Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Источники и история изучения древнерусского и древнескандинавского права периода становления государства
Глава 2. "Закон русский" русско-византийских договоров 911 и 944 гг . 39
1. Понятие "закон русский" русско-византийских договоров и определения нормативного права в древнерусских источниках 44
2. Область применения "закона русского" в русско-византийских договорах 54
3. Русы на подворье св. Маманта - окказиональная общность 59
4. Правовое пространство русско-византийских договоров 69
5. Субъекты права "закона русского" 74
6. Состав и характер "закона русского" в отражении русско-византийских договоров
Глава 3. Правовая система Древнейшей Правды 105
1. Состав субъектов права Древнейшей Правды 111
2. Собирательный термин "муж" в летописном контексте 119
3. Варяжская дружина и субъекты права Древнейшей Правды 137
4. Соотношение "закона русского" и Правды Ярослава
Глава 4. Дружинное право в его соотношении с обычным и государственным правом: институт кровной мести 163
1. Дружинное право и его основные характеристики 163
2. Кровная месть в Древней Руси и Скандинавии 170
Заключение
Библиография
- Область применения "закона русского" в русско-византийских договорах
- Правовое пространство русско-византийских договоров
- Собирательный термин "муж" в летописном контексте
- Кровная месть в Древней Руси и Скандинавии
Область применения "закона русского" в русско-византийских договорах
Важнейшими источниками изучения до- и раннегосударственного права Древней Руси и Скандинавии неизменно были и остаются правовые памятники, записанные в этих регионах в период с XI по XIV в. Время, обстоятельства и причины появления тех или иных судебников далеко не всегда поддаются однозначному установлению, варьируется и интерпретация отдельных включенных в них норм. Тем не менее, они содержат наиболее достоверную и обширную информацию о становлении и развитии права в восточнославянском и древнескандинавском обществах эпохи формирования и укрепления государственности. Вместе с тем, общим для всех них является то, что, независимо от времени их письменного оформления, они сохраняют в себе значительные следы дого-сударственного права. Далеко не все из них дошли до нас в своей первоначальной редакции, но ряд особенностей позволяет утверждать, что уже к моменту письменной фиксации заключенные в них правовые нормы долгое время существовали в устной традиции .
Вторым важным, но в значительной степени косвенным источником являются нарративные тексты: летописи - для Древней Руси, и саги, в первую очередь родовые, но также и королевские - для Скандинавии. В них в повествовательной форме находят отражение конкретные случаи применения тех или иных правовых норм. Особенно подробны в этом отношении родовые саги, многие из которых в мельчайших деталях описывают процедуру судопроизводства в Исландии, характер и особенности различных правонарушений, нормы, в соответствии с которыми разрешались конфликты. Кроме того, они содержат упоминания других, недошедших до нас правовых актов. Последнее касается главным образом Повести временных лет, где отмечены "уроки и уставы", ус тановленные княгиней Ольгой (под 946 г.), некий "строй" и "устав земленый", который князь Владимир обсуждал со своей дружиной2.
Наконец, отражение судебных решений, прежде всего сумм штрафов, взимаемых за различные правонарушения и преступления, можно усмотреть в текстах новгородских берестяных грамот .
Главным древнерусским памятником права является открытая в 1737 году В.Н.Татищевым Русская Правда - важнейший и с тех пор самый разработанный в историографии источник по истории древнерусского права. Впервые опубликованный А.Шлёцером (Краткая редакция) и В.В.Крестининым (Пространная редакция) , а затем в сводном издании - И.Н.БОЛТИНЫМ5, этот памятник с тех пор не был обойден вниманием ни одного исследователя, серьезно занимавшегося правовыми, а также социально-политическими отношениями в Древней Руси .
С этого времени начинается интенсивное изучение древнерусского права на основе публикаций и исследований Русской Правды. В первую очередь, вставал вопрос о времени происхождения, составе и характере памятника. Еще В.Н.Татищев, использовав копии, восходящие к Академическому списку, выделил первую часть Русской Правды Краткой редакции как древнейшую. Он подготовил издание текста, разбив его на статьи и сопроводив комментариями (однако эта работа не была опубликована). В.Н.Татищев полагал, что подготовленный им текст содержит закон, который на несколько столетий древнее эпохи Ярослава Мудрого, но которым Ярослав предписал руководствоваться новгородцам. Вторую часть Русской Правды В.Н.Татищев относил к деятельности сыновей Ярослава. Он же предположил скандинавское происхождение некоторых норм русского права. Наблюдения и выводы В.Н.Татищева заложили научные основы изучения памятника и во многом определили основные направления его дальнейшего исследования.
Издания и исследования Русской Правды были тесно связаны. Открытие Н.М.Карамзиным нескольких новых списков Краткой и Пространной редакций ознаменовало новый этап в изучении памятника. Сам Н.М.Карамзин продолжал считать, что в формирование древнерусского права основополагающий вклад был внесен скандинавами. Создание же Правды он относил ко времени Ярослава Мудрого.
Однако уже в начале 20-х гг. XIX в. польский ученый И.Раковецкий впервые ввел Русскую Правду в контекст общеславянского права, выявив в ней ряд сходных черт с памятниками права южных и западных славян7. Это позволило И.Ф.Эверсу, отмечавшему сходство Русской Правды со скандинавским правом, тем не менее, рассматривать ее как памятник местного, русского права, выросшего на основе "древнего обычая"8. Н.Полевой связал Русскую Правду с Новгородом и интерпретировал ее как компиляцию славянских и скандинавских законов , а анализ текста Русской Правды, проведенный Э.С.Тобином, позволил дерптскому исследователю выделить тематические разделы в этом памятнике10. Отметим критическое издание Н.В.Калачева, впервые предложившего разделить текст на статьи11, и более поздние дореволюционные публикации М.Ф.Владимирского-Буданова12 и В.И.Сергеевича.
В середине XX века в результате изучения и классификации списков Русской Правды было осуществлено академическое издание под редакцией Б.Д.Грекова 4. Несколько позднее в серии "Памятники русского права" выпушено издание Русской Правды с переводом на современный русский язык и комментариями А.А.Зимина15. Опубликовал текст Русской Правды, снабженный комментарием, терминологическим словарем и вводными статьями М.Н.Тихомиров16 . Наконец, крупнейшим за последние годы изданием источников по отечественному законодательству является серия "Российское законодательство Х-ХХ вв.", где при анализе текста Русской Правды учтен двухвековой опыт работы отечественных и зарубежных исследователей17.
Под общеизвестным названием "Русская Правда" фигурируют три связанных между собой, но разновременных памятника или, по устоявшейся терминологии, три редакции Русской Правды, сохранившиеся более чем в сотне списков. Исследователи различают Краткую Правду, которая имеет, по крайней мере, четыре составные части, датируемые XI веком, Пространную Правду, появление которой относят к началу ХП-ХШ в., и Сокращенную Правду, по мне нию большинства исследователей, явившуюся переработкой Пространной Правды в XIV-XVII вв.
Непосредственными целями, а также временными рамками исследования объясняется то, что основным предметом нашего рассмотрения становится наиболее ранняя редакция - Краткая Русская Правда, включающая в себя так называемую Древнейшую Правду (или Правду Ярослава), Устав (или Правду) Ярославичей, Покон Вирный и Урок Мостников. Причем к интересующему нас уголовно-процессуальному праву можно отнести лишь две первые части, представляющие собой разнохарактерные и сложившиеся в разное время памятники права.
Практически все списки Русской Правды дошли до нас в составе сборников летонисного или юридического характера. Краткая Правда сохранилась лишь в двух списках XV в., и оба текста включены в Новгородскую I летопись младшего извода под 1016 г., то есть также дошли до нас в поздней передаче. Академический список датируется 40-ми годами XV в., а Археографический (или Комиссионный) - 1453-1462 гг. Таким образом, между появлением составных частей Краткой Правды и их фиксацией в том виде, в каком они имеются в нашем распоряжении, проходит примерно четыреста лет.
Правовое пространство русско-византийских договоров
Г.Г.Литаврин справедливо указывает на возможность прибытия на службу в Византию нескольких родственников . Вывод о присутствии рядом с пострадавшим его родичей главным образом основывается на особом характере обязанностей "ближних" по отношению друг к другу. Статья 13 (911 г.) оговаривает присутствие рядом с русским наемником на византийской службе "своих", связанных с ним имущественными отношениями46. В статьях 4 (911 г.) и 13 (944 г.), где разбирается порядок наказания за убийство, среди руси выделяются "ближние убьенаго", которые "по закону" берут часть имущества "имовитого" преступника, а возможно и собственноручно умерщвляют убийцу. Поэтому не вызывает сомнения, что среди дружинников отправлявшихся в Константинополь могли оказаться люди связанные узами кровного родства (братья или отец и сыновья и т.д.У
Однако появление уже в договоре 911 г. подобной нормы свидетельствует о распространенности и обратной ситуации, когда убитый или умерший русин не имел родственников среди лиц, находившихся в данный момент в Византии. В этом случае его имущество приходилось отправлять на Русь для вручения оставшимся там наследникам, и кто-то должен был брать на себя заботу о доставке "не-уряженного" имущества. Вместе с тем, в статье 13 (911 г.) оговаривается возможность "урядить свое имение" и тем самым передать наследство в руки какого-то лица, формально не являвшегося, в понимании составителей соглашения, ни "своим" для владельца имущества, ни, тем более, "малым ближиком".
Однако, как указывалось выше, дружина формировалась не на основе родственного принципа, даже если в ее состав входили родственники. Кроме того, в условиях дальнего путешествия терялись и те родственные связи, которые индивид мог приобрести уже будучи дружинником. Наличие родственников, братьев, отца и сына, дяди и племянника в одной дружине было лишь возможным, частным случаем, отнюдь не определявшим отношений между дружинниками. Тем не менее, в статьях соглашений оговорены личные и имущественные права, присущие именно родичам, "ближним". Видимо, определение "ближние убьенаго" могло распростра 63 ПЯТься и на лиц, не связанных узами кровного родства, но объединенных принадлежностью к единому коллективу, в котором, как это типично для живых общностей средневековья, воспроизводились квази-родственные связи.
По-видимому, правомерно предположение о наличии среди русов особых объединений, функционировавших во время их торговых походов в Византию. В рамках крупной экспедиции, на основе предварительного договора и совместного владения имуществом, предназначенным для сбыта в Константинополе, отдельные участники похода могли объединяться для самозащиты и более эффективного проведения своей торговой деятельности. Отсюда возможна расширительная интерпретация термина "ближние убьенаго" в статьях 4 (911 г.) и 13 (944 г.) как соратников и партнеров (независимо от их родственных отношений) убитого, имевших с ним общие экономические и личные интересы.
Состав экспедиций в Византию, по-видимому, не был стабилен, и мог каждый год претерпевать значительные изменения. По договору 944 г., русский князь обязывался каждый раз снабжать путешественников грамотами с указанием числа посланных кораблей: "...иже посылаеми бывають от них [ели] и гостье, да приносят грамоту, пишюче сице: яко послах корабль селико..." Очевидно, что в Константинополь отправлялась лишь часть дружины, а остальные ее члены оставались при князе на Руси. Кроме того, в состав экспедиции могли входить люди, не состоявшие в княжеской дружине, но получившие у великого князя необходимые с 944 г. грамоты.
Социальная общность меньшего масштаба, которая, в отличие от стабильной "живой общности" (дружины), складывалась в ходе торгового похода в Византию, была по своей природе окказиональной. Лишаясь традиционной опоры в лице родичей, человек средневековья в силу корпоративного характера русского общества47 неминуемо должен был стать составной частью иной социальной общности, вне которой он, как правило, не имел ни прав, ни обязанностей. В то же время, социальная общность, формировавшаяся в процессе торговой экспедиции в Констан 64 тинополь, была предназначена компенсировать не только потерю родственных связей, но и временное удаление дружинника от своего покровителя, князя как главы дружинной корпорации, остававшегося в Киеве.
На территории Византийской империи, в законодательстве которой не существовало какой-либо нормативно-правовой системы, регулировавшей статус временно проживавших здесь частных лиц48, русин попадал в среду непредсказуемую и враждебную. Для иноземца было практически невозможно обеспечить себе благоприятные условия для жизни и торговой деятельности вне социальной структуры, которая была бы признана официальной властью Византии49. Таким образом, на подворье св. Маманта возникал особый социум, права и обязанности членов которого отражены в русско-византийских договорах 911 и 944 гг. С одной стороны, этот социум признавался греческим правом с другой - привносил свои традиции "закон русский", на землю Византии.
Характеризуя окказиональные общности (складничество, морской конвой, отряд викингов и др.), А.А.Сванидзе указывает, что подобные объединения возникали в условиях кратковременной акции и в основном на базе устного договора50. Новые связи и взаимные обязательства возникали при соприкосновении с враждебной средой, в отрыве от устоявшегося уклада жизни. Учитывая значительный вес скандинавского элемента в дружинной среде русов X в., позволительно обратиться к аналогичному скандинавскому материалу, отражавшему межличностные отношения, возникавшие в условиях дальнего путешествия и оторванности от привычного социума. В скандинавских источниках к окказиональным общностям функционирующим в схожих условиях, относятся военно-торговые объединения типа felag ("товврищество").
Собирательный термин "муж" в летописном контексте
В 911 г. устанавливается порядок наказания вора, застигнутого на месте преступления. По договору 944 г., временной промежуток от совершения кражи до обнаружения преступника значительно увеличивается. Таким образом, статьи о краже, присутствующие в тексте обоих договоров, на самом деле описывают различные правовые прецеденты. Так, в первом случае, речь идет о воре, застигнутом на месте преступления, а во втором - о процедуре возвращения украденного, причем оговаривается, что оно может оказаться уже "нродаемо", т.е. с момента преступления до наказания проходит значительный промежуток времени. С давних пор в византийском законодательстве различались кража manifestum ("до тех пор, пока будет видно, что вор держит украденную вещь, все равно захвачен ли он на улице или в месте, принадлежащем частному лицу") и кража пес manifestum ("если вор принес вещь туда, куда peшил")121. Сокращение компенсации с тройной до двойной в договоре 944 г. может объясняться спецификой византийского правосознания. Тройная или двойная компенсация украденного также не противоречит византийской правовой традиции.
Существуют, однако, и принципиальные отличия: 97 а) отсутствие имущественной дифференциации преступников. Как указыва лось выше, упоминание "имовитого" и "неимовитого" преступника было бы харак терно для византийского законодательства как раз применительно к нормам, уста навливающим наказания за преступления против имущества. Эклога гласит: "...ес ли это сделал свободный человек и состоятельный, вместе с украденной вещью возвратит владельцу ее стоимость. Если же он неимущий, да будет высечен и из гнан". б) отсутствие указаний на то, в какой раз была совершена кража (в соответ ствии с византийской правовой традицией, при повторной краже преступник под лежал отсечению руки).
Таким образом, значительная часть уголовных норм соглашений 911 и 944 гг. основана на "законе русском", а не на византийском законодательстве, что вытекает из следующих их особенностей: - фиксация института кровной мести в тексте обоих договоров; - принятие части или всего имущества скрывшегося убийцы "ближними" убитого, связанными с последним отношениями кровнородственного или корпоративного характера; - имущественная компенсация (выкуп пострадавшей стороне) как вынужденная альтернатива умерщвлению убийцы и отсутствие сведений о конфискации имущества преступника в пользу государства; - отсутствие дифференциации видов убийств (умышленное или неумышленное); - отсутствие дифференциации видов оружия, которым был нанесен удар, повлекший за собой смертельное или несмертельное ранение; - имущественная компенсация (выкуп) за удар мечом и другим холодным оружием; - отсутствие дифференциации видов ранений.
Таким образом, в текстах русско-византийских договоров отразилась, вероятно, лишь часть, возможно незначительная, "закона русского". В первую очередь, в них вошли нормы уголовного права, определявшие наказания за преступления против личности и имущества. "Закон русский", как всякое право имел две функции, которые условно можно назвать "оградительной" и "наказательной". С одной стороны, он обеспечивал безопасность русских "гостей" на византийской территории, а с другой - карал за преступления, направленные против них. При этом "закон русский", действовавший, согласно русско-византийским соглашениям, на территории Византии, мог представлять собой своеобразную комбинацию древнего родового права и относительно новых правовых норм, возникавших в смешанном этносоциальном коллективе. "Закон русский" представлял собой нормы, которыми руководствовались русы внутри собственной общности на Руси, т.е. был формой корпоративного (или дружинного) права. Он же, очевидно, определял взаимоотношения между русами в общности, складывавшейся в квартале св. Маманта.
В первой половине X столетия существует некая правовая система, "закон русский", действующий в этнически неоднородной среде великокняжеской дружины. Не будучи законодательством (так как не фиксировался письменно и не вводился верховной властью), "закон русский" не являлся и обычным правом в полном смысле этого слова, поскольку регламентировал отношения не между или внутри кровнородственных коллективов, а в специфическом социуме, основанном на межличностных отношениях, имитирующих кровнородственные. Возможно, "закон русский" вообще изначально не имел определенной этнической принадлежности, а являлся правом смешанной корпоративной общности.
"Закон русский" представлен в русско-византийских договорах 911 и 944 гг. нормами уголовного характера. С одной стороны, субъектами права "закона русского", проникавшего в русско-византийские соглашения, выступают члены корпоративного военно-торгового коллектива. С другой стороны, специфика русско 100 византийских договоров делает субъектами права "закона русского" византийских подданных при их возможных конфликтах с "гостями". Однако, по договору 944 года, из числа потенциальных субъектов права "закона русского" выделяются императорские чиновники.
Анализ уголовного права соглашений 911 и 944 гг. позволяет выделить ряд норм, имеющих принципиальные отличия от византийского законодательства и, по-видимому, основывающихся преимущественно на "законе русском". Это отличие особенно характерно для статей обоих договоров, разбирающих порядок наказания за преступления против личности.
Таким образом, "закон русский" являлся модификацией обычного права в дружинном социуме, и потому ее можно условно назвать "дружинным" правом. Оно проецирует нормы обычного права на взаимоотношения внутри дружинной корпорации, извлекая из обычного нрава нормы, актуальные для среды дружинников, принимавших на себя обязанности, свойственные членам родственного коллектива. Тем самым "дружинное" право выделяется из родового и представляет собой важнейший этан в переходе от обычного права к государственному законодательству.
Кровная месть в Древней Руси и Скандинавии
В ПВЛ термин "мужи" довольно рано начинает приобретать и расширительное значение, охватывая все войско при князе, зачастую применяясь просто к вооруженному человеку, воину.
Впервые подобная тенденция прослеживается в рассказе под 907 г. в связи с описанием победоносного похода Олега на Византию:
"И заповеда Олег дань даяти на 2000 корабль, по 12 гривенъ на человекъ, а въ корабли по 40 мужь". Вероятно, что в данном случае термин "мужь" относится ко всем участникам Олегова войска, в составе которого, судя по сведениям ПВЛ, были представители многих племен, то есть к "воям", не входящим в княжескую дружину в узком смысле этого слова. Однако летопись сообщает, что Олег "по-иде... на конех и на кораблех", а далее в рассказе об отплытии домой и неравноправии при распределении парусов упоминаются лишь "русь" и "словене". Не вполне ясно в этой связи и сообщение о клятве, приносимой мужами Олега при утверждении договора: "Царь же Леонъ со лександромъ миръ сотвориста со Олгом, имшеся по дань и роте заходивше межы собою, целовавше сами кресть, а Олга водивше на роту и мужи его по Рускому закону, кляшася оружьем своим, и Перуном, богомъ своим, и Волосомъ, скотьемъ богомъ, и утвердиша миръ". Однако учитывая предложенную в прошлой главе интерпретацию "закона руского" как системы права военно-торговой корпорации, дружинного права, следует признать, что под "мужами" может пониматься отнюдь не все разноплеменное войско князя, но лишь какая-то его часть, на принадлежность к которой тщетно претендовали в это время "словене". О составе войска Олега как результате "разысканий летописцев" и "дуализме" отношений руси и словен в рамках княжеской дружины недавно писал В.Я.Петрухин40.
Любопытная ситуация отражена в летописи под 946 г. в рассказе о последней мести Ольги: "И побегоша людье изъ града, и повеле Ольга воемъ своим имати а, яко взя градъ и пожьже и; старейшины же града изънима, и прочая люди овыхъ изби, а другия работе предасть мужемъ своимь, а прокъ их остави платити дань". Ранее сообщалось, что она собрала "вой много и храбры", в связи с битвой, которую начал малолетний Святослав, а также с осадой Искоростеня попеременно упоминаются "вон" и "дружина". Более конкретное понятие "отроки" Ольги фигурирует лишь годом раньше, также чередуясь по смыслу с "дружиной". Таким образом, вполне вероятно, что под "мужами" Ольги подразумевается довольно широкий воинский контингент, дружинники разных рангов, принимавшие участие в осаде Искоростеня.
Некоторые скрытые противоречия таит в себе и рассказ, помещенный под 968 г., об осаде печенегами Киева. Повесть сообщает, что Святослав со своей дру 130 жиной в то время находился в Переяславі . Каково положение "воеводы" Претича в дружине самого Святослава, не известно, но стоит он во главе "людей с оная страны" Днепра, именуемых в летописи также "дружиной". Претич, обманом заставляет печенгов отступить: "И рече князь печенежьский: "А ты князь ли еси?" Онъ же рече: Азъ есмь мужь его, и пришелъ есмь въ сторожех, и по мне идеть полкъ со княземъ..." Не известно, что в сообщении Претича правда, а что он говорит лишь "грозя" печенегам. Тем не менее, для нас не столько важно, выдает ли себя Претич за "мужа" Святослава, сколько то, что термином "мужь" в летописи называется высокопоставленный дружинник, в каком-то конкретном случае возглавляющий авангард княжего полка.
Но уже под 992 г. (рассказ о поединке русского и печенежского мужей), где термин "мужь" встречается девять раз, он выступает синонимом "вон". Приведем наиболее яркий пример: "И поча тужити Володимеръ, сля по всем воемъ, и приде старъ мужь ко князю и рече ему: "Княже! есть у мене единъ сынъ меншей дома, а с четырми есмь выщелъ, а онъ дома". Среди воев Владимир ищет мужа для поединка с печенегом. Любопытно и упоминание о повышении статуса отличившегося мужа: "Володимеръ же великимъ мужемъ створи того и отца его", что, впрочем, не указывает на существование отдельной категории "великих мужей" в дружине князя.
В дальнейшем в Повести временных лет еще не раз встречается "мужь" как обобщенное понятие дружинника или воина: - "Ярославъ же убежа съ 4-ми мужи Новугороду" (под 1018 г.) - после поражения от Болеслава и Святополка; - "Они же видевше бещисленое множьство, злато, и сребро, и паволокы, и реша: "Се ни въ что же есть, се бо лежит мертво. Сего суть кметье луче. Мужи бо ся доищють и больше сего" (под 1075 г.); - "Аще и брата моего убилъ еси, то есть недивьно, в ратех бо и цари и мужи погы-бають" (под 1096 г.).
Особняком стоит упоминание мужей в рассказе о восстании волхвов под 1071 г., где Яню Вышатичу приходится вступать в вооруженный конфликт, с некими мужами, сопровождающими волхвов: "Яневи же идущю с топорцем, выступи от них 3 мужи, придоша къ Яневи, рекуще ему: "Вида идеши на смерть, не ходи". Между тем, события в Ростовской области в отечественной историографии характеризуются как восстание смердов41, и при подобной трактовке следует признать, что летопись единственный раз называет мужами именно смердов. Однако этому может быть, по крайней мере два объяснения. Во-первых, если строго придерживаться летописных сведений, становится очевидно, что Янь называет смердами лишь двух волхвов, которых он требует выдать: "пославъ к нимъ, иже около ею суть, рече имъ: Выдайте волхва та семо, яко смерда есть моя и моего князя". Не исключено, что для Яня важно не столько социальное положение волхвов, сколько их уничижительная моральная оценка (ср., например, высказывание Олега Святославича (под 1096 г.), где он "въсприимъ смыслъ буй словеса величава, называет смердами не только людей градских, но и "мужи отец нашихъ"). В соответствии с ПВЛ, волхвы идут по Волге, приходят к погостам, где убивают "лучших жен". Однако в историографии редко замечают, что этих "лучших жен" добровольно приводят к ним их же родственники ("И привожаху к нима сестры своя, матере и жены своя"), по-видимому, как раз "лучшие мужи", сидящие по погостам. Затем волхвы приходят к Белоозеру и "бе у нею людий инехъ 300". Таким образом, социальный состав сопровождавших волхвов людей может быть неоднороден. Во-вторых, сведения о событиях на Белоозере летописцу предоставил сам Янь, который лично с оружием в руках выступает против восставших. Значит, не исключено и умышленное завышение статуса противников, поскольку Янь, как указывалось выше, по меньшей мере дважды называется в летописи "мужем".
