Содержание к диссертации
Введение
Глава 1 Некоторые лингвистические характеристики терминологии и их роль в проблеме многозначности 19
1.1. Знаковые свойства термина 19
1.1.1. Многозначность в терминологии: постановка проблемы 19
1.1.2. Термин в сопоставлении с языковыми и неязыковыми знаками 22
1.2. Функциональная нагрузка терминологии 40
1.3. Границы и идентичность термина 53
Выводы по первой главе 67
Глава 2 Типы многозначности в терминологии 72
2.1. Концептуальная полисемия 72
2.2. Функциональная полисемия 78
2.3. Речевая полисемия 86
2.4. Межотраслевая полисемия и полисемия с выходом за пределы специальных отраслей 91
2.4.1. Полисемия с наличием внетерминологических значений 91
2.4.2. Межотраслевая полисемия 103
Выводы по второй главе 124
Заключение 127
Литература
- Термин в сопоставлении с языковыми и неязыковыми знаками
- Границы и идентичность термина
- Функциональная полисемия
- Межотраслевая полисемия
Термин в сопоставлении с языковыми и неязыковыми знаками
Поскольку затронутые вопросы многозначности тесно связаны с общими проблемами знакового характера языка, точнее, языка как системы знаков особого рода, мы должны сначала остановиться на некоторых свойствах языкового знака. Как известно, язык рассматривается как знаковая система в ряду других знаковых систем, при этом признается ее своеобразие. Предложивший именно такой подход к языку Ф. де Соссюр сформулировал эту мысль следующим образом: «Язык есть система знаков, выражающих идеи, а следовательно, его можно сравнить с письмом, с азбукой для глухонемых, с символическими обрядами, с формами учтивости, с военными сигналами и т. д. и т. п. Можно, таким образом, мыслить себе науку, изучающую жизнь знаков внутри жизни общества... мы назвали бы ее "семиология"» (Соссюр 1999: 40). Дальнейшее развитие идей знаковой природы языка привело к признанию того, что язык — это знаковая система, имеющая множество особенностей, делающих его предметом рассмотрения особой дисциплины — языкознания.
Среди специфических особенностей языковой системы называют двойное членение ее единиц по плану выражения и плану содержания (Мартине), двойное означивание (в языке и речи, Бенвенист), особую внутреннюю сложность (язык как система систем (Бенвенист)) и др. Поскольку наша работа связана прежде всего с рассмотрением лексического уровня языка, мы остановимся именно на специфике слова как знаковой единицы.
Следует оговориться, что на самом деле лексическая система любого языка содержит знаки различного рода, обладающие различными наборами свойств, к примеру, очень сильно различаются такие классы словесных знаков, как имена собственные, местоимения, предикатные слова типа глаголов, прилагательных и наречий и полнозначные предметные существительные. Мы, однако, сейчас абстрагируемся от этих, безусловно чрезвычайно важных различий, особенно учитывая тот факт, что обычно, говоря о свойствах языкового знака, имеют в виду прежде всего последний класс.
О специфике вербального знака в сравнении со знаками иного рода говорилось достаточно много (Э. Бенвенист, А.А. Ветров, Л. Ельмслев, В.А. Звегинцев, С.Д. Кацнельсон, Г. Клаус, А.В. Кравченко, А. Мартине, Ч. Моррис, А. Соломоник, Ю.С. Степанов и др.,). Мы полагаем, что в этой связи интересно рассмотреть мнение В.А. Звегинцева, поскольку он выступал категорически против признания знаковой природы языковых единиц, соглашаясь считать знаками только очень узкую область лексики, а именно, терминологию. В работах В.А. Звегинцева были сформулированы те характерные свойства, которые, на его взгляд, отличают знак от слова. Эти свойства знака таковы: 1) произвольность, или немотивированность, 2) непродуктивность, 3) отсутствие системных отношений, 4) автономность знака и значения, 5) однозначность знака, 6) не экспрессивность знака (Звегинцев 1962). Авторы работы «Общее языкознание: формы существования, функции, история языка» считают, что вся аргументация В.А. Звегинцева «на самом деле ничего не опровергает и не доказывает» (Общее... 1970: 44). Слово, представленное своей звуковой оболочкой, все равно остается знаком, потому что если бы «звуковая оболочка слова не являлась по своей природе знаком, то в языке были бы совершенно невозможны такие явления, как возможность обозначения одним и тем же звуковым комплексом совершенно различных по своему характеру предметов; возможность образования переносных значений слов; наличие разнозвучащих синонимов, нередко выражающих очень близкие или тождественные понятия; историческая устойчивость звукового комплекса, способного обозначать предмет, подвергшийся в ходе исторического развития человечества сильным изменениям и т. п. Звуковой комплекс потому и мобилен, что он является по своей природе знаком» (Общее... 1970: 45).
Тем не менее, критика В.А. Звегинцева, на наш взгляд, не опровергая знаковой природы слова, хорошо демонстрирует именно те отличия, которыми обладает слово в сравнении с другими знаками, поэтому мы подробнее разберем его аргументацию. Любопытно отметить, что авторы монографии (Общее... 1970) в целом склоняются к сходному мнению, ср.: «Ввиду того, что изучение знакового аспекта языка шло в основном путем сравнения его с чисто механическими системами или с формальнологическими построениями, исследование знаков естественных языков ограничивалось установлением шкалы признаков, свойственных знакам этих систем (выделение наше — М. 3.): полная произвольность и механический характер связи означающего с означаемым, одно-однозначное соответствие формы знака и его содержания, непродуктивность знака, отсутствие смысловых отношений между знаками и т. п.» (Общее... 1970:98). Легко заметить, что в этой цитате, по сути, перечисляется практически тот же набор свойств, который был назван В.А. Звегинцевым.
Произвольность неязыкового знака
На взгляд В.А. Звегинцева, неязыковой знак является абсолютно произвольным, и замена означающего никоим образом не способна отразиться на функционировании знака в целом. Для слова это не так, поскольку, во-первых, связь означаемого и означающего в слове опосредована всем языковым опытом социума, и, во-вторых, слово имеет огромное множество связей внутри системы языка, входя в состав грамматических классов, в словообразовательные ряды, в тематические группы, следовательно, произвольная замена означающего вела бы к разрыву множества связей, обеспечивающих нормальное функционирование слова в языке .
Автономность неязыкового знака и его значения
Означающее и означаемое неязыкового знака, будучи связанными друг с другом сугубо конвенционально, не имеют внутренней связи друг с другом. Означающее может иметь собственную, например, эстетическую ценность,
1 Существуют чрезвычайно интересные свидетельства того, что и в обыденном языке возможна полная замена означающего. Это явление характерно для первобытного общества и связано с т. н. «магической» функцией языка. Известные случаи табуирования типа медведь в значительной степени демонстрируют такую возможность смены означающего. Весьма яркий случай представлен в (Фрэзер 1980: 287-288): «Если имя покойного совпадает с названием какого-нибудь предмета общего обихода, например, животного, растения, огня, воды, считается необходимым такое имя исключить из разговорного языка и заменить другим. Этот обычай, очевидно, является мощным фактором изменения словарного фонда языка. В зоне его распространения происходит постоянная замена устаревших слов новыми. Новые слова, по сообщению миссионера Добрицхоффера, ежегодно вырастали как грибы после дождя, потому что все слова, имевшие сходство с именами умерших, особым объявлением исключались из языка и на их место придумывались новые». никак не связанную с его знаковостью. С другой стороны, означающее может быть представлено, по большому счету, любым означаемым, главным требованием к которому является его воспринимаемость.
Непродуктивность неязыкового знака
Неязыковой знак не может обеспечить развития обозначаемого им содержания. Содержание его строго определено и не допускает интерпретаций. В то же время для слова это не так: одним из наиболее очевидных доказательств этому могут служить метафорические и метонимические употребления слов, которые, как известно, являются нормой для любой лексической системы.
Отсутствие системных отношений
Неязыковой знак самостоятелен и не связан с другими знаками. Этот тезис В.А. Звегинцева звучит слишком категорично, однако в свете дальнейшего развития данного тезиса становится понятно, что В.А. Звегинцев не имеет в виду отсутствие у неязыкового знака системных отношений как таковых. Речь идет о том, что для слова характерны именно соотношения и взаимодействия между значениями самих слов, тогда как отношения между неязыковыми знаками должны рассматриваться как логические противопоставления, существующие независимо от знаков, а не как противопоставления, а следовательно, и смысловые отношения самих знаков.
Границы и идентичность термина
Проблема границ и идентичности терминологии является одной из важнейших при определении ее функциональной специфики. Насколько нам известно, эта проблема никогда не ставилась в терминоведении как методологическая, хотя ее отголоски проявляются практически в любом монографическом исследовании, особенно в гуманитарных дисциплинах. Проблема границ терминосистемы иногда поднимается, впрочем, в связи с феноменом междисциплинарных связей и заимствований терминов из смежных областей человеческой деятельности (ср. проблему так называемой «межотраслевой полисемии»). Однако такая «профильная» постановка вопроса не является единственно возможной. В настоящем разделе мы будем говорить о проблеме установления границ терминологии именно как терминологии, т. е. о том, в каких пределах языковая единица сохраняет свою идентичность и остается термином. Для этого мы рассмотрим некоторые термины в условиях, в которых незыблемость, строгость их наполнения может быть поставлена под вопрос, и выясним, насколько это фатально для сохранения идентичности термина.
Представление о терминосистеме как об отражении понятийной системы той или иной области человеческой деятельности предполагает вторичность терминосистемы. Такая связь в неявном виде приводит к мысли о том, что терминосистема — образование достаточно строгое, глубоко и прочно структурированное и устойчивое. Нам представляется, что логика здесь примерно следующая: прежде, чем получить воплощение в термине, понятие должно встроиться в некую внеположенную языку систему, оформиться, и лишь затем приходит время терминотворчества. Вторичность некоторым образом начинает трактоваться как временно отношение: сначала понятие, затем термин.
Мы полагаем, что вторичность терминосистем следует понимать в том смысле, что основные процессы, влияющие на их развитие, происходят вне этих систем, за их пределами, а потому развитие терминосистемы в большей степени стимулируется не лингвистическими, а экстралингвистическими факторами, а именно, развитием той сферы человеческой деятельности, обслуживать которую и призвана данная терминосистема. Это не означает, однако, что дальнейшие процессы внутри некоторой терминосистемы не могут происходить обратным образом: термин как лексическая единица может оказывать влияние на содержание понятия.
Традиционный взгляд на терминологию, состоящий в понимании термина как отражения понятия, функционирующего внутри некоторой понятийной системы, сложившейся в определенной сфере человеческой деятельности, на наш взгляд, не совсем корректен. Следующая цитата, в которой обосновывается невозможность межотраслевой полисемии, как нельзя лучше демонстрирует ограничения такого подхода: «В терминологии, несмотря на существование разногласий по поводу определения, что такое термин, и по поводу требований, выдвигаемых к нему, общепризнанным является утверждение, что термин выражает понятие той науки, в которую он входит, и что он обязательно является членом какой-либо терминологической системы, а вне ее он не существует ... Если согласиться с теми, кто считает возможным существование межотраслевой полисемии, то непонятно, членом какой терминосистемы будет являться "многозначный" межотраслевой термин, например, термин операция, имеющий различные значения в терминосистемах медицины, военного дела и экономики. А так как вне терминологии номинативная единица перестает быть термином, то можно сказать, что не существует многозначного термина операция или другого многозначного термина такого рода» (Рыженкова 2001:8). Из этой цитаты следует, что а) семантическая субстанция терминосистемы предельно объективизирована и б) понятийное содержание термина включает в себя характеристики той предметной реальности, с которой имеет дело рассматриваемая сфера деятельности. Характерно, что некоторые нелингвистическис словари не считают необходимым различать медицинские и военные операции, ср.: «Операция (от лат. operatio — действие), 1) законченное действие или ряд действий, направленных на решение определенной задачи, достижение поставленной цели, например О. военная, О. хирургическая» (БСЭ). Если исходить из этой дефиниции, то приходится признать, что различия между медицинской и военной операциями состоят в том, как они непосредственно «выглядят». Грубо говоря, «формула» понятия «операция» остается одной и той же, но «переменные» различаются1.
Вышесказанное заставляет нас признать, что термин отражает не только понятие как ментефакт, но и соотносимые с данным понятием реалии. Это свойство естественным образом сближает термин и обычное слово, для которого в общем случае указанное свойство является вполне тривиальным. Однако, как будет видно из дальнейшего изложения, понятийное и предметное наполнение термина не связаны между собой абсолютно неразрывно.
Для решения заявленной в начале работы задачи мы хотели бы рассмотреть ряд примеров того, как однозначность связи между термином и понятием может быть поставлена под вопрос. Мы начнем наш анализ с примеров из ближайшей нам области познания - лингвистики, а затем перейдем к менее знакомым нам сферам человеческой деятельности. На основании рассмотренных примеров мы сформулируем наше представление об определении границ и идентичности терминосистем.
Мотивированность/произвольность языкового знака.
Известная проблема мотивированности знака ставилась еще античными,авторами (к примеру, диалог «Кратил» у Платона) и не была нова к тому моменту, когда о ней заговорил Ф. де Соссюр. Тем не менее, можно
Подробнее этот пример будет рассмотрен в Главе 2. считать, что по-настоящему последовательно термин произвольность языкового знака ввел в понятийный аппарат теоретической лингвистики именно он. Соссюровское понимание проблемы мотивированности/ произвольности языкового знака связано с подчеркиванием отсутствия непосредственной связи между планом выражения и планом содержания у подавляющего большинства языковых знаков, за исключением случаев ономатопеи.
Другое понимание проблемы мотивированности языкового знака связано с именем Э. Бенвениста, который указал на то, что хотя для большинства знаков связь между означаемым и означающим действительно не мотивирована способностью означаемого отображать означаемое, в сообществе, говорящем на данном языке, эта конвенционально установленная связь имеет абсолютное значение, т. е. является мотивированной в ином смысле: социальной практикой. Кроме того, мотивированность проявляется, например, в сфере словообразования, где связь между производящей и производной формами, безусловно, присутствует и очевидна для людей, говорящих на данном языке. Таким образом, можно говорить о том, что языковой знак оказывается произвольным в одном смысле и мотивированным в других. Употребление терминов мотивированный и произвольный оказывается зависящим от контекста и требует специального оговаривания для снятия возможного недопонимания. При этом сами терминологические выражения функционируют в одной и той же системе понятий. Основа для появления разночтения — нетерминологическое значение слов мотивировать и произвольность, из которых первое предполагает наличие влияющего фактора, а второе — его отсутствие, при этом ни то, ни другое не специфицирует его. Если бы Ф. де Соссюр пользовался, например, терминами, разработанными Ч. Пирсом {иконичность, символъностъ), то ничего подобного не могло бы произойти, поскольку иконичность предполагает мотивированность формы знака его значением, а символьность — отсутствие такого рода мотивации, т. е. произвольный характер связи между формой и значением. По сути, возражение Э. Бенвениста сводилось к тому, что Ф. де Соссюр, говоря о произвольности языкового знака, абсолютизировал один из возможных мотивирующих факторов (характер отношения плана выражения к плану содержания), упустив из вида другие потенциально возможные.
По большому счету, та же ситуация может наблюдаться практически во всех терминах, в основе которых лежат слова, допускающие нетерминологическое употребление (и, соответственно, могущие получить иное, не только узко заданное первым создателем термина значение). Из наиболее одиозных случаев можно назвать такие термины, как текст, дискурс (многозначность этих терминов, впрочем, связана не только с возможностью реинтерпретации слова, но и с многоаспектностью явления, ср. следующий пример), картина мира, свобода слова, авторское право, демократия.
Функциональная полисемия
Данная разновидность полисемии обусловлена возможностью терминологической единицы функционировать как в полностью профессиональной, так и в непрофессиональной коммуникативной среде. При этом характер и свойства последней могут весьма существенно варьироваться. Представляется неправомерным жестко противопоставлять друг другу специальное и «профанное» употребления терминологии, рассматривая их как употребления термина и не-термина соответственно. Несмотря на то, что вся полнота значения термина может ускользать от непрофессионала, важным фактором, очевидно, является осознание им факта употребления специального номинативного средства, которым является термин, т.е., иными словами, идентификация термина как термина. Действительно, в разговоре специалиста и неспециалиста возможны коммуникативные неудачи, связанные с расхождением в понимании терминологии, но возможно и достижение вполне достаточной степени понимания.
Встает закономерный вопрос: почему, собственно, мы считаем возможным говорить в данном случае именно о полисемии, ведь тот факт, что в конкретных употреблениях значение слова может несколько варьироваться, достаточно тривиален и обычно понимается как проявление вариантно-инвариантных отношений, характерных для единиц языка и речи. Мы полагаем, что достаточным основанием для трактовки данного явления как полисемии является то, что значения разной степени информативной «насыщенности» не просто проявляются в различных текстах, но более или менее закреплены за определенными типами текстов, характеризующимися определенными композиционно-стилистическими особенностями, целевой аудиторией (т. е. типом коммуниканта) и т. д. Таким образом, разные значения дифференцированы не в языковой системе, но в функциональных вариантах подъязыка.
По мнению О.Б. Йокоямы, коммуникация в принципе возможна только в том случае, когда коммуниканты не только обладают неким общим знанием вообще (что, строго говоря, верно для всех людей без патологий сознания и в определенных, весьма широких, возрастных рамках), но и актуализируют такое знание, которое пересекается с актуализированным знанием собеседника (Йокояма 2005: 27-30). При таких допущениях несопоставимость когнитивных систем приводит к нарушению коммуникации, иными словами, сам факт нормального общения предполагает определенную когнитивную гармонию.
Допущение того, что семантика терминологической единицы не представляет собой абсолютно четко структурированную систему, в которой все компоненты совершенно равноправны и важны, а организована по полевому принципу с выделением ядра и периферии, кажется нам совершенно оправданным — обоснование такому подходу было, в целом, дано в первой главе настоящего диссертационного сочинения. Попытаемся проследить, что дает нам это допущение применительно к заявленному тезису о существовании особой разновидности полисемии — полисемии функциональной.
Рассмотрим пример функционирования термина в текстах, ориентированных на коммуникантов с различным уровнем владения предметом, на наиболее близком нам материале лингвистической терминологии — конкретно, проанализируем употребления такого термина, как синоним:
В школьном учебнике, т. е. в типе текста, который должен донести до лиц, мало знакомых с лингвистической проблематикой, некоторые базовые знания, дается следующее определение: «Синонимы — это слова, различные по звучанию и написанию, но имеющие одинаковое или очень близкое лексическое значение» (Греков и др. 1988: 14).
Научно-популярное издание, предполагающевшыйую глубину осознания проблемы, дает определение, в котором содержание понятия несколько усложняется: «Синонимы — разнозвучащие слова, называющие один и тот же предмет, действие, качество, но различающиеся оттенками значения или стилистической окраской» (Вартаньян 1987: 157).
Учебное пособие для высшей школы предлагает, на первый взгляд, не самое развернутое понимание того, что такое синонимы, ср: «Синонимы — это слова, принадлежащие к одной и той же части речи и имеющие полностью или частично совпадающие значения» (Вендина 2001: 155). Действительно, данное определение, в отличие от предыдущего, не оговаривает стилистических различий между синонимами. Однако на самом деле это определение не самодостаточно: далее на протяжении нескольких страниц автор оговаривает такие вопросы, как синонимия по сигнификату или денотату, полнота синонимии, отношения гипо- и гиперонимии и многое другое.
Словарь лингвистических терминов О.С. Ахмановой дает куда более сложное определение данному явлению: «СИНОНИМЫ (равнозначащие слова, равнозначные слова) англ. synonyms, фр. synonymes, нем. Synonyme, исп. sinonimos. Те члены тематической группы (во 2 знач.), которые а) принадлежат к одной и той же части речи и б) настолько близки по значению, что их правильное употребление в речи требует точного знания различающих их семантических оттенков и стилистических свойств. — Русск. храбрый, смелый, мужественный, стойкий; недурной, неплохой, удовлетворительный; карп, сазан; ива, ветла; англ. broad, wide, large, extensive. Синонимы абсолютные (синонимы безотносительные, синонимы полные) англ. absolute synonyms. Слова, полностью совпадающие по значению и употреблению. — о Русск. языкознание — языковедение. Синонимы грамматические англ. grammatical synonyms. Слова с синонимичными грамматическими показателями; равнозначные грамматические конструкции. — а Русск. книга отца — отцова книга. Синонимы идеографические (синонимы разнопредметные) англ. ideographic synonyms. Синонимы, различающиеся оттенками значения; ср. стилистические синонимы. — и Русск. есть — закусывать, мыться — купаться. Синонимы относительные англ. relative synonyms. Синонимы, семантическое подобие которых не распространяется на все их значения. — Русск. живописец — художник. Синонимы синтаксические (эквиваленты синтаксические) англ. syntactic synonyms. Синтаксические конструкции, соотносимые по построению и совпадающие по значению. — о Русск. Я увидел собаку, бегущую к дому — Я увидел собаку, которая бежала к дому, Когда он обедал, он читал — Обедая, он читал. Синонимы стилистические англ. stylistic synonyms. Синонимы, различающиеся только стилистически; ср. идеографические синонимы. — а Русск. конь — лошадь, пес — собака. Синонимы функционально-речевые англ. synonyms by function in speech. Слова или словосочетания, совпадающие по значению с другими словами или словосочетаниями только в данном речевом контексте. — п Русск. гардероб, вешалка, раздевалка взаимозаменяемы в пределах словосочетания оставить пальто в гардеробе (на вешалке, в раздевалке), но нельзя считать их синонимами в словосочетании обновить гардероб (вешалку, раздевалку).» (Ахманова 1966).
В специальном монографическом исследовании, подзаголовок которого «синонимические средства языка» указывает на принципиальную важность понятия синонима и синонимии для всей работы, обсуждению проблемы синонимов отводится ни много ни мало сорок страниц (Апресян 1995 I: 216-255), причем специально оговаривается, что речь идет о лексических синонимах. Дается следующее определение: «Для признания двух слов (или синтаксически неразложимых фразеологических единиц) А и В лексическими синонимами необходимо и достаточно, (1) чтобы они имели полностью совпадающее толкование, т. е. переводились в одно и то же выражение семантического языка, (2) чтобы они имели одинаковое число активных семантических валентностей, причем таких, что валентности с одним и тем же номером имеют одинаковые роли (или присоединяют к предикату имена одних и тех же актантов), (3) чтобы они принадлежали к одной и той же (глубинной) части речи» (там же: 223).
Сопоставление приведенных определений позволяет сделать определенные выводы о характере функционирования термина синоним в зависимости от целевой аудитории тех текстов, в которых он употребляется. При этом нет никаких оснований усомниться в том, что слово синоним во всех случаях является термином, т. е. специальной номинативной единицей.
Во-первых, легко можно выделить базовую часть семантики данного термина, а именно: 1) синонимы — это слова; 2) значения синонимов подобны; 3) форма синонимов различается. Это основа, которая сохраняется так или иначе во всех определениях, которая в первую очередь передается при формировании начальных знаний о языке и которая, в принципе, и обеспечивает возможность коммуникации между специалистами и неспециалистами.
Во-вторых, по мере роста специализированности текста возрастает и сложность и глубина понятийной насыщенности термина. Если рассматривать приведенные тексты как этапы развития и усложнения семантики термина, то можно отметить следующее: сначала в крайне незначительном объеме вводится представление о сложном составе лексического значения, в котором выделяются собственно семантическая {оттенки значения) и прагматическая (стилистическая окраска) составляющие, в связи с которыми и возникает возможность семантического дифференцирования синонимов. Затем оговариваются более сложные типы отношений, помимо сходства/различия значений. Далее, по сути, рассматривается общая проблематика синонимии как феномена естественного языка с выходом за пределы лексической системы и более глубокой детализацией типов отношений между синонимами. Наконец, синонимы получают определение, встраивающее их в некое концептуальное пространство, в котором они оказываются связанными с некоторыми базовыми понятиями, характерными для определенного способа описания языка (ср.: выражение семантического языка, активные семантические валентности и др.).
Межотраслевая полисемия
Весьма часто встречаются случаи, когда одна фонетическая/графическая форма соотнесена с несколькими понятиями в рамках различных терминосистем (и, следовательно, понятийных систем). Невозможность полисемии для термина в этом случае обычно связывается с его обусловленностью терминосистемой, подробно этот вопрос рассматривался в Главе 1, где, среди прочего, цитировалось мнение Т.В. Рыженковой, которая, в частности, на основании своих рассуждений предлагает расширить понятие омонимии и считать омонимами даже и те термины, входящие в разные терминосистемы, между которыми существует очевидная связь, и которые содержат одинаковые семы (Рыженкова 2001:8). Аналогичное мнение высказывается в зарубежном терминоведении, ср.: «The semantic value of a term is established solely on the basis of its relationship to a specific conceptual system. Identifying a term as belonging to a special subject field involves placing it in a specific conceptual system, and as a result what in lexicography is considered polysemy, in terminology becomes homonymy» (Семантическое значение термина формируется исключительно на основании его отношения к специфической системе понятий. Определение термина как единицы, принадлежащей к специальной предметной области, подразумевает помещение его в рамки специфической системы понятий, в результате чего то, что в лексикографии считается полисемией, в терминологии становится омонимией (перевод наш — М. 3.)) (СаЬгё 1999: 108). Это достаточно смелое предложение, поскольку различение омонимии и полисемии, возможно, и может представлять собой повод для дискуссий при характеристике отношений между отдельными словами, но само по себе устоялось очень давно. (Приведенные мнения представляют определенный интерес для нашего исследования и в качестве материала, поскольку здесь предлагается пересмотреть значения устоявшихся терминов омонимия и полисемия, в результате чего, очевидно, эти термины, принадлежа, безусловно, одной терминологической системе (языкознания), становятся многозначными: предлагается различать омонимию вообще, и омонимию в терминологии.)
Мы полагаем, что трактовка терминов с одинаковым планом выражения как исключительно омонимов является ошибочной. Мы полагаем, что такой подход абсолютизирует роль понятийной системы в формировании термина как целостной единицы и исключает термин из общей лексической системы языка.
Рассуждение о том, насколько применительно к межотраслевой терминологии можно говорить о многозначности, мы начнем строить, исходя из того, что проведенное нами исследование термина как знаковой единицы показало, что утверждение об обусловленности термина только лишь его денотативной областью является преувеличением. Однако само по себе это еще не означает, что межотраслевая полисемия существует.
Общая логика при отрицании межотраслевой полисемии состоит в том, что некая вербальная единица, входя в состав той или иной терминологической системы, приобретает какие-то свойства, кардинальным образом меняющие ее статус. Исходя из того, что эта единица является единицей вербальной, мы в таком случае должны констатировать появление нового слова, в семантике которого компоненты, обусловленные понятийным наполнением, внеположенным языку, являются доминирующими и составляют основу его значения.
Рассмотрим это явление на примере, предложенном Т.В. Рыженковой в приведенной выше цитате, а именно, на примере слова операция применительно к военному делу, медицине и экономике и т. д.
Согласно Словарю русского языка СИ. Ожегова, в русском языке выделяются два омонима: операция и операция". Первый омоним представляет собой медицинский термин («лечебная помощь, выражающаяся в непосредственном механическом воздействии на ткани, органы»). Второй омоним, согласно Словарю, многозначен. Первое значение также представлено как терминологическое, относящееся к военному делу («координированные военные действия, объединенные единой целью»), второе не специализировано («отдельное действие в ряду других подобных»), но в примерах употребления, среди прочего, значится банковская операция.
Большая Советская Энциклопедия рассматривает слово операция в рамках одной статьи: «Операция (от лат. operatio — действие), 1) законченное действие или ряд действий, направленных на решение определенной задачи, достижение поставленной цели, например О. военная, О. хирургическая 2) Очередное, периодически повторяющееся действие, входящее в круг функций, задач данного учреждения, предприятия или их отдела и пр. (например, бухгалтерская О., почтовая О.)» . Необходимо отметить факт объединения военного и медицинского термина в рамках одной статьи в энциклопедии. Как известно, энциклопедические и лингвистические словари различаются в основном тем, что первые из них описывают реалии, тогда как вторые — называющие их слова. Следовательно, такой авторитетный источник, как БСЭ, не видит принципиальной разницы именно в понятийном наполнении слова операция, когда оно употребляется в военном деле и в медицине.
Следует признать, что описание слова операция, предложенное БСЭ, логичнее, чем описание, предложенное в Словаре Ожегова. В самом деле, операция медицинская или военная (сюда же можно добавить операции контртеррористические, полицейские и даже известную «Операцию Ы») — это, в терминах психологической теории А.Н. Леонтьева (Леонтьев 1983), деятельности, в то время как банковские, почтовые, компьютерные операции — это действия, носящие подчиненный, опосредованный характер. Таким образом, мы видим, что значения рассматриваемой единицы могут быть разделены на две группы вне зависимости от предметной отнесенности термина: операции как деятельности и операции как действия. Это различие можно признать лингвистически содержательным, и, на основании близости таких понятий, как деятельность и действие, констатировать, по крайней мере, возможность полисемии на некотором условном «надтерминологическом» уровне.
В дальнейшем анализе данного конкретного примера мы видим два существенных момента, которые могут представлять значительный интерес для исследования: во-первых, характер отношений между «надтерминологическим» уровнем и собственно терминологией; во-вторых, возможность наличия соотношения значений «деятельность-действие» внутри отдельной терминологической группы. Вторая проблема носит, безусловно, более частный характер.
Первая проблема приводит нас к необходимости рассмотрения вопроса о широкозначности. Интересное решение предлагает Н.Н. Амосова: «Под широким значением слова мы разумеем значение, содержащее максимальную степень обобщения, проявляющееся в чистом виде лишь в условиях изоляции слова из речи и получающее известное сужение и конкретизацию при употреблении данного слова в речи. При этом интерпретация широкого значения возможна лишь в самых общих формах и никогда не может быть равна и тождественна определению его конкретизированного варианта в каждом отдельно взятом случае функционирования данного слова. Широкое значение не следует смешивать с множественностью значений одного и того же фонетического слова. Разные значения слова сосуществуют в семантической структуре изолированного многозначного слова, но при употреблении слова в речи все его значения, кроме одного, исключаются, не действуют. Широкое значение слова само содержит в себе все возможности многоразличных конкретизации, обусловленных контекстом или речевой ситуацией. Контекст или ситуация именно конкретизируют, но не изменяют и не элиминируют широкое значение слова, которое остается основой любого своего суженного варианта (подзначения)» (Амосова 1963: 114).
