Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Житийные тексты «Макарневского цикла»: теоретические предпосылки, аспекты и категории исследования 21
1.1. Идеологическое и культурное значение Великих Миней Четьих 21
12. Макариевские жития в составе ВМЧ: проблематика изучения 28
1.3. Средневековый текст: аспекты и категории исследования 39
1.4. Выводы 57
Глава II. Жития «Макарневского цикла»: жанр -текст 58
1. Жанр жития как объект исследования: концептуальный и прагматический аспекты
2. Жанры и жанровые границы в литературе XVI в 69
3. Жития «Макарневского цикла»: прагматика и риторика 74
4. Текстовые реализации функциональной
прагматики жития 81
П.4.1. Межтекстовые отношения житий 81
И.4.2. Внутритекстовые отношения ....96
IL4.2.1. Чудо - пересказ чуда в похвальном слове 97
П.4.2.2. Житие - пересказ жития в похвале 101
П.4.2.3. Житие - грамота 109
Н.4.3. Соотношение параллельных редакций одного жития 113
11.5. Топос как фактор, стабилизирующий жанр 126
П.6. Выводы 141
Глава III. Семантико-стіїліїстическне особенности макариевских житий 144
Проблема стиля в литературном языке XVI в 144
НІЛ Л. Синкретичность категорий функция — жанр — стиль — язык 144
ПІЛ .2. Теоретические высказывания о стиле в XVI в 147
III.2. Стиль как результат построения понятия. 151
III.2.1. Языковые средства создания гиперонима.. 151
III.2.1.1. Усложненные словообразовательные модели 152
III.2.1.2. Атрибутивные сочетания 158
III.2.1.3. Особенности отражения заимствованной,
бытовой и деловой лексики в житийных текстах 162
III.2.2. Генерализация понятийного признака 171
III.2.2.1. Парные сочетания 171
III.2.2.2.Формы двойственного числа ..204
III.2.2.3. Генерализация признака и собирательность 219
III.2.3. Проявление идеации в других особенностях житийного языка 226
III.2.3 Л. Субстантиваты 226
III.2.3.2. Перифрастические выражения 230
III.2.3.3. Графико-орфографические особенности минейных рукописей 232
III.2.3.4. Имена собственные на-не 235
III.2.3.5. Негативные конструкции 238
III.3. Выводы 241
Глава IV. Язык житийных текстов «Макариевского цикла»: норма и система 243
IV. 1. Узуальные грамматические признаки 243
IV.2. Глагольные формы прошедшего времени 245
IV.2.1.Quasi4f)opMbi 248
IV.2.2. Формы praesens historicum 253
IV.3. Оборот «дательный самостоятельный» 265
IV.3.1. Оборот «дательный самостоятельный» как объект историко-лингвистического изучения 266
IV.3.2. Функции оборота в литературном языке XI-XVII вв.... 267
IV.3.3. Функции «дательного самостоятельного» в житиях «Макариевского цикла» 273
IV.3.4. Текстовые особенности функционирования оборота 281
IV.4. Синтаксические средства связи: иже, яже, еже 295
IV.4.1. Генезис указательно-относительных слов 297
IV.4.2. Узуальное употребление иже, еже, яже в макариевских житиях: семантика, синтаксические функции 300
IV.5. Выводы 314
Заключение 316
Список источников 321
Список использованной литературы 323
Список сокращений 346
- Идеологическое и культурное значение Великих Миней Четьих
- Жанр жития как объект исследования: концептуальный и прагматический аспекты
- Проблема стиля в литературном языке XVI в
Введение к работе
Диссертационное исследование посвящено анализу текстов «Макари-евского цикла» - житий, созданных под покровительством митрополита Макария к канонизации святых на церковных соборах 1547-1549 гг. и, за исключением единичных случаев, вошедших в состав Великих Миней Четьих.
Жития святых с давних пор привлекали внимание исследователей как исторический и литературный источник [Ключевский, 1871; Яхонтов, 1881; Коноплев, 1885; Кадлубовский, 1902; Яблонский, 1908; Серебрян-ский, 1915 и др.]. В силу идеологических причин научный интерес к агиографии то угасал, перемещаясь на периферию исторических изысканий, то вновь оживлялся, когда жития из разряда церковной истории переводились в разряд гражданской и рассматривались затем как памятники древнерусской литературы [Адрианова-Перетц, 1964; Лихачев, 1858, 1962, 1967, 1973; и др.].
Тем не менее В. О. Ключевский в диссертации «Древнерусские жития святых как исторический источник» [Ключевский, 1871] рассмотрел эволюцию житийной литературы как органическую часть литературного процесса средневековья и предвосхитил этим будущие исследования по сред-невекой поэтике, ставшие отправным моментом для литературоведческого и лингвистического анализа. Пример скрупулезной археографической работы В. О. Ключевского до сих пор напоминает о несделанном — о незаконченном издании Великих Четиих-Миней митрополита Макария, о многих житиях, до сих пор не имеющих научных публикаций или изданных без должного текстологического обоснования, об отсутствии новых агиографических справочников, без которых «даже ничтожный шаг в изучении русской агиографии сопряжен с чрезвычайным напряжением сил» [Плигу-зов, Янин, 1.988, с. 12-1.3].
Издание Археографической комиссией Великих Четьих Миней (до 1916 г.) с обширным корпусом житийных текстов тем не менее не привело к введению в научный оборот выделенного в составе свода еще В.О. Ключевским цикла житий, составленного под патронажем митрополита Мака-рия. Между тем устранение агиографических текстов цикла — важного пласта русской литературы эпохи формирования русского национального языка — как конфессиональных обедняет фактологическую базу исследования истории литературы и литературного языка.
Актуальность настоящего исследования определяется, во-первых, значимостью русской агиографии конца XV - середины XVI вв. как источника истории русского литературного языка, важностью исследования языка житийных текстов для построения полной истории русского литературного языка и недостаточной изученностью языка древнерусских житий этого периода, тогда как известно, что житие, появившееся на славянской почве из Византийской культуры, оказалось наиболее устойчивым жанром вплоть до нового времени. Во-вторых, актуальность диссертации определяется тем, что в истории русского литературного языка XVI в. — время систематизации книжного языка, начавшегося осмысления нормативных практик и изменений в жанровой системе русской письменности, как показывают многочисленные исследования общелитературных и общекультурных процессов.
Цель и задачи работы. Цель исследования - на материале житийных текстов цикла показать стабильные и динамические языковые признаки проявления жанра и стиля; выявить механизм становления новых форм русского литературного языка XV-XVI вв. и роль житий в этом процессе, а также влияние изменяющегося мировоззрения, принципов составления житийных текстов и их собраний на формы языка.
Разноаспектностью языковых черт исследуемых текстов, сложной связью житийного языка с категориями жанра и стиля, отражением в исследуемых текстах представления о нормативном, а также взаимоотношениями узуса текста и системы языка определяются задачи исследования:
1. проанализировать яыковые особенности текстов в отношении житийного канона на фоне распределения жанровых средств в литературе XVI в.;
2. в тематически (событийно) связанных житиях и редакциях одного текста выявить идентичные и сходные контексты и языковые разночтения в них, определить природу разночтений;
3. рассмотреть зависимость языковых признаков от информативного / неинформативного типа повествования в композиционных частях житий;
4. осуществить лингвистический анализ общих мест в исследуемых житиях в плане их языковой статики и динамики;
5. установить релевантные языковые средства для выражения существенного признака в содержании понятия и выявить стилистические функции этих средств;
6. выявить специфику экспликации признака в содержании понятия в минейных житиях в сравнении с агиографией Епифания Премудрого;
7. охарактеризовать синтаксическую семантику и стилистические функции релевантных книжных грамматических признаков в житийном тексте, показав взаимодействие фактов динамической языковой системы и их функционирования.
Предмет исследования. Предметом нашего исследования служат тексты житий в нескольких списках одной редакции, в разных редакциях, созданные до и во время активной деятельности круга митрополита Мака-рия по централизации агиографического дела. Будучи синтезом житийного жанра и важной по объему и значимости частью Великих Миней Четьих, избранный круг источников рассматривается в работе на историко-культурном фоне других обобщающих мероприятий середины XVI в. В отечественном историческом языкознании это время определяется как период стабилизации культуры, «центростремительный» по своей сути, в отличие от моментов смены культурных парадигм («центробежной силы») [Толстой, 1988]. Синтезирующий характер эпохи способствовал выработке инварианта жанра как текста с соответствующим набором универсальных языковых признаков.
Особую исследовательскую ценность в нашей работе представляет выделение рассмотренного круга житий как цикла. При этом цикл понимается как совокупность текстов, объединенных направляющей деятельностью митрополита Макария (внешний фактор) и жанровым единством (внутренний фактор). Известно, что цикл предполагает открытое множество при наличии общей идеи объединения текстов, что в отношении языка оборачивается синтезом языковых особенностей, различающихся не только генетически, хронологически, но и функционально. Текст в таком случае выступает как источник для углубленного функционального описания языковой системы.
Объект исследования. Не претендуя на исчерпывающее освещение проблем, связанных с языком и стилем макариевской агиографии, внимание в диссертационном исследовании сконцентрировано на приведенных в систему фактах функционирования наиболее показательных языковых и
стилистических признаков житийного текста. Наиболее пристальное внимание уделяется гиперизмам, парным лексическим сочетаниям, словообразовательным моделям и меняющим свою продуктивность синтаксическим моделям. Ограничение объекта исследования релевантными чертами житийного языка позволяет выявить типичное в переработках ранних житий и житиях, вновь созданных по поручению митрополита Макария для ВМЧ. Объектом исследования в работе является также взаимодействие фактов языковой динамической системы и их функционирования в тексте в зависимости от его структуры, от текстовой стратегии автора, от традиции, от жанрообразующих этикетных параметров.
Методы исследования. Постановка проблемы требует многоуровневого и многоаспектного метода анализа. Общим по охвату объекта и предмета в настоящем исследовании является историко-стипистический анализ, оправдавший себя во времени применительно к разнообразным источникам [Виноградов, 1928, 1967, 1977, 1978 и др.; Филин, 1940, 1981, 1984 и др.; Ларин, 1974, 1975; Колесов, 1982, 1989, 1997 и др.; Тарланов, 1985; 1990, 1998; и др.].
Особое внимание специфике данного метода исследования в сравнении с исторической стилистикой как научной дисциплиной и научной парадигмой уделяет в своих работах 3. К. Тарланов [Тарланов, 1990, 1995]. Он указывает на такую существенную черту метода, как его «надуровне-вый» («вершина иерархии языковых уровней»), «общефилологический» характер, описание языковых явлений в динамике, опора на «массовый материал», явление «активизации и расширения состава» определенных языковых структур [Тарланов, 1995, с. 155,160].
Важно, что «историзм в исторической стилистике объемен, нелинеен: стилистические факты требуют контекста, границы которого могут быть расширены, в зависимости от целей стилистического анализа, до исторически отмеченных типов национальной культуры» [Тарланов, 1990, с. 11]. Историко-стилистический метод подразумевает, следовательно, применение функционально-семантического и функционально-грамматического методов в сочетании с историко-семантическим, сравнительно-историческим и сопоставительным, вытекающими из изучения истории функционирования языка в соответствующем культурно-историческом контексте.
Предмет исследования предполагает также необходимость применения текстологического анализа, основанного на истории текста отдельного памятника [Лихачев, 1983], в принципе являющегося неосознанной модификацией сравнительно-исторического метода, примененного в диахронии. Для историко-лингвистического исследования особенно важным представляется сочетание текстологического анализа с лингвотекстологи-ческим, направленного на выявление разночтений и их классификацию по языковым и экстралингвистическим параметрам [Жуковская, 1976; Шелепова, 1994; Панин, 1995; Орлова, 1999].
Специфичность цикла, включающего житийные тексты разных способов воспроизведения либо варьирования оригинала (список, редакция), а также тематически (событийно) и текстуально связанные, вызывает необходимость уточнения и дополнения текстологического анализа герменевтическим [Камчатнов, 1995; Колесов, 2002]. Герменевтическая текстология предполагает изучение средневекового текста с моментом толкования — лингвистического, исходящего из известных закономерностей истории языка, истории текста и изменения стиля, и экстралингвистического, основанного на результатах исторических, литературоведческих, культурологических, философских исследований.
В пределах работы описанный комплексный метод реализован в приемах межтекстового и внутритекстового анализа, основанного на выявлении сходных и идентичных контекстов, анализе языковых расхождений и мотивации в предпочтении тех или иных форм выражения. Исследуется не только отношение текста к языку как средству порождения разночтений, но и языка к тексту, когда редакторская правка мотивирована изменением в речевых стратегиях и демонстрирует актуализацию отдельных участков, грамматической, словообразовательной и лексической систем языка.
Научная новизна диссертации заключается в следующем:
1) языковые изменения впервые показаны дифференцированно в отношении аналитически расчлененных категорий жанра, стиля и языка;
2) впервые сделана попытка типологической семантической интерпретации текстовых, стилистических, языковых признаков исследуемых текстов и выявления когнитивного механизма их порождения;
3) новизна заключается в методологическом подходе к анализируемому материалу как особому циклу, обладающему внутренним единством в связи с прагматической установкой культурно-организационных мероприятий митрополита Макария;
4) новизна работы состоит также во введении в научный оборот малоизученных или вообще не привлекавшихся к исследованию источников.
Материал исследования. Поскольку данная работа представляет собой первую попытку дать обобщающую характеристику макариевской агиографии, исследовать ее тексты в полном объеме (при известной неоп ределенности границ цикла их минимальное количество, выделенное В. О. Ключевским, — 29) на начальном этапе практически невозможно. В связи с этим для анализа в качестве материала были привлечены несколько житий, включенных в состав Великих Миней Четьих либо созданных по поручению митрополита Макария. Источником житийных текстов послужили изданные книги Четьих Миней (Жития Григория Пелыпемского, Павла Обнорского), рукописные материалы из собраний Российской национальной библиотеки, идентифицированных в качестве минейных по данным текстологических исследований, обобщенных в «Словаре книжников и книжности Древней Руси» [Словарь книжников, 1988] (Жития Дмитрия При-луцкого, Пафнутия Боровского, Кирилла Белозерского, Ферапонта, Мар-тиниана, митрополита Ионы).
Для большей объективности анализа текстов, ставших предметом разноаспектного подробного рассмотрения на основе сравнения их редакций (синхронных в Житии Иосифа Волоцкого и последовательных в Житии Михаила Клопского), используются как тексты, изданные в составе Великих Миней Четьих, так и рукописные варианты житий.
Житие Дмитрия Прилуцкого, памятник вологодской агиографии, как указано в многочисленных его списках (всего известно около 120), создано игуменом Прилуцкого монастыря Макарием [Украинская, 1988, с. 259-262]. В работе используются следующие рукописные тексты: 1) минейная редакция в трех списках: а) минейном, включенном в ВМЧ под 11 февраля (РНБ, Соф. собр. № 1320, л. 78а-88с, XVI в.); б) в древнейшем из известных списков 1494 г. (РНБ, Солов, собр., № 518/537, л. 216 об.-243, 1494 г.); в) в списке начала XVI в. (РНБ, Соф. собр., № 1361, л. 198-234 об, нач. XVI в.), 2) Похвальное слово, которое В. О. Ключевский называл Третьей редакцией (РНБ, Соф. собр., № 1320, л. 88-93); 3) Сводная редакция (РНБ,
F.I.774, Сборник житий вологодских святых, л. 1-35, XIX в.). Текст жития в лингвистическом отношении изучается в работе впервые.
Житие Григория Пелъшемского, также памятник вологодской агиографии, созданный предположительно в конце XV — начале XVI вв. (списки сохранились с середины XVI в.), автор которого неизвестен, существует в трех редакциях. В Великие Минеи Четьи, под 30 сентября, включена Вторая редакция обобщающего характера, лишенная конкретизирующих фактов биографии, присущих Первой [Соколова, 1988, с. 254-257]. Текст минейной редакции используется по изданию: ВМЧ, Сентябрь, дни 25-30, СПб., 1883, стб. 2268-2296. В диссертации впервые исследуются грамматические особенности текста, а также способы его построения.
Житие Пафнутия Боровского написано братом Иосифа Волоцкого Вассианом Саниным, архиепископом Ростовским, в 1477-1478 гг., известно в двух редакциях — отдельной и редакции, включенной в неопубликованную майскую книгу ВМЧ [Лурье, 1988а, с. 125-126]. В диссертации в качестве материала привлечен минейный список Жития (РНБ, Соф. собр., № 1321, л. 64-80, XVI в.). В работе язык жития исследуется впервые.
Минейная редакция Жития митрополита Ионы, первого русского митрополита, поставленного без санкции Константинополя, является наиболее ранней из известных и создана в 1547 г. по поручению Ивана IV и митрополита Макария, содержится в неопубликованном томе Успенских ВМЧ за март, в Софийских и Царских ВМЧ том не сохранился [Лурье, 1988, с. 270-273]. Для диссертационного исследования материалом послужил список этой редакции, содержащийся в Минейном сборнике за январь-апрель (РНБ, Соф. собр., № 1356, л. 455-492, XVI в.). Житие до сих пор не было предметом филологического исследования.
Житие Павла Обнорского существует в трех редакциях: Пространной (без чудес и с чудесами), сокращенной Пространной (Первой Проложной) и Краткой Пространной, или Второй Проложной) [Каган, 1988, с. 316]. В диссертации исследуется Пространная неатрибутированная редакции (древнейший список ее создан незадолго до 1538 г.), которая читается под 10 января в Успенском списке ВМЧ, по изданию (ВМЧ, Январь, дни 6-11. М., 1914, стб. 509-558), сверенному с рукописным вариантом этой редакции, но без чудес (РНБ, Соф. собр., № 1361, 20-30 гг. XVI в.). В работе язык жития, преимущественно грамматические особенности, исследуется впервые.
Житие Иосифа Волоцкого исследуется в двух редакциях — житие, написанное в 1546 г. епископом Крутицким Саввой Черным и включенное в ВМЧ (ВМЧ, Сентябрь, дни 1-13, СПб., 1868, стб. 453-492), минейный список этой редакции (РНБ, Соф. собр., № 451/1, л. 131-136 об.) и житие, обозначаемое в литературе как «житие, составленное неизвестным» (ЧО-ИДР, 1903, кн. 3, отд. 2, с. 22-43). В диссертации впервые дан комплексный лингвистический анализ жития в редакции Саввы Черного и фрагментарный анализ анонимной редакции.
Исследование Жития Михаила Клопского в редакции, созданной боярином В. М. Тучковым в 1537 г. специально для ВМЧ по поручению новгородского архиепископа, будущего митрополита всея Руси, Макария, проводится в сопоставлении с Первой редакцией, появившейся приблизительно в 1478-1479 гг. Первая редакция в свою очередь представлена в работе двумя вариантами - А (собр. Вяземского, Q.- 278) и Б (Пог. собр., № 640). Изданный текст (ВМЧ, Январь, дни 6-11, М., 1914, стб. 730-740) сверен с рукописным (РНБ, Соф. собр., № 1356, л. 160-193, XVT в.).
Некоторые тексты использованы в работе в качестве сопоставительного материала для анализа локально и текстуально связанных с ними более поздних житий: Житие Кирилла Белозерского, достаточно хорошо изученное в отечественной медиевистике, для макариевских Житий Ферапонта и
Мартиниана; Житие Дмитрия Прилуцкого для Жития Григория Пельшем-ского в части работы, посвященной интертекстуальным связям житий «Макариевского цикла».
Жития Ферапонта и Мартиниана, памятники агиографии XVI в., составляют сложное целое. Оба жития написаны ферапонтовским иноком, в ранних списках соседствуют, «причем Житие Мартиниана как бы продолжает Житие Ферапонта... и завершается общей похвалой Ферапонту и Мартиниану» [Терентьева, 1988, с. 297-299]. Жития были созданы по поручению митрополита Макария к канонизации святых, но в состав ВМЧ по каким-то причинам не вошли. Самый древний список — РНБ, Соф. собр., № 467, 60-е годы XVI в. В диссертации исследуются списки Житий Кирилла Белозерского, Ферапонта и Мартиниана в составе одного сборника (Соф. собр., № 1361, XVI в.), до сих пор в лингвистическом отношении не изучавшиеся.
Сопоставительным материалом для выявления особенностей процесса идеации, отраженного в агиографическом тексте конца XV-XVI вв. в сравнении с серединой XIV- серединой XV вв., послужило Житие Стефана Пермского, написанное Епифанием Премудрым (РНБ, Пог. собр., № 862, лл. 253-348 об., XVI в.).
При исследовании грамматических особенностей житий «Макариевского цикла» в качестве дополнительного источника был использован текст Жития Александра Ошевенского (БАН, Ал.- Свирск. собр., № 13, л. 1-80, XIX в.).
Логикой диссертационного исследования мотивирован выбор текстов разного времени создания, взятых примерно в равной пропорции: 1) атрибутированные концом XV в. — началом XVI вв. жития Дмитрия Прилуцкого, Пафнутия Боровского, Григория Пельшемского, Павла Обнорского; 2) связанные с канонизацией святых на соборах 1547-1549 гг. (жития Фера понта и Мартиниана), а также с созданием свода Великих Миней Четьих житий митрополита Ионы, Иосифа Волоцкого в редакции Саввы Черного, Михаила Клопского в редакции Василия Тучкова. Данный подход к материалу служит выявлению специфики собственно Макариевских житий на фоне более ранней агиографии, а также особенностей хронологически различных текстов как цикла, явившегося итогом развития житийного жанра.
Теоретическая значимость исследования состоит в том, что лежащий в основе исследования подход к тексту как реальной речевой деятельности, заданной жанром в условиях выработки его образца, позволяет уточнить соотношение базовых для исследования и для истории русского литературного языка понятий жанр, стиль, норма, литературный язык. Выводы относительно характера языковых средств, актуализированных в минейных житиях, а также относительно изменений в принципах и способах выражения святости, воплощенных в стилистических разновидностях текстов в рамках цикла вносят вклад в изучение истории русского литературного языка в период обобщения книжного языкового потенциала. Теоретическую значимость имеет также уточненные и конкретизированные в процессе лингвистического анализа понятия идеации и топоса.
Практическая значимость работы состоит в возможности использования ее материала и выводов в вузовской практике — в лекционных курсах по истории русского литературного языка, исторической грамматике, спецкурсах по культурологии, исторической стилистике, лингвистической герменевтике и философии языка; при подготовке учебных пособий по истории русского литературного языка и исторической грамматике.
Апробация работы. Основные положения диссертации апробированы на международных научных конференциях в Великом Новгороде (2000г.), Омске (2002 гг.), Казани (2001 г.), Санкт-Петербурге (2003 г.), всероссийских конференциях в Омске (2000), Санкт-Петербурге (2002 г.), Самаре (2003 г.). По теме диссертации опубликовано 28 работ, в том числе монография.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, списка источников, списка использованной литературы, списка сокращений. Общий объем диссертации — 347 страниц (основной текст — 320 страниц), список источников включает 20 наименований, список использованной литературы — 281 позицию.
На защиту выносятся следующие положения:
1. Деятельность круга митрополита Макария, центростремительная в силу ее обобщающей и унифицирующей направленности на создание канонического варианта жития, демонстрирует, с одной стороны, историческую преемственность книжного языкового потенциала, с другой — изменения в средствах и формах выражения святости в исторически определенных культурно-идеологических условиях. Житийный текст является средоточием особенностей литературного языка, различающихся как диахронически (архаическое — новое), так и функционально (дискурсивное совмещение книжных и деловых микроконтекстов).
2. Единство формы и содержания в жанре нарушено, жанр поглощается функцией и порождаемым ею текстом. Проявленность жанра в тексте оказывается связанной: 1) с различными жанровыми, прагматически мотивированными композиционно-речевыми формами текста в составе жития;
2) с соотношением логического и риторического начал в выражении святости; 3) соотношением информативного и неинформативного характера повествования; 4) релевантностью параметров 2) и 3) для композиционных частей жития.
3. В середине XVI в. - в период, характеризующийся, с одной стороны, обобщением и универсализацией агиографической практики (официальной ее разновидности) и систематизацией книжного языка в текстах-образцах, с другой стороны — переходностью стилистической системы, -стиль предстает как использование всех наличных ресурсов языка в процессе уяснения и выражения понятия и как производное от функции в конкретном тексте. Жанр, стиль и язык в рассматриваемый период еще синкретичны и попарно не коррелируют. В пределах исследованных текстов три стилистических разновидности, функционально заданные, соотносятся попарно: высокая и нейтральная — на основе формы, нейтральная и низкая — на основе семантики. Сформировавшиеся уровни литературного языка становятся источником поступления в житие новых форм.
4. В пределах цикла способы построения понятия, представленные в двух направлениях — гиперонимизации и генерализации признака — различны в лингвистическом воплощении. Гиперонимизация как развитие степеней отвлеченности семантики приводит, с одной стороны, к избыточности формы (словообразовательный и грамматический уровни) и маркированности высокого стиля по отношению к нейтральному, с другой стороны — к текстовому соположению рода и вида, общего и частного (лекси-ко-семантический уровень) и маркированности низкого стиля на фоне нейтрального. В текстах с дискурсивным совмещением соотношение стилистических средств предстает в пределах одного текста в связи с меняющейся функциональной заданностью сформировавшихся к середине XVI в. типов письменности — книжной и деловой.
5. В период стабилизации жанра накопление в его границах узуальных форм, архаических относительно системы живой речи и отражающих ее текстов, приводит к изменению или перегруппировке их исходных грамматических функций. Изменения в оформлении мысли приводят к совершенствованию способов построения высказывания.
6. Синкретичные по своей грамматической семантике языковые единицы в условиях стабилизации жанра, исходно являющегося «анфиладным», характеризовались амбивалентностью: внешне играли роль топоса, своего рода риторической фигуры (модели текста), в то же время имманентно, под давлением развивающейся языковой системы изменяя свои функции, отражали динамику литературного языка.
7. Стабилизация жанра обеспечивается на уровне текста риторической моделью жития - обязательностью вступления (похвала при этом факультативна), наличием агиографических топосов в определенной последовательности, выступающих в качестве элементов структурной организации основной повествовательной части; и композиционные части, и общие места характеризуются специфическими для них, но общими в жанровом отношении приемами текстопорождения: фигуры и тропы риторических частей, словесные формулы-синтагмы топосов.
На уровне языка жанр как функционально обусловленный текст задает средства обозначения существенного признака в содержании понятия. В качестве таких средств выступают: а) различные грамматические особенности текстов в их развитии (усложнение форм субстантивного словообразования, субстантивация прилагательных и причастий, окказиональные формы со значением собирательной множественности, особые формы имен собственных, парные сочетания, формы двойственного числа, перифрастические сочетания); б) средства построения суждения (система текстовых глагольных форм прошедшего времени, в том числе гиперизмы и «настоящее историческое», оборот «дательный самостоятельный», средства синтаксической подчинительной связи и др.).
8. Исследование стилистических и языковых особенностей житийных текстов «Макариевского цикла» в связи с особенностями эпохи их создания позволяет уточнить методологически и эвристически значимое для нашей работы понятие идеации. Лингвокогнитивный процесс идеации означал переработку уже воспринятых культурой христианских символов в формах родного языка, что потребовало функционального переосмысления всех книжных языковых средств. В качестве ментального основания языковых преобразований и инноваций в рассматриваемый период идеация осуществляется как завершение поиска способов выражения существенного признака — естественного процесса, характерного для книжности середины XIV - XV вв. и выразившегося преимущественно на уровне лексико-стилистическом. Завершение данного процесса в исследуемый период представлено в логически и риторически выверенной форме текста, для которой релевантным становится уровень лексико-грамматический (преимущественно словообразование и синтаксис, как формирующиеся в данный период развития языка подуровни).
Идеологическое и культурное значение Великих Миней Четьих
В научной рефлексии житийные тексты были переведены из сугубо служебных памятников в разряд авторитетно релевантных источников истории литературного языка относительно недавно — в 70-80 годы XX в. Многомерность современной духовной жизни, неоднозначность в оценках общественных явлений способствуют постепенному снятию идеи служебное и с агиографии Великих Миней Четьих.
«Среди памятников многовековой древнерусской книжности первое место по объему, разнообразию и значимости включенного материала принадлежит, несомненно, Минеям-Четьим митрополита Макария» [Куч-кин, 1976, с. 86].
Собирание Великих Миней было начато митрополитом Макарием еще в 20-х годах XVI в. в бытность его архиепископом в Новгороде и завершено в 1552 г. в Москве, когда он пребывал уже на высшем митрополичьем престоле. Новое положение Макария как главы русской церкви несомненно способствовало росту возможностей его сотрудников по собиранию произведений письменности, бытовавших на Руси, созданию условий по написанию новых редакций памятников. Работа над ВМЧ превратилась из предприятия местного, новгородского, в предприятие общерусское. Еще в сане архиепископа Новгородского Макарий осуществил ряд мероприятий объединительного значения: реконструкция Софийского собора, монастырская реформа, подготовка к канонизации святых, заключительные акты которой состоялись на соборах 1547-1549 гг. [Гордиенко, 2001, с. 112-116]. «Именно в Москве труд митрополита Макария получил законченное выражение, став действительно национальным памятником русской книжности и культуры» [Кучкин, 1976, с. 100].
Составляя этот грандиозный кодекс, Макарий ставил своей целью собрать все книги, отражавшие совокупность тех вопросов и интересов, которые не должен был преступать благочестивый русский человек: и сложнейшие богословско-философские сочинения Дионисия Ареопагита, и сравнительно простые для понимания жития русских святых.
Значительная доля ВМЧ была сформирована в Новгороде. Архиепископ Макарий открыл для России источник неисчерпаемой глубины — книжные запасы новгородских Софийского Дома, монастырей, дьячих и соборных изб, Казенного двора, изменив публицистическое направление созданного еще при архиепископе Геннадии литературного кружка. Обновленный кружок возрождал утрачиваемое «ветхое» наследие и в своде Великих Миней Четьих создавал богословско-космологическую энциклопедию [Иосиф, архимандрит, 1892].
Четьи минеи изначально (в византийской литературе) представляли собой книгу из числа книг Нового завета, «в них же написано жития свя-тыхъ пророкъ и апостолъ преподобныхъ и святитель и страсти мучениче-ския» [Срезн., т. 2, ч. 1, с. 143]. Едва ли не основной фонд ВМЧ составляют минейные циклы конца XI — начала XII вв., служебные минеи времени Евфимия и Ионы. Оттуда были заимствованы структура чтений, размещение их по дням, выбор большинства древних житий и сказаний [Гордиенко, 2001, с. 129]. Каждый список ВМЧ как целое представлял собой годовой круг церковного чтения в порядке празднования памяти святых, а составлявшие его 12 книг — части этого круга, соответствовавшие месяцам (с чем, как известно, и связано их название). Продуктивность данного принципа объединения агиографических текстов позднее проявилась в создании других популярных на Руси миней - Милютинских 1646-1654 гг. и Миней Димитрия Ростовского 1684-1689 гг.
Вместе с тем XVI в. жанровый состав сборника еще более расширился: при необходимости сюда включались грамоты, церковные уставы, сборники назидательного характера светского (или полусветского) содержания («Космография» Космы Индокоплова, «Варлаам и Иосаф», книга Иосифа Флавия «О пленении Иерусалимском» и т.п.). Включение в свод полных агиографических и богословских трудов нарушало традиционную архитектонику Миней, с ее вседневными последованиями на весь годовой круг [Никольский, 1907, с. 102-104]. Так, минея на октябрь, дни 1-3, состоит из творений Дионисия Ареопагита, Большой катехизис Феодора Студита занимает том на 11 ноября, однодневные выпуски посвящены Толковому Евангелию Матфея (16 ноября), декабрьский том (24 декабря) отведен Пандектам Антиоха, Хроника Космы Индикоплова составляет августовский том (дни 23-31) Софийского списка. «Великие Минеи не предназначались для ежедневного чтения в церковной службе. С самого начала они осознавались как недвижимая сокровищница, вместившая книжные знания Древней Руси» [Гордиенко, 2001, с. 130].
Жанр жития как объект исследования: концептуальный и прагматический аспекты
Как уже было отмечено, определяющим в выборе жанра является типичность текстов и способность к разработке новых языковых средств в границах каждого жанра. Ограничение материала исследования конкретным жанром вмете с тем обеспечивает гарантию адекватности в описании языковых и стилистических норм, поскольку жанровые границы выступают, с одной стороны, как ограничители смешения стилистических разновидностей, с другой - как потенциальная возможность для естественного процесса изменения семантики и формы в пределах стилистического варьирования. В процессе интеграции языковых и стилистических средств особенно велика роль «анфиладных» жанров, объединяющих первичные жанры в общую систему, которая нагляднее всего реализована в житии.
Специалисты в области русской медиевистики отмечают особое литературное совершенство житийного жанра на Руси и связанную с этим обстоятельством широкую популярность агиографии у всех слоев народа [Bortnes, 1988]. Начатое В. О. Ключевским, А. Кадлубовским, И. Яхонтовым регулярное изучение житий с течением времени не только не теряет своей актуальности, но, напротив, оно продолжается — в углублении и расширении исследования, выделении новых его аспектов. В этом процессе, с одной стороны, проявляется тенденция к расширению охвата агиографического материала, с тем чтобы, во-лервых, выявить максимальное количество житий в различных списках для текстологических исследований (масштабная работа по составлению сводной агиографической картотеки рукописных собраний в библиотеках Санкт-Петербурга, ведущаяся коллективом ученых Отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом) под руководством О. В. Творогова), во-вторых, представить статистику языка житий на лексическом, словообразовательном, грамматическом уровнях [Язык русской агиогафии..., 1990]; с другой стороны, житие как объект исследования ограничивается пределами религиозной картины мира и рассматривается исключительно в этой парадигме [Клименко, 1997; Липахин, 2000].
Традиционно агиографические произведения являются материалом для текстологических исследований [Робинсон, 1963; Никифорова, 1995; Клосс, 1998; Максимова, 2001 и др.], труды по истории русского литературного языка [Соболевский, 1907; Виноградов, 1928, 1977, 1978, 1980; Ефимов, 1957; Горшков, 1969; Ларин, 1975; Мещерский, 1981; Колесов, 1989;Ремнева, 1995].
Разноплановые исследования затрагивают различные уровни функционирования языка в житийных текстах: лексический [Виноградов, 1977; Ходова, 1954, Черепанова, 1977]; стилистический [Антонова, 1974, 1979, 1981]; стилистико-синтаксический [Дубровина, 1968; Kitch, 1976]; синтаксический [Тарланов, 1985]. Разыскания в области отдельных языковых уровней агиографических произведений активизировались в 80-90-е годы XX в. [Иванова, 1985, 1986, 1987, 1994; Кошкин, 1988; Рогожникова, 1988, 1988а, 1990, 1991,1992; Гождзик, 1994; Аверина, 1990, 1991, 1994; Савельева, 1990; и др.].
Последнее десятилетие агиографических разысканий отмечено комплексным лингвистическим анализом житийных текстов [Иванова, 1998; Топоров, 1998; Литвина, 1999; Орлова, 1999; Шакирова, 1999; Митина, 2000; Рогожникова, 2000, 2002]. Данный подход сочетает синхронический и диахронический аспекты исследования. Принципы текстопостроения, именное словообразование, грамматические особенности рассматриваются на синхронном срезе, а интерпретация полученных данных в контексте жанрово-стилистической традиции предполагает обращение к аналогичным данным в разновременных текстах различных жанров, что осуществляется с помощью сравнительно-исторического и историко-стилистического методов. Комплексное исследование, как правило, сочетает приемы сопоставления, контекстуального, функционально-семантического и стилистического анализа.
Обогащение комплексного метода, лингвистического по своей направленности, лингво-когнитивным анализом с опорой на культурно значимые категории позволит не только описать основные особенности текста в аспектах жанра, стиля, языка, но и понять их сущностную природу. Показательным в этом отношении представляется включение агиографии в орбиту активизировавшихся в лингвистике последнего десятилетия антропологических исследований [Завальников, 2003].
Изначально агиографическая повесть содержала в себе концептуальное противоречие - святость героя в ее земном проявлении. Жития мыслились не только как духовные биографии, но и как нравственно-назидательные произведения, поскольку «паству агиографа» составляли «люди мирские, далекие от духовных интересов» [Берман, 1982, с. 162].
Проблема стиля в литературном языке XVI в
Стиль — одна из самых спорных категорий в истории русского литературного языка. Полемизируя с Л.С. Ковтун [Ковтун, 1971], Н.И. Толстой предлагает говорить «не о литературном русском языке и его высоком стиле в эпоху Максима Грека, а о древнеславянском (церковнославянском) литературном языке, бытовавшем на Руси» [Толстой, 1998, с. 166]. Таким образом, с точки зрения Н.И. Толстого, оперирование термином «церковнославянский язык» снимает проблему стиля, тогда как «известно постоянное стремление восточных славян к расширению границ церковнославянского языка за рамки церковных текстов до границ средневекового литературного языка» [Колесов, 1989, с. 55].
Противоречивость в истолковании средневекового текста с точки зрения стиля, свойственная современной научной рефлексии, вызвана исходной синкретичностью категорий функция — жанр - текст — стиль. Упрощение сложнейших связей данных категорий до оппозиции «церковнославянское — русское» при анализе конкретных текстов, в особенности анфиладных, приводит к появлению терминов, исходящих опять-таки от церковнославянского языка: «гибридный церковнославянский», «безразличная смесь церковнославянского с местным». В основе подобных обобщенных обозначений текстовых разновидностей языка, данных в отвлечении от функции и семантики, лежит принцип двуязычия.
Отсутствие прямой зависимости жанра от стиля (что произошло в XVIII в.), стиля от языка (XIX в.), слитность этих категорий в реальной литературной практике отличает средневековое понятие стиля от понятия стиля нового времени: в XVI в. стиль проявляется как «синтагменный, текстовый, не ставший стилем как системой (парадигмой)» [Колесов, 2002, с. 242].
Однако есть принципиальное специфическое свойство стиля, не корректируемое временем: стиль есть правило выбора языковых единиц из нескольких вариантов функционально важных и существенных. Одновременно этот выбор проявляет себя в пределах текста. Жанр как форма выражения также представляет собой функционально организованный текст, поэтому стиль маркирован принципом выбора.
В средневековом тексте отражен результат выбора, варианты же, составляющие фон для эксплицированного, восстанавливаются в современных историко-стилистических исследованиях, как правило, из сведений о системе языка в его книжной и разговорной разновидностях (или оппозиции «церковнославянский — русский языки»).
В русле Обозначенной Проблемы ПОНЯТЬ СУЩНОСТНУЮ Природу ЯЗЫКОВЫХ предпочтений позволяет жанр жития, функция которого состоит в синтезе конкретного и отвлеченного, вещественного и идеального содержания. Осуществление подобного синтеза в пределах текста нарушает исходное дополнительное распределение языковых средств по сферам употребления, ибо отвлеченное не всегда соотносилось с сакральным, а конкретное - с профанным.
Тем не менее не всякий открытый текст анфиладного типа разрушает исходное дополнительное распределение архаически-высоких и народно- разговорных языковых средств. Так, в «Домострое» эти средства хотя и объединены в рамках текста, но распределены четко по главам, регламентирующим, с одной стороны, бытовую сферу жизни человека, с другой — нравственно-религиозную [Соколова, 1957]. Однако дополнительная дистрибуция языковых средств, соответствующая двум уровням изложения -реально-вещному и сущностно-содержательному, входит в противоречие с трехуровневой моделью текста «Домостроя» (духовное строение - мирское строение - домовное строение). Средний уровень — светскую сферу человеческой жизни, отношения, т.е. нравственно-этическое начало, — автор соотносит, аналогично религиозной сфере, с книжными средствами выражения.
Вместе с тем соответствие мировосприятия и его отражения в языке и стиле жития нарушалось совпадением сакрального и светского миров, возникавшим в реальной религиозной практике святого. Поэтому особую проблему житийного стиля составляет отношение агиографов к так называемым «бытовизмам» (по определению самих авторов, «простой речи»), отражающим жизненные реалии - предметы быта (еда, одежда), явления природы, болезни и т.д. Специфика в видении задач жития как текста (формы выражения святости) определяла наличие или отсутствие этих признаков «вещного» мира в житийном тексте, а при их наличии — функцию в выражении того или иного понятия.
Желание выразить вещественное, земное содержание средствами абстрактными создавало противоречие между функцией и системой, разрешавшееся в неологизмах - лексических, словообразовательных, морфологических гиперцерковнославянизмах.
