Содержание к диссертации
Введение
Глава I. «Философия права» Достоевского 16
1. Философские истоки правовых представлений Достоевского 16
2. Достоевский и современная ему теория права 56
3. Достоевский о праве как социальном явлении 73
4. Природа преступления в толковании Достоевского 80
Глава II. Право и художественная реальность 99
1. Реальность права в «Записках из Мертвого дома» 99
2. Реальность права в «Преступлении и наказании» 117
3. «Преступление и наказание» и детективный жанр 145
4. Правовые понятия в произведениях Достоевского 165
Заключение 176
Список литературы., 1
- Достоевский и современная ему теория права
- Природа преступления в толковании Достоевского
- Реальность права в «Преступлении и наказании»
- Правовые понятия в произведениях Достоевского
Достоевский и современная ему теория права
Достоевский проводит водораздел между русским народом и европейцами по нравственному критерию, положив в основу последнего внутреннюю убежденность в своей правоте. «Я как-то слепо убежден, что нет такого подлеца и мерзавца в русском народе, который бы не знал, что он подл и мерзок, тогда как у других бывает так, что делает мерзость, да еще сам себя за нее похваливает, в принцип свою мерзость возводит, утверждает, что в ней-то и заключается ... свет цивилизации, и несчастный кончает тем, что верит тому искренне, слепо и даже честно» (22, 43).
В полемике с А.Д. Градовским по поводу своей Пушкинской речи Достоевский утверждал: «Но пусть, все-таки пусть в нашем народе зверство и грех, но вот что в нем есть неоспоримо: это именно то, что он, в своем целом, по крайней мере (и не в идеале только, а в самой заправской действительности), никогда не принимает, не примет и не захочет принять своего греха за правду! Он согрешит, но всегда скажет, рано ли, поздно ли: "Я сделал неправду". Если согрешивший не скажет, то другой за него скажет, и правда будет восполнена ... Народ грешит и пакостится ежедневно, но в лучшие минуты, во Христовы минуты, он никогда в правде не ошибется .. . А идеал народа - Христос» (26, 152-153). Сходную мысль развивал в свое время и славянофил И.В. Киреевский: «Западный, говоря вообще, почти всегда доволен своим нравственным состоянием; почти каждый из европейцев всегда готов, с гордостью ударяя себя по сердцу, говорить себе и другим, что совесть его вполне спокойна, что он совершенно чист перед Богом и людьми, что он одного только просит у Бога, чтобы другие люди все были на него похожи. Если же случится, что самые наружные действия его придут в противоречия с общепринятыми понятиями о нравственности, он выдумает себе особую, оригинальную систему нравственности, вследствие которой его совесть опять успокаивается. Русский человек, напротив того, всегда живо чувствует свои недостатки и, чем выше восходит по лестнице нравственного развития, тем менее бывает доволен собою. При уклонениях от истинного пути он не ищет обмануть себя каким-нибудь хитрым рассуждением, придавая наружный вид правильности своему внутреннему заблуждению; но даже в самые страстные минуты увлечения всегда готов сознать его нравственную незаконность»47.
Достоевский отмечает, что в современном ему обществе прослеживается влияние Европы, что происходит размывание нравственных критериев у народа, и «эта черта есть самая болезненная и грустная черта нашего теперешнего времени. В возможности считать себя, и даже иногда почти в самом деле быть, немерзавцем, делая явную и бесспорную мерзость, - вот в чем наша современная беда» (24, 199). Виной тому писатель видит как раз влияние Европы, «культуры», безосновательных, слепых заимствований, неоправданного переноса европейских идеалов на российскую почву, в том числе и погоню за материальными благами: в статье «По поводу новой драмы (драма г-на Кишенского "Пить до дна - не видать добра")» мы находим следующие строки: «Все "ослабели"; ожирели сердца; всем хочется сладенького, материальной выгоды. Все рабы уже по существу своему и даже представить не могут себе, как это можно решить для правды, а не для собственной выгоды» (21, 100-101). Писатель отмечает картину общего падения нравов в России: «Русский человек в эти последние десятилетия страшно поддался разврату стяжания, цинизма, материализма» (23, 28) и определяет его причину: «Мешок у страшного большинства несомненно считается теперь за все лучшее ... Силу мешка понимали все у нас и прежде, но никогда еще доселе не считали мешок за высшее, что есть на земле» (23, 159). Достоевский не был одинок в своих взглядах на западную цивилизацию: «Все единодушны: Европа преуспела в собирании земных сокровищ, но это ввергло ее в жалкое состояние бессмысленного бытия»48.
Не идеализируя российскую действительность, Достоевский полагает, что {{Народ развратен-, но дело в том, что он свое злое не считает за хорошее, а мы свою дрянь, заведшуюся в сердцах и уме нашем, считаем за культурную прелесть» (24, 198). Преподобный Иустин (Попович) отмечает, что «Достоевский никогда не идеализировал русский народ, и еще менее поклонялся ему как идолу .. . Он не преувеличивал его положительные стороны, умаляя отрицательные, но их правильно различал и отделял одни от других»49.
Достоевский высоко оценивает русскую литературу, и не в последнюю очередь потому, что отдает должное ее самобытности, отвергает идею о ее вторичности, о влиянии на нее Запада: «Теперь литература есть одно из главнейших проявлений русской сознательной жизни. К нам почти все прививалось извне ... начиная с науки до самых обыденных жизненных форм; литература же досталась нам собственным трудом, выжилась собственной жизнью нашей ... Оттого-то мы и надеемся на нее» (19, 150). Надежды на русскую литературу предполагают, как минимум, отсутствие надежд на литературу западную. Возможное обоснование этому мы можем найти у Ф.И. Буслаева: «История неопровержимо доказывает, как излишнее развитие западного искусства повредило его религиозному направлению ... Все, что было сделано западным искусством с половины XVI в., может иметь неоспоримые достоинства во всех других отношениях, кроме религиозного»50. Необходимо оговориться, что Ф.И. Буслаев речь ведет о живописи, а не о литературе, но очевидно, что употребление слова искусство предполагает более широкое толкование и, соответственно, не ограничивается рамками только иконописи.
Является общепризнанным, что Достоевский имел ярко выраженные религиозные убеждения, и потому неудивительно, что он не принимал западную литературу, лишенную христианского начала. Писатель признает за Западом «неоспоримые достоинства» не только в области искусства, но и в других сферах, не признавая, впрочем, за этим большой значимости для русского народа. Отдавая должное экономическому и научному развитию Европы, Достоевский не призывает все слепо заимствовать и копировать, уповая на естественное развитие России: «Если у нас есть литературные произведения такой силы мысли и исполнения, то почему у нас не может быть впоследствии и своей науки, и своих решений экономических и социальных» (25, 202).
Природа преступления в толковании Достоевского
А.Ф. Кони таким образом охарактеризовал роман «Преступление и наказание»: «В нем затронуты все или почти все вопросы уголовного исследования. И как вдумчиво и всесторонне затронуты! Вы имеете в нем полную картину внутреннего развития преступления, сложного по замыслу, страшного по выполнению, - от самого зарождения мысли о нем до пролития крови ... картина написана незабываемыми чертами, и с самым широким взглядом на предстоящую задачу»50.
В романе «Преступление и наказание», как и в «Записках из Мертвого дома», достаточно ярко выражено недоверие к официальной законности. Действие романа происходит летом 1865 г. Судебная реформа уже объявлена (1864), но новые судебные уставы еще не введены. Только два судебных округа: Петербургский и Московский т- образованы к концу 1865 г. и в 1866 г. «Вот что-то новое суды скажут, - говорит Порфирий Петрович. - Ох, дал бы бог» (6, 348). Он же отмечает и формальные изменения правовых структур: «Вон реформа идет, и мы хоть в названии-то будем переименованы...» (6, 258).
Во время, предшествующее романному, начинают разрабатываться такие стороны права, которые приходят в противоречие с прежними положениями. Характерной для взглядов передовой интеллигенции того времени была статья студента А.Ф. Кони, опубликованная в 8 и 9 номерах «Московских университетских известий» за 1866 г. Новый для тогдашней юридической науки вопрос о необходимой обороне рассматривался в статье так широко, что включал в себя обоснование права народа на революцию «как от 18 ветную реакцию на незаконные действия правительства»51. Как мы уже отмечали, у Достоевского встречаются сходные мысли («Если власть изменит православию, то народ выберет другую»; 21, 266), но причина конфликта народа с властью в этих высказываниях не идентична.
Разработка нравственных начал в судебном процессе была реакцией на формализм, царивший в дореформенном суде как следствие закона возмездия. «Под справедливостью ... разумеется не одно лишь возмездие. "Gui nest gue juste est cruel," - справедливо говорят французы» . В этом отношении можно говорить о появлении в судопроизводстве такого понятия, как общественная совесть, о реализации ее в лице института присяжных заседателей, о высшем ее положении над законоуложением. Необходимо отметить, что Достоевский над этими институтами ставил монарха, полагая, что нрав-сгвенная сила самодержавной власти явится своего рода гарантом от судебных ошибок в суде присяжных.
Представление о личной ответственности за преступление дополнилось взглядом на детерминированность преступлений условиями внешней среды, рядом обстоятельств, не зависящих от воли человека. Такой подход к причинной обусловленности преступления опровергал суть теории Ч. Ломброзо о прямой зависимости преступления от психофизиологической организации человека. Суд над личностью получил основание для того, чтобы стать судом над обществом. Это веяние времени отчетливо прослеживается на страницах «Преступления и наказания».
«Сюжет "Преступления и наказания" прост: история замысла, исполнения и раскрытия убийства»53. В сюжетных коллизиях романа нашла свое отражение реальность дореформенного судопроизводства. После убийства старухи-процентщицы полиция задерживает Коха и Пестрякова: «Дверь была заперта, а пришли с дворником - отперта: ну, значит, Кох да Пестряков и убили! Вот ведь их логика» (6, 105). Этот образчик сыскной логики основан на существовавшей тогда теории судебных доказательств, отдававшей предпочтение явным уликам. «Современная уголовная практика выдвигает на первый план улику, т.е. безразличный сам по себе факт, имеющий значение только по отношению к нему заподозренного в преступлении человека»54.
В первой главе мы рассматривали взгляды Достоевского на понятие «правда». Д. Брещинский приводит это понятие при анализе «Преступления и наказания»: «Раскольников вступает в конфликт сразу с двумя правдами -божьей и человеческой. Религиозное начало представлено в романе Соней Мармеладовой, правовое начало ... Порфирием Петровичем»55. Отметим кстати, что сам главный герой романа относится к понятию «правда» без особого трепета: «Встану, да и брякну всем в рожу всю правду; и увидите, как я вас презираю» (6, 195).
В одном из монологов Порфирия Петровича отражено юридическое мировоззрение того времени: «Тоже наклепал один на себя убийство-с, да еще как наклепал-то: целую галлюсинацию подвел, факты представил, обстоятельства рассказал, спутал, сбил всех и каждого, а чего? Сам он совершенно неумышленно, отчасти, причиной убийства был, но только отчасти, и как узнал про то, что он убийцам дал повод, затосковал, задурманился, стало ему представляться, повихнулся совсем, да и уверил сам себя, что он-то и есть убийца! Да правительствующий сенат, наконец, дело-то разобрал, и несчастный был оправдан и под призрение отдан. Спасибо правительствующему сенату!» (6, 266). В этом монологе отражена роль Сената как высшей судебной инстанции. Очевидно, что дело об убийстве, пройдя первичные судебные инстанции, где упомянутый «несчастный» был признан виновным, по не указанной Порфирием Петровичем причине (кассационная жалоба или надзорные действия) перешло в юрисдикцию Сената. Можно с достаточной степенью уверенности предполагать, что «несчастный» явно не был простолюдином: у последнего было мало шансов оказаться предметом внимания Сената; скорее всего он был горожанином: в тексте нет намека на то, чтобы Порфирий Петрович интересовался деревенскими реалиями. Впрочем, данное дело могло дойти до Порфирия Петровича вследствие широкого резонанса: не каждый день Сенат отменяет решения судов первичной инстанции, тем более при условии, что подсудимый не должен привлекаться к суду из-за своего психического заболевания («и под призрение отдан»). Вместе с тем в монологе Порфирия Петровича упомянута проблема, не разрешенная окончательно и в современной юриспруденции, отечественной и мировой: степень ответственности индивида, давшего начальный импульс, пусть и неумышленно, к совершению преступления. С одной стороны, преступного умысла у него не было; с другой - без него не было бы преступления. И здесь можно вспомнить историю возникновения замысла «дела» Раскольникова и поставить вопрос о степени сопричастности к его преступлению студента и офицера, беседующих о никчемности будущей жертвы главного героя.
Реальность права в «Преступлении и наказании»
Еще более резкое высказывание мы встретим у Н.А. Бердяева: «Фабулы романов Достоевского неправдоподобны, лица нереальны, столкновения всех действующих лиц в одном месте и в одно время всегда невозможная натяжка ... все герои говорят одним языком ... некоторые места напоминают уголовные романы невысокого качества ... В этих романах нет изображения быта»10. В данной цитате обращает на себя внимание прежде всего упоминание об уголовных романах: Бердяев не ставит знак равенства между ними и произведениями Достоевского, упоминая лишь фрагментарное сходство. Помимо этого, неправдоподобность, упомянутая Бердяевым, явно выводит романы Достоевского за пределы детективного жанра: неправдоподобный детектив - нонсенс.
Отмечает одинаковость языка персонажей Достоевского и А.В. Луначарский: «Достоевский не заботится о внешней красоте своих произведений. 8 них фраза до крайности и нарочито безыскусственна. Большинство главных действующих лиц говорит одинаковым языком ... Его роман зачастую принимает самые причудливые формы»11. Впрочем, было бы несправедливо не упомянуть другую точку зрения, принадлежащую французу Ж. Флери: «Его лица (персонажи Достоевского - В.Ж.) нарисованы строго и дышат ре альностью»12. Профессор Московского университета Ф.М. Дмитриев, историк русского права и современник Достоевского, отмечает у последнего «много наблюдательности и остроты в анализе, но синтетическая сторона его произ ведений туманна, неясна и не выдерживает строгой критики»13. К. Мочульский разводит и в чем-то противопоставляет понятия реальность и реалистичность в произведениях Достоевского: «Новая действительность, творимая гениальным художником, реальна, потому что вскрывает самую сущность бытия, но не реалистична потому что нашей действительности не воспроизводит»14.
Можно согласиться с точкой зрения СВ. Белова: «Жилища героев Достоевского не имеют самостоятельного существования - они лишь одна из функций сознания героев»15. Но тогда надо согласиться и с ничтожной ролью детали в данном романе.
Еще один факт указывает СВ. Белов: в сцене на бульваре упоминается господин, который, по словам Раскольникова, «будто папироску свертывает» (6, 41). Намек просчитывается: 4 июля 1865 г. последовало разрешение курить на петербургских улицах - раньше это считалось административным (полицейским) нарушением и преследовалось полицией. Изображение господина, развлекающегося папироской на виду у городового - деталь злободневная (Достоевский отмечает, что в «Преступлении и наказании» «действие современное, в нынешнем году»), но вряд ли что добавляющая сюжету. Деталь может привлечь внимание, но цель ее туманна.
Другой эпизод: Раскольников «знал, сколько шагов от ворот его дома: ровно семьсот тридцать» (6, 7). Но эта информация, на которой фиксирует внимание автор и, соответственно, читатель, остается невостребованной: дальше нет упоминания об этих шагах. Можно предположить, что автор сознательно обращает внимание читателя на такие на первый взгляд заметные факты, на противоречия с тем, чтобы сам читатель научился отделять суть от кажимости, зерно от плевел, антураж от главного. Но существует и другая версия: «Герой Достоевского не объектный образ, а полновесное слово, чистый голос; мы его не видим, мы его слышим; все же, что мы видим и знаем помимо его слов, не существенно и поглощается словом, как его материал, или остается вне его, как стимулирующий и провоцирующий фактор»16. Сходный тезис выдвигается М. Горьким: «Вообще, читая книги Достоевского, читатель может корректировать мысли его героев, отчего они значительно выигрывают в красоте, глубине и человечности»17.
Факт, деталь, особое внимание к ней являют собой суть детектива; Достоевский же словами Разумихина: «"У нас есть, дескать, факты!" Да ведь факты не все; по крайней мере, половина дела в том, как с фактами обращаться умеешь!» - практически отметает их роль. Реальность факта становится неосязаемой, расплывчатой, теряет присущую детективу основательность. «Достоевский - это не художник-реалист, а экспериментатор ... Все художество Достоевского есть лишь метод антропологических изысканий и открытий .. . То, что пишет Достоевский, - и не романы, и не трагедии, и никакая форма художественного творчества ... К этому художеству нельзя подходить с обычными критериями и требованиями. Нет ничего легче, как открыть в романах Достоевского художественные недостатки ... слишком многое притянуто для целей антропологического эксперимента ... В этих романах ... нет объективного изображения человеческой и природной жизни ... У Достоевского нельзя найти ... реальных людей в плоти и крови»
Правовые понятия в произведениях Достоевского
Если вернуться к коллизиям романа «Преступление и наказание», то мы увидим, что «Раскольников не боится наказания. Его не наказание пугает, но сознание, что никто не может снять с него вины, даже применив к нему суровую меру наказания ... На каторге он думает: "Ну чем мой поступок кажется им так безобразен?.. Тем, что он - злодеяние? Что значит слово злодеяние? Совесть моя спокойна. Конечно, сделано уголовное преступление, конечно, нарушена буква закона и пролита кровь, ну и возьмите за букву закона мою голову... и довольно!" Раскольников хитрит. Совесть у него не так уж спокойна. Иначе он не пошел бы с повинной к Порфирию Петровичу. Преступление перемалывает Раскольникова. Он готов поплатиться собственной головой за это. Но, оказывается, даже этого мало. Чтобы искупить вину, от него требуется что-то другое. И он не знает - что именно»10. Итак, преступник несет наказание, он не протестует против «буквы закона», но не может ничего поделать с протестом своей совести, его душа не спокойна, и он пока не видит возможности ее успокоить. «Достоевский был абсолютно уверен, что только полное освобождение человека от греха может принести покой человеческой душе»11. При абстрагировании данных идей следует, что «нормы права и нормы нравственности в сознании русского народа недостаточно дифференцированы и живут в слитном состоянии»12. Подобная недостаточная дифференциация является причиной неумолкающего голоса совести Раскольникова, причиной противостояния «буквы закона» и нравственности. Есть ли выход из этого противостояния? Можно ли его избежать вообще? Н. Зернов полагает, что Достоевский видел выход из данной ситуации: «Достоевский предвидел время, когда государство раствориться в христианском братстве, когда свободное подчинение Божественной власти сменит былые страх и принуждение»13.
Впрочем, нужно отметить и такой подмеченный исследователями парадокс во взглядах классика: «У Достоевского греховность и набожность всегда рядом - его человек тем чаще вспоминает о боге, чем больше зла делает людям. Как будто к злу его только потому тянет, что зло побуждает думу о боге, о правде и справедливости»14. «По убеждению Достоевского - мы все преступники ... Всякий преступник, по Достоевскому, исправим»15.
Достоевский, как уже упоминалось ранее, идет к мысли о всеобщем слиянии, о соборности: «Бог есть идея человечества собирательного, массы, всех. Когда человек живет массами (в первобытных патриархальных обществах) - то человек живет непосредственно. Затем наступает время переходное, т.е. дальнейшее развитие, т.е. цивилизация. В этом дальнейшем развитии наступает феномен, новый факт, которого никому не миновать, это развитие личного сознания и отрицание непосредственных идей и законов (авторитарных, патриархальных, законов масс). Человек, как личность, всегда в этом состоянии своего общегенетического роста - становится во враждебное, отрицательное отношение к авторитетному закону масс и всех. Терял всегда веру и в бога ... Это состояние, то есть распадение масс на личности, иначе цивилизация, есть состояние болезненное. Потеря живой идеи о боге тому свидетельствует. Второе свидетельство, что это есть болезнь, есть то, что человек в этом состоянии чувствует себя плохо. Тоскует, теряет источник новой жизни, не знает непосредственных ощущений и все сознает»16. И еще один вывод делает Достоевский: «Сущность религиозного чувства ни под какие рассуждения, ни под какие проступки и преступления не подходит» (9,184). Для Достоевского одна из главных трагедий - это антагонизм личности и общества. Что будет, если личность противопоставит себя обществу и будет утверждать себя только для себя? Раскольников противопоставляет себя обществу, т.е., по Достоевскому, народу, когда пробует, может ли убить другое существо, чтобы утвердить себя как личность. «В тот самый момент, когда человек провозглашает вседозволенность, он становится беспомощной жертвой своих же страстей, страхов и сомнений»17. Очевидно, что провозглашать вседозволенность может не простой крестьянин, представитель народа, а интеллигент, человек иной социальной среды. «В современном ему интеллигентном человеке Достоевский видел борьбу двух начал - братского (родового) и личного (индивидуалистического) ... Пытаясь "найти в человеке человека", - он искал под внешним, поверхностным внутреннее братское начало» . Это отчетливо видно в том же «Преступлении и наказании»: «На протяжении всего романа в Раскольникове борются две нравственные ориентации: буржуазно-индивидуалистическая и патриархально-родовая. Первая выражена в сознании героя, сконцентрирована в его идее, вторая - загнана в подсознание»19. Весьма показательно, что главный оппонент Раскольникова Порфирий Петрович «сознательно встал на родовую точку зрения»20.
Иными словами, Достоевский видит в противоборстве Порфирия Петровича и Родиона Раскольникова не частный случай раскрытия деликта правоохранительными органами, не повод пощекотать читателю нервы лихо закрученным детективным сюжетом - в произведении ставятся вопросы, выходящие далеко за рамки детектива и криминологического исследования, вопросы, затрагивающие саму основу существования общества, поднимается проблема отграничения индивида от общества: где границы между частными и общественными интересами, что первично, чьи интересы должны быть признаны доминирующими в рамках земного существования. Наряду с постановкой этих глобальных вопросов Достоевский демонстрирует Е своих романах достаточно высокую юридическую подготовку, акцентируя детали сюжета и затрагивая те моменты, которые позволили его современникам - практикующим юристам - высоко оценить фактический материал его произведений и даже рекомендовать их для обучения юридическим специальностям.
