Содержание к диссертации
Введение 3
Примечания 31
Глава 1. Историческое и универсальное в образной структуре прозы 33
М.А. Шолохова
Раздел 1. Герои-творцы 35
Раздел 2. Образ странника 56
Раздел 3. Герои-защитники 67
Раздел 4. Герои-хранители 80
Раздел 5. Образ возлюбленной 102
Раздел 6. Универсальное и национальное в изображении Шолоховым 119
исторических деятелей
Примечания к первой главе 138
Глава 2. Национальное и общечеловеческое в системе мотивов 142
прозы М.А.Шолохова
Раздел 1. Проблематика родовых отношений в системе шолоховских 145
мотивов
Раздел 2. Комплекс любовных мотивов 165
Раздел 3. Библейский комплекс мотивов 180
Раздел 4. Мотивы братской любви и братоубийства 189
Раздел 5. Комплекс политических мотивов 194
Примечания ко второй главе 202
Глава 3. Универсальное и уникальное в образе Григория Мелехова 204
Раздел 1. Историческое и архетипическое в образе Григория Мелехова 205
Раздел 2. Образ Григория Мелехова как средоточие ведущих мотивов 233
творчества М.А. Шолохова.
Примечания к третьей главе 242
Заключение 245
Примечания 263
Список использованной литературы 264
2^
Введение к работе
В 1827 году Гёте говорил о всемирности литературы, осознавая наличие общего и общеполезного в накоплениях искусства слова разных стран. Это было признанием чего-то большего, нежели общая географическая принадлежность разных культур к одному, единому пространству. С тех пор всемирная или мировая литература считается не конгломератом только несхожего, но многокрасочным целым, средоточием общего для многих.
Осознание Гёте этой целостности было обусловлено зрелостью европейской культуры той эпохи, имевшей в своём составе античность и Шекспира, Данте и Сервантеса, Гёте и Байрона. Уже соприкоснулись Запад и Дальний Восток, уже перевели «Махабхарату» (пусть и не полностью, а отдельные части), разгадали древнеегипетские иероглифы. Европа осваивала свою дохристианскую древность. Писатели и литературоведы «вынуждены» были признать наличие категорий всемирности, универсальности. Современный Гёте романтизм соединял яркую индивидуальность поэта с общечеловеческими началами, современность с древним, субъективное с общенациональным. «Романтическая проза, утвернадая самобытное, приходила к открытию всеобщего, мирового, всечеловеческого»1. Чувство единства мира, явленного в его культуре, нарастало с тех пор неизбывно. Когда через сто лет после Гёте появился «Тихий Дон» М.А. Шолохова, глубокие оценки явного шолоховского новаторства рождались и шли бок о бок с признанием всемирного смысла социальных и культурных явлений новой эпохи, отражённых у Шолохова.
Человечество шло к осознанию своего единства и целостности долго и разными путями. Платон говорил, что любому реальному человеческому опыту предстоят общие для мира праобразы вещей. В дальнейшем Овидий — «изменяется всё, но не гибнет ничто и, блуждая, входит туда и сюда; тела
занимает любые дух»", — другие греко-римские поэты, философы-неоплатоники, а затем и раннесредневековые мыслители развивали платоновскую теорию подражания праобразам. Патристикой прекрасное было определено как «божественное», а значит «вечное», «изначальное», что нашло своё воплощение не только в философских, по сути, теологических построениях христианской мысли, но и в религиозном искусстве, например, в иконописи с её принципом «неподобного подобия». Христианство настаивало на равенстве людей перед Создателем или Христом, на общечеловеческом характере истины. Культура Возрождения, поколебав ряд христианских догматов, с настойчивостью вскрывала в личности человека опять же общечеловеческое содержание. В эпоху Возрождения и Просвещения ощущается настойчивое подчёркивание научно доказуемого единства человеческой природы, универсальности законов, которые и обусловливают это единство и проистекают из него. Мысль Просвещения перевела проблему единства человеческого рода в плоскость социального равенства и гражданского гуманизма. Фридрих Шеллинг вновь, полемизируя с просветителями, подчеркнул в искусстве, как его коренное свойство, изображение первообразов, а «общезначимость» поэмы Данте видел в том, что она наделена «чем-то
-і
изначальным» . «Задачу искусства, - говорил Шеллинг - мы поймём в изображении подлинно сущего»4.
Культуроведение (название условное, под которым имеется в виду
предтеча культурологии, возникшей много позже) XVIII и XIX вв., когда
Европа имела за плечами эпоху Великих географических открытий,
усилила интерес Старого света к далёким и древним народам, к их
своеобразию и к родству различных культур. Учёные и поэты осознавали
небессмысленность встреч и сопряжений, ибо, по словам У.Купера, «в
* непрестанном встречном сообщенье ведут народы друг у друга обученье» .
У. Куперу вторил уже в гётевские времена Менцель: «Универсальность -вот характер нашей эпохи. Переносятся во все времена и страны. Образы
отдалённой предыстории, отдалённейшей натуры каждодневно примешиваются к образам современности»6.
Россия не стояла в стороне от общеевропейских тенденций. Уже в эпоху Гёте русские романтики также воспевали в индивидуальном общеинтересное и общемировое, чтили преданья не только национальной старины и древности. Убеждение в том, что, по словам П.Я. Чаадаева, «начиная с индийца Вальмики и грека Орфея, до шотландца Байрона, всякий поэт принужден был доселе повторять одно и то же, в каком бы месте света он ни пел» , вполне проникло в русские умы. Огромный шаг вперёд русской культуре обеспечил в этом отношении Пушкин, творчество которого есть богатая сокровищница мотивов, взятых как из русского, так и из общемирового арсенала. Древняя Русь и античность, христианство и ислам, Африка, Америка и Китай находят своё место в мире Пушкина или в мире его интересов. Недаром его всемирная значимость и ценность усмотрены Достоевским в его «всемирной отзывчивости». Такая отзывчивость не свойство космополитического порыва; она коренится и проявляет себя и в глубоком освоении родного. И Лев Толстой точно чувствовал это, когда в 1892 году писал Н.Н. Страхову: «Чем глубже зачерпнуть, тем общее всем, знакомее и роднее»8.
В осознание диалектики национального и общемирового внесла свой вклад и русская гуманитарная наука. И если обслуживающая литературу и культуру культурология дала на Западе в XIX веке такие значимые фигуры, как Тэйлор и Бенфей, то в России такие, как А.Н. Веселовский и А.А. Потебня.
Теодором Бенфеем были заложены основы сравнительного литературоведения, описано и проанализировано множество общих для различных фольклорных и литературных традиций героев и сюжетов, подчёркнуто их сходство; выявлено родство культур Востока и Запада. Современником Бенфея английским этнографом, культурологом Эдуардом Тэйлором на материалах сравнительного изучения «примитивных»
культур была разработана анимистическая теория происхождения религии, сформулирован единый для всех народов алгоритм развития. Таким образом, независимо друг от друга лингвист Бенфей и этнограф Тэйлор признали наличие универсального в виде общих закономерностей развития в человеческой истории и культуре.
На существовании универсалий в устном народном творчестве и литературе основывалась историческая поэтика А.Н. Веселовского, которая сама мыслилась её создателем как универсальная. С ритуально-мифологической школой, у истоков которой стояли столь отличные друг от друга А.Н. Веселовский и А.А. Потебня, связано формирование и широкое распространение компаративистики и герменевтики, также поставивших вопрос о наличии универсалий в искусстве.
Всемирно значимую проблематику и наличие всемирно распространённых измерений культуры европейская наука отмечала с опорой уже и на русский художественный опыт. Универсальное в человеке и в духовном мире человечества обнаруживалось или становилось объектом исследования (везде: в психологии, в истории цивилизаций и этносов, в эстетике, теории культуры и литературы) и на здраво-биологическом уровне, где антропология, не впадавшая в расизм, полноценно служила культуре, и даже на клинико-патологическом уровне. Так, 3. Фрейд всюду - и в античной трагедии, и у Шекспира, и в творчестве Ф.М. Достоевского - искал примеры однообразных проявлений сексуального влечения, в крайности приводящего к психическим расстройствам. И как раз во время разрыва антропологии с фрейдовским клиническим фетишизмом учение об универсальном прибегло к понятию архетипа.
Понятие «архетип», благодаря К.Г. Юнгу, стало всё более широко использоваться в западной, а с конца 80-х — начала 90-х годов XX века и в отечественной науке для характеристики устойчивых категорий искусстве и психике человека. Впервые оно было использовано в античном
платонизме, но в настоящее время этот термин, как правило, употребляется в юнгианском значении. Если для античности архетип как «идея» — своего рода «матрица» для материального мира, то для Юнга -основа структурирования «бессознательного», имеющего общую психофизиологическую природу, с известного (древнего) времени уже не детерминируемую заново средой и личным опытом человека, лежащую глубже индивидуального бессознательного и несущую память нации, расы, всего человечества.
Образы и мотивы, которые восходят к фантазиям, не основанным на личных воспоминаниях, и представляют собой «манифестации более глубокого слоя бессознательного, где дремлют общечеловеческие, изначальные образы», Юнг и назвал архетипами (а также «доминантами»)». Архетипы, по Юнгу, - это «отражение постоянно повторяющегося опыта человечества». «Архетип есть своего рода готовность снова и снова репродуцировать те же самые или сходные мифические представления. <...> архетипы суть многократно повторяющиеся отпечатки субъективных реакций. <.. > архетипы — это не только отпечатки постоянно повторяющихся типичных опытов, но и вместе с тем они эмпирически выступают как силы или тенденции к повторению тех же самых опытов»9.
Учение Юнга, в котором понятие архетипа центрально, не было совершенным, не являлось собственно эстетическим и не всех устраивало. (Юнг и не претендовал на то, что создал методологию искусствоведения.) Понимание архетипа как в некотором смысле «пустой формы» и предельность абстракции в установлении первоначальных, простейших и одновременно основополагающих архетипов представлялось слишком далеко отстоящим от полноты собственно художественного образа. Безотносительность архетипического к началам добра и зла тоже ослабляла в архетипе его соотнесённость с явлениями развитой культуры. Наконец, многих могла оттолкнуть юнговская критика маниакальной либо
сугубо рационалистической эксплуатации архетипического в авангардизме (Пикассо, Джойс). Однако общее внимание к универсальному не ослабевало, и учение об универсалиях в искусстве и литературе сохранило в качестве важной категории категорию архетипа.
Вне обращения к доисторическому и досознательному опыту человечества категориальный аппарат этого учения обогатился понятием «вечных образов». Выступая в эпоху Юнга, однако без оглашения каких либо перекличек с ним, советский учёный И.М. Нусинов отметил повторяемость и воспроизводимость героев и ситуаций в художественной литературе. И.М. Нусинов выделял «эпохальные» и «вековые» образы. «Если образы первой группы (тургеневские герои), типизирующие явления лишь ограниченного отрезка времени, можно условно назвать эпохальными, то образы, сохраняющие свою типовую значимость в течение многих веков, как Прометей, Дон-Кихот, Гамлет, Фауст, являются вековыми образами»10. Ценным в работе Ну синова является системность, автор точно почувствовал разную степень устойчивости литературных образов и соответственно классифицировал их.
Российская наука обращалась к наследию Юнга и прямо, во многом переосмысляя и дополняя его. На новейшем этапе проблемой архетипа у нас, как и на Западе, занялось собственно литературоведение, которое без существенных дополнений и корректив юнговской мысли обойтись не могло. Зачастую на архетипике - не без влияния науки, изучающей архетипическое во всех его проявлениях, - конструируется массовая литература (фэнтези): Толкин, Ле Гуин и др.
Нынешний опыт литературоведения, обращающегося к диалектике индивидуального - национального — общечеловеческого, к диалектике
корневого и современного, позволяет различать в универсальном и
повторяемом ряд пластов: собственно архетипический, мифологический,
«вечных образов», универсальных мотивов. Различаются собственно
* архетип и архетипический образ. Здесь и схематические элементарные
і,
соотношения, улавливаемые на уровне сугубой абстракции, и фольклорно-мифологические «первоэлементы», и основополагающие конфликты, свойственные древним эпопеям разных народов, и образы и мотивы величайшей общечеловеческой насыщенности и содержательности из крупных произведении классической литературы народов мира , и плоды творческой переработки и наращивания этих начал в новейшем искусстве слова. «Произведения поэзии - это, безусловно, хранилище смысла, но ещё и нечто большее - всякий раз новая организация, всякий раз новое рождение истории и всякий раз заново осуществляющееся соединение, сопряжение, совмещение прошлого и нового, древнего и зарождающегося, вечного и сиюминутного (чему тоже благодаря поэзии не дано просто пропасть, но дано отразиться в вечном, что донесла с собой поэзия)»12.
Поэтому универсальное стоит искать и через призму архетипических прообразов, выделяемых способом научной абстракции (защитника, героя-творца, земледельца-труженика и т.д.), и через учёт древних мотивов (мести, сыно- и отцеубийства, побратимства и т.д.), и через набор вечных образов (Одиссея, «блудного сына», Гамлета, Дон Кихота, Фауста, и т.д.) -по всем направлениям.
Ныне очевидно и ещё одно, собственно историческое свойство «универсального». Оно не просто неизменно воспроизводится. Его проявление становится необычайно рельефным и специфичным в те периоды и эпохи, когда в судьбах наций происходят мощные тектонические сдвиги. Именно в опыте русской литературы XX века это свойство сказалось весьма наглядно, ярко и красноречиво. Историческая отзывчивость русской литературы способствовала её насыщению содержанием всемирной и сверхэпохалыюй значимости.
Изучение русской литературы как носителя такой содержательности обещает литературоведению серьёзное и содержательное продвижение вперёд в осмыслении универсалий. Отмечая наличие в искусстве универсальных категорий, следует признать и то, как по-разному они
могут реализовывать себя в художественном мире произведений. Как было отмечено ранее, универсализм проявляется через разные склонности писателей к повторению «вечных» образов, сюжетов и тем. Вряд ли можно согласиться с теми, кто утверждает, что американский исследователь П.К. Хоган в начале XXI в. стал «основоположником» в изучении литературных универсалий . Задолго до него ритуально-мифологическая школа Веселовского, Юнг и Кереньи, Е.М. Мелетинский доказывали наличие универсальных конструкций в художественном тексте. Ещё А.А. Потебня придал сюжету значение психологической абстракции - результата отвлечения от конкретного содержания произведения повторяемых форм человеческих отношений и переживаний. И если Хоган признал существование во многих традициях героя, «манипулирующего всеми остальными персонажами и направляющего все события в желательном для себя направлении» , то задолго до него об универсальности трикстера писал Е.М. Мелетинский. Об общеевропейских корнях подобного героя на основе анализа «Двенадцати стульев» и «Золотого телёнка» говорил и Д.С. Лихачёв15.
Заслугой Хогана стало то, что он заострил проблему исследования литературных универсалий и попытался их классифицировать; оправдан и акцент на универсалии. Выявление некоторых универсалий, знающих именно мировое бытование — полезно. Но беспредельность абстракций у Хогана опустошает его мысль до тривиальности. То, что все литературы пользуются языком, буквами и прибегают к сюжету или композиции -едва ли углубляет наши знания об их общечеловеческом родстве. Теория литературных универсалий Хогана основана на поисках внешних формальных сходств и слабо учитывает ту художественно-образную основу, которую признавал за ними Юнг, а вслед за ним и Е.М. Мелетинский. В результате образность универсалий, проистекающая из свойств человеческой психики, в теории Хогана оказалась в одном ряду с универсалиями, выделенными на чисто формальных основаниях, как,
например, длина поэтической строки. Поэтому ценность представляют отдельные наблюдения Хогана, сама же его теория, в том виде, который она имеет на сегодняшний день, вряд ли может быть использована для выявления литературных универсалий без существенной коррекции.
Теория Хогана и иных приверженцев формального подхода к выявлению литературных универсалий может хорошо «работать» при исследовании писателей, сосредоточившихся на внешнем совершенстве своих произведений, и бессильна в столкновении с выдающимися произведениями мировой литературы. Между тем, и на это указывалось выше, именно творчество гениев являет собой наиболее полный резервуар литературных универсалий, что прекрасно передал А.К. Толстой в своём стихотворении «Тщетно, художник, ты мнишь...». Поэт объединил Фидия, Гомера, Гёте и Бетховена в сопричастности вечному, отнеся к разряду тех, кто «в правде глубокой вселенской с образом сходен предвечным своим от слова до слова», а потому «целое с ним <словом> вовлекает созданье в наш мир удивлённый». Об этом же позднее, характеризуя документальную прозу, писал и А. Адамович: «Великие романисты давно подобный материал добывали из жизни, но им приходилось довольствоваться, обходиться глубинным, так сказать, бурением. Силой таланта пробиваться к такому, подобному материалу. У нового жанра то преимущество, что ему дано добывать глубинные пласты, залежи психологии, правды народной жизни открытым способом. Сама жизнь современная, геологически сдвинувшаяся, взорванная небывалыми* катаклизмами, когда верхние пласты сорваны и обнажились недра, подготовила и родила этот способ, этот жанр в литературе»16.
Русская реалистическая проза XX столетия несла в себе множество универсалий, как общечеловеческих (конфликты поколений, мотивы мести и прощения, образы возлюбленной, матери, защитника и др.), так и глубоко национальных (странника-правдоискателя, братской любви и т.д.). В условиях сильного общественного кризиса, распада страны произошла
активизация архетипического пласта человеческого сознания, что многократно отмечали философы (Н.А. Бердяев), социологи и публицисты, возросла роль мифа как в политической, так и в культурной жизни. «Миф вообще исключает неразрешимые проблемы и стремится объяснить трудно разрешимые через более разрешимое и понятное. <...> Главная цель — поддержание гармонии личного, общественного, природного, поддержка и контроль социального и космического порядка, в чём мифам помогают ритуалы — вторая, практически действенная сторона единого ритуально-мифологического комплекса»17. В российском обществе XX в. ситуации надлома обнажила всю глубину корневой системы, то есть то, что и можно назвать архетипикой.
В обществах не просто классово-политического, а бытийного раскола необычайно расширяется кругозор человека — «становится видно во все края света» (любимая фраза свидетеля и певца революции А.А. Блока из «Страшной мести» Н.В. Гоголя), и одновременно с уникальной трагичностью момента, «здесь и сейчас», разлом в бытии обнажает его праисторические основы и общие корневые начала в культурах и судьбах человечества.
Двадцатый век стал временем социальных потрясений, двух мировых войн, впервые - по крайней мере за известное нам время - поставивших перед человеческой цивилизацией проблему её выживания. На фоне этих грандиозных кризисов происходила активизация архаического слоя в культуре, что породило даже представления о победе Хаоса (бессознательного) над Космосом (сознательным). Так, в поэзии А.А. Блока («Двенадцать», «Скифы») признаётся - с недоумением, изумлением и некоторым торжеством - победа Иррационального над Сознательным, стихии над цивилизацией. Мировая история даёт, однако, много примеров чередования падений и взлётов, и диалектическая взаимосвязь разрушения и созидания в свою очередь универсальна, а её отражение восходит к
глубокой архаике с противоборством Космоса и Хаоса, сознательного и бессознательного18.
Цикличность созидания и разрушения утверждалась и целым рядом историков цивилизаций, видевших в основе множества конфликтов их неизменную универсальную (родоплеменную, биологическую или метафизическую) основу: от древнекитайского историка Сыма Цяня (история царств как круги на воде), Н.Я. Данилевского к А.Д. Тойнби и Л.Н. Гумилёву.
Универсальность процессов созидания и разрушения, как и вообще повторяемость, не означает мнимости развития. Несмотря на кратковременные периоды отрицания всего предшествующего опыта, в литературе, как и в обществе, происходит возрождение старого, когда-то отвергнутого, а с добавлением созданного в периоды отрицания — приращение мировой литературы.
В русской литературе XX в., наверное, с наибольшей очевидностью проявилась волнообразность литературного процесса: возрождение жанра эпопеи, рождение жанра антиутопии, чередование периодов господства рассказа и романа, переплетение исторической и- мифологической проблематики, утверждение документализма и погружение в архетипические слои человеческого сознания.
Ситуации разлома общественной жизни, столь часто наблюдавшиеся в различных странах, способствовали возрождению эпопеи - одного из наиболее архаичных жанров литературы — неоднократно и во многих странах. Таково широкое эпически развёрнутое изображение мира через частную семейную жизнь в трилогии о Сноупсах у Фолкнера, в «Семье Тибо» Р. Мартена дю Гара, в «Унесённых ветром» М. Митчелл. Естественно, что эпопея была представлена и в русской литературе, ставшей свидетелем и участником грандиозных социальных потрясений. «Жизнь Клима Самгина» М. Горького, «Тихий Дон» М.А. Шолохова -самые известные эпопеи в русской прозе XX столетия. Стремление к
эпопее просматривается также и в прозе А.Н. Толстого («Хождение по мукам», «Пётр Первый»), К.М. Симонова («Живые и мёртвые»), В.Г. Яна (трилогия «Нашествие»), а во второй половине века - у СП. Бородина («Звёзды над Самаркандом») и Д.М. Балашова («Государи Московские»). Форма эпопеи оказалась наиболее удобной для отражения грандиозности исторических событий и облика повседневности, многоголосого человеческого хора и глубоких раздумий над ^судьбами мира, интимных переживаний личности.
Эпопейная форма предполагает наличие универсалий: издавна и повсюду устойчивых образов, мотивов, а также приёмов построения произведения. Универсальные проблемы чести и бесчестья, братской любви, любви-страсти и ненависти, образы матерей, защитников, хранителей традиций и преобразователей жизни - в большей или меньшей степени присутствуют в эпопеях и в русской литературе в целом.
Во многом по причине обстоятельств - осуществление многих предсказаний русских классиков XIX столетия - русские писатели XX века вынуждены были прибегнуть к мифологическим категориям для осмысления происходящих событий. Литературные универсалии, присутствующие в русской реалистической прозе XX века, отличаются многообразием, что с наибольшей силой проявилось в творчестве крупнейших её представителей.
В русской литературе XX в. была удержана противопоставленность писателей, утверждавших городские, индивидуальные ценности цивилизационного, городского, индивидуального бытия и писателей сельской, общинной, усадебной^ проблематики. С.А. Есенин, М.А. Шолохов, отчасти и Л.М. Леонов, Н.М. Рубцов, писатели-«деревенщики» утверждали значимость ценностей и идеалов, восходивших к миру земли, крестьянской общины, были озабочены гармонией человека с природой. Устремления, свойственные Есенину, Шолохову, Леонову, Рубцову, а за рубежом — Фолкнеру, Гамсуну, Митчелл, восходили к самим основам
человеческого существования, изначально связанного с культом родного, с обработкой земли. Впрочем, их единство не было односложным и не исключало противоречий. Леонов был человеком скорее «книжной» культуры (он охотно брал универсалии для их разработки в чистом виде -в качестве сказкоподобных новелл и притч (раннее творчество), а потом в составе мифологизированного полотна в «Пирамиде»), но уважительное, созвучное Л.Н. Толстому, отношение к ценностям земледельческим он имел всегда.
Художественный мир М.А. Булгакова, Б.Л. Пастернака, О.Э. Мандельштама, А.А. Ахматовой, Н.А. Островского, а отчасти и А.И. Солженицына ориентирован на утверждение личности, преодолевающей все преграды, в том числе и те, которые ставит народная культура, на многовековую книжную традицию. Разумеется, нельзя механически объединять столь разных писателей, как Булгаков, Пастернак и Солженицын, они сближаются в исходной ориентации прежде всего на интеллектуально-книжную культуру, в активном использовании идей, мифологем, возникших в этой культуре. Именно в этом качестве Булгаков, Пастернак, Солженицын являли собой известную оппозицию Есенину, Шолохову и писателям-деревенщикам. Булгаков и Пастернак никогда не ставили под сомнение православные ценности, но мир русской деревни был им малоинтересен («Записки врача» и «Доктор Живаго» тому подтверждение). Солженицын стоял у истоков «деревенской школы», целиком и полностью разделяет идейно-нравственные ценности «деревенщиков», однако принимает ценности «деревенской прозы» с позиции городского интеллигента, а не по причине своего органичного родства с «землёй». То, что для М.А. Шолохова, В.И. Белова, Ф.А. Абрамова, В.Г. Распутина не требовало доказательств, хотя и не исключало критичного отношения к происходящему в деревне, Солженицыным принимается после мыслительной операции, соотносимой с решением теоремы.
Это противостояние Есенина, Шолохова, отчасти Леонова, «деревенщиков» и Булгакова, Пастернака, Солженицына и др. может быть рассмотрено и как продолжение оппозиции почвенничества и либерализма, и как результат столкновения книжной интеллектуальной и народной культуры (особенность не только русской, но и мировой литературы), которое многократно усилили социальные потрясения начала XX в.
Различия двух этих линий хорошо видны в том, как писатели и их любимые герои воспринимали происшедшие на их глазах эпохальные исторические события. Достаточно сопоставить до крайности отличных друг от друга писателей, М.А. Шолохова и Б.Л. Пастернака.
Михаила Александровича Шолохова (1905—1984) можно отнести к тем русским прозаикам XX столетия, у которых повторение «вечных» образов, сюжетов и тем объясняется богатством их творчества, богатством их эпохи. «Резервуаром образов, уподоблений, сравнений, метафор <в произведениях Шолохова> являются первичные и вечные реальности жизни в их конкретно-локальном лице: казачий быт, человек в его всегдашних ощущениях и переживаниях, от физиологических до душевных, природа, её стихии и твари»19. Шолохов, несомненно, прекрасно чувствовал «почву» и то самое недовольство снизу, которое и привело к крушению монархии и Смуте рубежа 20-х годов. Шолохов видел причины революции в столетиями накапливавшихся обидах, в кризисе традиционных устоев, что хорошо показано на примере Григория Мелехова в «Тихом Доне». Совсем иначе воспринимала положение в России на рубеже 20-х годов Лариса Антипова, героиня романа Б.Л. Пастернака «Доктор Живаго». Для неё, как во многом и для самого автора, первопричиной бедствий России была Первая мировая война, которая привела к «скачку из безмятежной, невинной размеренности в кровь и вопли, повальное безумие и одичание каждодневного и ежечасного,
узаконенного и восхваляемого смертоубийства. Наверное, никогда это не проходит даром. <.. .> Тогда пришла неправда на русскую землю»20.
Пастернак, как и Шолохов, стремился к созданию эпической картины происходящих событий, но в отличие от Шолохова в осмыслении трагедии гражданской войны и революции шёл от философских, основанных на книжном знании, размышлений. В результате у Пастернака получился роман о судьбе русской интеллигенции, а у Шолохова — эпопея о судьбе народа во время Смуты.
Оппозиция Шолохова и Пастернака, никогда нигде официально не декларируемая, также как и более ранняя (Шолохова и Булгакова), стала результатом различного прочтения окружающей, разломанной до основания, действительности. На основе книжной традиции и философских категорий «прочитывалась» окружающая действительность у М.А. Булгакова, Б.Л. Пастернака, позднее и А.И. Солженицына, и на основе устного народного творчества и мифологем, наблюдаемых в исторической реальности и непосредственно черпаемых из бытия народной массы, - у Шолохова, а позднее у писателей-деревенщиков.
Одной из особенностей литературного процесса в России XX в. стало
возрастание значимости универсально распространённой
апокалиптической тематики. Для XX столетия характерно новое её преломление: через реалистическую, а не религиозную картину мира. Обращение писателей к теме Апокалипсиса было продиктовано как интеллектуальными, так и интуитивными и бытийными причинами. Для В.В. Розанова («Апокалипсис нашего времени») тема Конца Света была связана с общим развитием либерализма, когда революция - его следствие, для Е.А. Замятина («Мы») - с реализацией книжной идеи утопии, идущей ещё от Платона, а для М.А. Шолохова («Тихий Дон») и В.Г. Распутина («Прощание с Матёрой», «Пожар») - с самим ходом жизни, уничтожающим древние родовые устои человеческого общежития. Расколотость целого способствовала обострённому ощущению обществом
своих корней, что в свою очередь обусловило то, что именно русская литература XX в. раньше, чем западноевропейская, восприняла тему Апокалипсиса в его современном, в традициях реализма, прочтении.
Характерными чертами русской литературы XX в., кроме реалистического прочтения темы Апокалипсиса, стали стремление к документальности и к мифологическим обобщениям. Короткие рассказы, близкие к очеркам, столь характерные для прозы 20-х годов, сменились повестями, романами и эпопеями 30-х, в которых рельефнее отразился мифологический пласт человеческого сознания.
В русской литературе XX в. эпопеи позволили выявить архетипически-мифологические основания происходящих событий. Использование писателем мифологем, основанных на архетипах, в некоторой степени даже способствовало успешности или неуспешности произведения. Так, «успех романа <«Как закалялась сталь»> был обусловлен наличием в тексте универсального фольклорно-мифологического кода, позволившего создать неомиф о герое, логическую модель мифа» . Однако раньше и глубже, чем Островский, корни конфликтов гражданской войны выявил Шолохов в «Тихом Доне». Не отрицая влияния прессы на Островского и других писателей послереволюционных лет, следует уточнить, что и публицистика, и художественная литература того времени черпали мифологемы из разломанного до дна общества.
Не вызывает сомнений наличие в художественном мире Шолохова универсалий, нуждающихся в исследовании. Проза М.А. Шолохова, и прежде всего «Тихий Дон», содержит в себе не только универсальные проблемы чести и бесчестья, братской любви, любви-страсти и ненависти, образы матерей, защитников, хранителей традиций и преобразователей жизни, но и великое множество универсальных формальных приёмов построения произведения. Так, американский исследователь П. Хоган выделил как универсалию (следует уточнить - универсальный прием)
взаимное отображение личного (психологического) - социального -природного. П. Хоган нашёл примеры подобных параллелей в Японии (драмы Дзэами, японский театр Но), Индии (драмы Калидасы), кочевом эпосе тюрков-огузов («Книга моего деда Коркута»), у Низами" . Вряд ли Шолохов был знаком с вышеперечисленными произведениями, но, создавая эпопею о крушении целого мира, он невольно использовал тот же универсальный приём, что и восточные авторы. Так, в «Тихом Доне» любовь Григория и Аксиньи является свидетельством неблагополучия в мире. По мнению В.В. Кожинова, страсть Григория и Аксиньи «преступна», «конечно, не в узко и собственно юридическом, правовом значении слова; речь идет, как и в «Преступлении и наказании» Достоевского, о переступаний вековых основ и границ самого образа жизни»23. С вторжением стихии этой любви Дон, в сущности, перестает быть тихим... Таким образом, разрушение мира тихого Дона идёт от забвения или пренебрежения устоявшимися семейными ценностями, что приводит и к отказу от прежних религиозных и государственных устоев. Личное переходит в социальное, а то в свою очередь (в тех случаях, когда природа сопричастна общественным потрясениям) в природное.
В произведениях Шолохова, и в «Тихом Доне» в особенности, есть множество образов-символов с глубоким мифологически-литературным контекстом, восходящим к глубинным архетипическим пластам человеческого сознания. Например - Дом; раскол; Природа; семья; Солнце и т.п. Но «Тихий Дон» - «Илиада» Шолохова - это ещё и донская, «казачья» «Илиада»; именно так («казачья Илиада») назвали её ещё при жизни писателя. Универсальное — «Илиада» и национальное — «казачье» нерасторжимо переплелись в шолоховском эпосе. Шолохов сумел сделать сугубо национальное, казачье, частью всемирного; и наоборот — во всемирном первым в русской литературе выявил частицу казачьего. Перефразируя Л.Н. Толстого, можно сказать, что «глубина» шолоховского эпоса сделала его «роднее» для самых разных читателей. «Тихий Дон»
Шолохова - самое яркое из существующих на сегодняшний день произведение о казаках.
Любое исследование «Тихого Дона» будет неполным без изучения тех универсалий, которые воплотил и выразил роман, того, как преломилось в нём общечеловеческое (универсальное) и национальное. Однако анализ универсального и национального в мире «Тихого Дона» требует рассмотрения всего творчества писателя. Постижение- соотношений общечеловеческого и национального в художественном мире Шолохова расширит представления об особенностях русской литературы и культуры, приблизит к более полному пониманию сочетания универсального и национального в искусстве вообще и в литературе в частности, будет способствовать более глубокому пониманию специфики литературы, закономерностей литературного и эстетического развития. Но это ещё и расширение знаний о человеческой цивилизации, о закономерностях её развития. А ведь «мир классика, будучи художественно-полным, передаёт многое не отдельному писателю, а многосоставной же национальной литературе; и поэтому такое взаимодействие оказывается не личностным только веянием, а связью между общей глубиной прошлого и в принципе столь же ёмким будущим» ' .
Творческая биография писателя не всегда может, да и не обязана, совпадать с событийной. Насыщенной или бедной событиями биографии может в равной степени сопутствовать яркая или бесцветная творческая жизнь. Шолоховские творческая и. событийная биографии удивительно яркие, особенно - с 20-х годов и вплоть до конца 40-х годов (об этом свидетельствуют' письма и произведения писателя). Затем наступает время всё возрастающего ослабевания' активности Шолохова. Тем не менее до последних лет жизни он продолжал восприниматься как писатель-загадка, способный на самые неординарные поступки. В одно и то же время Шолохов являлся и самым «неорганизованным» русским (советским)
писателем, игнорировавшим многочисленные и обязательные мероприятия, и самым «партийным», всегда публично поддерживавшим своим весомым авторитетом действия Советского государства. Наверное, это связано с тем, что Шолохов до самого последнего часа оставался и казачьим писателем (а казачество изначально воплощало в себе желание воли), и сторонником сильного общероссийского государства.
В прозе Шолохова совмещены и «областничество», стремление к отображению родного края (явление чрезвычайно распространённое в русской, да и в большинстве из известных на сегодняшний день национальных литератур), и желание сохранить универсальность видения проблем. Отчасти поэтому Шолохов как писатель и гражданин был шире любого группового объединения, и он в равной степени принадлежал интеллигенции и рядовому донскому казачеству. Присущая Шолохову народная нравственность, по замечанию Е.А. Костина, позволила ему воспринимать родовое как всечеловеческое, используя при этом интонации, близкие к толстовским25.
Исторические реалии и эстетические особенности художественного мира Шолохова многократно становились предметом научного анализа. На сегодняшний день насчитывается более сотни только кандидатских и докторских диссертаций, исследующих художественное наследие писателя. И это число продолжает расти. Причина — в значимости творческих исканий Шолохова, в их актуальности для уже нескольких поколений читателей и литературоведов. Особенно возрос интерес к Шолохову в последние два десятилетия, это объяснимо тем, что во дни распада и междоусобиц возрастает значение той литературы, которая лечит человеческую душу. Шолоховская проза, и прежде всего «Тихий Дон», как раз такова. Злободневность шолоховской прозы также, пусть и косвенным образом, свидетельствует об универсальности писательского дарования. Но, кроме того, она же и стимулирует рост исследований, в
которых Шолохов «привязывается» к той или иной политической и эстетической конъюнктуре.
С.Н.Семанов выделил три периода в изучении «Тихого Дона»: «Первый совпадает со временем публикации романа и с её окончанием, оказавшимся столь неожиданным для многих (1928-1941 гг.)»" . Второй -1942-1956 гг.: первые монографические работы, обсуждение темы на уровне последних предвоенных лет, время внесения бесцеремонных правок (самый известный пример - издание «Тихого Дона» под редакцией Потапова). Третий период - с 1957 года до наших дней (1987), наиболее плодотворный период, по мнению Семанова, с поступательным движением.
Периодизация С.Н. Семанова привязана как к вехам творческой биографии писателя, так и к этапам отечественной истории. Поэтому целесообразно было бы её сохранить, дополнив ещё одним - четвёртым, с конца 80-х годов и по настоящее время. Наверное, в определении периодов следовало бы уйти от излишней точности, до года. В этом случае периодизация шолоховедения выглядела бы таким образом: до начала 40-х годов - первый период, в 40-х - 50-х годах - второй, с середины 50-х и до середины 70-х - третий, и заключительный (четвёртый) - с середины 70-х годов и вплоть до смерти, когда Шолохов практически уже ничего, кроме редких писем и обращений, не писал.
Для подавляющего большинства исследователей творчества Шолохова, начиная с середины 50-х годов, писатель являлся «прижизненным классиком», но не по директиве органов власти, а по самой своей сути. Сам же Шолохов, насколько можно судить по воспоминаниям современников, по его публицистике, намеренно сторонился всякого официоза, хоть как-то с ним связанного. В 20-х годах Шолохов был в числе немногих открыто и действенно (по крайней мере, в масштабах Дона) протестовавших против перегибов колхозного строительства, в 30-х - одним из тех, кто вступался за невинно
осуждённых и протестовал против пыток и огульного обвинения. В 70-е годы Шолохов активно боролся против пренебрежительного отношения к
русскому культурному наследию и хищнического отношения к природе .
Существенным является и то, что эта сторона деятельности Шолохова никогда не предавалась им широкой огласке, даже в тех случаях, когда, как в 60-е годы, она могла серьёзно улучшить восприятие Шолохова в творческой среде" . В традициях русской культуры непубличность правдоискательства и благотворительность (не афишированная, чуждающаяся самолюбования и не требующая ничего взамен). Шолохов многократно помогал из своих не слишком больших средств соседям, школе, и никогда не вспоминал об этом публично. Непубличность правдоискательства и благотворительности Шолохов соблюдал на протяжении всей своей жизни.
Что немаловажно, публицистика Шолохова полностью соответствовала характеру его прозы. Вот только для Шолохова-писателя важнее всего было увидеть своё произведение опубликованным, вызвавшим резонанс, значит принесшим действенную пользу. Сложно сказать, сколько жизней крестьян и бежавших во время войны из плена солдат спасли «Поднятая целина», осудившая перегибы на местах, и «Наука ненависти», сделавшая главным героем бывшего военнопленного. Подсчитать невозможно, но то, что Шолохов смягчил отношение к казакам-крестьянам и бежавшим из плена - несомненно.
Проза Шолохова - часть литературного процесса XX столетия, но истоки шолоховского эпоса прежде всего в тысячелетней народной культуре. На эту особенность шолоховского эпоса неоднократно обращалось внимание в работах А.Н. Андреева, В.В. Кожинова, Н.В. Корниенко, С.А. Небольсина, П.В. Палиевского, С.Г. Семёновой и др.
Мифологические и фольклорные элементы в прозе Шолохова достаточно подробно исследованы в научной литературе. Так, например, в докторской диссертации Е.А. Костина «Эстетика М.А. Шолохова» а
позднее и в работах A.M. Минаковой для характеристики прозы Шолохова, была введена категория «родового человека». «Эпическая коллизиальность «Тихого Дона» давала возможность художнику открывать «родовое» в каждом из героев, сообразуясь с его возможностями. «Мир», перейдя в «войну», обнаружил в людях неизвестные им прежде психологические и интеллектуальные возможности. Совершалось высвобождение родового, пробуждая непреходящий интерес к человеческому»29. Родовое в мире Шолохова, по Костину — это путь ко всечеловеческому, то есть универсальному.
Наиболее подробно мифологические начала в прозе Шолохова были рассмотрены в докторской диссертации A.M. Минаковой «Художественный мифологизм эпики М.А. Шолохова: сущность и функционирование» (1994). В своей работе Минакова опиралась на работы И.В. Пригожина и созданной им Брюссельской школы, использовала герменевтический подход и следовала работам Г.Д. Гачева, применяющего для разработки национальных образов мира «язык первоэлементов»
(«земля», «вода», «воздух», «огонь»), а Эрос выступает как связь между
зо ними .
Если попытаться сгруппировать научные труды, книги и диссертации,
исследующие творчество Шолохова, то их можно будет подразделить на
несколько групп. Перечень неокончателен и носит во многом
произвольный характер. Во-первых, это исследования, посвященные
языковой специфике шолоховской прозы. В данной работе они
используются косвенно и выборочно, только с точки зрения проявления в
них универсалий. Во-вторых, диссертации, рассматривавшие прозу
Шолохова под углом отражения в ней социально-классовых реалий
революции, гражданской войны, коллективизации, Великой
Отечественной войны. В диссертационной работе использованы основные
работы этой группы. В-третьих, исследования, посвященные жанровым и
стилевым чертам прозы Шолохова. В данной работе они рассматриваются
избирательно. В-четвёртых, труды тех авторов (Е.А. Костина, A.M. Минаковой, представителей так называемой «липецкой школы»), которые изучают творчество Шолохова с точки зрения отражения в нём философско-эстетических идей начала XX века. Им уделено особое внимание в данной диссертационной работе. В-пятых, это синкретичные работы, всесторонне рассматривающие творчество Шолохова в соотношении с другими писателями, в том числе и с точки зрения наличия универсалий. В отличие от предыдущих групп исследований, данные работы в подавляющем большинстве не являются диссертационными. Фундаментальность и глубина подавляющего большинства из них заставляет именно на эти труды обратить особое внимание. К числу таковых могут быть отнесены исследования Г.С. Ермолаева, В.В. Кожинова, Н.В. Корниенко, Ф.Ф. Кузнецова, С.А. Небольсина, П.В. Палиевского, С.Г. Семёновой.
Исследование универсальных образов и мотивов в творчестве Шолохова требует применения мотивного анализа. За основу в этом аспекте взяты работы Б.М. Гаспарова, В.И. Тюпы, И.В. Силантьева. Кроме того, поставленная задача требует обращения к такой небесспорной категории, как архетип, при рассмотрении приоритет был отдан трудам К.Г. Юнга и Е.М. Мелетинского.
Понимание соотношений общечеловеческого и национального в художественном мире Шолохова способно расширить представления об особенностях русской литературы и культуры, приблизить к более полному пониманию универсального и национального в искусстве вообще и в литературе в частности, поможет уяснить специфику явления универсалий и их бытования в литературе.
Новизна работы. Отдельные универсальные образы и мотивы литературы многократно рассматривались в литературоведении в работах А.Н. Веселовского, С.С. Аверинцева, Е.М. Мелетинского, А.В. Михайлова, В.И. Тюпы, Л.Ю. Фуксон и др.; была проанализирована, осмыслена и
переосмыслена по сравнению с идеями К.Г. Юнга такая категория, как «архетип»; продолжается исследование «вечных образов». Однако и в этих случаях, например, архетип подчас оценивается или исключительно с точки зрения психоанализа, или осмысляется на крайне неравноценном материале и нередко весьма произвольно; фактически не рассматривается вопрос о соотнесении архетипа с вечными образами. Возникает необходимость рассмотрения архетипов и возникших на этой или иной основе вечных образов в их системной взаимосвязи и на художественно полноценном материале, коим и является прежде всего творчество гениев, которое изобилует универсалиями. Если же универсальное проявляется более всего в эпохи грандиозных социальных потрясений, то творчество Шолохова - естественный случай манифестации этой закономерности и уникальный материал для осмысления её значимости.
Проза Шолохова активно и плодотворно исследовалась в диссертационных и монографических работах Г.С. Ермолаева, Л.Ф. Киселёвой, В.В. Кожинова, Н.В. Корниенко, Е.А. Костина, Ф.Ф. Кузнецова, A.M. Минаковой, С.А. Небольсина, П.В. Палиевского, С.Н. Семанова, С.Г. Семёновой и др. Однако наличие и проявленность универсалий в творчестве Шолохова не подвергались строго профилированному, сосредоточенному именно на этой проблематике, систематическому и интегральному обследованию и толкованию. В предлагаемом исследовании на материале произведений Шолохова (или с преимущественным вниманием именно к его наследию) впервые рассмотрены в системной связи между собой универсальные образы и мотивы, трактовка которых во многом определяет место Шолохова в русской реалистической эпике и в мировой литературе в целом.
Объект исследования — русская реалистическая эпика XX века, где творчество М.А. Шолохова занимает ведущее место и в силу этого является принципиально представительным за коренные тенденции развития реализма.
Предмет исследования — универсальные образы и мотивы, богато насыщающие и реалистическую эпику XX века, и классическую литературу предыдущих столетий. В качестве основного материала для анализа берутся не отдельные тексты, подчас различных писателей, а исследуются все художественные произведения значительнейшего в русском реализме той эпохи — М.А. Шолохова.
Цель и задачи исследования:
Цель исследования - изучение сущности такого явления, как универсальные образы и мотивы в реалистической эпике XX века (на материале художественных произведений М.А.Шолохова).
Поставленная цель определила задачи исследования:
1.) Уточнение понятия «литературная универсалия», разработка понятия вечного образа, а также проблемы категориального аппарата, требующего использования при анализе устойчивых образов и мотивов.
2.) Исследование тенденций и способов художественного
воплощения универсалий в русской реалистической прозе XX века (на материале прозы М.А. Шолохова).
3.) Выявление и классификация с точки зрения соотношения общечеловеческого и национального наиболее характерных для Шолохова групп (типов) героев.
4.) Выделение в реалистической эпике XX века наиболее распространённых групп конфликтов, соотнесение их с мотивами шолоховской прозы.
5.) Анализ выделенных в прозе Шолохова устойчивых мотивов с точки зрения присутствия в них общечеловеческого и национального и соотнесение с опытом других выдающихся художников слова.
6.) Уточнение представлений о творческом своеобразии
Шолохова в контексте русской и мировой литературы XX века.
Методологическую основу диссертационной работы составили
сравнительно-исторический, сравнительно-типологический и
герменевтический методы.
Научной основой диссертационного исследования стали работы С.С. Аверинцева, В.В. Васильева, Б.М. Гаспарова, Н.К. Гея, В.И. Гусева, Г.С. Ермолаева, И.А. Есаулова, В.В. Кожинова, Н.В. Корниенко, Е.А. Костина, Ф.Ф. Кузнецова, Е.М. Мелетинского, A.M. Минаковой, А.В. Михайлова, С.А. Небольсина, П.В. Палиевского, С.Н. Семанова, С.Г. Семёновой, В.И. Силантьева, В.И. Тюпы, М. Элиаде, К.Г. Юнга.
Гипотеза исследования состоит в предположении, что если такая категория, как «универсалия», не фиктивна и опирается на реально существующие в литературе явления и внутренние соотношения, то универсалии, по прямому смыслу этого слова как термина, способны быть обнаруживаемы в любой национальной литературе, а следовательно, и в русской, причём на любых исторически разнящихся этапах её развития. (При этом важно, что даже и крайние авангардные течения в литературе, настаивавшие на решительном разрыве с опытом прошлого, фатально.и в изобилии воспроизводили извечные мотивы, вечные образы, архетипически-древние универсальные «структуры».) Естественно предполагать богатую насыщенность универсалиями и в реалистической эпике, соединяющей традиционность с решительным новаторством, что особенно значимо для литературы, создаваемой в эпоху всемирно-исторических сдвигов. Тогда именно наследие Шолохова и представляет собой наиболее эвристически содержательный предмет для осмысления. Если учесть, что целое Шолохова крупнее его отдельных произведений, то и шолоховская правда тоже не локальна, а всемирно значима.
Общерусская топика, насыщающая шолоховский художественный мир, заслуживает рассмотрения как часть топики мировой; это способно привести к дополнительному углублению и научного понятия «универсалия», и пониманию художественного мира Шолохова.
Теоретическая значимость исследования заключается в том, что диссертация обогащает представления науки о таких категориях и проблемах, как универсальные образы и мотивы, их виды, различие (или многообразие) аспектов универсальности, способы сращения универсального с историческим, «оживление» априорно-универсального художественно-творческим и т.п.; в исследовании возможностей и пределов использования категорий «архетип» и «вечные образы» в литературоведческом анализе. В реалистической эпике XX в., и прежде всего в прозе Шолохова, были выявлены, проанализированы и систематизированы типы героев и мотивы, являющиеся универсальными для всей мировой литературы либо характеризующие общее своеобразие лишь русской художественной традиции, взятой в целом, и одновременно самобытность собственно шолоховских творческих решений при освоении универсалий.
Практическая значимость исследования состоит в том, что его результаты могут быть использованы при разработке и написании программ, учебников, учебных пособий; при чтении лекций, проведении практических занятий по специальностям «Филология», «Русский язык и литература» и другим смежным дисциплинам.
Достоверность и обоснованность результатов исследования обеспечены отбором наиболее авторитетных теоретических установок и методологических принципов, ориентацией на наиболее перспективные достижения шолохововедения, всесторонним освоением собственно художественного материала, составляющего предмет диссертации.
Апробация результатов исследования осуществлялась в 2002-2008 гг. на международных и региональных научных конференциях, семинарах: Международная научно-практическая конференция, посвященная 100-летию со дня рождения М.А. Шолохова (Юбилейные Шолоховские чтения), «Творчество М.А. Шолохова в контексте мировой литературы» (Ростов-на-Дону, РГУ, Вешенская), «Шешуковские чтения» (Москва,
МПГУ), «Русская литература XX века. Типологические аспекты изучения» (Южно-Российские чтения) (РГУ), Международная научная конференция к 100-летию со дня рождения профессора Н.И. Кравцова «Российская славистическая фольклористика: пути развития и исследовательские перспективы» (Москва, МГУ), международная научная конференция «Диалог культур Востока - России - Запада в образовательной среде» (Москва, ИХО РАО), международная научная конференция «Современность русской и мировой классики» (Воронеж, ВГУ), Седьмая Международная научно-практическая конференция «В.В.Кожинов -выдающийся критик, литературовед, историк, философ XX века» (Армавир, АГПУ) и др.
Основные положения диссертационного исследования были использованы при разработке учебно-методического комплекса факультативного курса «Российская цивилизация» для студентов высших учебных заведений (программа, курс лекций, рабочая тетрадь с практическими заданиями, контрольно-измерительные материалы в виде тестов). Были опубликованы монографии «Проблемы поэтики и эстетики М.А. Шолохова», «Универсальные образы и мотивы в русской реалистической прозе XX века (художественный опыт М.А.Шолохова)», статьи в периодической печати.
Структура работы. Диссертационное исследование состоит из Введения, трёх глав основной части, Заключения и Списка использованной литературы, состоящего из 432 позиций. Примечания и ссылки даны в конце каждой части работы. Объём диссертации - 285 страниц.
В первой главе «Историческое и универсальное в образной структуре прозы М.А. Шолохова» исследуется образная система шолоховской прозы под углом зрения проявления общих свойств универсального (общечеловеческого) и национального. Рассмотрены устойчивые образы в творчестве Шолохова: герои-преобразователи (герои-творцы), герои-странники, герои-защитники, герои-хранители, образы возлюбленной
(девы-воительницы). При их исследовании основное внимание обращено на соотношение универсального, которое одновременно является и общечеловеческим, и национального в шолоховской трактовке этих образов.
Во второй главе «Национальное и общечеловеческое в системе мотивов прозы М.А. Шолохова» рассмотрены основные мотивы в художественном мире писателя, в широком историко-литературно-культурологическом контексте. Национальное рассмотрено как исторически обусловленное, а общечеловеческое как универсальное. Выделены собственно библейские мотивы, отдельно рассмотрены такие чрезвычайно значимые для Шолохова мотивы как братоубийство, сыноубийство, отцеубийство (матереубийство), мотив любви (измены), мотив искупления-прощения.
В третьей главе «Универсальное и уникальное в образе Григория Мелехова» исследован образ главного героя шолоховской эпики, уникальность которого объяснима теснейшим переплетением исторического и архетипического, соединением в себе основных мотивов шолоховской прозы.
В Заключении содержатся выводы исследования, в том числе и относительно места Шолохова в мировой литературе, а также относительно перспективности рассмотрения литературы через призму универсальности её образов и мотивов.
Список использованной литературы диссертационного исследования насчитывает 432 наименования.
