Содержание к диссертации
Введение
1 Н.А. Полевой в воспоминаниях СТ. Аксакова и М.А. Дмитриева 24
1.1 С.Т. Аксаков. Литературные и театральные воспоминания 24
1.2 М.А. Дмитриев. Мелочи из запаса моей памяти 39
2 К.А. Полевой. Записки о жизни и сочинениях Н.А. Полевого 53
2.1.1 Полевой - журналист 58
2.1.2 Полевой и Пушкин 73
2.1.3 Полевой и Белинский 89
3 Н.А. Полевой в зеркале воспоминаний П.В. Анненкова, И.И. Панаева и А.А. Григорьева 126
3.1 Мемуарные очерки П.В. Аннен кова 126
3.2 И.И. Панаев. Литературные воспоминания 151
3.3 А.А. Григорьев. Мои литературные и нравственные скитальчества 163
Заключение 184
Библиографический список 192
- С.Т. Аксаков. Литературные и театральные воспоминания
- М.А. Дмитриев. Мелочи из запаса моей памяти
- Полевой - журналист
- Мемуарные очерки П.В. Аннен
Введение к работе
Середина 50-х годов XIX века - сложный и насыщенный период в истории русской литературы.
Центральным событием эстетической жизни России этого периода была диссертация Н.Г. Чернышевского «Эстетические отношения искусства к действительности» (1855). Она вызвала бурные дебаты, дала повод для переосмысления сущности и назначения искусства, способствовала формированию различных литературно-критических течений, стимулировала обращение к эстетическому наследию прошлого, переоценку его, подведение итогов его развития.
С другой стороны, настоятельная и всеобщая потребность осмыслить итоги развития литературы предшествующего периода рождалась неудовлетворенностью современников Н.Г. Чернышевского состоянием литературы и критики, переставшей быть «колонновожатым» (Н.А. Полевой) литературного движения. «Определителями» (А.А. Жук) для литературного сознания середины 1850-х годов оказались Белинский и Гоголь: не установив своего отношения к ним, нельзя было двигаться дальше. Объективной неизбежностью было и созревавшее как раз в это время представление о значительности пушкинской традиции для будущего отечественной литературы.
В этих условиях закономерно возникла необходимость обращения к наследию одного из «предводителей в литературном и умственном движении» (Н.Г. Чернышевский) первой трети XIX века - Н.А. Полевого.
Н.Г. Чернышевский первым после В.Г. Белинского обратился к вопросу об исторической роли Н.А. Полевого. В ряде статей, рецензий 1854-1855 годов и в «Очерках гоголевского периода русской литературы» (1855-1856) критик остановился на ключевых моментах деятельности Полевого1.
'Критические работы Чернышевского начала 1850-х годов и особенно «Очерки» являются неизбежной и необходимой параллелью при изучении мемуаров 1850-х - начала 1860-х годов. В связи с этим необходимо подвести итоги изучения того, как ставился в них вопрос о Н.А. Полевом. Литературоведением второй половины XX века, несомненно, много сделано в этом направлении, однако тема «Литературно-критическая деятельность Н.А. Полевого в
Деятельность Н.А. Полевого в «Московском телеграфе» в большой степени соответствовала тому пониманию смысла деятельности русских просветителей 30-х годов, о котором Чернышевский говорит в «Очерках»: они должны были «пробудить общество от слишком долгого навыка ко сну», указать ему путь деятельности, стать для него «авторитетами добра и истины» .
Уже первые разыскания Чернышевского в области истории журналистики, относящиеся к 1853-1854 годам, показали, что Полевой одним из первых почувствовал назревающую в русском обществе, в широкой массе публики на рубеже 1820-1830-х годов потребность в просвещении. В «Очерках», характеризуя умственное состояние общества этого периода, Чернышевский отмечал, что «публика хотела иметь в журнале не только журнал, то есть орган известного мнения, но и ученый сборник», а Полевой, по его мнению, был одним из тех, кто «имел средства удовлетворять этой потребности...» (III, 45). К тому же деятельность журналиста, всегда четко заявлявшего о своей просветительской позиции, отличалась целеустремленностью и осознанностью, что было особенно важно для Чернышевского. Неукоснительное следование однажды выбранному направлению — «быть органом современных успехов и споспешествовать благу
оценке Н.Г. Чернышевского» практически не рассматривалась самостоятельно.
Проблема восприятия литературно-критической деятельности Полевого Чернышевским впервые была поставлена в работах Д.К. Мотольской «Вопросы истории литературы в рецензиях Н.Г. Чернышевского 1853-1854 годов» (Ученые записки ЛГПИ им. А.И. Герцена. Л., 1957. Т. 134. С. 67- 90. Кафедра русской литературы), «Чернышевский - историк русской журналистики конца 20-х - начала 30-х годов XIX века.Чернышевский и Полевой (Ученые записки ЛГПИ им. А.И. Герцена. 1966. Т. 309. С. 210-236) и в монографии М.Г. Зельдовича «Чернышевский и проблемы критики» (Харьков, 1968). Некоторые аспекты этой проблемы (например, вопрос о разработке Чернышевским проблемы преемственности критики Белинского по отношению к критике Полевого и Надеждина) рассматривались в работах И.М. Тойбина «Белинский в «Очерках гоголевского периода русской литературы» Н.Г. Чернышевского» (В.Г. Белинский. Статьи и материалы. Л., 1949) и А.П. Медведева «Н.Г. Чернышевский в кружке И.И. Введенского» (Н.Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы / Под ред. Е.И. Покусаева, Ю.Г. Оксмана, А.П. Скафтымова. Саратов, 1958. С. 42-104). Серьезная попытка подвести итоги изучения интерпретации Чернышевским критической деятельности Полевого и Надеждина предпринята О.В. Слядневой в дисс. ... канд. филол. наук «Чернышевский как историк русской критики» (Л., 1990).
2 Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений: В 15 т. / Под ред. Б.П. Козьмина. М., 1939-1953. Т. III. С. 351, 352. В дальнейшем цитируется по этому изданию с указанием тома и номера страницы в тексте.
5 своего отечества!»3 - сделало «Московский телеграф», по словам критика, органом печати, «сильно действовавшим в пользу просвещения» (III, 52)4.
Но как бы ни была близка Чернышевскому вера издателя «Московского телеграфа» в громадную преобразующую силу передовой журналистики, в своей оценке деятельности Полевого он все же старается быть предельно объективным. С одной стороны, Чернышевский подчеркивает, что во главе «Московского телеграфа» стоял человек широких и разносторонних взглядов. С другой, не замалчивает того, что обширность познаний в журнале не всегда соединялась с их современным научным уровнем.
Интерес Чернышевского к первому в России энциклопедическому журналу для широкой публики во многом был сопряжен с его собственными журналистскими заботами. Во второй половине 1850-х годов были сделаны новые открытия в области экономики, естественных наук; материалистически обоснованные законы общественного развития сменили отвлеченные теории, поиски истины 1830-х годов. В этих условиях возрастала роль энциклопедического журнала. Желание добиться максимального воздействия на общество в деле распространения новых идей и малочисленность, недостаточная подготовленность части аудитории к восприятию этих идей обусловили, как отмечают исследователи (В.В. Прозоров, Б.И. Есин, Н.И. Наволоцкая, Б.В. Банк), постоянное внимание Чернышевского в 1850-1860-е годы к целому комплексу проблем, связанных с историей и современным развитием печати. Как в настоящем, так и в прошлом важнейшим для него был вопрос о действенности печати, о взаимосвязи печати и общественного сознания.
Постепенно у Чернышевского вызревает мысль о преемственности поколений русских журналов и русской публики 1830-х и 1840-1860-х годов. В
Полевой Н.А., Полевой Кс.А. Литературная критика: Статьи рецензии 1825-1842 / Сост., вступ, статьи и коммент. В. Березиной и И. Сухих. Л., 1990. С. 59.
Подробнее об отношении Н.Г. Чернышевского к просветительской концепции «Московского телеграфа» см.: Гусакова О.Я. Н.Г. Чернышевский об энциклопедизме в журнале Н.А. Полевого «Московский телеграф» (1826-1834) // Н.Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы: Сб. науч. тр. М., 2004. Вып. 15. С. 120-128.
1830-е годы сначала «Московский телеграф» Полевого, а затем «Телескоп» Надеждина приняли на себя заботу о развитии общества. После них взгляд на журнал как на «орган кровообращения мыслей, составляющего основные условия народного просвещения» (Н.И. Надеждин) окончательно утвердился в русском обществе.
Мысль о преемственности господствует и в оценке критической деятельности Полевого в «Московском телеграфе».
Благодаря работам И.М. Тойбина, М.Г. Зельдовича, Д.К. Мотольской, А.П. Медведева известно, что уже в статьях и рецензиях 1853-1855 годов Чернышевским была начата разработка проблемы преемственности критики Белинского по отношению к критике Полевого и Надеждина. Прямо эта проблема была поставлена в статье «О поэзии. Соч. Аристотеля» (1854). В ней критику важно было доказать, что в России на протяжении десятилетий складывалось уважительное отношение к эстетике, которое помогло преодолеть догматизм и схоластичность критики конца XVIII - начала XIX веков. Заслугой не только Белинского, но и Надеждина Чернышевский считал выработку «ясных и твердых общих начал» (II, 263) для критики и истории литературы. Критика Полевого, с его точки зрения, играла в этом процессе подготовительную роль.
Вместе с тем очевидно, что вначале обращение к критике прошлого было вызвано стремлением Чернышевского противопоставить ее «слишком уступчивой, неразборчивой и малотребовательной» (II, 382) современной критике. В рецензии на сочинения А. Погорельского и в статье «Об искренности в критике» Чернышевский впервые указал на критику 1830-х годов как на пример критики последовательной и принципиальной. Важнейшими из критических принципов «Московского телеграфа» Н.А. Полевого и «Молвы» Н.И. Надеждина, подхваченных позже Белинским и которые хорошо было бы усвоить современной критике, Чернышевский считал беспристрастность и серьезность, под которой подразумевалось наличие эстетических критериев, ответственность перед публикой и литературой.
Подход Чернышевского к вопросам критики в статьях 1853-1854 годов, как показывают исследования М.Г. Зельдович, Д.К. Мотольской, Б.Ф. Егорова5, был методологическим по своему характеру. Речь в них шла в первую очередь о постановке проблемы метода6. «Выписки из «Московского телеграфа» и «Молвы», - отмечает М.Г. Зельдович, - убедительно свидетельствовали о необходимости и плодотворности осознанного критического метода как предпосылки выдержанности и принципиальности критики, способности ее быть «разборчивой» и деловитой на основе определенной системы идейно-эстетических критериев» . Определяя сущность и задачи критики, Чернышевский также, но уже в контексте новых критериев, обращается к критике Белинского и его предшественников как к образцу. Самими критиками, характеристикой их методов Чернышевский займется позднее, в «Очерках».
В 1855-м году «Московский телеграф» привлекал пристальное внимание Чернышевского в связи с работой над статьями, посвященными выходу в свет очередных томов анненковского собрания сочинений Пушкина.
Развивая свою мысль, высказанную еще в первой половине 1854-го года -о превосходстве критики 1830-х годов над критикой современной, Чернышевский в цикле статей о Пушкине закономерно ставит перед собой задачу выявить то исторически правомерное, что несла с собой эта критика, явившаяся, по его мнению, одним из важных этапов в развитии самосознания русского общества.
Вместе с тем давно отмечено, что непосредственным толчком к обстоятельному рассмотрению вопроса о характере современной Пушкину критики в середине 1855-го года, явилась статья А.В. Дружинина «Пушкин и последнее издание его сочинений», в которой критик, стремясь всемерно снизить в глазах современников критику пушкинской поры (а с ней заодно - и Белинского), хотел во что бы то ни стало доказать, что поэт не только не находил признания в
5 Егоров Б.Ф. Очерки по истории русской литературной критики середины XIX века. Л.,
1973.
6 См. об этом подробнее: Зельдович М.Г. Чернышевский и проблемы критики. Харьков,
1968. С. 7-9.
7 Зельдович М.Г. Указ. соч. С. 7.
8 прошлом, но что критика предшествующих десятилетий в своем отношении к Пушкину проявила ограниченность, неспособность оценить истинно великое. Столь низкая оценка критики 20-30-х годов связана у Дружинина с оправданием теории «чистого искусства», последователем которой он, как известно, считал Пушкина.
В отличие от Дружинина Чернышевский подошел к решению вопроса о роли критики 20-30-х годов исторически и тем самым показал ее значение в подготовке критики 40-х годов.
Историческое значение критики пушкинского времени Чернышевский определял, исходя из своих представлений, во-первых, о своеобразии русского историко-литературного процесса, заключавшегося, с его точки зрения, в постепенном овладение содержанием, которое проникло бы «до глубины существеннейших сторон общественной жизни» (И, 780), во-вторых, о соотношении литературной эпохи Пушкина и эпохи 1850-х годов.
Заслуга критики «Московского телеграфа», с точки зрения Чернышевского, состояла в том, что она сумела наиболее ярко и полно отразить неудовлетворенность публики произведениями Пушкина 30-х годов, поставить вопрос об отсутствии в его творчестве этого периода такого содержания, которое соответствовало бы живым потребностям времени. Сочувствуя в отзывах Полевого (и Надеждина) о Пушкине требованию проблемной новизны, емкости художественной мысли, остроты видения современности, Чернышевский, ввел тему о Пушкине «в перспективу движения всей русской литературы» (М.Г. Зельдович), включил критику, «достойную имени поэта» (II, 491), в борьбу за богатство, содержательность современной литературы.
Выявляя единство демократической тенденции, Чернышевский в статьях о Пушкине иногда существенно меняет конкретно-историческое соотнесение идей и явлений . Полевой и Надеждин, с одной стороны, и литераторы пуш-
8 Тактический смысл размышлений Чернышевского над опытом критической деятельности Полевого в связи с его оценкой творчества Пушкина не раз привлекал внимание исследователей. См.: Мотольская Д.К. Работа Н.Г. Чернышевского над анненковскими материалами
9 кинского круга - с другой, представлялись ему не столько деятелями различных эстетических лагерей, сколько людьми, воплощающими в своей деятельности разные в социальном отношении тенденции. Истинную логику историко-литературного процесса в эстетически прогрессивной линии его развития Чернышевский показывает в «Очерках», где Белинский и Гоголь предстают в их преемственной связи с наиболее значительными явлениями предшествующей эпохи.
В решении проблемы «Пушкин - Полевой» Чернышевский как автор статей о Пушкине резко расходился с Белинским. Этот факт объясняется исследователями (М.Г. Зельдович, Д.К. Мотольская) различием задач, решавшихся критиками. Для Белинского Полевой - литературный критик, который принадлежит определенной эпохе и который именно поэтому не в состоянии был понять огромной новаторской силы пушкинского творчества 1830-х годов. Чтобы идти вперед, Белинскому важно было подчеркнуть слабости критики «Телеграфа». Для Чернышевского же в статьях о Пушкине, Полевой продолжает оставаться критиком современным, в некоторых отношениях примыкающим к следующему этапу литературного развития. Для него актуальнее была задача показать достоинства и историческую роль Полевого.
Если в статьях о Пушкине Чернышевский не подхватил мысль Белинского о Полевом как о критике, который в силу своей приверженности романтической эстетике не мог понять нового в литературе, то в «Очерках» она легла в основу его суждений об отношении Полевого к Гоголю.
Отрицание Гоголя Чернышевский считает одним из самых глубоких заблуждений Полевого, а грубые его нападки на автора «Мертвых душ» в 1840-е годы причиной падения репутации знаменитого журналиста в передовых кру-
для биографии А.С. Пушкина // Ученые записки ЛГПИ им. А.И. Герцена. 1963. Т. 245. С. 261-282; Зельдович М.Г. Статьи Н.Г. Чернышевского о Пушкине в общественно-политической борьбе 50-х годов // Н.Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы. Саратов, 1965. Вып. 4. С. 5-39; Макаровская Г.В. Комментарий // Н. Г. Чернышевский. Литературная критика: В 2 т. М., 1981. Т. 1. С. 284-331; Попкова Н.А. Чернышевский над страницами «Московского телеграфа» // Н.Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы: Межвузовский научный сборник. Саратов, 1983. Вып. 9. С. 37-45.
10 гах русского общества. Однако, не будучи прав, Полевой, с точки зрения Чернышевского, был «добросовестен» «в деле о Гоголе», так как восставал против писателя «не по низким расчетам, не по внушениям самолюбия или личной вражды, как многие другие, а по искреннему убеждению» (III, 22-23). «Нелепые упреки» Полевого Гоголю в «бедности содержания», в «утрировке» и «неправдоподобности» характеров, в космополитизме, в неверном истолковании направления своего таланта предстают у Чернышевского как следствия «системы понятий» журналиста, основанной на «эклектической философии» (III, 37).
В оценке Полевого в качестве критика Гоголя в полной мере проявилась глубина историзма автора «Очерков». Выступления журналиста Чернышевский рассматривает не на фоне одобрительной, ушедшей далеко вперед критики Белинского, а на фоне критических суждений тех, кто, как и он, оказался в лагере отставших. Сравнивая неверные, но «честные» и «дельные», написанные «самым легким языком» критики Полевого с «пустыми и мелочными», ерническими выступлениями Сенковского и «голословными» Булгарина, Чернышевский показывает, что Полевой составлял достойную оппозицию Белинскому.
Детальному рассмотрению неудовлетворительных мнений, высказанных относительно Гоголя представителями разных «литературных партий» 1830-1840-х годов Чернышевский посвятил половину статей в «Очерках». Необходимость такого рода «обзора» он сам объяснил следующим образом. Во-первых, «упорное сопротивление» этих партий дало возможность вполне «высказаться силе и правоте дела, против которого они боролись», то есть критике Белинского (III, 30, 60). Во-вторых, и в 1850-е годы еще слышались отголоски суждений о Гоголе, высказанных этими партиями» (III, 21). Неотложной была необходимость спорить не только с постоянно использовавшейся Сенковским литературной параллелью Гоголь - Поль де Кок, с характеристикой Гоголя как «грязного» писателя, рисующего «неопрятную картину заднего двора жизни человечества» Булгарина и Сенковского, но и с упреками Гоголю в односто-
ронности критического направления и космополитизме, инициатором которых был Полевой.
В литературоведении особый современный для Чернышевского смысл обращения к истории русской критики в связи с оценкой творчества Гоголя раскрыт в работе М.Г. Зельдовича «Чернышевский и проблемы критики» (1968) и в статье В.Ш. Кривоноса «О концепции "Очерков гоголевского периода русской литературы"» (1975)9. Эти исследования дают чрезвычайно много и для понимания конкретной цели обращения Чернышевского к критике Полевого.
Вопрос о восприятии Полевым творчества Гоголя, является составляющей проблемы «Гоголь в критике», прямо связанной с главной темой «Очерков»: значение «гоголевского» направления в русской литературе в изменяющихся общественно-политических обстоятельствах 1850-х годов. Актуализируя исторический материал, Чернышевский раскрывал закономерность и современной борьбы вокруг Гоголя. Всем ходом своих размышлений критик сумел доказать: несмотря на то, что борьба против «гоголевского направления» видоизменялась, приобретала новые формы, ее суть оставалась прежней - против изображения определенных сторон жизни, против литературы, служащей общественным интересам.
Изучение «распространения в литературном мире и в публике понятий о значении Гоголя» (III, 76) открывало вход и в целый комплекс проблем литературной критики. Так, разбирая в первой статье «Очерков» суждения Полевого о Гоголе, Чернышевский выдвигает важный методологический принцип анализа литературных мнений: изучать их в неразрывной связи с той системой понятий, которая питает их. Широко иллюстрируя этот принцип на материале критики 20-40-х годов, он показывает, как русская передовая критика вырабатывала материалистические убеждения и «погружалась в национальную действительность» (М.Г. Зельдович). Изучение процесса развития «системы литературных воззрений» (111,139), их динамики и применения в практике критиче-
9 Кривонос В.Ш. О концепции «Очерков гоголевского периода русской литературы» // Н.Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы. Саратов, 1975. Вып. 7. С. 75-85.
12 ского анализа открывало возможность и прямого рассмотрения злободневных проблем критики10.
3. Борьба за утверждение гоголевского направления была, как известно, неразрывно связана у Чернышевского с отрицанием современной для него «мелкотравчатой» развлекательной беллетристики. Роль полного скрытых смыслов и аналогий подтекста в этой борьбе выполняли не только критические мнения, которые анализировал Чернышевский, но и его оценки художественных явлений прошлого.
К сказанному исследователями стоит добавить, что художественные произведения Полевого Чернышевский также рассматривает в свете реалистических достижений Гоголя и в связи с состоянием и задачами развития современной литературы.
В 1854-м году в статье «Об искренности в критике» Чернышевский констатировал глубокий литературный застой и предупреждал, что в этих условиях вновь может войти в моду «цветистое пустословие» и «ненатуральная экзальтация», некогда изгнанные из употребления «едкими сарказмами дельной критикой» (II, 255). Поэтому художественная практика Полевого, естественно вырастающая из эстетического контекста «Московского телеграфа», в целом получила отрицательную оценку в «Очерках гоголевского периода русской литературы»11.
Подробнее об этом: Зельдович М.Г. Указ. соч. С.50-53. 11 Сегодня проза 1820-1830-х годов закономерно включена в общий историко-литературный процесс. Систематическое изучение ее с точки зрения насыщения общественной проблематикой, сближения с жизнью не раз подтвердило научный тезис: поступательное развитие русской прозы 20-30-х годов связано с ее движением к реализму (См.: Степанов Н.Л. Проза двадцатых-тридцатых годов // История русской литературы: В 10 т. М.; Л., 1953. Т. 6. С. 501-577; Назарова Л.Н. Русский роман первой четверти XIX века: От сентиментальной повести к роману // История русского романа: В 2 т. М.; Л., 1962. Т. 1; Вацуро В.Э., Мейлах Б.С. От бытописания к «поэзии действительности» // Русская повесть XIX века. История и проблематика жанра / Под ред. Б.С. Мейлаха. Л., 1973. С. 200-244; Троицкий В.Ю. Художественные открытия русской романтической прозы 20-30-х годов XIX века (М.,1985).
Прояснению новаторской природы жанра повести в 1830-е годы существенно способствовали работы ГЛ. Гуковского («Пушкин и проблемы реалистического стиля», 1957), Б. В. Томашевского («Историзм Пушкина», 1961), И.М. Тойбина («Пушкин. Творчество 1830-х
Обозначить свое отношение к художественным произведениям Полевого важно было для Чернышевского и в другом отношении. Таким образом он напоминал о критике 40-х годов.
Итак, в критических работах 1854-1855 годов и в «Очерках гоголевского периода русской литературы» Чернышевский дал высокую оценку Полевому-журналисту и критику. В этих аспектах издатель «Московского телеграфа» предстал как необходимый участник общественно-литературного процесса 20-30-х годов XIX века, как предшественник Белинского и как критик, принципы которого имеют значение и для современной критики, и для ее будущего.
Обращение к материалам «Московского телеграфа» имеет у Чернышевского многообразный смысл: он освещает положительные начала в критике Полевого и вводит их в научный оборот; находит реальные связи ее с критикой Белинского и развивает их в новых исторических условиях; делает критику «Московского Телеграфа» активной силой в борьбе за передовую литературу.
Вместе с тем тенденциозность большинства оценок Чернышевского не позволяет говорить об исторически объективном изображении критической деятельности Н. Полевого. «Закон исторической перспективы» побуждал его отыскивать в деятельности журналиста прежде всего то, в чем он продвинулся вперед сравнительно со своими предшественниками и современниками и чем подготовил будущее. Поэтому Чернышевский не задерживался на падениях Полевого, а также уклонился от рассмотрения вопроса об отношениях Полевого и Белинского в конце 30-х - начале 40-х годов.
«Очерки» Чернышевского как бы отделили 30-40-е годы чертой завершенности. Однако вопрос об интерпретации истории русской литературы и
годов и вопросы историзма», 1976), содержащие основополагающие научные выводы о роли историзма в формировании реалистического метода.
Важные наблюдения над эволюцией жанра светской повести содержатся также в работах: Р.В. Иезуитовой, Ф.З. Кануновой, Ю.В. Манна, Н.Н. Петруниной, В.И. Сахарова, Л.С. Сидя-кова. Новая серьезная попытка обосновать историческое место повести о художнике Полевого в становлении русского реализма как необходимого звена, предшествующего «натуральной школе», предпринята Л.П. Борзовой в монографии «Повесть о художнике в русской прозе 30-х годов XIX века» (Саратов, 1999).
14 критики, ставший в середине века особенно актуальным, не решается на материале одних только «Очерков». Вместе с широко известными работами Н.Г. Чернышевского, А.И. Герцена, А.В. Дружинина необходимость подвести итоги идейно-литературному развитию 1830-1840-х годов и определить историческое значение виднейших деятелей этого периода отражали литературные воспоминания 1850-х годов. Обостренное стремление осмыслить свою жизнь во взаимодействии с лучшими представителями своего и предшествующего поколения сочеталось в них со стремлением найти в этом процессе отражение важных общественных проблем, поставленных эпохой, и вытекающих для современности уроков.
Развитие мемуарного жанра в конце 40-х - первой половине 50-х годов и
в России, и на Западе не было случайным . Исследователи (СИ. Машинский, Л.Я. Гинзбург, Б.Ф. Егоров) отмечают несколько причин, объясняющих его закономерность: возросший в этот период интерес общества к человеческой личности; широкое проникновение исторической темы в литературу; актуализация проблемы познавательных возможностей литературы, вступившей в эпоху реализма как направления, уже теоретически провозглашенного, сформулировавшего свои эстетические принципы.
Мемуары расширяли сферу анализа человеческой души, раскрывая ее как бы изнутри и вместе с тем соотнося ее с событиями и фактами, помогавшими
От описания только крупнейших исторических событий к «отражению истории в человеке» и истории самого человека - таков результат длительного пути мемуарно-автобиографической литературы. Однако именно истории жанров мемуарной прозы недостает внимания со стороны литературоведения. Во второй половине XX века наметились обнадеживающие сдвиги в этом направлении (см.: Тамарченко Г. О серии литературных воспоминаний // Вопросы литературы. 1958. № 12. С. 150-162; Машинский СИ. О мемуарно-автобиографическом жанре // Вопросы литературы. 1960. № 6. С. 129-145; Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. Л., 1971. С. 137-272; Елизаветина Г.Г. «Последняя грань в области романа...» (Русская мемуаристика как предмет литературоведческого исследования) // Вопросы литературы. 1982. № 10. С. 147-171; Тартаковский А.Г. Русская мемуаристика XVIII -первой половины XIX века. М, 1991). Однако работ, в которых были бы систематизированы сведения об эволюции русской мемуаристики, все еще мало. Это не может не сказываться и на определенности применяющейся терминологии («документальная», «историко-биографическая», «мемуарно-автобиографическая» литература), и на разработанности вопросов поэтики мемуарной прозы, и на оценке роли мемуарных жанров в литературном процессе.
15 понять социальную и историческую обусловленность поведения героя.
Характерное для середины XIX века ощущение неотвратимости социально-исторических сдвигов усиливало в различных слоях общества стремление познать корни процессов современной жизни, а также тенденции исторического развития. В мемуарах современность активно соотносилась с историей, помогая отчетливее осмысливать явления и закономерности современной жизни.
В мемуарах действительность представала «непосредственно и обнаженно, в своей полной реальности»13. «В первой половине 1850-х годов, - отмечает Л.Я. Гинзбург, - поиски аналитической остроты и научной достоверности в познании действительности, не вылившиеся еще в форму большого социально-психологического романа, направлялись нередко в сторону своеобразных промежуточных жанров»1 . Успех, который, например, имела у современников «Семейная хроника» Аксакова, объяснялся не только художественными достоинствами произведения. «Гораздо важнее, - писал Чернышевский, - было другое обстоятельство - то, что книга эта удовлетворяла слишком сильной потребности нашей в мемуарах, — потребности, находящей себе слишком мало пищи в нашей литературе» (III, 699).
Новый исторический взгляд в воспоминаниях 50-60-х годов сказался в том, что типизация касалась не только изображения образов героев, но и автора. Восстанавливая прошлое, мемуарист видел в себе самом уже не просто очевидца тех или иных исторических событий, а интересное историческое явление.
Синтез прошлого и настоящего, всегда осуществляемый в мемуарно-автобиографическом произведении, позволяет увидеть жизнь автора, изменение его нравственных, общественных и философско-эстетических взглядов в вечно бегущем потоке времени. В связи с этим многие мемуарные книги полемичны не только по отношению к читателям, не разделяющим его видения историче-
13 Машинский СИ. О мемуарно-автобиографической прозе // Вопросы литературы. 1960. №
6. С. 134.
14 Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. Л., 1971. С. 257.
ских героев, но и по отношению к его прежней позиции.
Мемуар - жанр особого рода, в нем запечатлено то, что действительно было, жизнь реально существовавшей личности, с ее судьбой, разными коллизиями, переживаниями. Но даже в очень честных и талантливых свидетельствах зачастую «правда и поэзия» переплетаются, возможны ошибки памяти, смещения событий во времени и даже миражи15. Однако «субъективность» далеко не всегда ведет к произволу в отборе и оценке тех или иных явлений действительности и зачастую нисколько не противостоит возможности достоверного, вполне объективного ее раскрытия. Более того, «субъективная точность впечатления» (И.О. Шайтанов) от увиденного, пережитого порой искупает мелкие фактографические упущения или погрешности.
Современность помогает художнику увидеть то, что долгое время понималось превратно или оставалось в тени. В этом смысле, как отмечает Ю.В. Манн, уже «сама избирательность мемуарной книги наглядно говорит об историзме писателя»16.
Давно уже признана общеэстетическая роль мемуарной и - шире - документальной литературы. Применительно к древнерусской литературе и литературе переходного периода об этом замечательно писал Д.С. Лихачев в своих работах «Развитие русской литературы X-XVII веков» (1973) и «Поэтика древнерусской литературы» (1979). Касаясь же нового искусства, Л.Я. Гинзбург отмечала: «Мемуарная литература в выдающихся своих образцах - является полноценным материалом для изучения разных принципов изображения челове-
В 1970-е годы увидело свет немало специальных работ, посвященных документализму в мемуарной литературе (Художественно-документальные жанры: Вопросы теории и истории. Иваново, 1970; Явчуновский Я.И. Документальные жанры. Образ, жанр, структура произведения. Саратов, 1974; Проблемы документального повествования в современной литературе // Метод и мастерство. Вологда, 1971. Вып. III; Филиппов В.В. Проблемы доку-ментализма в художественной литературе // Русская литература. 1978. № 1. С. 198-204; Андреев Ю.А. По законам искусства (О природе документальности) // Вопросы литературы. 1979. №2. С. 28-49).
16 Манн Ю.В. Указ. соч. С. 42.
17 Гинзбург Л.Я. О литературном герое. Л., 1979. С. 34.
Ярчайшими образцами мемуарной прозы 1850-х - начала 1860-х являются воспоминания СТ. Аксакова, М.А. Дмитриева, К.А. Полевого, П.В. Анненкова, А.А. Григорьева, И.И. Панаева, отличающиеся широтой изображения литературной жизни 1830-1860-х годов, духовного облика современников. Однако в этих многосоставных по своему содержанию книгах авторы выступают не только в роли мемуаристов, но и историков литературы и журналистики, очеркистов, эссеистов, мастеров биографий и, что особенно важно в контексте данного исследования, в роли литературных критиков, суммирующих в мемуарах свои оценки литературных явлений, создателей творческих портретов знаменитых деятелей русской культуры конца XVIII - первой половины XIX веков.
Таким образом, жанровое своеобразие воспоминаний упомянутых авторов - специфическая «многослойность» - позволяет рассматривать их в едином контексте с фактами литературной критики.
Литературные портреты Н.А. Полевого в воспоминаниях 1850-х - начала 1860-х годов дают чрезвычайно много не только для понимания его индивидуальности, но и для понимания его литературной и критической деятельности. В сферу его творчества мемуаристы, согласно законам жанра, вводят читателя через его живую индивидуальность, его биографию и мироощущение. Вместе с тем мемуарная непосредственность впечатления в рассматриваемых воспоминаниях равноправно сосуществует с самыми строгими научными приемами исследования, а за изображаемой в них живой индивидуальностью раскрывается определенный тип деятеля русской литературы, отражающий один из моментов ее развития.
Мемуары, о которых идет речь в диссертации, написаны известными литераторами, людьми талантливыми и склонными к размышлению, их книги являют собою образцы яркой публицистики, которой авторитет авторов, их участие в литературном процессе придавали значение документа эпохи. Во всех очерках обнаруживается так называемая «свободная» композиция (Ю.В. Манн), сплав самого разнородного материала: живых, подлинно художественных сцен,
18 критико-исследовательских оценок, публицистических отступлений. Эти публицистические отступления во многом способствовали тому, что литературные портреты воспринимались не только как «думы о былом», но и как острые, актуальные произведения. Освобождаясь в мемуарах от традиционной критической формы (статьи, рецензии), мемуаристы добивались повышенной эстетической и идейной действенности.
Творческий портрет как жанр литературной критики находится на стыке критики и словесности. В последнее время жанр литературного портрета привлекает все большее внимание литературоведов. Благодаря работам Е.Б. Тагер, В.Я. Гречнева, B.C. Барахова, Л.Я. Гинзбург его границы приобретают все более четкие очертания. Однако в современном литературоведении пока еще нет ясного понимания литературного портрета как жанра. Этим довольно распространенным термином нередко называют и мемуарно-биографический очерк, и намеченное беглыми штрихами эссе, и литературно-критическую статью, если она посвящается характеристике конкретного, реального человека, писателя или поэта. Многоликость жанра литературного портрета говорит о широте его распространения в различных областях творческой деятельности: к нему обращаются не только писатели, но и критики, литературоведы, искусствоведы, историки.
Литературный портрет как жанр мемуарной прозы неоднократно привлекал внимание литературоведов (М.И. Андроникова, Ю.В. Манн, Т.А. Марахова, СИ. Машинский, И.О. Шайтанов, Ю.М. Лотман, Г.Г. Елизаветина). Значительно меньше изучен литературный портрет как жанр критики (Я.С. Билинкис, Б.И. Бурсов, Б.Ф. Егоров, А.Г. Бочаров, М.Т. Мезенцев, B.C. Барахов)18.
Недостаточно исследован в науке и вопрос о закономерности и специфике обращения к литературно-критической деятельности Н.А. Полевого в первое
18 Билинкис Я.С. О взаимосвязи искусства и критики в историко-литературном процессе // Ученые записки ЛГУ им, А.И. Герцена. 1971. Т. 442, С, 159-179; Бурсов Б.И. Критика как литература. Л., 1976; Егоров Б.Ф, О мастерстве литературной критики. Жанры. Композиция. Стиль. Л., 1980; Бочаров А.Г. Жанры литературно-художественной критики. М., 1982; Барахов B.C. Литературный портрет: Истоки, поэтика, жанры. Л., 1985.
19 десятилетие второй половины XIX века. Отдельные его аспекты рассматривались в связи изучением наследия А.И. Герцена, Н.Г. Чернышевского и А.В. Дружинина (И.М. Тойбин, А.П. Медведев, Е.И. Покусаев, М.Г. Зельдович, Д.К. Мотольская, В.И. Кулешов, М.А. Ванюшина, А.А. Демченко, Г.Г. Елизаветина, Б.И. Есин). Однако глубокие оценки деятельности Н.А. Полевого, данные критиками и мыслителями 1850-х годов, рассыпаны по разным источникам, не собраны воедино, не систематизированы и не получили концептуальной исследовательской оценки. В связи с мемуарами этот вопрос рассматривался исключительно фрагментарно.
Актуальность диссертационного исследования обусловлена, таким образом, необходимостью изучения этого почти не обследованного мемуарного материала как источника критических суждений о Н.А. Полевом.
Объектом исследования стал литературный процесс в его движении от романтизма 1820-1830-х годов (эпохи «Московского телеграфа») к 1850-м годам.
Предмет исследования - личность и творчество Н.А. Полевого в мемуарном воплощении литературных деятелей 1850-х - начала 1860-х годов.
Цель работы состоит в выявлении обобщенного творческого портрета Н.А. Полевого, возникающего в мемуарах СТ. Аксакова, М.А. Дмитриева, Кс.А Полевого, П.В. Анненкова, И.И. Панаева, А.А. Григорьева; в определении объективных и плодотворных методологических путей ведения ими диалога с прошлым, который обеспечивал постижение его подлинной ценности в непрерывном и поступательном процессе развития литературы и литературной критики.
В соответствии с поставленной целью в исследовании решаются следующие задачи:
провести сравнительный анализ критических оценок деятельности Н.А. Полевого в мемуарах 1850-х - начала 1860-х годов;
выявить меру историчности этих оценок, определяя вклад мемуаристов
20 в осмысление исторической роли Н.А. Полевого;
путем сопоставления творческих портретов журналиста в мемуарах СТ. Аксакова, М.А. Дмитриева, Кс.А. Полевого, П.В. Анненкова, И.И. Панаева, А.А. Григорьева определить роль наследия Полевого в спорах 1850-х годов по насущным проблемам литературы и критики;
проанализировать принцип ценностной ориентации в соотношении личностных, эстетических, а также критических установок мемуаристов.
Научная новизна работы заключается в попытке впервые исследовать созданные мемуаристами творческие портреты Н.А. Полевого, представляющие собой своеобразные документы литературной критики и знаменующие важный этап начавшегося в начале 1850-х годов процесса подведения итогов тридцатилетнего развития литературы.
В основе методологии данного исследования лежит комплексный подход к изучению проблемы восприятия литературно-критического наследия Н.А. Полевого в контексте историко-литературного процесса в России 1850-х - начала 1860-х годов. Многоаспектность рассматриваемой в диссертации проблемы и разнообразие привлекаемого материала обусловили необходимость применения комплекса современных исследовательских методов, глубоко обоснованных в работах М.М. Бахтина, А.С. Бушмина, Г.А. Гуковского, А.П. Скаф-тымова, Д.С. Лихачева, Б.Ф. Егорова, Ю.М. Лотмана, М.Б. Храпченко. Конкретно-исторический принцип изучения отдельного произведения сочетается с историко-генетическим и сравнительно-типологическим методами анализа, раскрывающими его включенность в литературный процесс, что позволяет уточнить этапы взаимодействия романтизма и реализма.
В своей работе автор опирался на труды по теории и истории литературной критики И.М. Тойбина, Н.Ф. Бельчикова, Б.И. Бурсова, И.М. Лаврецкого, Д.К. Мотольской, Е.И. Покусаева, М.Г. Зельдовича, В.И. Кулешова, по истории русской журналистки Н.К. Козмина, А.Г. Гукасовой, В.Е. Евгеньева-Максимова, В.Н. Орлова, В.Г. Березиной, Б.И. Есина; по теории и истории жан-
21 ров литературного портрета М.М. Бахтина, Е.Б. Тагер, В.Я. Гречнева, Л.Я. Гиз-бург, B.C. Барахова, Ю.В. Манна, А.Г. Бочарова.
Круг материалов, вовлеченных в исследование, определяется целями и задачами работы. Помимо литературных воспоминаний 1850-х - начала 1860-х годов в диссертации анализируются критические статьи, письма и другие документы, принадлежащие Н.А. Полевому и авторам воспоминаний, а также материалы русской периодики 1820-1830-х годов. Обращение к широкому литературному контексту различных эпох необходимо для выявления внутренней подоплеки мемуарных оценок личности и деятельности Н.А. Полевого и меры их объективности.
На защиту выносятся следующие положения:
1. Литературно-критическая деятельность Н.А. Полевого получила в ме
муарах 50-х - начала 60-х годов XIX века всестороннюю, хотя и не всегда
объективную оценку.
Наиболее полная и в целом исторически верная характеристика литературно-критической деятельности Полевого в 1825-1834 годах дана в мемуарах Кс.А. Полевого и А.А. Григорьева. Оба критика отметили его заслуги в становлении теории романтизма, в то же время показали, что энциклопедизм оказался самым полезным содержанием деятельности Н.А. Полевого, что своим стремлением к универсальности он выражал важную черту времени. Кроме того, Кс. Полевой дал исторически справедливую характеристику политических взглядов своего брата в 1820-е годы, отметил его заслуги в утверждении независимой, «самобытной» журнальной критики.
В воспоминаниях П.В. Анненкова и И.И. Панаева целостная характеристика деятельности Полевого отсутствует, однако журналист в них также представлен как необходимый участник литературной жизни 1820-1830-х годов.
Исторически несправедливая оценка деятельности Полевого дана в литературных воспоминаниях СТ. Аксакова и М.А. Дмитриева.
2. Литературные воспоминания 1850-х - начала 1860-х годов об эпохе
22 «Московского телеграфа» свидетельствовали об актуальности прошлого. Обращения авторов мемуаров к истории критики 20-40-х годов, к деятельности одного из представителей этого периода - Н.А. Полевого - помогали им решать современные задачи, связанные с трактовкой центральных литературных фактов эпохи - деятельности В.Г. Белинского, творчества А.С. Пушкина и Н.В. Гоголя.
В воспоминаниях, написанных критиками, смысл творческой деятельности Полевого с большей или меньшей степенью осознанности раскрывается в контексте тех вопросов, которые рассматривались и в критических работах мемуаристов. Прежде всего это: вопрос о самобытности и философском обосновании русского романтизма (А.А. Григорьев, Кс.А. Полевой); проблемы историзма и народности (А.А. Григорьев), индивидуальности творческого метода (П.В. Анненков); литературная критика и ее задачи, направление в литературе, проблема индивидуальности поэтического творчества (Кс.А. Полевой), развитие реалистических тенденций в литературе 1820-1840-х годов (Кс.А. Полевой, М.А. Дмитриев, И.И. Панаев).
Воспоминания о Н.А. Полевом отличаются разнообразием форм критического «портретирования» - от коротких зарисовок, беллетризованных сведений о деятельности и фактах биографии Полевого до очерка творчества. В наиболее каноническом, традиционном виде очерк творчества представлен в «Записках о жизни и сочинениях Н.А. Полевого» Кс. Полевого. Последовательное рассмотрение в «Записках» важнейших сторон журнальной и литературно-критической деятельности Н.А. Полевого вкупе с поясняющими их фактами биографии и жизненной реальностью, в них воссозданной, а также экскурсы в социальную и психологическую «подпочву» значительно расширяют наше знание его жизни и деятельности.
Теоретическая значимость диссертации состоит в обогащении существующих представлений о творческом портрете Н.А. Полевого в литературных воспоминаниях 1850-х - начала 1860-х годов, написанных критиками и в силу
23 этого являющихся своеобразным литературно-критическим источником.
Практическое значение исследования заключается в возможности использовать полученные результаты в дальнейшей научной разработке проблемы восприятия творческого наследия Н.Полевого в фундаментальной науке, а также в учебном процессе высшей школы - в лекционных курсах по истории русской литературы и критики, на семинарских занятиях и в специальных курсах по творчеству Н. Полевого.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав и заключения. Библиографический список включает 382 наименования.
Во введении обосновывается актуальность темы диссертационного исследования, дается обзор научной литературы, определяются цели и задачи работы, устанавливается ее научная новизна, формулируются методологические и теоретические основы диссертации.
Первая глава «Н.А. Полевой в воспоминаниях М.А. Дмитриева и СТ. Аксакова» содержит анализ оценок личности и деятельности издателя «Московского телеграфа», данных его постоянными оппонентами - М.А. Дмитриевым и СТ. Аксаковым.
Во второй главе «К.А. Полевой. Записки о жизни и сочинениях Н.А. Полевого» рассматриваются журнальная, критическая и писательская деятельность Полевого, а также его взаимоотношения с Пушкиным и Белинским в восприятии его брата и единомышленника, активного помощника в журнальном деле Кс.А. Полевого.
В третьей главе «Н.А. Полевой в зеркале воспоминаний П.В. Анненкова, И.И. Панаева и А.А. Григорьева» рассматривается специфика творческого портрета Н.А. Полевого в литературных воспоминаниях вышеперечисленных авторов.
В Заключении подводятся итоги и намечаются перспективы исследования.
С.Т. Аксаков. Литературные и театральные воспоминания
Почти одновременно с «Очерками» Чернышевского начали издаваться «Литературные и театральные воспоминания» СТ. Аксакова (1856-1858)1 -литератора, всю жизнь остававшегося оппонентом Полевого.
История взаимоотношений Аксакова и Полевого началась во второй половине 1820-х годов, в пору, когда отношения между ними были вполне лояльными, хотя и несколько отстраненными. В беспрерывной и ожесточенной борьбе «классиков» и журналов Булгарина и Греча с «Московским телеграфом» в 1825-1827 годах Аксаков, считая обе стороны «неправыми», активного участия не принимал. «Весь пыл полемических схваток с издателем «Телеграфа», - писал он в воспоминаниях, - происходил без меня...»2. И лишь одни раз Аксаков «двинулся в бой с поднятым забралом». Это произошло в 1821-м году. Вяземский напечатал в «Сыне отечества» нашумевшее впоследствии пародийное «Послание к М.Т. Каченовскому», в котором была дана резкая отповедь «пугливым невеждам», препятствовавшим проявлению «на светлом поприще гражданского ума». Редактор «Вестника Европы» демонстративно перепечатал «Послание», сопроводив его ироническими примечаниями. Вскоре в том же «Вестнике Европы» был опубликован критический разбор стихотворения Вяземского, а затем и стихотворный ответ Вяземскому, озаглавленный «Послание к Пте-линскому-Ульминскому». Это ответное «Послание» сочинил Аксаков. Оно было написано в духе, очень близком к многочисленным пародийно-эпиграмматическим выступлениям М.А. Дмитриева и А.И. Писарева против романтиков.
В своих «Литературных и театральных воспоминаниях» Аксаков дал следующее объяснение своему стихотворению: «Я вовсе не был пристрастен к скептическому Каченовскому, но мне жаль стало старика, имевшего некоторые почтенные качества, и я написал начало послания, чтоб показать, как можно отразить тем же оружием кн. Вяземского; но Загоскин, особенно Писарев, а всех более Мих. Ал. Дмитриев, упросил меня дописать послание и даже напечатать. Они сами отвезли стихи Каченовскому, который чрезвычайно был ими доволен и с радостью их напечатал» (3, 51-52). Объяснение Аксакова СИ. Ма-шинский справедливо нашел очень показательным. «Оно, - пишет исследователь, - характеризует его, во-первых, как человека, лишенного пока еще ясных и твердых эстетических принципов, и, во-вторых, как литератора, для которого программа Каченовского и «классиков» была все-таки чем-то посторонним» .
Став в 1827-м году цензором «Московского телеграфа», Аксаков сам не пытался сблизиться с его издателем и избегал всякой попытки к сближению с его стороны. Однако свои цензорские обязанности он, по его же словам, исполнял «очень мирно и успешно» и всегда был готов «к скорому и снисходительному удовлетворению требований» редактора (3, 127-128). В дальнейшем отчужденность в отношениях двух литераторов уступила место неприязни, а она, подогреваемая различными обстоятельствами, переросла вскоре в открытую вражду. Уже в 1829-м году в одной из своих полемических заметок, напечатанной в девятом номере «Галатеи», Аксаков писал об издателе «Московского телеграфа»: «Будь он дурной писатель - никогда бы моя рука не поднялась против него; но лицо, представляемое им в нашей литературе, не только смешно, но и вредно: как издатель журнала, который прежде имел достоинство, он рассеивает свои кривые толки, несправедливые и пристрастные суждения; следовательно, обличать его в неправде и невежестве, унижать его литературное лицо - есть долг каждого любителя словесности» (3, 471). В том же году Аксаков демонстративно вышел из «Общества любителей российской словесности» в знак протеста против избрания в члены общества Н.А. Полевого.
Надо полагать, что Аксаков, говоря, что сначала он всегда был готов к скорому и снисходительному удовлетворению требований Полевого, не лукавил. Будучи цензором «осмотрительным» и «осторожным», он вместе с тем отличался и известной широтой взгляда на условия, необходимые для нормального развития литературы. Аксаков не терпел формализма, волокиты, воздерживался от мелочной опеки над изданиями и поэтому порой вызывал прямые нарекания со стороны цензурного начальства. Все это говорит о том, что обстоятельства, вследствие которых поменялось его отношение к Полевому, были достаточно серьезны.
В числе причин отрицательного отношения к Полевому является неприятие Аксаковым его политической и эстетической позиций. Справедливо укоряя Полевого в некотором верхоглядстве и поверхностности, Аксаков в то же время выступал против либерального, критического направления, проводимого им в журнале. Молодому, не чуждому некоторых сословно-дворянских предрассудков литератору «вольдумные выходки» «Телеграфа» казались слишком радикальными.
Отвергал Аксаков и тот идеал романтического искусства, которому поклонялся Полевой, так как с самого начала своей критической деятельности Аксаков выступал сторонником нового, реалистического направления. В результате для Аксакова оказались неприемлемы не только журналистская позиция Полевого в целом, но и его конкретные литературные оценки («кривые толки»).
Вместе с тем справедливо принято считать, что не последнюю роль в «подогревании неприязни» Аксакова к Полевому играли друзья писателя.
Постепенно резкие и чаще всего справедливые отзывы Полевого о творчестве главных бойцов «классиков» 1820-х годов А.И. Писарева и М.А. Дмитриева, а также примыкавших к ним М.Н. Загоскина, А.А. Шаховского, Ф.Ф. Кокошкина восстановили против него весь круг аксаковских друзей4. Аксаков с «искренней горячностью» (3, 75) не раз заступался за них. Следовательно, немалую роль в отношениях Полевого и Аксакова могла играть обида за своих друзей. «Очевидно, - пишет СИ. Машинский в своей монографии о писателе, -СТ. Аксаков иногда поддавался влиянию этого чувства и при исполнении своих обязанностей в качестве цензора. ... Шаховской, Каченовский и другие хорошо знали эту его слабость и всячески ее пытались использовать»5. В 1858 году в «Приложениях» к «Разным сочинениям» Аксаков и сам признал это6.
М.А. Дмитриев. Мелочи из запаса моей памяти
В 1850-е годы суровым и малообъективным критиком Н.А. Полевого был и М.А. Дмитриев. В своей книге «Мелочи из запаса моей памяти» (1854) стереотип некогда распространенных уничижительных аттестаций Полевого («выскочка», «недоучка», «завистливая посредственность») мемуарист многократно подкрепляет ссылками на отрицательные рецензии на «Историю русского народа», на неприязнь и издевательские возгласы в адрес журналиста части современников, превратными изложениями его статей. Так, например, реакцию А.Д. Курбатова по поводу закрытия журнала Полевого, выразившуюся в стихотворных строках: «Рука всевышнего отечество спасла // И погубила Полево-го!», Дмитриев находит «забавной» ; причиной распада «Общества любителей русской словесности» необоснованно считает то, что председателем его был выбран Полевой: якобы «вследствие этого выбора вышел из членов СТ. Аксаков, а затем и другие перестали ездить в заседания» (С 251). В вину Полевому Дмитриев ставит неверное толкование творчества Пушкина и Жуковского, имевшее, по его словам, отрицательное значение для дальнейшего развития литературы. «...Между Жуковским, Пушкиным и нынешним временем, - пишет Дмитриев, - был промежуток, в который ... пресеклась наследственная нить преданий ... литература наша отторглась от памяти прежнего. ... Это началось с Полевого, который писал и о том, что знает, и о том чего не знает, следуя пословице: смелость города берет» (С. 263).
В своих воспоминаниях Дмитриев выступил и как автор довольно «оригинальной» периодизации русской литературы, в которой журналу Полевого отводится место «родоначальника толстых журналов, а также «торговой предприимчивости» и «поддельной универсальности» в литературе (С. 177)30.
Продолжение линии развития, обозначенной «Московским телеграфом», Дмитриев видел в русской литературе и журналистике 1850-х годов. В первой четверти XIX столетия русская литература, отмечал он, была «изящнее, разборчивее в цели и средствах», и, что немаловажно, «метила на образованнейший круг читателей». Журналы «были служителями литературы; ныне они над ней господствуют. Прежде не они, а писатели давали направление литературе; ныне сами писатели подчинены направлению журналов. И потому прежде литература наша была в руках всех писателей; ныне в руках двух-трех лиц, то есть в руках журналистов. А так как ныне она приняла еще характер торговый, то позволительно и сравнить ее с торговлей: монополия вредна для торговли, вредна и для литературы. И потому, при всем обилии произведений, которое привело время и пример литературных образцов Европы, она не может не быть несколько одностороннею... Одним словом: прежде всякий писал по своему; публика и журналы разбирали только то, что хорошо, что худо; ныне требуется, чтоб всякий писал только то, что в ходу, и писал бы так, как все пишут в его время» (С. 301).
Итоги тридцатилетнего развития русской литературы (1825-1854) выглядят у Дмитриева обескураживающе: по окончании этого периода «мы стали богаче числом произведений и читателей, но не подвинулись нисколько вперед в чистых понятиях о литературе: они нынче у нас условные, подчиненные времени, как мода» (Там же).
Подобный пессимизм в отношении русской литературы, как нам кажется, мог быть продиктован полемическим заданием, например, желанием заострить внимание современников на излишней, с точки зрения Дмитриева, «подчиненности» теории и истории литературы 1850-х годов задачам общественного развития. Кроме того, восхваление автором «Мелочей...» прошлого, как считает В.Б. Муравьев, имело под собой и другую, не замеченную ранее критиками, подоплеку: «он противопоставлял николаевскому самодержавию декабристскую эпоху, и в этом ключ к пониманию его обращения в прошлое»31. Но даже с учетом этих предположений оценку, данную Дмитриевым современной ему литературе, нельзя не признать излишне заниженной.
Неумение Дмитриева увидеть в прошедшем ценных залогов настоящего и будущего русской литературы было отмечено Н.Г. Чернышевским32. В рецензии на книгу М.А. Дмитриева «Мелочи из запаса моей памяти», опубликованной в «Современнике» за 1855-й год (№ 1), он, в целом положительно отнесшийся к воспоминаниям о Карамзине, И.И. Дмитриеве и других литераторах XVIII века, указал автору и на слабые стороны его труда, заключающиеся, с его точки зрения, не в мелких недочетах и частных ошибках, а в отсутствии верной исторической перспективы и правильного взгляда на прошлое. Примером последнего у Чернышевского как раз и были суждения писателя об исторической значимости деятельности Н. Полевого. Сетуя по поводу того, что автор «Мелочей...» «без всякой надобности обременил свои записки враждебными выходками» против Полевого, Чернышевский писал: «Ощутительное влияние на общество началось только с «Московского телеграфа» - каковы бы ни были недостатки этого журнала, нещадно поражаемые г. М. Дмитриевым, должно признаться, что он знакомил своих читателей с современными понятиями в науке и литературе»33.
Чернышевский отмечал также, что мемуарист несправедливо и оскорбительно судил об издателе «Телеграфа», вероятно, потому, что когда-то Н. Полевой написал разбор сочинений И.И. Дмитриева, в котором было высказано «основательное суждение о степени поэтической гениальности этого замечательного сподвижника Карамзина»34.
Разбор сочинений, о котором идет речь в рецензии Чернышевского, был опубликован Полевым во второй части «Очерков русской литературы» (1839) и представляет собой одну из первых, хотя и не вполне объективных попыток дать историческую оценку общественно-литературной деятельности И.И. Дмитриева. Обосновывая необходимость исторического взгляда на творчество поэта, Н. Полевой писал: «Дмитриев до сих пор был счастлив на критику. Он получал от нее только похвалы, которые не получал даже Державин. Остряк Макаров, любезный поэт кн. П.И. Шаликов, А.Е. Измайлов, с его неопрятным критицизмом, Ф.Б. Булгарин, с его решающим без дальних справок приговором, СП. Шевырев, Лагарп нашего времени, как будто старались перещеголять друг друга великолепием фраз, говоря о Дмитриеве, хотя их критики разделены были протяжением 35-ти лет.
Полевой - журналист
«Московский телеграф», как показывает К.А. Полевой, соответствовал темпераменту и особенностям характера его издателя: «В голове его были тысячи идей, новых для нашей публики, блестящих, потому что они были современны, но не вполне усвоенных им себе, и это не от чего иного, как от свойства его ума. Быстрый, неутомимый, проницательный ум его легко знакомился со всяким предметом, легко узнавал и даже усваивал его себе до известной степени, но не мог ничем заниматься долго, постоянно, не мог приобрести ученых познаний, которые образовали бы из него эрудита. Такого рода умы бывают поверхностны, когда в них нет силы и быстроты; но при этих свойствах, они делаются энциклопедическими» (С. 161).
Разносторонность интересов Николая Алексеевича воспринималась многими современниками как желание пускать пыль в глаза, «хвастать» множеством сведений13, рассуждать о предметах, будто бы вовсе ему неизвестных, и мало кто понимал, справедливо замечает автор «Записок», что он действительно занимался, можно сказать, всем - «с ранней юности с равною легкостью писал стихами и прозою, занимался всеми отраслями литературы, истории, политики, философии - и не мог не писать о том, что кипело в уме и в душе его» (С. 162). Ксенофонт Полевой подчеркивает, что его братом в его деятельности двигало «благородное желание» делиться своими приобретениями с другими. И надо полагать, так и было. Ведь журнальное поприще принесло ему не много выгоды, но зато всегда «грозило не только затруднениями и бесчисленными неприятностями, но и несчастием на всю остальную жизнь» (С. 153). И зачем бы ему было заниматься им, если бы не природная наклонность к журнальной деятельности. Он был пленником своих способностей, он был, как писал Белинский, «литератором, журналистом и публицистом не по случаю, не из рас- чета, не от нечего делать, не по самолюбию, а по страсти, по призванию»14.
Энциклопедический характер, который вполне соответствовал «преобладающему настроению ума» издателя «Телеграфа», обозначился, как отмечает К.А. Полевой, уже в первых его книжках, пафос которых заключался в «требовании успеха по всем отраслям наук и искусств и в желании указывать на все новое, идти вперед» (С. 162)15.
Добавим, что, выбрав однажды направление, при котором журнал становился «зеркалом», отражающим «весь мир - нравственный, политический и физический»16, Н. Полевой отстаивал его на протяжении многих лет. Особенно остро вопрос об общественном значении журналов и роли журналиста ставился им в статье «Взгляд на некоторые журналы и газеты русские» (1831)17. «Журналист, - писал Полевой, - должен уведомлять о новых явлениях, представляющих новые завоевания в области наук. Его внимание еще более на свои, отечественные события в науках и литературе. ... Он должен мыслить, изучаться, существовать единственно в том убеждении, что его обязанность - споспешествовать общему ходу человечества...» .
Необыкновенная широта телеграфской программы (статьи по истории и археологии, географии, статистике, эстетике, «новейшие произведения известных русских и иностранных писателей во всех родах прозы», стихотворения, исключая «стихи нескромные и посредственные», «известия о всех книжках, в России выходящих», просто известия, иностранные и отечественные, исключая политические, анекдоты, «жизнеописания славных и замечательных современников» и т. д.) определялась той особой ролью, которую журнал, по мнению Н.
Полевого, должен играть в обществе. В России, отмечал журналист, куда так медленно проникает все «новое о событиях в науках», роль журнала как посредника между знаниями и обществом «неизмеримо» возрастает. Вместе с тем Полевой понимал, что в России влияние печати на общество было еще не столь велико, как во Франции, в Англии, в Соединенных Штатах, где они «даже составляют отдел силы государственной» («Мы еще молоды для этого»19).
Об особой роли журналов в России позднее напишет и В.Г. Белинский: «Для нашего общества журнал — все, нигде в мире не имеет он такого важного и великого значения, как у нас ... Теперь у нас великую пользу сможет приносить, для настоящего и еще больше, для будущего, кафедра, но журнал большую»20. В 1850-е годы, когда просветительские задачи с новой остротой встанут перед передовой журналистикой, те же суждения выскажет Н.Г. Чернышевский: «В настоящее время обществу нужно заботиться о том, чтобы короче познакомиться с наукою в ее современном положении» . Отсюда и сходство во взглядах на обязанности журналиста у Чернышевского и его предшественников. «Одна из главных задач журналиста, - пишет автор «Очерков», - есть распространение положительных знаний между своими читателями, ознакомление публики с фактами науки. В нашей литературе, где еще так мало дельных книг, да и те находятся в руках самой ничтожной по числу части публики, исполнять эту обязанность журналистам еще необходимее, нежели в других литератуpax» .
Понимание общественной значимости собственного журнала помогало Н. Полевому «с безответным спокойствием» смотреть на «литературные неустройства» - ничтожные придирки, часто «оправленные ложью и даже клеветою».
Мемуарные очерки П.В. Аннен
Мемуарное наследие П.В. Анненкова является той частью отечественной культуры, без которой невозможно современное исследование истории русской литературы, критики и публицистики. Оно теснейшим образом связано как с эпохой 30-40-х, так и с эпохой 50-60-х годов. Поэтому мы не можем обойти его своим вниманием, несмотря на то, что в этом параграфе нам придется коснуться источников, созданных в последние годы жизни критика и, значит, выходящих за хронологические рамки нашего исследования.
Здесь мы учитываем также и то, что мемуарные очерки Анненков писал в разное время. Но собранные издателями воедино, они обнаруживают, как справедливо отмечает В.И. Кулешов, заложенные в них общую мысль и общий тон, а иногда и прямо дополняют друг друга. К тому же над некоторыми из них Анненков работал длительное время, то есть когда одни очерки публиковались, другие уже были в набросках. Так, например, заметки к «Замечательному десятилетию», опубликованному в 1880-м году, были сделаны уже в 1845-м году.
В 1850-1860-е годы Анненков активно выступает со статьями о творчестве писателей, мастерски рисует портреты Гоголя, Белинского, Герцена, Огарева, Грановского, Станкевича, Бакунина, Боткина, Кольцова, Писемского, Тургенева и многих других, достоверно передает духовную жизнь своих современников, людей 1830-1860-х годов. Работу над литературными портретами многих из них Анненков продолжил в своих воспоминаниях. Имея порукой мнения современников и исследователей (В.И. Кулешова, Б.Ф. Егорова и др.) об особом доверии к его мемуарам, было бы любопытно увидеть в них и творческий портрет Н.А. Полевого. Однако мемуарист достаточно сухо передает только очень немногие отзывы о нем Белинского, Гоголя и Герцена. Но и в этом слу чае воспоминания Анненкова представляют для нас интерес. Не являясь источником, дающим исчерпывающего представления об отношении Анненкова к Полевому, они все же позволяют, опосредованно, через анализ суждений других, обоснованно строить предположения по этому вопросу.
В конце 30-х — начале 40-х годов Анненков принадлежал к кругу молодых людей, которые в литературном союзе О.И. Сенковского, Н.И. Греча, Ф.В. Булгарина и Н.А. Полевого видели «как бы олицетворение затаенного презрения к делу образования на Руси, образец хитрой, расчетливой, но ограниченной практической мудрости»1. В этот круг входил и В.Г. Белинский, рассматривающий борьбу с «фальшиво-благонамеренной» петербургской критикой как дело чести всей русской литературы. «Нынешнему времени, - отмечал Анненков в 1880-м году, - трудно и понять ту степень негодования, какую возбуждали органы этой самозваной опеки над литературою в людях, желавших сохранить по крайней мере за этим отделом общественной деятельности некоторый призрак свободы и человеческого достоинства» (С. 142).
В 1857-м году, касаясь вопроса об отношении Белинского к Полевому в очерке «Гоголь в Риме летом 1841 года»2, Анненков не акцентировал внимания на резких оценках критика относительно последнего периода деятельности популярного журналиста. Для этого у мемуариста было несколько причин. Во-первых, по прошествии времени стало очевидно, что жестокие нападки Белинского в конце 30-х - начале 40-х годов на Полевого - это не главное в отношении критика к Полевому. Главное заключалось в том, что и в 1846-м году (год смерти Полевого), как и в начале 1830-х годов, Белинский считал издателя «Московского телеграфа» своим учителем в журнальном деле. В статье- некрологе «Николай Алексеевич Полевой» (1846), став выше прежних разногласий, Белинский, как известно, сумел взглянуть на деятельность Полевого в исторической перспективе и поставил его по силе влияния на русскую литературу в один ряд с Ломоносовым и Карамзиным. Во-вторых, в 1850-е годы и собственное отношение Анненкова к Полевому изменилось: теперь он искренне сожалел о судьбе журналиста, сделавшего в начале своего литературного поприща независимую критику самым важным отделом журнала, а в конце присоединившегося к своим оппонентам, утвердившим «протекцию», а не независимые суждения, «основным критическим мотивом, направлявшим оценку лиц и произведений» (С. 142). В своих очерках Анненков неоднократно упоминает его имя рядом с именами так называемых «великих мужей петербургской журналистики тридцатых годов» (Н.И. Греч, О.И. Сенковский, Ф.В. Булгарин), но каждый раз, уничижительно аттестуя последних, обходит молчанием Полевого.
Вообще, тема «Полевой - Белинский» не имеет у Анненкова самостоятельного значения, ее развитие тесно связано с осмыслением творчества Н.В. Гоголя русской критикой 1830-1840-х годов. В свою очередь приведенные в очерках Анненкова свидетельства о реакциях писателя на критику его произведений представляют определенный интерес в плане выяснения отношения Гоголя к литературной, журнальной и критической деятельности Полевого, точнее, позволяют выстроить материалы на эту тему под определенным углом.
В очерке «Гоголь в Риме летом 1841 года», характеризуя Гоголя как писателя, ненавидящего «идеальничанье» в искусстве, Анненков пишет: «...он угадывал по инстинкту всякое неживое, а придуманное лицо, сознаваясь, что оно возбуждает в нем почти такое же отвращение, как труп или скелет» (С. 77). Воспринимая лишь поэзию, которая «почерпается в созерцании живых, существующих, действительных предметов», Гоголь, по словам Анненкова, никак не мог «приучить себя» ни к «трескучим драмам Кукольника», которые в 1830-е годы хвалились в Петербурге, ни к «сантиментальным романам» Полевого, ко торые тогда хвалились в Москве» (Там же)3.
Существенным дополнением к настоящему месту воспоминаний является описание реакции Гоголя на статью Белинского «О русской повести и повестях г. Гоголя», содержащееся в очерке «Замечательное десятилетие» (1880). Гоголь, отмечает Анненков, никак не мог понять того, чем восхищается Белинский в повестях Полевого, после того, как в произведениях самого Гоголя критик услышал «чувство глубокой грусти, глубокого соболезнования к русской жизни и ее порядкам» (С. 175)4.
Неудовлетворительной прозу Полевого считал и Анненков, в своих программных статьях 1855-1856 годов активно с эстетических позиций защищавший реалистический принцип в искусстве5. Однако он видел и причины, по которым Белинский периода «Телескопа» достаточно высоко оценивал художественную практику издателя одного из лучших журналов 1830-х годов. Благожелательную оценку критиком произведений Полевого Анненков в очерке «Гоголь в Риме летом 1841 года» объясняет «участием романтизма», то есть заслугами Полевого в утверждении нового литературного направления, а также тем, что в пору положительных своих отзывов об «Уголино» (1838)6, Белинский еще высоко ценил знаменитого журналиста и «глубоко соболезновал о насильственном прекращении» его деятельности по изданию «Телеграфа». «...Все это, -заключает Анненков, - влияло на его суждение и о беллетристической карьере Полевого» (С. 175).
Одним из моментов, связующих мемуарные очерки Анненкова «Гоголь в Риме летом 1841 года» и «Замечательное десятилетие», является проблема духовного кризиса Н.В. Гоголя. Ю.В. Манн, говоря о концептуальности первого очерка, именно эту проблему назвал «осью» анненковской концепции изображения Гоголя. Выбор концепции мемуаристом исследователь связал с состоянием «гоголевского вопроса» в 1850-е годы7.
