Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Концепт как лингвокультурный феномен и его актуализация 13
1.1. Логико-философский и лингвофилософский подходы к исследованию концепта 15
1.2. Лингвокультурологический подход к исследованию концепта 24
1.2.1. Концепт как фрагмент авторской картины мира 24
1.2.2. Проблема исследования лингвистических средств актуализации концепта 30
1.2.3. Идиостиль писателя и ассоциативно-семантическое поле как совокупность актуализаторов концепта 46
Выводы 63
Глава II. Ассоциативно-семантическое поле темпоральности в «Затесях» В. П.Астафьева 65
2.1. Циклическое время и средства его выражения 70
2.1.1. Средства представления циклического времени в идиостиле В. П.Астафьева 70
2.1.2. Мифопоэтический аспект метафор циклического времени в тексте «Затеей» 78
2.2. Линейное время и средства его выражения 84
2.2.1. Средства представления линейного времени в идиостиле В. П. Астафьева 85
2.3. Мифологическая идея Первовремя 91
2.4. Мифологическая идея Древнее, вечное 99
Выводы 112
Глава III. Средства актуализации концепта [вода] как показатели идиостиля В. П. Астафьева 117
3.1. Общая характеристика ассоциативно-семантического поля «ВОДА» 119
3.2. Лексические средства как актуализаторы концепта [вода] 122
3.2.1. Художественная трансформация ядерных номинаций 130
3.2.2. Художественная трансформация номинаций ядерной зоны 135
3.2.3. Художественная трансформация периферийных номинаций 139
3.3. Фразеологические средства как способ символической актуализации концепта [вода] 145
3.4. Метафорические способы актуализации идеи воды в идиостиле В. П.Астафьева 153
3.4.1. Метафорические комплексы как средства текстового представления концепта [вода] 173
3.5. Прецедентные тексты 180
3.6. Синкретизм идей времени и воды 186
Выводы 193
Заключение 198
Библиографический список 204
Словари, энциклопедии, справочники 241
Список проанализированных текстов 245
- Логико-философский и лингвофилософский подходы к исследованию концепта
- Средства представления циклического времени в идиостиле В. П.Астафьева
- Лексические средства как актуализаторы концепта [вода]
- Синкретизм идей времени и воды
Введение к работе
Реферируемая диссертация посвящена выявлению особенностей идиости-ля В П Астафьева на основе анализа способов актуализации концептов, отражающих специфику авторской картины мира Диссертационная работа выполнена в русле лингвокультурологических и этнолингвистических исследований
Избранный подход к анализу идиостиля писателя объясняется тем, что художественная проза В П Астафьева в значительной мере ориентирована на народную аксиологию, эстетику и поэтику. Согласно одному из основных положений этнолингвистики, любые формы культуры — естественный язык, вербальное и невербальное искусство, обряды и мифы — это системы, структурированные и организованные единым «языком культуры» [Толстой, 1995] Поэтому выявление параметров идиостиля В П Астафьева осуществляется через феномен концепта, который выступает как «сложное ментальное образование, принадлежащее не только индивидуальному сознанию, но и . психоментальной сфере определенного этнокультурного сообщества» [Миллер, 2000, с 41-42]
Художественная проза В П Астафьева исследуется преимущественно с позиций литературоведения Идиостилю писателя в собственно лингвистическом аспекте посвящены работы М. Ю Жуковой, Л. Г Самотик, И. Г Гуляковой, О Н. Емельяновой, М. П Чередниковой, М К. Милых, Л И. Донецких, Б 3. Тарланова, О И Блиновой, О В Фельде, И. А. Подюкова, И. В Ревенко, А А Осиповой, Л С Зинковской, А В Кипчатовой, Н. А. Бурмакиной, где подчеркивается «диалектоцентризм» и одновременно публицистичность астафьевской прозы, устанавливается высокая этносемиотич-ность астафьевского слова
Сложившееся в последние десятилетия направление лингвокультурологических и этнолингвистических исследований — семиотика культуры — вбирает в себя семиотику концептов (Ю С Степанов) В рамках семиотики концептов активно разрабатывается проблема феномена концепта, типологии концептов и способов их актуализации Предлагаются разнообразные методики выявления культурно значимой информации, особенно по лингвистическим данным (работы Ю С Степанова, Д. С. Лихачева, Ю. А Левицкого, Е С Кубряковой, В И. Карасика, С. Г. Воркачева, Г Г Слышкина, З Д Поповой, И А Стернина, Н. Д Арутюновой, Л А Грузберг, Н. Ф Алефиренко, С А Кошарной и др.) Не имеет однозначного научного решения и вопрос о соотношении индивидуального и общекультурного в концепте, актуализированном в художественном тексте
Таким образом, актуальность исследования определяется двумя основными причинами-
-
фрагментарностью исследований идиостиля В. П Астафьева,
-
дискуссионностью вопроса о способах языковой и речевой актуализации концептов и разноплановостью методик выявления концептуальных смыслов в языке и тексте.
Объектом исследования являются способы и идиостилевые особенности актуализации концептов в текстах В П Астафьева
Предметом анализа являются лингвистические (преимущественно лекси-
ческие) средства, формирующие ассоциативно-семантические поля, которые представляют собой совокупность актуализаторов концептов разных сфер ментального представления и реализуются в одном художественном контексте
Материалом исследования являются художественные тексты В П Астафьева, объединенные названием «Затеей» и общей философско-лирической тональностью
Целью исследования является описание фрагментов художественной картины мира В П. Астафьева на основе изучения способов актуализации концептов различной природы, выступающих как смысловые и стилистические доминанты художественного текста
Достижение данной цели осуществлялось посредством решения следующих задач*
-
уточнить понятие концепта с учетом логико-философских, лингвофило-софских и лингвокультурологических работ, в которых разрабатываются проблемы концепта в целом и концепта, актуализированного в художественном тексте, в частности,
-
на основе положений теории лексико-семантического и ассоциативно-вербального полей, анализа теорий актуализации концептов, лингвостилистиче-ского анализа текста уточнить методику моделирования ассоциативно-семантического поля — научной абстракции, представляющей собой многомерную систему актуализаторов концепта;
-
выявить способы актуализации разнотипных художественных концептов в идиостиле В П Астафьева, определить инвариантное (релевантное для всего этнолингвокультурного сообщества) и вариантное (авторское) в концептах и способах их актуализации на идиоэтнокультурном фоне,
-
на основе анализа средств актуализации концептов охарактеризовать идиостиль В. П Астафьева, установить участие эстетически трансформированных средств языка в выражении картины мира писателя
Для решения поставленных целей и задач использовался комплекс методов исследования. При структурировании ассоциативно-семантических полей привлекался метод лингвистического конструирования языковых систем Выделение номинативных единиц проводилось на основе компонентного анализа как частного случая семантического анализа Анализ конкретных текстов осуществлялся методами лингвостилистического, контекстного и герменевтического анализа Особый характер семантики художественного слова— его широкознач-ность, ассоциативность, контекстная и текстовая обусловленность, а также его множественные связи с идиоэтническим культурным пространством — потребовал обращения к методу этимологического анализа, к методу семиотического сопоставления и ассоциативного сближения, а также к методам лингвистического и культурологического комментария Результаты исследования представлены посредством описательного метода.
Теоретическая значимость и новизна исследования заключается в инте-гративном, междисциплинарном подходе к исследуемой проблеме. С этой целью привлекаются данные не только лингвистических, но и логико-философских и лингвофилософских теорий концепта
Практическая ценность работы заключается в возможности использования результатов исследования при разработке лекций, спецкурсов и спецсеминаров по проблемам стилистики, лингвопоэтики, лингвокультурологии, этнолингвистики, при создании словаря В П Астафьева, а также в практике перевода художественных текстов писателя
Основные положения, выносимые на защиту.
-
Концепты, реализованные в астафьевском тексте, — явления ментальные, отражающие ценностные ориентиры писателя Доступом к ним служат разнообразные лингвистические формы — номинативные и образные средства языка, авторская метафорика, прецедентные тексты, авторские текстовые построения, основанные на приемах развертывания и усложнения метафоры Средства актуализации концепта объединяются в специфические образования — ассоциативно-семантические поля
-
Авторская концептуализация заключается в такой реализации в художественном тексте слов и других языковых образований, которая эксплицирует этнокультурные и индивидуальные представления и идеи Задаваемые средствами концептуализации смыслы демонстрируют значительный семантический разброс — от заложенных в средствах общего языка характеристик времени, жизни, бытия в целом до индивидуальных представлений и идей (о сущности творчества, памяти, любви, одиночества и пр )
-
Авторские способы актуализации концепта не только эксплицируют этнокультурные и индивидуальные представления, но и становятся ведущим стилистическим приемом Таким приемом В Астафьева в «Затесях» можно считать антропокосмическую метафору Отмечается авторское своеобразие метафорики — активное включение ее в метафорические ряды, метафорические комплексы и ориентация на традиционные символы Выявляется повышенная роль символизации номинативных средств языка для выражения идеи воды и высокая частотность собственно темпоральной лексики в метафорическом авторском применении для представления идей времени
-
Поскольку рассмотренные в исследовании концепты [время] и [вода] актуализируются преимущественно концептуально-метафорическим и символическим способом, идиостиль В П Астафьева может быть охарактеризован как сложный, имеющий концептуально-метафорический и этносимволический характер
-
Экспликация культурных коннотаций общерусского и народного слова, приемы авторской метафоризации, обращение автора к «чужому слову» и текстам традиционной культуры свидетельствуют о тесной связи картины мира В П Астафьева с русской языковой, фольклорной, мифологической, национально-художественной картинами мира
Апробация работы. Результаты исследования были представлены в виде докладов и сообщений на Международной научной конференции «Феномен В П Астафьева в общественно-культурной и литературной жизни конца XX века» (Красноярск, 2004), на Международной научно-практической конференции «Современная русская литература проблемы изучения и преподавания» (Пермь, 2003, 2005), на Международной научной конференции «Этнокультурные кон-
станты в русской языковой картине мира генезис и функционирование» (Белгород, 2005), на Первых, Вторых и Третьих астафьевских чтениях (Пермь, 2002, 2003, 2005) Основные положения диссертации обсуждались на кафедре общего языкознания Пермского государственного педагогического университета, на заседании Школы социопсихолингвистики при кафедре общего и славянского языкознания Пермского государственного университета (2007), получили отражение в 10 публикациях
Структура работы. Диссертационная работа состоит из Введения, 3 глав, Заключения, Библиографического списка и Списка словарей
Логико-философский и лингвофилософский подходы к исследованию концепта
В современных лингвистических исследованиях, посвященных проблеме концепта, зачастую упускается из виду опыт философского осмысления сущности концепта. Как редкое исключение следует назвать работы С. А. Аскольдова [1997], В.В.Колесова [1999; 2002], отчасти Ю.С.Степанова [2004], С. Г. Воркачева [2001; 2002J, Г. Г. Слышкина [2004], В. 3. Демьянкова [2001] и — опосредованно — Д. С. Лихачева [1997].
Часто исследователи либо вовсе не упоминают о существовании какой-либо иной, кроме лингвистической, традиции, либо вскользь замечают, что не только филология претендует на исследование концепта. Признавая, что философия и логика выступают материнскими научными парадигмами, из которых лингвистика заимствует термин концепт, авторы, как правило, все многообразие и всю разновременность философского осмысления концепта умещают во фразе: «В философии концепт определяется как целостная совокупность свойств объекта» [Кошарная, 2002, с. 38; Тихонова, 1998]. Действительно, такая точка зрения характерна для некоторых работ по логике и философии [Гетманова, 2000, с. 21, 29; Абушенко, Кацук, 2001], но не исчерпывается ими.
В редких случаях при обращении к проблеме концепта лингвистику полностью выводят из круга гуманитарного знания, утверждая, что время возникновения термина концепт и, следовательно, осмысления феномена, поименованного концептом, — 1928 год [Медведева, 2002, с. 6]. Но именно в работе 1928 года, на которую ссылается Т.В.Медведева, С. А. Аскольдов начинает свои рассуждения так: «Вопрос о природе общих понятий или концептов— по средневековой терминологии универсалий— старый вопрос, давно стоящий на очереди, но почти не тронутый в своем центральном пункте» [1997, с. 267].
В рамках нашего исследования мы, безусловно, не можем претендовать на представление всего многообразия логико-философских концепций, равно как и не позволяем себе ограничиться их констатацией. Наше внимание к логико-философским теориям концепта обусловлено тем, что философские взгляды на феномен концепта предвосхищают лингвистические искания в этой области. Философия более последовательна, чем лингвистика (см. табл. 1), в определении феноменологического статуса концепта. Философия и лингвистика оказываются созвучны в вопросах инвариантного и вариантного в пределах концепта, актуализации концепта в тексте.
Истоки философских рассуждений о природе концепта находятся в Средневековом Концептуализме [ЛАРСФТ; Неретина, 1988, 1999]. Философы-теологи— Петр Абеляр, Гильберт Порретанский, Фома Аквинский, Дуне Скот— рассуждали о том, как автору текста удается постичь, понять высшие смыслы, существующие в мира Бога. Концепты, по мнению философов-теологов, не являются логическим знанием. Концепты — это авторская интуиция, озарение, прозрение, которые приходят к автору в процессе творчества и позволяют ему создать неповторимый текст. Но концепты не возникают на пустом месте: они вбирают в себя предшествующий опыт философа, сохраненный в его памяти, в том числе и культурные универсалии. Концепты, авторские идеи, по мнению философов-теологов, не видны в тексте, но о них свидетельствуют следы в тексте. Этими следами являются тропы: метафора, метонимия, оксюморон и т. д.
Именно субъективное начало у концепта, творческие способности к открытию концепта, к озарению, к прозрению, к откровению, к приобщению к истинным ценностям являются основой для философских рассуждений средневековых мыслителей о природе концепта. В тексте, согласно средневековым мыслителям, концепт переходит из разряда ненаблюдаемых вещей, из души автора, в разряд наблюдаемых, словесно выраженных. Иначе: данное в тексте есть следы не-данного. Индивидуально-авторская речь — метафорическая, метонимическая или символическая — позволяет увидеть, как «схватывается» идея, или концепт. В этом утверждении философы-концептуалисты значительно опередили лингвистические теории идиостиля.
Рассуждения философов-теологов продолжили современные философы-концептологи Ж. Делез и Ф. Гваттари [1998]. Сложный метафорический язык философов, а также контекстуальная неадекватность их концепта традиционному термину понятие позволили переводчику книги Ж. Делеза и Ф. Гваттари С. Н. Зенкину — наперекор всем традициям переводить слово концепт как понятие— оставить concept непереводимым: концептом. В своем послесловии к книге Ж. Делеза и Ф. Гвваттари «Что такое философия?» [1998] С. А. Зенкин подобрал сравнение: «Концепты — что-то вроде кристаллов или самородков смысла— абсолютные пространственные формы» [Зенкин, 1998, с. 282].
Суть рассуждений философов-концептологов состоит в следующем. Философы утверждают субъективное творческое начало в концепте, которое проявляется в отклонении, отступлении от традиции. Это отступление определяется как «авторская подпись» в концепте [Делез, Гваттари, 1998, с. 17]. Чтобы сотворить концепт, философ должен создать, закончить свой текст, т. е. концепт ориентирован относительного всего текста как целостности. Концепт существует в смысловой структуре текста и представляет собой совокупность разных составляющих, ассоциативно связанных друг с другом.
Целый текст, по мнению Ж. Делеза и Ф. Гваттари, это не только «горизонт» распространения концепта, ассоциативное поле, но и лингвистические формы, в которых концепт актуализируется: «Концепт нетелесен, хотя он воплощается или осуществляется в телах» [Там же, с. 32]. Именно «тела», следы концепта в тексте, лингвистические формы его актуализации позволяют судить о внутритекстовых ассоциативных связях в пределах одной глубинной идеи — концепции текста.
«Авторская подпись» в концепте, по Ж. Делезу и Ф. Гваттари, может проявляться на уровне ассоциативных связей, актуализированных в тексте. Их «недостаточность» или «избыточность» по отношению к традиции, или доминирование может считаться «авторской подписью». «Авторская подпись» проявляется на уровне новой конфигурации традиционных ассоциативных связей, актуализированных в тексте; на уровне частных актуализированных ассоциаций, в том числе в пределах вполне традиционной ассоциативной связи.
Итак, философы-теологи и философы-концептологи рассуждали о природе концепта. Всех их интересовали одни и те же вопросы, на которые они давали близкие по смыслу ответы. На вопрос что есть не-данное? они отвечали: не-данное, или концепт, есть глубинные смыслы, идеи, интуитивно постигнутые автором текста в процессе творчества. На вопрос как мы можем судить о концепте? следует ответ: концепт материально воплощается в тексте, оставляет в нем свои «следы». Следы являют собой данное, лингвистические формы, доступные для наблюдения и исследования. Следами концепта в словесном пространстве текста являются тропы. Лишь в ответе на вопрос о границах индивидуального начала, «авторской подписи» у концепта философы-теологи и философы-концептологи расходятся. Для средневековых мыслителей авторское начало не могло проявиться в содержании, и это связано с особенностями средневекового мышления, поэтому авторство проявлялось только в выборе формы для выражения идеи — метафоры, символа, оксюморона и т. д. С точки зрения современных философов-концептологов, концепт включает традиционную составляющую и «авторскую подпись», представляющую собой содержательное отступление от нормы, традиции, канона или доминирование вполне традиционной идеи.
Средства представления циклического времени в идиостиле В. П.Астафьева
Циклическое время у В. П. Астафьева так же, как и в русской традиционной культуре, предстает крайне сложным, состоящим из нескольких разномасштабных циклов. Временной цикл представляет собой последовательную смену одного времени другим, не имеющую начала и конца. Астафьевское представление о движении времени по кругу выражается в многочисленных фразах типа опять пришла зима, улыбающееся... новое утро («Дуда», с. 382); кошки...груглый год гуляют («Кружево», с. 154); проникнуться светлой грустью бледного листа — предвестника осени, еще одной осени, еще одного, кем-то означенного круга жизни, который совершаем мы вместе с нашей землею («Падение листа», с. 36).
К словам времени, формирующим лексико-семантическое поле как компонент ассоциативно-семантического поля «ВРЕМЯ», прежде всего относятся единицы измерения времени, названия дней недели, месяцев, календарные понятия, лексико-семантическая группа «Времена года». Непосредственными носителями идеи циклического времени выступает лексика, выражающая повторяемость (слова типа опять, снова). Кроме отмеченных номинаций времени, средством выражения темпоральности являются локализующие предмет во времени признаки и обстоятельства — наречия днем, зимой, ночью. Все указанные средства в художественном тексте подвергаются сложной эстетической трансформации, актуализируют собственные ассоциативно-образные связи.
Отдельные фрагменты данного подполя — микрополя «Время года», «Время суток», «Промежуток времени»1. Микрополе «Циклическое время» в астафьевских текстах формируется словами с семой цикл —год, сутки, день сутки , номинативными единицами микрополей «Годичный цикл» и «Суточный цикл», которые составляют семантическое ядро подполя «Циклическое время». Ядерное положение обеспечивается эксплицитной выраженностью семы промежуток времени . К семантическому ядру относятся слова, называющие времена года — весна, лето, предосенье, осень, предзимье, зима, утро, день, вечер, ночь, сумерки, их производные зимний, зимовать, зимование, перифразы зимняя пора, после зимы, до зимних заметей, до первого листа и др.
Средствами выражения идеи времени являются также номинативные единицы с периферийной или потенциальной семой промежуток времени : проталины, половодье; сочетания слов, отражающие деление какого-либо промежутка времени на значимые части: ранняя зима, поздняя осень, середина зимы, полдень, вечерняя зорька, фразеологизмы, стершиеся и обновленные метафоры бабье лето; на исходе лета, лето ушло за середину, на самом взлете утра.
В целом для передачи идеи циклического времени В. П. Астафьев использует языковые средства литературного языка. Обращение к диалектным словам имеет место в прямой либо в косвенной речи: веснусь ранней весной, до половодья — Река Вожга и невелика у нас, да шибко рыбна. Зимой налим в деряжнинские перекаты на икромет приходит, судак тут охотничат, веснусь мелочь соберется— аж вода кипит, после ледохода, ближе к теплу, жалует икряная царица наших вод — нельма («Не запрягайте женщин в плуг», с. 101). Акцент на таких отрезках весеннего времени значим: в народном календаре они имеют свою прагматическую сущность и мифопоэтическую нагруженность. Кроме того, диалектные слова имеют сему повторяемость , важнейшую для идеи бесконечного движения времени; ср. осенесь перм. в значении той, прошлой осенью [СПГ, 2002, т. 2, с. 48], аналогичны и значения слов зимусь, летось. Циклическое время в астафьевских «Затесях»— это не всегда «чистое» время. Для писателя чрезвычайно важны моменты переходов от одного времени к другому. Так, предосенье — это лето, переходящее в осень; зазимок — это маркер весны, имеющий связь с зимой; предзимье— это осень, близкая к зиме. Слово зазимок в литературном языке толкуется как первый снег , первые морозы, заморозки [MAC, 1981, т. 1, с. 521]. В.П.Астафьев, актуализируя в семантике приставки не идею начинательности, а идею последования, обновляет внутреннюю форму слова, согласно которой буквальное значение слова— это то, что за зимой, после зимы : Зазимок. Поздний. Черемуха отцвела («Отблеск пламени», с. 602). Перенос значения одного времени цикла на другой обусловлен внутренним значением слова (внутренней формой слова).
Переходные состояния обозначают не только слова годичного цикла, но и слова суточного цикла предвечерье, завечерье, предутрие и др., что свидетельствует о важности идеи недооформленности, моментов переходов-включений для Астафьева-художника: Можно смотреть, смотреть и каждую минуту замечать вокруг в природе перемены и ощущать вместе с нею чуткое, в ночь переходящее завечерье («Гемофилия», с. 438).
Ориентация В. П. Астафьева на народную традицию, в которой существует собственная система измерения времени, основанная на координации природных, вегетативных и производственных циклов, наглядно отражается в использовании хрононимов. Наиболее значимы для писателя Вербное воскресенье (в одноименном тексте), Ильин день {после Ильина дня; «Чудо»), Сретенье (после сретенских морозов; «Сережки»), Прощеный день («Кладбище»), Троица («Родные березы»). Эти номинации не только предстают как единицы измерения времени, но и указывают на значимость того или иного праздника в традиционной культуре — развертывая описание ритуальности этих праздников, писатель воспроизводит идею сакральности перехода от одного времени к другому (Ильин день— от лета к осени, Троица— от весны к лету, Вербное воскресенье и Сретенье входят в календарный цикл перехода к весне. Кроме того, «межевые дни» (по терминологии Н.И.Толстого [1997, с. 20]) маркируют преодоление опасности. Так, например, в тексте «Чудо» (с. 599 — 600) Ильин день включен в комплекс нефиксированных хрононимов: время посадки; середина лета, когда призадумались листочки, словно бы решая, дальше им расти или уж на всходах и уняться; Ильин день— время перехода, после которого проверяют будущий урожай и когда обнаружились широкие, смиренные на вид листья, а под ними там и сям в тугой узелок завязанные соцветья; август как сытная и щедрая на лесные дары пора и время, когда из-под листьев вымахнули и заорали в яркий рупор, заявляя о себе, неслыханно-яркие, изнутра нежнейшей кремовой мякотью сияющие цветы; затем пора работы на заимке, соответствующая закреплению жизни огородных растений: огород деревенский остался сам по себе, все в нем укрепилось, чему надо родиться — родилось; время уборки урожая, когда обнаруживается чудо рождения тыквы. Как видим, в сюжетной линии текста фиксированные и нефиксированные хрононимы отмечают полный вегетативный цикл, ориентированный относительно Ильина дня: если до Ильина дня растение «выбирает» из равновеликих возможностей — расти или не расти, то после Ильина дня идея развития и плодоношения становится основной. Следовательно, именно Ильин день является границей чудесного рождения.
Хрононимы Прощеный день (день, заканчивающий Масленицу, канун Великого поста) и Вербное воскресенье (неделя перед Пасхой) использованы В.П.Астафьевым ненормативно— как дни поминовения умерших. Эта традиция нехарактерна как для локальных культур, так и для русской традиционной культуры в целом [Черных, 2006]. Можно предположить, что отступление от реальных хрононимов, есть астафьевская версия осмысления праздничного времени как времени пустого, порожнего, открытого, а такое представление в целом вполне традиционно. Связь с предками в традиционной культуре характерна именно для праздников, т. е. такого необычного времени, когда пространство открывается для контактов. По-видимому, хрононимы Прощеный день и Вербное воскресенье и осмысляются писателем как выделенное из обыденности, открытое для установления межпространственных и межвременных связей время, т. е. становятся символами любого праздника.
Лексические средства как актуализаторы концепта [вода]
В астафьевских текстах слова, в которых актуализируется концепт [вода], многочисленны и крайне разнообразны (имена предметов и имена предикатов, непроизводные и множественные производные, образующие словообразовательные гнезда, слова общеязыковые и диалектные, узуальные и окказиональные, слова разных семантических микрополей). Как правило, они актуализируют инвариантный этнокультурный компонент концепта [вода], во многом заданный, предопределенный системой русского языка. В русском языке лексико-семантическое поле «Вода» имеет сложную организацию: членится на ядро, неоднородную ядерную зону, ближайшую и дальнейшую периферию; удаление от ядра имеет многоуровневый характер, а границы между ядром и периферией размываются. Сложная организация общеязыкового лексико-семантического поля «Вода» наследуется лексико-семантическим полем, входящим в ассоциативно-семантическое поле «ВОДА».
Астафьевские слова-актуализаторы концепта [вода] объединяются в лексико-семантические микрополя с основной предметной, признаковой и акциональной семантикой— «Водное пространство», «Дождь», «Снег», «Мокрый/сухой», «Течь», «Пить», «Плыть» и мн. др. Каждое из этих микрополей в разной степени приближено к слову вода как имени поля. Это дает основание условно разграничивать в структуре поля семантические ядро, ядерную зону и периферию.
Слова-актуализаторы концепта [вода] находятся в отношениях семантических корреляций. Поскольку в астафьевских текстах вода предстает в первую очередь водным пространством, то основными гипонимами воды в «Затесях» являются номинации водоемов—река, озеро, море, развивающие отношения части — целого: река как целое номинативно детализируется словами устье, рукав, излука, шивер, перекат и т. д. Номинации, связанные между собой гипогиперонимическими отношениями, в текстах синонимизируются, при этом в синонимические отношения вовлекаются и гидронимы: Юзик ... в туристическую поездку по Енисею отправился... неделю жил одиноко на окраине села, на берегу под яром, ловил закидушками рыбу, варил уху в котелке, обнявши колени, сидел возле б0 )м...(«Ярцево— Ярцево», с. 193); Потом лед прошел все-таки, и Валавуриха стала полнеть и пучиться, вода затопила низинные покосы и лес по берегу, после добралась до огородов и бань («Деревенское приключение», с. 212). Номинации, связанные со словом-именем поля вода гипогиперомическими, синонимическими отношениями, а также отношениями части— целого, относятся к семантическому ядру ассоциативно-семантического поля «ВОДА».
Кроме основных корреляций, существующих в пределах лексически и грамматически однородного семантического ядра, слова-актуализаторы концепта [вода] ориентируются на имя поля ассоциативно-семантически: вода—лед; вода—туман; вода—дождь; вода—мокрый; вода — течь; вода— пить; вода— плыть, — вслед за Ю.Д.Апресяном [1995б], И. М. Кобозевой [2000], будем считать их словами с отношениями семантической производности и условно отнесем к разнородной нерядоположенной семантической ядерной зоне ассоциативно-семантического поля «ВОДА».
Семантическая периферия поля еще менее однородна и включает дальнейшие ассоциативно-семантические сближения, имеющие в своей основе логические и/или культурологические связи: вода — берег; вода — рыба; вода — слезы. Предпринятое в работе деление ассоциативно-семантического поля на семантические ядро, ядерную зону и периферию вызвано методической необходимостью и достаточно условно. Так, слова семантического микрополя «Река» распределяются между семантическим ядром (река), ядерной зоной (течь, половодье, ледостав, плыть) и периферией (берег, рыба). Кроме того, учитывая доминантный (аналого-синонимический) тип связей в поле, мы полагаем, что единица любой зоны поля может выступать как «представитель» концепта [вода].
Семантическое ядро ассоциативно-семантического поля «ВОДА» составляют имена предметов с общей семантикой водоем . Предметные номинации характеризуют особенности картины мира писателя преимущественно на основе корреляций гидронимического и топонимического пластов.
Прежде всего, в семантическом ядре может быть выделено микрополе «Водное пространство», относительно однородное по своему лексико-грамматическому составу, имеющее отчетливо очерченные границы между отдельными микрополями. Это семантическое микрополе представлено рядом микрополей: «Общие названия водных пространств» (вода, озеро, речка, море, родник, ручеек, болото и др.); «Гидронимы» (Енисей, Мана, Ерзовка, Ельцовка, Кануть, Кутамыш, Караулка, Пахра, Койва, Чусовая, Обь, Быковка, Валавуриха, речка Смоленка, Белокуриха, Сисим, озеро Хантайки, озеро Кубенское, Камское море, Каспийское море, Средиземное море, Эгейское море, Тихий океан, Сиамский залив и мн. др.). Промежуточное положение между семантическим ядром и ядерной зоной занимают слова микрополя «Названия участков реки и особенностей русла», которое входит как подчиненное в микрополе «Река»: устье, исток, перекат, рукав, протока, излука, развилка, мелководье, быстрина, брод, плесо участок русла реки со спокойным течением [МАС, 1984, т. 3, с. 139— 140], шивер каменистый мелководный участок русла сибирских и уральских рек с быстрым течением [МАС, 1984, т. 4, с. 714], старица полностью или частично отделившийся от реки участок ее прежнего русла; староречье [МАС, 1984, т. 4, с. 250], ягра отмель (ср. у В.И.Даля арханг., онежск. ягра— мелкое песчаное дно [2003, т. 4, с. 546]), в том числе собственные наименования Лалетипский шивер, Осиновский порог и др.
Значимость данных классов номинативной лексики, в первую очередь гидронимов, для текстов писателя и, следовательно, для его картины мира подчеркивает уже сама их частотность (детализация наименований). В текстах «Затесей» относительно немного топонимов, детализирующих территориальное членение, — их замещают общие названия для большого пространства— Урал, средняя полоса России, Сибирь, Забайкалье, пустыня Гоби и др. На этом основании можно сделать предварительный вывод о том, что художественная картина мира В. П. Астафьева имеет акватический «код». При этом водный мир для В. П. Астафьева — это всегда мир речной: в тексте «Божий промысел» лирический субъект говорит о себе так: Речной человек, я не ощущаю, не воспринимаю морских красот (с. 95). Подобная самоидентификация автора хорошо коррелирует со степенью номинативной плотности микрополя «Река» и с номинативной «рыхлостью», неразработанностью микрополя «Море»: у В. П. Астафьева отмечено лишь несколько номинаций «чужих» рек, озер, морей и океанов — Сиамский залив, Средиземное море, Эгейское море, Тихий океан. Следует отметить, что номинация речной человек выходит за пределы сочетаемостных возможностей слова речной. По данным МАСа, круг сочетаемости слова речной ограничивается а) неодушевленными существительными, обозначающими часть реки— речной ил, песок, пойма, вода и др.; б) одушевленными существительными — названиями рыб и животных, живущих в реке; в) неодушевленными существительными микрополей «Плавание по реке», «Работа на реке» — речной транспорт, училище и др. [1984, т. 3, с. 713]. Нам видится, что в сочетании речной человек заключены не столько относительные, сколько качественные значения: речной человек не только живет у реки, но любит и понимает жизнь реки, живет рекой.
Кроме высокой частотности общерусской лексики с семантическим компонентом вода , особенностью номинаций В. П. Астафьева является использование диалектизмов с этим семантическим компонентом. Известно, что диалектная лексическая система представляет собой смешение общерусского и территориально ограниченного. Общерусскими языковыми средствами передаются общие понятия о реке, а диалектные слова отмечают те реалии, которые значимы для повседневных потребностей жителей именно этой местности [Русинова, Кермасова, 2005]. В астафьевских текстах мы также видим контекстное совмещение общерусских и диалектных слов, при этом контекст обнаруживает мотивационные (словообразовательные) связи диалектного и общерусского слов: Заливные луга по оподолью отшатнувшихся гор зачинаются болотом, переходящим в цепочку озерип, заросших хвощами. Озерины ближе к реке делаются заливом, ничем, правда, не отличимым от озера, лишь синее в заливе вода осенями да хлама водорослей меньше («Удар сокола», с. 295). Слово озерина в диалектных словарях дается в разных значениях. В. И. Даль пишет, что слово озерина — пермское и имеет значение озерко, маленькое озеро [2000, т. 2, с. 659], а в «Словаре пермских говоров» слово толкуется как илистое, болотистое место [СПГ, 2002, т. 2, с. 38]. Можно предположить, что в астафьевском «пермском» тексте о Среднем Урале, реках Усьве, Койве, Вильве слово озерины вбирает оба значения: семантически соотносится со словом болото и формально-семантически со словом озеро, обозначает связующее звено между болотом и озером.
Синкретизм идей времени и воды
Концепты [время] и [вода] обнаруживают пересечения. Традиционно связи этих концептов осмысляются на синтагматической оси — при метафорическом осмыслении времени и экзистенции по аналогии с течением воды: ... стекает осень по всем распадкам и речкам («Блажь», с. 335); Я просто не понимаю, как эти годы быстро текут! («В Польше живет "сибиряк"», с. 455); Скоротечны осенние сумерки («Раньше здесь звонил колокол», с. 68); Течет жизнь, и книга эта течет и продолжается вместе с нею («Комментарий», с. 683).
Общность идей времени и воды проявляется при синонимическом сближении прямых номинаций времени и воды: Напротив села, на скале, обкатанной дождями и временем ... растет береза («Свеча над Енисеем», с. 486); и сама ночь, и озеро, и далекое, незакатное солнце, и свет белый, и все-все на этом свете сделалось мутно-серого свойства («Поход по метам», с. 4); Пароход шел по Енисею, разрезая, как студень, реку, светлую ночь и тишину ее («Весенний остров», с. 20); Такое плесо! Такой вечер — и не берет! («Ах ты, ноченька», с. 27); в синонимичных антропоморфных метафорах для осмысления времени и воды: Всю зиму гуляло по чердаку и сараю ветреное, пряное лето («Родные березы», с. 14); ...не заметили дождя, мелкими шажками подкравшегося к нам из-за леса («Летняя гроза», с. 31); в неявном символическом сближении, фиксирующем идею взаимообусловленного перехода-контакта: Моэ/сно смотреть, смотреть и каждую минуту замечать вокруг в природе перемены и ощущать вместе с нею чуткое, в ночь переходящее завечерье («Гемофилия», с. 438); Заливные луга по оподолью отшатнувшихся гор зачинаются болотом, переходящим в цепочку озерин, заросших хвощами («Удар сокола», с. 295). Любой тип проявления синонимических отношений1 есть свидетельство парадигматических связей номинативных единиц АСП «ВРЕМЯ» и «ВОДА» и, следовательно, пересечений концептов [время] и [вода].
О связях концептов свидетельствует и двойственная семантическая квалификация астафьевских прямых номинаций {короткая весенняя водопояица) и фразеологически связанных {большая вольная вода вечности). Нерасчлененное единство составляют номинации-высказывания, в которых раскрываются обрядовые действия с водой на Троицу, причет-плач в Вербное воскресенье и др. Подобная двойственность номинаций позволяет говорить о частичном синкретизме идей времени и воды.
Таким образом, пересечения двух концептов есть не только синтагматические связи, которые, по мнению Ю. Д. Апресяна, возможны при семантической согласованности слов в высказывании [1995б], но и парадигматические (синонимические) отношения и даже частичное тождество.
Синкретизм идей времени и воды проявляется и в актуализации тех и других в нереферентных знаках— в номинациях, выражающих сложные бытийные смыслы. Если для концепта [время] это вполне закономерно, то концепт [вода] у В. П. Астафьева стремится воплотиться в знаках с «угасанием предметных значений» [Гадамер, 1991, с. 151]. Например, оригинальное художественное воплощение идей времени (первовремени, циклического, линейного времени, вечности) и воды (бела-озера, белой реченьки) как единства раскрывается в астафьевском тексте «Снежинка» (с. 153— 156), в котором идеи времени выражаются как словами с собственной темпоральной семантикой, так и словами с аквасемантикой.
Текст «Кружево» построен на лексической корреляции фрагментов разномасштабных времен. В тексте представлены фрагменты годичного цикла — зима, долгий зимний месяц, белы снеги; лето; фрагменты суточного цикла— ночами, допоздна, при огнях; линейное время— после войны; недели, месяцы, годы; время по отношению к ситуации речи и пространству памяти— ранешнее и настоящее; ранешнее и нонешнее; время по отношению к длительности — работа долгая — в миг озаренья, отчаянья ли; время по отношению к преходящему — вечность. В тексте выражается и идея первовремени. Все времена объединяются образом героини— бабки Евлампии, творца, создателя идеального мира, демиурга бело-озера, первовремени и первомира.
Текст «Кружево» строится на соотношении разностилевых пластов: стихия разговорно-бытовой и диалектной речи более всего подходит для описания повседневных забот (в прямой, непрямой и авторской речи); авторские размышления о природе творчества тяготеют к книжно-письменной форме изложения; условия для творчества передаются высокой стилистикой, в том числе и архаизированной: Белы спеги пластом лягут вокруг, тронутые лишь лапами ворон да круглым следком рыжей лисицы. Белое безмолвие не потревожится; творческий акт и само творение — кружевная снежинка— выдержаны в духе сказочно-фольклорной поэтики, которая в тексте получает соответствующие номинации: нет ему цены, как не бывает у чуда, у сказки, у выдумки; сказочная лодья. В соответствии с этими стилистиками меняется и само наименование творца / творцов: номинации бабка Евлампия, бабка, старушонка, старушонка Евлампия, старушки, бабы соответствуют первой стилистической норме, кружевницы — второй, древние плетей — третьей, кудесница, затейница — четвертой. Стилевое разнообразие соответствует тематическим и компонизионным фрагментам текста и позволяет точно определить границы текста-в-тексте — текста о кружевной «снежиноцьке»:
Рядом эскизы рисунков этого кружева, клочья кружевец, кружев, уже и целое почти кружево, тоже очень красивое, — но все что-то не удовлетворяло кудесницу, беспокоило ее воображение, не давало спать ночами, и заметно даже неискушенному глазу, как начала она убирать с кружева все лишнее. Плакала небось, распуская хитрые витые узоры, на которые потратила недели, месяцы, годы. Но однажды, в миг озаренья, отчаянья ли, решилась на самое невероятное, убрала и самое лодью с центра кружева, оставив лишь по краям, в белой каемке, маленькие, легкие лодейки,— и плывут они по обводному каналу вокруг бела-озера, плывут и никуда уплыть не могут — заворожила их чистая вода, и весело им вместе быть — хороводиться.
... плетут незатейливые кружева древние плетей, а видится явственно — отсюда исток, отсюда льется, течет белая реченька к тому дивному, бесценному кружеву, отсюда отчалила и плывет в вечность легкая, сказочная лодья и, не истаивая на лету, накрывает землю тихой белизной легкокрылая снежинка.
Интерпретируя произведение народного искусства (кружева), В. П. Астафьев развивает древнейшие славянские представления о молочной реке, символизирующей первоначала жизни и идеальный мир. Хорошо известно, что в традиционной культуре предметы быта ориентируются на идеальную картину мира. Формы крестьянского искусства передают связь человека с космосом, поэтому бытовое и сакральное предстают нераздельными [Толова, 1998, с. 46; Черных, 2000]. Образ снежинки, по В. П. Астафьеву, соответствует пространственно-временной модели мира, где пространственная семантика выражена эксплицитно, временная же тяготеет к имплицитности.
Идеальное пространство достигается снятием важнейшей для пространственного моделирования мира оппозиции центр — периферия. Рождение мира, по В. П. Астафьеву, предстает его одновременным перерождением. Можно предположить, что причина художественного перемоделирования мира связана с традиционной символикой лодки: лодка символизирует судьбу, и следовательно, является знаком конечности жизни. Поэтому центральное место занимает бело-озеро. Мир организуется вокруг точки абсолютного начала хронотопа, обетованного места— Беловодья, Белого озера, Белой реки. Представление о заповедной земле — расшифрованный писателем невербальный текст — восходит к древнейшим славянским представлениям о молочной реке [Афанасьев, 2005, с. 308 и след.; Криничная, 2004, с. 827 и след.].
