Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. РИСК В РАКУРСЕ СОЦИАЛЬНО-ФИЛОСОФСКОГО АНАЛИЗА 13
1.1. Философские горизонты социальной рискологии 14
1.2. Рискологические концепции в исследовании реалий российского пореформенного общества 39
ГЛАВА 2. КРИЗИС СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ ПРЕЕМСТВЕННОСТИ И ЦЕННОСТНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ КАК ФАКТОР НАКОПЛЕНИЯ РИСКА 65
2.1. Рискогенный потенциал ценностной дезинтеграции общества 66
2.2. Деформации процесса социализации: воспроизводство риска 84
ГЛАВА 3. РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ РИСКА В КУЛЬТУРЕ И СОЦИАЛЬНОЙ ЛОГИКЕ 97
3.1. Риск в массовой культуре и криминализация сознания 97
3.2. Логика российской политической элиты: рискогенные аспекты 114
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 131
ЛИТЕРАТУРА 136
- Философские горизонты социальной рискологии
- Рискогенный потенциал ценностной дезинтеграции общества
- Риск в массовой культуре и криминализация сознания
Введение к работе
Актуальность темы исследования. В отечественной социальной науке в последнее время все больше внимания уделяется проблемам социального риска в его различных аспектах. Это связано преимущественно с осознанием повышенной рискогенности периода социетальной трансформации, неблагоприятного состояния экологической среды, отсталости технико-технологической базы и т. д. Исследуются риски модернизации и демодернизации, риски социальной среды. Серьезный общественный резонанс и соответствующее отражение в научной литературе получает распространение международного и внутреннего терроризма и его влияние на политическую ситуацию, социальные отношения и духовную атмосферу в обществе. Отдельную тему, хотя и близко связанную с рискологией, составляет стремительное развитие криминогенных процессов, засилие нелегальных и противоправных социальных практик, рост влияния теневого сектора в экономике, коррупция и вывоз капитала.
Однако значительно меньшим вниманием пользуются рискогенные процессы в культуре, которые не менее, если не более, важны. Ведь именно в сфере культуры осуществляется воспроизводство социальной идентичности, и деформации социокультурных процессов чреваты необратимыми нарушениями последней. Уже в настоящее время отмечается изменение характера и направленности социализации, раскол в понимании базовых ценностей общества и т. д. Между тем социальную безопасность и стабильность исследователи ассоциируют с наличием прочного единства ценностей и целей общества. Отсутствие такого единства, несовпадение частногрупповых интересов и ценностей с интересами и целями общества как целостности ослабляют социальную интеграцию и ставят общество на грань выживания.
Все это дает основания говорить, что в сфере общественного мировоззрения и культуры сложилась не менее рискогенная ситуация, причем именно здесь скрыты корни генерализации социального риска, его воспроизводства и распространения на близкое и дальнее будущее. Кроме того, фундаментальное значение для перспектив российского общества имеет способность его культурной и политической элиты к адекватной рефлексии над идущими долговременными процессами, к стратегическому мышлению в области мировоззренческой интеграции различных старых и новых социальных групп, а также многочисленных этнических образований, отношения которых также чреваты культурными и религиозными конфликтами и имеют потеїщиал рискогенности. Речь идет о возможностях адекватного ответа на многочисленные вызовы, предлагаемые в сложившейся ситуации, о понимании исторической ответственности за качество воспитания молодого поколения, за сохранение культурного наследия прошлого.
Наконец, необходимо отметить растущее присутствие рискогенной составляющей в стереотипах массовой культуры, на базе которых формируются траектории социальной логики. Это проявляется в криминализации образа экранного положительного героя, в распространении виртуального и экранного насилия. Влияние этих явлений на рост девиантного поведения и смещение нравственных акцентов в социальной оценке последнего не подлежит сомнению.
В целом актуальность изучения социокультурных процессов пореформенного российского общества в рискологической парадигме определяется расширением репрезентации риска в культуре, изменением характера социализации под влиянием накопления рискогенного потенциала социальных практик, высокой степенью социокультурной дезинтеграции общества, угрожающей сохранению его идентичности.
5 Степень научной разработанности темы исследования.
Социальный риск, его сущность, факторы его роста, проблемы, связанные с адекватностью отражения его в культуре общества, - все это долгое время оставалось за рамками внимания отечественных исследователей, хотя за рубежом социальная рискология получила серьезное развитие, став фундаментальной составляющей современных теоретических представлений об обществе. При этом необходимо подчеркнуть, что рискологические концепции зарубежных социальных мыслителей, таких как У. Бек, 3. Бауман, Э. Гидденс, Н. Луман, П. Штомпка и др., по своему значению и глубине поднятых проблем выходят за рамки чисто социологических исследований и скорее представляют собой прорывы социально-философской рефлексии над состоянием и возможными перспективами социального бытия человечества на исходе модерной эпохи. Разработанные перечисленными авторами идеи получили оформление в теориях «общества риска», которые при всех отличиях едины в понимании повышенной рискогенности западного постмодерного общества. «Теории общества риска» можно рассматривать как социально-философскую парадигму осмысления направленности социальных изменений современности.
Несмотря на длительное игнорирование со стороны отечественных философов и социологов, проблемы роста социального риска в российском обществе в последнее время все же стали предметом относительно немногочисленных исследований, в первую очередь социологических. Феномену социального риска и выработке оптимальной методологии его исследования посвящены работы И. Афанасьева, С. Ахмерова, Г. Джурабаевой, В. Зубкова, Ф. Кайта, С. Ковалевой, С. Никитина, К. Феофанова и др. В статьях С. Ковалевой, Ю. Зубок рассматриваются актуальные для современного российского общества проблемы социальной рискогенности возникших деформаций процессов
социализации и в целом социокультурного воспроизводства. В ряде социологических исследований последнего времени (В. Кузнецов, А. Флиер) находит все большее отражение растущее понимание связи роста социального риска с ценностной дезинтеграцией российского общества, отсутствием национальной идеологии и жизнеспособного социального проекта. В коллективном исследовании группы под руководством А. Мозговой обобщаются и концептуализируются многочисленные аспекты риска в социальном пространстве.
Г. Осадчая, анализируя различные группы социальных рисков, имеющие место в современном российском обществе, выводит их генезис из ошибок и недочетов, допущенных в ходе реформ и видит единство сложившегося рискогенного контекста, включая его социокультурную составляющую. Получает развитие и осмысление проблема социального управления рисками, чему посвящены исследования Т. Белых, М. Веденеевой, О. Короля и др.
В то же время приходится констатировать недостаточность социально-философского осмысления проблематики, связанной с генерализацией рискогенных процессов в пореформенном российском обществе, и прежде всего - недостаточность понимания того, что корень происходящего кроется в социокультурной сфере и что рискогенным является собственно социокультурный контекст. Единственный автор, в работах которого прослеживается эта идея и которому удалось в силу этого разработать целостную теоретическую концепцию современного российского общества как «общества риска» - это О. Яшщкий. Именно потому его исследования вслед за классическими трудами в области социальной рискологии превышают чисто социологическую постановку проблем и представляют собой не только социологические, но и социально-философские аспекты по существу работы.
Помимо этого в последнее время были проведены социально-философские исследования, касающиеся состояния общественного сознания в «посттравматический» период, его реакций на рост рискогенных процессов, изменений под влиянием социальных, экологических и техногенных катастроф, природы социальных страхов и их влияния на повседневность. Среди авторов данных исследований можно назвать Л. Гудкова, Е. Головаху, В. Иванову, И. Исаева, В. Кузьмину, С. Матвееву, Н. Панину, В. Шляпентоха, В. Шубкина.
Таким образом, в настоящее время можно говорить только о становлении научного интереса к рискологической проблематике, о начале формирования социально-философского подхода к изучению рискогенных факторов, имеющих место в современном российском обществе. В частности, остается неисследованной рискогенность сложившегося в нем социокультурного контекста. Эту задачу мы и ставим перед собой в данной диссертации.
Объектом данного диссертационного исследования являются рискогенные тенденции динамики общественного сознания и культуры в пореформенном российском обществе.
Предмет исследования составляют основные факторы и эффекты формирования рискогенного социокультурного контекста.
Цель исследования состоит в социально-философском осмыслении
рискогенного социокультурного контекста в России как продукта
цивилизациошюй специфики последней, результата
«посттрансформационной травмы» и источника неограниченного генезиса рисков.
Указанная цель конкретизируется в последовательности промежуточных исследовательских задач:
обосновать атрибутивность риска для социальной реальности и показать необходимость социокультурного подхода к его интерпретации;
выяснить возможности и специфику применения рискологических концепций к исследованию реалий российского пореформенного общества;
оценить как фактор аккумуляции социального риска ценностный раскол и культурную дезинтеграцию российского общества;
проанализировать в аспекте культурного воспроизводства социального риска характер социализации в условиях «посттрансформационной травмы»;
изучить влияние расширения репрезентации риска в массовой культуре на состояние общественного сознания;
исследовать репрезентацию риска в социальной логике российской политической элиты как часть общего рискогешюго культурного контекста.
Теоретико-методологической основой исследования являются идеи философов XX в., констатировавших двойственный, сопряженный с позитивными и негативными последствиями характер деятельности человека в мире, а также социальных мыслителей, работающих в рискологической парадигме, - У. Бека, А. Вилдавски, Э. Гидденса, М. Дуглас, Н. Лумана, П. Штомпки. Большую роль в выработке подхода к проблеме сыграли относительно недавние публикации отечественных исследователей - О. Яницкого, Г. Осадчей, Т. Заславской - в которых делаются попытки осмысления природы рискогенных тенденций динамики современного российского общества в терминах теорий «посттрансформационной травмы» и «общества риска». Данная диссертационная работа также в значительной мере строится на концептуальной и методологической базе этих теорий. Кроме того, методологическими ориентирами для автора стали исследования по социокультурной и цивилизационной специфике России А. Ахиезера, А. Вишневского, по динамике социальных ценностей россиян Н. Лапина.
Эмпирическую базу диссертации составили материалы конкретных социологических исследований и информация, почерпнутая из различных статистических источников.
В работе содержатся следующие элементы научной новизны:
показан атрибутивный характер риска по отношению к социальной реальности и обоснована правомерность и необходимость социально-философской интерпретации рискогенных процессов на основе теорий «общества риска» и социокультурного подхода;
обосновано, что генерализация рискогенных процессов в современном российском обществе является продуктом сложившегося единого деструктивного социокультурного контекста;
исследованы в качестве факторов социального риска ценностная дезинтеграция пореформенного российского общества и социокультурный раскол как источник цивилизационной патогенности;
показано, что фактором социального риска является кризис социокультурного воспроизводства, отраженный в деформации механизмов социализации;
установлено, что значимым элементом рискогешюго социокультурного контекста является расширение репрезентации риска и насилия в массовой культуре и СМИ, ведущее к соответствущим изменениям общественного сознания;
аргументировано, что рискогенность социокультурного контекста находит выражение в деформациях социальной логики, в частности, в деструктивном характере социальной логики властных элит и нигилистически-протестном характере социальной логики маргинальных групп.
Новизна исследования отражена в следующих положениях, выносимых на защиту:
Риск составляет атрибутивную характеристику экзистенции в силу присущей ей проективной неопределенности бытия и действия, а также фундаментальности ее взаимодействия с Другим. Исторические модификации социальной реальности влекут за собой соответствующие модификации характера и экзистенциальной интенсивности рисков. Социально-философское исследование социального риска применительно к конкретному типу общества предполагает его анализ в рамках социокультурного подхода, рассмотрение генезиса рисков как негативной составляющей социокультурного воспроизводства. Методологической парадигмой такого подхода могут служить теории «общества риска».
В современном российском обществе сложился в основных чертах и продолжает формироваться рискогенный социокультурный контекст, определяемый отсутствием реалистического социального проекта, посттравматической ценностной дезинтеграцией на фоне долговременного воспроизводящегося социокультурного раскола, низким уровнем социальной рефлексии, хаотической игрой тенденций модернизации и демодернизации, кризисом культурного воспроизводства, расширением репрезентации рисков в массовой культуре и социальной логике и, следовательно, способствующий расширению сферы производства социального риска.
3. Рискогенные следствия ценностной дезинтеграции общества обусловлены наметившейся тенденцией к обесцениванию трудового этоса, доминированием у молодого поколения потребительской ориентации и индивидуалистических интересов, ростом пассивности и равнодушия. Отсутствие жизнеспособной национальной идеологии при низком уровне жизни становится фактором разложения социальной идентичности, свидетельствует о кризисе социального проекта будущего, который лишается созидательной направленности, переориентируясь на выживание как самодостаточную цель. Распад позитивной, созидательной аксиологии
составляет финальную фазу социокультурного раскола и результат патологического кризиса культуры, влечет за собой упадок и демодернизацию общества с сопутствующими рисками.
Нарушения функционирования механизмов социализации, возникшие в результате «посттрансформационной травмы», проявляются в ускоренности сроков взросления при упрощении и обеднении содержательной стороны социализационного процесса, ее утилитаризации, в результате чего происходит деформация социокультурного воспроизводства, прогрессирующее сужение объема межгенерационной трансляции ценностей. Направленность социализации изменяется в сторону развития рискоориентировашюй достижительности, способствущей росту психологической аномии, правового и нравственного нигилизма, находящих выражение в криминальных и околокриминальных формах социального поведения.
Формирование рискогенного социокультурного контекста включает в себя рост представленности различных форм риска и насилия в массовой культуре и продукции СМИ, что является фактором повышения общего уровня агрессивности, стимулирует распространение насилия в обществе и семье, способствует закреплению в общественном сознании когнитивных установок, ориентирующих на успех силовых решений и малую эффективность морального авторитета, на оправданность силовых мер и ограничения индивидуальных свобод во имя поддержания безопасности.
Составляющей рискогенного социокультурного контекста является девиантная социальная логика правящей элиты, характеризуемая как деструктивная логика прямого и символического насилия, расхитительской силовой приватизации национальных ресурсов и воспроизводственных механизмов, социальной безответственности,
12 частногруппового и кланового эгоизма, что делает ее логикой производителей социального риска.
Теоретическая значимость исследования состоит в том, что автором диссертации осуществлен социально-философский анализ процессов и явлений, выступающих в виде факторов формирования в современном российском обществе единого рискогенного социокультурного контекста
В то же время исследование обладает научно-практической значимостью, которая обусловлена социальной потребностью в концептуальном осмыслении рискогенных социокультурных процессов, возможностью применения полученных результатов в практике культурного строительства и социального управления.
Результаты исследования могут также использоваться в преподавании социальной философии, культурологии, социологии и соответствующих спецкурсов и спецсеминаров.
Апробация результатов исследования. Результаты диссертационного исследования опубликованы в 2006 г. в учебном пособии «Источники рисков в период социальных трансформаций (социально-философский анализ)», во Всероссийском научном журнале «Общество и право», № 2(12), в 2005 г. - во Всероссийском научном журнале «Теория и практика общественного развития», № 2; докладывались и обсуждались на Всероссийской научно-практической конференции «Современное российское общество: проблемы безопасности, преступности, терроризма». Общий объем публикаций 4,3 п. л.
Результаты диссертационного исследования были обсуждены на кафедре философии и социологии Краснодарского университета МВД России.
Структура и объем диссертации. Работа состоит из введения, трех глав, содержащих шесть параграфов, заключения и списка литературы на русском и иностранных языках. Общий объем диссертации составляет 149 страниц машинописного текста. Список использованной литературы включает 155 наименований.
Философские горизонты социальной рискологии
Отечественная наука об обществе достаточно долго игнорировала проблемы, связанные с социальным риском. Несмотря на интенсивное и успешное развитие рискологической проблематики в западных странах, российские исследователи привычно трактовали ее как продукт негативных социальных процессов, связанных с реалиями, не представленными в нашем обществе. Однако в последние годы ситуация несколько изменилась. Существующие социальные риски стали все более осознаваться российской интеллектуальной элитой, чему способствовали участившиеся техногенные катастрофы, рост терроризма и политического экстремизма. Более того, само развитие социальной теории подвело к признанию значимости рискологической проблематики и необходимости ее разработки.
Следует учитывать, что рискологические проблемы как таковые обладают философской глубиной. Уже само понятие риска связано со спецификой онтологического статуса человека как существа, бытие которого является проективным, направленным в будущее, чреватое негативными и позитивными возможностями. Всякое человеческое действие предполагает как негативный, так и позитивный, с точки зрения актора, возможный результат, и экзистенциальный смысл риска заключается в создании пограничной ситуации, когда равно возможны как значительный выигрыш, так и серьезное поражение. Пограничная ситуация характеризуется снижением нормального для человеческого бытия уровня определенности: рискуя, субъект приводит себя в состояние повышенной неопределенности, и потому диапазон открытых для него как позитивных, так и негативных возможностей расширяется. Именно благодаря более широкому диапазону открывающихся возможностей действие в условиях повышенной неопределенности становится продуктивнее в своих результатах. Тем не менее оно бывает связано с большими потенциальными потерями, чем аналогичное действие в обычных условиях.
Таким образом, на самом общем уровне риск можно определить как потенциальную характеристику действия, определяемую возможными негативными последствиями его результатов. Как мы показали, риск неотделим от действия, осуществляемого в обществе и направленного на социальные цели. В частности, согласно В.И. Зубкову, «риск представляет собой социальное поведение субъекта, осуществляемое в условиях неопределенности его исходов»2. Итак, риск - это специфическая форма социального поведения, в которой раскрываются глубинные качества и черты бытия человека в обществе и которая, следовательно, подпадает под изучение социальной философии.
И даже в рамках философского исследования феномен социального риска можно понимать с разной степенью глубины. В течение столетия зарубежными исследователями был пройден путь от анализа отдельных рисков и рискогенных ситуаций к осознанию того, что риски генерирует само общество. Тогда возник интерес к рассмотрению в качестве рискогенных факторов различных составляющих социальной ткани — от межличностных взаимодействий до социальных институтов и структур, от первичных групп и символических интеракций до социальных движений и крупномасштабных организаций и систем. В настоящее время мы все больше осознаем, что риск является атрибутом социального бытия человека, сопровождая все его трансформации во времени. Так, анализируя исторические фазы существования риска, С. Ковалева3 выделяет три его типа и одновременно исторических вида по определяющему признаку его содержания: естественный, цивилизационный и глобальный. Характеристика каждого типа включает риск взаимоотношений человека с природой, риск взаимоотношений внутри общества, риск применения технических средств в деятельности человека и риск взаимоотношений общества и государства, а также государств между собой.
Для доиндустриальной эпохи характерны простые и ясные взаимоотношения человека с природой. Природа выступает одновременно и средой обитания, и источником средств существования, и неиссякаемым источником опасности. Она вторгается в человеческую жизнь как непреходящая, постоянно подстерегающая угроза, принимающая облик болезней, диких зверей, стихий, холода и голода, т. е. как перманентный фактор риска. Помимо природного риска уделом каждого индивида в отдельности становится и социальный риск, поскольку при неразвитых социальных отношениях опасность таит неподчинение семейной, сословной субординации, личные психологические свойства индивида (конфликтность, авантюризм и т. п.), физическую слабость, болезненность, возможность стать жертвой криминального действия другого. Политический риск при решении вопросов, затрагивающих какую-то совокупность людей (о войне, переселении, постройке общих укреплений и т. п.), также носит атомарный характер в том смысле, что принимается главой семьи, клана, племени и даже царем под личную ответственность. Поэтому в сознании человека естественный риск мог восприниматься как случайность в хаотическом потоке событий, где жизнь отдельного человека неразличима и так же случайна, как и ситуация риска, в которой он оказался. Определенному состоянию общества соответствует определенный уровень интерпретации риска. На том уровне конкретных знаний и общих представлений о мире осознание риска не могло выйти за пределы понимания его как чего-то внешнего по отношению к человеку и соответственно формировало определенную установку в индивидах.
В теоретическом осмыслении естественный риск, видимо, следует рассматривать в рамках концепции мира как многофакторного сочетания множества самых разных социальных, природных, предметных элементов, находящихся в постоянной динамике взаимоотношений. Риск в таком мире -его естественно присущее, неотъемлемое свойство, которое хотя и является угрожающим фактором для равновесия и устойчивости существования, но как бы предусмотрено самим устройством мира и составляет один из факторов, обеспечивающих гармонию и целостность мира. Стремление человека упорядочить первичный хаос бытия, предусмотреть максимальное количество обстоятельств своего будущего предприятия или деятельности, учесть все возможные перспективы развития событий и на основе этого принимать решения является составной частью такого мира. Именно это естественное стремление человека подстраховать риск своей деятельности привело в период развития свободной мировой торговли к появлению особой отрасли знания (калькуляции риска), особого дела (страхования судов, отдельных путешествий), которое по определению предназначалось для разделения ответственности за риск отдельного лица. Появилась первая осознанная, социально значимая форма упорядочения естественного риска, попытка проникновения воли человека в самоустройство мира с целью его корректировки.
Рискогенный потенциал ценностной дезинтеграции общества
Жизнь человека состоит не только из удовлетворения его утилитарных потребностей, но и из идей и знаїшй, веры, национальных и классовых чувств. Она регулируется этическими и эстетическими предпочтениями, эмоциями, стремлением к самоутверждению, престижному статусу, потребностью в любви, одобрении и признании со стороны других людей, ощущением своей солидарности с ними, чувством защищенности, своей общностью с другими и т. п. Все это принято называть «ценностными ориентациями» человека (здесь перечислены только ценности сугубо социальные, хотя у человека может быть и множество интересов, не имеющих непосредственной социальной обусловленности).
Принимая это во внимание, нельзя не понимать, что особое значение для анализа социального риска имеют его аксиологические основания. Поэтому так необходимо исследовать те предпосылки в системе ценностей общества, которые определяют и выражают готовность к риску или его неприятие как специфические социокультурные характеристики индивидов и групп, а также восприятие и оценку обществом морально-нравственных последствий действий и поступков, сопряженных с повышенным риском.
Ценностные установки в дополнение к образу жизни человека формируют и его картину мира — комплекс отчасти рациональных (основанных на достоверном знании), но в значительной мере и интуитивных (ментальных, образных, эмоциональных, информационно-фрагментарных и др.) представлений о сущности жизни и коллективного бытия людей, закономерностях и нормах этого бытия, ценностной иерархии его составляющих. На этом уровне экстраутилитарных интересов и потребностей личности основным регулятором ее социальной адекватности становится культура. Под культурой современная наука понимает ценностно-смысловое, нормативно-регулятивное и символико-информационное содержание любой сферы общественно значимой деятельности людей. Именно с этой точки зрения обретают смысл понятия «экономическая культура», «политическая культура», «культура труда» и другие, потому что в отличие, например, от «политических технологий», преследующих цель повышения утилитарной эффективности политической деятельности, «политическая культура» выбирает из всего множества возможных технологий (способов и средств) достижения поставленных целей только те, которые являются общественно приемлемыми по социальной цене и последствиям. То же самое можно сказать и о любой иной «культуре сферы деятельности», впрочем, как и о культуре обыденной жизни людей.
Одна из важнейших социальных функций культуры — историческая селекция, отбор приемлемых форм деятельности и взаимодействия людей, выбираемых не только по признакам их утилитарной эффективности, но и по критериям социальной допустимости. Это процесс культурного отбора, закрепления в практике и памяти людей и трансляции следующим поколениям социально приемлемых форм и способов человеческой жизнедеятельности. Этот же механизм работает и в направлении локализации и социальной изоляции (отторжение, изгнание, вытеснение «на обочину», т. е. в маргинальное поле в дословном переводе) лиц, не желающих соблюдать соответствующие нормы.
Культура в качестве нормативного явления, как это ни парадоксально, служит во многом психологическим аналогом правоохранительных органов, только действующим методом не силового, а нравственного одобрения и поддержки или осуждения и отторжения нарушителей. Это внутренний «страж порядка» в психологическом строе каждого человека, и чем строже и бескомпромисснее он исполняет свои обязанности, тем высококультурнее (в рамках норм своей этнической и сословной культуры) проявляет себя индивид. Но этот «страж порядка» не возникает автоматически с появлением на свет нового человека. Культура не передается от родителей генетически, а приобретается по ходу жизни. Общество должно взрастить ее в каждом человеке, познакомить его со всем сводом норм и порядков, с «правилами игры» социокультурного бытия, четко очертить границы, за которыми кончается «нормальное» социокультурное поле и начинается поле маргинальное. Таким образом, для преодоления рискогенных тенденций требуется не только деятельностная социализация людей, но и их инкультурация, т. е. введение человека в систему культурных норм социального общежития и взаимодействия, иерархию ценностей, степеней допустимости тех или иных суждений и поступков, а также стимулирование в человеке мотивации к соблюдению этих норм.
Общество с высоким уровнем социального риска с точки зрения субъективного состояния большинства акторов представляет собой, используя известную метафору Т. Гоббса, войну всех против всех. Такое состояние, по его определению, не может характеризоваться социальным консенсусом относительно базовых ценностей и целей, каким-либо согласованным проектом будущего. Анализируя догосударственную стадию человеческого общества, Гоббс отмечает: «Все люди не только дурны... Они рождаются животными... Естественным состоянием... их является ... война всех против всех, и во время этой войны у всех есть право на все... Люди... стремятся выйти из этого несчастного... состояния, но это оказывается возможным лишь в том случае, если они по взаимному соглашению откажутся от своего права на все»34. Тем самым мы оказываемся перед лицом фундаментальной философской проблемы, некогда вполне справедливо названной Т. Парсонсом «Гоббсовой проблемой», под которой понимается вопрос о возможности поддержания позитивного социального порядка, когда взаимодействует множество изолированных своекорыстных индивидов. Решение этой проблемы, согласно Парсонсу, заключается в социальной интеграции, консолидации разнонаправленных индивидуальных воль и стремлений относительно некоей общей цели, вокруг базовых социетальных ценностей - ценностей всеобщего характера, разделяемых всеми членами общества. Ценности на уровне практического социального поведения воплощены в нормах. Действовать в обществе — значит следовать нормам. Но при всем том на заднем плане общества, солидарного на основе общих норм, существует легитимное физическое насилие как крайнее средство обеспечения выполнения норм.
По-настоящему безопасное общество - то, где люди в абсолютном большинстве своем сознательно и целенаправленно соблюдают общепринятые нормы жизнедеятельности, т. е. являются культурными, а число нарушителей сравнительно невелико. Когда же число нарушителей начинает превосходить некоторый процент допустимого, такое общество трудно назвать как культурным, так и безопасным.
Более того, культурный облик общества неразрывно связан с индивидуальными притязаниями нормативного характера, иначе говоря, притязаниями, порожденными не субъективным произволом, но собственным нормативным базисом конкретного общества. Такие притязания составляют нормативный идеал общества - то, чем определяется его самопонимание и перспектива развития во времени, и его характер и жизнеспособность отражают состояние социеталыюго целого, уровень его безопасности и возможность противостоять рискам. На базе нормативного идеала формируется совокупность основных целей и ценностей, выступающих в качестве фундамента интегративных процессов и создающих тем самым атмосферу конструктивных и доверительных отношений между рядовыми акторами и правящей элитой. Формирующееся в определенном обществе отношение к риску, несомненно, базируется на нравственно-оценочных параметрах выбора более или менее рискованной поведенческой стратегии и учитывает оценку выигрыша или проигрыша актора сквозь призму установленных ценностей и норм. Поэтому Ю. Зубок35 определяет в этом контексте риск как действие в условиях перехода от состояния неопределенности к определенности (или наоборот), когда возникает обоснованная возможность выбора при оценке вероятности достижения предполагаемого результата, неудачи и отклонения от цели, с учетом действующих морально-этических норм. Итак, между характером нормативного идеала, конституируемых на его основе единых целей и ценностей общества и отношением к риску, несомненно, существует связь.
Риск в массовой культуре и криминализация сознания
Еще одна грань проблемы заключается в том, что риск все шире репрезентируется в российской массовой культуре. Мы имеем в виду широкую представленность различных форм и видов насилия, воздействующую на сознание в плане формирования повышенной агрессивности, социальных страхов и фобий, что, в свою очередь, способствует конституированию культурного пространства, в котором доминируют идеи и образы риска и насилия как средства поддержания личной и социальной безопасности.
Безусловно, насилие и риск являются одной из ведущих тем массовой культуры. По мнению X. Ортега-и-Гассета («Восстание масс»), в начале XX в. искусство модернизма выступило подобно социальной силе, разделив публику на два неравных класса - класс людей, понимающих это искусство, и класс людей, настроенных по отношению к нему резко негативно. Первых Ортега-и-Гассет относит к элите, последних - к массе. С этого времени в литературе оживленно дискутируется проблема массовой и элитарной культуры. Справедливости ради следует заметить, что сама проблема не нова: искусство модернизма только лишь актуализировало ее, перевело из скрытой - в очевидную: неоднородность культуры является ее неотъемлемой особенностью. Феномен массовой культуры в современном значении этого слова принято связывать с эпохой становления крупного промышленного производства, возникновением цивилизации (в шпенглеровском и бердяевском понимании) и всеобъемлющей «массовизацией» жизни. Если понимать «элитарное» и «массовое» не только в аспекте искусства, но и в плане всей культуры, то элитарная культура может пониматься как субкультура, обусловливающая дальнейшую эволюцию культурного целого и переход ее к иному качеству. Массовая же культура - субкультура, обусловливающая консервацию сложившегося в обществе культурного качества и противостоящая элитарной. Понятие «масса» означает у Ортеги-и-Гассета не социальную принадлежность, а тот человеческий тип, который господствует в XX в. во всех, в том числе и аристократических, слоях общества. Это некая вертикаль, пронзившая общество сверху донизу. Человек массы лишен морали, так как сама суть ее, состоящая в сознании служения и долга, ему непонятна. Он вполне доволен собственной неотличимостью от других, «одержимых идеей беспрепятственного роста жизненных запросов, уверенных в собственном совершенстве, насаждающих во всех сферах жизни - от политики до искусства - тиранию интеллектуальной пошлости; не приученных считаться ни с кем, кроме самих себя (пока нужда не заставит)»47. Заурядный человек с его невысокими эстетическими запросами способствует созданию такой же, как и он сам, заурядной культуры, которая теперь уже не просто существует рядом с культурой «высокой» в качестве дополнительной, но вытесняет последнюю на периферию, занимая ее место. В этом и состоит специфика функционирования массовой культуры в XX в.: она более не довольствуется своей прежней скромной ролью, но стремится подменить собой всю культуру.
На становление массовой культуры оказала влияние и коммерциализация всех общественных отношений. Она привела к возникновению феномена, названного Т. Адорно «культуриндустрией». Кино и радио, пишет он, «сами себя называют индустриями, и публикуемые цифры доходов их генеральных директоров устраняют всякое сомнение в общественной необходимости подобного рода готовых продуктов»2. Сказанное относится практически ко всем видам массовой культуры: шоу-бизнесу, рекламе и т. д. Неотвратимая стандартизация, наступающая вследствие серийного производства продуктов «культуршщустрии», приносит в жертву все то, что отличало логику произведения искусства от логики промышленного производства. Культуриндустрия производит такой же товар, как и любая другая отрасль промышленности, и точно так же этот товар стремится не только утвердиться на рынке, но и максимально этот рынок расширить.
Однако для того, чтобы быть востребованным, любой товар должен максимально соответствовать запросам потенциальных покупателей. Поэтому изначально массовая культура формируется исходя из запросов публики. Связь эта не является односторонней: чем более прочными становятся позиции массовой культуры, тем сильнее возрастает ее влияние на потребителей, которых она направляет и чьи потребности создает.
В этом смысле массовая культура является мощным инструментом манипулирования человеческой психикой. Произведение массовой культуры нередко рассматривается потребителем в качестве примера для подражания буквально во всем: от жизненной стратегии героя, особенностей его речи, до его прически, марки машины, часов, одежды и т. д. Произведение массовой культуры, как и всякий товар, за редким исключением недолговечно. Нередко оно спекулирует на актуальных, злободневных темах: СПИД, наркотики, природные катаклизмы, крупнейшие техногенные катастрофы, терроризм и т. д. (Трагедия атомной подводной лодки «Курск» оказалась в сфере внимания Голливуда спустя несколько недель после ее гибели).
Особое внимание современная массовая культура уделяет теме агрессии. Жестокость сцен насилия на экране поражает воображение как количеством, так и своей натуралистичностью. Достоинства того или иного боевика нередко оцениваются пропорционально количеству трупов -вымышленное насилие влечет к себе, как наркотик.
