Социальная активность в российском обществе: структурно-деятельностное измерение Страдзе, Александр Эдуардович

Содержание к диссертации

Введение

Глава 1. Теоретико-методологические основания исследования социальной активности 32

1.1 Категоризация социальной активности в социологическом знании 33

1.2. Теоретико-методологические координаты исследования социальной активности 51

1.3. Особенности социальной активности в российском обществе — методологические параметры 66

Глава 2. Социальные детерминанты социальной активности в российском обществе 86

2.1. Социоструктурные предпосылки активности населения в России 88

2.2. Институциональная композиция социальной активности в российском обществе 106

2.3. Социальная активность: эффект социального микроуровня 123

Глава 3. Социальная активность как вектор социальной деятельности россиян 142

3.1. Социальная активность: пределы самоорганизации и организации 143

3.2. Стратегии социальной активности в российском обществе 159

3.3. Социальная активность как фактор социальных изменений в российском обществе 177

Глава 4. Социальная активность: субъектное измерение 196

4.1. Ценностные основания социальной активности в российском обществе 196

4.2. Идентификационные маркеры социальной активности в российском обществе 212

4.3. Перспективы социальной активности в российском обществе: дилемма качества и роста 229

Заключение 250

Библиография 256

• Категоризация социальной активности в социологическом знании
• Социоструктурные предпосылки активности населения в России
• Стратегии социальной активности в российском обществе
• Перспективы социальной активности в российском обществе: дилемма качества и роста

Введение к работе

Актуальность темы исследования. Завершившийся период социальных трансформаций в российском обществе не дает основания сформулировать готовые результаты. Тем не менее можно подвести некоторые итоги, которые выражаются в том, что пройдена точка невозврата к прошлому, сформированы базисные рыночные, демократические институты, можно констатировать появление новых социальных групп и изменение статуса старых традиционных как формирование социально-стратифицированной структуры общества.

Трудно отрицать деструктивное значение стихийных процессов, реформирование и издержки институционального внедрения, особенно при заимствовании чужих образцов, часто без учета специфики, пересаживаемых на российскую почву. Но этот факт указывает практически на то, что в том виде и состоянии, в котором находится российское общество, оно нуждается в социальных изменениях. В действительности проблема заключается в том, каков будет характер изменений, какие результаты будут привнесены в социальное развитие, как определится вектор перемен, какими способами будет осуществляться процесс формирования новых социальных структур и институтов.

В условиях разрушения, доставшегося советского наследия, социальные изменения не могут носить внешний, привнесенный характер, а сообразовываются с внутренними эндогенными источниками развития. В процессе социальной трансформации российского общества было выявлено, что нельзя построить новую общественно-политическую систему за короткий период, что во многом успех предпринимаемых перемен зависит от социальной активности общества как способа социальной деятельности, направленной на принятие и реализацию перемен и, главное, на то, как осуществлять эти изменения не только на макро- и мезоуровнях, но и на социальном микроуровне.

В этих условиях нельзя говорить о том, что с периодом завершения социальных радикальных перемен, социальных трансформаций завершилась социальная активность населения и воцарилась единодушно социальная рутина. На наш взгляд, проблемы социального развития российского общества восходят к социальной активности, которая «пронизывает» социальное взаимодействие, социальную структуру общества, определяет отношение к социальным институтам и становится фокусом интересов различных социальных групп.

Социальная активность населения по определению свидетельствует об уровне и характере социальной субъектности, о том, в каких формах реализуются стратегии включения и участия в социальных процессах или социальной апатии, отчужденности и даже социальной эксклюзии, хотя подчеркивается, что социальная структура носит неустойчивый, нестабильный характер, содержит параметры переходного состояния. Нельзя не отвлечься от того факта, что в условиях возникших избыточных социальных неравенств и социально-территориальных диспропорций, утраты доверия институтам порядка и стабильности, социальная активность может приобрести или социально созидательный, конструктивный смысл, или быть направленной на процесс социальной негации, перехода от форм цивилизованного протеста к социальному бунту, к слепому разрушению.

Разнонаправленность тенденций социальной активности свидетельствует о том, что российское общество неоднозначно воспринимает социальную активность и социально активные группы. Это напоминает ситуацию амбивалентности как направленности противоположных чувств не только к одному и тому же человеку, но и к определенному качеству социальных отношений. В данном случае можно сказать, что в обществе наблюдается аритмичность социальной активности, которая характеризуется периодами то относительного затишья, то наката «волн».

До сих пор понятие социальной активности относилось сугубо к группам с высоким уровнем социальной ресурсности, имеющим в распоряжении властные экономические, культурно-информационные и социальные ресурсы. Помимо возведения социальной активности в статусные социальные различия, нерешенность этой проблемы вносит «вклад» в российское общество. Существующая трактовка заключается преимущественно в конфликтологической модели, остается указать, что спад протестной активности в 2000-е по сравнению с 90-ми гг. выявляет необходимость переопределения новых форм активности, которые привносят в социальную жизнь общественные организации и движения, а также инициативные группы граждан.

Разумеется, социальную активность нельзя свести к единому знаменателю, учитывая, что в обществе, где господствует конфликтный плюрализм интересов и ценностей, активность может быть сериальностью локальных социальных действий. К тому же сочетание элементов конструктивизма и негации делает возможным возникновение системного социального конфликта. Другими словами, есть определенная настороженность и в действиях властных структур, и восприятии населением активности как социально-рискогенной стратегии, менее предпочтительной, чем выработанные за годы реформ адаптивные практики.

Можно говорить о том, что в российском обществе с ослабленными социальными связями, дезинтеграцией общественной жизни трудно связывать социальную активность с социальным капиталом общества, с тем, что усиливает социальное доверие и делает возможным перспективы социальной консолидации. Противоречия в трактовке социальной активности связаны не только с ее амбивалентностью, расплывчатостью и контекстуальностью. Постреформенный социальный опыт убедительно показывает, что социальная активность имеет огромное значение для достижения сохранения политической стабильности и экономического процветания общества.

Во-первых, от масштабов социальной активности зависит, насколько высока степень готовности общества к, может быть, трудным, но необходимым социальным переменам. Во-вторых, при отсутствии широко разветвленной социальной активности отдельные группы начинают преследовать узкие местнические интересы, противоречащие общим национальным целям.

В-третьих, у россиян появляется все больше оснований считать, что именно активное отношение к событиям и процессам, происходящим в стране, усиливает возможность влиять на эти процессы и быть наготове перед угрозой социальных кризисов. Если советское общество представлялось сплоченным, в силу существования регулируемой социальной активности, то наиболее очевидными противоречиями в сегодняшней России являются разорванность прежних социальных связей и наследование того, что можно назвать страхом регуляции социальной институционализации, введения субъектов социальной активности в сферу публичной жизни.

С позиции большинства населения социальная активность может представляться наиболее надежным инструментом преодоления социального фатализма: ничто не зависит от нас и возможности увеличения вероятности реализации групповых и личных интересов. Вместе с тем существуют и определенные сомнения, связанные с тем, что за предшествующий период сформировался достаточно устойчивый стереотип понимания социальной активности: как избыточной, как и направленной против, как не имеющей отношения к конструированию собственного социального микромира, к стремлениям к ориентации на достижение личного успеха. Вероятно, срабатывает синдром активности как деятельности на благо общества, государства, не имеющего отношения к личности и ставящего личность в сугубо функциональные отношения.

Рассматривая различные формы социальной активности, можно прийти к заключению, что в российском обществе сформировались формы социальной активности, однако, можно сказать, что есть предпосылки развития социальной инициативы и повышения эффективности функционирования социальных институтов. Высказываясь так осторожно, мы не имеем в виду, что социальная активность как массовая регулярная способность различных слоев населения к деятельности, включающая социальные изменения, направленные на социальное творчество или социальную деструкцию, может основываться и на надежном эмпирическом основании. Это требует системного социологического анализа на основе оценки существующих сформировавшихся подходов в социологической мысли, внесения, формулирования принципиально новых выводов относительно состояния и перспектив в социальной активности в российском обществе. Таким образом, можно сказать, что данная проблема имеет явный теоретико-методологический смысл и обладает достаточно высоким потенциалом социально-практического воздействия.

Степень разработанности темы. Анализ литературы по исследуемой теме показывает, что как в зарубежной, так и отечественной социологической мысли сложилась трактовка социальной активности как способа социальных перемен, как выражения степени социальной субъектности, и соответственно, эти работы посвящены различным аспектам: организационным, социальным, политико-правовым.

Обращение к проблеме социальной активности свойственно социологии с момента зарождения. В классической социологической мысли (Э. Дюркгейм, М. Вебер) социальная активность трактуется как состояние перехода от традиционного к современному обществу, связанное с исчезновением социальных профильностей, сословий и перегородок и направленное на достижение социальной мобильности. Э. Дюркгейм указывает в качестве основного вида социальной мобильности реформирование общества на основах органической солидарности.

Для М. Вебера активное поведение, социальная активность связываются, соответственно, с типологией социального поведения. Если социально-аффективное и целостно-рациональное поведение определяется традицией или непосредственными социальными массовыми реакциями, то для целерационального поведения, в контексте рационализации общественной жизни, активность выявляет сферу расширения понимающего воздействия, обретает смысл легитимации перемен и мобилизации конкретной социальной группы для реализации групповых интересов.

Можно отметить, что классическая социология не выходит за рамки структурно-детерминистской трактовки социальной активности под воздействием общего уровня коллективного сознания (Э. Дюркгейм) институциональной композиции или в рамках идеального типа социального действия. Мы можем сказать, что она обретает смысл, значение и ценность, если формирует целевую социально-целевую стратифицированную систему с определенной программой действия. Развитие классической социологической мысли приводит к возникновению двух интерпретаций социальной активности: структурно-функциональной и социально-конфликтологической.

В структурно-функциональной парадигме социальная активность выводится из концепции теории социального равновесия, из того, что общественное развитие является результатом социальной дифференциации и становится главным стимулом социального развития. Сфера социальной стратификации основана на принципе результата, на гармонии общественных отношений. Структурно-функциональный анализ ориентирует нас на то, что приобретенные позиции социальной мобильности (приобретенные позиции) становятся образовательной системой. Иными словами, во-первых, социальная активность является сферой институционального контроля. Структура социального действия, по мнению
Т. Парсонса, определяется той степенью социальной активности, которая обращена для разграничения социальных позиций.

Во-вторых, социальная активность связана с классификацией ролевых ожиданий и узнаванием референтных групп, оценивающих место определенных социальных позиций. Важнейшая задача описания социальной активности состоит в том, что ее направленность требует непосредственной соотнесенности с социальными ролями, что вызывает упреки со стороны социальной конфликтологии, описывающей социальную активность как источник и способ разрешения социальных конфликтов.

В работах Р. Дарендорфа, Л. Козера отмечается, что, рассматривая социальные конфликты как то, что развязывается по объективным причинам, необходимо видеть в социальной активности «устранения» личного момента досубъективацию, так как ее результаты выявляют зависимость между возникновением конфликта и разрешением в пользу той или иной социальной группы или общества в целом. Не отрицая мысль о том, что социальная активность связана с условиями социальной жизни, конфликтология ориентирована на понимание социальной активности как борьбы, которая может соединять или разъединять различные группы людей. Убеждения в том, что не стоит разделять социальную активность на чисто конструктивную или чисто деструктивную, дают повод Р. Дарендорфу считать активность плодотворной, если дозволяет свободное выражение интересов даже в антагонистической форме.

Работы представителей постклассической социологии связаны с возникновением структурно-деятельностного и субъектно-деятельностного подходов к социальной активности. П. Бурдье указывает, что нельзя допускать трактовку социальной активности, подходя к ней с позиций структурной детерминированности. Согласно двум ключевым понятиям, выдвинутым П. Бурдье, габитуса и поля движущей причиной исторического действия является не субъект, который бы сталкивался «лицом к лицу» с объектом, а связь между двумя состояниями социального: институтами и социальными структурами субъективности. Это важное замечание, которое обращает внимание на социальные диспозиции, схемы восприятия чувствования и мышления определенным образом, которое влияет на формирование социальной траектории. В этом значении институты как конфигурация между индивидуальными или коллективными акторами выводят на включение в социальную активность, неравномерное соотношение сил между доминирующими и доминируемыми субъектами, т. е. поле борьбы.

Таким образом, П. Бурдье пытается синтезировать идею структурно-функционального подхода, приобретенных социальных позиций как воздействие истории и социальной конфликтологии, признающей социальную активность, как конфликт интересов различных групп, имеющих следствием как кооперацию, так и борьбу.

Э. Гидденс, Н. Смелзер вносят определенные уточнения, учитывая, что, по мнению Э. Гидденса, дуализм структур связан с тем, что главенствующая роль, по П. Бурдье, социальных структур приводит к недооценке процесса конструирования социальной реальности, требует определять социальную активность путем понимания компетентности акторов. Фактически, следуя логике практического и дискурсивного знания, Э. Гидденс анализирует социальную активность по преднамеренности или непреднамеренности к результатам действия. Он полагает, что социальная активность может быть связана с понятием рутины, повседневного действия, и никакая демаркационная линия не отделяет обычных акторов от «профессиональных» социальных активистов. Реализуя эту мысль, Э. Гидденс предлагает диалектику преднамеренного и непреднамеренного, приводит к тому, что результаты социальной активности могут существенно отличаться от намерения акторов действия.

А. Турен в отстаивание тезиса «возращение человека действующего» отмечает, что надо отказаться от иллюзорных попыток анализировать действующих лиц вне всякого отношения к общественной системе или, наоборот, от описания системы без «действующих» лиц. Для него социальная активность развивается с формированием новых действующих лиц, общества и организаций конфликта, связанных с управлением историчностью (институциональностью). В переходе от общества к социальному действию нужно определять человека только в понятии действия и отношения к действию, а не заниматься поиском принципов легитимации общественной жизни.

Социальная активность, таким образом, разделяет акторов на тех, кто является хозяином «модели действия», и тех, кто является зависимым. Социальная жизнь как деятельность самопроизводства и самотрансформации требует осознания себя и опыта в качестве субъекта, и в этом смысле активность представляет собой значимость историчности и общественных движений. В российской социологической мысли формирование представлений социальной активности связано как с преодолением ранее подхода о контролируемости, регулируемости социальной активности, так и с тем, что в современном российском обществе социальная активность принимает формы, определяемые логикой социальных трансформаций.

Это выражается в том, что, используя сложившиеся подходы: структурно-функциональный, структурно-деятельностный, конфликтологические, схемы социологии действия, российские исследователи обращают внимание, во-первых, на то, что социальная активность имеет как социоструктурные, так и социо-культурные параметры. Во-вторых, социальной активности в российском обществе свойственна локализованность в определенных группах и слоях в зависимости от доступности к социальным ресурсам или целей, преследуемых в процессе социальной активности. В-третьих, в том, что субъекты социальной активности не действуют прямолинейно, что предполагает чередование рутинных, консервативных позиций и периодов внесения ожидания социальных изменений.

Определенные исследования в этой сфере, проделанные
М.К. Горшковым, Н.Е. Тихоновой, В.В. Локосовым, указывают на то, что российское общество, являясь социально неоднородным, не имеет общей направленности социальной активности, что для социальной активности россиян характерна тенденция влияния внешних факторов: пики социальной активности приходятся на период возрастания социальной и политической напряженности.

А.Г. Здравомыслов, используя социально-конфликтологическую парадигму, приходит к выводу, что ситуация с социальной активностью в российском обществе связана с конфликтом интересов, с тем, какое взаимодействие оказывают институты и системы распределения жизненных благ, сложившихся в нем. Вместе с тем он отмечает, что в качестве способов социальной активности может использоваться и весьма широкий спектр социально-организационных форм. Переход социальной активности на более активный уровень сложности связан, по его мнению, с наибольшими сдвигами в сфере межличностных отношений, так как сами активности выступают как результирующие определенных событий и имеют большой запас неопределенности.

Исследования Т.А. Заславской, В.А. Ядова, О.И. Шкаратана, И.А. Халий показывают, что в российском обществе активность, прежде всего, связана с социальными трансформациями, возникновением новых социальных неравенств, формированием новых социальных институтов и с тем обстоятельством, что состояние современного российского общества отражает обратную связь влияния, преобразования базовых институтов на содержание и направленность активности населения.

В работах Г.В. Осипова, Ю.Г. Волкова подчеркивается, что, переживая переходный период, связанный с возникновением двух разнонаправленных интенций социальной апатии, социальной инертности и социального творчества, воспроизводимого в практиках, наиболее инициативных или имеющих высокий потенциал самоактуализации слоев населения, социальная активность становится важным условием социальных изменений, так как различные перемены, происходящие в социальных группах, институтах и организациях, вызывают потребность в нововведениях, создании и распространении новых экономических, организационных и культурных форм.

М.Ф. Наумова, Е.М. Аврамова подчеркивают, что для рассмотрения социальной активности необходимо принимать доминирование адаптационных стратегий населения, которые существенно влияют на особенности российских трансформаций. Глубокие перемены в системе социальных ориентиров населения, включая изменение приоритетов, интересов государства, индивидуальные потребности, порождают глубокие противоречия, тем более что спектр потенциальных возможностей социальных активностей уже, чем существующие идеальные представления о ней.

Таким образом, можно сказать, что теоретический задел исследования социальной активности связан с концептуальными работами, результатом ее рассмотрения как способа социальной деятельности, направленной на отклонение или принятие социальных изменений, связанных с конфликтом интересов идентификации. Тем не менее разработанная теоретико-методологическая база нуждается в существенном уточнении и дополнении, не позволяет осуществить исследования социальной активности в контексте динамики социальных настроений в российском обществе, утверждающихся социальных ожиданий и предложения новых вариантов общественного развития по сравнению с накопленным опытом социальных преобразований.

Целью данного диссертационного исследования является разработка социологической концепции социальной активности российского общества как деятельности, содержащей способы и позиции, направленные на социальное развитие социума в контексте определенных социальных приоритетов. Реализация поставленной цели требует решения следующих задач:

1. Определить теоретико-методологические параметры категоризации социальной активности в социологической мысли.

2. Охарактеризовать основные теоретико-методологические подходы к исследованию социальной активности.

3. Выявить особенности проявления социальной активности в российском обществе на основе построения системы критериев и индикаторов исследования.

4. Исследовать влияние социоструктурных изменений в российском обществе на уровень и характер социальной активности.

5. Определить условия формирования социальной активности в складывающемся институциональном социальном дизайне российского общества.

6. Рассмотреть соотношение повседневной и проективной активности россиян.

7. Охарактеризовать социальную активность как позиционирование в социальном пространстве.

8. Охарактеризовать стратегии социальной активности в российском обществе.

9. Определить функции влияния социальной активности на процесс социальных изменений.

10. Показать значимость социальной активности в системе социальных ценностей российского населения.

11. Рассмотреть идентификационные тренды российского общества в контексте социальной активности.

12. Оценить перспективы развития социальной активности и ее роль в процессе социальной модернизации российского общества.

Объектом социологического исследования являются социальные группы российского общества, которые выступают в той или иной степени субъектами социальной активности в обществе.

Предметом исследования являются структурные и деятельностные условия социальной активности, связанные с ожиданием и реализацией социальных изменений в разных сферах общественной жизни, формирующих вектор социального развития общества.

Гипотеза диссертационного исследования заключается в том, что в условиях российского общества социальная активность населения связана с ее перемещением на социальный микроуровень и воплощается в локальных инициативах, слабо пересекающихся с социальной активностью на социальном макроуровне. В то же время можно отметить, что тенденция наращивания социальной активности адаптированных слоев населения выявляет переход от сериальной, связанной с частными целями активности к активности, претендующей на социальную субъектность, на участие и партнерство в процессе социальных изменений в российском обществе. Предполагается, что реализация стратегии участия создает ситуацию реального влияния и воздействия различных структур социальной активности населения на переход общества к модернизации креативной направленности.

Теоретико-методологической основой диссертационного исследования является концепция социальной активности
П. Бурдье, содержащая принципы структурно-деятельностного подхода, рассматривающего социальную активность на основании социальной ресурсности групп и индивидов.

Это положение операционализировано на уровне исследования социоструктурных, институциональных и диспозиционных параметров социальной активности в российском обществе. Автор руководствуется положениями российских социологов
М.К. Горшкова, М.Е. Тихоновой о специфике социальной активности в российском измерении как модели достиженческого поведения, связанного с социальной самооценкой.

Также для автора диссертации эвристически важной является позиция Г.В. Осипова и Ю.Г. Волкова, направленная на исследование креативного потенциала российского общества, что актуализирует введение критериев социальной самореализации, связанных с готовностью к социальным переменам и реализации стратегии участия.

В диссертационном исследовании нашли применение положения конфликтологической и функционалистской парадигм, ориентированные на анализ влияния социальной активности населения на социальное развитие российского общества.

В качестве повышения достоверности результатов исследования использовались схемы институционализации общественной активности И.А. Халия, а также исследования российских социологов М.Ф. Наумовой, О.И. Шкаратана о влиянии социальной активности на формирование и воспроизводство социальных различий в российском обществе, что является обоснованным в контексте оценки перспектив социальной активности.

Эмпирической базой исследования выступают, во-первых, результаты исследования коллектива Южно-Российского филиала Института социологии РАН «Социологический портрет молодежи Ростовской области», проведенного в 2010–2012 гг., в котором автор принимал личное участие. Во-вторых, результаты всероссийских исследований, выполненных в 2002–2012 гг. коллективом Института социологии РАН (руководитель М.К. Горшков): «Готово ли российское общество к модернизации?», «О чем мечтают россияне?», «Изменяющаяся Россия в зеркале социологии», «Россия в глобальных процессах: поиски перспективы», а также проведенных в 2004–2012 гг. ИСПИ РАН (рук. Г.В. Осипов): «Измерение социальной реальности» 2008–2011 гг.. Кроме того, активно использовались результаты региональных исследований Южно-Российского филиала Института социологии РАН «20 лет реформ глазами жителей Ростовской области» (2011 г.), «О чем мечтают жители Ростовской области» (2012 г).

Научная новизна исследования состоит в следующем:

– представлены и взаимосвязаны социальные параметры и функции социальной активности, ее динамика как основного направления социальной деятельности и институциональной композитности. Категоризация социальной активности в социологической мысли связывается с введением аналитического определения социальной активности как категории, имеющей эмпирическую идентификацию в деятельности россиян на различных социальных уровнях;

– социальная активность рассматривается не только как форма социальной деятельности, форма реализации жизненных целей, но и как деятельность в контексте социальных изменений, воспроизводящихся в различных формах, соответствующих уровней социальной ресурсоспособности индивидов и групп. Существующие сложившиеся теоретико-методологические подходы к пониманию и оценке социальной активности сравниваются по критерию социологической достоверности, при этом выделяются субъектность активности, ее коллективные и индивидуально-групповые аспекты;

– исследована специфика социальной активности в российском обществе, которая выражается как в ее сконцентрированности, локализованности в группах, обладающих потенциалом социальной активности, так и в готовности к социальной активности ради реализации в контексте неудовлетворенности жизненным положением, что требует актуализации субъектных критериев, связанных с восприятием и представлением о социальной активности и выборе конкретных форм социальной активности;

– раскрыт механизм институционализации социальной активности через реализацию ею функций социализации и коммуникации. Показано, что институциональный дизайн российского общества в целом направлен на регулируемую и допускаемую активность. Обосновано, что алгоритмы социальной повседневности стимулируют рост активности на микроактивности, связанной с формированием социальных мини-пространств, и активность на социальном макроуровне виртуализируется, выходит в сферу заявления о намерениях;

– выявлено, что в условиях социоструктурной дифференциации российского общества социальная активность приобретает статусное различие, что влияет на направленность социальной активности в контексте групповых интересов и параллелизм социально активных действий;

– показано, что институционализация социальной активности в российском обществе связана с формированием институтов гражданского общества, которые не достигли состояния институционального доверия и испытывают дефицит институциональных ресурсов;

– подчеркивается, что поведенческие модели россиян направлены на достижение профанных целей, и в рамках отхода от максимализации жизненных результатов социальная активность складывается в мозаику разнонаправленных социальных практик;

– охарактеризовано, что стратегии социальной активности россиян основываются на принятии социальной активности в качестве способа реализации жизненных приоритетов и классифицируются по критерию субъектности;

– обосновано, что социальная активность не достигает степени коллективной субъектности, так как определяется завышенной социальной самооценкой;

– изучено влияние социально-ценностной системы на рост направленности векторности в российском обществе, что выявляется в инструментализации социальной активности и размытости ее ценностного ядра;

– проанализированы идентификационные тренды социальной активности, которые выражаются в ее периферийном статусе по отношению к идентичностям социального микроуровня и включенной в формирование общероссийской (гражданской) идентичности;

– определены перспективы развития социальной активности российского населения в контексте социокультурной модернизации, связанные с процессом институционализации гражданской активности, с повышением роли населения в воспроизводстве политико-правовых и социальных отношений.

Положения, выносимые на защиту:

1. Социальная активность представляет собой массовую деятельность, направленную на социальные изменения в обществе, категоризируется в социологической мысли по трем смысловым основаниям. Во-первых, как форма представительства артикулирования и реализации социальных интересов. Во-вторых, как деятельность, направленная на повышение или закрепление достигнутых социально-статусных позиций. В-третьих, как деятельность, связанная способностью влиять на происходящие социальные процессы и события в целях социальных преобразований или консервации социальных отношений. В процессе развития социологической мысли для понимания социальной активности характерен переход к мультипарадигмальности, связанный с интерпретацией социальной активности как результата социальной субъектности под влиянием определенных структурных и институциональных обстоятельств.

2. В исследовании социальной активности населения доминируют институциональный, структурно-функциональный, структурно-деятельностный и конфликтологический подходы. В структурно-функциональной модели социальная активность связывается с процессами социальной дифференциации и интеграции, с включением новых социально-профессиональных групп людей в систему социальных отношений через занятие определенных социальных ниш. Структурно-деятельностный и конфликтологический подходы исходят из понимания динамичного и гибкого характера активности в процессе интериоризации в качестве способности влияния и участия в социальных изменениях.

При этом в структурно-деятельностном подходе делается упор на процессе интериоризации (осознания и включения структурных норм как имманентных жизненным стратегиям) при осознании субъектности как возможности участия в социальных преобразованиях. Социально-конфликтологическая парадигма нацеливает на анализ социальной активности в процессе формирования, возникновения и разрешения социальных конфликтов как взаимодействия сторон с разнонаправленными векторами социальной деятельности. Таким образом, в интегративном смысле социальная активность рассматривается как вид деятельности, направленный на социальные изменения через включение коллективной субъектности.

3. В российском обществе социальная активность характеризуется локализованностью, концентрируется либо на уровне активного столичного «меньшинства», либо в группах «ущемленных» интересов (обманутые дольщики), что приводит к сегментированию пространства социальной активности и необходимости учета различий активности на социальном макроуровне, связанном с выдвижением институциональных перемен, и на социальном микроуровне, продуцируемом ухудшением социального самочувствия.

В этих условиях главными критериями исследования социальной активности являются отношение различных социальных групп к социальной активности как способу изменения обстоятельств, а также предпочтение конкретной формы социальной активности. Вместе с тем следует учитывать, что непересекаемость активности на социальных макро- и микроуровнях способствует формированию отношения к социальной активности как механизму вынужденного действия, что определяет операционализацию критерия. Таким образом, основным критерием исследования социальной активности в российском обществе, характеризующим ее общие признаки и особенные черты, является опросный инструментарий, связанный с получением эмпирических и аналитических данных по критериям позиции к социальной активности как социальному отношению и способу формирования жизненных стратегий, выбора конкретной формы социальной активности, доверия к институционализированным формам социальной активности и оценки перспектив социальной активности в российском обществе.

4. Социальная структура российского общества, характеризуемая избыточными социальными неравенствами, продуцирует недоверие на межличностном уровне и дефицит точек притяжения между различными социальными группами. Группы с высоким социальным ресурсом ориентированы на социальную активность в контексте отстаивания корпоративных интересов, демонстрируя невысокий интерес на макроуровне, что выражается в требовании институциональных перемен, связанных с возрастанием роли сформировавшихся новых городских слоев в общественно-политической жизни.

В то же время для базовых слоев российского населения избранные адаптивные стратегии нацелены на спорадические формы активности с целью привлечения внимания властных структур для решения проблем повседневного уровня. Такая неопатерналистская направленность приводит к тому, что социальная активность локализуется в определенных проблемных зонах и в силу влияния узкогрупповых интересов не достигает социально-трансформирующего воздействия, воспроизводя ситуацию социальной бессубъектности, при которой ни одна группа населения не может претендовать на роль «ядерной», движущей силы социальной активности в российском обществе.

5. В институциональном измерении социальная активность, традиционно обращенная к институтам гражданского общества, в российском варианте испытывает влияние дефицита институциональных ресурсов, что связано, с одной стороны, с запаздывающим эффектом воздействия формальных правовых норм, а с другой – с тем, что в российском обществе наибольшим приоритетом обладают институты порядка, выступающие гарантом, но не ориентиром и катализатором социальной активности. Возникшие гражданские институты, направленные на поддержание активности в сфере защиты прав человека, не включены в интеграцию в инфраструктуру возникающих социальных ассоциаций по интересам. Институционализация социальной активности в российском обществе включает разнонаправленные тенденции: с одной стороны, рост институциональных площадок для позитивной социальной активности (волонтерские движения), а с другой – формирование социально деструктивного меньшинства, которое обладает достаточно высокой степенью негативной мобильности, занимая маргинальные позиции в нарастающем «четвертом» секторе общественной жизни. В этой ситуации представляется, что развитие социальной активности связано, как с укреплением ее институционально-правовой базы, так и с тем, что социально активные группы включают в качестве институциональной стратегии диалог государства на различных макроуровнях.

6. Алгоритм социальной повседневности, включающий активность на социальном микроуровне, создает мозаичную картину локализованных участков социальной активности, которая хотя и не производит совокупный социальный эффект, формируют основу для перевода не регулярной социальной активности в состояние коллективных социальных практик. В социальной активности российского населения приоритетное значение имеет повседневность по сравнению с макросистемными проблемами, и от активности на социальном микроуровне зависит возможность включения социальных, социокультурных инноваций в публичную сферу, социальный макроуровень. На уровне повседневности активность носит ситуативный характер, связана с массовыми социальными реакциями, что требует формирование условий конвертации форм повседневной активности в позицию осознания коллективного действия на социальном макроуровне. В поведенческих стратегиях большинства россиян социальная активность занимает место ситуативного фактора, кроме группы повышенной гипертрофированной социальной активности («антисистемная» оппозиция), и их можно классифицировать как социально-прагматические и как социально-альтруистские. Социально-прагматические практики основываются на удовлетворении насущных интересов, и связаны, как правило, с затуханием социальной активности после осознания реалистичности ожидания или частичного удовлетворения.

7. Социальная активность в российском обществе определяется параллелизмом организационных форм и социальной самоорганизации. Речь идет о том, что развитие социальной активности населения по традиционно организационной схеме, хотя и является внешне очевидным, имеет пределы, во-первых, приоритетности государства по сравнению с общественными организациями и логикой примыкания к государству, во-вторых, в недоверии россиян к структурам социального представительства и делегирования интересов. Социальная самоорганизация формируемая на социальном микроуровне создает сети взаимопомощи и взаимоподдержки, имея эффект усиления только во взаимодействии с авторитетными общественными организациями.

8. Стратегии социальной активности российского населения формируются под влиянием, как социально-дифференцирующих (статусных факторов), так и специфики отношения к социальной активности как способу выстраивания жизненных приоритетов. Социальная активность населения проявляется через традиционалистские практики, ориентированные на безусловную поддержку государства как гаранта порядка и стабильности и осуществляемые на уровне манифестации политической лояльности, что можно характеризовать как стратегию активной лояльности. Стратегия условной поддержки социальной активности направлена на признание социальной активности в качестве важного фактора общественной жизни и социальной самореализации, содержат как обязательства поддержки социальной активности, так и ожидания от деятельности общественных организаций удовлетворения групповых потребностей так и влияния на стратегические решения по развитию российского общества в качестве интегратора общественных ожиданий. Стратегия неопределенности фиксирует невключенность социальной активности в систему жизненных приоритетов или ориентирует на социальную активность как «деятельность в будущем».

9. На роль лидера социальной активности претендуют высокообразованные социально-мобильные городские слои. В то же время не сформировался коллективный субъект социальной активности, соотносимый с состоянием гражданского общества. В этих условиях российское государство берет на себя роль координатора социальной активности, что, с одной стороны, повышает уровень представительства социально активных слоев населения, а с другой стороны, содержит риск отрыва от социального микроуровня, от уровня социальной повседневности и углубление различий между акторами повседневного действия и социально-экспертным сообществом, претендующим на монополию в сфере социальной активности.

10. Российское общество не преодолело период социальной дезинтеграции, что связано с несформированностью базовых интегрирующих ценностей общественной жизни. Среди различных социальных групп и индивидов формируются собственные символические коды, что вызывает эффект недоверия и не узнавания. Несмотря на то, что в российском обществе нарастает тенденция социального альтруизма, приоритета общественной полезности социальной деятельности, конфликтный плюрализм ценностей приводит к тому, что эта сфера превращается в поле конкуренции ценности социальной активности и инструментального активизма на основе ситуативного восприятия социальной активности. Социальная активность относится к полуядерным ценностям российского общества, то есть, выходя за рамки инструментальности, не обладает ценностно-мотивационным воздействием на социальном макроуровне.

11. Идентификационные тренды в российском обществе показывают, что социальная активность конвертируется в гражданскую идентичность в контексте наращивания потенциала социально активных слоев населения. Следует отметить, что на состояние идентификационной матрицы социальной активности влияет приоритет идентичностей социального микроуровня, который ограничивает идентичность «общности и солидарности» кругом близких и становление российской гражданской идентичности, в которой социальная активность выступает закрепляющим фактором. В условиях возрастания общественного запроса на социальный альтруизм, связанный, преимущественно, с политикой «малых дел», социальная активность становится формой социальной сопринадлежности и самоопределения малых групп, что содержит тенденцию перерастания в интегративную идентичность в контексте формирования инфраструктуры социальной активности на социальном макроуровне.

12. Перспективы развития социальной активности в российском обществе связываются с процессом институционализации гражданской активности, с повышением роли населения в воспроизводстве политико-правовых и социальных отношений, на основе рамочного консенсуса, устанавливающего и формирующего позитивное отношение к социальной активности, как наиболее актуальному варианту сочетания личных и общественных интересов.

Состояние социальной активности в российском обществе показывает, что локализованность социальной активности преодолевается в контексте реализации социально мобилизующих проектов и формирования интегрирующей гражданской идентичности. Сетевой принцип, играющий определенную роль в активности на социальном микроуровне, воспроизводит дистанцирование от государственных структур, что в условиях не консолидированности российского общества воспроизводит или углубляет социальные разрывы в системе социальных отношений в российском обществе. Очевидно, что социальная активность может быть включена в систему социального позиционирования при ориентации на модернизационные тенденции в российском обществе на основе социального диалога между политическими и экономическими элитами и возникающим «креативным» классом, выступающим с позиции социального альтруизма и социального творчества.

Теоретическая и практическая значимость диссертационного исследования. Положения и выводы диссертационного исследования, расширяют представления о характере и направленности социальной активности, позволяют определить перспективы социально-институциональной трансформации российского общества и могут быть использованы для решения теоретических и практических проблем формирования гражданского общества.

Отдельные выводы и положения, содержащиеся в работе, могут быть использованы в разработках региональных и муниципальных моделях социальной активности, в учебных курсах, таких дисциплин как социология, социология молодежи, региональная социология, курсов специальных дисциплин преподаваемых в высших учебных заведениях.

Апробация работы. Диссертация обсуждалась и была рекомендована к постановке на защиту в диссертационный совет на кафедре социологии, политологии и права Института переподготовки и повышения квалификации преподавателей гуманитарных и социальных наук Южного федерального университета.

Результаты исследования были изложены на региональных, международных и всероссийских научных и научно-практических конференциях и семинарах в 2011 – 2013 гг. В частности, на: Международной научно-практической конференции «Модернизация России: региональные особенности и перспективы» (г. Ростов-на-Дону, 21 – 22 апреля 2011 г.); региональной научной конференции «Путь в науку: молодые ученые об актуальных проблемах социальных и гуманитарных наук» (г. Ростов-на-Дону, 21 – 22 апреля 2011 г.); III международной научно-практической конференции «Кавказ – наш общий дом» (г. Ростов-на-Дону, 27 – 29 сентября 2011 г.); Международной научно-практической конференции «Социальное партнерство в России: фактор инновационного развития и общенациональной солидарности» (г. Ростов-на-Дону, 19 – 20 апреля 2012 г.); Всероссийской научно-практической конференции «Социально-культурная консолидация в условиях модернизации современной России» (г. Майкоп, 12–14 марта 2013 г.).

Основное содержание диссертационного исследования отражено в 26 научных публикациях, в том числе, в изданиях, которые входят в список ВАК Минобрнауки РФ, и составляет объем 28,2 п. л.

Структура диссертации подчинена целям и задачам диссертации включает 4 главы, двенадцать параграфов, введение, заключение и список литературы.

Категоризация социальной активности в социологическом знании

Если исходить из истории социологии как науки, восходящей к произведениям О. Конта, Г. Спенсера, то можно сразу же сделать вывод, что социология, как знание о социальном реформировании, противопоставлялось революционизму, идеологии социальной активности и социальным изменениям. Для социологии важным являлось вывести социальную рецептуру избавления от массовой социальной активности в тиши кабинетов. Это не будет преувеличением, если сказать, что определенный сдвиг в понимании социальной активности происходит только в конце XIX—XX вв. в работах Э. Дюркгейма. Отмечая, что общество есть коллективное сознание, и подчеркивая тем самым-г индивидуальности, Э. Дюркгейм определяет социальную активность в рамках достижения органической солидарности, тем самым выявляя ее функциональную направленность.

Для него очевидным являетсяіртот факт, что социальная активность не может быть в обществе механической солидарности, где индивид интегрирован в общество по факту происхождения, по социальной профильности традиции. Активность индивида подразумевает выбор, свободу от ограничивающих социальных обязательств, осознание себя как автономной личности. Между члі&штопучавшая звучание мысль об активности как атрибутике современного общества нуждалась в пояснении. Во-первых, активность не могла не г быть установлена как социальный факт вне сферы разделения труда, вне того, что Э. Дюркгейм называет социальной взаимозависимостью.

Таким образом, основная проблема состояла в том, что Э. Дюркгейм15 подчеркивал, что люди должны стремиться к познанию закона общества с тем, чтобы коллективно действовать в социальном мире. Методологически концепция социальной активности соотносилась с пониманием социальных фактов, которые, как отмечал Э. Дюркгейм, нужно рассматривать как вещи; иными словами, социальная активность переводилась на уровень коллективных состояний сознания, выражаемых в различных формах поведения или в форме общественных институтов. Настаивая на принципе объективизации социальной активнорти, Э. Дюркгейм исходил из требований очистить это понятие от призраков";, влияния понятий обыденного языка16. Если социологическое объяснение есть . объяснение причинное, подчеркивающее зависимость социального явления от социальной среды, можно полагать, что социальная активность должна применять два рода анализа:причию1ыйифункциона ный;ен .1 к;к

Детерминистский подход-определяет зависимость социального анализа от того, что описывает условия предпосылки, фактора роста или препятствия. Функциональный, определяется тем/ в какой степени социальная активность направлена на удовлетворение конкретных потребностей общества. Таким образом, если исследовать явление, активности в одном обществе, нельзя выделить одну из причин, более успешным представляется функциональный анализ, который связан с принятием позиции о социальной активности как общественно полезной деятельности., Непосредственно воспринимаемым объективным признаком піоісоїщальной активности является ее универсализация, степень, всеобщности\ или.распространенности. Если социальная активность нормальна для общественной жизни, если она имеет место, если закреплена в различных формах, то очевидно, что причинное объяснение отступает на второй план. Объективным критерием социальной активности становится ее соответствие историческому прогрессу, и весьма плодотворной является мысль о, том, ЧТО...В условиях разделения труда, как коллективная сила, активность может действовать как альтруизм, быть свойством нормального социального субъекта.

Несмотря на то, что для Э. Дюркгейма социальная активность есть деятельность, связанная с поведением нормального индивида, направленная на удовлетворение определенной общественной потребности17, он не мог игнорировать то, что описывается патологией социальной активности тем, что противоречит социальной морали. Трудно, конечно, представить, что Э. Дюркгейм имел под этим следствие коллективного эгоизма. Однако с большей степенью достоверности можно утверждать, что для Э. Дюркгейма коллективная социальная активнося определялась как действие не аморфной толпы, а сознательно организованного-коллектива.

Следует подчеркнуть, что Э. Дюркгейм не пошел в категоризации социальной активности дальше, сее ; понимания как функциональной, удовлетворяющей потребность общества в органической солидарности. Чтобы определить место социальной активности в контексте понимающей социологии М. Вебера, необходимо иметь в виду, что для М. Вебера поведение как ключ к социальному действию неизбежно определяло социальную активность как целерациональную или ценностно-рациональную деятельность . Для М. Вебераь социальная ! активность не выступает идеальным типом, не содержит, элементов натурализма подобно тому, как Э. Дюркгейм дает для этого повод, размьпнляя о социальном факте как вещи.

Веберовская трактовка понятий служит достаточным основанием для выявления необходимой специфической формы образования понятий. В применимости к социальному званию,;, активность закрепляет результаты деятельности, причем деятельностиііотличной от интеллектуальной. В таком аспекте ее необходимо рассматривать в единстве со системно-структурным характером. Являясь сторонником свободы науки о ценностных суждениях, М. Вебер берет эмпирическую действительность активности как нейтральную по отношению к критерию оценивания, воплощающую нужду человека в удовлетворении определенных потребностей. Отвечая на то, что социология есть наука, которая , хочет понять и объяснить причинное действие в течение времени и в свете проявлений, уместно сказать, что для М. Вебера главным является смысл, то, что действие субъективно осмыслено и ориентировано на других.

Поэтому можно трактоватьасг определение М. Вебера социальной активности в нормативном смысле, как? ориентированность на рациональность, соотнесенность целей, средств и норм. Традиционное и аффективное действия не адекватны социальной активности, так как позволяют пребывать в рутинных обстоятельствах или при доминировании социальных эмоций и порывов v имеют краткосрочный и часто бессмысленный характер. Для социологии по М. Веберу важна именно социальная активность как определенный тип взаимодействия, как то, что мы имеем дело с условиями и результатами определенного действия.

Уместно отметить, что лвеберрвскоеппонимание нацеливает на нормативность социальной. активности, условия и предпосылки ее формирования и в этом значении выводит исследование на системно структурный уровень, иными словами, от поведения к структуре. В веберовском значении социальная активность есть целерациональное действие, направленное на изменение обстоятельств и условий, на других с целью принять или отклонить этим новые изменения легитимировать их, сделать их осознаваемыми как адекватные к конкретному социальному или культурному контексту.

Важное место в социолбсии ,. М. Вебера занимает четкое недвусмысленное разделение активности и рутинности, принадлежащей традиционному обществу. В этом М. Вебер, казалось бы, не является оригинальным по сравнению с_Э.. ДюркгеймоМз для которого социальная активность есть особенность современного общества, но обозначает ее в структурном смысле. Но ее структурное обозначение приводит к выводу о том, что определение активности, критерий соответствия целей являются наиболее важными, чем часто абстрактно понимаемая общественная. потребность. Эту мысль М. Вебера развивает К. Манхейм, который на основании анализа английской политической жизни предвоенного периода делает содержательное обобщение относительно определения социальной активности как потенциала общественного развития.

Рассматривая проблемы молодежи, К. Манхейм приходит к убеждению, что, являясь потенциалом любых изменений, молодежь активна по своей «природе», так как является группой воспроизводства инноваций. Из изложенного ясно, что в аргументации К. Манхейма конкретизируется развивающий аспект социальной активности, что, анализируя социальную активность с точки зрения структуры, мы можем проглядеть ее значение в социальном планировании, в том даю несмотря на различие с социальным действием, в активности -индивид-осознает свой социальный статус как подверженный социальным изменениям19.

Социоструктурные предпосылки активности населения в России

Можно указать на три обстоятельства, связанные с формированием новой социальной структуры общества, которое испытывает влияние интеграции и дезинтеграции, формирование новых социальных слоев и исчезновение старых. Действительно, основные тенденции состоят в углублении социального, экономического, политического неравенства и маргинализации значительной части населения, углубляется и неравенство между регионами . Разумеется, процессы растущего социального расслоения влияют и на состояние социальной активности, в общем виде это можно представить так. Социальная активность становится таким же статусным показателем и і фиксирует определенные различия как имущественный, образовательный. - и. профессиональный статусы. Социальные группы либо используют свою социальную активность, либо не в состоянии этого сделать и прибегают к другим формам достижения социальных интересов, прежде всего «уповая на государство».

Рассматривая социальную -етруктуру нового российского общества, можно согласиться с З.Т. Голенковой, что новые социальные слои, страты находятся на различных уровнях своего созревания. Если элита сформировалась достаточно быстро,! представители так называемых средних классов испытывают автономность; - І же,-время.являются интегральной группой, способной привести к изменениям в социальной структуре103. По стратификационным показателям, можно сказать, создаются автономные социальные поля или пространства, в которых активность других слоев или не допускается, или не понимается. Социальные неравенства ведут к деконсолидации к деинтеграции л щественной жизни, и первоочередным последствием выступает отсутствие потребности в социальной активности на макроуровне.

Если элита считает своим; дрлшм-и своей обязанностью поддерживать активность на макроуровне, заниматься системными проектами, провозглашать и формулировать общие национальные приоритеты, «новые» и «старые» социальные группы, /.несмотря на определенные различия, пытаются быть ориентированными-на реализацию потенциалов в социально-производственной сфере или в распределении доходов. Макроуровень остается ничейной сферой и по старой традиции его относят к сфере государства. В то же время возникла масса альтернативных форм социальной активности, не только дублирующих функции государства, но и конкурирующих с ними в предоставлении социальных услуг и реализации конкретных социальных интересов. ; і

Вопрос может стоять, таким образом, чтобы говорить о социальной активности как процессе исключительно социально и территориально дифференцированном. О ТОМ,;Г ЇТОН гу различных групп населения сформировались собственные представления о целях и способах социальной активности, так и о том, как можно реализовать свой социально активный потенциал. На наш взгляд, это требует»обращения как к общим параметрам структуры российского общества, /гак tH к отдельным группам населения, которые можно фокусировать как-социально активное.

Исключая социальное дно —.5 % населения, которых мы условно, по определению З.Т. Голенковой, можем отнести полностью к маргинализированным и действующим по логике социального исключения 104 , мы можем отметить,; что большинство россиян идентифицируют себя со средним, классом (правда, критерии идентификации несколько отличаются от зарубежных). Но проблема состоит в том, каков реальный социальный потенциал этих групп, который бы выражал не только их готовность, но и способность влиять на социальные процессы, происходящие в стране.

В то же время нельзя преувеличивать и сущностные различия по отношению к оценке активности. Как пишет М.К. Горшков в объемном исследовании «Российское общество как оно есть», структурные позиции россиян не включают в целом социальную активность. Примечательно, что говорится об основах формирования гражданской позиции, для нас представляется скорее желательным и ожидаемым, чем реальным. На вопрос, чьими интересами будут руководствоваться россияне в серьезных для них вопросах, были получены следующие ответы: государственными - 10 %, коллективными 10 %, своей семьи - 60 и своими собственными - 20 %105. Это важный момент, который только подтверждает факт деконсолидированности общества или утраты жизненных стратегий. Гораздо важнее, что основная ответствешюстъ за решение социальных проблем возлагается на государство, а формы социального взаимодействия не могут в перспективе восприниматься одновременно как свое, как тот механизм, благодаря которому можно реализоваться свой социальный и гражданский потенциал. і

Можно сколько угодно спорить по І поводу Когнитивного диссонанса между тем, что государство пытается восстановить доверие в обществе и вызвать рост социальной активности, хотя бы на примере общегосударственных проектов, но только 10 % поддерживают готовность идти на диалог с государством в осуществлении, социальной активности106. Это накладывает отпечаток и на то; что, казалось бы, существуют идеальные условия для развития социальной самоорганизации.

Однако, как писала Н.Ф. Федотова, в обществе достаточно сильны позиции социального анархизма, нет договора с государством по умолчанию о невмешательстве в приватную жизнь граждан и одновременно снисхождения к государству по поводу исполнения обязанностей по отношению к обществу107. В том числе и в тех вопросах, которые являются приоритетными для россиян (борьба с коррупцией; равенство перед законом, социальная справедливость). Можно говорить и о том, что россияне впали в эйфорию, капкан безудержного эгоизма. Однако на самом деле это предположение не имеет основания в позициях населения, так как, на наш взгляд, действуют две серьезные причины. Во-первыхр социальная активность не является возвышающим социальным показателем, если не имеет инструментального смысла, не связана с социальным микроуровнем. С отказом социальной активности часто отождествляется индивидуальная свобода, которая в различных группах колеблется от 25 $6до 47 % л і

Во-вторых, несмотря,.ра.низкцц уровень доверия к государству, оно представляется единственной консолидированной, способной удержать от распада общество силой. Это приводит к разведению претензий к бюрократии, исполняющей государственные обязанности, и к государству как к идеальному конструкту, как к тому,! без чего они не могут существовать в российском обществе. Подобный этатизм, разумеется, не вызван какими-то врожденными ментальными характеристиками. Ситуация объясняется тем, что социальная активность в российском обществе, в большей степени, отождествляется с государственными, чем с личными или даже групповыми интересами. И претензии групп "на выявление интересов, имеющих даже определенные отложенные по времени социальные эффекты, вызывает подозрение со стороны других групп, способных видеть смысл только в служении собственным интересам. освободить государство от№ситуации присвоения ресурсов на групповом уровне», сделать-его !действительно- общенародным - вот что представляется необходимым для многих россиян. Однако ситуация усугубляется и привнесением того факта, что большинство населения привыкли за годы реформ рассчитывать на свои собственные силы и не склонны оказывать поддержку другим через систему социальной активности. По крайней мере, в статусный круг не входят понятия, как заниматься общественной деятельностью, "которая идентифицируется не по популярности, а выражает стремлением иметь доступ к власти109.

Это, на наш взгляд, определяется сложившейся социальной структурой общества, в которой большинство (примерно 60 %) населения, демонстрирует нежелание выходить за г,пределы приватного социального пространства, как пространства сугубо чуждого..Для.большинства россиян (77 %) социальная активность представляется бесплатным и избыточным занятием, что связано с тем, что основным источником является работа110. Иными словами, несмотря наг то, что в обществе произошло перераспределение собственности, нельзя говорить о достаточно высоком уровне социальной самостоятельности, о ресурсе свободного времени и о том, что гражданская активность может послужить способом наращивания личностного социального ресурса. Казалось бы, новые социальные группы, так называемые средние слои, могут стать, проводниками идей социальной активности, однако этого не происходит в силу ряда факторов.

Стратегии социальной активности в российском обществе

В целом, как мы отметили ранее, социальная активность в российском обществе не определяется в качестве ведущей стратегии на социальном микроуровне, вернее сказать социальныйг микроуровень порождает стратегии решения повседневныхлдел,-не-связанные непосредственно с выходом на социальную активность как активность, связанную с социальными изменениями. Ограничиться этим суждением значит констатировать только разрыв между макроуровнем и социальным микроуровнями. К тому же необъяснимым становится то, что достаточно высокий процент населения поддерживают общественную инициативу, заявляют о том, что являются-социальными-альтруистами.

На наш взгляд, важно проанализировать как поведенческие стратегии населения, так и поведенческие стратегии тех, кого относят к социально активным слоям населения, кто не только является потенциальным союзником общественных движений, но-и реально участвует в различных общественных инициативах. Исходя из того, что в российском обществе только 6 % населения219 охвачены социальными совместными практиками, следует выявить причины резкого отставания от средней планки, принятой в европейских странах. В этом нужно видеть как последствия социально-структурных изменений в российском - обществе; так и то, что социальная активность не исчерпала ресурс традиционных слоев населения, особенно что касается профессиональных активистов, и не приобрело массовой базы во вновь возникших социальных группах и слоях. Подтверждением тому служит и то, что на региональном уровне, если брать позиции молодежи, 43 % признают участие в нерегулярных социальных акциях на микроуровне (субботники, благоустройство улиц, дворов), -но только 18 % признают участие в организованных формах социальной активности целесообразным220.

Ссылки на то, что в российском - обществе сформировался немногочисленный средний класс с достаточно высокими потребительскими и низкими альтруистическими интенциями, все-таки является недифференцированным и практически бесполезен в том, чтобы рассматривать поведенческие стратегии как стратегии социальной инерции и социального равнодушия большинства населения. Поэтому, рассматривая поведенческие стратегии, нужно не) только руководствоваться формальным критерием принадлежности к той или иной организации, степени включенности в ее деятельность, но и основываться на более, на наш взгляд, интегральном показателе индивидуальной и групповой оценок социальной активности.

Можно согласиться с И.А. Халйй, в том, что безусловный интерес для общественных организаций представляют жители крупных городов, люди, имеющие высокий образовательный статус, но при этом не следует забывать, что возникшее в постсоветский период общественные организации не всегда соответствуют этим критериям, так же как и нельзя говорить с точностью о рациональности этой социальной активности . Исследуя социальную активность россиян, необходимо принимать во внимание три фактора. Во-первых, состояние общественных движений во многом определяется осведомленностью граждан об их деятельности, как и тем, каким образом это движение помогает государству«и йюбществу і ічто является российской традицией. Во-вторых, как, лризнает И.А. Халий, членами НПО в большинстве своем являются люди в возрасте, имеющие высшее образование222.

Однако следует учитывать две тенденции. Во-первых, в России люди среднего возраста как раз являются І-группой людей, наиболее активно сосредоточенных на социальном микроуровне, а во-вторых, в условиях, когда цифра обладателей высшего образования приближается условно к 80 %, трудно ожидать, что образовательный статус или наличие диплома как такого гарантирует высокую социальную активность. В-третьих, во многом интерес поведенческих стратегий не соответствует традиционному делению на направления: правозащитное, экологическое, благотворительное, женское, так как в России для социальных активистов характерно переключение с одного вида действия на другое. И главным, на наш взгляд, кажется не сам момент увлечения конкретной проблематикой, что характерно для организаторов профессионалов, а возможность проявить себя, быть индивидуальностью. Поэтому можно говорить, о текучем составе общественных движений или вырисовывании доминирующей поведенческой стратегии, связанной с переопределением ролей, с тем, что социальная активность, с одной стороны, соответствует стремлению к самореализации. С другой стороны, даже потенциально сочувствующие держат дистанцию, связанную с тем, чтобы не отождествлять себя полностью с каким-то определенным общественным движением или не оказаться в центре ненужного внимания, чтобы общественная активность не вредила и не была чрезмерной в реализации повседневных практик.

Типологизация поведенческих стратегий, таким образом, может связываться с критерием включенности социальной активности в жизненные приоритеты и стратегии. Следуя этой логике, можно отметить, что обозначаются три основные поведенческие стратегии. Первая, традиционная, связана с полной отдачей социальной активности и служением общественному долгу (чистый социальный альтруизм). Вторая - условная поддержка социальной активности, на которую налагаются схема взаимных обязательств и возможность сохранения свободы в рамках общественных движений. Третья включает участие в общественных движениях как проявление социального эскейпизма или бунтарства.

Рассматривая каждое из этих движений, можно сказать, что существует несоответствие между анализируемыми поведенческими практиками большинства населения и теми формами участия, которые предлагают общественные организации. По-видимому, основным для них является формирование общественных организаций по типу ядро и актив сочувствующих, в которых воспроизводится принцип доминирования. Для большинства россиян общественные организации, судя по результатам социологических исследований, все-таки представляются хотя и желательно нацеленными на совместную деятельность с государственными структурами, но должны соответствовать претензиям граждан на самореализацию и самостоятельность, на возможность высказывания собственного мнения.

И в этом смысле показатель в 6 % респондентов, активно вовлеченных в общественную деятельность, как раз и показывает число тех россиян, которые придерживаются традиционной ориентации. В то же время 19 % тех, кто нерегулярно участвует в общественных практиках, являются носителями условной поддержки, не связывают себя жесткими односторонними обязательствами и проявляют интерес к общественной деятельности только в том случае, если это затрагивает их непосредственные интересы или связано с желательным поведением в кругу близких, как и коллег по работе .

Что же касается третьего направления, то, на наш взгляд, оно снискало еще меньшую поддержку у россиян по количеству (2 % - 3 %), поскольку заявленные В.А. Федотовой, 40 млн социальных, анархистов это вовсе не те, кто стремится противопоставить себя государству 224 , а сторонники сохранения приватной сферы, с одной стороны, в обмен на пассивную поддержку государства при дистанцировании от интересов государства как приоритетных для личности. В результате мы получаем достаточно интересную «картину», в которой мейнстримовой является стратегия условной поддержки общественных "организаций или ситуативной социальной активности. Что же касается положения не только в «столицах», но и в региональном социуме, достаточно презентативным можно считать констатацию факта, что людей, поддерживающих организации, более чем достаточно (39 %), при том что"деятельность общественных организаций признается неудовлетворительной (20 %) .

Как отмечает М.К. Горшков, россияне интересуются политикой от случая к случаю, поскольку в основном заняты своими делами226. Можно аналогичным образом судить и по -отношению к различным формам неполитической активности, которая не выступает желательной альтернативой политической активности, а скорее воспринимается как ее аналог. Следует также отметить, что было бы неправильным считать, что для российского общества отсутствие интереса к социальной активности является укоренившимся представлением. Оценивая поведенческие стратегии населения и социального актива, можно утверждать, что между, ними есть определенные различия, которые, на наш взгляд, характеризуются скорее негативным отношением к активу, чем взаимоотталкиванием или взаимопритяжением.

Во-первых, это связано с тем, что население хотело бы видеть в обладателях социальной компетентности , больше демократизма, осуществления возмездности, осознания групповых интересов, а не решение собственных проблем. Во-вторых, в связи с пониманием плюрализма отдельных индивидов и социальных групп проявляется запрос населения на то, чтобы общественные выдвижения формировали новые социальные регуляторы, способные к определенному равновесию между государством и обществом. В-третьих, конкретизируя это положение, можно сказать, что сама стратегия условной поддержки означает, что для большинства россиян общественные организации еще не обозначились как институты, заслуживающие высокой степени социального доверия.

Перспективы социальной активности в российском обществе: дилемма качества и роста

Представляется необходимым подчеркнуть, что даже спорные инициативы по отношению к общественным организациям могут сыграть позитивную роль, чтобы подвигнуть общественные организации более активно искать финансовые ресурсы в российской среде, а также развивать систему добровольных пожертвований, связанных с конкретными проектами, а не с очередным грантосодержащим проектом. Последнее свидетельствует о потребности общества в форме гражданской солидарности. Дело в том, что при всем том, что сейчас много говорится о солидарности на основе культурной традиции, о вовлечении все большего числа россиян в смыслообразующие действия, с помощью институционализированных, конфессиональных институтов, имеющих социальный и политический контекст .

Важными становятся социальная активность вне рамок конфессиональности, возрастание роли интегральной социальной активности, объединяющей представителей различных страционных групп независимо от этнического, этноконфессионального статусов. Не отрицая значения конфессиональных институтов, отстаивающих социально-политические интересы или активно работающих в сфере воспитания и образования, можно сказать, что существует потребность в том, чтобы не переступить, не нарушить баланс религиозной традиции и социальной активности. Это, в свою очередь, связано с определенной деятельностью властных структур, для которых религиозные конфессии представляются наиболее обеспечивающими лояльность населения, и с тем, что часто общественные организации занимают радикальные позиции в отношении конфессиональных институтов, видя в них только соперника, претендующего на монополию в настроениях россиян.

Очевидно, что для общественных движений важным становится упор на качества человеческого ресурса, так как для конфессий важным является ритуальное действие, в то время как для общественных организаций желаемыми являются социальные качества и организационная сплоченность, инициатива и интеллектуальный капитал участников движения. Естественно, взор обращается к средним образованным городским слоям населения, в этом случае за пределами влияния оказываются традиционные базисные слои.

Сельское население, несмотря на усиленную урбанизацию, составляют 25,3 %, и в этом смысле является символичным, что общественные организации, как правило, предстают как инновационные, модернистские, в то время как в обществе существует традиционалистское большинство323. Этот момент негативно отражается на перспективах институционализации как воспроизводства коллективных практик, как механизмов саморегулирования и отражается виде расколов даже на уровне низовой активности. Это находит подтверждение и в социологических данных, приведенных на региональном уровне, согласно которым ростовская молодежь рассматривает участие в общественных организациях условно полезным (29 %) или, хотя и считает полезным (50 %), не склонна считать, что молодежная активность уже направлена в позитивное русло .

Вероятно, на состояние институционализации социальной активности влияют два фактора: неравномерность распределения ресурсов (организационных, информационных, человеческих) между разными секторами социальной активности и регионами, и накопленный капитал и предшествующий опыт активности. Можно сказать, что это выражается асимметрии государственной поддержки между традиционными и новыми общественными организациями, и в том, что в российских регионах в силу влияния «антимосковских» настроений и отсутствия профессионального регионального актива, способного противостоять тенденции безразличия. Выявляются стратегии минимального воздействия, это связано с тем, что общественные организации, формально заполняя ниши социального сектора, не вступили в фазу конкуренции по критериям вовлечения заинтересованных граждан и осуществления заявленных целей.

Вместе с тем происходит трансформация социальной активности, которая оказывается относительно успешной тогда, когда существуют определенные условия в виде информационной инфраструктуры и человеческого капитала. Названные черты наиболее характерны для крупных «столичных» городов (Москва, Санкт-Петербург, Нижний Новгород, Новосибирск, Екатеринбург). Концентрация социальной активности в этих городах в действительности приводит к возникновению некоего специфического капитала, позволяющего навязывать повестку дня и держать курс на централизованные формы социальной активности, что проявляется в конфликте центральных и региональных организаций. Ярким примером является деградация политической структуры «Яблоко», которая имела больше шансов развития, когда была дискуссионным клубом, нежели в данный момент, превратившись в маргинальную политическую партию.

Мы можем также сказать, что в отношении к человеческим ресурсам не сформирована контрактная или партнерская система. Тестируя современные общественные организации на критерий партнерства, можно сформулировать следующие положения: в основном преобладает допустимое или избирательное партнерство, основанное на симметричности профессионального ядра и низового социального актива. В этом смысле традиционные структуры начинают проигрывать сетевым сообществам, формирующимся по принципу «флешмоб-акции» и не требующим от участников обязательного членства или участия в иных организационных процедурах. Институционализацию социальной активности можно рассматривать не с точки зрения совокупности определенных структур, наделенных соответствующими правами и обязанностями, предписываемыми им функциями .

Степень эффективности усиливается снижением институциональной среды, когда общественные структуры формализуют неформальные правила и заняты неформальным институциональным проектированием, в том числе через усвоение правил, создание альтернативы институциональной «ловушки», связанной с присутствием традиционных организаций, с формированием новых институциональных ресурсов. Естественно, в системе иерархического типа, где вертикальные связи преобладают над горизонтальными, резко снижается уровень самостоятельности низовых звеньев. И в этом смысле прав Д. Норт, который писал, что институты не обязательно и даже не всегда создаются для того, чтобы быть социально эффективными, институты или, по крайней мере, формальные правила создаются скорее всего для того, чтобы служить интересам тех, кто занимает позиции, позволяющие влиять на формирование новых правил326.

Применительно к социальной активности в российском обществе можно сказать, что как раз данное замечание характеризует создание организаций, претендующих на общественный контроль ключевых форм, проблем общественной жизни (в сфере, например, национальной безопасности). Когда же речь заходит о социальных интересах или сфере частной жизни, обнаруживается, что для большинства россиян важно не формулирование и освоение новых правил, а решение конкретных социальных проблем, создание модели взаимодействия, в которой бы граждане ощущали эффект непосредственного действия.

Отмечая, что в российском обществе необходимо оценивать характер воздействия социальной активности на общественное сознание, можно сказать, что легитимация социальной активности, преодоление четко фиксируемой эмпирическими исследованиями социальной пассивности заключается не в общем изменении «правил игры», а в сближении с теми представлениями, которые являются краеугольными для массового сознания. И если мы говорим, например, о защите прав человека, то никак нельзя игнорировать факт избыточных социальных неравенств в российском обществе или упорно не замечать, что для большинства россиян идеал социальной справедливости является гораздо более близким, чем абстрактные демократические свободы. На этот счет, как пишут авторы исследования «Социальные неравенства и публичная политика», обращают внимание на то, что сама проблема социальных неравенств остается на периферии публичной политики .

Между тем, как мы видим, общественный запрос на социальную справедливость концентрирует внимание на таких аспектах институционализации, как артикуляция в сфере публичной политики тех тем, которые действительно откладываются в массовом сознании как ключевые. При этом в обществе особенно востребована идея ответственного взаимодействия общества и власти. Не случайно, касаясь проблемы соотношения конфессиональное и социальной активности, мы можем сказать о том, что институционализированные конфессиональные структуры могут создать ситуацию поощрения, стимулирования позитивной социальной активности, поскольку влияют на верующую часть населения в свете личного поиска смысла жизни.

Похожие диссертации на Социальная активность в российском обществе: структурно-деятельностное измерение

Казачество в современном обществе : социологическое измерениеВодолацкий, Виктор Петрович

Правовая аномия в российском обществе: структурно-деятельностное измерениеГеращенко, Дмитрий Георгиевич

Социальные позиции молодёжи с инвалидностью в российском обществе : объективное и субъективное измеренияМороз, Яна Юрьевна

Социальная активность пожилых людей в современном российском обществе : региональный аспектЩанина Екатерина Владимировна

Специфика протестной активности российской молодежи в современном трансформирующемся обществеБушуев Денис Владимирович

Профессиональная активность студенческой молодежи в условиях современного российского обществаАндрющенко Ольга Евгеньевна

Концептуальные основания измерения социальной активности в российском обществеЖаворонков Александр Васильевич

Коммуникативная активность сетевого научного сообщества в условиях становления информационного общества в РоссииСафронова Марина Викентьевна

Социально-культурные аспекты активности женщин в современных российских условияхФилиппов Александр Михайлович

Духовно-нравственное измерение российского общества потребления (социально-философский анализ)Магомедова Анисат Магомедовна