», то для исследователя исторической памяти какой либо факт является «подлинным» уже постольку, поскольку он существует в сознании представителей той социальной группы или традиции, которая интересует историка. Его соотнесенность с «реальным» ходом событий прошлого этой группы становится не так важна (хотя, разумеется, о ней необходимо помнить). Для исследования исторической памяти первостепенное значение приобретает не «подлинность», а скорее «актуальность» того или иного события прошлого. Важно то, как это событие вспоминалось, в каких исторических обстоятельствах и в какое время. Например, известно, что с точки зрения византийцев, император Константин Великий был крещен в христианскую веру папой Сильвестром в Риме. Нами это обстоятельство воспринимается как «легенда», однако для византийской (и западноевропейской средневековой) историографической традиции (т. е. в их «традиции воспоминания») это был нормальный и хорошо известный исторический «факт». В связи с этим далее нас интересует, какие выводы могли сделать византийцы из этого «факта», насколько факт крещения императора был важен для них, как изменялось их отношение к этому «факту» в разное время и т. п.
Таким образом, объектом наблюдения становится сотканная из различных сведений источников картина прошлого, которую современный исследователь пытается увидеть глазами людей избранной эпохи или традиции. Мы наблюдаем изменения и постоянство этой картины от одного
источника к другому, от одного поколения к другому. Мы стремимся отследить эти изменения, уловить и сформулировать закономерности перемен.
* *
Византийская цивилизация представляет нам огромный и очень разнообразный материал для изучения исторической памяти. Византийцы во все времена ощущали себя наследниками очень древней и богатой традиции, соотносили себя и с древним Римом, и с ветхозаветным Израильским царством, и с античной греческой культурой. Наряду с древностями, объектом постоянного внимания византийцев была и своя история — история христианского царства, которую они начинали с эпохи правления Константина Великого. Представления византийцев обо всех известных им эпохах истории человечества нашли отражение во многих византийских литературных и художественных памятниках.
Безусловно, наиболее важные источники для реконструкции традиции исторической памяти в Византии представляет сама византийская историография. Как известно, византийские исторические сочинения делятся на две группы: собственно истории, касавшиеся событий современной автору эпохи, и хроники, в которых теоретически повествование должно было начинаться от сотворения мира и заканчиваться концом мира — страшным судом. Для нашей темы исторические произведения в узком смысле этого слова имеют, пожалуй, второстепенное значение. Они как правило охватывают довольно короткий временной отрезок — время жизни одного поколения — целиком посвящены событиям современности и отражают, чаще всего, различные политические взгляды автора и его современников. Гораздо существеннее хроники. Их авторы и составители по самим законам жанра были в большей степени настроены не на сиюминутные оценки событий, но на поиски некоего цельного исторического обобщения. Среди хроник нас интересуют также не все. Значительную часть византийских хроник можно определить как произведения некоего «продолжающего типа», представляющие собой продолжения каких-либо других более ранних
хроник. С точки зрения общей композиции они не самостоятельны и, так же как и истории, в основном ориентированы на современный политический контекст. Среди хронографических сочинений нас интересуют в основном самостоятельные хроники — где автор самостоятельно начинает рассказ от Адама и самостоятельно проводит все нити всемирной истории до современного ему момента. Таких хроник в Византии известно всего 10. Их авторы — Иоанн Малала (конец VI в.), неизвестный по имени автор Пасхальной хроники (30-е гг. VII в.), Георгий Синкелл (конец VIII в.), Георгий Монах (середина IX в.), Симеон Логофет (X в.), Георгий Кедрин (рубеж XI - XII вв.), Константин Манасси (1-я пол. XII в.), Иоанн Зонара (1-я пол. XII в.), Михаил Глика (конец XII в.), Ефрем Эносский (конец XIII в.). Каждое из этих произведений содержит большой массив информации по мировой истории и представляет собой своего рода «путеводитель» по исторической памяти византийцев, зафиксированной в один определенный исторический момент.
Помимо хроник большую роль для изучения исторической памяти могут играть византийские экклезиологические труды, преимущественно те из них, что посвящены различным ересям и полемике с ними. Традиция сочинений по ересиологии восходит к Епифанию Кипрскому и его фундаментальному труду «Панарион» (70-е гг. IV в.). В разное время свои сочинения по этой тематике создавали Иоанн Дамаскин, патр. Фотий, Никита Стифат, Евфимий Зигавин, Никита Хониат и др. Знания о христианских общинах и других религиях ойкумены, представленные в таких трудах, играли важную роль в формировании политики Византийской империи и церкви в религиозной сфере, влияли на содержание религиозно-полемической литературы, на византийское миссионерство.
Византийские энциклопедические труды представляют собой уникальное явление в средневековом христианском мире и также служат важным источником для изучения исторических знаний и памяти. Хорошо известно, что такие произведения как комплекс трактатов Константина Порфирогеннета, «Библиотека» патр. Фотия, лексикон «Суда» содержат огромные знания по самым разным областям античной культуры — от
литературы до сельского хозяйства. Рецепция античной культуры в Византии изучается давно и успешно, однако в этой проблематике традиционно ведущую роль играют филологические штудии. На сегодняшний день в наибольшей мере исследованы проблемы влияния античной литературы на византийскую, содержание и характер комментариев византийских филологов к произведениям Гомера, Аристотеля и другим классическим памятникам. Вопрос об исторических знаниях византийцев об античной культуре в связи с этим до сих пор остается в тени.
Наконец, неисчерпаемый фонд исторической памяти представляет собой византийская агиография. Традиция почитания любого святого представляет собой образец исторической памяти. Эта память о каком-либо подвижнике, праведнике, о великом богослове или даже о великом политике оказывается столь важна для общества, что ради нее создается особый институт — культ святого. Реликвии святого, варианты житий святого, создаваемые в разные времена, посвященные ему храмы, иконография — все это представляет собой элементы культа и элементы исторической памяти византийцев о данном персонаже. Жития, написанные в одно и то же время, одним автором, обладающие общими чертами могут рассматриваться как источники по исторической памяти византийского общества (или его определенных кругов) в каждую отдельно взятую эпоху. Так, собрание переработанных житий Симеона Метафраста представляет собой не только пример литературного «облагораживания» агиографической традиции, но и существенный комплекс исторических знаний и результат регулирования этих знаний в соответствии с мировоззрением византийской элиты X в. История культа наиболее важных героев новозаветной истории (Богородица, апостолы), культа небесных сил (архангелы) или полумифологических персонажей (Георгий Победоносец) представляет собой неотъемлемую часть исторической памяти византийцев и может существенно расширить наши представления о культуре Византии и ее эволюции.
Для нашего исследования мы избрали наиболее фундаментальный вид источников — византийские всемирные хроники. Избранный нами ряд хроник VI - XII вв. от Иоанна Малалы до Иоанна Зонары представляется нам достаточно монолитным культурным явлением. Все интересующие нас авторы — Иоанн Малала, автор Пасхальной хроники, Георгий Синкелл, Феофан Исповедник, Георгий Монах, Симеон Логофет, Георгий Кедрин, Константин Манасси, Михаил Глика, Иоанн Зонара — имеют много общего между собой. В то же время, их произведения резко контрастируют как с сохранившимися работами античных хронистов, так и с сочинениями представителей позднейшей ренессансной историографии.
Как мы говорили, изучение исторической памяти требует одновременно хороших знаний о той эпохе и культуре, которая изучает историю, и о самом объекте изучения и воспоминания. Поскольку всемирная история византийских хронистов представляет собой слишком объемный массив материала, то мы решили ограничить свое внимание лишь одной исторической эпохой. Нас будут интересовать представления византийских хронистов о временах начала христианской империи, о правлении Константина Великого и его преемников, заложивших основы новой христианской государственности и самой Византийской империи. Окончанием этой эпохи мы условно будем считать, во-первых, падение Западной Римской империи, ставшее для Европы формальным рубежом перехода от античности к средневековью. Во-вторых, для нас важен великий раскол Вселенской христианской церкви, произошедший в середине V века. В тот период, в результате серии неудачно организованных Вселенских соборов (Эфес 431 и 449 гг., Халкидон 451 г.) прежде единое сообщество христианских общих Средиземноморья оказалось навсегда разорванным на три крупные группировки: несториан, монофизитов и халкидонитов. Раскол оказал первостепенное влияние на развитие всей последующей христианской культуры и, не в последнюю очередь, на формирование византийского мировоззрения.
Поскольку для византийцев эта эпоха IV - V вв. всегда оставалась очень важным периодом истории, мы надеемся, что материалы хронистов о ней будут достаточно интересны и позволят нам обрисовать основные
тенденции в развитии знаний византийцев об этом времени, а также описать наиболее характерные явления в общей традиции исторических знаний в Византии.
Никейский собор 325 г. как образец формирования традиции памяти о церковных соборах
Вселенские соборы являются чрезвычайно важным элементом в структуре византийских хроник. Рассказы о соборах могут быть вставлены в общие описания тех исторических периодов (правлений императоров), когда происходили соборы. Могут быть также суммированы в отдельных разделах хроник, где представлены общие справочные сведения подряд обо всех Вселенских соборах. Так или иначе, истории соборов присутствуют в хрониках непременно, и с ними, в представлении византийских хронистов связано едва ли не главное содержание собственно «церковной истории». Хронисты часто упоминают о церковных событиях, смерти одних патриархов и возведении на престол других, о тех или иных богословских спорах, конфликтах внутри общин, «нестроениях». Однако вся эта церковно-историческая информация, как правило, остается второстепенной по сравнению с общеполитической историей, характеристиками императоров и их деяний. В рассказах о церковных Вселенских соборах на первый план повествования всегда выходит церковь как таковая. Церковь и ее лидеры (в различном сане) становятся главными героями. Тем самым на короткое время, в рамках отдельных небольших разделов резко меняется тематика и структура хроник. Поэтому рассказы хронистов о Вселенских соборах, особенно хронистов средневизантийского периода — от Феофана до Иоанна Зонары — почти всегда выглядят в хрониках как вставные сюжеты. Они как будто искусственно внедрены в общее повествование. Они даже могут быть выведены за его рамки и собраны в отдельном разделе, как это представлено у Георгия Монаха и Михаила Глики. Тем не менее, они являются необходимой частью хроник, введены в них, несмотря на все литературно-композиционные трудности, в силу особой важности сюжетов, каковой они, несомненно, обладали в глазах всех византийцев.
В нашей работе мы рассмотрим отдельно рассказы хронистов о первых четырех Вселенских соборах. Каждый из них будет иметь свои особенности, в соответствии с тем, насколько различной была судьба каждого собора в памяти византийцев. Тем не менее, с композиционной точки зрения рассказы хронистов о соборах являются однотипными, обладают множеством общих черт. Во многом схож набор источников хронистов обо всех соборах.
В этой главе мы обращаемся к традиции памяти византийцев о 1-м Вселенском соборе, состоявшемся в Никее в 325 г.113 На наш взгляд, представления византийцев именно о 1-м соборе наиболее просты для описания, что связано в основном с особенностями исторической ситуации, в которой состоялся собор. Среди этих особенностей — сравнительно краткая предыстория арианского спора, неожиданность созыва собора по инициативе имп. Константина для большинства христиан и его неподготовленность в богословском аспекте, полное преодоление арианского раскола в церкви в последующие столетия. В истории изучения Никейского и других Вселенских соборов христианской церкви большинство аналитических публикаций посвящены богословским и другим вероучительным проблемам. Реконструкция хода реальных исторических событий и их восприятие современниками изучается попутно. К сожалению, до сих пор окончательно не преодолено конфессиональное восприятие этого события, сложившееся в еще в средние века в церковном предании. Некоторые важнейшие издания по истории Никейского собора: Hefele Ch. J., Leclercq H. Histoire des Conciles. T. 1. P., 1907. p. 335-632; Болотов В. В. Лекции по истории древней церкви. СПб., 1994г. Т. 4. С. 23-42; Лебедев А. П. Вселенские соборы IV и V веков. СПб., 20042. С. 15-55; Stein Е. Histoire du Bas-Empire. Paris, 19592; Карташев А. В. Вселенские соборы. М., 19942. С. 9 Ю; Ortiz de Urbina I. Nicee et Constantinople. Paris, 1963; Boularand E. L Heresie d Arius et la "Foi" de Nicee. Paris, 1972-1973; Grant R. Religion and Politics at the Council of Nicaea II Journal of Religion. Vol. 55. 1975. p. 1-12; Luibheid С The Council of Nicaia. Galway, 1982; Grillmeier A. Christ in Christian Tradition. Oxf., 1975. Vol. 1. p. 219-273. Как известно, акты Никеиского собора, если таковые существовали, были утрачены еще в древности.114 Возможно, виной тому была ожесточенная политическая борьба в Церкви в IV в., торжество арианства в первые десятилетия после собора. Так или иначе, Геласий Кизический, составивший во 2-й пол. V в. наиболее подробное описание Никеиского собора, уже не знал его актов и вынужден был пользоваться в основном сочинениями церковных историков конца IV - 1-й половины V в., своих предшественников.115
Наиболее ранние свидетельства о соборе сохранились в сочинениях его участников — Евсевия Кесарийского «Жизнь Константина» и Афанасия Александрийского «Послание к африканским епископам».116 Оба этих автора, искушенные риторы и полемисты, представили очень сильно различающиеся картины события, сформированные в соответствии с их политическими взглядами. Если Афанасий неизменно стремился во главу угла поставить догматический спор и осуждение Ария и его последователей, то Евсевий изобразил собор как торжество христианской Церкви в котором не было места для раздоров и «мелких проблем», таких как арианство. Евсевий не упомянул ни о ссылке нескольких епископов, Hefele Ch. J., Leclercq H. Histoire des Conciles. T. 1. Pt. 1. Paris, 1907. T. 1. p. 386 402. Авторы этого классического труда склонялись к мнению, что актов Никеиского собора никогда не существовало, за исключением трех главных принятых собором документов: Символа веры, ороса с осуждением арианства и 12 канонических определений. Тем не менее, окончательно вопрос о судьбе актов собора пока не может быть решен. 115 Gelasius Cysicensis. Historia Concilii Nicaeni // PG. T. 85. Col. 1191-1360. Главное отличие информации Геласия от церковных историков эпохи Младших Флавиев — подробное изложение содержания предсоборного диспута христианских епископов и языческих философов. Впрочем, степень аутентичности рассказа Геласия об этом диспуте трудноопределима. отказавшихся осудить Ария, ни о принятии Символа веры, несмотря на то, что сам являлся одним главных авторов этого документа.
Проблемы взаимодействия истории и мифологии
Поскольку речь в нашей работе идет о традиции исторических знаний, то в этой части работы мы будем отталкиваться от двух основных взаимоисключающих тенденций, присущих диалектике человеческого знания вообще.
С одной стороны, знание является чрезвычайно уязвимой частью культуры; оно всегда находится под угрозой утраты. Под угрозой полного или частичного забвения знаний. Если же не происходит «забвения» в прямом арифметическом смысле этого слова, то массив знаний, которым обладает то или иное общество, постоянно втягивается в сложные процессы типологических и смысловых трансформаций. Процессы эти многогранны, но в нашем случае нам удобно также определить их в целом тоже как «забвение». Забвение первоначального смысла той или иной информации в пользу некоего нового смысла, привнесенного извне.
С другой стороны, знание всегда, так или иначе, пользуется общественным спросом. Оно сохраняется, и люди из поколения в поколение обращаются к одним и тем же его источникам. В различных обстоятельствах становятся актуальными различные его сферы или темы. Происходит воспоминание того, что когда-то было оставлено без внимания, но не было утрачено безвозвратно, а в определенный момент стало вновь важным. Массив информации расширяется не только за счет накопления нового опыта ныне живущих поколений, но и за счет постоянного обновления уже существовавшего ранее багажа знаний, традиции.433 При этом мы можем добиваться более точного понимания самых разных частных проблем с помощью более полного и всестороннего анализа источников. Можем добираться до первоначального смысла информации, когда-то искаженного традицией. Этот процесс наиболее активно развивается в течение последних 200 лет в европейской исторической науке, но он присутствует не только в современном обществе с его мощной научной традицией, но и в любом человеческом коллективе.434 Этот процесс также многогранен, однако в области истории все многочисленные когда либо сделанные открытия всегда можно отнести именно к явлению «воспоминания». Воспоминания чего-то забытого, но все же некогда уже пережитого человечеством.
Согласно давно сложившимся научным представлениям, в первобытных или современных «примитивных» обществах жизненный опыт, любая важная для коллектива информация как утилитарного, так и мировоззренческого характера аккумулируется в мифах. На подобных ранних этапах развития общества миф представляет собой универсальную форму хранения и передачи знания. М. Элиаде называет воспоминание (av&jxvrKni;), воскрешение прошлого силами науки одним из наиболее воодушевляющих явлений всей новоеропейской культуры. По его мнению, «головокружительное расширение исторического горизонта» способно существенно корректировать векторы будущего развития (См. М. Элиаде. Аспекты мифа. М., 2005. с. 129-133). Однако в данном случае Элиаде имеет в виду не воспоминание как неотъемлемую часть любой традиции исторической памяти, а лишь тот огромный вал новых знаний о прошлом (того что вспомнилось), который накапливается поколениями ученых XIX - XX вв. Впрочем, те же самые явления становятся предметом бесконечного пессимизма американского исследователя культуры памяти Д. Лоуэнталя, который рассуждает о невозможности достичь действительного понимания прошедших времен из настоящего (Прошлое — чужая страна. СПб., 2004. с. 49-80). Со временем, в ходе процесса усложнения общества миф уступает место другим формам накопления и передачи знаний. Из мифа выделяются различные направления «рационального» знания: религиозно-культовая сфера, правовая традиция и т. д. В определенный момент часть своих функций миф передает и истории.436 В область истории входят, прежде всего, те составляющие культуры, которые связаны с коллективной и индивидуальной памятью, с усилиями по сохранению информации о действительном прошлом, которые способствуют более интенсивному накоплению социального опыта. Если в первобытном обществе социально значимая информация сохранялась в подчинении жанровым законам мифа, то в «цивилизованной» общественной среде бытование социального опыта и памяти оказываются во власти новых жанровых законов. Это законы, истории, т. е. исторического повествования, нарратива, в той его текстовой и литературной форме, которая складывалась в древних цивилизациях Востока и Средиземноморья.
Традиционно считается, что этот поворот от мифа к истории, так или иначе, прошли все развитые общества. Самым известным примером такого литература древности. Екатеринбург, 2005. с. 32- 41. С. А. Токарев, Е. М. Мелетинский. Мифология // Мифы народов мира. М., 1987. Т. 1. с. 11-20. 436 Топоров В. Н. История и мифы // Мифы народов мира. М., 1987. Т. 1. с. 572-574; Лосев А. Ф. Диалектика мифа. М., 2001. с. 164-171; Барг А. М. Эпохи и идеи. М., 1987. с. 27-32. Долгое время господствовало представление о том, что развитие историзма в культуре древних евреев якобы сильно опередило другие народы древнего Востока и было связано с торжеством их монотеистической религии Яхве (см. Франкфорт Г. и Г. А., Дж. Уилсон, Т. Якобсен. В преддверии философии. СПб., 20012. с. 284-292; Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 19972. с. 88-113). Эта концепция в настоящее время должна быть отвергнута. Основная причина ее появления, с одной стороны, сравнительно хорошая сохранность древнееврейской исторической литературы, включенной в корпус Ветхого Завета, и, с другой, почти полная утрата памятников историографии Вавилона, Ассирии и др. стран (см. Van Seters J. In Search of History. New Haven; London, 1983). поворота считается древняя Греция, где в V - IV вв. до н. э. сложилась «классическая» школа историографии во главе с Геродотом из Галикарнасса, Фукидидом и Ксенофонтом из Афин. В последние десятилетия в результате прогресса в изучении древних ближневосточных культур истоки историописания все более уверенно связывают с достижениями хеттских придворных писателей XIV - XIII вв. до н. э.437
Так или иначе, общество в ходе своего развития проходит путь от мифологического знания к историческому. В настоящее время основной механизм этого перехода видят в эволюции письменности. Говорят о том, что появление, а затем широкое распространение слогового и алфавитного письма привело к существенному росту возможностей в накоплении знания и их дифференциации.438 Все эти достижения становятся необходимым фундаментом для появления «рациональных» направлений знания — истории, философии, физики, затем филологии и других наук, каждая из которых отняла какую-то часть функций у мифа.
link3 Застывание: от истории к «преданию» link3 .
Еще одна возможность литературного развития образов исторических героев заключается не в обогащении их за счет второстепенных персонажей, а в изменениях самой оценки героев рассказчиком. Значительный эффект достигается уже только повышением эмоциональности автора при изложении одних и тех же событий. Один из ярких примеров накопления эмоциональности и переоценки героев мы видели в сравнении повествований о несторианском споре и Эфесском соборе 431 г. у Сократа Схоластика и Евагрия Схоластика.468 Два церковных историка, жившие в разное время, воспринимали это событие совершенно по-разному. Если современник Эфесского собора Сократ был склонен видеть во всем этом скорее недоразумение, то спустя 150 лет Евагрий создал из истории Эфесского собора возвышенное повествование о борьбе служителей Бога с посланцем дьявола Несторием.
Происходит некоторое постепенное нарастание «величия» исторических событий. То, что воспринималось свидетелями и участниками как часть повседневности, для потомков может стать не больше ни меньше как символом целой эпохи прошлого. Символом чего-то такого, о чем участники даже могли и не подозревать. Это очень распространенное явление в исторической памяти самых разных народов и традиций.469 Наши Сократ Схолатик. VIII.34; Euagrius Scholasticus. 1.3-5. Развитие романтического, идеализированного облика собственного
прошлого в сознании людей считается характерной чертой самого механизма человеческой памяти. Стремление человека помнить о хорошем и забывать плохое — общеизвестная истина. На уровне обыденного сознания это одно из условий возникновения «ностальгии» по прошлому. На уровне коллективного исторического сознания это очень часто приводит к героизации прошлого, к появлениию «завышенной значимости» тех или иных событий (великие победы, великие реформы и проч.). См. Лоуэнталь Д. Прошлое — чужая страна. СПб., 2004. с. 33-48, источники, к сожалению, дают мало материала для изучения такого явления. Несмотря на то, что символизация и определенная романтизация прошлого были очень свойственны византийцам, мы чаще всего не можем наблюдать сам этот процесс и сталкиваемся с текстами лишь на одной определенной его стадии. Возможности сравнить свидетельства современников с оценками потомков, как в нашем случае с Сократом и Евагрием, появляются редко. Для византийской традиции более типичен пример культа Константина Великого, который начали уверенно создавать уже его современники в лице Евсевия и Афанасия, и позднее идеализированный образ «первого христианского императора» прирос к нему намертво.
Однако, как мы видели, изменения в исторической памяти продолжаются и уже после того как события, отраженые в ней, обрели легендарный облик. После того как Евагрий Схоластик придал истории Эфесского собора яркий провиденциальный смысл, историю этого собора еще много столетий продолжали рассказывать хронисты, формализируя подробности и уточняя обобщенный облик этого события.
Развитие эмоционального отношения хронистов к передаваемым ими событиям мы хорошо заметили на примере нескольких историй правления императоров.
Наиболее отчетливо это проявилось в эволюции описаний правления императоров Констанция II и Валента.470 Мы видели, что хронисты все более и более жестко отзываются о личностях этих императоров. Несмотря на то, что оба эти правителя были христианами и первоначально оценивались византийской историографией пусть и спорно, но все же не очернялись, в дальнейшем их образы становились все более отрицательными. Хронисты постепенно утрачивали информацию об истории внутрицерковной борьбы в середине IV века, а вместе с ней утрачивали и понимание логики действий императоров того времени. Для хронистов главным оказывались императорские решения о преследовании
Афанасия Александрийского или Василия Великого, случаи общественных беспорядков, в которых пострадали православные, — и общим выводом становилось все более уверенное осуждение и Констанция II и Валента. И одновременно с этим происходило неуклонное развитие идеализированного образа Константина, все черные стороны деятельности которого также постепенно забывались.471
Таким образом, отношение хронистов к историческим деятелям самого разного толка становится все более и более однозначным — происходит поляризация исторического материала и вместе с тем поляризация всего массива исторической памяти. Из разнообразного массива фактов, которые можно было бы толковать одновременно и как «положительные», и как «отрицательные», образуются группы исключительно «положительных» и исключительно «отрицательных» фактов. Все «положительное» постепенно группируется вокруг имен исторических деятелей, оцененных традицией как «положительные», «православные», «праведные» («прогрессивные»). Вокруг образов «добрых царей». Все отрицательное — соответственно, вокруг еретиков, сочувствовавших им правителей и т. п. В истории исчезают «полутона». История становится «черно-белой».
Но этот процесс происходит достаточно медленно, растягиваясь на века. Различия авторов IX века и авторов XII века в оценках персонажей заключаются в основном лишь в оттенках использованных ими эпитетов, построении фраз, композиционном расположении материала. Тем не менее, перед читателем создается атмосфера все большей и большей исторической «ясности» прошлого. Приговор хронистов, вынесенный однажды какому-либо историческому деятелю, становился все более определенным, все более «окончательным».
Вместе с нарастанием этой «ясности» и определенности в истории постепенно утрачивается возможность альтернативного понимания события, теряется диалектика истории, проблемность отдельных моментов, эпох, поступков тех или иных героев. Исчезает возможность для возникновения противоречий в материале. Историю становится
Мы подробно останавливались на восприятии византийцами проблемы арианства Константина в 1-м разделе, главе 3. невозможно «обсуждать». ,l Весь материал выстраивается в четкую логическую цепочку, становится все менее подвержен каким либо изменениям. Даже стилистическая переработка текста, взятого одним хронистом у другого, становится все более неуверенной, минимальной. И при этом, конечно, у хронистов остается полностью неизменным как фактологический набор сведений, так и логические связи между ними.
Итак, пусть тенденция византийских хронистов к поляризации не завершается полностью, но ее конечная стадия легко может быть представлена. На ее завершающей стадии перед нами останется некая черно-белая матрица истории. В ней все определено. Роли положительных и отрицательных героев очерчены. Определен даже финал, который, как известно, подробно описывался в византийской эсхатологии и преимущественно воспринимался как неотъемлемая часть исторического процесса. История оказывается неотделима от «суда истории», будь то «окончательный» страшный суд, или суд отдельного историка-хрониста над отдельным периодом времени, отдельным императорским правлением. И в том и в другом случае присутствует потребность в ясности, определенности, в финальности.
