Концепт исламизма в политической теории Котеленко Дмитрий Геннадьевич

Содержание к диссертации

Введение

Глава 1. Политический смысл концепта «исламизм» 14

1. Наука и власть: социальное пространство концепта «исламизм».. 16

2. Конструирование исламизмологии. Исламизмология как идеология 34

3. Дилемма междисциплинарности исламизмологии: политическая теория или изучение культуры? 63

Глава 2. Проблема построения теории исламизма 87

4. Проблема множества организационных форм исламистского активизма 91

5. Проблема множества исламистских идеологических доктрин 107

6. Проблема классификации режимов: критерии политики vs. критерии геополитики 120

Заключение 130

Литература 132

• Наука и власть: социальное пространство концепта «исламизм»..
• Конструирование исламизмологии. Исламизмология как идеология
• Проблема множества организационных форм исламистского активизма
• Проблема множества исламистских идеологических доктрин

Введение к работе

Актуальность проблемы. На протяжении XX века в социальных и политических науках преобладала идея об ослаблении роли религии в жизни общества. Основные версии этой идеи - теория модернизации и теория секуляризации. Они базируются на постулате: эпоха религиозных войн позади; поэтому влияние ислама на внутреннюю и внешнюю политику мусульманских государств падает. Однако в период от 1-й мировой войны до 1970-х гг. ислам играл значительную роль в антиколониальных движениях и региональных конфликтах, на конференции 1969 г. в Рабате главами государств и правительств 22 мусульманских стран была создана Организация Исламская конференция. В 1979 г. произошла исламская революция в Иране. После этого правительства мусульманских стран стали интенсивнее обращаться к исламу как основанию политики. Это вызвало замешательство в научных и политических кругах США и СССР. Начался поиск ответа на вопросы: какова роль ислама в политике? является ли ислам угрозой светским государствам?

Окончательного и общепризнанного ответа на эти вопросы нет. Зато положительный ответ принял форму идеологии. Ее яркий пример - теория С.Хантингтона о столкновении цивилизаций. На рубеже ХХ-ХХ1 вв. она приобрела незаслуженную популярность, в том числе в России.

Крах советской авантюры в Афганистане, распад Югославии и СССР усилили интерес к исламизму. На Балканах и Северном Кавказе началось исламское возрождение. Террористы наносили удары по торговым центрам в США. Продолжалась гражданская война в Алжире. Ширилось движение Талибан в Афганистане. В Судане установилось шариатское правление. В России вспыхнула война между режимами Б.Ельцина и Д.Дудаева. Наконец, под влиянием событий 11 сентября 2001 г. тема исламизма заполонила СМИ. Приобрела статус интеллектуально-политической моды. В этой ситуации указанные вопросы еще более обострились.

Сегодня для многих исследователей очевидно: теоретическое решение проблемы исламизма затруднено. Социально-политический контекст превалирует над аналитическими принципами. А варианты решений обычно ограничены отдельными аспектами проблемы. Политический заказ порождает множество некорректных обобщений и псевдотеоретических конструкций. Анализ данных трудностей определил содержание исследования.

Степень разработанности проблемы. Понятие исламизма используется в работах многих авторов. Обычно признание исламизма понятием базируется на гносеологической посылке: понятия непосредственно связаны с реальными фактами (феноменами), нейтральны, объективны и нуждаются только в уточнении. В рамках данной общей посылки можно вычленить несколько тенденций.

Одной из них является онтологизация понятия «исламизм» (работы Л.С.Васильева, И.П.Добаева, А.А.Игнатенко, И.В.Кудряшовой, Б.Льюиса, А.В.Малашенко, Д.Б.Малышевой, С.Хантингтона и др.). В рамках данного подхода к проблеме социально-философский анализ, как правило, подменяется аксиологическим: ислам фигурирует как главная ценность Востока, в отличие от западного христианства. В итоге анализ ислама как социального факта маскируется рассуждениями о культурно-цивилизационных различиях между миром ислама и миром Запада.

Следующая тенденция выражается в стремлении отдельных исследователей к деидеологическому анализу исламизма (труды А.З. Арабаджяна, М.Р.Аруновой, С.Э.Бабкина, М.Ф.Видясовой, П.Джонсона, В.Е.Донцова, П.Кальвокоресси, А.В. Кудрявцева, А.Р.Нортона, Е.Д.Пырлина, С.Роджерса, В.И.Сажина, Д.Сингерман, Й.Я.Хаддад, М.Ш.Умерова, В.А.Ушакова, И.Е.Федоровой и др.). В этих работах раскрывается содержание политического заказа, вытекающие из него когнитивные установки и инструментальное отношение власти к проблеме исламизма.

Другая тенденция связана с реализацией т.н. полицейского подхода к проблеме исламизма. В рамках данного подхода отражены мотивация и ло гика действий властей в отношении религиозной оппозиции: критерий угрозы существующему режиму становится основным при классификации политических и общественных организаций и неформальных групп. В рамках данного подхода работают такие отечественные исследователи, как В.Х.Акаев, С.Е.Бережной, А.Б.Борисов, И.П.Добаев, П.В.Крайнюченко, А.В.Малашенко, К.И.Поляков, И.М.Сампиев, Ю.Л.Тегин, Д.Тренин, А.Ж.Хасянов, М.С.Юрьев.

Наиболее распространенной тенденцией является разработка проблемы исламизма в соответствии с установками цивилизационного подхода. Данный подход характерен для большинства западных исследователей. При этом используются не только устаревшие клише-идеологемы (капитализм, либеральная демократия), но и схемы советологии (свободный мир vs. социализм/коммунизм). В итоге исламизм становится субститутом коммунизма. Причины радикализации исламистских движений усматриваются в их антизападной направленности, а причины исламизма объясняются спецификой мусульманской культуры (работы Ф.Аджами, Ф.Бурга, Ж.Кепеля, М.Крамера, Б.Льюиса, А.Менка, Д.Миллера, Д.Пайпса, Б.Рубина, М.Фабриес-Вефайи, Г.Фуллера, С.Хантингтона, М.А.Хермасси, С.Эмерсона, Д.Эспозито).

" Позиции, прямо противоположные цивилизационному подходу, занимает критика классического востоковедения. Суть критики состоит в следующем: практическое востоковедение связано с колониализмом, а теоретическое - с европоцентричным нормативизмом. Наиболее известным критиком является палестинский активист Э.Саид {Orientalism, 1978). В рамках этого подхода работают Э.Карл, Ю.М.Почта и др. Критический потенциал их критики очевиден. В то же время данный подход не был реализован при исследовании проблемы исламизма. Следует отметить, что критика классического востоковедения и исламоведения имеет существенные ограничения - общие интеллектуальные основания с цивилизационным подходом, а именно: представление о преемственности представлений власти.

Наиболее выраженной тенденцией является разработка проблемы исламизма в соответствии с подходом традиционного страноведения: исследование проблемы исламизма посредством изучения стран исламского ареала, включая их организацию, экономику, политику и идеологию. Данный подход не связан ни с определенной методологией, ни с определенными этико- политическими идеалами, в то же время сильной стороной этого подхода является эмпиризм. Хотя представители этого подхода рассматривают исламизм как объективное социально-политическое явление, но все же первостепенное значение для них имеет его конкретный страновый (социально- политический) контекст. Данный подход представлен как в работах отечественных авторов (Ю.В.Агавельян, А.И.Александров, С.М.Алиев, В.В.Андреев, А.З.Арабаджян, М.Р.Арунова, В.М.Ахмедов, С.Э.Бабкин, В.Я.Белокреницкий, М.Ф.Видясова, СМ. Гасратян, Л.И.Данилов, Б.В.Долгов, С.Б.Дружиловский, А.Ю.Журавлев, О.В.Зотов, Д.А.Ильвовский, С.Н.Каменев, Н.Г.Киреев, В.Г.Коргун, Ю.В.Лалетин, Р.Г.Ланда, Ю.А.Ли, Н.М.Мамедова, Э.В.Павлуцкая, О.В.Плешов, К.И.Поляков, В.И.Сажин, М.Ш.Умеров, Е.И.Уразова, В.А.Ушаков, И.Л.Фадеева, И.Е.Федорова, К.З.Хамзин, А.Ж.Хасянов, В.П.Юрченко), так и зарубежных (З.Абьюза, А.Айрес, Д.Биман, Ф.Г.Гоз (третий), А.Джагангир, М.Н.Катц, Д.Курлантзик, Д.Лемко, П.Д.Луонг, С.Б.Макдональд, Р.Мартин, А.Р.Нортон, Г.Окрухлик, С.Роджерс, С.Рой, Б.Р.Рубин, Д.Сингерман, М.Хан, Х.Шикали, Р.Юбен).

На наш взгляд, построение теории исламизма невозможно без интеграции результатов исследований в рамках всех перечисленных подходов. Но при выработке отношения к ним следует учитывать идеологический фон проблемы. А.В. Малашенко показал, что в советских исследованиях до 1991 г. имела место экстраполяция оценок религиозной оппозиции в зарубежных мусульманских странах на ситуацию в СССР.1 Поэтому в литературе использовалось преимущественно понятие панисламизма. Оно отличается от понятия исламизм контекстом высказывания. В системе координат официальной советской идеологии на первое место при определении исламизма выходили социально-экономические причины, незаинтересованность власти политическим потенциалом ислама и использование инструментария критики идеологии.

Но та же самая ситуация была характерна и для зарубежной советологии. Поэтому перед каждым из перечисленных подходов исследованию проблемы исламизма стоит угроза повторить судьбу советологии, которая распалась вместе с СССР: «...теперь история оставила от этого некогда обширного комплекса ученой деятельности (советологии) одни концептуальные руины: советология не только не смогла различить признаки грядущего крушения коммунизма, не говоря уже о том, чтобы предсказать его, но и в общем и целом оказалась неспособной объяснить причины этого крушения, когда оно уже произошло»2.

По нашему мнению, общим и наиболее важным из методологических пределов указанных подходов к исследованию исламизма является неразличение терминов «понятие» и «концепт». Продуктивнее исходить из того, что исламизм - не понятие, а концепт3.

Отсюда вытекает главная проблема, связанная с построением теории исламизма. Если концепт - нерелевантное понятие, он непригоден для нужд теории, поскольку включает текущие политические оценки и ценности. Обращение к понятию [исламизма] подразумевает некое единое теоретическое поле, в котором все проблемы решены. Мы исходим из противоположной посылки: не существует целостного знания об обществах, достоверно лишь наличие концептов.

Объектом исследования выступают те научные работы, в которых используется понятие исламизма, и связанный с ним комплекс родственных понятий: «исламский фундаментализм», «радикализм», «экстремизм», «терроризм», «политический ислам», «исламская угроза», «фактор», «возрождение», «исламизация» и др.

Предмет исследования - обнаружение нерелевантности концепта исламизма в социально-политическом и теоретическом пространстве.

При этом мы привлекаем отечественные и американские источники. Отечественные представлены в основном изданиями Института Ближнего Востока (монографии, тематические сборники, выпуски «Ближнего Востока и современности», журнал «Восток»), материалами (монографии, сборники) ИППК при РГУ. Американские источники (помимо монографий Б.Льюиса и С.Хантингтона) представлены статьями, опубликованными в ведущих научных изданиях Foreign Affairs и Current History, а также размещенных на сайте института MEMRI (Middle East Media Research Institute).

Цель исследования - разведение фактов и ценностей концепта исламизма в рамках политической теории. Достижение цели предполагает реализацию следующих задач:

- описание социального пространства концепта исламизма;

- анализ процесса конструирования исламизмологии;

- обсуждение дилеммы междисциплинарности исламизмологии;

- описание множества организационных форм исламистского активизма;

- выявление множества его идеологических доктрин;

- обнаружение противоположности критериев политики и геополитики.

Теоретико-методологической основой исследования является конструктивистская модель познания. Она базируется на принципе: действительность конструируется множеством видов социальной практики, обусловленных культурой. Истинность и ложность убеждений зависят от социальных контекстов. Факты - это результат социального производства (воспроизводства), а не открытия. В состав фактов входят концепции, социальный и конвенциональный характер которых замаскирован риторикой, включая политическую. Факты всегда можно размонтировать и преобразовать в интерпретации. Любое знание идеологично и не может быть нейтральным в отношении структур человеческой деятельности. В конструктивизме центральной категорией является консенсус и его социальное пространство.4 Конструктивистская модель познания - часть интеллектуального движения постмодернизма, в состав которого входят искусство, политика, наука.

Однако в постмодернизме нет конструктивной концепции политики. Прагматика постмодернистского знания не направлена на достижение конкретного результата, который можно утилизировать. Поэтому в диссертации не ставится задача построения позитивной программы исследования исламизма. Напротив, автор описывает языковые факты и их прагматические аспекты в рамках процедур деконструкции и интертекстуальности. Деконст-руктивизм — это скорее метод формулировки исследовательских вопросов, нежели разработки теории политики.

Для критики концепта исламизма мы применяем два главных компонента конструктивистского подхода: принцип деконструкции и микроаналитическую стратегию анализа (как возможность деконструкции). Указанная стратегия реализуется путем рассмотрения науки в социокультурном контексте: как властные отношения проникают в науку и к каким последствиям это приводит? Микросоциальный анализ позволяет рассмотреть социальную составляющую концепта - вненаучные детерминанты его возникновения и функционирования. А деконструкция5 направлена на разведение фактов и ценностей в концепте исламизм.

В процессе реализации теоретико-методологических установок мы опирались на работы В.П.Макаренко, С.Жижека, М.К. Петрова, М.Фуко, Ж.Бодрийяра и Ж.Деррида. В.П.Макаренко в политической концептологии обосновал необходимость дистанцирования исследователя от реальной политики (и связанных с ней идеологических схем), поскольку последняя обладает «иной фактуальностью» на сравнению с научной. С.Жижек во множестве своих работ последовательно размонтирует идеологию всеобщей текстуальности, обращаясь к социально-политическому контексту идеологий. М.К.Петров рассмотрел комплекс таймированных проблем, возникающих при отсутствии дистанции исследователя от социально-политического заказа. М.Фуко расширил проблематику дистанцирования науки от власти. В целом, наш методологический прицел может быть сформулирован как «политико-идеологический фон vs. научная аргументация», т.е. речь идет о критике идеологии, претендующей на научность.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Использование данного концепта в науке объясняется интересами государственных аппаратов и обслуживающих их ученых. Концепт исламизма отличается следующими свойствами: он есть результат многосторонних высказываний по поводу реальной проблемы; обусловлен текущим политическим заказом; несвободен от ценностей, определяющих его смысл и значение в ущерб содержанию; носит манипулятивный характер; проявляется в демо-низации и криминализации артефактов (организаций, идеологических доктрин, режимов); приводит к репрессивным политическим последствиям.

Границы объяснения в концепте исламизма совпадают с границами идеологии. Существует преемственность исламизмологии, советологии и научного коммунизма. Большинство западных ученых и политиков до сих пор используют советологические установки при объяснении феномена исламиз ма. В отечественной науке пока не изжиты схемы советского обществоведения (упор на критике идеологической составляющей феномена исламизма). Исламизмология привержена этатистским ценностям и является существенной частью идеологического ландшафта современности. В целом, содержание концепта «исламизм» определяется установками текущего идеологического ландшафта науки и политики.

3. Содержание концепта «исламизм» (в рамках объективистского подхода6) наталкивается на дилемму: политическая теория или изучение культуры? Данная дилемма - результат произвольно сформулированной проблемы и не может быть разрешена в рамках объективизма. Культурная специфика исламизма открыта для манипуляции и может означать любое случайное содержание. Экскурсы в историю исламской культуры для объяснения текущего политического момента лишают его спонтанности и приводят к механическим представлениям.

4. Поскольку в рамках попыток решить проблему конкретизации смысла и организации фактов, определяемых через концепт исламизма, доминируют не аналитические, а внешние критерии (зависимость исследователя от политического заказа или его политическая позиция), постольку большинство классификаций организационных форм исламистского активизма покоятся на отношении к ним власти (степень легальности, уровень угрозы и т.п.). При анализе исламистских организаций не используется категория легитимности.

5. Существующие классификации исламистских идеологических доктрин неудовлетворительны: когда основанием для классификации выступает интерес власти, то в качестве «угрозы» (например, для США) обобщаются исламизм правящего режима и исламизм оппозиции (доктрины Кутба и Хо-мейни).

Классификации исламистских (неисламистских) режимов не учитывают основной критерий при анализе режима - степень легитимности. Содержание конкретной классификации зависит от властного заказа. Это при водит к тому, что геополитическая система координат переносится в политическую теорию. В то же время главная ценность политического реализма (сила) противоречит ценностям политической науки (свобода, справедливость). Часто определение режима в качестве «исламистского» не имеет никаких других оснований, кроме указания исследователями на факт приверженности высшего руководства государств исламским символам или популизму.

Научная новизна диссертационного исследования заключается:

- в исследовании исламизма как концепта, функционирующего в науке и политике;

- в применении к анализу данного концепта принципа деконструкции и микроаналитической стратегии;

- в конструировании исламизмологии, в рамках которой функционирует концепт исламизма, в качестве объекта критики;

- в формулировании основной дилеммы (политическая теория или изучение культуры?), возникающей при исследовании проблемы исламизма в рамках исламизмологии, а также в обнаружении представлений, образующих общий познавательный фундамент ориентализма и антиориентализма;

- в описании основных аналитических ограничений, препятствующих попыткам построения целостной и исчерпывающей теории, которая бы объясняла существование множества организационных форм исламистского активизма;

- в обнаружении аналитической несостоятельности доминирующего в исламизмологии подхода к изучению исламистских идеологических доктрин;

- в обнаружении аналитической несостоятельности существующих классификаций исламистских режимов.

Научно-теоретическая и практическая значимость диссертации определяется процессом деидеологизации и делегитимизации нормативизма. В данной работе сделана попытка возвратить в политическую науку (как эмпирическую отрасль знания) систему моральных и этических ценностей и аль тернатив для связи с политическими действиями. Легитимизация политической науки предполагает ее разрыв с идеологией как средством власти. Однако наука регулируется соображениями не только научного характера. Поэтому неудовлетворительность концепта исламизма не всегда можно установить исключительно аналитическими средствами. Теоретический анализ концепта исламизм предполагает выход за пределы конкретного консенсуса, установление причин и факторов его установления.

В исследовании введен (модифицирован) ряд теоретических понятий: исламизмология, манипулятивные стратегии объяснения, криминализация оппозиции, полицейский подход, особая фактуальность реальной политики, демонизация, идеологический ландшафт, тезаурус, локальные теории и локальная легитимность.

Содержание, положения и выводы диссертационного исследования можно использовать при чтении курсов по политологии, политической философии, сравнительной политологии, востоковедению, исламоведению, а также спецкурсов, посвященных соответствующим проблемам.

Структура диссертационной работы подчинена решению задач и включает: введение, две главы (состоящие из 6 параграфов), заключение и список литературы, насчитывающий 123 наименования. Общий объем диссертации 140 страниц.

Апробация работы. Основные положения диссертации докладывались на научной конференции «Третьи Петровские чтения», посвященной памяти М.К.Петрова (Ростов-на-Дону, факультет философии и культурологи РГУ, 2005 г.), на методологическом семинаре отделения политологии факультета социологии и политологии Ростовского государственного университета, и отражены в ряде публикаций: «Теоретико-методологические проблемы исследования исламизма»7, «Исламизм как проблема политической теории»8, «Исламизм и проблема изучения мусульманской культуры в политической теории»9.

Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на кафедре политической теории факультета социологии и политологии РГУ.

Глава 1. Политический смысл концепта «исламизм».

В основание нашего исследования легла критика авторитетным британским историком Питером Кальвокоресси понятия «исламский фундаментализм»: «в последние годы в широкое употребление вошел термин «фундаментализм», который подразумевает, что ислам по существу связан с насилием и что партии, заявляющие об особой приверженности исламу, являются частью единой целостной и опасной силы. «Исламский фундаментализм» -всеобъемлющий термин, придуманный на Западе, - делал упор на наиболее разрушительные аспекты длительной культурной революции. По мнению некоторых, он обозначал консервативную реакцию на многообразие политических и социальных идей, веками проникавших в ислам с Запада. Эти идеи легли в основу интеллектуальных движений, которым противодействовал традиционный истеблишмент. Людям несведущим эти движения, действовавшие не только на Ближнем Востоке, но и на территории других регионов - от Западной Африки до Юго-Восточной Азии, представлялись мстительными врагами Запада и вызывали всеобщее осуждение, во-первых, потому, что это были мусульманские движения, а во-вторых, потому, что они прибегали к насилию. Большинство мусульманских фундаменталистов, подобно христианским или иудейским фундаменталистам, решительно воздерживалось от применения физического насилия. Пугало всеобщего исламского заговора с целью подрыва и устрашения сил правопорядка и добродетели, было столь же вредным и смехотворным, как измышления о существовании не менее зловещего сионистского заговора. Однако подавление деспотическими режимами законно созданных оппозиционных движений позволило религиозным экстремистским группировкам присвоить себе монополию на роль оппозиции».1

Как писала американская исследовательница Й.Я.Хаддад в 1996г., в течение последних 15 лет пресса США, равно как и представители академических и правительственных кругов, создали ужасный стереотип, часто определяемый как «исламский фундаментализм» или «исламский экстремизм». Люди и группы, которые подпадают под эту категорию все больше и больше демонизируются теми, кто противостоит им или их опасается, представляя их незаслуживающими уважения из-за их серьезного критицизма в отношении политики США. Таким образом исламизм, как всякий «-изм» все более и более обеспечивает удобные способы демонизации тех, кто стремится подорвать их легитимность. х Концепт исламизма оказался достаточно удачен, чтобы его использовали правительства России, США, европейских стран и исламского ареала, отношение властей к данному концепту носит инструментальный характер.

Однако появляются исследования, и, кажется, их число в последнее время растет, в которых ставится задача демистифицировать феномен «исла 19 мизма». Мы исходим из того, что объективных критериев для формулирования проблемы исламизма нет: она возникает только в перспективе угроз конкретному политическому порядку, и сформулирована для науки властью. Отсюда следует необходимость дистанции науки от представлений власти.

Дистанция позволяет вести критику на трех направлениях: 1) политический резонанс (научная легитимация криминализации оппозиции) как следствие такого исследовательского подхода; 2) новая идеология как форма бытования теорий в рамках исламизмологии; точка приложения критики здесь - это автономное существование теорий и фактов; 3) Меж-дисциплинарность как следствие реализации произвольно сформулированной проблемы.

§ 1. Наука и власть: социальное пространство концепта «исламизм».

В этом параграфе обосновывается наш методологический выбор, рассматриваются компоненты конструктивистского подхода, который мы применяем в качестве единого комплекса для критики концепта исламизма в современном политологическом знании: принцип деконструкции (специфика, пределы и модель его применения), микроаналитическая стратегия анализа (как возможность осуществления деконструкции). В этом параграфе будут также определены основные понятия, которые будут использованы в нашем исследовании.

Если рассматривать концепт исламизма как консенсус е его социальном пространстве, то процедура деконструкции направлена на разведение фактов и ценностей в данном концепте. В свою очередь микросоциальный анализ позволяет рассмотреть социальную составляющую концепта, т.е. детерминанты его возникновения и функционирования, имеющие вненаучный характер, поскольку появление и использование данного концепта обусловлено не только причинами аналитического характера. С помощью микроаналитической стратегии анализа мы рассмотрим взаимоотношения науки и власти и сконструируем гипотетическое научное направление - исламизмологию, в рамках которой мы будем рассматривать функционирование концепта «исламизм».

О процедуре деконструкции. Приступая к деконструкции, следует учитывать проблемы, связанные с реализацией этой процедуры. Ряд проблем, касающихся описания технических систем и их элементов у Ж.Бодрийяра, может быть использован и для критики концепта исламизма, а именно: 1) проблема множества, нарушающего прежнюю «опись вещей»; 2) проблема конвергенции, затрудняющая описание взаимоналожившихся элементов; 3) статус этих элементов в языке, где технологический статус остается второстепенным, другими словами: построение словаря как теории затрудняется тем, что конкретные элементы фактически определяются как нечто само стоятельное в ограниченности своих форм; 4) отсюда вытекает, что описание системы бытовых вещей стоит производить в рамках другой описательной логики, нежели структурно-технологический анализ.13 Для нас это означает, что применение общетеоретических критериев не вскрывает специфику функционирования элементов-концептов.

Однако мы, как и С.Жижек, против «утверждения идеологии всеобщей текстуальности»: наивысшей идеологией сегодня было бы самодовольное критико-идеологическое разоблачение заговоров как простых фантазий; разоблачение «паранойяльного» идеологического измерения теорий заговора должно послужить указанием на то, что создание настоящих «заговоров» не прекращается ни на секунду.14 Под «заговором» можно также подразумевать симбиоз науки и власти, который проявляется не только в теориях, но имеет физически достоверное тело — сеть научных учреждений, институт советников при органах власти и т.п. Нетрудно понять, что сила тех или иных концептов связана с устойчивостью этого симбиоза.

Микроаналитическая стратегия анализа. По мнению В.П.Макаренко, в последнюю треть XX в. изменились ориентиры истории науки. Графоаналитическая стратегия анализа - квалификация науки как носителя прогресса и цивилизации — не выдержала проверки временем. В 1970-1980-е гг. сформировалась микроаналитическая стратегия - рассмотрение науки в социокультурном контексте с учетом главного вопроса: как властные отношения проникают в науку и к каким последствиям это приводит? Некоторые последствия уже определились: современное научное сообщество раскололось на две группы: одна пытается понять смысл и последствия научной деятельности, вторая избегает острых морально-политических вопросов; современное контрнаучное движение - следствие связи науки с властно-управленческими аппаратами и военно-промышленными комплексами государств; объективистская модель естественнонаучного и социального познания обслуживает эти связи и потому подвергается критике; конструктивизм - главный метод микроаналитических исследований науки и общества - разрабатывает один из самых интересных концептов: социокультурная реальность квазиобъек-тивна и представляет собой множество уникальных событий и ситуаций, значения которых всегда релятивны, незавершены, соотносимы с личностными особенностями участников речевой коммуникации, с их фоновыми ожиданиями и неявными притязаниями.15

Неклассическая социология знания показала, что на всех фазах исследовательского процесса поведение абсолютного большинства научного сообщества определяется социальным контекстом, не имеющим отношения к научной рациональности и нормам научного этоса: «Судьбы даже наиболее абстрактных научных теорий определяются исследовательскими методами, хитростью и изворотливостью ученых в поиске союзников и умением убеждать влиятельных лиц в целесообразности финансирования данного направления исследований».16

Следует отметить, что главное последствие реализации объективистского подхода в науке заключается в затушевывании того, что «легальность и легитимность не совпадают ни в одной из политических систем современно 1 7

сти». Объяснение текущих политических реалий с позиций объективизма оборачивается легитимацией статус-кво.

Способы аргументации объективистского объяснения. Можно использовать различение функционального и реляционного типов объяснения, предложенное В.П.Макаренко, где функциональный тип объяснения будет соответствовать объективистскому подходу: функционалистские гипотезы всегда ссылаются на «соображения высшего порядка» для объяснения фактов низшего порядка; на основе посылки «целое имеет следующий вид» ведется поиск таких качеств во фрагментах данного целого, чтобы оно сохранялось в существующем виде. Мы, напротив придерживаемся реляционного типа объяснения, которое выводит состояние структуры высшего порядка из состояния структуры низшего порядка. В этом случае никаких ссылок на «соображения высшего порядка» не требуется, наоборот, объясняется их специфика и идеологическое содержание. Примерно в том же смысле высказывался и Ж.Делёз: теория - не то, что тотализует, а то, что множится, и то, что множит. Поскольку именно сама власть по своей природе действует посредством тотализации, обобщений, то можно заметить, что по самой природе теория направлена против власти.19

Легитимация также дисперсна, как и власть. Мы придерживаемся достаточно широкого толкования понятия власти, которое развивал в своих работах М. Фуко: «Ибо повсюду, где есть власть, она осуществляется. И собственно говоря, никто не является её обладателем, но тем не менее она осуществляется всегда в определённом направлении, когда одни находятся по одну сторону, а другие - по другую, и мы не знаем, у кого она есть, но мы знаем, у кого ее нет».20 Условность такого широкого толкования вполне допустима. В том же смысле высказывался К.Поппер: «мы никогда не должны стремиться быть более точными и строгими, нежели это диктуется нам условиями проблемы, которая стоит перед нами. А главная из них всегда сводится к проблеме различия между конкурирующими теориями. По этой причине я подчеркиваю, что совершенно не заинтересован дефинициями. Поскольку все дефиниции вынуждены использовать неопределяемые термины, постольку в принципе не имеет значения, используем ли мы данный термин как первичный или как определяемый».21

Постсовременное знание не является исключительно инструментом властей.22 Лиотар Ж.-Ф.указывает на следующую зависимость: чем сильнее "прием" отдельных ученых дестабилизирует достигнутые позиции не только в университетской или научной иерархии, но и в конкретной проблематике, тем больше вероятность отказа в минимальном консенсусе, именно в силу того, что он изменяет правила игры, по которым консенсус был получен. Но когда научное учреждение функционирует таким образом, то оно ведет себя как обыкновенная власть, поведение которой отрегулировано на гомеоста-зис.23 По мнению М.Фуко, теперь роль интеллектуала состоит в том, чтобы бороться против всех видов власти там, где он сам представляет собой сразу и объект, и орудие: в самом строе «знания», «истины», «сознания», «дискурса». Всеобщность борьбы осуществляется не в виде тотализации, не в качестве теоретической тотализации под видом «истины». «Форму всеобщности борьбе придает сама система власти, все виды осуществления и применения власти».24 Политические задачи интеллектуалов надо осмыслять не на языке «науки и идеологии», но с точки зрения «истины и власти».25 По мнению Н.Хомского, «то, как отождествляет себя интеллигенция, для современного индустриального общества весьма важно». Н.Хомский полагает, что существенно важно выяснить, определяют ли себя представители интеллигенции в качестве управленцев обществом, имеют ли они намерение превратиться в технократов, государственных чиновников или служащих частного сектора, либо они отождествят себя с производительной силой, интеллектуально участвующей в производстве. В этом последнем случае, по его мнению, они будут способны сыграть достойную роль в прогрессивной социальной револю-ции. В противном случае - они окажутся частью класса угнетателей.

Из признания такого ценностного подхода вытекает определенная исследовательская установка, которая направлена на вскрытие манипулятив-ной сути объективистской стратегии объяснения. Манипулятивный характер вытекает из необходимости объяснения учеными реальной политики, в которой значение политических фактов устанавливается задним числом. Как пишет Сл.Жижек, ссылаясь на Саймона Критчли: «...в основном политика пытается отрицать или сделать незримыми собственную случайность и применение власти и насилия. (...) Развивая эту тему, мы могли бы сказать, что только те общества, которые осознают свой политический статус — собственную случайность и действия власти, являются демократическими...»27

Проблема легитимности в политической науке. Нижеследующие положения работы В.П.Макаренко «Власть и легитимность» могут служить аргументами в полемике с Л.С.Васильевым, С.Хантингтоном и другими исследователями, обращающимися к «социальной структуре» и социально-ч экономическим причинам исламизма: «сами политологи к проблеме легитимности не относятся всерьез и рассматривают ее наряду с другими темами юриспруденции и политологии».29 По мнению В.П.Макаренко, следует учитывать различие между собственно легитимностью и поддержкой власти на основании ее экономической и организационно-управленческой эффективности. Политики управленцы рассматривают материальное благополучие населения как субститут легитимности. Данная схема пропагандируется тем шире, чем меньше власть имеет прав повелевать людьми. В.П.Макаренко отмечает, что в политологии давно проводится различие между материальной обеспеченностью населения и эффективностью управления, с одной стороны, и легитимностью власти - с другой. С.Липсет и Г.Аптер показали, что эффективность политической системы обычно опирается на инструментальные ценности, тогда как легитимность выходит за рамки любой политической системы, опирается на вечные политические ценности и абсолютные моральные принципы.30 «Трезвомыслящие историки, политологи и социологи считают, что единственной гарантией стабильности государств является надеж ная легитимность».31 «...ни насилие, ни материальная обеспеченность населения, ни организационно-управленческая эффективность аппарата власти и управления, ни политическая пассивность подданных не гарантируют стабильность политической системы. Государства, которые опираются на эти методы осуществления власти, так или иначе стоят перед угрозой революции утраченных надежд, как ее назвал З.Бжезинский, или антитоталитарной революции, по выражению Б.Пугачева и других отечественных исследовате " 32 леи».

Можно ли говорить об объективной постановке вопроса со стороны власти, когда отношение к вопросу самой власти всегда разное? Например, американская администрация активно поощряет и щедро финансирует различные центры и институты по изучению ислама и его влияния на политику государств Ближнего и Среднего Востока: в борьбе панисламизма и коммунизма американские политологи-практики и ученые сделали ставку на пан-исламистские устремления ислама; откровенный антиамериканизм и анти-вестернизм фундаменталистского толка ислама до определенного момента расценивались американскими политологами как неизбежные «издержки»; когда стало ясно, что подобные методы внешнеполитической деятельности приобретают контрпродуктивный эффект, в США стали возникать многочисленные центры и институты по изучению влияния ислама на политику государств «третьего мира», по формулированию тех корректив, которые может внести и уже вносит этот процесс в политику США; однако идеи «исламиза-ции сверху», исходящие от аналитических американских центров, призванные смягчить действие «исламского фактора», часто оказываются откровенно ошибочными, поскольку не учитывают многих особенностей стран, где эти идеи пытаются внедрить.33

Стоит учитывать основные идеи реализма , в рамках которого сформулирована логика поведения государств в международной политике. Д.Сандерс пишет о том, что решающий фактор поведения государства вовне — внешняя среда. Моральные принципы не имеют реального веса в сфере международных отношений, когда на карту поставлены жизненные национальные интересы, кроме как в случае оправдания задним числом действий, основанных на иных расчетах и направленных на максимальное удовлетворение интересов. На правовые принципы, как и на принципы моральные, ссылаются в случае оправдания решений, уже принятых на основе критерия максимизации удовлетворения интересов.35

Реальная политика нуждается в постоянной легитимации. Рассмотрим специфическую логику подобного объяснения-легитимации.

Особая фактуальность реальной политики36 хорошо проиллюстрирована С.Жижеком: в целях легитимации нападения США на Ирак администрация США приводила ряд взаимоисключающих доводов: 1) перед вторжением говорилось о том, что Саддам Хуссейн обладает оружием массового поражения, которое представляет опасность не только для сопредельных стран и Израиля, но для всех демократических стран Запада; 2) после оккупации Ирака никакого оружия не было найдено, поэтому стали утверждать, что Саддам был связан с Аль-Каидой, следовательно, он должен был понести справедливую кару за 11 сентября; 3) когда никаких доказательств связи с Аль-Каидой не было обнаружено, стали говорить о том, что режим Саддама -это жестокий диктаторский режим, угроза сопредельным странам и катастрофа для собственного народа, и одного этого достаточно, чтобы свергнуть его. Сложность заключалась в том, что для нападения было слишком много

причин, и кажущуюся последовательность этому множеству причин придавала идеология.37

В одной из книг, легитимирующих нападение на Ирак, приводится еле-дующая аргументация: «Этот вопрос (вторжение в Ирак - Д.К. ) касается того мира, к которому стремятся американцы - мир цивилизованных норм, или мир где диктаторы не ощущают препятствий для создания ОМУ у себя дома, и раскаяния по поводу совершения агрессии и поддержки терроризма за рубежом». Авторам (Л.Каплану и У.Кристолу) в одном предложении удалось передать следующий смысл: 1) интересы американцев мягко отождествлены с интересами администрации США; 2) эти интересы могут быть реализованы только в мировом масштабе; 3) США - гарант цивилизованных норм; 4) Хуссейн является тираном, у него есть ОМУ, он поддерживает терроризм за рубежом, также он является агрессором; 5) США не совершают агрессии, не связаны с терроризмом и тиранической властью; 6) наконец, помимо «препятствий» использовано понятие «раскаяние», по определение предпо 39 лагающее понятие «возмездия».

Эти же авторы (Л.Каплан и У.Кристол) приводят один из наиболее известных фактов, используемых в процессе критики внешней политики США - предательстве ими шиитов Северного Ирака: «В 1991 после операции «Буря в пустыне» шииты Северного Ирака восприняли призыв президента Буша и восстали против Саддама». Каплан и Кристол, уходят от оценки этого факта: «As the American military stood on sidelines, Saddam dispatched his special forces to crush the revolt». Главный компонент объяснения - слово «as» (конвергенция причинного «поскольку» и пространственно-временного «в то время как») - позволяет уйти от объяснения посредством указания на некую «очевидную причину» (находились в разных местах).40

Также следует обратить внимание на то, что в числе преступлений Саддама члены палаты представителей США систематически опускали то, что, несомненно, было самым большим его преступлением (с точки зрения людских страданий и нарушения международного права) — нападение на Иран в 1980 г., потому что США и большинство иностранных государств активно поддерживали Ирак в этом нападении.41

Мы не ставили задачей конструирование исчерпывающего списка ма-нипулятивных стратегий объяснения. Но очевидно, что такими стратегиями как демонизация и криминализация этот список не исчерпывается.

Демонизация. Это понятие использует Н.Хомский: «для поддержки воздушных атак (США) необходима демонизация образа Милошевича».42 Другие авторы не используют это понятие, но фактически раскрывают механизм этой стратегии объяснения, который мы описываем с помощью понятия демонизация. Пример демонизации: уже упоминавшиеся Каплан и Кристол сравнивают Саддама Хусейна с «Мао», «Сталиным», «Большим братом», а партию Баас - с «мафией».43 Наиболее показательный пример критического разбора такого механизма предлагают бывший американский конгрессмен П.Финдли и П.Кальвокоресси.

Э.Саид полагает, что такие «эксперты», как Д.Миллер, С.Хантингтон, М.Крамер, Б.Льюис, Д.Пайпс, С.Эмерсон и Б.Рубин («плюс целая батарея израильских академиков»), пытаются уверить нас в существовании «угрозы» со стороны Ислама. Они поддерживают ее перед нашими глазами, отождествляя ислам с террором, деспотизмом и насилием. В то же время они позиционируют себя как полезных экспертов, часто появляясь на телевидении и получая книжные контракты. Понятие исламской угрозы подкрепляет тезис о том, что за каждым взрывом стоит всемирный заговор.44

Механизм демонизации: Хамас и Хезболла. Пол Финдли отмечает, что в течение лет проведенных им в Конгрессе45, название Организации Освобождения Палестины широко использовалось в Конгрессе США как ключевое слово для обозначения терроризма. Сейчас в этом же смысле используется понятие «исламский»: имидж террористической организации перешел с ООП на Хезболла46 и Хамас. В основном из-за про-израильской ориентации лидеров американского правительства обе группы включены в список террористических организаций Госдепартамента.47 Антиарабские настроения объясняются израильским лобби: в стремлении обеспечить огромные размеры американской помощи, лоббисты утверждают, что Израиль постоянно сталкивается с серьезной угрозой своей безопасности в лице «мусульманских террористических» групп, некоторые из которых несознательно облегчают кампанию лоббистам путем включения слов «исламский», «ислам» или «мусульманский» в названия своих организаций.48 В результате, очевидно, что нет оснований для демонизации арабской/мусульманской стороны в рамках арабо-израильского конфликта. Тем более, что евреи не в меньшей степени прибегали к терроризму, чем арабы: сионистский национализм и экстремизм сталкивался в арабским национализмом и экстремизмом.49 Более того, предупреждая об опасности терроризма со стороны мусульман, Израиль применяет свой собственный финансируемый государством терроризм под видом контртерроризма.50 Пол Джонсон утверждает, что именно в еврейском терроризме, развернувшемся в Палестине примерно с 1943-1944 годов, - впервые современная пропаганда объединилась с передовой техникой достижения политических целей посредством убийств и первыми, кто воспринял новую технику были арабские террористы: будущая Организация освобождения Палестины была незаконнорожденным ребенком Иргун.51

Демонизация арабов и ислама в США, конструирование исламского заговора и исламизма - все это стало возможным в результате придания нового смысла фактам. Такие значимые прецеденты, как взрывы в Ливане (1983), в Дахране(1996) выглядят как акты немотивированной агрессии против США. Однако если учитывать присутствие вооруженных сил США в святых местах ислама в КСА, то такие акты, по крайней мере, можно назвать спровоцированными: после войны в Персидском заливе 1991 года, когда Соединенные Штаты, получив согласно договору право на размещение своих войск в Саудовской Аравии на период военных действий, впоследствии не вывели их, жители Саудовской Аравии, особенно противники правящего режима, выступали против пребывания американцев на территории страны, утверждая, что сохраняющееся американское присутствие является посягательством на независимость их страны, а для мусульман, придерживающихся более строгих взглядов, - нарушением нравственных устоев.52

По мнению отечественных исследователей М.Ф. Видясовой и М.Ш. Умерова, исламская революция в Иране, гражданская война в Алжире, движение Талибан в Афганистане, установление шариатского правления в Судане, сепаратизм на Северном Кавказе, другие подобные явления и особенно взрывы в Нью-Йорке и Вашингтоне 11 сентября 2001 года побуждают значительную часть мировой общественности отождествлять «политический ислам» (подчас даже весь ислам) с терроризмом. Исламское движение и события, которые ассоциируются с ним, превратились в психологический феномен, порождающий осознанный и неосознанный, оправданный и неоправданный страх по поводу «исламской угрозы».53

Политический фон демонизации исламистов. Как относится к исламскому фундаментализму ( исламизму)? Этот вопрос встал перед руководством США и СССР после исламской революции в Иране. Практика показывает существование разрыва между реальной политикой этих государств и их политической риторикой.

Победа исламской революции 1978-1979 гг. в Иране привела как академические, так и правительственные, финансово-деловые круги США и других ведущих держав в состояние шока. Вследствие крушения иранской монархии Вашингтон и его военно-политические союзники в Европе понесли огромные потери, как в политическом, так и в чисто экономическом плане.54 В результате США причислили режим в ИРИ к своим врагам, но это не привело к отказу от военно-стратегического сотрудничества («Враг номер один» и «большой сатана» нашел нужным и возможным поддержать Исламский Иран): поскольку армия ИРИ полностью была оснащена американским оружием и поскольку эта торговля могла приносить до 1000% прибыли (Иран в этот период воевал с Ираком), то США стали поставлять ему оружие, несмотря на существование закона, который запрещал продажу оружия Ирану. Также Вашингтон передавал деньги, полученные от этих продаж, никарагуанским контрас, что также было запрещено законом. Когда это стало достоянием гласности, то это привело к международному скандалу («Ирангейт» или «Иран-контрас»). В середине 80-х годов началось неформальное сотрудничество США и Исламского Ирана по афганской проблеме. Тегеран и Вашингтон почти одновременно выступили против ввода советских войск в Афганистан. ИРИ и США стали оказывать афганским моджахедам большую помощь. Только после начала второй волны исламского возрождения, развернувшейся в глобальном масштабе, Вашингтон внес ИРИ в черные списки международных террористов, что также не помешало развитию опосредованных, но весьма эффективных торговых связей ИРИ с США. Только под давлением еврейского лобби Б. Клинтон был вынужден пойти на запрет торговли США с Ираном.55

СССР не сформулировал четкого подхода к этой проблеме. Но в то же время отношение СССР к революции в Иране было достаточно прагматическим. Так, например, в СССР существовало три подхода к оценке исламской революции в Иране, которые были связаны с интересами конкретных ведомств: КГБ, Министерства иностранных дел и Международного отдела ЦК КПСС. Брежнев говорил на XXVI съезде КПСС в феврале 1981 г. о готовности поддержать те исламские движения, которые ведут к развертыванию «национально-освободительной борьбы», однако, тут же предупредил, что «ислам может быть и знаменем контрреволюции. Советские лидеры сами будут решать, когда считать исламские движения прогрессивными, а когда реакционными».57

В США нередко делали ставку на «исламский фактор». После революции в Иране, Вашингтон действовал с расчетом на то, чтобы развитие событий в Афганистане привело к началу поворота исламского движения на всем Ближнем и Среднем Востоке от антиамериканизма к антисоветизму. В американской пропаганде широко учитывался «исламский фактор». После вывода советских войск из Афганистана Вашингтон, убедившись в неспособности моджахедов сформировать правительство и установить дееспособную власть в стране (что грозило нестабильностью в республиках Средней Азии, где США имеют свои интересы), сделал ставку на движение Талибан, которое было создано в Пакистане при активном участии и весьма значительной разноплановой помощи ЦРУ. Однако руководство движения Талибан оказалось еще менее управляемым, чем лидеры моджахедов.58 Не менее инструмен-тальна позиция США по отношению к исламизму в Алжире. Так, в США имеется достаточно сильное дипломатическое, университетское и финансо вое лобби, которое довольно долго навязывало Вашингтону свое видение алжирских проблем. Представители этого лобби считали и считают, что установление в Алжире исламистского режима, в той или иной степени напоминающего саудовский, представило бы собой наилучшее решение для этой страны, в рамках которого американские интересы в ней не только не пострадали бы, но наоборот, только выиграли.59 Еще один пример инструментального подхода США к проблеме исламизма - их отношение к ситуации на Филиппинах, где американцы имеют традиционные интересы.60 И в этом случае показательно, что переоценка роли «исламского фактора» совпала с последним по времени рубежом нового этапа демонизации исламистов. После 11 сентября начался новый этап реконструкции «исламской угрозы»: Соединенные Штаты переоткрыли связи между Минданао и джихадом. На организацию Абу Сайяф был навешен ярлык террористической организации. Критики же считают, что Абу Сайяф скорее является криминальным синдикатом, нежели террористической организацией.61

Криминализация62 религиозной оппозиции: в рамках такого подхода к проблеме исламизма адекватно отражены исходные посылки, мотивация и логика действий властей по отношению к религиозной оппозиции. Работы, выполненные в рамках такого подхода, можно отнести к так называемому полицейскому жанру. Последний означает отсутствие дистанции от властных представлений при анализе внутренней политики государств. Так, К.И. Поляков в статье «Противодействие религиозному экстремизму и терроризму в арабских странах» пишет о том, что опыт арабских стран представляет интерес для России не только в целях предупреждения и локализации внешних угроз со стороны зарубежных исламских организаций экстремистской направленности, но и для анализа внутренних социально-экономических усло вий зарождения религиозного экстремизма. Примечательно, что нигде далее в этой работе о политических условиях зарождения религиозного экстремизма речь не идет: К.И.Поляков ограничивается рассмотрением практики борьбы с исламизмом.

Ю.Л. Тегин, решая проблему комплексного исследования исламского экстремизма, предлагает систему координат, в основании которого лежит не научная, а полицейская логика64 (сфера применения таких выкладок - оперативно-розыскная деятельность). Так, по его мнению, современный исламский экстремизм в воинствующей и пассивной формах представляет собой весьма сложное историческое социально-политическое явление, обладающее рядом характерных черт, таких как: «широта распространения, почти везде, где есть сколь-нибудь значимые общины мусульман, независимо от их численности, политических ориентации, экономических условий и культурных традиций, наблюдается волнообразный процесс усиления исламской политической активности. И хотя питательная среда и база исламского экстремизма - промежуточные социальные слои и группы населения, заметно, что этот процесс затрагивает и высшие слои общества, проявляясь в демонстративной приверженности к исламскому образу жизни»; «полицентризм и неоднородность»; «транснациональный характер»; «устойчивость, исламский экстремизм обладает поразительной жизнеспособностью».65

В схожей манере решает проблему исламизма А.Ж. Хасянов, описывая опыт крупномасштабной международной полицейской операции в Западной Европе. Тем не менее, он справедливо отмечает, что в основе опасности внешнего воздействия ислама, а точнее сказать, мусульманского сообщества, в том понимании, которое демонстрирует Запад (речь идет о проявлении по литического экстремизма и совершении актов террора), лежат главным образом внутренние причины, связанные с развитием самого исламского мира (курсив - Д.К.). Хасянов также подчеркивает, что правящие режимы в этих странах зачастую предпочитают силовой путь решения стоящих перед государством проблем.66

Примером полицейского жаргона может служить работа Борисова А.Б. «Противодействие исламскому экстремизму. Опыт ближневосточных стран», где ставится знак равенства между следующими понятиями: «экстремистские группировки», «мусульманские радикалы», «фундаменталисты», «экстремисты», «исламисты», «боевики фундаменталистской организации», «интегри-сты».67 Критерий такой классификации - это нелояльность власти. В рамках такой логики не имеет значения — исламист ли вы, или демократ.

При рассмотрении исламского фактора на северном Кавказе отечественные исследователи А.Малашенко и Д.Тренин также уравнивают следующие понятия: «исламисты», «бойцы», «боевики», «ваххабиты». Малашенко и Тренин предлагают стандартный набор вопросов полицейского подхода: «Сколько всего исламистов на Северном Кавказе?»; Чечня и мусульманские политические организации России; международная исламская солидарность; зарубежная финансовая помощь чеченским сепаратистам; лагеря подготовки боевиков и иностранные добровольцы.68

Именно с таких позиций А.А.Игнатенко дает перечень исламистских сайтов «Зеленого Интернетционала»: «в Интернете находятся сайты практически всех более или менее крупных исламистских организаций, в том числе - радикального толка. Большинство перечисленных сайтов образует специфическую сеть (или, если можно так сказать, под-сеть) в Интернете. Этот «зеленый МегпеШионал» является по своей направленности джихадистским, т.е. распространяющим идеи джихада, борьбы против двух главных врагов исламистов - Запада (США, Израиля) и правящих режимов в исламских странах, которые обвиняются в отходе от Ислама».69

Известный исследователь И.П.Добаев, например, типологизирует «умеренно-радикальные» исламские группировки по критерию - «действуют ле-гально/полулегально/нелегально». Деятельность исламистов проявляется в тех или иных организационных формах. Если легальные политические партии организации исламистского и светского толка не отличаются ничем, кроме идеологической риторики, то нелегальные, как можно было бы заметить на первый взгляд, отличаются особой структурой {ячейки/cells, структура виноградной грозди и т.п.), однако конспиративный характер функционирования ряда исламистских организаций связан с объективными политическими условиями, на фоне которых происходит радикализация умеренной оппозиции и сплочение всех оппозиционных сил. Радикалы же, например в Египте, перенявшие секретность функционирования суфийских орденов, оказались наименее уязвимы для своих правительств.

Выводы. Использование концепта исламизма в науке обосновано причинами неаналитического характера: интересами государственных аппаратов и интересами обслуживающих их ученых. Концепт исламизма носит манипу-лятивный характер, что проявляется в соответствующих стратегиях объяснения (демонизация, криминализация) и приводит к репрессивным политическим последствиям (легитимация этатистского типа политики, криминализация религиозной оппозиции).

Наука и власть: социальное пространство концепта «исламизм»..

Если рассматривать концепт исламизма как консенсус е его социальном пространстве, то процедура деконструкции направлена на разведение фактов и ценностей в данном концепте. В свою очередь микросоциальный анализ позволяет рассмотреть социальную составляющую концепта, т.е. детерминанты его возникновения и функционирования, имеющие вненаучный характер, поскольку появление и использование данного концепта обусловлено не только причинами аналитического характера. С помощью микроаналитической стратегии анализа мы рассмотрим взаимоотношения науки и власти и сконструируем гипотетическое научное направление - исламизмологию, в рамках которой мы будем рассматривать функционирование концепта «исламизм».

О процедуре деконструкции. Приступая к деконструкции, следует учитывать проблемы, связанные с реализацией этой процедуры. Ряд проблем, касающихся описания технических систем и их элементов у Ж.Бодрийяра, может быть использован и для критики концепта исламизма, а именно: 1) проблема множества, нарушающего прежнюю «опись вещей»; 2) проблема конвергенции, затрудняющая описание взаимоналожившихся элементов; 3) статус этих элементов в языке, где технологический статус остается второстепенным, другими словами: построение словаря как теории затрудняется тем, что конкретные элементы фактически определяются как нечто самостоятельное в ограниченности своих форм; 4) отсюда вытекает, что описание системы бытовых вещей стоит производить в рамках другой описательной логики, нежели структурно-технологический анализ.13 Для нас это означает, что применение общетеоретических критериев не вскрывает специфику функционирования элементов-концептов.

Однако мы, как и С.Жижек, против «утверждения идеологии всеобщей текстуальности»: наивысшей идеологией сегодня было бы самодовольное критико-идеологическое разоблачение заговоров как простых фантазий; разоблачение «паранойяльного» идеологического измерения теорий заговора должно послужить указанием на то, что создание настоящих «заговоров» не прекращается ни на секунду.14 Под «заговором» можно также подразумевать симбиоз науки и власти, который проявляется не только в теориях, но имеет физически достоверное тело — сеть научных учреждений, институт советников при органах власти и т.п. Нетрудно понять, что сила тех или иных концептов связана с устойчивостью этого симбиоза.

Микроаналитическая стратегия анализа. По мнению В.П.Макаренко, в последнюю треть XX в. изменились ориентиры истории науки. Графоаналитическая стратегия анализа - квалификация науки как носителя прогресса и цивилизации — не выдержала проверки временем. В 1970-1980-е гг. сформировалась микроаналитическая стратегия - рассмотрение науки в социокультурном контексте с учетом главного вопроса: как властные отношения проникают в науку и к каким последствиям это приводит? Некоторые последствия уже определились: современное научное сообщество раскололось на две группы: одна пытается понять смысл и последствия научной деятельности, вторая избегает острых морально-политических вопросов; современное контрнаучное движение - следствие связи науки с властно-управленческими аппаратами и военно-промышленными комплексами государств; объективистская модель естественнонаучного и социального познания обслуживает эти связи и потому подвергается критике; конструктивизм - главный метод микроаналитических исследований науки и общества - разрабатывает один из самых интересных концептов: социокультурная реальность квазиобъек-тивна и представляет собой множество уникальных событий и ситуаций, значения которых всегда релятивны, незавершены, соотносимы с личностными особенностями участников речевой коммуникации, с их фоновыми ожиданиями и неявными притязаниями.15

Неклассическая социология знания показала, что на всех фазах исследовательского процесса поведение абсолютного большинства научного сообщества определяется социальным контекстом, не имеющим отношения к научной рациональности и нормам научного этоса: «Судьбы даже наиболее абстрактных научных теорий определяются исследовательскими методами, хитростью и изворотливостью ученых в поиске союзников и умением убеждать влиятельных лиц в целесообразности финансирования данного направления исследований».16

Следует отметить, что главное последствие реализации объективистского подхода в науке заключается в затушевывании того, что «легальность и легитимность не совпадают ни в одной из политических систем современности». Объяснение текущих политических реалий с позиций объективизма оборачивается легитимацией статус-кво.

Способы аргументации объективистского объяснения. Можно использовать различение функционального и реляционного типов объяснения, предложенное В.П.Макаренко, где функциональный тип объяснения будет соответствовать объективистскому подходу: функционалистские гипотезы всегда ссылаются на «соображения высшего порядка» для объяснения фактов низшего порядка; на основе посылки «целое имеет следующий вид» ведется поиск таких качеств во фрагментах данного целого, чтобы оно сохранялось в существующем виде. Мы, напротив придерживаемся реляционного типа объяснения, которое выводит состояние структуры высшего порядка из состояния структуры низшего порядка. В этом случае никаких ссылок на «соображения высшего порядка» не требуется, наоборот, объясняется их специфика и идеологическое содержание. Примерно в том же смысле высказывался и Ж.Делёз: теория - не то, что тотализует, а то, что множится, и то, что множит. Поскольку именно сама власть по своей природе действует посредством тотализации, обобщений, то можно заметить, что по самой природе теория направлена против власти.19

Легитимация также дисперсна, как и власть. Мы придерживаемся достаточно широкого толкования понятия власти, которое развивал в своих работах М. Фуко: «Ибо повсюду, где есть власть, она осуществляется. И собственно говоря, никто не является её обладателем, но тем не менее она осуществляется всегда в определённом направлении, когда одни находятся по одну сторону, а другие - по другую, и мы не знаем, у кого она есть, но мы знаем, у кого ее нет».20 Условность такого широкого толкования вполне допустима. В том же смысле высказывался К.Поппер: «мы никогда не должны стремиться быть более точными и строгими, нежели это диктуется нам условиями проблемы, которая стоит перед нами. А главная из них всегда сводится к проблеме различия между конкурирующими теориями. По этой причине я подчеркиваю, что совершенно не заинтересован дефинициями. Поскольку все дефиниции вынуждены использовать неопределяемые термины, постольку в принципе не имеет значения, используем ли мы данный термин как первичный или как определяемый».

Конструирование исламизмологии. Исламизмология как идеология

От концепта к концепту: «панисламизм» и «исламизм». В «Энциклопедическом словаре. Политология» 71 (1993 г.) нет статей, посвященных «исламизму», «исламскому фундаментализму», «исламизации» и т.п. Частично есть нейтральные указания в статье «Экстремизм», но экстремизм привязывается в первую очередь не к исламу как религии, а к территории (Ближний Восток) и наиболее актуальным конфликтам того периода, имевшим исламскую окраску: «Экстремизм религиозный, получивший распространение в ряде регионов и стран, проявляется в нетерпимости к представителям различных конфессий или жестоком противоборстве в рамках одной конфессии (например, мусульманских и христианских общин в Ливане и Судане, мусульманский фундаментализм). Нередко религиозный экстремизм используется в политических целях в борьбе религиозных организаций против светского государства или за утверждение представителей власти одной из конфессий (движение «братьев-мусульман» в Египте и других странах Ближнего Востока)».72

Более того, в упоминавшемся словаре «Политология» (1993 г.) нет статьи, посвященной исламу. В отечественной литературе до 1993 г. включительно использовался концепт «панисламизм»: «Панисламизм - религиозно-политическая идеология, в основе которой лежат представления о духовном единстве мусульман всего мира вне зависимости от социальной, национальной или государственной принадлежности и о необходимости их политиче-ского объединения под властью высшего духовного главы - халифа».

Отечественный исследователь Ю.Е. Милованов говорит об «идеях панисламизма в Иране в период господства Хомейни», а также использует кавычки при определении общества так называемого «исламского типа».

Значение концепта «панисламизм» принципиально отличается от значения концепта «исламизм», поскольку консенсус как основание концепта был совершенно по другому поводу, в другой ситуации. В словаре «Политология» (1993г.) в статье «Панисламизм»: 1) очевиден «контекст высказывания» - система координат официальной советской идеологии: «первоначальная цель [панисламизма] - обоснование антиимпериалистической борьбы мусульманских народов за независимость, за освобождение от британского колониализма»; Джемаль ад-Дин аль-Афгани называется «идеологом буржуазии»; а сам панисламизм использовался различными социальными силами, в т.ч. «феодально-клерикальными кругами»; панисламизм «порождал иллюзию отсутствия социальных противоречий среди мусульман и политико-экономических противоречий между мусульманскими народами и государствами»; «После второй мировой войны панисламизм в основном утратил освободительный характер. Чаще используется для идеализации докапиталистических укладов и поддержания реакционных феодальных пережитков. Объективно мешает солидарности стран «третьего мира»...»; 2) сквозит незаинтересованность: «Панисламизм опирается на некоторые особенности (курсив - Д.К.) ислама».

Возможно до войны в Чечне, взрывов в ВТЦ (1993), политики «ислами-зации» на постсоветском пространстве, речь об исламе, об исламизме для основного массива исследователей не шла. После указанных событий эта тема стала модной и вышла за пределы профессиональных групп. Проследить ситуацию в Западной науке достаточно сложно: в отечественных научных библиотеках нет наиболее цитируемых книг ни в переводе, ни на языке оригинала (работы Д.Эспозито, Д.Волла). В то же время, реконструируя ситуацию (например, по работе Г.И.Мирского «Политический ислам» и Западное общество»), можно сделать предположение о том, что 1993г. (взрыв в ВТЦ и последовавшая за ним череда террористических актов) - это водораздел между временем жизни двух концептов - «панисламизма» и «исламизма» - если не в западной, то в американской науке.

Каким образом «профессиональные группы» в СССР разрабатывали эту тему, и шла ли речь об исламизме? А.В. Малашенко писал в 1991 г., что «до последнего времени едва ли не все группы и движения, выступавшие в мусульманских регионах СССР под религиозными лозунгами, большинством советских экспертов причислялись к разряду фундаменталистских» . По его мнению, это было обусловлено: 1) экстраполяцией оценок религиозной оппозиции в зарубежных мусульманских странах на ситуацию в Советском Союзе; 2) стремлением местной администрации напугать центр словом «фундаментализм», с которым в отечественной науке и тем более в официальной идеологии всегда связывались отрицательные характеристики. В результате, по мнению А.В.Малашенко, «ярлык фундаментализма был наклеен на все стремившиеся вырваться из-под административного контроля группы, в той или иной степени аппелировавшие к исламу. Наконец, еще одно обстоятельство: все эти новые и «загадочные» для науки и тем более для советской общественности группы нуждались в каком-то общем определении, наименовании. И наиболее привычным оказался уже знакомый термин - «фундаментализм»77. А.В.Малашенко приводит еще один характерный пример, иллюстрирующий приоритет текущих идеологических установок в социальных науках по отношению к аналитическим принципам: «В свое время, говоря об «исламском буме» за рубежом, наши исламоведы в качестве одной из глав-ных причин называли «уродливое развитие капитализма на Востоке».

Если предположить, что до 1993/1994 гг. отечественные исследователи довольствовались наработками советского исламоведения и востоковедения, то словарь «Политология» 1993 года является достаточно показательным примером советского подхода79 к проблеме, так в статье «Теократия» отмечается: «Хотя в целом ныне теократия является анахронизмом, «исламская» революция в Иране в конце 70-х.гг. продемонстрировала переход фактической власти к руководителям шиитского духовенства во главе с аятоллой Р.Хомейни».8 На основании данного примера можно сделать следующие выводы: 1) при определении характера революции в Иране слово «исламская» берется в кавычки, что связано с господствовавшей эпистемологией социально-политических процессов, где религиозная составляющая рассматривалась по шаблонам критики идеологии (как маски интересов определенных классов и групп), т.е. подчеркивалась инструментальная роль религии; 2) использование слова «анахронизм» раскрывает весьма распространенное представление об истории как о закономерном и поступательном развитии, согласно такому представлению - движение вспять невозможно, поэтому некоторых вещей просто «не может быть, потому что не может быть».

В целом, в настоящее время концепт исламизма функционирует: 1) во множестве работ; 2) схожим образом. Поэтому в рамках реализации нашей критической программы необходимо терминологически ограничить тот сегмент научных работ, где используется данный концепт. Это позволило бы нам не только обобщить наши претензии к данному концепту, но и получить более ясные представления о правилах того консенсуса, на основании которого данный концепт считается приемлемым.

Можно ли считать, что вышеуказанный сегмент научной литературы совпадает с границами отдельного научного направления? Существует ли вообще отдельное направление, занимающееся проблемой исламизма? Известный отечественный исследователь И.П. Добаев считает, что такое направление существует, хотя и не предлагает для него какого-либо названия: «Изучение проблем, связанных с исламским радикализмом (исламизмом), относительно новое направление исследований в области гуманитарных наук, поскольку современное радикальное исламское движение берет свое начало с момента образования в Египте в 1929г. мусульманской организации экстремистского толка «Братья-мусульмане».81 В данном случае нам предлагается также точка отсчета, фиксирующая хронологические границы компетенции этого направления, однако можно предположить, что в среде исследователей, занимающихся этой проблемой, не обнаружится единства мнений по этому вопросу.

Поскольку в рамках данной работы мы займемся критикой подобного гипотетического направления (так как больше мы не встречали примеров того, чтобы исследователи исламизма приписывали себя к данному направлению как направлению), то для удобства мы будем впредь обозначать его как исламизмологию. Данный лексический гибрид образован по аналогии с та-кими понятиями как: советология (как будет показано ниже - советология и исламизмология имеют общие идеологические координаты), регионология (это понятие использовалось М.К.Петровым в кавычках, и исключительно в критическом ключе, более того оно обозначало сконструированную им мо-дель гипотетического научного направления ), «коммунистологией» (по словам М.Фуко, «существует целая наука, которую можно было бы назвать "коммунистологией" (...) Но пока что эта " коммунистология" ... всё ещё ускользает от нас в качестве догмы»84).

Проблема множества организационных форм исламистского активизма

Исламизмологическая интерпретация проблемы. Собственно, вопрос, вынесенный в название параграфа означает, что единственным возможным основанием для классификации множества организаций могут быть только внутренние критерии гипотетического исламизма, а именно - наличие особого исламистского активизма. Уникальность этого активизма должна перевешивать все другие возможные классификационные основания при анализе политической деятельности исламистов и классификации множества исламистских организаций. Если такой специфики не обнаружится, то станет понятен манипулятивный смысл любых классификаций исламистских организаций. Эти классификации основаны на внешних случайных соображениях власти, на отношении к ним власти, которое определяется, опять-таки, не «вневременными высшими целями», а конкретным политическим моментом. Коль скоро специфического активизма нет, а классификации множества организаций есть, и они (эти варианты решения проблемы множества) обладают манипулятивным смыслом, то нашей задачей должен стать детальный разбор этой манипулятивной практики исламизмологии.

Как пишет известная отечественная исследовательница Д.Б.Малышева: «Ныне из государственного, т.е. находящегося под контролем какого-то одного или нескольких центров, исламизм превратился в «стихийный», полицентрический, гораздо менее управляемый. Он все моложе и агрессивнее, а главное - он становится транснациональным, заполняя идеологическую пустоту, образовавшуюся после краха великих экспериментов, проводившихся на «мусульманском Востоке» в постколониальную эпоху».217 Эта цитата из Малышевой иллюстрирует то, что эксперты-исламизмологи не могут понять, и почему не могут (нет прежней системы координат). В то же время здесь содержится несколько установок и допущений:

1. Малышева использует понятие исламизм. Последнее a priori подразумевает некую целостность (исходя из факта использования и контекста использования понятия);

2. Исламизм оценивается как «стихийный» и «полицентричный» - это означает проблему множества (в качестве исследовательской задачи подразумевается необходимость создания классификации и таксономии);

3. Использование понятия «транснациональный» свидетельствует о том, что власть осознает исламизм как угрозу и какой аспект этой угрозы для нее наиболее значим;

4. Что касается выражения «заполняя идеологическую пустоту, образовавшуюся после краха великих экспериментов, проводившихся на «мусульманском Востоке» в постколониальную эпоху», то это ничто иное как система координат, которая дается некритически: нет логически обоснованного перехода, идеологический фон дается как стереотип (это видно даже чисто лексически).

Т.о., Д.Б.Малышева дает совершенно технологическую постановку проблемы, не развивая ряд моментов, каждый из которых заслуживает отдельного рассмотрения и анализа.

В целом, внимание исследователей к проблеме исламистского активизма и множеству исламистских организаций вызвано действиями радикалов и экстремистов под исламскими лозунгами. Это внимание воплотилось в целом ряде конспиралогических теорий. Однако сиюминутная политическая актуальность этой темы не означает ее научную актуальность. Множество организаций и групп, определяемых как исламистские, и широкий ареал их распространения, подталкивает к постановке вопроса о необходимости осмысления исламизма как специфической формы политического активизма. Однако сделать это на приемлемом теоретическом уровне вряд ли это возможно.

Во-первых, никакой специфики у гипотетического исламского активиз-ма никто не обнаружил. Очевидным для всех является тот факт, что исламизм при всем, казалось бы, многообразном количестве проявлений и программ, не перерос стереотип захвата власти - это его главный побудительный мотив.

Конечно, определять специфику (или ее отсутствие) исламистского активизма через анализ политических целей - это утопия. Однако в исламизмо-логических работах общим местом при раскрытии специфики исламистского активизма стало именно указание на политические цели исламистов. Следуя этой логике, мы должны обратиться к их политической риторике, в которой создание исламского государства является центральным моментом, однако ничего конкретного о будущем государственном устройстве исламисты не говорят. Таким образом, политические цели исламистов, через которые определяется специфика исламистского активизма в исламизмологических работах, носят неопределенный характер, отсутствует позитивная политическая программа. Даже те современные государства, которые претендуют на статус исламских государств, не отличаются от современных неисламских государств какой-либо специфической структурой или функциями. Более того, понятие «исламского государства» может легитимировать любой тип режи-ма : монархический, республиканский (в случае Ирана понятие «республиканский» выполняет легитимирующую роль), авторитарный (Ливия, Пакистан). Наконец, даже светский режим может прикрываться понятием «исламского государства» (Египет).

Проблема множества исламистских идеологических доктрин

По мнению Д.Норта, невозможно понять ход истории, не признавая центральную роль субъективных преференций в контексте формальных институциональных ограничений. Идеи, организованные идеологии245 и даже религиозный фанатизм играют очень важную роль в формировании обществ и экономик.246

В настоящее время в странах Ближнего Востока существуют десятки исламских движений. Многочисленные исламские «общества», «фронты», партии и пр. различаются по структуре, численности своих членов, стратегии и тактике борьбы за «исламизацию» общества, ориентации на различные правящие режимы и источники финансирования, наконец, по религиозной принадлежности (сунниты и шииты). Тем не менее, всех их объединяет общее идеологическое «поле», не тождественное исламу как религии.

Специфика исламизмологического подхода к исследованию идеологий. Власть описывает идеологию с точки зрения целей исламистов (возможных политических последствий), а не с точки зрения политических ценностей. Так, Д.Б.Малышева пишет: «Если суммировать тот политический идеал, к которому стремятся религиозные радикалы, как в «мусульманском мире», так, положим, и в христианской среде, то его в само упрощенном виде можно свести к следующему: монолитное унитарное государство, возглавляемое либо партией, либо авторитарным лидером; отличное от западной плюралистической модели бесклассовое общество социальной справедливости; лик видация эксплуатации человека человеком; использование любых средств, включая и насильственные, для поддержания в обществе подобного правопо рядка. Как очевидно, в такой модели «идеального государства» в равной мере просматривается влияние идей религиозного социализма, утопических кон цепций, а также крайне левых (ленинских, маоистских) и крайне правых (на ционал-социалистических) доктрин». На тех же позициях стоит и

И.П.Добаев: «единого представления, - пишет он, - о характере формирования законодательной и исполнительной властей на исламских принципах среди идеологов мусульманского радикализма нет.249

Конструирование единой интеллектуальной линии исламистской идеологии в рамках исламизмологии проблематично. Дело не в невозможности описания различных идеологических доктрин, но в описании их как версий исламистской идеологии. В работах, которые можно отнести к гипотетической исламизмологии исследователи усматривают наличие единого интеллектуального ядра, уникальность исламистской риторики, делают акцент на этой уникальности. Используются и некорректные приемы: выведение исламистской идеологии из ислама, из учения аль-Ваххаба, из работ модернистов (М.Абдо, Д.Афгани, Р.Рида) из неуспеха светских идеологий. Данные варианты могут означать лишь одно — произвольность и многовариантность решения этого вопроса.

Делая акцент на исламской или антизападной составляющей - мы также уходим в сторону. Так, Льюис в работе Crisis of Islam сконцентрировал внимание на антиамериканизме Кутба и Хомейни. Мы рассмотрим данных авторов под другим углом зрения. Более того, т.н. конкретные версии гипотетического исламизма свидетельствуют о том, что они являются ответом на самые разные проблемы, в их основании лежат разные политические взгляды: от радикальных левых до махрового этатизма, от неприятия национальной идентичности до «умеренной позиции» (т.е. фактического согласия) по этому вопросу. Еще одна ошибка исламизмологии - представление о рациональности, т.е. истолкование идеологии исходя из ее нынешних последствий. Следует подчеркнуть, что С.Кутб не ставил целью появления маргинального терроризма и экстремизма250, а идеи Хомейни претерпели эволюцию от критических до апологетических.

Как пишет Грэхем Фуллер, исламизм стал фактически двигателем и словарем основного политического дискурса по всему исламскому миру. Ни ислам, ни исламизм не говорят много о конкретных государственных институтах, и практически никто точно не знает, как должно выглядеть современное исламское государство... Исламисты сегодня используют исламские идеалы в качестве основания для критики, нападения и даже для попыток свергнуть то, что они воспринимают как авторитарные, продажные, некомпетентные и нелегитимные режимы. Ни одна другая идеология в мусульманском мире не сравнится по влиянию с ней. Региональные националистические партии слабы и дискредитированы, да и сам национализм был поглощен исламизмом; левые - маргинализованы и рассеяны; либеральные демократы даже не могут даже собрать достаточное количество сторонников, чтобы организовать де-монстрацию к какой-либо мусульманской столице.

В вымышленном мире фундаменталистов исламу угрожают с двух сторон - извне и изнутри. Внешние враги многочисленны и могущественны, они включают империалистов, именуемых иногда крестоносцами, их союзников - миссионеров, их марионеток - сионистов, их соперников — коммунистов. В некоторых, в том числе и фундаменталистских, кругах, испытавших влияние европейских идеологий, эти роли могут быть взаимозаменяемыми. Но внутренний враг и отвратительнее, и страшнее. Внутренние враги политически неоднородны: в их числе такие разные фигуры, как король Фарук и президент Насер в Египте, шах и его либеральные и социалистические оппоненты в Иране, Хафез Асад в Сирии и Саддам Хуссейн в Ираке. Общее между ними то, что все они - сторонники модернизации, т.е., в глазах ревнителей исламского возрождения, неоязычники, чья цель - ослабить и уничтожить исламские нормы, законы и ценности, заменив их языческими, воспринятыми с Запада, и тем десакрализовать, деисламизировать, словом, вестернизировать исламское государство, созданное божественным провидением и божественным провидением управляемое. А предшественником их на пути злодейства, первым, кто замыслил упразднить халифат, отменить священный закон и лишить его признанных поборников многовековых полномочий в законодательстве и юриспруденции, культуре и образовании, был Мустафа Кемаль, Ататюрк.252

Чьи работы составляют интеллектуальное ядро исламизма? Вот, что пишут по этому поводу известные американские исследователи. Роксан Юбен относит к выдающимся теоретикам современного суннитского фундаментализма Маулану Маудуди и Сейида Кутба. Муктедар Хан считает С.Кутба одним из главных архитекторов и стратегов современного исламского возрождения. Вместе с Маудуди и Хомейни, Кутб придал остроту тем идеям и тому мировоззрению, которое мобилизует и двигает миллионы мусульман в мире.254 Аугустус Ричард Нортон пишет о том, что С.Кутб был вдохновлен работами позднего Мауланы Маудуди.255