Содержание к диссертации
Введение
1. Теоретико-методологические основания исследования взглядов М. Фуко
2. Истоки и основные этапы эволюции политической теории Фуко
3. Соотношение политики и рациональности постановка проблемы
4. Концепция власти как основа политической теории 100
5. Концепция политической рациональности и проблема нормативности политики 141
Заключение 175
Список литературы
- Теоретико-методологические основания исследования взглядов М. Фуко
- Истоки и основные этапы эволюции политической теории Фуко
- Соотношение политики и рациональности постановка проблемы
- Концепция власти как основа политической теории
Введение к работе
Актуальность темы исследования
Диссертационная работа посвящена исследованию теории Мишеля Фуко (1926-1984), французского мыслителя, оказавшего значительное влияние на современную мысль — философию, политологию, социологию, антропологию, наконец, на гуманитарное знание в целом.
Тема исследования актуальна по ряду причин. Кризис рационалистического мировоззрения западного мира выдвигает необходимость в комплексном критическом исследовании современных процессов дерационализации и иррационализации политики, которые становятся реальностью в наши дни. Одним из инициаторов данных процессов можно считать постмодернизм, достаточно сильное влияние которого испытывает на себе политическая мысль конца XX в., в том числе и отечественная1. При этом нередко сами основания данного теоретического течения остаются критически не выявленными и не проанализированными, что зачастую приводит к неверным его оценкам. Остается неясной эффективность и обоснованность использования «постмодернистских» теорий для политологического анализа. Исследование, предпринятое в данной диссертационной работе, призвано способствовать выработке адекватного подхода к теории одного из крупнейших представителей постмодернизма, чьи взгляды оказали значительное влияние на политическую теорию и практику последних десятилетий XX в.
Степень разработанности проблемы
Теория Мишеля Фуко стала объектом внимания, в том числе и критического, со стороны представителей практически всего спектра социально-политической мысли последней трети XX в. Своим вниманием не обошли фукианскую теорию ни леворадикальные мыслители (Дж. Батлер, Ж. Делез, С. Жижек, Ф. Лентриккиа и др.), ни представители умеренного либерального центра (X. Патнэм, Р. Рорти, Ю. Хабермас и др.), ни их правые коллеги (А. Рено, П. Рикер). Прежде всего, причиной повышенного внимания к Фуко можно считать проблемно-концептуальную несовместимость его теории с другими учениями. Фундаментальность фукианской критики социальной и политической рациональности западных обществ предельно четко обнаружила линии разрывов как с традиционной, так и с новой «левой» мыслью. Это выражается в том, что французский мыслитель с сомнением относился как к прогрессистской идеологии освобождения, так и к идеям консервации порядка как некой трансцендентной и одновременно имманентной социуму и политике категории. Такая позиция является и причиной обвинения Фуко в политическом радикализме (Ю. Хабермас) и теоретическом пессимизме (Р. Рорти).
Вторая причина столь острого внимания к теории Фуко заключается в том, что она являет собой предельный пример очередного кризиса западной мысли и одновременно критической рефлексии над ним. Это связано с проблематизацией таких ключевых политических понятий, как «власть», «государство», «управление», «прогресс», «демократия», «права человека»; постановкой вопросов о соотношении институционального и неинституционального факторов в определении феномена политической власти, о социально-политической маргинальности групп, агентов и стратегий политического действия, а также многих других. Подход Фуко позволяет теоретически по-новому проанализировать весь спектр социально-политической проблематики.
Исследования о Фуко большинства отечественных и зарубежных авторов возможно классифицировать следующим образом. К первой группе относятся нейтрально-описательные труды. Здесь среди отечественных авторов возможно указать В.А. Подорогу (описание «археологического поиска М. Фуко»); З.А. Сокулер (исследование «структуры субъективности», знания и власти в работах Фуко); В.Н. Фурса (изложение полемики Фуко и Хабермаса, «критической теории» Фуко)2; среди зарубежных — Ф. Гро (описание «истории безумия», подхода к проблемам истины); И.-Ш. Зарка (исследование теории власти Фуко); А. Кремер-Мариетти (изложение «археологии знания»)3.
Вторую группу составляют исследования, подчеркивающие вклад Фуко в развитие альтернативного критического знания, революционность и новаторство его методов, позитивную методологическую роль постмодернистского многообразия. Здесь среди отечественных авторов следует упомянуть В.П. Визгина, И.П. Ильина и СВ. Табачникову, Н.М. Смирнову4. Среди зарубежных авторов — П. Вена, А. Гедэ, К. Гендала, Ж. Делеза, X. Дрейфуса, М. Келли, Т. Маккарти, Дж. Миллера, Д. Оуэна, П. Рабиноу, Дж. Сайгела, Дж. Уиндерса, Д. Хелперина, Д. Хоя, Д. Эрибона5.
Третья группа авторов, трактующих теорию Фуко в тотально-негативном ключе, относительно малочисленна. Среди наиболее ярких ее представителей — А. Рено и Л. Ферри, критикующие политическую теорию Фуко за ее антигуманизм и считающие ее одним из наиболее радикальных примеров постмодернистского мировоззрения6. В целом как в отечественной, так и зарубежной литературе о Фуко преобладают исследования первой и второй групп.
Еще одна группа — критические исследования творчества Фуко. Здесь из отечественных авторов следует упомянуть А.Ф. Зотова (анализ «онтологии дискурса»); Ю.С. Савенко (исследование проблемы социологизации науки и ее объектов)7; из зарубежных — работы П. Биллуэ (компаративный анализ теории Фуко, ее эволюции); М. Гоше и Г. Свейна (альтернативная интерпретация демократическо-эгалитаристской динамики Нового времени); П. Дьюса (метафизичность и абстрактность фукианской теории власти, ее псевдоэмпиричность); Ф. Лентриккиа (критика детерминизма, политического пессимизма, антителеологизма теории Фуко); Р. Рорти (критика теории власти, ее политического пессимизма и абстрактности, выявление невозможности политического действия как логического следствия теории власти); Ч. Тейлора (исследование теоретического редукционизма и волюнтаризма у Фуко), Ю. Хабермаса (критика теории власти, ее субъективизма, парадоксальности и противоречивости, скрытой метафизичности, отсутствия нормативных оснований, политизации онтологии)8.
При такой ситуации нельзя не признать парадоксальным небольшое число отечественных исследований теории Фуко, ориентированных на строгий политологический анализ. Об этом свидетельствует и крайне незначительное число отечественных диссертаций, защищенных по данной теме. Так, в 2001 - 2003 гг. было защищено всего две кандидатских диссертации, посвященных анализу творчества французского мыслителя, в которых в основном исследована лишь проблема власти и «субъективности»9.
В России (как, впрочем, и за рубежом) почти совсем не разработана проблема эволюции теории Фуко, равно как почти полностью отсутствуют комплексные критические исследования политологических аспектов мысли французского мыслителя.
Использованные источники
В диссертационной работе используются несколько видов источников. Прежде всего, это работы самого Фуко, а также издания, содержащие беседы и интервью с философом, его статьи и выступления. Многие произведения Мишеля Фуко уже переведены на русский язык, в то же время, значительная часть его интервью, выступлений, а также исследований о нем остается доступной лишь на французском и английском языках. В связи с этим одной из важных задач данной работы стало привлечение в качестве источниковедческой базы массива франкоязычных текстов Фуко, а также исследований о нем на французском и английском языках.
Представляется важным выделить основные произведения Фуко, использованные при написании работы. Из них переведены на русский язык — «Археология знания», «Воля к знанию. История сексуальности», «Забота об истине. Беседа с Франсуа Эвальдом», «История безумия в классическую эпоху», «Рождение клиники», «Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы», «Интеллектуалы и власть», «Использование удовольствий: История сексуальности», «Порядок дискурса (Инаугурационная лекция в Коллеж де Франс)», «Слова и вещи»10. Хотя данные переводы привлекались в ходе работы с материалом, все же основные произведения Фуко использовались в диссертационной работе в их варианте на языке оригинала (французском и английском)11, при этом наиболее значимыми для темы диссертационного исследования оказались такие труды и сборники статей Фуко, как «Cours au College de France de 1976», «Dits et ecrits. 1954-1988», «Power — Knowledge»,
«Resume des cours. 1970-1982».12 Отдельно следует выделить сборник «Сказанное и написанное» (под редакцией Д. Дефера и Ф. Эвальда), вышедший в четырех томах в 1994 г. в Париже", а также его переизданный там же в 2001 г. второй расширенный том14, содержащий интервью и статьи мыслителя. Так, среди непереведенных текстов Фуко в диссертационной работе использованы многочисленные интервью и статьи мыслителя, содержащиеся в данном сборнике15.
В качестве использованных источников следует упомянуть исследования о Фуко (биографии, статьи, проблемные исследования)16; критическую литературу о Фуко (критические статьи, монографии)"; обширный корпус литературы, косвенно связанный с исследуемой проблематикой — исследования по политологии, о структурализме, постструктурализме и постмодернизме, произведения мыслителей, соотносимых или противопоставляемых Фуко и пр.18
Исследование проблемы соотношения политики и рациональности в теории Фуко невозможно без сравнительного анализа, а также без учета интеллектуального контекста. Это обусловило необходимость использования в исследовании трудов таких мыслителей, как Аристотель, Платон, Протагор, И. Бентам, М. Вебер, И.Г. Гердер, Э. Гидденс, Т. Гоббс, Э. Гуссерль, Дж. Дьюи, С. Жижек, К. Леви-Стросс, Н. Макиавелли, А. Макинтайр, К. Маркс, Ф. Ницше, П. Прехтль, Ж.-П. Сартр, М. Хайдегтер, К. Шмитт19.
Отдельно следует выделить источниковедческую базу по теории рациональности. Для диссертационной работы особую значимость имели работы следующих авторов: среди отечественных — Н.С. Автономовой, Т.Н. Брысиной, И.Т. Касавина, В.Н. Поруса, К.В. Рутманиса, Н.М. Смирновой, В.Г. Федотовой, B.C. Швырева; среди зарубежных — Г.-Г. Гадамера, X. Патнэма, К. Поппера, П. Фейерабенда, Ю. Хабермаса20. Отдельно необходимо выделить три сборника коллектива российских авторов по проблемам теории рациональности: «Рациональность и ее метаморфозы» (Ульяновск, 2000); «Рациональность как предмет философского исследования» (М, 1995); «Рациональность на перепутье» (М, 1999).
Цель и задачи исследования
Целью данной диссертационной работы является исследование соотношения политики и рациональности в политической теории Мишеля Фуко. Для достижения этой цели потребовалось решение следующих задач:
— выявить теоретико-методологические основания и фундаментальные принципы политической теории Фуко, определить инструменты анализа его творчества;
— исследовать становление и эволюцию взглядов Фуко на политическую власть и рациональность, определить место данной проблематики в различные периоды его творчества;
— определить роль и место концепции власти в политической теории М. Фуко;
— проанализировать и критически оценить теорию политической рациональности, проследить линии преемственности фукианской политической концепции с классической политической теорией.
Научная новизна диссертации
Научная новизна диссертации заключается в следующем: 1) введен в научный оборот ряд текстов Фуко, а также трудов, посвященных исследованию его творчества;
2) в результате комплексного анализа политической теории Фуко выделены основные периоды становления и развития его взглядов;
3) впервые в отечественной литературе поставлена и решена задача реконструкции соотношения политики и рациональности в теории Фуко, в результате чего выявлена универсальная конститутивная роль власти;
4) показана внутренняя противоречивость его политической теории в целом и концепции политической рациональности в частности, заключающаяся в радикальной политизации рациональности и дерационализации политики;
5) на основе впервые проведенной политологической интерпретации терминологии Фуко выявлены линии преемственности его политической теории с концепциями таких мыслителей, как Т. Гоббс, К. Маркс, Ф. Ницше, М. Вебер, М. Хайдеггер и др.
Положения, выносимые на защиту
— Фундаментальной основой рациональности у Фуко является понятие власти. Единственным критерием рациональности оказывается ее политический статус, из чего следует политизация самой рациональности. Понятие рациональности социологизировано, будучи детерминированным сферой социальных практик.
— Политическую теорию Фуко можно рассматривать как теорию власти. При этом понятие власти лишается эмпирического и политологического содержания, оказываясь принципом онтологии.
— Концепция политической рациональности парадоксальна и внутренне противоречива, исключает возможность построения нормативной теории политики и политического действия, поскольку в теории Фуко политика и рациональность оказываются не только онтологически невозможными, но и теоретически бессмысленными.
Методологической основой работы выступили историко-политологический подход, методы сравнительного и комплексного анализа, методологические и теоретические выводы, представленные в трудах
отечественных и зарубежных авторов по истории социально-политической мысли. Также необходимо отметить и использование нового, разработанного в данной диссертации метода, — радикальной реконструкции, сущность которого состоит не в механическом «достраивании» тех или иных фрагментов исследуемой теории, а выявлении ее логики, с помощью которой те или иные из ее неэксплицированных проблем и положений доводятся далее до своего логического завершения. Радикальная реконструкция при этом акцентирует те моменты, которые предполагается радикализовать для определенных целей исследования. В данном случае она проводится по отношению к политике и рациональности в политической теории Мишеля Фуко.
Теоретическая и практическая значимость работы
Результаты диссертационного исследования могут послужить основой дальнейшего анализа теории М. Фуко, ее исторического и концептуального контекста, а также истории политических учений последней трети XX в. Выводы работы могут быть использованы в учебно-педагогическом процессе при разработке курсов и спецкурсов по истории политических учений XX в., теории политики, политической философии.
Апробация работы
Основные положения диссертации нашли отражение в публикациях автора21, в выступлениях на научных конференциях «Ломоносов — 2001» и «Ломоносов — 2004»22.
Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, пяти разделов, заключения и списка литературы.
Теоретико-методологические основания исследования взглядов М. Фуко
Методологической основой диссертационной работы выступили историко-политологический подход, методы сравнительного и комплексного анализа, методологические и теоретические выводы, представленные в трудах отечественных и зарубежных авторов по истории социально-политической мысли.
Также необходимо отметить и использование нового, разработанного в данной диссертации метода, — радикальной реконструкции. Концептуально близким его содержанию является тот смысл, который придавал понятию «реконструкции» Джон Дьюи23. У последнего она предстает некой философской практикой и одновременно практикой по отношению к самой философии, направленной на «перестройку» самих условий философского познания: реконструкция в философии, осуществляемая систематически (и перманентно, в контексте меняющегося мира вещей и идей), ориентирована на постоянную ревизию собственных оснований и претензий, из чего следует отказ от гипостазирования неких «вечных» и неизменных вопросов и проблем («единое», «благо», «бог», «объект», «субъект», «явление», «сущность» и пр.) в круге которых философия-де всегда пребывала (и должна оставаться) и постоянная реактуализация которых и является якобы фундаментальным критерием самой философии как таковой. Реконструкция у Дьюи является, таким образом, поворотом от модели философии как нескончаемого возобновления неизменного и неподвижного к философии как практике самоизменения и движения, т.е. философии меняющегося и динамичного, в результате которой сама она приобретает новый познавательный и эвристический потенциал. Так, Дьюи отмечает: «Предположение о том, что надежная защита от морального хаоса может быть обеспечена лишь с помощью вневременных принципов, стандартов, норм и целей, больше не может ни обращаться за поддержкой к естественной науке, ни ожидать оправдания наукой абстрагирования морали (в практике и теории) от обстоятельств времени и места — т.е. от процессов изменения»24.
При этом необходимо отметить, что реконструкция понимается Дьюи не только в сфере «чистой» теории, пусть и имеющей практический — деятельностный — аспект: реконструкция в философии необходимо имплицирует трансформации и в социально-политической жизни, поскольку проблематизирует ее «вечные» и «неизменные» законы, трактуемые в логике реконструкции как легитимация status quo: «Для властных интересов поддержание веры в трансцендентность пространства и времени и, следовательно, умаление того, что является «чисто» человеческим, — это неотъемлемая предпосылка сохранения власти, которая на практике означает возможность полностью регулировать дела людей, сверху донизу»25. При этом следует отметить существенный момент: универсальность не отрицается Дьюи, но понимается как универсальность «реляционная»: «универсальность научных теорий — это не универсальность внутреннего содержания, установленная Богом или Природой, но универсальность области применимости теории, т. е. способности изымать события из их кажущейся изоляции, упорядочивая их в системы...»26.
Следует отметить, что значительный вклад в разработку реконструкции как систематического метода внес и Ричард Рорти, подразделивший его на реконструкцию «рациональную» и «историческую»27. Но если у Дьюи реконструкция является скорее общефилософской задачей, то у Рорти она обозначает и некий «жанр» «историографии» философии. Так, «рациональная реконструкция» восстанавливает возможные диалоги и дискуссии, которые бы могли состояться между различными философами разных эпох, т.е. становится возможной лишь тогда, когда «мы осуществляем рассмотрение в «наших терминах», не принимая во внимание тот факт, что мыслитель прошлого, основываясь на лингвистических стандартах своей жизни, отверг бы эти термины как чуждые его интересам и намерениям». Подобная тенденциозность, выраженная в «модернизации» философских проблем прошлого с целью реконструирования некоего протяженного во времени диалога об одном и том же, заданном, как это ни парадоксально, не в «начале», но в его «конце» (т.е. современной философией), оказывается уравновешенным реконструкцией «исторической», настаивающей как раз на обратном. Для характеристики последней Рорти приводит максиму, введенную Квентином Скиннером: «Невозможно приписать кому-либо мысли или поступки, если он сам не признает это верным описанием того, что он имел в виду или сделал»2 . Таким образом, обе реконструкции («рациональная» и «историческая»), как мы видим, методологически ограничены: с одной стороны, «рациональная реконструкция» «грешит» универсализмом (поскольку тотализирует историю философии, подгоняя ее под заданный набор «великих» и «вечных» вопросов), модернизацией и прогрессизмом (выраженным в имплицитном для нее самой постулировании точки зрения реконструирующего как более совершенной и глубокой по отношению к реконструируемому); с другой — «историческая реконструкция» чревата «регионализмом» (поскольку сводит все к данному — всегда ограниченному — месту и моменту) и контекстуализмом. Тем не менее, как представляется, обе реконструкции могут быть методологически эффективны при условии критического к ним отношения — прежде всего к границам и возможностям их применения.
Рассмотрев дефиниции реконструкции у Дьюи и Рорти, перейдем к его самостоятельному определению для данного исследования. Уточним: реконструктивный метод будет использоваться нами для исследования теории Мишеля Фуко, отличаясь при этом от анализа. Так, если анализ, исходя из этимологии самого понятия, направлен прежде всего на исследование через расчленение (разделение) — фактическое или мысленное — исследуемого объекта, то реконструкция ориентирована как раз на обратное — т.е. на воссоздание. При этом необходимо отметить, что реконструкция не тождественна и синтезу, поскольку не предполагает соединения уже исследованного (познанного) объекта или объектов, т.е. реконструкция, эпистемологически находясь в том же положении, что и анализ (в смысле направленности на познание), в то же время — «формально» — оказывается близкой синтезу (в смысле тяготения к соединению и формализации). Таким образом, реконструкция, отличаясь как от анализа, так и от синтеза, соединяет в себе некоторые их черты: от анализа — общую направленность на познание, от синтеза — на соединение. В то же время, следует отметить, что в нашем понимании реконструкция не обязательно ориентирована на воссоздание некой целостности, поскольку применительно к теории Фуко это является по сути некорректным в силу ставки исследуемого мыслителя как раз на обратное. Реконструкция, таким образом, не понимается нами как произвол исследователя: с ее помощью запрещено «достраивать» то, что противоречит внутренней логике или дискурсивной направленности реконструируемого объекта.
Истоки и основные этапы эволюции политической теории Фуко
Представляется необходимым рассмотреть основные этапы эволюции и теоретические истоки мысли М. Фуко.
Период с конца 1950-х до начала 1960-х гг. возможно выделить в качестве начального, первого, этапа мысли Фуко. Данный период обладает собственной спецификой, состоящей в двусмысленности как его методологической, так и концептуально-теоретической составляющих. Так, именно до начала 1960-х гг. наблюдается вполне очевидная двусмысленность и непроясненность методологической основы теории мыслителя, сочетавшей в себе элементы феноменологии Э. Гуссерля, экзистенциализма М. Хайдеггера, а также некоторые фрагменты концепций Ж. Кангилема, Ж. Ипполита34 и философии Ф. Ницше. Именно в связи с этим представляется необходимым начать исследование проблемы соотношения политики и рациональности в творчестве «раннего» Фуко с анализа тех теорий, которые наиболее очевидным образом повлияли на становление его собственной мысли. Начнем с исследования феноменологических мотивов у «раннего» Фуко, далее остановимся на влиянии Хайдеггера, а в заключении — исследуем связь мысли французского философа с ницшеанством.
Отметим, что само исследование первого периода мысли Фуко в основном может опираться на его докторскую диссертацию «Безумие и неразумие. История безумия в классическую эпоху»35, вышедшую в русском переводе под названием «История безумия в классическую эпоху»36.
Представляется, что влияние феноменологии проявляется у Фуко в создании «картины», состоящей из «образов» безумия, ставшей во многом возможной благодаря влиянию Эдмунда Гуссерля. Так, предисловие 1961 г. к «Истории безумия» несет на себе вполне очевидные следы влияния феноменологического метода". Возможно, влияние немецкого феноменолога на «раннего» Фуко проявилось как в гуссерлевой концепции «феномена», так и феноменологического опыта. Феномен у Гуссерля «берется как то, что прямо себя обнаруживает благодаря акту сознания»38. Таким образом, феномен является неким единством восприятия чего-либо, причем это единство «отнюдь не является плодом рассуждения, вывода, познания в [...] рационалистическом смысле», поскольку «сущность заключена в феномене, но не в форме познанной и расчлененной истины»6. Действительно, феномен безумия у Фуко являет себя именно в «акте сознания» — коллективного (социальная чувствительность, создающая безумие) и индивидуального (безумец как носитель собственной истины). Французский философ акцентирует внимание именно на нерасчлененных, целостных образах безумия, наполненных непосредственными красками своего бытия, в которых оно является той или иной эпохе.
С другой стороны, влияние Гуссерля на Фуко проявилось и в критике немецким феноменологом кризиса европейских наук, начавшегося, по его мнению, с эпохи Ренессанса, веховой фигурой которого стал Галилей, с временем которого (т.е. рубежом XVT-XVH вв.) связано рождение новоевропейского опытного знания, начавшегося с «математизации природы»40. Так, в одной из последних своих работ «Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология» (1936) Эдмунд Гуссерль пытается проследить те сдвиги в структурах «возрожденной» античной философии, которые сделали возможным появление эмпирицистски ориентированного научного знания. С точки зрения Гуссерля, европейская наука, еще со времен Ренессанса пытавшаяся влиять на человеческую жизнь, претерпела столь существенные внутренне-телеологические изменения, что пришла к губительному «позитивистскому ограничению идеи науки»". Таким образом, Гуссерль здесь косвенно намечает ту антисциентистскую линию «критики культуры», которая окажет значительное влияние и на «археологический» анализ Мишеля Фуко.
В «Кризисе» Гуссерль пытается выделить до-опытную и, что очень важно для Фуко, до-объективированную онтологию «жизненного мира», являющегося, с точки зрения немецкого феноменолога, условием и источником любого знания, будь то знание научное или обыденное. Кризис европейских наук связан как раз с тем, что объективация «жизненного мира» в математизированном эмпирицистском познании приводит, с одной стороны, к отчуждению человека от непосредственно данного мира переживаний, с другой же стороны, к отчуждению «природы», превращающейся в объективированное поле математически детерминированных величин. — «Расколотость и смысловые метаморфозы мира были интеллектуальным результатом парадигмальности естественнонаучного метода [...] с начала нового времени, или, другими словами, естественнонаучной рациональности»42.
Гуссерль критикует философию Нового времени за то, что она сузила действительные границы познания, отождествив последнее с частным явлением — познанием естественнонаучным, тогда как «познание, — считает Гуссерль, — если мы возьмем его во всей его широте, которая включает разум и неразумное, несозерцаемое и созерцаемое и т.д., — охватывает всю сферу суждения, предикативную и допредикативную...»43.
Целью археолого-феноменологического исследования Фуко становится, таким образом, своеобразная редукция позитивистских «знаний» о безумии к некому «первичному опыту»44, в котором спонтанность и неопосредованность «жизненного мира» будет «феноменологически» явлена и проявлена, а у позитивистского знания будет установлена генеалогия, что сделает возможным вписать его в «антропологический круг» и одновременно вырвать из круга универсальности и имманентности.
Тем не менее, уже в «Истории безумия» Фуко имплицитно намечает и линию критики феноменологического метода Гуссерля. При этом представляется, что феноменология не столько отрицается, сколько признается неэффективной в предметной области его исследований. Так, феноменологический метод не может помочь выявить некий первичный опыт безумия, поскольку для Фуко последний не фундирован в актах «смыслоучреждения». Разум у Гуссерля находит свой фундамент в феномене первичного присутствия, явленного в «жизненном мире». У Фуко же не опыт сознания, воспроизведенного в своих полномочиях конституирования смыслов, но сам разум конституируется через изначальное противопоставление себя тому, что им не является; таким образом, выражение его первичного опыта мыслится в фундаментальной для Фуко дихотомии «разум — безумие», что чуждо всякой феноменологии присутствия.
При этом крайне важно отметить и еще одно существенное отличие Фуко от Гуссерля: феноменологический метод последнего исходит из наличия феноменальных сущностей, тогда как Фуко осуществляет противоположное — а именно бессубстанциальный анализ, при котором пытается показать, что у безумия как раз нет сущности, поскольку оно, с его точки зрения, является лишь выражением коллективного отношения, коррелятом и одновременно продуктом «социальной чувствительности». Таким образом, с определенными оговорками возможно охарактеризовать исследование Фуко как феноменологический, но не субстанциально ориентированный анализ форм «социальной чувствительности», проявляющейся в отношении средневекового, ренессансного и новоевропейского общества к собственным маргинальным практикам.
Тем не менее, не Гуссерль, а Фридрих Ницше является тем философом, который оказывал колоссальное и постоянное влияние на Фуко на протяжении всего его творчества, как на раннем, так и на среднем и позднем его этапе. Некоторые названия книг Фуко прямо и недвусмысленно отсылают к Ницше, например: «Ницше, генеалогия, история» (1971), «Воля к знанию» (1976). Следует отметить, что Фуко приходит к Ницше не через феноменологию Гуссерля, а философию его ученика Мартина Хайдеггера. О влиянии последнего на французского мыслителя необходимо отметить отдельно. Так, Ален Рено и Люк Ферри в своей книге «Мысль 68. Эссе о современном антигуманизме» отмечают, что Фуко перенимает у Хайдеггера одновременно целую концептуальной схему анализа и критическую интенцию, выраженную у последнего в критике современной метафизики субъекта, восходящей к Декарту45.
Соотношение политики и рациональности постановка проблемы
Данное исследование имеет своей целью реконструкцию того проблемного поля, которое находится на пересечении двух осей — с одной стороны, политики, с другой — рациональности. Представляется, что исследование взаимодействия политики и рациональности относительно теории Мишеля Фуко является крайне важным по меньшей мере по трем основным причинам.
Во-первых, данная постановка проблемы позволяет предельно заострить, радикализовать и актуализировать некоторые потенциально заложенные в фукианской теории моменты, которые при подобном исследовании проявляют свою конститутивность не только и не столько для самого данного исследования, сколько для самой теории Фуко, причем не в том или ином ее аспекте, но в самой фундаментальной, основополагающей интенции. Выявление последней будет произведено в форме реконструкции фукианской онтологии рациональности.
Во-вторых, введение в радикальное взаимодействие политики и рациональности применительно к теории Фуко является новаторским подходом к ее исследованию, новаторским не столько в смысле изобретения, сколько в смысле реконструкции принципиально невыявляемого в ней другими, нереконструктивными методами. Так, приходится констатировать, что большинство как зарубежных, так и отечественных исследований теоретического наследия Фуко ограничиваются в лучшем виде констатацией и без того очевидных ее положений и моментов, а в худшем — наивной критикой или дифирамбами относительно тех же банальных утверждений и ходов фукианской мысли. Отметим, данное исследование не претендует на создание новой теории или методологии исследования, в задачи последнего не могут не входить и чисто описательные процедуры, без которых теория французского мыслителя не может быть адекватно исследована, а затем критически реконструирована. В то же время, данное исследование не может и не должно ограничиться лишь описанием тех или иных положений исследуемой теории — в этом нет необходимости, поскольку подобная работа уже была проделана многими исследователями мысли Фуко.
Наконец, в-третьих, постановка проблема соотношения политики и рациональности может быть весьма интересной и продуктивной как для социально-политической теории в целом, так и ее методологии и критики, а также эпистемологии и онтологии, в которых теория и проблема рациональности развивается начиная с самого зарождения философской мысли. В связи с этим необходимо вспомнить далеко не случайную деталь: античная философская мысль развивалась вместе с мыслью политической, более того — античные онтологии предполагали определенные логические, этические и политические импликации. Таким образом, реконструкция онтологии в теории Фуко будет выполнять и вполне прагматическую и пропедевтическую задачу: выявление фундамента политической теории. Фукианская рациональность, как будет показано далее, является тем полем, в котором онтология вступает во взаимодействие с политикой.
При этом нам будет необходимо обратить внимание на те аспекты рациональности, которые непосредственно связаны с эпистемологическими проблемами форм, границ и возможностей познания, поскольку рациональность пересекается с политикой и в эпистемологической плоскости: как мы увидим далее, именно власть оказывается для Фуко формирующей и транслирующей знание инстанцией. Рациональность власти оказывается при этом важным аспектом исследования: ведь именно в сетях ее стратегий формируется поле политики. Рациональность, таким образом, будет исследоваться нами и в своем эпистемологическом и «деятельностном» аспектах — как свойство некой упорядоченной активности по достижению того или иного результата. Одной из основных задач данного исследования при этом станет выявление политической «природы» онтологии фукианской рациональности.
Отметим еще раз, что под политикой в данном исследовании будет пониматься сфера отношений власти (властных отношений) постольку, поскольку данное определение наиболее адекватно соответствует реконструируемой теории Фуко, в которой, как будет показано далее, власть понимается именно как соотношение сил, а не юридическо-институциональная категория. Политика при подобной логике оказывается сферой отношений сил, что ведет к двусмысленности и расплывчатости понятий: любая сила здесь оказывается силой политической, а любые взаимоотношения сил могут трактоваться как политические. Предельно важным при этом является то, что подобная двусмысленность понятий «политика» и «власть» указывает на фундаментальный антисубстанциализм (антиэссенциализм), присущий теории Фуко как таковой, в том числе и представлениям о рациональности. Подобный антисубстанциализм, как будет показано далее, является основным условием саморазрушения фукианской политики и рациональности. В то же время, двусмысленность понятий французского мыслителя не освобождает нас от конкретизации определения политики, под которой будет пониматься сфера не любых, но лишь рациональных, т.е. телеологически и стратегически ориентированных и координированных, властных отношений. В то же время, фукианский антиэссенциализм не может при этом игнорироваться: рациональные отношения власти здесь рассматриваются вне категорий сознания или самосознания, которые не столько отрицаются, сколько игнорируются по причине их трансцендентальной, психологической или субъективистской «горизонтности», чуждой духу реконструируемой теории. Политика, таким образом, будет пониматься как вид рациональной деятельности в сфере властных отношений, взятых не в своем «субъектном» (институциональном), но в «объектном» (стратегическом) аспекте. Таким образом, политика и рациональность оказываются здесь по меньшей мере взаимосвязанными понятиями; радикальная реконструкция же проявит их фундаментальную — онтологическую — взаимосвязь.
Наконец, отметим, что рациональность является не столько аналитическим, искусственно выделяемым свойством политики и власти, сколько ее онтологическим параметром: рациональность, таким образом, возможно трактовать не как субстанцию политики и социума, но скорее как имманентное им свойство — свойство динамики саморегуляции, внутренне и необходимо присущее им, ведь политика для достижения некоторого стратегического результата должна быть организована и ориентирована на достижение определенной цели, т.е. целерациональна; общество также организовано, обладает некой динамичной структурой, т.е. рационально, и тем и отличается от асоциальных форм, точнее — бесформенности и хаотичной атомарности.
Таким образом, рациональность является не просто исследуемым аналитическим признаком, выявляемым и применяемым для исследования теории Фуко, но тем, что онтологически структурирует власть и общество по самой их природе. В этом смысле рациональность онтологична: она не аналитически выделяется или теоретически конструируется для тех или иных целей нашего исследования, она — в самой «природе» политики, власти и общества. В то же время, рациональность не тождественна ни власти, ни социальности.
Концепция власти как основа политической теории
Политическую концепцию Фуко можно рассматривать прежде всего как концепцию власти — такой подход соответствует логике самого исследуемого мыслителя, видевшего в феномене власти ключ к пониманию политического как такового. В то же время, категория власти оказывается у мыслителя не только и не столько категорией социально-политического анализа, но и категорией, и принципом его онтологии. При этом то пристальное внимание к проблеме власти, как представляется, свойственно не только одному Фуко: в этом он может быть соотнесен с общей для новоевропейской политической мысли тенденцией смещения теоретического интереса от спекуляций на тему идеального государства, наилучшего политическом строя и пр. к исследованию власти самой по себе, вытесняющей в качестве предмета теоретизирования другие его виды на периферию. Подобное смещение проблематики по-разному констатировали и Лео Штраусе («три волны современности» как три этапа денормативизации политики и политической теории), и Карл Шмитт (размывание политического в экономическом, выраженное в идеологии либерализма), и многие другие. Таким образом, пристальный интерес Фуко к проблематике власти как своеобразному «ключу» к пониманию «природы» политического далеко не случаен и в определенном смысле не оригинален.
Теория власти создается Фуко в книге «Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы» (1975) и развивается в первом томе Истории сексуальности «Воля к знанию» (1976). Так, при первоначальном определении власти в «Надзирать и наказывать» мыслитель подвергает сомнению «юридическо-дискурсивный подход», по его мнению, существенно обедняющий трактовку понятия власти. «Теория государства, традиционный анализ институтов государства, — пишет Фуко, — без сомнения, не исчерпывают область существования и функционирования власти»149. «Юридическо-дискурсивный подход» исходит из постулата об институционально-юридическом выражении власти, трактуемой в терминах легитимного и функционального. Институционально-юридический дискурс предполагает существование власти одновременно в форме какого-либо института и того или иного ее персонифицированного носителя. При этом власть в трактовке «юридическо-дискурсивного подхода» может быть познана и объяснена исключительно в категориях права и функции, что сужает как само содержание феномена власти, так и его теоретическое выражение. Таким образом, трактовку власти Фуко возможно охарактеризовать как «антиинституционалистскую». Отвергая «юридическо дискурсивный подход», рассматривающий свойства и стратегии власти лишь в юридическо-институциональной плоскости, Фуко полагает возможным синтезировать альтернативную парадигму исследования; социально политические институты и юридические техники их обоснования при этом не исключаются из области анализа, но акцент переносится с институционально-юридического на «стратегический» аспект бытия власти.
Отказавшись от «юридическо-дискурсивного подхода» как эпистемологически и эвристически ограниченного, мыслитель с необходимостью отвергает и его импликации, выраженные в попытке локализовать власть в конкретном институте или государственном аппарате в целом. С точки зрения Фуко, изучение власти как таковой еще ни разу по-настоящему не предпринималось, поскольку изучались единственно и исключительно ее носители (люди и институты), сама же власть в ее стратегиях и механизмах оставалась за рамками теоретизирования. Таким образом, можно сформулировать первоначальное утверждение: власть трактуется Фуко шире, чем какая либо институциональная форма ее выражения.
Помимо «юридическо-дискурсивного подхода» подвергается сомнению действенность «гипотезы подавления», сущность которой состоит в утверждении негативно-репрессивной сущности власти, взятой лишь в ее ограничительном аспекте. При этом выдвигается контр-гипотеза: «Следует прекратить постоянно описывать проявления власти в негативных терминах: она «исключает», «принижает», «подвергает цензуре», «абстрагирует», «маскирует»... На самом деле власть производит область объектов и ритуалов истины»150. Таким образом, власть реализуется и в других, помимо ограничения и репрессии, функциях, более того, не может быть редуцирована до них, являясь скорее «позитивной», продуцирующей инстанцией, нежели «негативной» и репрессивной. Власть, по его убеждению, — «это взаимоотношения сил или, точнее, всякие взаимоотношения сил являются властными взаимоотношениями»151. Данное определение, власти выглядит на первый взгляд довольно расплывчатым и неясным. Власть выражена как, во-первых, «взаимоотношение»; во-вторых, как «взаимоотношение сил»; наконец, в-третьих, утверждается, что «всякие взаимоотношения сил являются» отношениями власти. Таким образом, фукианское определение власти носит не субстанциальный, но «стратегический» характер (власть есть не субстанция, но отношение), т.е. власть не имеет некой сущности, являясь отношением сил, понимаемых, очевидно, предельно общо, в «стратегическом» смысле. Власть, по Фуко, является «действием, направленным на действие, на возможные или актуальные действия в настоящем или будущем»152. Таким образом, с самого начала исследования власти у Фуко мы сталкиваемся с принципиальной для него позицией — отношения власти выражены в неких ориентирующихся друг на друга «стратегических» состояниях или действиях как в актуальном настоящем, так и в потенциальном будущем.
Власть, понимаемая как стратегия, предполагает динамику ряда состояний: она является скорее сетью меняющихся напряженных и активных отношений, чем некой раз и навсегда полученной привилегией или правом. Помимо динамичности (в отличие от статичности, характерной для «юридическо-дискурсивного подхода»), одним из конститутивных свойств власти является ее «повсеместность», выражающаяся в своеобразной «диффузии», рассеивании по политическому и социальному пространствам. При этом динамичные и «диффузные» отношения власти не исходят из какой-либо центральной точки или единственного очага, но постоянно проходят через различные и рассеянные «силовые поля». Так, Фуко отмечает: «Отношения власти [...] выражаются в бесчисленных точках столкновения и очагах нестабильности, каждый из которых несет в себе опасность конфликта, борьбы и по крайней мере временного изменения соотношения сил»153. В то же время, в отношениях власти также выделяется динамическое состояние «сопротивления», присущее самой власти как таковой: там, где действует одна стратегия, с необходимостью появляется другая, ей альтернативная. Так, отмечается, что сопротивление «никогда не находится в положении экстериорности по отношению к власти»154, являясь, подобно свойству упругости физических тел, необходимым свойством ее стратегических, силовых полей. Так, поле «силовых» взаимоотношений создает очаг напряжения, в котором различные стратегии власти сталкиваются друг с другом, «сопротивляясь» друг другу.
