Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Дневниковый текст как объект лингвистического исследования
1.1. Лингвопоэтический метод в исследовании дневников русских философов 10
1.2. Изучение биографического, автобиографического и мемуарного текстов в лингвистической литературе 18
1.3. История изучения дневникового текста, основные типологические признаки. Виды дневникового текста 28
1.4. Проблема адресата и адресации в лингвистической
литературе .38
1.5. Язык философии в лингвистических исследованиях 44
1.6. Историко-культурологическое описание дневников русских философов 50
Выводы по первой главе 57
Глава 2. Субъект и адресат в дневниках русских философов 59
2.1. Структура я-текста .59
2.2. Способы адресованности в дневниках русских философов 62
2.3. Способы вербализации причин ведения философом дневника как вид авторской рефлексии 81
Выводы по второй главе 88
Глава 3. Язык дневника русского философа – поуровневое исследование .90
3.1. Словообразовательные особенности дневников русских философов 90
3.1.1. Абстрактные существительные на -ость .90
3.1.2. Образование сложных слов и дефисных комплексов 97
3.1.3. Морфемная сегментация слова . 100
3.2. Лексические особенности дневников русских философов .104
3.2.1. Функционирование философской лексики и терминологии .104
3.2.2. Сочетание общеупотребительной и философской лексики .115
3.2.3. Иноязычная лексика в дневниках русских философов 125
3.3. Грамматические особенности дневников русских философов 137
3.3.1. Функционирование видо-временных форм 137
3.3.2. Функционирование связок «есть» и «суть» .143
3.4. Структура текста и особенности функционирования его элементов в дневниках русских философов .146
3.4.1. Функционирование комплекса даты 146
3.4.2. Особенности заглавно-финального комплекса. Проблема завершенности текста 153
3.4.3. Графика и метаграфемика. .157
3.4.4. Дневники русских философов в свете проблемы интертекстуальности .167
Выводы по третьей главе 173
Глава 4. Дневниковый текст как составляющая часть текстового наследия философа 177
4.1. Единство идиостиля в дневнике С.Л. Франка .177
4.2. Единство идиостиля в дневнике Г.Д. Гачева .184
4.3. Метаязыковая и метатекстовая рефлексия в дневниках русских философов 190
Выводы по четвертой главе 196
Заключение 198
Библиография
- История изучения дневникового текста, основные типологические признаки. Виды дневникового текста
- Способы вербализации причин ведения философом дневника как вид авторской рефлексии
- Морфемная сегментация слова
- Метаязыковая и метатекстовая рефлексия в дневниках русских философов
История изучения дневникового текста, основные типологические признаки. Виды дневникового текста
Проблема изучения идиостилей отдельных авторов на основе лингвопоэтического подхода получила широкое освещение в лингвистической литературе [Виноградов 1980; Винокур 1991; Гаспаров 1995; Григорьев 1979, 1983; Золян 1986; Зубова 2010б; Ковтунова 1986, 2006; Кожевникова 1986; Левин 1998; Николина 2009; Ревзина 1998, 1999; Фатеева 1991; Успенский 1970] и является одной из ключевых в современной лингвистике.
Лингвопоэтика изучает систему, ресурсы языка (фонетические, лексические, грамматические, синтаксические, стилистические), которые способствуют созданию текста автора. При лингвопоэтическом анализе текста используются достижения не только лингвистики, но и других филологических дисциплин. В.П. Григорьев считает, что «лингвистическая поэтика – это двуединая (если угодно – «четвероединая») дисциплина на стыке языкознания, литературоведения, языковой критики и литературной критики» [Григорьев 1979: 58]. Основным приемом данного метода Я.И. Гин считает «лингвопоэтический комментарий», который используется, «когда объяснить форму и семантику фрагмента текста могут лингвистика и поэтика только вместе, только объединив свои усилия. Лингвопоэтический комментарий – начало линвопоэтического исследования, которое проводится путем сочетания лингвистических и литературоведческих или фольклористических методов и анализа» [Гин 1996: 134].
При лингвопоэтическом методе исследования определяются лингвистические параметры идентификации языка авторов, принадлежащих к тому или иному поэтическому направлению, и происходит выделение критериев «узнаваемости и опознаваемости» [Золян 1986: 139] идиостиля отдельного поэта. Термин «идиост иль» был введен В.П. Григорьевым в книге «Грамматика идиостиля» (1983). До этого использовался термин «индивидуальльный стиль», который связан с именем В.В. Виноградова, и понимался как «система эстетически-творческого подбора, осмысления и расположения символов» [Виноградов 1980: 3]. По В.В. Виноградову, «индивидуальный стиль писателя – это система индивидуально-эстетического использования свойственных данному периоду развития художественной литературы средств словесного выражения» [Виноградов 1959: 85].
Г.О. Винокур утверждал, что «постановка вопроса об индивидуальном стиле и составляет границу между лингвистикой и прочими науками, заинтересованными в данных языках» [Винокур 1959: 256].
В.П. Григорьев, описывая становление термина «идиостиль» в лингвистике, указывал, что в литературоведении данная дефиниция уже закреплена на том основании, что «ощущаемая читателями специфичность индивидуальных стилей, насколько известно, вообще не ставилась под сомнение» [Григорьев 1983: 4]. В лингвистике, по мнению автора, этот термин также необходим, потому что выявить индивидуально-авторские особенности возможно и с помощью лингвистических методов исследования. «Лингвистическая же реальность идиостиля устанавливается «по определению»: всякий идиостиль как факт современной литературы является в то же время и идиолектом» [Там же].
В терминологическом аспекте долгое время существовал вопрос о соотношении понятий «идиостиль» и «идиолект». В лингвистической литературе идиолект трактовался как «система речевых средств индивидуума, формирующаяся на основе усвоения языка и развивающаяся в процессе жизнедеятельности данного индивидуума» [Щукин 1978: 9]. В.П. Григорьев считал, что в таком понимании данное определение применимо и к понятию «идиостиль» [Григорьев 1983: 4]. Однако ученый понимал эту проблему иначе. «Говоря о художественном или поэтическом идиолекте в современной поэтике, имеют в виду важнейшую составляющую индивидуального стиля, то есть идиостиля» [Григорьев 1987: 114]. Таким образом, можно говорить о том, что идиолект это частный случай идиоcтиля, его составляющая.
А.И. Грищенко определяется идиостиль как «составляющую художественного мира писателя: это система индивидуальных особенностей автора как художника слова в их языковом выражении; это способ отражения и преломления в художественной речи фактов внутреннего мира конкретного писателя» [Грищенко 2008: 11]. Кроме того, по мнению исследователя, на идиостиль автора влияет и исторический период, в который творит автор.
Развитие проблемы идиостиля писателя, а также философа, невозможно было бы представить без развития теории поэтического языка и выделения особой поэтической функции. Впервые поэтическая функция языка была отмечена Р.О. Якобсоном в качестве одной из шести основных функций языка наряду с экспрессивной, конативной, рефрентивной, фатической и метаязыковой [Якобсон 1975: 193-230]. Ученый указывал, что «поэтическая функция проецирует принцип эквивалентности с оси селекции на ось комбинации» [Там же: 204]. Под осью селекции следует понимать выбор лексических единиц, под осью комбинации – их синтаксическую сочетаемость. По нашему мнению, связь выбора языковых средств и синтаксической сочетаемости характерна для любого текста: и прозаического, и поэтического, и философского, и дневникового.
Ю.С. Степанов определял язык художественной литературы как «поэтический язык, система правил, лежащих в основе художественных текстов, как прозаических, так и стихотворных, их создания и прочтения (интерпретации). … В этом смысле язык художественной литературы, выражая эстетическую функцию национального языка, является предметом поэтики» [Степанов 1990: 608]. Под системой правил, как мы полагаем, следует понимать типологические особенности языка художественного текста. Однако языковыми особенностями обладает и нехудожественный текст (автобиография, дневник).
Ключевые вопросы, связанные со спецификой исследования проблемы идиостиля в целом, были выделены в работе «Очерки истории языка русской поэзии XX века: Общие вопросы» (1990 г.), где отмечалось, что для описания языковых особенностей и выделения типологических черт идиостиля автора или группы авторов в рамках одного литературного направления нужно «всесторонне исследовать язык», а также учитывать «индивидуальные предпочтения» автора [Григорьев 1990: 4-5].
Следует отметить, что данные критерии выделены для анализа поэтического текста, но их можно считать основанием для изучения языка дневников философов, так как исследование языка дневников на разных языковых уровнях является одной из целей нашего исследования. При изучении дневников русских философов как особой группы текстов следует учитывать их специфику в сравнении с дневниками, написанными писателями, деятелями культуры и т.д.
Способы вербализации причин ведения философом дневника как вид авторской рефлексии
Автокоммуникация предполагает субъекта речи в 1-м л. ед. ч. Часто именно местоимение «я» выступает показателем субъекта в тексте. Обращенность к себе самому, эгоцентричность играет главенствующую роль при выборе данной грамматической формы.
Наряду с ведением дневника от первого лица, есть тексты, в которых встречается 2-е и 3-е лицо, а также смешение всех трех лиц. Такая техника объясняется различными причинами11. В целом предметом нашего исследования является дневник от 1-го лица. Однако в дневнике В.В. Бибихина адресация к себе и другим осуществляется с помощью местоимения 2-го лица ед. ч. - ты12.
Следующая характеристика дневника – нефикциональност ь. Ее выделяют М.Ю. Михеев и Анна А. Зализняк.
М.Ю. Михеев пишет: «К дневниковым я отношу широкий спектр текстов, удовлетворяющих таким требованиям: во-первых, они имеют в целом автобиографическую направленность, будучи обращены на мир из субъективной точки зрения, уникального здесь и теперь своего автора и центрированы вокруг субъекта. … Во-вторых, это все-таки не-художественная литература, но так называемая(ое) non-fiction – текст, ориентированный на действительность, то есть на реально бывшее, а не на творческий вымысел» [Михеев 2007: 33].
Подробнее о других способах ведения дневника см.: Михеев М.Ю. «Дневниковая и художественная проза, техника ведения записей от 1, 2, 3-го лица» (с. 141-147) в его книге «Дневник как эго-текст (Россия, XIX-ХХ)» (М., 2007); Фролова О.Е. Субъект речи в дневнике // Тезисы докладов конференции «Маргиналии 2008: периферия культуры и границы текста». Режим доступа: http://uni-persona.srcc.msu.ru/site/conf/marginalii-2008/thesis.htm 12 Подробнее об адресации в дневнике В.В. Бибихина в 2.2.
Категория нефикциональности – одна из основополагающих в классификации Анны А. Зализняк. Значимость этой категории, по мнению лингвиста, придает то, что она является главным отличительным признаком, разводящим дневники и художественные тексты. «В дневнике все настоящее, а в романе, написанном в форме дневника, все вымышленное. Все вымышленное, даже если на самом деле – не менее «настоящее», чем в настоящем дневнике (в теории нарратологии это свойство художественного текста называется «фикциональность»; ср. английский термин «fiction» как эквивалент русского «художественная литература»). То, что в художественном тексте все вымышленное, – это одно из условий жанра: персонажи художественного произведения не существуют вне мира данного текста (даже если они «списаны с натуры» и даже если автор в предисловии сообщил, кто является прототипом кого, – подобное предисловие есть часть художественного текста и тем самым обладает той же неистребимой фикциональностью)» [Зализняк 2008].
Нефикциональность дневника Анна Зализняк противопоставляет фикциональности художественного текста на основе наличия (для дневникового текста отсутствия) замысла. Лингвист утверждает, что стихийность повествования, отсутствие вымысла являются основными признаками нефикциональности.
«О чем бы в нем не писалось – о событиях личной жизни или социальных переворотах, излагаются ли мысли, переживания автора или приводятся понравившиеся цитаты или услышанный обрывок разговора, -это документ о личности пишущего и именно как таковой он пишущим воспринимается. Ощущение ценности этой личности является тем стержнем, который объединяет содержательно, сюжетно и стилистически разнородные фрагменты. В художественном тексте таким стержнем служит замысел автора, отсутствие которого в дневнике также является признаком жанра» [Зализняк 2008]. Дневники русских философов обладают проективностью, но не фикциональностью в тех случаях, когда идет речь об описании реальных событий из жизни философа. Однако дневник философа выступает также как черновик для собственно философского текста, таким образом, философ структурирует в нем замысел будущей работы, но это замысел, не предполагающий художественного вымысла. Ведущей характеристикой дневника русского философа является нефикциональность.
Ведение дневника, или «дневниковая деятельность», по В.Т. Радзиевской, входит в контекст «жизненных» событий. «В решении вести дневник основную роль играют разнообразные жизненные обстоятельства и внеязыковые факторы, – такие, как вынужденная праздность, неудовлетворенность теми или иными аспектами непосредственного общения, событийный «бум и т.п.» [Радзиевская 1988: 95]. Исследователь утверждает, что наличие тех или иных факторов в жизни автора по-разному влияют на ведение дневника как вида коммуникативной деятельности. Т.В. Радзиевская выделяет 2 типа такой деятельности: ведение дневника при установке на регулярность в деятельности и ведение дневника при отсутствии установки на регулярность. В первом типе основной целью для начала ведения дневника является установка на саму деятельность, т.е. дневник это только один из видов занятий, которые выполняет автор каждый день. Во втором случае основа более глубокая, психологическая: «коммуникативное действие в этом случае – это выговаривание» [Там же: 106].
В целом философы ведут дневники достаточно регулярно как на протяжении определенного периода, так и целой жизни (дневник Я.С. Друскина). Дневник С.Л. Франка тяготеет ко второму типу, так как основной причиной начала ведения дневника является именно желание выговориться на страницах текста. Однако философ ведет его регулярно.
Морфемная сегментация слова
В дневнике Б. Гройса частотно использование терминов бытие, метафизика, редукция – 20, София – 15, иррационализм – 5, а также производное метафизический – 25.
Контексты употребления данных терминов в дневнике Гройса представляют собой рассуждения, включающие почти исключительно философские темы. Это обусловлено позицией автора по отношению к тексту, который имеет авторское название «Дневник философа». Приведем примеры употребления указанных терминов в философском контексте в дневнике Гройса: Философская редукция впервые открывает дорогу аутентичной теологии [Гройс 1989: 201]; Это обстоятельство означает не то, что функционирование наук и искусств подчинено иррационализму моды, но только то, что сам механизм моды имеет свой источник в постоянном возвращении к традиции, в постоянном указании на нее [Там же: 159].
Гачев в своем дневнике расширяет значение философского термина апейрон. «Апейрон (греч. , от отрицательная частица и – конец, предел), термин др.-греч. философии, обозначающий «бесконечное»; в пифагорейско-платоновском словоупотреблении означает также «неопределенное, неоформленное» (отсутствие внутренних границ)» [ФЭС 1989: 33]. В своем дневнике термин апейрон философ соотносит с понятием неведомого: Апейрон Неведомого окружает нас и вне и внутри. В Афинах даже был храм «Неведомому богу» – некоему Иксу, кто еще откроется и обретет облик и имя [Гачев 2009: 38]. Расширение значение стало возможно на основе наличия компонента "безграничный" в значении слова бесконечный, так как в русском языке безграничность ассоциируется с неизвестностью: «Не имеющий начала и конца, предела; безграничный, беспредельный; противоп. конечный. Время и пространство бесконечны» [МАС. Т. I: 81].
В дневниках русских философов используется прием, заимствованный из философского текста – превращение местоимений в философские термины (это и то). В дневниках философов процесс создания такой философской терминологии осуществляется по двум направлениям: 1) переразложение смысла без изменения структуры слова (это и то); 2) переразложение смысла + изменение структуры слова. Например, образование отместоименного абстрактного существительного с суффиксом -ость (яйность50).
Особенностью данного приема можно считать то, что на основе него создаются авторские философские термины. Термин это и то является авторским термином Я.С. Друскина, яйность – С.Л. Франка.
Приведем примеры из дневника Друскина: «Эта точка – то, что имеет ко мне отношение. Я начинал с этого и того, с чего-либо, с его принадлежностей … Между этим и тем есть место, откуда можно наблюдать это и то … Это и то стоят рядом и почти касаются. Вот два места. Вот третье место – граница, отделяющая это от того [Друскин 1999: 46–48].
В собственно философском тексте Друскина (работы «Разговоры вестников», «Исследования об этом и том») также разрабатывается этот термин. Данные работы и первое упоминание термина это и то в дневнике датированы 1933 годом. Таким образом, можно говорить о параллельном размышлении над термином и в философском дневнике, и в философской работе.
Подробнее о термине яйность в 3.1.1. Приведем отрывок из «Исследования об этом и том»: «Это исследование о чем-либо, о названии чего-либо, об этом и том, об одном. Скажу что-либо. Сказав что-либо, я указал на него и сказал это. Сказал это в отличие от того. Сказал и то. Сказал это и то – одно» [РНБ, фонд 1232, Ед. хр. № 5, лист 17об].
О значимости термина это и то и проблеме его интерпретации в текстах Друскина писал Жан-Филипп Жаккар. Он подчеркивал, что мыслитель разрабатывал этот термин на протяжении всей жизни, но точного определения в работах философа нет. Исследователь выводит только главную идею, которая лежит в основе авторского философского термина Друскина: «…мир есть сумма частей (точек), каждая из которых «эта» по отношению к другой, являющейся «той» в некоторый момент их встречи. Эти части не связаны, но расположены друг против друга, и между ними мы находим тот же промежуток, о котором мы говорили в связи со временем и который философ называет в «Признаках вечности» «небольшой погрешностью» » [Жаккар 1995: 134].
Это характерно для философского термина, так как эти термины определяются структурой целого текста. Ключевые термины, такие как «это и то», характеризуются «недоопределенностью» [Азарова 2010б: 53], что предполагает неоднократное возвращение к ним в работах, в том числе и в дневниковых записях, написанных в разные периоды жизни философа.
В дневнике Я.С. Друскина лексему погрешность, по нашему мнению, следует рассматривать как термин по двум основаниям: во-первых, это слово в терминологическом значении не встречается в других философских текстах, а, во-вторых, частотность этого слова – 332 вхождения51 – указывает на значимость этого слова для философа.
Метаязыковая и метатекстовая рефлексия в дневниках русских философов
Этот вид графических выделений в дневниках философов представлен 3 группами: 1) математические знаки: равенство«=», «+», знак бесконечность «»; 2) использование графических стрелок; 3) написание высказываний строфой. Математические знаки
Функция данных знаков – графическое выделение слов, позволяющее актуализировать семантику лексемы. Например, Г.Д. Гачев использует знак равенства (=) в процессе авторской этимологизации слова. Он пишет: «ИМЯ = ИМЕТЬ? Этимология скандальная, ненаучная, а какой букет ассоциаций и уму-мысли, и образам – поставляет!» [Гачев 2009: 79].
Кроме того, в дневнике философа метаграфемика связана с метаязыковой рефлексией. Например, использование знака равенства «=» между словом и его значением: «личность = самородность», «Природа = Родная», «Риск = Благородное дело». Таким образом, можно говорить о многозначности знака «=». Гачев использует его на месте «то есть», «это» и знака тире «–». Необходимо заметить, что в поэтических текстах конца ХХ века уделяется большое внимание «графической форме букв, орфографии и визуально-структурной роли пунктуации» [Фатеева 2001: 420], поэтому метаграфемику следует считать типологической чертой языка философских и поэтических текстов рубежа веков.
«Да и Чацкий, Онегин, Печорин, Рудин – БОМЖИ: безместны, странники, приживалы (как Рудин), «калики перехожие» на просторах России – перекати поле, ветром гонимые. СВЕТЕР – таков их состав: Свет + Ветер Легкие» [Гачев 2009: 51-52].
В дневниках и собственно философских работах Я.С. Друскина наблюдается использование не только математических знаков «+», «=», но и иных знаков. Мы полагаем, что введение в структуру текста математических формул обусловлено влиянием работы Л. Витгенштейна «Логико-163 философский трактат» и иных работ этого философского направления. Интересно, что и собственно философская работа Я.С. Друскина имеет схожее название «Логический трактат: о непосредственном умозаключении».
Работы философа включают определенный набор регулярно повторяющихся математических знаков и формул: MAN, MANР, , , и др. Например: «Если еще один признак может принадлежать двум и больщи основаниям, то: MPMQ PQ MA (PQ) (M P P ) (M Q Q)» [РНБ, фонд №1232, ед. хр №6, лист 6об.]; «Индивидуализация подлежащего: MPAN MAN, то есть вариация подлежащего. Обобщение сказуемого: MAN М= NP, то есть квантификция сказуемого. Или MAN MANР» [Друскин 1999: 257]; «Может быть, в самом первоначальном элементе уже: MAN MPAN необходимо, если верно MAN М = MP» [Там же: 152].
Ср.: «Если мы заключаем от pq и p к q, то отношение между формами предложений «pq» и « p» здесь затемняется способом обозначения». [Витгенштейн 1958: 63]. Интересно, что в дневнике Витгенштейна103 так же имеют место математические формулы и знаки: «Как , и т.д. есть одна и та же функция, так и , и т.д. есть одна и та те – а именно, тавтологичная – функция» [Витгенштейн 1998: 59].
Использование графических стрелок и написание высказывания строфой В поле нашего исследования не входит сопоставление дневника Л. Витгенштенйна и его «Логико-философского трактата», однако, справедливо отметить, что этот дневник, как и исследуемые тексты, рассматривался философом как рабочая тетрадь для создания собственно философского текста. Как отмечает В.А. Суворовцев в предисловии к дневнику философа, они имеют «важное значение для понимания философии раннего Витгенштейна» [Cуворовцев 1998: 5].
Строфическое написание текста связано с его ритмической организацией. Указывает на стремление философа к экспериментированию над формой, поиском новых возможностей. «Глагол времен. Металла звон (Державин) Глухие Времени стенанья Пророчески - прощальный глас (Тютчев) = Начало и Конец = Альфа и Омега = Жизнь - Смерть» [Гачев 2009: 74] В процессе исследования графики в дневниках философов были выделены различные графические приемы. Отмечено, что у философов существуют авторские предпочтения в их использовании. Это дает основание считать некоторые графические приемы идиостилевыми особенностями языка русских философов.
В дневниках русских философов встречаются различные графические приемы. Некоторые из них характерны для любого дневникового текста: использование прописных букв или подчеркивание. Наличие других обусловлено влиянием собственно философского текста (математические знаки, используемые в логике). Однако в исследуемых текстах выявляется тенденция, проявляющаяся в особом функционировании графических приемов. Например, кавычки маркируют философские термины, находящиеся в нетерминологическом окружении. Следует еще раз отметить, что подобное функционирование термина является типологической чертой именно дневников русских философов.
