Конструирование незамеченности ("Младшее поколение первой волны" русской литературной эмиграции в Париже) Каспэ Ирина Михайловна

Содержание к диссертации

Введение

Глава 1. «Грядущий историк»: мифологии «эмигрантской литературы» и ее «незамеченного поколения» 33

1.1. Образы «эмигрантской литературы» в историографии 33

1.2. Образы «молодого» («незамеченного») поколения в историографии 38

Глава 2. Трагедия незамеченности: сюжеты и роли 50

2.1. Драматургия смены поколений в эмигрантской публицистике 1920-1930-х гг: распределение ролей, исторические образцы и ориентиры 50

2.2. «Молодое поколение» во второй половине 1920-х: формирование канона.57

2.3. Журнал «Числа» как олицетворение «эмигрантской молодежи». «Человек 30-х годов» 63

2.4. «Молодое поколение» как объект воспоминаний. «Незамеченное поколение» Владимира Варшавского 78

Глава 3. Институт незамеченности: нормы и акторы 84

3.1. «Незамеченное поколение» и определения времени 85

3.2. «Незамеченное поколение» и определения общности 94

3.3. Литература как институт незамеченности 107

Глава 4. Литературные тексты «незамеченного поколения» 118

4.1. От нуля и ниже: модусы письма 121

4.2. Они интереснее романа: герой, персонаж, читатель 136

Заключение 156

Список источников и литературы 164

• Образы «эмигрантской литературы» в историографии
• Драматургия смены поколений в эмигрантской публицистике 1920-1930-х гг: распределение ролей, исторические образцы и ориентиры
• «Незамеченное поколение» и определения времени

Введение к работе

Актуальность исследования

Мифы о людях, «затерянных в истории», «выпавших из общества», незамеченных, неизвестных способны внушать смутные опасения. Чтобы вызвать интригующее чувство опасности, «слепые пятна», конечно, должны обладать семантикой коллективной судьбы: «целое поколение» незамеченных - уже не просто призрак, но фантомная реальность, территория непрочитанных смыслов. С другой стороны, эта территория - значимый ресурс самоотождествления и самооправдания, она неизменно напоминает «сегодняшнюю ситуацию», «наши дни» и придает любой неудаче статус культурной ценности.

«В России растет потерянное поколение?» - так назывался один из недавних выпусков программы Михаила Швыдкого «Культурная революция» . Речь, как несложно догадаться, шла отнюдь не о появлении эпигонов Хемингуэя или Ремарка. Участникам передачи и ее зрителям предлагалось разделить ощущение разорванного прошлого (растет поколение, никогда не жившее в Советском Союзе), тревожного настоящего (растет детская преступность), непредсказуемого будущего (пространству чужого и непонятного предстоит, в конце концов, вырасти до размеров «актуальной реальности»). Все эти знаки социальной дезориентации свободно умещаются в расхожую метафору «потерянного поколения».

У этой метафоры есть аналог отечественного происхождения - близкий, хотя и не синонимичный, обычно он служит для описания событий, имеющих непосредственное отношение к литературе, скажем: «Поэтическое поколение 90-х оказалось незамеченным»². Напомним: «Незамеченное поколение» - название книги Владимира Варшавского, впервые опубликованной в Нью-Йорке в 1956 году. Ее жанр, как и вынесенный в заголовок образ поколения, определяется апофатически - не вполне мемуары, не вполне историческая хроника, совсем не исследование, скорее ретроспективный манифест. Варшавский возвращается к поколенческой риторике, популярной среди эмигрантских, особенно парижских интеллектуалов в межвоенные годы, и, прежде всего, к едва ли не основному предмету окололитературных публичных дискуссий: возможны ли в эмиграции «новые», «молодые» литераторы, «смена» тех, кто

¹ 10 мая 2004 г., канал «Культура»

успел реализоваться еще в России? Об этой «новой», некогда «молодой», генерации, к которой причислялся и причислял себя Варшавский, он и пишет книгу, прочно закрепляя за своим поколением репутацию «незамеченного».

Но в дальнейшем конструкция «незамеченного поколения» не только утверждается в качестве термина - она способна приобретать очертания уникального и, одновременно, универсального образца, с которым удобно идентифицироваться: «...Есть пример, когда несостоятельность и слабость преодолели время, вернее безвременье; когда поколение, задуманное историей как незамеченное, смогло состояться как бы в ином измерении. В истории литературы попытка единственная, возможно, что повторить ее никогда не удастся - опыт «молодых» литераторов русского зарубежья первой волны слишком похож на чудо. Но вселяет надежду то, что если отсчитать шесть десятилетий назад и пересечь пространство, оказавшись по ту сторону России, мы во многом получим зеркальное отражение наших дней»³, - полагает исследователь эмигрантской литературы М.А.Васильева. Образ таинственного мира «по ту сторону России», эмигрантского Зазеркалья нередко позволяет говорить о социальных катаклизмах последних лет - так в эссе Леонида Костюкова Москва 90-х плавно перетекает в «русский Париж» 30-х⁴. Рамкой этой аналогии будет изолированность, одиночество в «новой», «чужой» стране, отсутствие понимающей аудитории, нищета - все те знаки верности себе, из которых складывается описанный Варшавским сюжет незамеченности. При помощи метафоры «незамеченного поколения» может маркироваться разрыв межу «состоявшимися шестидесятниками» и «тусовочным постандеграундом»⁵, между «пожинающим ныне лавры постсоветским авангардом» и «незамеченным поколением 95-го года»⁶ - в любом случае апелляция к «незамеченному поколению» должна вернуть ускользающее ощущение современности, чувство причастности к актуальному. «Пример», образец поколения незамеченного, но, в то же время, известного, непризнанного, однако не забытого позволяет придать статус существования всему, что кажется недовоплощенным или невыразимым.

Итак, за мифологией «незамеченного поколения» скрываются проблемы идентичности, вполне актуальные для той переломной ситуации, которая в исследованиях последних лет определяется как «постсоветская».

² Ольшанский Д. Не пишите элегии - я элегия сам: Дмитрий Воденников как явление
исповедальной лирики // Сегодня. 2000. 14 авг.

³ Васильева МА. Неудачи «Чисел» // Литературное обозрение. 1996. № 2. - С.64.

⁴ Костюков Л. Русский Париж // Независимая газета. 1996. 25 дек. - С.8.

⁵ Васильева М.А. Неудачи «Чисел» // Литературное обозрение. 1996. № 2. - С.63.

Объект предпринимаемого исследования - послереволюционная эмиграция и образ «литературного поколения», возникающий в этой среде. Этот коллективный образ может определяться по-разному, но всегда расплывчато, дефиниции соотносительны: «молодое», «младшее» поколение (по отношению к «старшему»), «второе поколение» (по отношению к «первому»). Наконец, эпитет, предложенный Варшавским, тоже указывает -на этот раз с отчетливым укором - на стороннюю инстанцию: для появления «незамеченного поколения» необходимы те, кто его не заметил. Под этими общими определениями, как правило, подразумевается ограниченный набор имен, конкретное место действия и четкие хронологические рамки. Время «незамеченного поколения» отсчитывают с середины 1920-х до начала 1940-х годов, обычно при этом имеют в виду исключительно «русский Париж». Нередко образ поколения сужается до довольно замкнутого круга литераторов - завсегдатаев монпарнасских кафе и авторов журнала «Числа» ; в этом случае роль «идеолога» и «наставника молодых» отводится Георгию Адамовичу, а «выразителем умонастроений», «легендой поколения» признается Борис Поплавский. Однако поколенческая риторика остается гибкой - так, Газданов или Набоков, предпочитавшие дистанцироваться от «монпарнасского» круга, могут в зависимости от ситуации либо причисляться к «молодой эмигрантской литературе», либо противополагаться ей. Иными словами, мы сталкиваемся с противоречивым набором смыслов: границы «поколения» то достаточно жестко отсекают «чужих» от «своих», то оказываются размытыми; значимость коллективной идентичности манифестируется и отстаивается, однако ключевые способы самоописания связаны либо с предельно универсальными категориями («молодость», «новизна»), либо с негативными («вторичность», «незамеченность») - причем нередко дополнительно акцентируется отказ, нежелание, неспособность говорить о себе; более того, констатация неуспеха сочетается с поиском «ярких фигур» - к поколению, «которое самой историей было

обречено на несостоятельность и исчезновение» , по всем формальным признакам следует отнести сверхуспешного, сверхпопулярного Набокова. Наконец, сам термин «незамеченное поколение» парадоксален - его активное употребление уже указывает на то, что речь идет о литераторах в той или иной степени замеченных.

⁶ Полищук Д. «Она, должно быть, из Китая» // Новый мир. 2000. №1. - С.178.

⁷ Числа: Сб. / Ред. И.В. де Манциарли, Н.А.Оцуп. - Париж, 1930-1934. № 1-10. На титульном
листе «Чисел» значится слово «сборники», однако современниками это периодическое издание
однозначно распознавалось как журнал. В качестве журнала «Числа» вошли и в «Краткий
биографический словарь русского Зарубежья» (Вильданова Р.И., Кудрявцев В.Б., Лаппо-
Данилевский К.Ю. Краткий биографический словарь русского Зарубежья // Струве Г.П. Русская
литература в изгнании. - изд.З-е, испр. и доп. - Париж: YMCA-Press; Москва: Русский путь, 1996.
- С.408). На это определение мы и будем опираться дальше.

⁸ Васильева М.А. Неудачи "Чисел" // Литературное обозрение. 1996. № 2. - С.69.

Чтобы разобраться с этими противоречиями, нам потребуется выяснить, каким образом достаточно узкой группе литераторов-эмигрантов удалось заявить о себе как о «поколении» и каким образом, в конце концов, утверждается ключевая форма самоописания - «незамеченность». Мы практически не будем упоминать о возрасте героев исследования. Историки эмигрантской литературы нередко замечают, что Борис Поплавский родился в один год с Гайто Газдановым (1903), а Владимир Варшавский - в один год с Василием Яновским, автором известных воспоминаний о некогда «молодом» поколении литераторов-эмигрантов⁹ (1906). Гораздо меньшее внимание привлекают другие возрастные совпадения. Юрий Фельзен, один из центральных персонажей «молодого», «незамеченного» поколения, - ровесник тех, кто пытался (с разной степенью успешности) играть роль «старших наставников», «учителей»: Георгия Адамовича, Георгия Иванова, Николая Оцупа, Марка Слонима (1894). Марина Цветаева, которая для «молодых литераторов» олицетворяла не только другое, «старшее» поколение, но и другой, «неэмигрантский» мир - ровесница Юрия Терапиано, активно отождествлявшего себя с «молодой эмигрантской литературой» (1892). Оба моложе других «молодых литераторов» - Екатерины Бакуниной (1889), Сергея Шаршуна (1888). При этом Шаршун родился всего на два года позже «старших», «авторитетных» критиков - Владислава Ходасевича и Альфреда Бема (1886) etc. Очень осторожно мы будем оперировать и категориями «общей судьбы», «общего прошлого», «общих биографических вех» - как будет показано дальше, характеристики недавнего прошлого в данном случае размываются до универсального понятия катастрофы; из поколенческих манифестов выпадают какие бы то ни было упоминания о революции, или гражданской войне, хотя в ней и приняли участие наиболее старшие из «молодых». Напротив, образ поколения декларируется через отторжение популярной в первые годы эмиграции мемуарной риторики, привязывается к символам настоящего, к координатам 30-х годов. Иными словами, для нас будут прежде всего важны те модели общности, те режимы коллективной идентификации, которые включаются в декларируемый образ поколения -мы будем исходить из допущения, что поколение возникает в тот момент, когда его существование декларируется. Как мы увидим, было предложено несколько образов «молодой эмигрантской литературы», но лишь одному из них удалось завоевать доминирующее положение а позднее стать «незамеченным» - он и окажется в центре исследования. Речь преимущественно пойдет о парижском литературном сообществе. С начала 1920-х годов здесь возникают объединения начинающих литераторов-эмигрантов («Палата поэтов», «Гатарапак», «Через»), спустя несколько лет - «Кочевье» и

⁹ Яновский В. Поля Елисейские: Книга памяти. - Нью-Йорк: Серебряный век, 1983. - 311 с.

«Перекресток»; учреждается «Союз молодых поэтов и писателей»; выходят журналы, которые однозначно распознаются как «молодые» (помимо уже упоминавшихся «Чисел» - «Новый дом», «Новый корабль», «Встречи»). В какой мере участники всех этих проектов имели возможность «состояться», «реализоваться», что понималось в данном случае под литературным успехом и как определить ту инстанцию, которая в конце концов не заметила «незамеченное поколение»? Размышляя о поколениях советского

л.

времени и о способах поколенческой идентификации вообще, М.О.Чудакова воспроизводит, пожалуй, наиболее признанную версию возникновения «незамеченного поколения»: «Структурный, формирующий поколение признак проявляется либо в критические моменты жизни общества, когда происходит резкое отмежевание, выделение некоей общности людей - с «роковой», героической, трагической и т.п. судьбой, либо по истечении времени - в ретроспективе: «незамеченное поколение» (В.С.Варшавский) могло получить свое именование лишь после достаточно длительного «незамечания»»¹⁰. Сторонники противоположной точки зрения заявляют о себе уже тогда, когда «Незамеченное поколение» Варшавского готовится к печати, а нью-йоркский «Новый журнал» публикует отрывки из будущей книги¹¹: «Теперь г.Варшавский говорит, что их не заметили. Какая досадная неправда. Их очень даже заметили»¹². Однако и сейчас вопрос о незамеченности или замеченности «незамеченного поколения» воспринимается как дискуссионный. Для нас важно не столько зафиксировать моменты успешной, или, во всяком случае, состоявшейся литературной реализации - хотя эта цель представляется вполне достижимой, сколько описать и охарактеризовать те культурные и социальные практики, которые предшествовали и способствовали появлению термина «незамеченное поколение». Предмет исследования - процесс конструирования специфической коллективной литературной репутации: его отправной точкой является поколенческая идентичность (ряд литераторов преподносит себя в качестве «молодого» или «нового» поколения), а завершением - негативное самоопределение (Владимир Варшавский называет свое поколение «незамеченным», и эта дефиниция быстро становится популярной). Отмеченная выше парадоксальность этой репутации позволяет предположить, что процесс ее конструирования далеко не однозначен и требует изучения. Под «конструированием» мы, конечно, понимаем не целенаправленное и согласованное действие, а проявление установок и ценностных предпочтений, наиболее популярных

Чудакова М.О. Заметки о поколениях в советской России // Новое литературное обозрение. 1998. № 30. - С. 73-74.

¹¹ Варшавский В. Незамеченное поколение // Новый журнал. 1955. № 41. - С. 103-121.

¹² Кускова Е. О незамеченном поколении // Новое русское слово. 1955. 11 сент. - С.2; см.
также: Слоним М. «Незамеченное поколение» // Новое русское слово. 1955. 31 июля. - С.8.

поведенческих стратегий, наиболее востребованных способов самопрезентации — общий результат индивидуальных, не обязательно осознанных выборов.

Цель исследования - описать эти установки и стратегии и предложить ответ на вопрос, почему именно они оказываются востребованными в условиях послереволюционной эмиграции. При этом нами учитывается и общеевропейская специфика межвоенных десятилетий - как времени социальных, политических, эстетических переломов (от кризиса либеральной системы и формирования тоталитарных режимов до появления «новейшего», «модернистского» романа). Мы попытаемся проследить, как пограничная, «лиминальная» в терминологии Виктора Тернера ситуация слома норм, разрывов в репродуктивной системе общества влияет на представления о литературе на самых различных уровнях - от «литературы как института» до «литературы как языка». Литература на русском языке для героев исследования - одновременно область невозможного и область должного. «Среди эмигрантов писателей больше, чем можно было бы ожидать» , - кажется, не без иронии замечает Джон Глэд, автор нескольких книг о русской эмигрантской литературе. Вопрос о том, что такое литература в эмиграции, что означает здесь желание стать «русским писателем», откуда берутся литераторы, которым, как будто бы, не для чего и не для кого писать,- звучит наивно, однако он может быть задан как вопрос о культурном статусе литературы вообще и национальной литературы в частности.

В этом случае окажется недостаточным констатировать, что «незамеченное поколение» было «обречено историей», даже если под персонифицированной «историей» подразумеваются вполне конкретные - в самом деле трагические - события и обстоятельства (революция, эмиграция, ожидание Второй мировой войны etc). Потребуется выяснить, почему именно признание тотального («поколенческого») литературного неуспеха становится популярным способом индивидуального самоопределения и, в конечном счете, - основой социального поведения.

Для достижения целей исследования будут решены следующие задачи:

1. Реконструировать мифы и символы «незамеченного» («молодого», «второго») поколения», анализируя историографию эмигрантской литературы: выявить «общие места», дискурсивные штампы, неотрефлексированные клише, ходовые способы разрешения проблем.

2. Проследить за публичным развитием сюжета «смены поколений» в эмигрантском сообществе 1920-1930-х годов, охарактеризовать распределение

¹³ Глэд Дж. Беседы в изгнании. Русское литературное зарубежье. - М.: Книжная палата, 1991.-С. 281.

ролей, популярную риторику «поколенческих полемик», систему мотиваций, способы адресации, обнаружить альтернативные образы «молодого поколения» и те стратегии самоконструирования и самопредставления, которые в конечном счете оказались доминирующими.

3. Определить, какие модели реальности поддерживают конструкт «незамеченного поколения»; выяснить, как формируются и поддерживаются представления об общности, молодости, новизне, современности, истории литературы, статусе писателя, литературном успехе.

4. Выяснить, как эти представления соотносятся с актуальными для наших героев определениями литературности, с наиболее востребованными модусами литературного письма, с характеристиками основных повествовательных инстанций («автор», «персонаж», «читатель»).

5. Обозначить культурные контексты и образцы, на которые опирается конструкт «незамеченного поколения» (от романтических «сынов века» до «проклятых поэтов» и «потерянного поколения»), определить, каким образом, с какой целью экспроприируются и осваиваются «новейшие» литературные языки (авангард, сюрреализм, «модернистский роман»).

6. Описать образ и статус национальной, русской литературы, скрывающийся за конструктом «незамеченного поколения» — и наметить аналогии с другими «пограничными» литературными режимами, как с существовавшими в Советской России 1920-1930-х гг., так и с возникающими в «постсоветской» ситуации.

Методы решения этих задач связаны с темами самопрезентации, самопредставления, самоописания. Для нас важно кто говорит от имени «молодого поколения», кому адресовано высказывание, какие цели при этом преследуются, какая риторика используется, какие символы выбираются в качестве поколенческих, как задаются основания общности. Не менее значимы и способы определять себя по отношению к образу «молодого поколения», не отождествляясь с ним: в первую очередь, позиция «старшего литератора». Соответственно, метод исследования формируется на пересечении социологических и социопсихологических теорий идентичности, семиотики культуры, теорий коммуникации, дискурсивного анализа; применительно к собственно литературным текстам окажутся значимы разработки нарратологии и рецептивной эстетики. Говоря о том, что модель «молодого» («незамеченного») поколения сконструирована, собственный исследовательский инструментарий мы определяем далеко не в терминах деконструкции. В этом смысле методологическая основа диссертации - способы описания социальной реальности, разработанные в рамках

«социологии знания» («Социальное конструирование реальности» П.Бергера и Т.Лукмана¹⁴).

Мы будем иметь дело с очень узким объектом исследования, с «частным случаем». Но сужение объекта открывает довольно широкие методологические перспективы, что, конечно, не подразумевает произвольного смешения различных исследовательских традиций и подвернувшихся под руку книг. Вопросы, которые мы задаем источникам, формируют несколько проблемных блоков - эти блоки и позволяют отобрать необходимый для наших целей инструментарий.

Степень изученности проблемы:

1. Во-первых, мы исследуем определенный образ, определенную модель «поколения». Проблема «поколения» (особой формы групповой идентичности, особого способа социализации, особого способа структурировать историю, особой мифологии) -отправная точка нашего исследования, и о ней мы поговорим подробнее, чем об остальных.

Истоки исследовательского взгляда на поколение как на рамку культурной, исторической, социальной, а не онтологической или биологической общности обычно связывают с Дильтеем и его интерпретацией немецкого романтизма, но основы «теории поколений» - довольно разработанной на сегодняшний день области социологических, историко-культурных, антропологических изысканий - закладываются после первой мировой войны, как раз в актуальные для нас годы. «Поколения» вызывают интерес во Франции - в 1920-м вышел пространный труд последователя дюркгеймовских традиций Франсуа Мантре¹⁵; в Испании - немногим позднее Мантре свой вариант «метода поколений в истории» предложил Ортега-и-Гассет¹⁶; наконец, в Германии публикуется очерк Карла Мангейма , наметивший отправные точки современных социологических подходов к «проблеме поколений». В те же годы понятие поколения обсуждается и в России, в кругу теоретиков ОПОЯЗа: инструментальные возможности поколенческой

Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности: Трактат по социологии знания / Пер. Е.Д. Руткевич. - М.: Медиум, 1995. - 336 с.

¹⁵ Mentre F. Les generations sociales. - Paris: Bossard,1920. - 482 p.

¹⁶ Ортега-и-Гассет X. Тема нашего времени II Что такое философия? / Пер. с исп. под ред.
М.А.Кисселя. - М.: Наука, 1991. - С.3-50; Ортега-и-Гассет X. Вокруг Галилея // Избранные труды
/ Пер.с исп. А.М.Руткевича. - М.: Весь мир, 1997. - С.233-403.

¹⁷ Мангейм К. Проблема поколений / Пер.В.Плунгяна и А.Урманчиевой // Новое
литературное обозрение. 1998. № 30. - С.7-47.

терминологии живо интересуют Эйхенбаума, Шкловского и вызывают иронию Тынянова .

Эта волна внимания к понятию поколения, прежде всего, лишает его прозрачности. «Поколение» перестает казаться удобным измерительным прибором, привязанным к определенной системе дат, обладающим отчетливыми границами и однородной структурой. В этом смысле Февр призывает вообще «отбросить» риторику «поколений»¹⁹, наиболее радикально выражая общие сомнения исследователей школы «Анналов» в инструментальной надежности поколенческих конструкций. Предпочитая проблематизировать эту тему, Ортега уточняет, что принадлежность к поколению определяется не только совпадением «возраста», «места в историческом времени», но и «места в пространстве», причем «возраст» должен вычисляться не «математически», а именно «исторически»²⁰. Используя язык социологии, Мангейм тоже описывает поколенческую общность как определенное «место», «положение», «нишу» в культуре или, точнее, в социальной системе²¹, при этом он не ограничивается указанием на единство «культурного», «исторического» опыта и вводит еще одну категорию - «общей судьбы», «общего ответа на вызовы». С признанием, что поколения возникают (или - что важно - не возникают) в результате социальных действий, поколенческая риторика утрачивает ту онтологическую основательность, с которой Франсуа Мантре рассуждает о поколениях животных и насекомых, но приобретает большую четкость и верифицируемость.

В дальнейшем испанские, немецкие и в особенности французские традиции поколенческих исследований продолжают интенсивно развиваться; в 1950-1970-х годах формируется довольно влиятельная англоязычная школа; но при этом возникает и поддерживается общее коммуникативное поле, с общими ресурсами цитирования, что, собственно, и позволяет со значительной долей условности говорить о «теории поколений» в единственном числе²². В последние годы появляются трактовки «проблемы

Об этом: Чудакова М.О. Социальная практика, филологическая рефлексия и литература в научной биографии Эйхенбаума и Тынянова. // Тыняновский сборник. Вторые Тыняновские чтения. - Рига: Зинанте, 1986.- С. 109-131.

¹⁹ Цит. по: Нора П. Поколение как место памяти / Пер. Г.Дашевского. Новое литературное обозрение. 1998. № 30. - С.55.

²⁰Ортега-и-Гассет X. Вокруг Галилея // Избранные труды / Пер.с исп. А.М.Руткевича. М., 1997. -С.261-263.

²¹ Мангейм К. Проблема поколений / Пер.В.Плунгяна и А.Урманчиевой // Новое
литературное обозрение. 1998. № 30. - С.18.

²² Подробные исторические и историографические обзоры «проблемы поколений», анализ
наиболее востребованных исследовательских языков см.: Spitzer А. В. The Historical Problem of
Generations II American Historical Review. 1973. № 78. - P. 1353-1385; Jaeger H. Generations in
History, Reflections on a Controversial Concept II History and Theory. 1978. № 2. - P. 273 - 292; Attias-

поколении» на русском языке - с позиции истории культуры , истории литературы ,

гус r\f

истории идей , социологии .

Во всех этих исследованиях так или иначе определяются рамки, позволяющие сузить, конкретизировать размытую «проблему поколений». Одна из таких рамок связана с особенно занимавшей Мантре темой «выразителей поколения», элиты, способной предстательствовать за всех остальных. Иными словами, речь идет о поколенческой дифференциации внутри отдельных институтов, о коллективных «движениях», «течениях», «школах», которые по тем или иным причинам приобретают статус поколенческих и обычно обладают полномочиями формировать образы, мифологию «поколения в целом». Особенно активно пишется история «политических поколений», но у «литературных поколений» тоже есть некоторая историография .

Другая исследовательская рамка (как правило, она дополняет первую, но может использоваться и независимо от нее) задается при помощи тех или иных хронологических координат, указывающих на определенные «исторические события», «повороты», «вехи», «декады». Здесь важно, какой этап поколенческого сюжета отмечает такая «ключевая дата», что именно выбирается за основание общности: это может быть общий год рождения («сыны века», «baby-boomers», «дети перестройки»), или некий особый, общий культурный опыт («поколение 1914 года»), наконец, это может быть момент реализации поколения, время, когда поколение «проявляет себя» («люди 1930-х годов», «шестидесятники»). Понятно, что во всех трех случаях конструируются принципиально различные модели поколенческой идентичности. К нашей теме имеет непосредственное

Donfut С. Sociologie des generations. - Paris: Press Universitaires de France, 1988. - 249 p.; Савельева И.М., Полетаев A.B. Смена поколений II Они же. История и время. - М.: Языки русской культуры, 1997. - С.360-371; Дубин Б.В. Поколение: социологические границы понятия // Мониторинг общественного мнения. 2002. № 2. - С.11-15.

²³ Савельева И.М., Полетаев А.В. Смена поколений // Они же. История и время. - М.: Языки
русской культуры, 1997.-С.360-371

²⁴ Чудакова М.О. Заметки о поколениях в советской России. Новое литературное обозрение.
1998.№30.-с.73-91.

²⁵ Зенкин С.Н. «Поколение»: опыт деконструкции понятия. // Материалы международной
конференции «Смена поколений в социокультурной динамике XX века». 28-30 июня 2004,
Москва. - в печати.

²⁶Левада Ю.А. Поколения XX века: Возможности исследования // Мониторинг общественного мнения. 2001. № 5. - С.7-14; Он же. Заметки о «проблеме поколения» // Мониторинг общественного мнения. 2002. № 2. - С.9-11; Дубин Б.В. Социальный статус, культурный капитал, ценностный выбор: Межпоколенческая репродукция и разрыв поколений // Мониторинг общественного мнения. 1995. № 1. - С.12-16; Он же. Поколение: социологические границы понятия // Мониторинг общественного мнения. 2002. №2.-С.11-15.

²⁷ Petersen J. Die literarischen Generationen. - Berlin: Junker und Dunnha, 1930 - 266 p.; Peyre H. Les generations litteraires. - Paris: Bowin, 1948 - 214 p. ; Wyka K. Pokolenia literackie. - Krakyw: Wydawn Literackie, 1977. - 315 p.

отношение подробная монография Роберта Уола, посвященная мифологиям «поколения 1914 года» в разных европейских странах и прежде всего во Франции²⁸.

Наконец, наиболее важная для нас рамка в каком-то смысле совпадает с самыми традиционными границами «поколения» и, в то же время, имеет непосредственное отношение к понятию «современности» — принадлежность к «поколению» здесь, прежде всего, подразумевает определенный возрастной статус. В этом контексте «поколения» исследуются как феномен «нового времени», «современного», «модернизированного» общества, трансформировавший представления о неизменном и непрерывном чередовании «жизненных стадий», «возрастных периодов». «Современный» образ поколения (как он складывается к концу XIX века) включает в себя представления о разных «стадиях жизни», но доминирующее значение приобретает «молодость».

Одно из ключевых описаний этой проблемы было предпринято на языке социальной психологии - Эрик Эриксон практически избегает термина «поколение», однако его концепция «стадий взросления» и анализ культурного статуса молодости²⁹ оказали безусловное влияние на поколенческие исследования. В макросоциальном масштабе место «возраста» и «молодости» в культуре описывает Шмуэль Айзенштадт в капитальной монографии «От поколения к поколению». Демонстрируя, что возрастные определения всегда расплывчаты (представляют собой «не детальное описание роли», а «общую» канву для ролевого конструирования³⁰) и всегда взаимодополнительны («Возраст описывается только через отношение к другим возрастам, возраста - только в терминах друг друга»³¹), Айзенштадт задается вопросом о том, почему именно эти ускользающие категории включены в базовый антропологический образ, и выясняет, в каких типах общества возрастные различия наделяются повышенной значимостью. Собственно проблема поколений, поколенческой общности решается как проблема возрастных, прежде всего молодежных организаций, движений, групп, которые в XX веке приобретают массовый характер. С точки зрения функционалистского подхода, которому следует Айзенштадт, в «современных», «универсалистских» обществах возрастные категории осуществляют связь с «традиционными», «семейными», «партикулярными» ценностями, а роль возрастных групп заключается в том, что они соединяют аскриптивные характеристики и достижительные ориентации, «эмоциональную

²⁸ Wohl R. The Generation of 1914. - Cambridge, Mass.: Harvard Univ. Press, 1979. - ix, 307 p

²⁹ Эриксон Э. Детство и общество I Пер. и науч. ред. А.А.Алексеев. - 2-е изд., пер. и доп. -
Спб.: Речь, 2000. - 592 с; Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис / Пер. с англ. под общ. ред.
А.В.Толстых. - М.: Прогресс, 1996. - 344 с.

³⁰ Eisenstadt. S.N. From Generation to Generation: Age Groups and Social Structure - Glencoe,
Illinois: Free Press, 1956 - P.24.

³¹ Там же.

безопасность» и взаимодействие с «другими», «чужими» . Семантика переходности, закрепленная за возрастными категориями, позволяет Айзенштадту рассмотреть в этом ракурсе и проблему эмиграции - «молодежная группа» расценивается как механизм адаптации к «новым социальным условиям»³³. Некоторые итоги этого этапа исследований подводит сборник «Молодость: Изменение и вызов», выпущенный под редакцией Эриксона; в числе авторов - Эриксон и Айзенштадт, Толкотт Парсонс и довольно известный исследователь «проблемы молодости» Кеннет Кенистон³⁴.

На вторую половину 1960-х и начало 1970-х годов по вполне очевидным причинам приходится пик внимания к проблемам «молодости» и «поколения», или, точнее, к проблемам «молодости» и «поколения» одновременно. Основной модус постановки этих проблем, опирающийся на риторику «изменения и вызова», довольно точно выражен в названии демографического исследования 1968 года: «Молодость как сила в современном мире» ⁵. Нас здесь будет интересовать не столько непосредственно тема «разрыва

Т/Г

поколений», «поколенческого бунта», «молодежной революции» , сколько предпринятые на волне обсуждения этой темы опыты исторического и социологического анализа представлений о молодости³⁷. Молодость начинает рассматриваться не только как переходный период, и, более того, не только как стадия жизни³⁸, но как специфический, изменчивый набор культурных смыслов (включая «современность», «новизну», «невинность», «опасность» etc), наконец, как особый институт, который формируется в эпоху первых европейских революций, а ко второй половине XX века автономизируется, приобретает статус «субкультуры» или даже «культуры»³⁹.

³² Там же, С.45.

³³ Там же, С. 174.

³⁴ Youth: Change and Challenge I Ed. by E.H.Erikson. -N.Y.: Basic Books, 1963. - 284 p.

³⁵ Moller H. Youth as a Force in the Modern World II Comparative Studies in Society and History.
1968.№10.-P.237-260.

³⁶ Наиболее капитальные исследования на эту тему: Feuer L.S. The Conflict of Generations
New York: Basic Books, 1969 - ix, 543 p.; Mead M. Culture and Commitment: A Study of the
Generation Gap. - Garden City, N.Y.: Published for the American Museum of Natural History, Natural
History Press, 1970. - xxvii, 113 p.; показательный проект - антология под общим названием The
Youth Revolution: The Conflict of Generations in Modern History I Ed. and with an introd. by A.Esler. -
Lexington, Mass.: Heath, 1974. -xxiii, 173 p.

³⁷ Musgrove F. Youth and the Social Order. - Bloomington: Indiana Univ. Press, 1965. - xix, 168
p.; Riley M. V., Johnson, M., Foner A. A Sociology of Age Stratification. — N.Y.: Russell Sage
Foundation, 1972 - 348 p.; Gillis J.R. Youth and History: Tradition and Change in European Age
Relations, 1770 - present. -N.Y., L.: Academic Press, 1974. - xiv, 232 p.

Психоаналитические и социопсихологические трактовки «молодости» как «стадии жизни» см., например: Lowenthal M.F., Thurnher М., Chiriboga D. Four stages of life. - San Francisco: Jossey-Bass Publishers, 1975. - xxiv, 292 p.; The Course of Life: Psychoanalytic Contributions Toward Understanding Personality Development. I Ed. by Greenspan S.I. and Pollock G.H. - Washington, DC: US Government Printing Office, 1980. - Volume II: Latency, Adolescence, and Youth.

³⁹ Нора П. Поколение как место памяти / Пер. Г.Дашевского. Новое литературное обозрение. 1998. № 30. - С.48-72. В числе относительно недавних исследований также: Attias-Donfut С.

Подведем итоги и обозначим рамки, в которых будем пользоваться поколенческой терминологией. Несложно заметить, что слово «поколение» может указывать на метод исследования («поколенческий подход») или на его предмет (собственно «проблема поколений»), причем далеко не всегда удается с уверенностью отличить одно от другого. Впрочем, ближе к 1980-1990-м годам понятие поколения постепенно утрачивает контовскую инструментальность, более востребованным становится вопрос «как сделаны поколения?» - он и станет для нас определяющим. Методологически значимой здесь окажется формулировка, предложенная французским историком культуры Пьером Нора: используя уже встречавшуюся нам метафору «места», Нора описывает поколение как «место памяти» . Концепция «коллективной памяти» подразумевает, что исследователь имеет дело с определенными «историческими моделями» (в нашем случае -поколенческими) - они не только особым образом конструируются, поддерживаются, транслируются, но и наслаиваются друг на друга, формируя актуальные для той или иной культуры способы оперировать понятием поколения, способы воспринимать историю в поколенческих категориях.

Итак, говоря о «поколении», мы будем иметь в виду следующее. С одной стороны, речь пойдет о поколенческой риторике - в этом смысле правомерен вопрос, почему именно такой способ выстраивать отношения с историей популярен, почему именно при помощи поколенческих терминов задаются те или иные ценностные координаты. С другой стороны, нас будет интересовать конкретная «модель», конкретный «образ» поколения - а значит, механизмы идентификации с этим образом, во-первых, и механизмы его распознавания, во-вторых.

При этом мы намереваемся учитывать, что чувство поколенческой общности существует на пересечении нескольких смысловых узлов. Здесь следует сослаться на исследование Б.В.Дубина, который определяет место поколения как «поле напряжений -напряжений между представлениями о традиционно-иерархическом (его образ - семья), модерном («общество» и элита, активные группы как его воплощение) и постмодерном (масса как продукт деятельности анонимных всеобщих институтов) обществе»⁴². К близким заключениям, хотя и с иных исследовательских позиций, приходит С.Н.Зенкин,

Sociologie des generations. - Paris: Press Univ. de France, 1988. - 249 p.; Pilcher J. Age and generation in modern Britain. - Oxford, N.Y: Oxford Univ. Press, Clarendon Press 1995. - 166 p.; Youth culture in late modernity / Ed. by Fornas, J. and Bolin G.- London: Sage Publications, 1995. 198 p.

⁴⁰ См., напр.: Wohl R. The Generation of 1914. - Cambridge, Mass.: Harvard Univ. Press, 1979. -
P. 5.

⁴¹ Нора П. Поколение как место памяти / Пер. Г.Дашевского. Новое литературное обозрение.
1998. № 30. - С.48-72.

⁴² Дубин Б.В. Поколение: социологические границы понятия // Мониторинг общественного
мнения. 2002. № 2. - С. 13.

подчеркивая «логически нечистый характер» понятия поколения, коль скоро оно «используется для описания социокультурных фактов, но этимологически отсылает к природным процессам (смене живых особей)»⁴³. В этом смысле конструкт «молодого поколения эмигрантской литературы» включает в себя и аскриптивные возрастные характеристики, связанные с «семейным», «псевдоприродным» временем, и романтический образ литературной элиты, призванной вьфазить «дух эпохи», предложить собственный проект «нового человека», а отчасти и формирующиеся вместе с массовыми институтами коллективные образы молодости - «студенчество», «новобранцы» etc.

Наконец, для нас будет важно, что модель поколения конструируется не только теми, кто готов себя с нею отождествить, но и теми, кто пытается описывать ее с позиции «старших». Тема сосуществования, взаимодействия, комплементарности поколений, актуальная для Ортеги и в особенности для Мангейма, в дальнейшем продолжала исследоваться и переопределяться - с этой точки зрения поколенческая терминология позволяет обозначить различные позиции в социальной иерархии⁴⁴, поколенческие сюжеты представляют собой сюжеты социализации , а драматургия «поколенческого конфликта» - состязание за «пространство актуального», за «право делать историю»⁴⁶. Все это имеет непосредственное отношение к еще одному проблемному блоку, который будет нас интересовать - к проблемам «успеха», «реализации» и «непризнанности», «незамеченности».

2.Анри Пейр, автор вышедшей в 1948 году книги о литературных поколениях, посвящает заключительную главу «поколениям, достигшим успеха». Бегло констатируя в финале существование других, неуспешных, «неталантливых», «бесплодных» поколений, исследователь считает вопрос закрытым: «разные поколения получают неравные дары» и «никакого материалистического или экономического объяснения этому феномену дано быть не может»⁴⁷. Спустя тридцать лет Роберт Уол, реконструируя мифологию

Зенкин С.Н. «Поколение»: опыт деконструкции понятия. // Материалы международной конференции «Смена поколений в социокультурной динамике XX века». 28-30 июня 2004, Москва. - в печати.

⁴⁴ См.: Riley M.W., Johnson М., Foner A. A Sociology of Age Stratification. - N.Y.: Russell Sage
Foundation, 1972 ; А также: Bettelneim B. The Problem of Generation II Youth: Change and Challenge I
Ed. by E.H.Erikson. - N.Y.: Basic Books, 1963. - P. 89; Attias-Donfut C. Sociologie des generations. -
Paris: Press Univ. de France, 1988. - P. 99; Pilcher J. Age and Generation in Modern Britain. - Oxford,
N.Y: Oxford Univ. Press, Clarendon Press, 1995.

⁴⁵ Об этом: Eisenstadt. S.N. From Generation to Generation: Age Groups and Social Structure -
Glencoe, Illinois: Free Press, 1956.

⁴⁶ Об этом: Нора П. Поколение как место памяти / Пер. Г.Дашевского. Новое литературное
обозрение. 1998. № 30. - С.48-72.

⁴⁷ Реуге Н. Les Generations Litteraires. - Paris: Bowin, 1948 - P.202.

«потерянного поколения», приводит известную цитату из воспоминаний Хемингуэя: «Все поколения были потерянными». Для Уола это утверждение указывает на специфику поколенческого языка как такового (речь, конечно, идет о «современном» языке, отсылающем к событиям Великой французской революции, а в 1930-е обретающем устойчивость литературного жанра): все поколения «принесены в жертву», «фатально» обречены, обделены «историей», и, в то же время, «обременены особой миссией»⁴⁸.

В самом деле, поколенческая риторика не только не обходится без категорий успеха и поражения, но и прочно их соединяет. Успех обычно кажется оборотной стороной поражения: в пантеон успешных (то есть «в Историю») включаются поколения, которые, собственно, из истории «выпадают», «выламываются», «преодолевают жестокое время» и именно поэтому распознаются. Напротив, поражение («забвение потомками», «списание со счетов», «утрата актуальности») расценивается как закономерное следствие поколенческой реализации. Здесь важно, что при помощи категорий успеха/поражения связываются разные ракурсы поколенческого образа: под «реализованным (нереализованным) поколением», конечно, понимают прежде всего «элиту», узкие группы или даже отдельные, наиболее громкие имена, но эта достижительная шкала проецируется на предельно размытые аскриптивные, возрастные, фазовые характеристики. Доминирование в поколенческой риторике аскриптивных кодов может быть соотнесено с доминированием сюжетов поражения, или, точнее, с непопулярностью сюжетов успеха: с этих позиций Б.В.Дубин интерпретирует особенности отечественных способов говорить о поколениях. Исходя из концепции запаздывающей модернизации, он констатирует «несамостоятельность», «неавтономность» отечественных элит и специфически «партикулярный», «аскриптивный» ракурс поколенческого языка как преимущественно «навязанного извне», с позиции «старших». Таким образом, популярность этого языка указывает на дефицит механизмов инновации и репродукции («поддержания и передачи достижений»), иными словами, на дисфункцию социальных механизмов успеха; за поколенческими терминами скрывается история точечных, импульсивных «обвалов», «быстрого исчерпания любого ресурса перемен без подхвата и дальнейшей передачи импульса»; при этом между «критическими точками общих переломов находятся пропущенные, потерянные, нереализовавшиеся поколения (всегда нагруженная в России метафорика безвременья, паузы и проч.)»⁴ .

⁴⁸ Wohl R. The Generation of 1914. - Cambridge, Mass.: Harvard Univ. Press, 1979. -P.41, 203.

⁴⁹ Дубин Б.В. Поколение: социологические границы понятия // Мониторинг общественного
мнения. 2002. № 2. - С.13; Он же. Сюжет поражения // Слово - письмо - литература. - М.: НЛО,
2001.-С.271-272.

Эта концепция, безусловно, значима для нашей темы, однако мы для разговора о «неуспешном поколении» выберем иной масштаб и, соответственно, иной угол зрения. Нас в первую очередь будет интересовать микросоциология и микроистория поколения -мы посмотрим, каким образом поколенческая риторика балансирует между символами успеха и поражения и какое место на этой шкале занимает категория незамеченности.

Итак, кратко укажем на исследовательские языки, которые не могут не учитываться в связи с темой поражения и успеха. Здесь, конечно, не имеет смысла говорить о сколько-нибудь едином поле исследований - как в случае с категорией поколения, — но выделить несколько опорных точек нам все же удастся.

Инструментарий, позволяющий перевести эту проблему на язык социологии, задается опять же Мангеймом. Особенно подробно - в работе «О природе экономических амбиций»⁵⁰. Вопрос «Что есть «успех»?», вынесенный в название одной из главок, подразумевает вопросы о режимах удостоверения успеха (механизмах признания), критериях его измерения и оценки (объективациях социальных норм), наконец, о доминирующих социальных позициях, с которых такая оценка будет возможной. Встраивая «успех» в нормативную структуру общества, Мангейм различает две полярные стратегии: на одном полюсе окажется «стремление к успеху», представляющее собой «рациональное» освоение социальной реальности, на другом - «отсутствие амбиций», «сумеречное» погружение в «бездонные глубины души». Для «бродяг, цыган и нищенствующих монахов», не думающих о завтрашнем дне и не устремленных к успеху, «мир проявляется... лишь через посредство смутных «атмосферных» впечатлений»⁵¹. Иными словами, за границами успеха распадается язык и начинается территория невыразимого.

В рамках исследовательской традиции, основывающейся на интересе к этой территории невыразимых смыслов, «слепых пятен», неудача расценивается как революционное действие, слом стереотипов и метанарративов, а применительно к литературе - как прорыв к более подлинной реальности, преимущественно политической: скажем, именно с этих позиций Делез и Гваттари комментируют дневниковую запись Кафки о «малых», «второстепенных» литературах⁵².

Но акценты могут быть расставлены и иначе. В рамках другой логики идея неуспешной, маргинальной, непризнанной современниками, «проклятой» литературы

⁵⁰ Мангейм К. О природе экономических амбиций и значении этого феномена в социальном
воспитании человека / Пер.Е. Додина // Очерки социологии знания. - М.: ИНИОН, 2000. - 109-162
с.

⁵¹ Там же, с. 136.

связана с обособлением литературного пространства, с его автономией от других институтов или социальных областей. Только в этом случае формируются ценностные механизмы поддержки и компенсации непризнанности - скажем, инстанция идеального, будущего читателя. Это направление размышлений намечено Сартром в книге «Что такое литература?»⁵ , а позднее воспроизведено в «полевой теории» Бурдье⁵⁴. Существенно расширив представления об атрибутах и символах признания, Бурдье и его последователи ⁵ рассматривают неуспех как своеобразную форму стратегии успеха, как свободно избранную «позицию в литературном поле», позволяющую так или иначе получать «символическую прибыль».

Как показывает этот краткий обзор, с проблемой «успеха и поражения» связано несколько смежных проблем. Одна из них - проблема «социального» и «асоциального», «внешнего» и «внутреннего», «мейнстрима» и «маргинальности». Основная призма сквозь которую мы намереваемся рассматривать подобные оппозиции - теория публичных и приватных пространств. На макросоцио логическом уровне эта теория активно разрабатывалась Эдвардом Шилзом и его школой ; в числе наиболее известных исторических исследований - монография Ричарда Сеннета «Падение публичного человека» . Другая значимая для нас проблема - собственно риторика умолчания, недоговоренности, невыразимости, проблема негативной идентичности и апофатических определений. Сошлемся на сборник статей, непосредственно посвященный этой теме -«Языки несказуемого: Игра негативности в литературе и литературной теории» под редакцией Вольфганга Изера и Сэнфорда Бадика⁵⁸.

3. И, наконец, еще один проблемный блок - социальные, антропологические, культурные определения эмиграции; анализ возможных в эмиграции структур

Deleuze G., Guattary F. Kafka: pour une litterature mineure. - Paris : Editions de Minuit, 1975, -159 p.

⁵³ Сартр Ж.-П. Что такое литература? I Пер. Н.Полторацкой. - Спб.: Алетейя, 2000. - 466 с.

⁵⁴ Bourdieu P. Les regies de l'art. - Paris: Editions du Seuil, 1992. - 480 p; Бурдье П. Поле
литературы/ Пер. с фр. М.Гронаса // Новое литературное обозрение. 2000. № 45. - С.22-87.

⁵⁵ Charle Ch. Situation du champ litteraire II Litterature. 1981. №44; Viala A. Naissance de
l'ecrivain: Socologie de la litterature a l'age classique.- Paris : Editions de Minuit,1985. -317 p.; Ha
русском: Виала А. Рождение писателя: социология литературы классического века. // Новое
литературное обозрение. 1997. №25. - С.7-23.

⁵⁶ Shils Е. Privacy and Power II Shils E. Center and Periphery: Essays of Macrosociology. -
Chicago: University of Chicago Press, 1975. - P. 317-344; Bulmer M. The Boundaries of the Private
Realm: Limits to the Imperium of the Center II Center. Ideas and Institutions. - Chicago, London: The
University of Chicago Press, 1988. - P.160-172.

⁵⁷Сеннет P. Падение публичного человека І Пер. О.Исаева, Е.Рудницкая, Вл.Софронов, К.Чухрукидзе. - М.: Логос, 2002. - 424 с.

⁵⁸ Languages of the Unsayable. The Play of Negativity in Literature and Literary Theory. I Ed. by S.Budick and W. Iser. -N-Y.: Columbia Univ. Press, 1989. - xxi, 394 p.

индивидуальной и групповой идентичности. Это исследовательское поле начинает особенно активно разрабатываться в последние десятилетия - на волне интереса к образу постколониального, глобального мира⁵⁹. Эмиграция, во-первых, утверждается в качестве одной из рубрик minority-studies , во-вторых, все чаще представляет собой своеобразную метафору актуальной культурной идентичности вообще. Эмиграция становится идеализированным воплощением «культурной открытости», «коммуникации поверх границ», «критической дистанции» по отношению к любым формам «власти», а в самых радикальных трактовках - по отношению к любым культурным установкам как таковым⁶¹. Эти представления, как правило, персонифицирует фигура номада, странника, посредника между культурами; фигура эмигранта интерпретируется здесь прежде всего как проблема индивидуальной идентичности. В тех случаях, когда в центре исследования оказывается сообщество («диаспора»), могут акцентироваться иные культурные смыслы, закрепленные за эмиграцией: «виктимность», «несчастье», «незащищенность», «изоляция» (хотя признается и возможность «накопления новой творческой энергии в вызывающем, плюралистическом контексте вне родного отечества» - ресурс для формирования диаспоры нового типа, диаспоры «периода глобализации») . В каком-то смысле образы эмиграции (диаспоры, изгнания, кочевничества) приобретают ту же неоднозначность, что и понятие поколения: с одной стороны, соотносятся с символами открытости, мобильности, независимости (или, в негативной модальности, - одиночества, оставленности), с другой - символизируют замкнутость, ограниченность, консервативность, верность традиционным ценностям, групповую солидарность. Намереваясь избежать размытых метафор «номадического сознания», мы посмотрим, как могут соединяться эти противоречивые смыслы.

Уже из этого общего описания проблемы видно, что разговор об эмиграции требует терминологических уточнений и обычно начинается именно с них - в самом деле, слово «эмиграция» способно приобретать различные смысловые оттенки в зависимости от тех

⁵ Один из наиболее заметных проектов - сборник Displacements: Cultural Identities in Question I Ed. Angelika Bammer. - Bloomington: Indiana Univ. Press, 1994. - xxxi, 286 p.

⁶⁰ См, напр.: Hall S. Cultural Identity and Diaspora II Colonial Discourse and Post-Colonial
Theory /Eds. P.Williams and L.Chrisman - N.Y.: Columbia Univ. Press, 1994. - P. 392-403.

⁶¹ Said E. Reflections on Exile// Out There: Marginalization and Contemporary Cultures/ Ed.
Russell Ferguson et al. - Cambridge: MIT Press 1990. - P. 357-366; Maffesoli M. Du nomadisme.
Vagabondages initiatiques. - Paris: Le Livre de poche, 1997 - 282 p.; Chambers I. Migrancy, Culture,
Identity. - N.Y., London: Routledge, 1994. - x, 154 p.; Joseph M. Nomadic Identities.- Minneapolis:
University of Minnesota Press, 1999. - 264 p.

⁶² Cohen R. Diaspora and the Nation State: from Victims to Challenge// International Affairs, 1996.
Vol.72, № 3. - P.509. См. также: Cohen R. Global Diasporas: an Introduction. - Seattle: University of
Washington Press, 1997. - 288 p.

или иных языковых традиций, и отсылает ко множеству других терминов: «беженство» ", «изгнание» , «диаспора» ⁵. С выбором терминов связана необходимость решить как минимум две задачи. С одной стороны, - определить статус персонажей исследования. Здесь мы остановимся на «эмигрантах»: для наших целей потребуются не юридические, а наиболее ходовые и нейтральные определения. Другая, более сложная задача - обозначить основания, на которых выстраивается образ эмигрантского сообщества, тем самым признав, что это сообщество существует.

Имея в виду массовый отъезд из послереволюционной России, исследователи⁶⁶ могут оперировать различными моделями эмиграции: от статичной, выстроенной по классическим лекалам (так, А.В.Азов принимает за образец для сверки «иудейскую ноту» ) до динамичной, отражающей особую культурную ситуацию (так, И.В.Сабенникова концептуализирует и подробно описывает «феномен массовых

Simpson J.H. The Refugee Problem. - London; New York: Oxford Univ. Press, 1939. - xv, 637р.; из относительно недавних исследований: Goodvin-Gill G.S. The Refugee in International Law. - Oxford: Clarendon Press ; New York : Oxford University Press, 1996. - xi, 584 p.

⁶⁴ Tabori P. The Anatomy of Exile: A Semantic and Historical Study. - London: Harrap, 1972. -
432 p.

⁶⁵ См. материалы журнала "Diaspora", в особенности: Safran W. Diaspora in Modern Societies:
Myths of Homeland and Return II Diaspora, Spring 1991. Vol.1, pp. 83-99; Toloyan K. The Nation-State
and its Other II Diaspora, Spring 1991. Vol.1, pp.3-7; а также: Cohen R. Diaspora and the Nation State:
from Victims to Challenge// International Affairs. 1996. Vol.72, № 3. - C.507-520; Cohen R. Global
Diasporas. - Seattle: University of Washington Press, 1997; Clifford J. Routes: Travel and Translation in
the Late Twentieth Century. - Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1997. - 408 p.; Тишков BA.
Исторический феномен диаспоры II Исторические записки. 2000. №3 (121).- С.216-236.

⁶⁶ Социальным и культурным аспектам темы посвящены сборники: Культура российского
зарубежья / Под ред. А.В. Квакина и Э.А Шулеповой. - М.: Российский институт культурологии,
1995; Культурное наследие российской эмиграции: 1917-1940: В 2 кн. / Под общ. ред.
Е.П.Челышева и Д.М.Шаховского. - М.: Наследие, 1995. - Кн. 1, 2; Российское зарубежье: история
и современность / Под ред. А.В.Серегина и др. - М.: Рос. ин-т. культурологии, 1998. - 297 с;
монографии: Азов А.В. Проблема теоретического моделирования самосознания художника в
изгнании: русская эмиграция "первой волны". - Ярославль: ЯЛТУ, 1996. - 224 с; Менегальдо Е.
Русские в Париже 1919-1939 / Пер. с фр. Н.Поповой, И.Попова. - М.: Наталья Попова, «Кстати»,
2001. - 248 с; Раев М.И. Россия за рубежом: История культуры русской эмиграции 1919-1939 /
Пер. с англ. А.Ратобыльской; предисл. О.Казниной. - М.: Прогресс-Академия, 1994. - 292 [1] с;
Сабенникова И.В. Российская эмиграция (1917-1939). - Тверь: Золотая буква, 2002. - 431 с;
диссертационные исследования: Аронов А.А. Воспроизводство русской культуры в условиях
эмиграции (1917 - 1939 гг.): культурологический аспект: Автореф. дис. ... д-ра культурологии. -
М.: МГУКИ, 1999; Еременко Л.И. Русская эмиграция как социокультурный феномен: Автореф.
дис. ... канд. филос. наук. - М.: Российская академия управления, 1993. Подробная историография
в статьях: Бочарова З.С. Современная историография российского зарубежья 1920-1930 гг. //
Отечественная история. 1991. № 1; Пивовар Е.И. Российское зарубежье XIX - первой половины
XX в.: некоторые итоги изучения проблемы // Исторические записки. 2000. №3 (121). - С. 237-253;
Хитрова Е.В. Русская эмиграция во Франции 20-40-х гг в исторической литературе // Россия и
Франция XVIII - XX вв. / Под ред. П.П.Черкасова. М.: Наука, 2000. - Вып.З. - С.241-252.

⁶⁷ Азов А.В. Проблема теоретического моделирования самосознания художника в изгнании:
русская эмиграция "первой волны". - Ярославль: ЯЛТУ, 1996. - 224 с.

антитоталитаристских эмиграции» ). В качестве синонимов «эмиграции» нередко фигурируют «русская диаспора», «русское зарубежье», «зарубежная Россия». «Русское зарубежье» может складываться отчасти из основных «географических центров», отчасти - из многочисленных внутриэмигрантских сообществ - и формальных, и неформальных. Однако в конечном счете этот образ представляет собой нечто большее, чем конгломерат сообществ, и даже нечто большее, чем единое сообщество.

«Одна и та же Россия по составу своему как на родине, так и за рубежом /.../ Представители всех классов, сословий, положений и состояний, даже всех трех (или четырех) поколений в русской эмиграции налицо»⁶ , - утверждала Зинаида Гиппиус в 1930 году, когда контакты с Советской Россией начали прерываться, а созданные эмигрантами институции - прежде всего пресса - развивали все большую активность. Образ миниатюрной копии исчезнувшего государства охотно и, как правило, без ссылок на Гиппиус воспроизводится исследователями («в сущности в эмиграции были представлены все классы и сословия распавшейся Российской империи»⁷⁰), значительно реже - уточняется («за границей были представлены практически все слои русского дореволюционного общества, хотя и в несколько измененных пропорциях»⁷¹); этому образу вполне отвечает недавний исследовательский термин «Россия № 2» - не столь уж неожиданный, если вспомнить, что в публицистической риторике 1910-1930 годов Россия обладала способностью раздваиваться , а согласно несколько более поздним метафорам -подлежала транспортировке (образ России, «унесенной на подошвах»⁷³). Логика, допускающая существование таких проективных образов России, предполагает поиск подлинного среди мнимостей - вопрос о том, какая же из России является настоящей, Марк Раев, один из наиболее авторитетных исследователей русской эмиграции, решает при помощи инверсии: «Из двух России, возникших вследствие политический событий, именно Россия за рубежом, которая проявила твердую решимость и недюжинную доблесть, продолжая быть Россией, оказалась более «подлинной» и более продуктивной в культурном отношении. Хотя это общество представляется несколько искаженным и неполным, особенно /.../ по своему демографическому составу, эмигранты воспринимали

⁶⁸ Сабенникова И.В. Российская эмиграция (1917-1939). - Тверь: Золотая буква, 2002. - С.
328-332.

⁶⁹ Гиппиус 3. Наше прямое дело. - Париж, 1930. - С.12.

⁷⁰ Костиков В.В. Не будем проклинать изгнанье.... (Пути и судьбы русской эмиграции). -
М.: Межд. отношения, 1990. - С. 43

⁷¹ Раев М.И. Россия за рубежом: История культуры русской эмиграции 1919-1939 / Пер. с
англ. А.Ратобыльской. - М.: Прогресс-Академия, 1994. - С. 15.

⁷² Мережковский Д.С. Две России // Было и будет. Дневник 1910-1914. - Пг.: Тов-во «Труд»,
1915; Вейдле В.В. Три России // Современные записки. 1937. № 65.

себя как представителей единого общества, а Русское Зарубежье - как свою страну» . На мнимость, условность образа эмигрантского государства здесь указывает лишь модальность восприятия («эмигранты воспринимали себя как...»); апелляция к восприятию, разумеется, важна, поскольку влечет за собой попытку описать институциональные и коммуникативные ресурсы, которые такое восприятие поддерживают: «...Русское Зарубежье должно было заботиться об объединении своих разбросанных по свету граждан, сохранении и развитии их самосознания /.../ Рассеянные по всему земному шару группы эмигрантов были слишком немногочисленны и слишом бедны, чтобы основать радиостанцию /.../. Личные контакты были затруднительны /.../ Поэтому основная роль в поддержании и укреплении единства Русского Зарубежья

"ТС

принадлежала издательскому делу» . В монографии, посвященной эмигрантским сообществам в Чехословакии, Елена Чинаева предпочитает использовать для решения той же задачи терминологию Бенедикта Андерсона и обнаруживает каналы, формирующие «воображаемое сообщество» . Впрочем, уже само существование таких самостоятельных эмигрантских институтов, как пресса, литература, церковь, система среднего и высшего образования, иногда признается свидетельством социальной общности. Елена Менегальдо, автор книги «Русские в Париже», завершает одну из глав, названную «Зарубежная Россия - миф или реальность?», следующим выводом: «...Противоречия, изначала присущие этому необъявленному государству, гораздо в большей степени, чем политический антагонизм, объясняют провал Зарубежного съезда (4-11 апреля 1926 года), созванного в Париже ради создания настоящих «генеральных штатов эмиграции». Начиная с этого времени политика отходит на задний план, уступая место культуре. Официально учредить Русское государство в изгнании эмигрантам не удается, зато они преуспевают в другом: они создают различные структуры, необходимые для жизни сообщества»⁷⁷.

Предполагается, что связь между различными институциональными «структурами», географическими «центрами», социальными «слоями» эмиграции, между многочисленными неформальными группами, всевозможными ассоциациями, организациями и кружками осуществляет «культура» в узком значении этого слова,

⁷³ См. например: Гуль Р. Я унес Россию: Апология эмиграции: в 3 тт. - М.: Б.С.Г.-ПРЕСС,
2001.

⁷⁴ Раев М.И. Россия за рубежом: История культуры русской эмиграции 1919-1939 / Пер. с
англ. А.Ратобыльской. -М: Прогресс-Академия, 1994. -С. 15-16.

⁷⁵ Там же, С.96.

⁷⁶ Chinaeva Е. Russians Outside Russia: the Emigre Community in Czechoslovakia, 1918-1938. -
Munchen: R. Oldenbourg Verlag, 2001.- P.33.

⁷⁷ Менегальдо E. Русские в Париже 1919-1939 / Пер. с фр. Н.Поповой, И.Попова. - М.:
Наталья Попова, «Кстати», 2001. - С.44.

«культура», противопоставленная «политике». При этом, согласно распространенному мнению, поддерживается не только чувство этнической или групповой идентичности, но и «восприятие Русского Зарубежья как своей страны». Механизмы, позволившие «культуре» занять в воображаемой эмигрантской России место отсутствующих институтов власти, чаще описываются как «национальная память», «ориентация на сохранение национального богатства», «верность традициям». В трактовке Марка Раева эмигранты «остались за границей и создали Зарубежную Россию именно для того, чтобы передать своим детям взгляды на сущность истинной русской культуры. /.../ Какие бы разногласия о сути русской культуры и ее традициях не возникали среди эмигрантов, они преодолевались ради молодого поколения, которому, как они считали, предстоит в будущем создать новую свободную Россию»⁷⁸.

Хотя признать «русское зарубежье» законсервированным сообществом соглашаются далеко не все исследователи, образ сообщества изолированного практически не вызывает разногласий. Интересующие нас сюжеты разворачивались преимущественно в Париже - в городе, открытом для эмигрантов, однако собственное положение однозначно распознавалось нашими героями как уникальное. Уже самые первые описания «русских эмигрантов» строятся вокруг их закрытости и нежелания ассимилироваться в новой среде . Это мнение по сей день явно преобладает. В одном из недавних исследований «русская эмиграция» определяется как «община закрытого типа»⁸⁰. Редкие попытки доказать обратное, как правило, ограничиваются перечислением тех или иных событий «межкультурного взаимодействия» и даже одной лишь констатацией «культурных

~ 81

связей» .

В своей работе мы будем исходить из посылки, что в некоторых измерениях социальной реальности «эмиграция» как общность безусловно существовала - этот целостный образ не только лежал в основе нереализованной идеи «зарубежного государства», но и во многом определял идеологию возникающих в эмиграции институтов, активно поддерживался прессой, а значит, с большой вероятностью становился частью повседневной мифологии. Именно в этом смысле мы будем говорить

Раев М.И. Россия за рубежом: История культуры русской эмиграции 1919-1939 / Пер. с англ. А.Ратобыльской - М.: Прогресс-Академия, 1994. - С. 65.

⁷⁹ См., например: Dore М., Gessain R. Facteurs compares d'assimilation chez des Russes et des
armeniens II Population. 1946. №1. - P.99-116.

⁸⁰ Шулепова Э.А. Проблемы адаптации российской эмиграции (первая волна) // Культурное
наследие российской эмиграции: 1917-1940: В 2 кн. / Под общ. ред. Е.П.Челышева и
Д.М.Шаховского. - М: Наследие, 1995. - Кн.1. С.168-176.

⁸¹ Мулярчик А.С. Литература русской эмиграции во взаимодействии с культурой стран
Запада // Культурное наследие российской эмиграции: 1917-1940: В 2 кн. / Под общ. ред.
Е.П.Челышева и Д.М.Шаховского. -М.: Наследие, 1995. -Кн. 2. С.244-251.

об «эмигрантском сообществе», избегая, впрочем, всевозможных метафор «второй России». Очевидно, что образ эмигрантского сообщества выстраивался в первую очередь по отношению к образу родины и претерпевал постоянные трансформации, коль скоро «Советская Россия» оставалась для эмигрантов непредсказуемым «черным ящиком». Имея это в виду, мы позволим себе использовать термины «диаспора» и «метрополия». С другой стороны, представляется важным, что этот условный или воображаемый образ эмигрантского сообщества, хотя и транслировался влиятельными инстанциями, не мог быть закреплен окончательно, что он возникал на пересечении разных сообществ, в отсутствие структурообразующего центра.

Итак, нам предстоит определить, какое место занимала в этой ситуации литература -как реконструированный в эмиграции институт, как узкий круг знающих друг друга людей, как комплекс отношений между конфликтующими группами, как набор определений, приписываемых тексту. Иными словами - сложная система, скрывающаяся за авторитетной риторикой «сохранения России для будущих поколений».

Отдельные попытки описать, что происходит с литературой в эмигрантских условиях, время от времени предпринимались - объектами анализа становились и литературные институции , и способы письма, принципы повествования . Но чаще под эмигрантской литературой понимается литература эмигрантов - литература известных имен и индивидуальных поэтик. «Литература русского зарубежья первой волны», в общем, не является исключением. Здесь герои нашего исследования оказываются, конечно, в неравном положении: к прочно укоренившемуся термину «набоковедение» не так давно добавилось «газдановедение» , меньшего внимания литературоведов

удостаивается Поплавский , и гораздо меньшего - другие «молодые» писатели и поэты, о

Skardal D. The Divided Heart: Skandinave Immigrant Experience through Literary Sources. I With a pref. by O. Handlin. - Lincoln: Univ. of Nebraska Press, 1974 - 393 p.

⁸ Seidel M. Exile and the Narrative Imagination. - New Haven and London: Yale University Press, 1986.-xiv, 234 p.

⁸⁴ Dienes L. Russian Literature in Exile: The Life ad Work of Gajto Gazdanov. Munchen:
O.Sagner, 1982. На русском: Диенеш Л. Гайто Газданов. Жизнь и творчество / Пер. с англ.
Т.К.Сабиева. Владикавказ: Изд-во Сев. Осет. ин-та гуманитарных исслед., 1995. См. также:
Кабалоти С. Поэтика прозы Гайто Газданова 20-30-х годов. - Спб.: Петербургский писатель, 1998;
Газданов и мировая культура: Сборник статей / Ред. и сост. Л.В.Сыроватко. - Калининград: ГП
«КГТ», 2000; Возвращение Гайто Газданова: Научная конференция, посвященная 95-летию со дня
рождения / Сост. М.А.Васильевой. М.: Русский путь, 2000; Матвеева Ю.В. «Превращение в
любимое»: Художественное мышление Гайто Газданова / Науч. ред. Л.П. Быков.
Екатеринбург:УрГУ, 2001; Орлова О.М. Гайто Газданов. М.: Молодая гвардия, 2003. - (Серия
«ЖЗЛ»); Семенова Т.О. Система повествования Г.И.Газданова: Автореф. дис... канд. фил. наук.
Спб.: Пед. ун-т им. Герцена, 2003; см. также сайт «Общества друзей Газданова»:
.

⁸⁵ Здесь наиболее капитальными исследованиями являются диссертации: Menegaldo Н.
L'univers imaginaire de Boris Poplavski. Doctorat d'etat. Paris: University de soutenance, 1981; Yetter S.

которых, наряду с Набоковым, Газдановым и Поплавским, пойдет речь ниже. Персоналистский подход - вполне оправданный в рамках дисциплины, которую можно назвать традиционным литературоведением или традиционной филологией - часто определяет и способы выстраивать образ русской эмигрантской литературы в целом⁸⁶. Впрочем, история литературы послереволюционной эмиграции пишется не только как

история персоналии, но и как история повседневности , история «течении», «объединений» , и, разумеется, «поколений». Динамика «литературной жизни» обозначается при помощи громоздкого термина «младшее поколение русской эмиграции первой волны» или более лаконичного - «незамеченное поколение»; И.В.Кондаков и Л.Б.Брусиловская модифицируют подобную терминологию до емкой конструкции «поколение полтора» , но эта модификация, призванная подчеркнуть «промежуточность» и оттого неопределенность положения, в котором оказались литераторы-эмигранты, насколько нам известно, пока не получила распространения.

Пожалуй, наиболее близкий нам подход предлагает Леонид Ливак - не слишком гибкое понятие «литературного течения» и слишком расплывчатое понятие «поколения» он дополняет исследованием литературных масок; с этой точки зрения «незамеченность» - литературная маска, позаимствованная у французских современников и адаптированная к языкам, актуальным в эмигрантском литературном сообществе⁹⁰. Ливак убедительно реконструирует эти языки и их контексты. Перед нами - как мы старались продемонстрировать выше - стоят иные задачи. Нас будут интересовать не столько дискурсивные, сколько нормативные, ценностные, институциональные контексты конструирования репутации неуспешного литератора и неуспешного литературного поколения.

The Orphic Theme in the Poetry of Boris Julianovic Poplavskij. Madison: University of Wisconsin, 1992; Андреева H.B. Черты культуры XX века в романе Бориса Поплавского «Аполлон Безобразов»: Автореф. дис... канд. филос. наук. -М.: Моск. гос. ун-т, 2000.

⁸⁶ Струве Г.П. Русская литература в изгнании. - Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1956; в числе
недавних исследований: Литература русского зарубежья, 1920-1940 / Отв. ред. О.Н.Михайлов. М.:
ИМЛИ - Наследие; Наука, 1993-1999. - Вып.1,2.

⁸⁷ Менегальдо Е. Русские в Париже 1919-1939 / Пер. с фр. Н.Поповой, И.Попова. - М.:
Наталья Попова, «Кстати», 2001. - 248 с; Зверев A.M. Повседневная жизнь русского
литературного Парижа. 1920-1940. . - М.: Мол. гвардия, 2003. - 371 с.

⁸⁸ Кодзис Б. Литературные центры русского зарубежья. 1918-1939: Писатели. Творческие
объединения. Периодика. Книгопечатание. - Munchen: Sagner, 2002. - 320 с.

⁸⁹ Кондаков И.В., Брусиловская Л.Б. Оттепель в культуре русского зарубежья (опыт
позднего Газданова) // Газданов и мировая культура: Сб. статей / Ред. и сост. Л.В.Сыроватко. -
Калининград: ГП «КГТ», 2000. - С.4-11.

⁹⁰ Livak L. How It Was Done in Paris: Russian Emigre Writers and French Modernism. Madison,
Wis.: Univ. of Wisconsin Press, 2003. - xi, 316 p.; Livak L. A Mirror for the Critic: Two Aspects of
Taste and One Type of Aphasic Disturbance in Vladimir Nabokov's "Despair". II Canadian-American

Но прежде, чем перейти к решению этих задач, мы более детально опишем общие особенности говорения о «русской зарубежной литературе» вообще и «молодой литературе» в частности - отчасти в продолжение историографической темы, однако наша ближайшая цель - не «историография вопроса». В первой главе работы («Грядущий историк»: мифологии «эмигрантской литературы» и ее «незамеченного поколения») речь пойдет о проблемах, привлекающих наибольшее внимание исследователей, и ходовых способах разрешения этих проблем. Следует подчеркнуть - не о «слабых местах» того или иного метода, а об «общих местах», объединяющих различные исследовательские традиции. Таким образом мы предполагаем обнаружить следы тех стратегий, тех способов заявить о себе, которые более полувека назад использовались идеологами «молодого», «второго», «незамеченного» поколения и которые станут отправной точкой нашего анализа. История этих стратегий будет подробно прослежена во второй главе («Трагедия незамеченности: сюжеты и роли»). Задача третьей главы («Институт незамеченное: нормы и акторы») - выяснить, какие установки, мотивации, модели реальности поддерживают конструкт «незамеченного поколения». Наконец, в четвертой главе («Литературные тексты «незамеченного поколения»), мы попытаемся реконструировать смыслы, оставшиеся за пределами декларативного образа «поколения».

Такой структуре работы соответствует подбор источников. В первой главе анализируется исследовательский термин «незамеченное (молодое, второе) поколение эмигрантской литературы первой волны», соответственно, источниками становятся монографии, сборники статей, журнальные публикации, учебные пособия, в которых этот термин в том или ином варианте используется⁹¹. Во второй и третьей главе мы исследуем образ «молодого», а позднее «второго» и «незамеченного» поколения - как он декларировался, уточнялся, определялся, оспаривался самими литераторами-эмигрантами;

Slavic Studies. Vol. 34. №4. 2000. - P. 447-464; Ливак Л. К истории «парижской школы». Письма Анатолия Штейгера. // Canadian-American Slavic Studies. Vol. 37. №1-2. 2003. - P. 86-87.

⁹¹ Агеносов B.B. Литература русского зарубежья (1918-1996): Учеб. пособие. - М: Терра; Спорт, 1998. - 543 с; Костиков В.В. Не будем проклинать изгнанье.... (Пути и судьбы русской эмиграции). - М.: Межд. отношения, 1990. - 464 с; Литература русского зарубежья, 1920-1940 / Отв. ред. О.Н.Михайлов. М.: ИМЛИ - Наследие; Наука, 1993-1999. - Вып.1,2; Михайлов О.Н. Литература русского зарубежья. - М.: Просвещение, 1995.- 432 с; Одна или две русские литературы? Междунар. симпозиум, созванный факультетом словесности Женевского ун-та и Швейцарской академии славистики; Женева, 13-15 апр. 1978. - Lausanne: L'age d'homme, 1981. -256 с; Русская литература в эмиграции / Под ред. Н.П.Полторацкого. - Питтсбург: Отдел славянских языков и литератур Питтсбургского университета, 1972. - 409 с; Русское литературное зарубежье: Сб. обзоров и материалов / Редкол. А.Н. Николюкин и др. - М.: ИНИОН РАН 1991 - 1993. - Вып. 1, 2; Струве Г.П. Русская литература в изгнании: Опыт исторического обзора зарубежной литературы / Общ. ред. В.Б.Кудрявцева, К.Ю.Лаппо-Данилевского; Сост., вступит, статья К.Ю.Лаппо-Данилевского - 3-е изд., испр. и доп. - Париж: YMCA-Press; Москва: Русский путь, 1996.- 448 с; Glad J. Russia Abroad: Writers, History, Politics. - Washington, Tenafly: Hermitage&Birchbark, 1999. - 492 p. и др.

это исследование предпринимается в первую очередь на материале дискуссий в эмигрантской периодике 1920-1930-х годов (статьи, эссе, манифесты). Поскольку в центре нашего исследования литературное сообщество Парижа, мы рассматриваем в качестве источников публикации парижского журнала «Современные записки»⁹², пожалуй, самого авторитетного в эмигрантских кругах, а также газет «Последние новости», «Возрождение»⁹³. Особое внимание уделено парижским изданиям, которые преподносились редакцией и воспринимались читателями как проект «молодых»: «Новый дом», «Новый корабль», «Числа» ⁴. Здесь мы анализируем не только отдельные статьи и эссе, но и редакционную политику в целом. Также мы относим к источникам публикации альманаха «Круг»⁹⁵, который во многом задумывался как проект объединения «молодых» и «старших». Помимо парижских изданий, нашими источниками являются журналы «Воля России» (Прага) и «Меч» (Варшава) ⁹⁶ - на их страницах активно обсуждаются вопросы существования и характерных особенностей «молодой литературы», причем прежде всего парижской. Наконец, кроме публицистики межвоенных лет, нами используется еще одна группа источников: мы рассматриваем мемуары, сборники статей, написанные после Второй мировой войны участниками литературной жизни 1920-1930-х, с целью выяснить, как создается ретроспективный образ «молодого поколения»⁹⁷. В четвертой главе мы анализируем не декларативный образ «молодого поколения», а литературные тексты, которые с этим образом отождествлялись⁹⁸ и критические отзывы

Современные записки: Ежемес. обществ.-полит. и лит. журн. / Ред колл.: Н.Д.Авксентьев, И.И.Бунаков, М.В.Вишняк, В.В.Руднев. - Париж, 1924-1940. № 18-70.

⁹³ Последние новости: Ежеднев. газ. / Ред. П.Н.Милюков. -Париж, 1921-1940; Возрождение:
Ежеднев. газ. / Ред. Ю.Ф.Семенов. - Париж, 1927-1940.

⁹⁴ Новый дом: Лит. журн. / Ред. кол.: Н.Н.Берберова, Д.Кнут, Ю.К.Терапиано, В.Б.Фохт. -
Париж, 1926-1927. №1-3; Новый корабль: Лит. журн. / Ред.В.А.Злобин, Ю.К.Терапиано,
Л.Е.Энгельгардт. - Париж, 1927-1928. № 1-4; Числа: Сб. /Ред. И.В. де Манциарли, Н.А.Оцуп. -
Париж, 1930-1934. № 1-Ю.

⁹⁵ Круг: Альманах. - Берлин, Париж, 1936-1938. Кн.1-3.

⁹⁶ Воля России: Еженедельник. / Ред. В.И.Лебедев, М.Л.Слоним, Е.А.Сталинский. - Прага,
1922-1932. Меч: Еженедельник / Ред. Д.В.Философов и Д.С. Мережковский. - Варшава, 1934-
1939. №1/2-20.

⁹⁷ Адамович Г. Одиночество и свобода. - Нью-Йорк: Издательство им. Чехова, 1955. - 263
с; Берберова Н. Курсив мой: Автобиография: В 2 т. - 2-е изд., испр. и доп. - Нью-Йорк: Russica,
1983. - Т.1-2.; Варшавский В. Незамеченное поколение. - Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1956. -
387 с; Гуль Р. Я унес Россию: Апология эмиграции: в 3 т. - М.: Б.С.Г.-ПРЕСС, 2001. - Т.2: Россия
во Франции. - 512 с; Оцуп Н. Современники: Статьи. - Нью-Йорк: Орфей, 1986. - 346 с;
Терапиано Ю. Встречи 1926-1971. / Сост., вступит, статья, комментарии, указатели Т.Г.Юрченко.
- М.: Intrada, 2002. - 384 с; Шаховская 3. Отражения. - Париж: YMCA-Press, 1975. - 279 с;
Яновский В. Поля Елисейские: Книга памяти. - Нью-Йорк: Серебряный век, 1983. - 311 с.

⁹⁸ Бакунина Е. Тело: Роман. - Берлин: Парабола, 1933. - 115 с; Газданов Г. Собрание
сочинений: В 3 т. / Сост., подготовка текста Л.Диенеша, С.С.Никоненко, Ф.Х.Хадоновой. - М.:
Согласие, 1996. - Т.1-3; Набоков В. Русский период. Собрание сочинений: В 5 т. / Сост.
Н.И.Артеменко-Толстой. - Спб.: Симпозиум. 1999-2000. - Т.1-5.; Поплавский Б. Собрание
сочинений: В 3 т. / Подг. текста, коммент. А.Н.Богословского, Е.Менегальдо. - Т. 1-3.; Фельзен Ю.

на них (рецензии Адамовича, Ходасевича, Вейдле, Оцупа, Пильского и др.); тем самым мы стараемся выяснить, как индивидуальные мотивации литературного письма соотносятся с нормативными определениями «молодой эмигрантской литературы».

Говоря об источниках, необходимо сделать методологическую оговорку. «Незамеченное поколение» Варшавского появляется в том же 1956 году, что и «опыт исторического обзора зарубежной литературы», предпринятый Г.П.Струве («Русская литература в изнании»), а мемуары Яновского («Поля Елисейские») - много позднее, в 1983-м. Понятно, что в данном случае грань между основными источниками и посвященными им исследованиями особенно проблематична. Для нас здесь определяющую роль будет играть не «полнота изложения», не «доказательность», иными словами, не критерии «научного» или «критического» языка (которые сами по себе проблематичны), а модальность высказывания - значимость авторского «я», выясняющего отношения с воссоздаваемым коллективным образом «эмигрантской литературы». Подчеркнем, что под «выяснением отношений» может подразумеваться не только отождествление с конструируемым сообществом, но и противопоставление себя этому образу - так, статьи и воспоминания, в которых Зинаида Шаховская активно отрицает собственную принадлежность «незамеченному поколению», будут рассматриваться вместе с основными источниками (во второй и третьей главе) в то время как книга Струве, практически лишенная личных местоимений, подчеркнуто дистанцированная от описываемых литературных событий - вместе с «исследованиями». Научная новизна диссертации:

1. В работе исследуется «литература», «литературный режим», который реконструировался, а, точнее, конструировался заново в ситуации кризиса норм, распадения институциональных связей и репродуктивной системы общества. На сегодняшний день такие формы существования литературы, при такой постановке проблемы, остаются малоизученными. В диссертации впервые поставлен вопрос о том, что происходит в подобной ситуации с конструктом русской национальной литературы.

Обман: Роман. - Париж: Поволоцкий и К, 1930. — 220 с; Фельзен Ю. Счастье: Роман. - Берлин: Парабола, 1932. - 196 с; Фельзен Ю. Письма о Лермонтове: Роман. - Париж: Поволоцкий и К., 1935. - 234 с; Червинская Л. Приближения: Стихи. - Париж: Числа, 1934. - 42 с; Червинская Л. Рассветы: Стихи. - Париж: Б.и., 1937. - 44 с; Шаршун С. Долголиков: Поэма. Из эпопеи «Герой интереснее романа». - Париж: Числа, 1934. - 164 с; Штейгер А. Дважды два четыре : Стихи 1926-1939 / Биография, заметка А.Головиной, предисл. Ю.Иваска - 2-е изд. - Нью-Йорк: Russica, 1982.-96 с; Яновский В. Колесо: Повесть. - Париж; Берлин: Новые писатели, 1930. - 189 с; Яновский В. Мир: Роман. - Берлин: Парабола, 1931. - 285 с; Яновский В. Любовь вторая: Повесть. Париж, 1935.-178 с. и др.

2. В процессе исследования выработаны новые подходы к историческому описанию «эмигрантской литературы» 1920-1930-х гг.: конструкция «незамеченного поколения» рассматривается нами не как априорная данность, а как требующая исследования проблема (проблема идентичности, самопрезентаци, репутации).

3. Популярность поколенческой риторики, во-первых, и риторики поражения, во-вторых, исследуется с междисциплинарных позиций, что позволит не только обнаружить связь между этими риториками, но и выявить их оборотные стороны: показать, что демонстративная ориентация на успех или декларативное отвержение каких бы то ни было форм коллективной идентичности (крайний пример - Набоков) не столько уникальное исключение, сколько следствие той же культурной, социальной, литературной ситуации. Предложенные в работе аналогии между стратегиями Набокова и идеологов «незамеченного поколения» ранее не проводились.

4. Объектом исследования является достаточно замкнутое сообщество, что позволит проследить за возникновением «поколения» как специфической формы отделения «своих» от «чужих», моделирования вполне определенного образа «мы». Вопрос о «поколении» как об особом типе общности в исследованиях последних лет практически не акцентировался.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Модель «незамеченного поколения» появляется в результате реализации достаточно узкой группой литераторов (Борис Поплавский, Владимир Варшавский, Юрий Терапиано и др.) определенных стратегий. Востребованность этих стратегий обуславливается спецификой социальной и культурной ситуации: ситуации слома норм, кризиса национальных институтов при сохранении высокого статуса национальной литературы. Эти стратегии:

сочетают ориентацию на «высокие», «великие» достижения, в соответствии с классическими образцами русской литературы, с осознанием невозможности продлить ее существование в эмиграции и декларативной алитературностью;

присваивают функцию интерпретации и справедливой оценки таких достижений идеальной фигуре «грядущего историка», при этом апелляция к «грядущему историку» предполагает приемы умолчания, максимальной универсализации или стирания смысла, т.е. подчеркнутую непроясневдюсть собственной позиции; тем самым утверждается принципиальная невозможность достичь признания.

2. Реализация этих стратегий опирается на декларацию групповой солидарности,
причем солидарности поколенческой. Начинающие литераторы описывают и
представляют себя именно как поколение, поскольку:

неизбежное в эмигрантском сообществе ослабление или отсутствие связей между различными социальными институтами затрудняет поиск иных оснований общности - при том, что сама групповая солидарность закономерно воспринимается как остро необходимая;

образ «нового поколения» позволяет решить важную задачу утверждения собственных претензий на роль продолжателей сверхценной традиции «великой русской литературы», удостоверения самого ее существования;

поколнческая риторика способствует установлению и систематизации связи со «старшими» литераторами (Георгий Адамович, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский, Владислав Ходасевич и др.), для которых «молодое поколение» становится полем состязания, а потенциал влияния в нем -значимым подтверждением статусных притязаний.

3. Собственно определения литературы задаются идеологами поколения через
противопоставление «литературности» и «реальности», мертвого таланта (негативным
примером здесь чаще всего выступает Владимир Набоков) и живого, хотя и
несовершенного, творчества; тем самым легитимируется «неуспех» и непроясненность
собственной литературной программы («письмо о главном»). В то же время способы
построения литературного текста, практикуемые «незамеченными» литераторами
(Поплавским, Юрием Фельзеном, Екатериной Бакуниной и др.), с одной стороны, и
Набоковым, с другой, объединяет фигура идеального («понимающего»,
«проницательного») адресата, при том, что процедуры прочтения и интерпретации в
обоих случаях обозначаются как сложные и, в конечном счете, подавляются.

Научно-практическое значение работы определяется тем, что мы рассматриваем частный случай (образ «незамеченного поколения») и одну из возможных реализаций более общей модели «поколения, выпавшего из истории». Методологический аппарат, разработанный для описания «незамеченного поколения», может быть применен при анализе других, аналогичных ситуаций - подразумевается, конечно, не только поиск совпадений, но и, что гораздо более важно, обнаружение различий. Результаты исследования могут послужить материалом для дальнейших теоретических разработок, так или иначе связанных с проблемами идентичности, понятием «поколения», категориями «успеха» и «поражения». Кроме того, результаты исследования могут использоваться в педагогической практике - не только при подготовке спецкурсов по

истории эмигрантской литературы, но и для решения более широких задач: для демонстрации на конкретном, достаточно узком примере возможностей междисциплинарных подходов.

Апробация результатов исследования проводилась в РГГУ в докладах на аспирантских семинарах ИВГИ (январь-май 2002 г.); на научном семинаре ИЕК (ноябрь 2003 г.); а также в процессе участия в научных конференциях:

- Форум немецких и российских культурологов «Культура и власть» (Бохум, октябрь
2001 г., Институт русской и советской культуры им. Ю.М.Лотмана Рурского
университета, АИРО-ХХ) - доклад «Иллюзия бегства от власти: литературный журнал в
эмиграции и в интернете)»;

Международная конференция «Французский язык и французская культура в Северной Америке и в России (Москва, март 2002 г., РГГУ, ИВГИ, Центр «Москва-Квебек») - доклад «Освоение Парижа и его языка: «младшее поколение» русской литературной эмиграции первой волны»;

«Банные чтения» (Москва, апрель 2003 г., журнал «Новое литературное обозрение») - доклад «Концепт современности и «незамеченное поколение» русской литературной эмиграции первой волны)»;

- Международная конференция «Смена поколений в социокультурной динамике XX
века» (Москва, июнь 2004 г., Министерство культуры РФ, Государственный Институт
искусствознания, научный совет РАН «История мировой культуры», Комиссия
междисциплинарного изучения художественной деятельности) - доклад
«Конструирование незамеченности («младшее», «второе», «незамеченное» поколение
послереволюционной эмиграции)».

Образы «эмигрантской литературы» в историографии

Пожелтевшие страницы эмигрантских журналов способны подарить пытливому читателю неповторимые ощущения - время от времени он обнаруживает, что опубликованные более полувека назад тексты обращены непосредственно к нему. «Грядущий историк» - едва ли не самая распространенная адресная инстанция окололитературной публицистики 1930-х и написанных после второй мировой войны мемуаров.

Фразы, преисполненные надежд на грядущего историка, становятся удачными эпиграфами - так, Е.Чинаева предпосылает своей монографии четверостишье Юрия Терапиано:

«Печальную повесть изгнанья, Быть может напишут потом, А мы под дождя дребезжанье В промокшей земле подождем»100.

Эта риторика легко воспроизводится в послесловиях - так, В.В.Костиков в завершение рассказа о «путях и судьбах русской эмиграции» замечает: «Когда-нибудь - и, вероятно, не в очень отдаленном будущем - о русской эмиграции будет написана большая, обстоятельная книга, та самая «золотая книга» русской эмиграции, о которой мечтал Георгий Адамович. Для этого потребуется труд многих авторов, ибо исчерпать одному этот трагический колодец памяти нет ни возможности, ни сил»101.

Замысел капитального каталога, исчерпывающей Книги, с одной стороны, и с другой - признание неисчерпаемости темы, определение собственного труда как пробного опыта, первого подхода - характерный способ говорить об эмигрантской литературе.

Между тем первая «большая и обстоятельная» книга на эту тему была написана не «грядущим ученым», а участником литературной жизни послереволюционного эмигрантского сообщества - в 1956 году в Нью-Йорке вышла «Русская литература в изгнании» Г.П.Струве. Жанр этого солидного тома обозначен как «Опыт исторического обзора зарубежной литературы». В оглавление вынесены опорные точки рассказываемой истории - ее географические координаты, периоды, поколения и имена - по этим рубрикам и производится инвентаризация литературных событий.

Тот же принцип, те же рубрики явно доминируют в последующих монографиях и сборниках. Заглавия этих книг, часто взаимозаменяемые, нередко дословно совпадающие друг с другом, как правило, не столько обозначают проблему, сколько называют предмет исследования: «Русская литература в эмиграции», «Литература русского зарубежья», «Русское литературное зарубежье», «Литературное зарубежье», «Литературные центры русского зарубежья», «Культурное наследие российской эмиграции», «Культура российского зарубежья». Едва ли не самая распространенная форма, в которой преподносится история «русской литературы в эмиграции» - энциклопедия, справочник102. Разумеется, один из обширных энциклопедических словарей был озаглавлен «Золотая книга русской эмиграции»103. За последние десять лет в России выходит множество учебных пособий104, а одно из наиболее объемных изданий по нашей теме - монографию «Литература русского зарубежья» О.Н.Михайлова - легко принять за учебник, увидев характерные цитаты на форзаце.

И установка на самоочевидность, самодостаточность предмета исследования, и популярные способы трансляции исторического знания - от энциклопедии до учебного пособия - отсылают к определенному типу истории: это история, не просто создающая, но и присваивающая свой предмет через опись, тотальную каталогизацию одних фактов культуры и упразднение, отсечение других, - история, востребованная в периоды становления национальных государств и возникновения национальных культур, актуальная в XIX веке, существующая прежде всего как инструмент власти. Конечно, наиболее явные попытки присвоения «эмигрантской литературы» связаны с ее «возвращением на Родину», «заполнением белых пятен», то есть с риторикой постсоветского времени; в некоторых случаях такое присвоение приобретает гротескные масштабы: «Сегодня в ожидании рассвета верится, что духовные ценности этой единой литературы помогут России пережить тяжелую пору нравственных сумерек: культа животных наслаждений и вещизма, безудержного стяжательства и сгущения метафизического Зла»105. Однако для нас важны особые традиции обращения с «эмигрантской литературой», складывающиеся задолго до того, как она получает статус едва ли не учебной дисциплины: необходимость утвердить существование «эмигрантской литературы» при помощи исторического описания, не оставляя при этом ничего за его пределами, в той или иной степени ощущается практически каждым исследователем, занимающимся этой темой. Распространенный прием - перечисление персоналий, длинные списки имен, превращающие исследование в памятник или братскую могилу106 (аналогичным образом скрупулезными перечнями имен неоднократно прерываются мемуары Романа Гуля: «...Всех не перечислить, обрываю», «Как всегда при таких перечислениях я, наверное, кого-нибудь пропустил. Да не разгневаются пропущенные»107). Распространенная форма апелляции к источникам - скрытое цитирование, нередко очевидное только для специалистов, всеми остальными текст

должен восприниматься как непрерывный поток априорно известных фактов и само собой разумеющихся оценок. Особенно тонкая грань между владением материалом и овладением им истончается до предела при попытках ответить на, безусловно, ключевой для конструирования образа «литературного зарубежья» вопрос, в конце 70-х определивший тему женевской конференции: «Одна или две русских литературы?»108. По наблюдению Е.В.Тихомировой, «в вынесенной для обсуждения проблеме проблемы как таковой, по существу, для участников дискуссий не было. Все они сходились в том, что русская литература, по ту и другую сторону границы - едина» . Та же «противоречивая целостность» утверждается и в упрощенной формулировке начала 90-х годов: «Одна литература и два литературных процесса»110. Для нас здесь значимо, во-первых, то, что утверждению единства сопутствуют упоминания о двойственности. Во-вторых - то, что «зарубежная литература», возникая как исследовательский конструкт, активизирует представления о литературе как о некоей изначальной и потенциальной целостности; поэтому и сюжет раздвоения передается при помощи категорий, наделенных семантикой внутреннего единства - «литературный процесс». Более того, это представление о литературе выражается на самых разных исследовательских языках: скажем, Л.С.Флейшман, используя структуралистскую терминологию, определяет эмиграцию и эмигрантскую литературу как «распад системы на подсистемы»111. Под такой онтологически целостной литературой здесь, конечно, подразумевается литература национальная: «Понятие «литература эмиграции», «литература русского зарубежья» возникло и существует в противоположность литературе в «метрополии», в России. Однако смысл его вовсе не в том, чего больше в русской литературе, советской или, напротив, западной, и не только в том, что в западной есть то, чего нет в советской и наоборот. Культурологический феномен заключен именно в самом факте отличия части от целого, когда часть (советская либо зарубежная) не дает достаточного представления о целом».

Драматургия смены поколений в эмигрантской публицистике 1920-1930-х гг: распределение ролей, исторические образцы и ориентиры

Задачи этого исследования меньше всего хотелось бы определять в терминах «деконструкции мифов». В наши намерения не входит поиск «незамеченных» фактов или, напротив, зияющих пустот, скрывающихся за расплывчатым, противоречивым, но, тем не менее, чрезвычайно востребованным термином «молодое поколение эмиграции». Нас будет интересовать, из чего складывается такая терминология, почему именно такой исследовательский язык оказывается наиболее удобным, что предшествовало бытующим в литературоведении образам «молодой» и «незамеченной» эмигрантской литературы, что спровоцировало их возникновение, какие смыслы в данном случае связаны с понятиями молодости, поколения, незамеченности. С этой точки зрения история литературы в тех версиях, о которых шла речь в предыдущей главе, - финальный этап существования некоего литературного режима, конечный результат работы механизма, запущенного в межвоенные годы. Мы уже убедились в том, что этот режим настойчиво напоминает о себе, что эта литература охотно воспринимается как целостная «система» или «феномен» и в то же время легко ускользает от определений. Осталось выяснить, каким образом эмигрантским литераторам 20-30-х годов удалось добиться подобного эффекта. Для этого нам потребуется прежде всего описать публичные, предъявляемые образы «молодой эмигрантской литературы» - образы, появляющиеся в «ключевых», «полемических», «итоговых» статьях, в манифестах и воспоминаниях.

Исследуя «спор о молодой эмигрантской литературе», Т.Л.Воронина замечает: «До начала 30-х годов сами молодые писатели фактически не принимали участия в начавшейся на страницах прессы дискуссии»16 . Существовали ли «молодые эмигрантские писатели» до начала 30-х годов? Когда оформляется конструкт молодого поколения? Когда начинающие литераторы-эмигранты приобретают возможность такой самоидентификации? Эти вопросы мы и намереваемся задать своим источникам, предполагая обнаружить следы превращения «молодого поколения» в «незамеченное». В этой главе мы постараемся проследить историю «незамеченности», историю тех литературных стратегий, которые сделали возможной предложенную Варшавским формулу самоопределения. Трагедия «незамеченности» будет интересовать нас постольку, поскольку она разыгрывалась в публичном пространстве и, следовательно, подразумевала существование зрителей (одной из таких адресных инстанций являлся, конечно, «грядущий историк»), выстраивалась из определенного набора сюжетов и требовала особого распределения ролей.

Наравне с «молодым писателем» («молодым поэтом») главным действующим лицом этой трагедии становится «старший» литератор-союзник, а впоследствии - и «старший» литератор-недоброжелатель; иногда от старших союзников отличают представителей «среднего поколения» - литераторов-посредников, имеющих свежий опыт существования в «декадентских» сообществах начала века. Такая, довольно жесткая, система амплуа начинает складываться в середине 1920-х годов, когда идея «молодого поколения» приобретает особую популярность, что прежде всего выражается в готовности известных, успешных литераторов взять на себя роли союзников, посредников, наставников, в готовности представить эмигрантскому - достаточно тесному и замкнутому -литературному сообществу новое, молодое поколение, готовности говорить за это поколение, но не от его имени. Потребность в следующем поколении, в «смене» задается выбранными моделями литературного поведения - особую значимость приобретают задачи структурирования литературного пространства, трансляции собственных представлений о литературных нормах. С начала 1920-х будущие наставники молодого поколения так или иначе пытаются воспроизвести эти поведенческие модели в эмиграции: функцию центра «литературной жизни», управления «литературным процессом» отчасти берут на себя парижские «Воскресенья» (начало 1920-Х-1940), а позднее «Зеленая лампа» (1927-1939) - собрания, устраиваемые Зинаидой Гиппиус и Дмитрием Мережковским;

Георгий Адамович становится организатором недолго просуществовавшего эмигрантского «Цеха поэтов» (1923-1926), четко разделенного на постоянных членов, мастеров, опытных акмеистов, и свободных слушателей, то есть «начинающих литераторов». Понятно, что сценарии, в той или иной степени ориентированные на «развитие литературного процесса» (в первую очередь - через процедуры обучения, передачи опыта), в эмигрантской ситуации лишаются устойчивости, и «молодое поколение» представляет собой загадку, задачу, требующую разрешения: неясно, по какую сторону границы должна теперь «развиваться» литература, проблематичны мотивации, способные побудить «молодых», начинающих литераторов писать по-русски. Первые поиски неизвестного молодого поколения, разумеется, заканчиваются неудачей, -потенциальным наставникам приходится с горечью констатировать «ужасающее отсутствие талантливой и, главное, живой, ищущей молодежи» 1.

В то же время появляются первые эмигрантские сообщества дебютантов, вполне активно стремящихся «войти в литературу». Это скорее маргинальные объединения, охотно заимствующие образцы литературной радикальности у советского авангарда и, отчасти, у французского сюрреализма- «Палата поэтов» (1921-1922), «Гатарапак» (1921-1922), «Через» (1923-1924). В 1925 году в стратегию самопрезентации включается слово «молодость»: возникает «Союз молодых поэтов и писателей»; под молодыми здесь подразумеваются «еще не реализовавшиеся» литераторы, те, кого обходит вниманием основанный в начале 20-х «Союз русских писателей и журналистов», соответственно, - те, кто нуждается в поддержке. Так же, как и «взрослый» союз литераторов-эмигрантов, «Союз молодых поэтов и писателей» занимается в основном организационной, благотворительной, издательской деятельностью. Заявляя о существовании «парижских молодых поэтов», первый председатель Союза, Юрий Терапиано, пишет отнюдь не о возникновении общности, а об уникальности каждого: «Союз молодых поэтов и писателей в Париже, существующий второй год, является организацией профессионального типа и не выдвигает никакой определенной литературной программы. Благодаря своей «литературной надпартийности» союз может примирять и объединять в своей среде представителей самых различных школ и направлений, как в организации профессиональной. Но для Парижа типично, что почти каждый из молодых поэтов идет своим, индивидуальным путем, и потому в сущности, говоря о Союзе - я должен говорить не о литературной группе, а об отдельных молодых поэтах» . При ретроспективном взгляде эта ситуация выглядит, разумеется иначе - вот как она описывается тем же автором в воспоминаниях 1953 года: «В то время поэтическая атмосфера эмигрантского поколения только еще смутно намечалась. В Союзе шла острая борьба между последователями Пастернака...., представителями имажинизма и футуризма и той группой, к которой примыкал и я, - стремившейся вернуться к ясности и простоте, к традиции начала 19 века. Знакомство с Ходасевичем оказалось чрезвычайно полезным для многих тогдашних молодых поэтов. Он решительно отмежевался от формализма и левизны, и группа «неоклассиков» приобрела в его лице сильного союзника»163. Заметим, что эта попытка различить в неоднозначном прошлом смутные контуры единого поколения связана с фигурой наставника, поощряющего не повторение литературных экспериментов 1910-х годов, не ориентацию на литературу советской России, но те тенденции, которые еще не вполне оформлены, не вполне озвучены и потому могут быть названы специфически эмигрантскими.

«Незамеченное поколение» и определения времени

Поколенческая риторика, начиная с романтической, связывает переживание «причастности эпохе» с проблематизацией «истории» и «актуальности» - это общее место теоретических работ, так или иначе имеющих дело с конструктом поколения. Разделение на молодых и старших, детей и отцов здесь подразумевает вопрос о праве «делать историю» и монополизировать пространство «современности», «актуальности».

В этом смысле К.Аттиас-Донфю пишет об устойчивой иерархии возрастных стадий: «зрелость» занимает доминирующее положение, а «молодость», впрочем, как и «старость», - «маргинальное»285. Более сложную схему предлагает П.Нора, выделяя несколько исторических фаз изменения статуса молодости - начиная с французской революции 1789 года. Согласно этой типологии два интересующих нас десятилетия следовало бы отнести к своего рода промежуточному этапу (его хронологические рамки задаются концом XIX века, с одной стороны, и «интернациональным бунтом молодежи» 1960-х, с другой): уже произошло, в терминологии Нора, «открытие» молодости как силы, которая может «взять на себя роль взрослых» и обеспечить «динамику политических и социальных трансформаций», но в то же время молодость еще не превратилась в «упорядочивающий принцип общества в целом», не утратила «возрастной символичности» и семантики «переходного периода в жизни» . На этом этапе «приобщение молодежи к социальной ответственности взрослых происходит в бурном или регулярном, гладком или бешеном ритме смены поколений. /.../ Все молодежные движения и организации конца XIX - и первой половины XX века, от скаутских движений до католических и коммунистических организаций были, более или менее, всего лишь каналами зависимости или интеграции молодежи в общество взрослых, в его структуры, идеологии, партии»287. Такая типология, в общем, согласуется с опорными пунктами исследований Дж.Р.Гиллиса, предложившего, пожалуй, наиболее развернутый вариант истории «молодости» . Один из этапов этой истории Гиллис датирует первой половиной XX века и описывает как «эру юности». С начала прошлого столетия «юность» не только прочно утверждается в качестве особой возрастной стадии289, но и пополняет представления о молодости новыми смыслами - от «юных» (и «молодых») ожидают «невинности», «свежести», «естественности», с одной стороны, и «проступка», непослушания, с другой. И то, и другое - проявления культа молодости, в котором, по мнению Гиллиса, отразились грёзы и страхи «европейского общества» эпохи индустриализации . Итак, и Нора, и Гиллис, говоря об исторических статусах молодости, помечают первую половину XX века как эру зависимости, несамостоятельности: молодость сохраняет повышенную значимость и романтическую ауру «идеальной поры» постольку, поскольку воспринимается через призму взросления, перехода к основной стадии жизни - зрелости29 . В целом именно с этими представлениями имеют дело Эриксон и Айзенштадт, определяя молодость как стадию формирования «взрослых» сценариев поведения, выбора и отработки будущих «взрослых» ролей etc .

1920-1930-е годы впоследствии были описаны при помощи метафор «кризиса современности». Заданная инерция бурных, сокрушительных перемен проявляется в идеологическом отождествлении «молодого» и «нового»29 , молодость представляется если не действующей силой, то, во всяком случае, площадкой для отыгрывания новых смыслов. Но, с другой стороны, молодость может восприниматься через символы «потерянности», «заброшенности», «утраты ориентации» в изменчивом мире, а «общество взрослых» - как неспособное удовлетворить предъявленные ему ожидания, поддержать «естественный» процесс передачи норм и ценностей. Идеология обновления соседствует с риторикой «заката Европы»: первые попытки написать историю европейской культуры именно как историю современности сближают значения «современности» и «гибели», отрефлексированная «современность» уже оказывается синонимом старого и недолговечного.

Эмигрантская публицистика межвоенных лет не только постоянно оперирует такими понятиями, как «новизна», «одиночество», «гибель Европы», но и усиливает скрывающуюся за ними семантику катастрофы: «Пока мир пережил одну катастрофу, мы пережили две» , - подчеркивает Зинаида Гиппиус в статье «Современность». Умножающееся количество катастроф в данном случае предполагает умножающееся количество образов нового - советская Россия описывается нашими героями как территория пугающей и непонятной новизны. О такой фобии новизны и связанном с ней преувеличенном внимании к новому пишет один из авторов «Чисел»: «Мы боимся тамошних новых людей (даже в фотографии близких вглядываемся с недоверием) и часто принимаем за новое то, чего прежде не заметили»295. Ужас восприятия «нового» как «чужого», страх перед необратимыми изменениями, которым подвержены «близкие», «свои», поскольку они остались на захваченной территории, может отчасти компенсироваться при помощи моделей нелинейной истории - когда метафора молодой России подразумевает не поступательную смену времен, а возвращение к уже пройденному этапу, омоложение. Именно в этом смысле Георгий Адамович говорит об изменении «культурного возраста» России, пусть и не желая при этом вступать «в общие культурно-исторические споры» и ограничиваясь исключительно «областью поэзии»: «До сих пор России жила, так сказать, в уровне с Европой - хотя, конечно, в жизни этой участвовал лишь верхний тонкий ее слой. Сейчас, с прорывом этого слоя, она отброшена назад» .

С проблематичностью и шаткостью представлений о «современности» и историческом времени связано то повышенное значение, которое приобретает собственно «эмигрантская» история, в нашем случае — история «эмигрантской литературы». Это история с четко обозначенным началом - 1917 год - именно от него ревностно отсчитывается количество проведенных в эмиграции лет, и постоянно ожидаемым концом. Метафоры жизненного цикла не только удостоверяют существование этой истории, но и становятся единственным способом ее символического продления. «Молодость» значима здесь не потому, что с ней связывается возможность адаптации ко «взрослой реальности», в замкнутой «эмигрантской истории» за категорией молодости закрепляются скорее компенсаторные, чем адаптивные функции: в отсутствие того, что Эриксон называет «витальной перспективой»297, «взросление» лишается стимула и достаточной мотивации, «молодость» нельзя конвертировать в те или иные формы «взрослой» активности, ее можно только продлить. Вернувшись к типологии Гиллиса или

Нора, мы увидим, что культурный статус молодости как механизма интеграции в общество взрослых сочетается в нашем случае с нивелированием характеристик «переходного возраста» - каналы «перехода», «взросления» своевременно блокируются, запущенная машина молодости начинает работать вхолостую. Эмигрантское «молодое поколение» может быть только единственным и последним.

Похожие диссертации на Конструирование незамеченности ("Младшее поколение первой волны" русской литературной эмиграции в Париже)

Эколого-культурная миссия русской эмиграции первой "волны"Скворцова Эрика Владимировна

Проблемы сохранения и развития русской культуры в условиях эмиграции первой волны : культурно-просветительская деятельность и литературное творчество писателя-эмигранта Г.Д. ГребенщиковаСирота Ольга Сергеевна

Структурно-семиотический дискурс рекламы (на примере рекламы русской эмиграции «Первой волны» в Китае)Ковальчук Антон Михайлович

Русская эмиграция в 1920-1940 годы: проблемы международного транзита и организации общественной деятельности в ПарижеЛушина Ксения Александровна

Словотворчество в художественной прозе русского зарубежья : Первая волна эмиграции: И. А. Бунин, Е. И. Замятин, В. В. НабоковНапцок Мариетта Радиславовна

Писатели третьей волны эмиграции: проблемы взаимодействия с советской и западной интеллигенцией в 1960-1980-е гг.Средняк Ксения Вячеславовна

Высшее образование российской молодежи в условиях эмиграции "первой волны"Макеева Надежда Анатольевна

Мифологема "дом" и ее художественное воплощение в автобиографической прозе первой волны русской эмиграцииАнисимова Мария Сергеевна

Нравственный опыт русской эмиграции первой волны (Аспект свободы) Коханова Анна Владиславовна

Русская художественная эмиграция "Первой волны" в Бельгии : 1918-1939Авдюшева Надежда Александровна