Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Стратегии модернизации в дискурсе социальных трансформаций 12
1.1. Теоретические модели социальных трансформаций 12
1.2. Методологические основания анализа социальных трансформаций 47
Глава 2. Трансформационные проблемы и траектории власти 55
2.1. «Политический класс» как агент социальных трансформаций 55
2.2. Индоктринация трансформаций: уровни, каналы и схема 69
2.3. Социокультурные трансформационные напряжения 105
Глава 3. Специфика Российской модели трансформации 116
3.1. Интеллигенция как агент социальных трансформаций 118
3.2. Характер трансформационных ориентации 128
Заключение 144
Библиографический список использованной литературы 163
- Теоретические модели социальных трансформаций
- «Политический класс» как агент социальных трансформаций
- Интеллигенция как агент социальных трансформаций
Введение к работе
Актуальность темы исследования. Проблема власти и практики властных отношений - проблема многоаспектная, представляющая интерес как для теоретиков - философов, социологов, политологов, так и для профессиональных политиков. Проблема власти, механизм её реализации наводит на нетривиальную мысль, о том, что любая социально-политическая доктрина пытается ответить на вопрос о происхождении, сущности, формах властных отношений в обществе. Кратологический дискурс позволяет в подходе к феномену власти (власть в классическом понимании - особое отношение между людьми, способность осуществлять свою волю) обозначить два вектора интерпретации — классический и неклассический. В классической традиции власть интерпретирована в терминах воли и дихотомии ("господин-раб" у Платона и Аристотеля) - здесь формулируется идея светского характера власти (что пришло на смену средневековым сакральным представлениям), отражены присущие европейскому либерализму рационалистические подходы, позднее в марксизме анализ был смещен в сторону политической власти, а М. Вебер обосновал идею легитимности господства. Что касается неклассической традиции, её дискурс характеризуется исследованием феномена власти в предельно широком философском контексте: от идей генеалогического анализа власти в философии Ницше, до «искаженных» идей на существо проблемы (М.Фуко, Р. Барта, Ж. Делёза, Ф. Гваттари). Если попытаться синтезировать аналитические искания, выполняемые в пределах неклассической традиции, их смысл и единая направленность - в выявлении форм и методов принуждения, осуществляемых помимо сознания индивидов, что определяет переход от попыток осуществить дефиницию власти к попытке систематизировать феномен власти.
Именно, в неклассической традиции исследован комплекс "власть-знание". Структуры власти исследованы как дифференцированные образования, существующие "везде", лишенные иерархически
4 привилегированного Суверена. Власть здесь пронизывает силовыми полями весь социум, обнаруживая себя на микроуровне социальной жизни, существуя в модусе "самосокрытия" и одновременно, отражаясь в деятельности государственных институтов и социальных гегемониях. Власть в неклассической традиции анализируется (Р. Барт) в форме стратегий дискурса, которые образуют первичный уровень принуждения, а Ж. Делёз и Ф. Гваттари проясняют бытийные аспекты власти, вводя образы "власть ткани", и "власть организма". В обеих традициях, проблема власти -актуальнейшая проблема.
Отражением этой актуальности является и то, что принятая социально-политическая доктрина отводит проблеме власти и механизмам ее реализации центральное место. Не является исключением и доктрина переходного общества. При этом исследований специфики властных отношений в трансформационных обществах, все еще не достаточно. Одним из моментов трансформационного общества, который требует своего серьезного осмысления, является социальный кризис, проявляющийся в неуправляемости социальной системы, в регрессии к более ранним формам ее существования. При этом, данное состояние является и источником социальных новообразований со сложной структурой. Вырабатывается новая знаковая система, иная парадигма, которая стремится направить развитие в ином направлении. Результатом этого процесса является новый способ существования. Таким образом, трансформационный кризис можно рассматривать и как переход системы в новое качество, суть которого требуется адекватно понять и в полной мере исследовать. Кризис расшатывает стереотипы социального поведения. И на базе ослабленных старых норм создается новый порядок. Требуется более четко понять социальный механизм этого процесса.
Следующий момент, который требует детального изучения, связан с ослаблением нормативной основы общества, которое связывают с наличием аномии. Одной из причин аномии является кризис идентификации, когда
5 человек не может уверенно отнести себя к определенной социальной общности. Аномия, будучи порождением трансформации, на самом деле препятствует ее осуществлению. Преодоление аномии, появление правил, присущих трансформации, обеспечивает ее более эффективное осуществление. Для исследования условий трансформации в отношении аномии необходимо выявить исследовательский инструментарий и отрефлексировать теоретические подходы. Обратим внимание еще на один момент, исследование которого является важным для понимания специфики трансформационных процессов. Трансформирующееся общество существует синхронно в соответствии с различными парадигмами: традиционными, модерными и постмодерными. Это отражается на многих аспектах жизни общества, особенно на отношениях политической элиты (власти) и массы. Перемены, которые происходят в обществе, во многом вызваны стремлением к модернизации общества со стороны элиты. Об этом можно судить по содержанию предложенных реформ в разнообразных сферах жизни различных обществ, по многочисленным публичным заявлениям, предвыборным программам. Модернизационные заявления политической и экономической элиты далеко не всегда и во всем отвечает массовым настроениям, менталитету большой части общества. Традиционалистские компоненты менталитета остаются широко распространенными. Расхождение позиции элиты и массы сказывается в разнообразных формах: явном или неявном сопротивлении, информационных барьерах и пр. Возникают области социокультурного несоответствия элиты и значительной части общества. Например, возникает противоречие между слабостью предпосылок модернизации и запросами на результаты модернизации. Каким образом снять эти трансформационные напряжения? Это один из насущных вопросов современной социальной теории.
Таким образом, к перечню актуальных вопросов, которые требуют своего изучения, можно отнести, вопросы связанные с источником (кризисом) социальных трансформаций; с аномией, как следствием
социальных трансформаций; с противоречиями между элитой (властью), как агентами социальных трансформаций и массовым обществом. По сути, речь идет о специфики функционирования властных отношений в трансформационные периоды.
Степень разработанности проблемы.
Анализ дискурса социальных трансформаций демонстрирует смысловое разнообразие и недостаточную эксплицированность самого понятия «социальная трансформация».
Среди работ, в которых мы впервые находим подход к исследованию окружающего мира с позиций непрерывного процесса изменений стоит отметить труды Гесиода, Гераклита, Платона, Аристотеля и представителей философии Нового времени, прежде всего, И. Канта и Г. В. Ф. Гегеля. В их трудах заложены основы трансформационного видения движения вообще и социальных изменений, в частности, и в границах возможностей своего исторического времени сформулированы принципы и механизмы описания процесса социальной трансформации.
В следующую группу исследований можно включить те, предметом которых является предельно возможный горизонт изучения трансформационных процессов в обществе. Это труды классиков философии истории: А. Дж. Тойнби, К. Ясперса, Тейяр де Шардена, М. Блока, Дж. Коллингвуда и О. Шленглера К. Мангейма, К. Р. Поппера, Ж. П. Сартра, Э. Гуссерля, П. Рикера М. Фуко. В них введены матричные представления о параметрах исторического процесса, даны конкретные описания истории в целом и смоделированы отдельные трансформационные процессы.
Заметную лепту внесли в понимание трансформационных преобразований единого мира-системы или мира-экономики Ф. Бродель и И. Валлерстайн.
Вопрос о природе власти в трансформационный период имеет достаточно масштабную историю, в которой обращают на себя внимание разноаспектные аналитические версии, отраженные в исследованиях:
7
Т.А.Алексеевой, Л.И.Антоновой, М.Н.Афанасьева, Г.И.Ашина,
Л.В.Бабаевой, Е.Я.Таршиса, Л.А.Резниченко, А.Е.Чириковой,
Д.В.Баровского, А.Ю.Шутова, В.И.Бегенина, Л.А.Беляевой, В.Березовского,
С.Червякова, В.А.Подороги, П.Будьи, И.М.Бунина, В.К.Волкова,
Т.Е.Ворожейкиной, М.С.Вселенского, О.А.Гаврилова, К.С.Гаджиева,
Р.Галямова, О.В.Гамана, В.Гельмана, Н.Горина, А.Дуки, А.Ефимова,
В.В.Журавлева, Д.Н. и И.Ю.Замятиных, Т.И.Заславской, Р.Г.Громовой,
А.Г.Здравомыслова, В.Л.Цимбурского, М.В.Ильина, А.Кивинена,
Д.О.Кашина, И.Клямкина, М.В.Раца, В.В.Конышева, В.Гутника,
А.А.Кристевой, О.В.Крыштановской, Е.А.Лукашевой, Н.И.Лапина,
Г.И.Либмана, А.В.Варбузова, В.С.Магуна, А.Н.Медушевского,
В.С.Нерсесянца, А.М.Орехова, Е.Осиповой, И.Пантина, И.К.Панчина, В.В.Радаева, Ш.В.Риверы, А.М.Салмина, М.Н.Руткевича, В.В.Согрина, Ж.Тощенко, В.Халипова.
Концептуальная рефлексия социальных изменений осуществлялась в работах: Н. Луманна, У. Бек, I. Horowitz, И. Кравченко, Г. Тард, П. Бурдье, Дж. Голдторп, A. Smith, А. Панарина, В. Кемерова, М. Вебера, W. Kornhauser, Р. Миллс, Г. Ашина, М. Young, X. Ортега-и-Гассет, Г. Мальцева, I. Bibo, А. Турен, G. Mosca, В. Парето, R. Arow, D. Reisman, A. Stewart, М. Чешкова, S. Sassen, D. Julius, J. Mittelman, А. Богатурова, Ю. Игрицкого, М. Waters, A. Giddens, R. Robertson, Г. Рормозер, К. Мушакодзи, В. Максименко, А. Турен, Б. Коммонер, В. Оффалс. Данные работы можно рассматривать как основополагающие в социологическом дискурсе транзитивных процессов.
Аналитический дискурс идеологии как ключевого фактора социальных трансформаций сформировался на основе работ У. Матца, A. de Trasy, G. Degerando, П. Кабанис, П. Бурдье, К. Маркса, М. Вебера, К. Манхейма, А. Шиллса, D. Bell, G. Lodge, М. Seliger, L. Feuer, H. Drucker, R. Lane, W. Mullinas, J. Thompson, L. Baradat, Ю. Волкова, Ф. Фукуямы, M. Барга, К. Гаджиева, К. Леви-Стросса, Н. Lasswell, A. Kaplan, Н. Петроченко, В. Копалова.
Теория агентов социальных трансформаций (в большей мере, изменений на основе социальных инноваций) возникла благодаря работам М. Вебера, Э. Дюркгейма, А. Де Токвиля, А. Турена, W. Kornhauser, Н. Гукасова, А. Панарина В. Радаева, У. Бек, К. Феофанова, А. Глухова, И. Кравченко, Г. Тар да, Г. Ашина, D. Bell, М. Djilias, D. Reisman, R. Aron, В. Парето, Р. Миллс, G. Mosca, П. Бурдье, О. Шкаратана.
Особенность гносеологической ситуации, однако, в том, что действительно, в поименованных источниках предметом исследования явился широчайший спектр проблем, в контексте которых исследуется та или иная сторона феномена власти в транзитивном обществе, но работ обобщающего характера практически нет, и в научном сообществе ощущается дефицит относительно работ имеющих подобный характер. Диссертационное исследование откликается на эту потребность. Данная работа представляет собой, пожалуй, одну из немногих, анализирующих проблемы властных отношений в транзитивном дискурсе.
Проблема исследования:
Источники власти и ее легитимации в период масштабных и стремительных социальных изменений по-прежнему мало изучены. Данная ситуация требует перевода задачи осмысления специфики и характера властных отношений в транзитивных обществах в ранг проблемы.
Цель и задачи исследования. Экспликация специфики властных отношений, взятых в контексте социальных трансформаций.
Мы полагаем, что в наибольшей мере и степени логику сформированной выше проблемы отражают поставленные в работе задачи, касающиеся:
исследования транзитологических подходов на предмет их использования как оснований анализа трансформационных обществ;
исследования особенностей легитимации власти в переходный период;
исследования социальных трансформационных напряжений как источника социальных изменений;
исследования возможностей стабилизации трансформационных обществ.
Методологической основой исследования являются используемые нами методы и подходы. Среди последних доминирующую роль играет системный подход, в рамках которого использованы элементы системно-структурного и структурно-функционального методов. Эвристический потенциал системной методологии дополнен в работе возможностями логико-исторического и сравнительного анализа. Кроме того, использованы методы философской рефлексии, интерпритационного анализа, концептуального моделирования. Поскольку в исследовании рассматривается круг вопросов, формирующиеся на стыке социальной и политической философии в качестве эффективного инструмента для решения этих вопросов применяется междисциплинарный подход, а также потенциал компаративного анализа.
Научная новизна исследования состоит в следующем:
Разработан критерий типизации моделей социальных трансформаций. Таковым является оппозиция «вменённость-востребованность» изменений. Выявлены следующие типы моделей: идеолого-телеологическая; идеолого-генетическая; прагматико-генетическая; прагматико-телеологическая.
Установлено, что источником социальных трансформаций являются социокультурные трансформационные напряжения - нарастающая проблематизация традиционных ценностей и норм, прежде всего в элитных и контрэлитных группах.
Утверждается, что существенной тенденцией властных отношений в любых трансформационных моделях общества, является их «шаткая» легитимность, поскольку в трансформационных обществах, в отличие от обществ стабильных, власть характеризуется более, чем одним типом
10 легитимности, вынуждено сочетая рациональные (правовые) и иррациональные (мифически ориентированные и идеологические) типы легитимации.
Сформирован релевантный тезаурус, описывающий процессы легитимации власти в трансформационный период: рациональный схематизм легитимации; иррациональный схематизм легитимации; недолегитимность; псевдолегитимность и другие. Этот язык позволяет глубже понять формы, методы и способы легитимации власти в трансформациионные эпохи, а с другой стороны, позволяет выстраивать стратегии социальных исследований власти и властных отношений.
Показано, что существенная роль в стабилизации общества,
принадлежит ценностно-нормативным консенсусам, устанавливаемым
посредством идеологий. Эксплицированы и содержательно описаны
каналы, уровни и схема идеологической индоктринации. Схематично
понимаемый нами процесс индокиринации/формирования
(трансформации) ценностей и норм можно описать следующим образом: меритократические элиты - доверие и влияние - процедура установления ценностно-нормативных консенсусов (идеологические конструкты) — разрешение трансформационных кризисов.
Теоретическая и практическая значимость исследования заключена следующем:
полученные в исследовании выводы способствуют
углублению и конкретизации понимания специфики
трансформационного общества как социального феномена, углублению и конкретизации таких фундаментальных категорий социальной философии и политической формы как «власть» и «легитимность»;
выводы, полученные в исследовании, могут являться теоретико-методологической основой в решении практических задач, возникающих в обществе в переходный период;
положения диссертационного исследования могут найти применение в чтении базового курса, спецкурсов по проблемам власти, а также в процессе подготовки учебных пособий по социальной философии, политической философии, теории властных отношений, социальных коммуникаций.
Апробация материалов исследования. Основные положения, теоретические выводы и рекомендации практического значения нашли отражение в публикациях автора, в докладах и сообщениях на различных научно-практических конференциях: 7-ой междунар. конференции «Политическая культура и политические процессы в современном мире: методология, опыт эмпирических исследований». Екатеринбург, 2004. II межрегиональной научно-практической конференции «Актуальные проблемы социальной философии». Томск, 2004.
12 Реальность текуча. Это не значит, что всё движется, меняется, возникает. Об этом говорят нам естественные науки и повседневный опыт. Но это значит, что движение, изменение, возникновение — это и есть всё. Более ничего нет; все есть движение, изменение. Время, каким мы его обычно знаем, не есть реальное время, но лишь картина пространства.
Анри Бергсон
Теоретические модели социальных трансформаций
Понятие «социальная трансформация» довольно широко применяется в социально-философской и социологической литературе. При этом, оно совершенно по-разному трактуется практически всеми, кто когда-либо серьезно занимался изучением общественных изменений. В результате, при том, что «теория социальных трансформаций» достаточно фундирована обширным эмпирическим материалом, само понимание процессов «социальных трансформаций» неконвенционально, что создает теоретическую путаницу и трудности дискурсивной идентификации.
В данном разделе мы попытаемся уточнить понимание данного феномена, посредством анализа концепта социальных трансформаций в социально-философском, социологическом и политологическом дискурсах.
Понимание трансформаций в социальной философии.
Проблема социальных трансформаций одна из ключевых для социальной философии. Прослеживая ее становление, стоит обратиться к античным авторам, в чьих трудах обнаруживается подход к исследованию окружающего мира с позиций процесса непрерывных изменений. Речь идет о воззрениях Гесиода и Гераклита1. В полной же мере, рефлексия социальных изменений встречается в «Государстве» Платона. Мы полагаем, что именно Платон является родоначальником трансформационного дискурса, хотя его отношение к социальным трансформациям, было сугубо негативным. Платоновская «систематическая историцистская социология» (термин К. Поппера") разработана чрезвычайно подробно. Существующие общества он считал вырождающимися копиями неизменной формы или идеи государства. Он сделал попытку реконструировать эту форму или идею или, по крайней мере, описать общество, которое походило бы на нее возможно больше. Материалом для такой реконструкции послужили, наряду с историческими сведениями, результаты его анализа социальных институтов Спарты и Крита, представлявших древнейшие из известных ему форм общественной жизни в Греции, в которых он сумел эксплицировать стабилизированные формы еще более старых племенных сообществ. Однако для того, чтобы использование этого материала было успешным, ему потребовался принцип различения между «хорошими» (читай: древними), или первоначальными, чертами существующих институтов и симптомами их распада. Этот принцип он вывел из предложенного им закона политических революций, в соответствии с которым источником всех социальных изменений является разобщенность правящего класса и его заинтересованность только экономическими проблемами. Поэтому для реконструкции наилучшего государства потребовалось самым радикальным образом устранить все источники и элементы разобщенности и распада. Иначе говоря, спартанское общество, служившее основой реконструкции, следовало рассматривать с точки зрения условий, необходимых для сохранения нерушимого единства господствующего класса, гарантией чему должны были быть экономическая воздержанность, воспитание и обучение правящего класса1.
Определяя современные ему общества как искаженные копии идеального государства, Платон опирался на принцип гераклитовской диалектики, истолковывая ее как борьбу классов. Именно в ней Платон нашел причину социальной изменчивости, которая у Гераклита являлась движущей и разлагающей силой истории. Этот принцип Платон применил для описания истории заката и упадка греческих городов-государств, в особенности для критики демократии, названной им «женоподобной» и «вырожденной». Можно добавить, что позднее, в «Законах» , он применил этот принцип также и к истории заката и падения персидской империи, положив начало длинному списку сценариев «закатов» истории империй и цивилизаций. («Закат Европы» О. Шпенглера3, «Постижение истории» А. Тойнби4 и др.).
История социального транзита для Платона является «историей болезни»: болеет общество. Подобно тому, как описание типичного течения болезни не всегда применимо к каждому отдельному больному, так и платоновская теория социального разложения не претендует на применимость к каждому отдельному Полису. Однако она претендует на описание как первоначального направления социального развития, породившего основные формы конституционного упадка, так и типичного хода социальных изменений. Таким образом, можно утверждать, что Платон стремился выделить эволюционную линию смены исторических периодов существования социума, т.е. создать транзитивную теорию общества. Эта попытка была возобновлена Руссо, и в определенной мере, продолжена Контом, Миллем, Гегелем и Марксом.
Следует отметить, что негативное понимание социального транзита -это «credo» Платона, - практически, было изжито философией Просвещения. В XVIII в. возникли теории исторического прогресса, дающие западному человеку достаточно оптимистичные прогнозы на будущее. Взгляд на историю как «прогрессивно-поступательное» развитие человечества синтезировал представление о линейном характере времени и оптимистическое мироощущение. Свой вклад в создание у европейцев представления о прогрессивном характере истории внесли в XVIII в. Вольтер, А. Р. Ж. Тюрго и Ж. А. Кондорсе. Наиболее разработанную теоретическую модель истории как прогресса (позитивного линеарного движения) предложил Кондорсе в работе «Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума». История, по Кондорсе, это непрерывное движение человечества вперед, где каждая последующая эпоха выше, чем предыдущая. Развитие человеческого общества обусловлено прогрессом человеческого разума. Кондорсе разделил историю человечества на десять эпох, отличающихся по уровню развития наук, образования. Последняя, десятая, характеризуется свободой, просвещением, освобождением от предрассудков.
«Политический класс» как агент социальных трансформаций
Одним из важнейших вопросов переходного времени является вопрос о трансформации властных отношений. По сути, это вопрос о трансформации в способах их легитимации. В условиях, когда легитимность власти приобретает статус важнейшего для реализации трансформации социальных практик фактора, она имеет (в сравнении с ситуациями социальной стабильности) ряд харктерных особенностей. Когда-то М. Вебер, исследующий проблему легитимности, анализировал ее с позиции соотношения трех типов — традиционного, рационально-легального и харизматического. Вебер фиксировал процесс превращения харизматического авторитета в рутину, а затем в традиционную легитимность, что в свою очередь, открывало путь к рационально-легальному авторитету1. В то же время было замечено, что аффективная привязанность к харизматическому вождю быстро исчезает и общество приходит в более стабильное состояние, нежели первоначальный взрыв чувств.
Т.А.Алексеева отмечает верную деталь в исследовательской парадигме М. Вебера, когда пишет о том, что типология, концепция легитимности институтов власти и типология политических режимов у Вебера не связаны между собой . Но, исторически традиционная легитимность и харизматическая легитимность могут быть выявлены только в авторитарных режимах, и практически никогда не появляются в демократических режимах в "чистом" виде.
Идеальные типы антагонистичны друг другу только в теории. В реальности все традиционные системы обладают определенными чертами легальности, а демократические общества поддерживаются и традиционным авторитетом власти, и авторитетом закона.
Мы полагаем, что веберовская типология не достаточна для изучения современных политических режимов переходного типа в силу того, что традиционная власть сегодня существенно отличается от той, какой она была в начале столетия, а харизматические лидеры крайне редкое явление (расхожее употребление понятия "харизма" в применении практически к любому популярному политику не предполагает сакрального акцента). Харизматическое лидерство присутствует сегодня в форме персонализации власти. Однако нельзя смешивать сконструированное средствами информации почтение к лидеру с действительным харизматическим лидерством. Два из трех веберовских типов легитимации к настоящему времени практически пусты, веберовская типология нуждается в развитии как "по горизонтали", так и "по вертикали". "По горизонтали" к типологии легитимности в транзитологическом контексте, целесообразно было бы добавить квазилегитимность, а также тотальную легитимность режимов. "По вертикали" можно было бы воспользоваться типологией известного английского политического философа Д. Хелда, включающей семь основных вариантов легитимации:
- согласие под угрозой насилия;
- легитимность в силу традиции;
- согласие в силу апатии;
- прагматическое подчинение (т.е. поддержка в силу личной выгоды);
- инструментальное согласие (согласие, поскольку данный режим может служить инструментом реализации общего блага);
- нормативное согласие;
идеальное нормативное согласие.
Д. Хелд рассматривает в качестве подлинной легитимности только два последних типа (здесь в полном смысле осуществлена диффузия поддержки существующей власти со стороны большинства граждан). Но Д. Хелд считает, что подобные ситуации встречаются крайне редко, а последний тип - идеальное нормативное согласие — вообще продукт скорее воображения, нежели реальности.
Хелд упускает важный момент в понимании легитимности режимов трансформационного типа: в подобных обществах, особенно посттоталитарных, нередко за наличие легитимности принимается отсутствие бунта. Это один из специфически транзитологических способов констатации лигимности властных отношений и полномочий.
Однако трудности переходного периода, в обществах без демократических традиций нередко воспринимаются как тотальность, судьба. Поэтому, сам факт отсутствия институционального насилия еще не означает наличие легитимности. Мы полагаем, что это скорее это псевдолегитимность, которая обеспечивается либо апатией, либо привычкой к подчинению любой власти, которая на индивидуальном уровне может восприниматься как крайне непопулярная.
Когда-то Д. Истон определял легитимность как «диффузию поддержки режима». В таком случае, можно констатировать, что политические режимы испытывают дефицит поддержки и лояльности со стороны граждан в переходный период.
Интеллигенция как агент социальных трансформаций
Мы придерживаемся мнения, которое постараемся аргументировать в данном разделе, что специфика российской модели трансформации тесно связана с устойчивостью идео лого-телеологической парадигмы. Эта проблема все еще актуальна, несмотря на то, что общество выработало довольно прочный иммунитет к идеологическим мобилизациям самой разной направленности. Но тем не менее вновь, в который уже раз в нашей истории идет ожесточенная борьба за «правильные» модели реформирования экономики и политики («либералы» против «государственников», «демократы» против «коммунистов»). Вместо глубокого анализа реальности, поиска конкретных путей продвижения по избранному пути мы видим доктринальные метания, интеллигентские монологи, пропитанные морализаторством и брезгливостью.
Во многом корни этого явления кроются в порочности жизненной позиции российской интеллигенции - социальной силы, вызвавшейся указать идейные и нравственные ориентиры очередного фундаментального переустройства нашего отечества, силы, которая в течение длительного времени была главным социальным агентом трансформационных преобразований.
Девяносто лет назад веховцы уже предприняли свою великую попытку вскрыть корни идейных заблуждений русской интеллигенции, ложность постулата, что «изменения общественных форм достаточно для освобождения личности». Диагноз требовал немедленного лечения, но он был с пафосом негодования отвергнут «передовой Россией». Ленин назвал «Вехи» «энциклопедией либерального ренегатства» .
Российская, советская и вновь российская интеллигенция культивирует качества, присущие «веховцам»: увлеченность политической мифологией, аффектированный радикализм, отсутствие личной ответственности как за собственные действия, так и за свой политический выбор.
Для нас принципиальное значение имеет идеолого-телеологическая парадигма, поскольку на протяжении длительного времени она характеризовала отечественное развитие. Со времен раскола развитие России шло по пути телеологической реализации идеологически сформированных проектов: «Третий Рим», «европеизация» России Петром I, Елизаветой, Павлом I, Екатериной Великой, «строительство социализма» как в его ленинско-сталинской, так и перестроечной версиях. К этому же типу развития можно отнести и постперестроечные реформы 90-х годов, предназначенные внедрить в нашей стране институциональные нормы политической демократии и рыночной экономики.
В истории России были и попытки реализовать прагматико-телеологическую парадигму развития. К этому типу можно отнести александровские реформы, целевые установки которых исходили из практических нужд России, но внедрялись в косную социальную среду без учета специфики социально-экономической ситуации.
На такой характер реформ указывал видный их участник Петр Валуев. Именно на преодоление этой ситуации был направлен его знаменитый конституционный проект, предусматривавший паритетный (назначение -выборы) порядок формирования законодательного органа России -Государственного совета. Его пополнение выборными членами («знающими людьми», по выражению Валуева) преследовало цель привести российское законодательство в соответствие со специфическими российскими требованиями хозяйственной практики. Этот план конституционных реформ, уже формально принятый, но еще не обнародованный, был похоронен вместе с царем-освободителем .
Отдельные элементы прагматико-телеологической парадигмы можно увидеть в нэпе, равно как и в замысле косыгинских реформ . Но неизменное крушение попыток сменить исторически доминирующую идеолого-телеологическую парадигму развития на другую требует своего объяснения.
Устойчивость идеолого-телеологической парадигмы, принятие ее в качестве трансформационной модели в 90-х годах нашего века, когда традиционное общество в России было уже практически разрушено, безусловно означает, что мы имеем дело с неклассическим характером трансформационных процессов. Прежде всего требует объяснения необычайно высокий статус идеологии в нашей стране, который создавал предпосылки для идеологической мобилизации, массового энтузиазма, блокировавших рациональный анализ ситуации.
Для понимания причин следует не только подобно авторам «Вех» вскрыть идейные корни заблуждений российской интеллигенции, но и выявить социальные механизмы, сделавшие эти заблуждения столь устойчивыми.
Хорошо известно то незаменимое влияние, которое религия оказывает на становление этических основ социальной жизни. Тем разительнее вывод Павла Милюкова о социальных результатах раскола: живые религиозные элементы покинули лоно официальной православной церкви, и там с этого времени господствуют верность неизменным догматам и внешний ритуал. «Так, положа руку на сердце, готовое громко исповедовать свою веру среди Москвы, отделялось русское народное благочестие от благочестия господствующей церкви. Болезненный и обильный последствиями разрыв между интеллигентами и народом, за который славянофилы упрекали Петра, совершился веком раньше» .
С той поры официальная церковь не могла дать духовного прибежища тем, кто вопрошал ответа на предельные вопросы бытия, кто искал смысла жизни и нравственной опоры. Для образованной части общества в этих поисках не было религиозной альтернативы. В России, в отличие от той части Запада, которая стала колыбелью рынка и демократии, религиозное диссидентство не вылилось в значимую социальную традицию. Все это привело к тому, что в российском обществе нравственно-этическая функция религии как социального института была блокирована.
При этом, в модернизирующейся России начиная с XVIII века быстро росло число людей, которые начинали задаваться вечными вопросами. Отвечая на эту потребность, общество должно было сформировать социальную нишу, которая вбирала бы в себя людей, стремившихся обрести нравственную опору в быстро меняющейся российской жизни. В начале XIX века такой нишей были салоны и литературные кружки. Позднее сложилась прочная социальная форма - появилась интеллигенция2.
