Содержание к диссертации
Введение
1. О возможности прескриптивного анализа художественного перевода 15
1.1. Взаимовлияние между литературным творчеством, общественным признанием литературного произведения и наукой о литературе 15
1.2. Переводное произведение в системе принимающей литературы 23
Вывод 30
2. Когнитивно-исторические обстоятельства переводческой традиции алыптых-нымаха 33
2.1. Развитие хакасской фольклористики как теоретической базы переводческой традиции алыптых-нымаха 33
2.2. Алыптых-нымах в контексте идеологической неоднозначности дого-сударственного эпоса 39
2.3. Традиционное бытование алыптых-нымаха 43
2.4. Вхождение алыптых-нымаха в национальную литературу 46
2.5. Когнитивные условия переводов алыптых-нымаха в сопоставлении . 51
2.6. Функционирование переводов алыптых-нымаха в сопоставлении . 59
Вывод 64
3. Отражение жанра алыптых-нымаха в общих особенностях переводческих интерпретаций 68
3.1. Ожидаемые стилистические признаки художественного перевода алыптых-нымаха 68
3.2. Пространство-время алыптых-нымаха в художественном переводе . 74
3.3. Система персонажей алыптых-нымаха в художественном переводе . 82
3.4. Идеологическая основа алыптых-нымаха в художественном переводе 90
3.5. Стилистическое сходство переводческих интерпретаций алыптых-нымаха 98
Вывод 106
4. Особенности переводческих интерпретаций алыптых-нымаха, противоречащие жанру оригиналов 109
4.1. Лексико-стилистические явления, затрудняющие пафос алыптых-нымаха в русскоязычном переводе 109
4.2. Лексико-стилистические явления, искажающие национально-историческую специфику алыптых-нымаха в русскоязычном переводе. 114
Вывод 121
Заключение 126
Список используемой литературы 136
- Взаимовлияние между литературным творчеством, общественным признанием литературного произведения и наукой о литературе
- Развитие хакасской фольклористики как теоретической базы переводческой традиции алыптых-нымаха
- Ожидаемые стилистические признаки художественного перевода алыптых-нымаха
- Лексико-стилистические явления, затрудняющие пафос алыптых-нымаха в русскоязычном переводе
Введение к работе
Социальную миссию художественного перевода усматривают, прежде всего, в позитивном влиянии на климат межнациональных отношений и объясняют, как правило, этнографической спецификой его познавательного значения. В пример приведем слова известного литовского поэта советского периода Эду-ардаса Межелайтиса: «Литература - это важный способ международного общения. Книга сближает народы, лучше знакомит их друг с другом. Книги - лучшие учебники истории и географии. В них находишь все: и своеобразие национального мышления, и характеры их, и быт, и пейзаж» [Межелайтис, 1986. С.7]. Вместе с тем познавательное значение переводных - как вообще литературных - произведений не реализуется обособленно от их эстетического (первоочередного с индивидуальной позиции читателя) и воспитательного (наиболее важного с общественной точки зрения) потенциала. Не случайно переводная литература, отражая этнокультурное разнообразие мира, составляет заметную долю в библиотечном фонде практически каждой национальной культуры.
Исторически обусловленная особенность русскоязычного переводческого процесса - внимание к вербальному искусству народов, соседствующих с русским в пределах общего отечества. Характерный образец такого внимания представлен наблюдаемой с середины прошлого века переводческой традицией алыптых-нымаха (жанр богатырских сказаний в хакасском фольклоре), которой посвящено настоящее исследование. Текущий результат данной переводческой традиции - это 10 переводных произведений, составляющих в целом около 30 тысяч стихотворных строк. В разное время к хакасским сказаниям обращались девять переводчиков, заметно отличающихся друг от друга признанием и объемом оригинального творчества. Например, известный российский писатель Владимир Солоухин и нынешняя студентка Литературного института им. A.M. Горького Анна Гуркова. Учитывая устойчивость практического интереса рус-
скоязычных литераторов к алыптых-нымаху, автор настоящей работы полагает, что по отношению к истории и дальнейшему развитию межэтнических культурных взаимосвязей на территории Сибири будет целесообразным проследить генезис этой переводческой ірадиции, оценить общий результат, сопоставить индивидуальные достижения и выработать определенные рекомендации для последующего поколения переводчиков.
С позиции социальной актуальности названная целевая установка предопределена тем, что хакасский народ воспринимает алыптых-нымах, судя по высказыванию авторитетного специалиста по хакасскому фольклору В.Е. Майно-гашевой, как «бесценное культурное наследие» [Майногашева, 1997. С. 12]. При этом в рамках социолингвистики хакасский язык относится к миноритарным, то есть функционально ограниченным и не распространенным за пределами этнического носителя [Боргоякова, 2001. С. 3-4]. В то же время свободное владение русским языком - тотальное явление среди хакасов. Хакасия - это полиэтнический регион с преобладанием русского населения и широким расселением коренного этноса вне мест компактного проживания. Таким образом, межнациональные контакты на русском языке — фактический норматив повседневной жизни в республике. С точки зрения исследователя подобная этнодемографиче-ская и этнолингвистическая ситуация оправдывает самые жесткие критерии не только качества художественного перевода, но и объективности его оценки. Здесь имеются в виду аналитические принципы, которые, как того требуют прикладные задачи переводоведепия, «исключали бы или сводили бы до минимума субъективный произвол переводчика и субъективность суждений критика и ссылки на "интуицию" как на оправдание этого произвола» [Федоров, 2002. С. 22]. Однако с принятием данного долженствования анализу художественного перевода препятствует проблема методологического характера.
Безотносительно функционально-стилевой разновидности текста качество перевода безоговорочно понимается в проекции согласованности с оригиналом и традиционно оценивается в категории точности, а основным исследовательским инструментом переводоведения является сопоставительный анализ пере-
6 водного и оригинального текстов. Вместе с тем сегодня признано, что абсолютное тождество между переводом и оригиналом недостижимо, поскольку грамматическая структура и система выражаемых понятий в каждом языке имеет свои особенности. Изучение накопленного опыта межъязыковой коммуникации позволяет выявить в соотношении этих особенностей определенные закономерности - вероятностные по природе, как подчеркивает А.Д. Швейцер. Тем не менее, их знание помогает последующей переводческой работе. В этой связи ведущая роль в переводоведении, междисциплинарность которого, по сути, не отрицается, принадлежит лингвистической теории перевода, характеризуемой, в частности В.Н. Комисаровым, как дескриптивная, то есть описательная наука. Параллельно отмечается, что «на основе описания лингвистического механизма перевода оказывается возможным сформулировать некоторые нормативные (прескриптивные) рекомендации, принципы и правила, методы и приемы перевода, следуя которым переводчик может более успешно решать стоящие перед ним задачи» [Комиссаров, 1990. С. 36].
В естественнонаучной сфере рекомендационный характер или, иначе, прикладное значение ученого труда обеспечивается выяснением объективных причин, породивших исследуемый феномен. Прескриптивный анализ предполагает существование общей гипотезы, объясняющей, почему вообще происходят события некого объектного ряда, что позволяет выдвинуть проверяемое практическим путем частное предположение-умозрительную модель или прогноз какого-либо конкретного события того же объектного ряда. При этом практический опыт (эксперимент или наблюдение за естественным процессом) служит доказательством своих же теоретических предпосылок. Особенность исследовательского объекта лингвистики - в опосредованном через самого человека отношении к реальному миру. Вопрос о возможности в данной области познания прескриптивных методик обычно ставится в плоскости отношения науки о языке к дисциплинам, изучающим впеязыковую действительность. Например, А.Ф. Лосев, рассуждая о пределах применимости математики в языкознании, ссылался на так называемые теоремы неполноты австрийского логика и мате-
матика Курта Геделя, согласно которым, «невозможно доказать непротиворечивость формальной системы средствами самой системы» [Лосев, 1983. С. 8]. С другой стороны В.И. Абаев, высказываясь против ограниченности традиционной языковедческой телеологии, утверждал: «Тезис Соссюра "язык надо изучать в себе и для себя" применим юлько к описательному, но не к объяснительному языкознанию. Язык сам себя описывает, но он сам себя не объясняет. Чтобы его объяснить, надо выйти за его пределы» [Абаев, 1986. С. 311.
Если взаимозависимость между грамматической структурой и понятийной системой языка есть результат одной лишь практической традиции его этнического носителя, то «объяснительная» лингвистика перевода - явление маловероятное. Между тем сопоставительно-языковедческая методология переводове-дения апробирована временем и в целом подтверждается со стороны объективной реальности. Как пример вспомним о развитии национальных производств вследствие коммуникативных процессов в научно-технической сфере, где отмечаемое А.Д. Швейцером совпадение реакций «иноязычного получателя» и «получателя сообщения на исходном языке» приобретает форму очевидного и статистически выраженного факта. Однако подобная возможность оіраничена областью информационно-пракіического использования языка. Типологическое обособление произведений художественной литературы проводится, поскольку «основной функцией этих текстов является не информация, объединяющая все функционально-стилевые разновидности текстов литературного языка, а эстетическое воздействие на читателей (или слушателей)» [Салодуб, 2005. С. 19]. Отсюда качество художественного перевода зависит от его точности еще и в эстетическом плане, когда претензии к переводчику моїут предъявляться в случаях и «ухудшения», и «улучшения» оригинала. В частности, В.Г. Белинский считал, что хчдожесгвенный перевод должен «верно» передавать недосіатки оригинала, если, они, разумеется, в оригинале есть. Но тогда на критическое суждение о художественном переводе, опирающееся на сопоставление с оригиналом, влияет не только индивидуальный уровень билингвизма, но и личные эстетические вкусы самого субъекта сопоставления.
При известных попытках литературоведческого решения обозначенная дилемма усугублялась еще и по терминологическим причинам. Ю.И. Минералов, обобщая терминологическую специфику особенно активной в советское время дискуссии о художественном переводе, находил «вряд ли удовлетворительным» положение, «когда научной теории сплошь и рядом приходится прибегать к весьма условно понимаемым метафорам ("дух" оригинала, "верность духу" оригинала)» [Минералов, 1986. С. 158]. Впоследствии литературоведы, сопоставляя перевод и оригинал, стали оговаривать дескриптивные границы своего исследования. Так, М.Л. Гаспаров, замечая, что Маршак в переводе сонетов Шекспира необоснованно прибегает к эмоциональной лексике романтической поэзии пушкинского времени, отрицал оценочный характер этого, по его же словам, «интуитивного ощущения» и подчеркивал: «Меньше всего мы бы хотели, чтобы создалось впечатление, будто цель этой статьи — осудить переводы Маршака. Победителей не судят; а Маршак был бесспорным победителем - победителем в двойной борьбе всякого переводчика: с заданием оригинала и с возможностями своего языка и литературной традиции. Таков приговор читателей и критики, и обжалованию он пока не подлежит» [Гаспаров, 2001. С. 406].
Между тем общественное признание, а, следовательно, и функционирование художественного перевода не может находиться в непосредственной зависимости от его точности, поскольку к переводному произведению обращается аудитория, в массе не владеющая языком оригинала. Помимо этого, в широко распространенной ситуации художественного перевода через подстрочник исключена - по умолчанию - творческая стратегия, построенная на прямом впечатлении от оригинала и учитывающая на фоне этого впечатления предшествующий переводческий опыт.
В настоящем исследовании художественный перевод рассматривается, невзирая на его вторичность по отношению к оригиналу, прежде всего, как явление вербального искусства принимающей культуры. Одновременно исследователь принимает во внимание, что принимающая культура способна формировать в дисциплинарных рамках истории соответствующей иноязычной литера-
туры заочное, сугубо теоретическое представление об оригинале, которое в наиболее абстрактном виде индуцируется неизменно сопровождающим переводное произведение указанием на жанр и национально-исторические координаты иноязычного подлинника.
Исследователь допускает, что историческая динамика научной трактовки иноязычного произведения или, в общем случае, группового исторического явления определенной национальной литературы способна одинаково отражаться на дифференциации ряда соответствующих переводов - как по специфике функционирования, так и по стилистическим особенностям. В силу вероятностной природы вербального искусства, в том числе художественного перевода подобное совпадение не обязательно, но не исключено. В случае же его обнаружения, сопоставление индивидуальных заслуг в рамках одной переводческой традиции должно учитывать, что ее субъекты находились не в равных обстоятельствах в плане когнитивного (связанного с познавательно-образовательным процессом) потенциала принимающей культуры в определенный исторический момент. В свою очередь обоснование нежелательных стилистических особенностей перевода сможет: во-первых, отталкиваться от того, что эти особенности противоречат отдельным тезам позднейшей литературоведческой интерпретации оригинала; во-вторых - подтверждаться повышенной частотностью в наименее функциональных переводах и наоборот. С этой же позиции присутствие в уже функционирующих переводах сходных стилистических особенностей, аналогичных свойствам общего оригинала, диктует их желательность и в будущих результатах той же переводческой традиции.
Таким образом исследователь художественного перевода получает возможность исходить в своих текстологических выводах из независимого стороннего суждения и подтверждать эти выводы корреляцией к реальным фактам: сначала - из истории науки о литературе, а затем - социологии, пользуясь выражением М.Л. Гаспарова, «литературного потребления».
Теоретическую базу озвученной здесь гипотезы и методологическую -собственно исследования составили: концепция М.М. Бахтина об активно-
ответной роли реципиента в речетворчестве; учение Л.С. Выготского о неосознаваемой природе и социальном характере эстетической реакции; предложенный Д.С. Лихачевым принцип историзма в изучении единства содержания и формы литературного произведения; релятивистские взгляды на типологию вербального искусства, высказанные, в частности, Ю.Н. Тыняновым и Т.Н. Поспеловым, согласно которым под жанром понимается сопоставительная и зависимая от исторических пределов сопоставляемых объектов классификационная категория; данное Л.В. Чернец представление о функционировании литературного произведения как об отражении обращенного на него и изменяющегося в историческом времени общественного внимания; реализуемый в работах В.Н. Баевского принцип статистического подхода к анализу художественного текста; идея М.Л. Гаспарова о включении переводной литературы в объектное поле истории принимающей литературы. В переводоведческом аспекте предлагаемая методология сводится к понятию фонового знания. Причем современные переводоведы, например, Ю.П. Салодуб, требуют от субъекта художественного перевода как можно более полного объема фонового знания. При этом еще А.В. Федоров замечал, что фоновое знание способно накапливаться в историческом времени. Кроме того, и А.В. Федоров, и И.А. Кашкин, а сегодня В.Н. Комиссаров замечает, что переводы и оригинальная литература принимающей культуры составляют единую художественную систему. Кроме того, исследователь принимал во внимание общие рассуждения о задачах и методах переводческого труда, высказанные разными переводчиками.
По отношению к исследуемым художественным переводам функцию формирования заочного представления об оригинале выполняет хакасская фольклористика - единственный для российской аудитории научный источник сведений, то есть фонового знания об алыптых-нымахе. В этой связи историографическая часть настоящего исследования опирается на труды ведущих специалистов по устному народному творчеству хакасов (В.Е. Майногашевой, М.А. Ун-гвицкой, П.А. Троякова), суждения авторитетных российских теоретиков фольклора (А.Н. Веселовского, В.Я. Проппа, В.М. Жирмунского и др.), а также
II высказывания об алыптых-пымахе, принадлежащие самим переводчикам.
Предмет исследования: отношение переводческой традиции алыптых-нымаха к исторической динамике формирующегося в русскоязычном культурном пространстве заочного представления о жанре хакасских богатырских сказаний.
Задача: рассмотреть переводческую традицию алыптых-нымаха в контексте развития и признания хакасской фольклористики и проверить, тем самым, гипотезу, положенную в методологическую основу исследования. Решение вышеназванной задачи предполагает поэтапное осуществление следующих операций:
сопоставить по отношению к развитию хакасской фольклористики осуществление и функционирование художественных переводов алыптых-нымаха;
на фоне уже заданного хакасской фольклористикой типологического отношения алыптых-нымаха к русскому фольклору выявить комплекс устойчивых на протяжении всей переводческой традиции групповых особенностей исследуемых переводов;
исходя из той же фольклористической интерпретации алыптых-нымаха, обосновать нежелательность определенных стилистических особенностей исследуемых переводов;
сопоставить дифференциацию исследуемой группы переводов по специфике функционирования с дифференциацией этой же группы по частотности нежелательных стилистических особенностей.
Положения, выносимые на защиту:
в пределах жанрового сходства исследуемых переводов их стилистические особенности соответствуют тому, как хакасская фольклористика соотносит алыптых-нымах и ближайший к нему жанр русского фольклора;
наиболее функциональные переводы характеризуются сниженной частотностью стилистических особенностей, противоречащих фольклористической интерпретации алыптых-нымаха;
переводы со сниженной частотностью стилистических особенностей,
противоречащих фольклористической интерпретации алыптых-нымаха, осуществлялись в более благоприятных — в контексте современного фольклористического знания об алыптых-нымахе - обстоятельствах, что постфактум позволяет признать практическую зависимость исследуемой переводческой традиции от фольклористической интерпретации алыптых-нымаха или, в обратной трактовке, стилеобразующую функцию хакасской фольклористики по отношению к художественному переводу алыптых-нымаха.
Научная новизна работы: в* области истории художественного перевода — во впервые проводимом исследовании переводческой традиции хакасских сказаний; по отношению к теории перевода - в опыте нетрадиционного дисциплинарного подхода к анализу художественного перевода. Теоретическое значение - в обосновании методологического потенциала литературоведения при исследовании художественного перевода. Практическое - в апробировании метода, обеспечивающего прескриптивный анализ художественного перевода. Прикладная значимость утверждается в связи с применимостью полученных текстологических выводов в практике художественного перевода алыптых-нымаха.
Структура исследования: введение, четыре главы, заключение, библиография и приложения.
Во введении: называется объект и тема исследования; обозначается комплекс целей, обеспечивающий социальную и научную актуальность темы; раскрывается методологическая проблема, связанная с традиционным по отношению к телеологии исследования дисциплинарным подходом; излагается гипотеза, обусловившая дисциплинарную специфику применяемой методологии; с учетом непосредственного объекта формулируется предмет, общая и частные задачи исследования; перечисляются выносимые на защиту положения; указывается научная и практическая ценность работы.
Первую главу занимает обоснование теоретико-методологической базы. Сначала представлено, как, согласно известным теориям, объективируется взаимовлияние между оригинальным литературным творчеством, наукой о ли-
тературе и общественной реакцией па литературное произведение (1.1). В свете полученных выводов моделируется ситуация художественного перевода (1.2).
Во второй главе определяются когнитивные факторы, воздействующие на исследуемую переводческую традицию. Прежде всего проводится периодизация хакасской фольклористики как теоретической базы художественного перевода алыптых-нымаха (2.1). В следующих параграфах обосновывается возможность взгляда, противоречащего хакасской фольклористике по искусствоведческой оценке алыптых-нымаха (2.2), описывается традиционное бытование жанра оригиналов (2.3) и его функционирование уже в виде литературно-художественного издания (2.4). С учетом исторической и этногеографической ограниченности когнитивных факторов, влияющих на заочное представление об альштых-нымахе, сравниваются условия, в которых осуществлялись каждый из переводов (2.5). В завершение сопоставляются особенности функционирования исследуемых переводов в русскоязычной аудитории Хакасии (2.6).
Третья глава посвящена жанровой модели переводного алыптых-нымаха. В первую очередь, исходя из фольклористической интерпретации, дается обоснование желательному стилистическому нормативу художественных переводов хакасских сказаний (3.1). На этом фоне выявляются общие для исследуемых текстов особенности хронотопа - как действительного в художественном мире алыптых-нымаха отношения пространства-времени и, одновременно, как стилистически унифицированные описания данного отношения (3.2). Аналогично описывается система персонажей (3.3). Исходя из причинно-следственной взаимозависимости действий персонажей, выявляется общность идейного содержания исследуемых текстов (3.4). На следующем этапе стилистическое сходство переводческих интерпретаций алыптых-нымаха демонстрируется безотносительно содержательного аспекта (3.5).
В четвертой главе прослеживается, как различается лексика переводов в рамках лексико-стилистических категорий, противоречащих научной интерпретации жанра оригиналов. Учитывая положения хакасской фольклористики, обосновывается нежелательность в переводах алыптых-нымаха стилистически
сниженной лексики, а затем рассматривается, как часто данная лексико-стилистическая категория используются в конкретных переводах (4.1). В следующем параграфе аналогично обосновывается и рассматривается присутствие в исследуемых текстах терминов и понятий, несовместимых с когнитивным пространством создателя жанра оригинала, а так же использование иноязычных заимствований (4.2).
Обобщающие выводы исследования приводятся в заключении.
В приложении содержится: дополнительный историографический материал (расшифровки диктофонных записей) и таблицы, наглядно отражающие некоторые стилистические особенности исследуемых переводов.
Основные идеи, определившие методологию исследования, его общие и промежуточные результаты озвучивались на международных, всероссийских и региональных научных конференциях - «Актуальные проблемы изучения языка и литературы» (Абакан: 2002, 2003, 2004 гг.); «Слово, высказывание, текст в когнитивном, прагматическом и культурологическом аспектах» (Челябинск: 2003 г.); «Тюркоязычные литературы народов Сибири: проблемы художественного перевода» (Барнаул: 2004 г.); «Развитие языков и культур коренных народов Сибири в условиях изменяющейся России» (Абакан: 2005 г.). По теме исследования вышло 15 публикаций, в том числе в научных изданиях, рекомендуемых ВАК («Вестник Томского государственного университета», «Вестник Бурятского государственного университета»), а так же в зарегистрированном согласно требованиям ВАК Интернет-журнале Московского государственного университета культуры и искусств «Культура & общество».
Взаимовлияние между литературным творчеством, общественным признанием литературного произведения и наукой о литературе
В свете концепции М.М. Бахтина об активно-ответной роли реципиента в речетворчестве рассмотрим, как осуществляется практическая взаимозависимость между литературным творчеством, читательским вниманием к литературному произведению и наукой о вербальном искусстве. За отправную точку размышлений примем, что со стороны реципиента «всякое реальное целостное понимание активно-ответно», в свою очередь «сам говорящий установлен именно на такое активно-ответное понимание» [Бахтин, 1997. С. 170]. Другими словами, если «слушатель» реагирует - в проявлении эмоций, речевом и/или практическом действии - в соответствии с ожиданиями «говорящего», то взаимопонимание достигнуто, а само высказывание физической - обращенной в материальный мир - стороной отвечает собственному коммуникативному предназначению. Вместе с тем, отметим, что несостоявшийся коммуникативный акт не соотносим напрямую с текстологическими свойствами высказывания, поскольку ситуация может быть вызвана субъективными факторами как со стороны «говорящего», так и «слушателя».
В отличие от устного и персонально адресованного высказывания литературное произведение ориентировано именно на читателя. Причем не на определенную личность, а на аудиторию, не ограниченную - от момента обнародования произведения - ни в социальном пространстве, ни в историческом времени. Индивидуальное обращение к художественной книге обусловлено, помимо случаев с литературоведческой прагматикой, присущей человеку вообще по 16 требностью в эмоционально-эстетическом впечатлении {эстетической реакции - в терминологии Л.С. Выготского). Одновременно чтение художественной литературы поддерживается со стороны государства учреждением народной библиотеки, а часть литературно-исторического наследия входит в программы общеобразовательной школы. Это объясняется исключительной социальной значимостью вербального искусства, которое «целенаправленно создает летопись исторической жизни нации, продуцирует и оформляет идеологию, осуществляет феноменальный разговор с предками, современниками и потомками» [Федотов, 2003. Ч. 1.С. 23]. В свою очередь литературоведение есть общественная форма осознания эстетической, познавательной, воспитательной и других функций литературы. Однако, если «ближайшие причины художественного эффекта скрыты в бессознательном» [Выготский, 2001. С. 226], то эстетическая реакция индивидуума не зависит ни от возможности ее рационального обоснования, ни от принципиального признания познавательного и воспитательного значения литературы. Скорее наоборот: эмоционально-эстетическое впечатление от прочитанного первично по отношению к любой осознаваемой, в том числе научной интерпретации художественного текста.
Представляя феномен психики, индивидуальная эстетическая реакция скрыта, за редким исключением, от стороннего наблюдателя. Еще более затруднительно выявить познавательную и воспитательную эффективность произведения по отношению к конкретному читателю. Вместе с тем социологический аспект чтения вполне досі у пен наблюдению. Массовая читательская востребованность произведения объективируется в явлении функционирования, которое характеризуется статистическими показателями (объем тиража, количество переизданий, библиотечных запросов, читательских отзывов и так далее). С другой стороны - различается прагматикой текста в каждом отдельном случае обращения читателя к художественной книге, что отражается, согласно Л.В. Чернец, в существовании четырех форм понятийной интерпретации (собственно читательская, критическая, литературоведческая, писательская). Самостоятельно выделим еще один вид прагматической специфики литературы — учебно-литературоведческий, зафиксированные результаты которого (например, в школьном сочинении) - в силу обязательной вторичности — не имеют практического смысла для литературоведения. Однако официально обусловленная необходимость «ученического» прочтения сама собой есть результат функционирования произведения среди нескольких читательских поколений и во всех прочих формах понятийной интерпретации. То есть, сам факт включения в образовательную программу знаменует наивысший, какой только возможен для любого произведения, пик общественного внимания.
Между тем произвольные читательские предпочтения зависят от индивидуального эстетического вкуса, а справедливость стороннего, в том числе литературоведческого суждения признается или отвергается на основании личного читательского опыта. Более того, расширение исследовательского поля истории литературы и углубление знания об уже описанных феноменах происходит в конечном итоге за счет индивидуального понимания произведения. На этом основании согласимся, что «разные прочтения художественного произведения естественны и закономерны» [Чернец, 1995. С. 4]. Но отсюда не следует, что каждая читательская интерпретация одного и того же произведения абсолютно уникальна. Напротив, высокая вероятность некого канонического - хотя бы на определенный исторический момент - суждения о произведении вызвана тем, что «в самом интимном, личном движении мысли, чувства и т.п. психика отдельного лица все же социальна и социально обусловлена» [Выготский, 2001. С. 174]. Причем литературоведение, представляя аналитический инструмент общественного сознания, является фактором, препятствующим разнообразию индивидуальных прочтений произведения. Так, в своем общеобразовательном статусе история литературы неизбежно организует восприятие вербального искусства в отношении к развитию общества — в соответствии с утверждаемым Д.С. Лихачевым принципом историзма.
В этой связи приведем высказывание Л.Я. Гинзбург: «Итак, в искусстве нет восприятия внеисторического, но историзм может быть непроясненным, неосознаваемым или «замалчиваемым» в силу определенной исследовательской установки. Читатель же всегда делает поправку на историю. Любой читатель Пушкина или зритель шекспировской трагедии, даже самый неподготовленный, при самых смутных исторических представлениях, — знает все же, что воспринимаемое им совершается в другую эпоху, живущую по другим социальным законам. И что слова тут другие» [Гинзбург, 1974. С. 17].
Одновременно, система традиционных литературоведческих категорий есть единственный понятийно-терминологический аппарат, обеспечивающий унифицированное обоснование эмоционально-эстетического эффекта чтения — безотносительно его оценочного знака.
На своих эмоциональных максимумах названный эффект различается в общеизвестных категориях пафоса (например: героический или лирический, трагический или комический). В то же время сегодня эмоционально-эстетическое разнообразие всего литературно-исторического наследия человечества вряд ли сопоставимо с любым, заведомо ограниченным множеством терминов. Тем не менее, предмет художественного чтения упорядочивается представлением «о динамической, исторически изменяющейся системе жанров, ассоциирующихся в виды и роды» [Федотов, 2003. 4.2. С. 144]. Таким образом, жанр, уже представленный нации как уникальное историческое явление родной литературы, есть группа произведений, созданных в определенных исторических пределах и в определенной степени совпадающих по содержанию и по форме. В силу этого совпадения и в той же степени эти произведения неизбежно - на фоне прочих известных читателю компонентов жанровой системы и в любом индивидуальном восприятии - сходны по эмоционально-эстетической специфике. В плане содержания историческое событие жанра и, тем самым, справедливость его теоретического описания подтверждается сопоставлением соответствующих произведений по уже заданной общности темы, идеи, художественного мира и так далее.
Развитие хакасской фольклористики как теоретической базы переводческой традиции алыптых-нымаха
Первые контакты русских с тюркоязычными этническими группами, позднее образовавшими хакасский народ, история относит к периоду так называемого в летописных сводах Сибирского взятия, завершившегося завоеванием Кучумского ханства в 1598 году. «Киргизы» (тогда применяемое ко всему народу название главенствующего, по Л.Р. Кызласову, хакасского рода) впервые официально упомянуты в грамоте царя Бориса Годунова от 20 января 1604 года [История Хакасии, 1993. С. 135]. Внимание ученых к языку и фольклору хакасов, как и других сибирских этносов, наблюдается с первой четверти XVIII века в связи с экспедициями, организованными Российской Академией Наук. Становление хакасской фольклористики подробно освещено»в работах В.Е. Майно-гашевой, М.А. Унгвицкой и других специалистов по хакасскому фольклору. Остановимся на данных, относящихся к изучению алыптых-нымаха.
Примечательно, что в соответствии с буквальным переводом словосочетания «алыптыг нымах» (повествование о богатырях) первые исследователи терминологически определяли алыптых-нымах как и былину - богатырское или героическое поэма или сказание. Открывателем жанра признан ученый М. Ка-стрен: «В 1847 г. он записал прозой десять героических сказаний среди койба-лов - одного из этих (хакасских — Н.А.) племен. Тексты трех сказаний Кастрен передал на койбальском диалекте в коротком прозаическом изложении, осталь-ные семь изложил в переводе на немецкий1» [Унгвицкая, 1972. С. 20].
Вслед за М. Кастреном упоминается сибирский писатель В. Титов: «Богатырские поэмы "ученый-любитель", как называл его Н.Ф. Катанов, записал на Уйбате (местность в Усть-Абаканском районе Хакасской автономной области1) от старого певца Сюрея. Собиратель опубликовал три текста, снабдив их предисловием и комментариями". Позднее в "Этнографическом сборнике", издававшемся Императорским Русским Географическим обществом (вып. IV. СПб., 1858), В. Титов под тем же названием вторично издал свои тексты, прибавив к ним еще два произведения в переводе» [Унгвицкая, 1972. С. 20].
М.А. Унгвицкая и В.Е. Майногашева находят переводы Титова «весьма приблизительными», но наряду с этим отмечают объективные причины их недостаточного качества: «При отсутствии в то время письменности у хакасов и каких-либо научных рекомендаций по фонетической записи "татарский писарь" - помощник, записывающий тексты по просьбе Титова на языке певца, не смог передать более или менее точно содержание поэм» [Унгвицкая, 1972. С. 20]. Одновременно в заслугу Титову ставится признание художественной ценности сказаний, а так же попытка выделить их в отдельный жанр, исполняемый с музыкальным сопровождением.
Первый из художественных переводов хакасских богатырских сказаний осуществлен на немецком языке: «Известная заслуга в популяризации хакасского эпоса принадлежит А.Шифнеру, который в 1859 году издал отдельной книгой в немецком поэтическом переводе сказания, записанные М. Кастреном и В.Титовым3» [Трояков, 1991. С. 9]. М.А. Унгвицкая дала критическую оценку данным переводам. В частности, она отметила, что переводчик использовал несоответствующий ритмической организации оригиналов и характерный для финского эпоса «Калевала» и «Песни о Гайавате» Лонгфелло четырехстопный хорей [Унгвицкая, № 578. С. 4]. Но за данным исключением первые переводчики алыптых-нымахов преследовали исключительно научные цели. Однако в этот период не существовало практической возможности не только художественного, но и полноценного научного перевода, поскольку еще не были разработаны принципы записи оригиналов - как хакасских текстов вообще.
Академическую транскрипцию- звуков тюркских наречий разработал и впервые применил В.В. Радлов: «В 1863-1864 гг. ученый записал девятнадцать богатырских поэм от представителей всех хакасских племен: сагайцев, койба-лов, качинцев, шорцев и кызыльцев и в 1868 г. издал их1. В.В. Радлов не оставил ни названий улусов, ни имен тех сказителей, с которыми работал. Но он первый из ученых записал большое количество хакасских алыптыг нымахов на языке их творцов с сохранением художественно-поэтических и стихотворных особенностей. Качественность его записей во многом решена разработанной им академической транскрипцией звуков тюркских наречий» [Унгвицкая, 1972. С. 21]. Кроме того, В.В. Радлов осуществил перевод собранных им текстов хакасских сказаний о богатырях-алыпах на немецкий язык".
Последователем В.В. Радлова и активным исследователем хакасского фольклора был первый ученый-хакас Н.Ф. Катанов: «Собственные записи ученого в области этого жанра (алыптых-нымаха — Н.А.) ограничиваются тремя произведениями, вошедшими в девятый том «Образцов народной литературы тюркских племен Южной Сибири и Джунгарской степи», изданный В.В. Рад-ловым (СПб, 1907). Н.Ф. Катанов проделал значительную работу по переводу хакасских эпических произведений на русский язык . Кроме переводов и их публикаций, Н.Ф. Катанов посвятил богатырским поэмам родного народа небольшую обзорную работу "Замечания о богатырских поэмах минусинских тюрков" (СПб, 1885), где выдвинул тезис о самобытности героического эпоса хакасских племен» [Унгвицкая, 1972. С. 23].
Деятельность первых исследователей сформировала базу для развития хакасской фольклористики советского периода. В то время, по-видимому, внимание к национальному фольклору было обязано своими масштабами политическим установкам на отбор «лучших, демократических и даже пусть неразвитых, но имевшихся социалистических элементов в эстетическом опыте прошлого» [Майногашева, 1982. С. 60]. Демократическое содержание устного народного творчества признавалось априори, и перед национальными литературами официально ставилась задача усвоения фольклорного опыта. Так, М. Горький призывал в заключительной речи на I Всесоюзном съезде писателей: «Собирайте ваш фольклор, учитесь на нем; обрабатывайте его» [Горький, 1961. С.452].
По сообщению М.А. Унгвицкой и В.Е. Майногашевой в 30-е годы прошлого столетия собиранием хакасского фольклора занималась ленинградский этнограф, лингвист и фольклорист Н.П. Дыренкова, а также работник Хакасского книжного издательства А.К. Манаргин. С образованием в 1944 году Хакасского научно-исследовательского института языка, литературы и истории сбор и изучение фольклора становятся систематическими. С целью сбора произведений устного народного творчества и выявления талантливых сказителей (хайджи-нымахчи) организуются специальные экспедиции в сельскую местность. В «Ученых записках» Хакасского научно-исследовательского института языка, литературы и истории публикуются отчеты о фольклорных экспедициях, в частности, подготовленные В.Е. Майногашевой - о фольклорных экспедициях 1969, 1979 и 1981 годов. Согласно этим отчетам к участию в фольклорных экспедициях, кроме ученых, привлекается студенчество, работники культуры и творческая интеллигенция из числа коренного населения Хакасии. В отличие от предыдущего этапа теперь запись фольклора осуществляется в условиях широкого распространения хакасской письменности. То, что большинство исследователей были носителями хакасского языка, не могло не сказаться положительно на качестве записи. В последней четверти XX века в связи с применением аудиотехнических средств ученые стали фиксировать вокально-инструментальную форму исполнения сказаний.
Ожидаемые стилистические признаки художественного перевода алыптых-нымаха
Согласно фольклористическому описанию алыптых-нымах, подобно былине, обладает комплексом стилистических признаков, присущим национальному героическому эпосу вообще. Соответственно, этот же комплекс предполагается в составе обобщающих свойств переводческих интерпретаций хакасских сказаний. Какие именно стилистические признаки следует рассматривать как ожидаемый компонент жанровой модели переводного алыптых-нымаха, выясняется обращением к уже сформированному научному мнению.
В первую очередь свойственным национальному героическому эпосу стилистическим приемом назовем применение постоянного эпитета. А.Н. Весе-ловский видел его назначение в том, чтобы «отметить в предмете черту, казавшуюся для него характерной, существенной, показательной», и далее замечал, что постоянству эпитета «греческий, славянский и средневековый европейский эпос представляют обильные примеры» [Веселовский, 1989. С. 63]. Безотносительно суждения, оспаривающего художественность приема, В.Ф. Миллер находил в былине «готовый фонд постоянных, искони утвердившихся эпитетов» [Русское устное народное творчество, 2003. С. 320]. Так же в алыптых-нымахе В.Е. Майногашева обнаруживает ряд объектов художественной ирреальности, определяемых постоянными эпитетами. Например: «Стол - золотой {алтын); дворец - белый, красивый (ах); скот — выпасной (хадарган), хороший, благодатный (чахсы), а также очень многочисленный (хара сурееліг); река - великая {талай); степь - широкая (улуг), песчаная (хумныг), белоковыльная {ах длен «иг); чаша - узорная {ала); рот (коня) - оскаленный (чар)» [Майногашева, 1997. С. 42].
Реализация постоянного эпитета как части речи может быть различной. Былина предпочитает одиночное прилагательное, а в тюркских эпосах, в том числе хакасском, распространено составное определение. В.Е. Майногашева приводит следующие примеры: героиня сказания «Ай Хуучин» Хыс-Хан — страшноликая (чабал сырайлыг), худо сложенная (хомай пудісіг); народ — пре-красноглазый (харагы сіліг); богатырь — с крепкими скулами (хатыг наахтыг); конь богатыря - с крепкими копытами (хатыг туйгахтыг); степь - белоко-выльная (ах длеціг); скала — девятигранная (тогыс хырлыг) [Майногашева, 1997. С. 43]. В.М. Жирмунский объясняет данную особенность тюркских эпо-сов стилистическим потенциалом языка: «В тюркских языках, где категория прилагательных (в особенности прилагательных относительных) сравнительно мало развита, число эпитетов-прилагательных невелико, но с ними часто конкурируют в этой функции определительные существительные или более сложные конструкции именного характера» [Жирмунский, 1974. С. 627]. Однако русский язык не исключает возможности составного определения (например, матушка сыра земля), и в любом случае постоянный эпитет в переводном алыптых-нымахе есть достаточно ожидаемое событие.
Следующим стилистическим признаком, который априори желателен для переводного алыптых-нымаха, признаются так называемые эпические формулы (клише или общие места). Анализируя огузский героический эпос, В.М. Жирмунский обнаруживает в нем «прежде всего так называемые "эпические клише", хорошо известные из устного эпоса всех народов (например, в русских былинах - пир князя Владимира, седлание коня, богатырская скачка и т.п.)» [Жирмунский, 1974. С. 620]. Не расходится с этим в признании стилистического приема для русского эпоса В.Ф. Миллер: «Словом, при просмотре нашего былинного репертуара окажется длинный ряд таких шаблонных описаний, таких общих мест, которые сложились искони, застыли и передвигаются сказителями весьма свободно из одной былины в другую» [Миллер, 2003. С. 319].
Присутствие, а вместе с тем повышенная частотность эпических формул отмечается в алыптых-нымахе: «Для русских былин, а также для героических сказаний многих тюркских народов характерно наличие "общих мест", иначе "традиционных формул", но в хакасском героическом эпосе нужно отметить исключительное изобилие этих стандартных выражений» [Унгвицкая, 1972. С. 45].
Согласно В.М. Жирмунскому в разных употреблениях одной и той же эпической формулы «основная словесная ткань остается неизменной; однако наличествуют пропуски или добавления отдельных строк, иногда незначительные вариации словесного выражения» [Жирмунский, 1974. С. 621]. Проиллюстрируем это утверждение, обратившись к русскому эпосу. Зачин былины «Сухмантий»: «У ласкова у князя у Владимира /Было пированыще — почестен пир I На многих князей, на бояр, I На русских могучих богатырей» [Русская народная поэзия. 1984. С. 69]. Зачин былины «Дунай»: «В стольнолі в городе во Киеве, I Что у ласкова сударь-князя Владимира I, А и было пированъе-почестный пир, I Было столованъе-почестный стол, і Много на пиру было князей и бояр IИ русских могучих богатырей» [Русская народная поэзия. 1984 С. 105]. Зачин былины «Иван гостиный сын»: «Во славном городе во Киеве, І У славного у князя у Владимира I Заводился-поводился почестной пир» [Русская народная поэзия. 1984. С. 175]. Очевидно, что механическим, по сути, сопоставлением двух любых из приведенных фрагментов обнаруживается некоторая общая для них, хотя и прерывистая последовательность элементов. Наибольшей областью совпадения характеризуется пара «Сухмантий» и «Дунай»: у ласкова — князя — Владимира — было - пировань(ице/е) — почест(ен/ный) - пир — мног(их/о) - князей— бояр — русских могучих богатырей. В наименьшей степени совпадают «Сухмантий» и «Иван гостиный сын»: у — князя — Владимира — почест(ен/ной) - пар. Но наряду с этим все три фрагмента допустимо признать констатацией одного и того же события. В этом же понимании эпическая формула есть ожидаемое явление и в переводных текстах алыптых-нымаха.
Другим характерным приемом героического эпоса является сиитаксиче ский параллелизм, который практическая стилистика определяет как «одинаковое синтаксическое построение соседних предложений или отрезков речи» [Голуб, 2002. С. 427]. О частотности данного явления в былине говорит высказывание Б.Н. Путилова: «Особого внимания заслуживает синтаксическая упорядоченность эпических текстов, достигаемая тем, что ряды стихов строятся однотипно, симметрично, затем принцип построения меняется и идут новые симметричные ряды — и так на протяжении огромного текста» [Путилов, 1984. С. 11-12].
Уточним, что синтаксически параллельными являются фразы, содержащие некоторое количество лексем, попарно совпадающих своими синтаксическими функциями (как члены предложения) и грамматическими значениями (как части речи). Требованием к собственно приему признается смежность синтаксически параллельных фраз в тексте и невозможность разграничения описываемых ими событий во времени. То есть, в качестве формы словесного выражения синтаксический параллелизм классифицируется как описание, где «глаголы употребляются, как правило, в формах прошедшего несовершенного или настоящего времени, которые не обозначают смены событий во времени, а располагают изображаемое в одной временной плоскости [Горшков, 2001. С. 132]. Так, данным условиям удовлетворяет фрагмент из былины «Вольга и Микула», которым Т.В. Зуева и Б.Н. Кирдан иллюстрируют использование синтаксического параллелизма русским эпосом: «Уходили-то все рыбуьики во глубоки моря, / Улетали ecu птички за оболоки, / Убегали ecu звери за темны леса» [Зуева, 2003. С. 232].
Лексико-стилистические явления, затрудняющие пафос алыптых-нымаха в русскоязычном переводе
За единичным исключением в рассматриваемых переводных изданиях указывается принадлежность алыптых-нымаха к жанру героического эпоса. Так, «Албынжи» в переводе представлено подзаголовком как героическое сказание, а выпущенные под одной обложкой «Алтын Арыг» и «Алтын Чус» - как богатырские. «Богатырь Пиг Тараан» — как героическая поэма по мотивам хакасских сказаний. Авторский алыптых-нымах М.Р. Баинова рекомендуется издателем как созданный по мотивам героического эпоса. «Дева Хан Орба» - отрывок из богатырского сказания. В предисловии от переводчика сказание «Алып Хан Мирген» названо пришедшей из глубины веков героической поэмой. Перевод «Сарыг-Чанывар» предваряется сообщением, что это есть героическая поэма. Фигурирующий в сборнике разных фольклорных жанров «Алып-Соян» включен в раздел «Богатырские сказания». Между тем на предыдущем этапе исследования установлено, что содержательный аспект переводного алыптых-нымаха действительно отвечает понятию героизм, то есть «отвага, решительность и самопожертвование в критической обстановке» [Ожегов, 1993. С. 129]. Однако, помимо особенностей содержания, в представление о героическом эпосе входит еще и соответствующая специфика эмоционально-эстетического впечатления.
Ф.И. Буслаев высказывался, что «эпическая поэзия, будучи спокойна и величава (здесь и далее в абзаце курсив мой - Н.А.) в своем течении, вместе с тишиною и ясностью духа самого рассказчика или певца оказывает и на слуша телей действие самое успокоительное» [Русское устное народное творчество, 2003. С. 8]. В.Я. Пропп утверждал: «Эпосу всегда присуща некоторая величавость, монументальность, которая в лучших образцах народного искусства сочетается с простотой и естественностью» [Пропп, 1999. С. 10]. М.М. Бахтин считал, что для «произносителя эпического слова» характерна «установка человека, говорящего о недосягаемом для него прошлом, благоговейная установка потомка» [Бахтин, 1997. С. 204], и что национальный героический эпос «дан только как предание, священное и непререкаемое, инвольтирующее общезначимую оценку и требующее пиететного к себе отношения» [Бахтин, 1997. С. 208]. В этом же ключе комментировал эмоциональное впечатление от хакасских сказаний П.А. Трояков: «Повествование в них было исполнено приподнятой художественности и спокойной благочинности, настраивающей людей на высокое внимание» [Трояков, 1991. С. 2].
Но, если создатель текста преследует цель настроить читателя на состояние «спокойной благочинности» и «благоговейности», то он, казалось бы, априори ограничен в использовании стилистически сниженного слова. Однако данному долженствованию противоречит былина. Согласно В.Я. Проппу русский героический эпос в основном подтверждает рациональную дифференциацию персонажей посредством субъективно-оценочных суффиксов: «Обилие ласкательных и уменьшительных - одно из проявлений народного гуманизма, способности к мягким и добрым чувствам по отношению к тем, кто эти чувства заслуживает. Соответственно гнев народа, его неодобрение, ненависть и насмешку выражают уничижительные формы, возможности которых в русском языке также достаточно богаты и красочны» [Пропп, 1999. С. 529]. Примеры положительной оценки: «Отправляясь в путь-дороженьку, Добрыня просит у матери благословеньица; он под седлышко подкладывает потничек, берет стрелочки каленые и т.д. Илья Муромец надевает на заставе свои сапожки и берет трубочку подзорную». Примеры отрицательного оценочного значения: «Батый именуется царище Батуище, Тугарин - Угарище поганое, коварный советник Владимира зовется Васька Торокашко. У Идола ручищи, как граблища, и уцгаща, как блюдища» [Пропп, 1999. С. 529]. Помимо субъективно-оценочных суффиксов в качестве грамматического носителя оценочного значения былина использует и корневые морфемы. Так, эпитет «славный», объективирует в былине «совокупность тех качеств общественного порядка, которые влекут за собой всенародное признание, славу» [Пропп, 1999. С. 526]. Его противоположность -эпитет «поганый», который в современном русском языке характеризуется резко негативной экспрессией [Ожегов, 1993. С. 545]. Былина называет «погаными» только отрицательные персонажи: «Татары наделяются одним этим постоянным эпитетом. Им же обозначается Литва, когда она замышляет поход на Русь (в остальных случаях она "хоробрая"). "Поганым" называется также Идолище» [Пропп, 1999. С. 526].
Противоречие между словарным составом былины и эмоционально-эстетическими возможностями ее воздействия снимается при обращении к истории функционирования жанра. Специалисты по лексической типологии языков считают: «Стилистическая дифференциация лексики, конечно, ни в одном языке не изначальна. Стилистически однородна лексика бесписьменных языков и диалектов — до тех пор, пока говорящие не начинают осознавать различия отдельных видов общения, в том числе - путем осознания, некоторых языковых средств в качестве примет (маркеров) особых видов речи» [Мечковская, 2001. С. 101]. Отсюда не исключено, что в историко-социальной среде синкретического бытoвaния былины ее словарный состав в целом не воспринимался как стилистически-сниженный. Даже слово «поганый»- могло употребляться не как ругательство, но - в значении «нехристианин, язычник» - только ради констатации факта. Кстати, с этой точки зрения нет несообразности, как это считал В.Ф. Миллер, в том, что «былинные» татары обращаются сами к себе с эпитетом «поганый» - они и есть «поганые», то есть нехристиане, и, очевидно, оскорбляющий характер для них носило бы утверждение обратного.
Теперь вспомним, что начало книжного функционирования алыптых-нымаха совпало с возникновением хакасской письменности, и традиция обращения к данному фольклорному памятнику в хакасском этносе не прерывалась (см. параграф 1.4). В противоположность этому, прежде чем былина вошла в библиотечный фонд русской культуры, в образованных слоях российского общества - если судить по историографии русской фольклористики - было утрачено само понятие былины. Образованной России пришлось «открывать» былину как ранее неизвестный феномен - подобно М. Кастрену, «открывшему» богатырские поэмы у хакасских племен — и обозначать отдельным словом: «Термин "былина" - чисто научный, он был предложен в первой половине XIX в. И.П. Сахаровым. Слово "былина" было взято им из "Слова о полку Игореве" ("Начатии же ся тъй пъсни по былинамъ сего времени...") и искусственно применено для обозначения фольклорного жанра, чтобы подчеркнуть его историзм» [Зуева, 2003. С.187-188]. Даже если слово «былина» параллельно со «стариной» функционировало в аудитории традиционного бытования фольклорного жанра, то за этими социальными границами до обозначенного времени было, по-видимому, забыто.
Несомненно, что для дореволюционного крестьянства русского Севера былина/старина являлась активно востребованным культурным наследием. Между тем среди первого поколения читателей былины не существовало общего мнения ни о героическом характере ее содержания, ни об эстетической ценности. Н.М. Астахова обращает внимание, что и Г.Р. Державин, и В.Г. Белинский давали былине в целом отрицательную оценку [Астахова, 1966. С. 127-128]. Первый усматривал «нелепицу», «варварство» и «грубое неуважение к женскому полу», а второму в самых характерных проявлениях эпической поэтики виделась «скудность и однообразие». Потребовалось время и индивидуальные усилия научных авторитетов, чтобы былина «вернулась» в общественное сознание России - уже в качестве предмета чтения и с безусловным признанием ее культурно-исторической ценности. Разумеется, для современного читателя, в массе воспитанного на письменном слове, экспрессивность былинного словаря, взятая безотносительно содержания, бесспорна. Однако в единстве формы и содержания изобилие субъективно-оценочной лексики и явлений просторечия воспринимается уже как уникальная черта былины, эстетически значимая именно в силу своей историчности.
Между тем фольклористическая интерпретация не сопоставляет алыптых-нымах и былину в плане лексико-стилистических особенностей. Возможность сделать в этом отношении какие-то выводы переводчики хакасских сказаний получили только после академических переводов алыптых-нымаха, которые во всем объеме — за единичными исключениями в прямой речи - характеризуются практическим отсутствием стилистически сниженной лексики.
