Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Понятие танатологических мотивов И
1.1. Танатология и художественная литература: к постановке проблемы 11
1.1.1. Танатология: рождение термина 11
1.1.2. Изучение танатологических проблем в литературоведении 18
1.2. Мотив в художественном тексте 29
1.2.1. Художественный текст 29
1.2.2. Мотив в системе традиционных понятий 34
1.2.3. Мотив и функция 36
1.2.4. Классификация мотивов 42
1.2.5. Сюжет, фабула, композиция 42
Глава 2. Танатология и андрееведение 45
2.1. Основные проблемы андрееведения 45
2.2. Изучение танатологических мотивов в андрееведении 57
Глава 3. Семантика смерти в прозе Андреева 74
3.1. Презумпции 74
3.2. Мотив «естественной» смерти в прозе Андреева 77
3.2.1. Личный опыт писателя 77
3.2.2. Мотив смерти в дневниках 1890-х годов 81
3.2.3. Рассказы об «опредмеченном» смысле жизни 85
3.2.4. Смерть как процесс 102
3.2.5. Рассказы о воскресении 111
3.3. Мотив убийства в прозе J1. Андреева 123
3.3.1. Специфика мотива убийства 123
3.3.2. Рассказы об убийцах 124
3.3.3. Рассказы о жертвах 131
3.3.4. Рассказы о военных действиях 151
3.4. Мотив самоубийства в прозе J1.H. Андреева 160
3.4.1. Специфика мотива самоубийства 160
3.4.2. Мотив самоубийства в дневниках 1890-х годов 165
3.4.3. Рассказы о несовершенных самоубийствах 168
3.4.4. «Рассказ о Сергее Петровиче» 171
3.4.5. Рассказы о самоубийстве и познании 176
3.4.6. Рассказы о самоубийстве родителей 181
Заключение 186
Список источников и литературы 191
- Изучение танатологических проблем в литературоведении
- Основные проблемы андрееведения
- Мотив смерти в дневниках 1890-х годов
- Рассказы о военных действиях
Введение к работе
Настоящая работа находится на стыке двух исследовательских тем, за последние годы получивших в российском гуманитарном знании статус актуальных. Первая из них находится в области литературоведения, шире - в области дисциплин, изучающих художественный текст (семиотика, киноведение, искусствоведение, структурализм). Это теория мотива, имеющая глубокую традицию (А. Веселовский, В, Пропп) и получившая сегодня новый толчок к развитию (В. Тюпа, Н. Тамарченко): «Проблема мотива является одной из чрезвычайно значимых в современном литературоведении, так как подобный подход дает возможность по-новому интерпретировать художественный текст, рассматривая его как элемент системы текстов конкретного автора, литературно-художественного направления или литературной эпохи. Если рассматривать тексты отдельного писателя как единый метатекст, порожденный определенной индивидуальностью, то при этом в нем естественно обнаруживаются устойчивые мотивы, иллюстрирующие авторскую модель бытия» [188; 7],
Второй исследовательский вектор, ставший отправной точкой для данной работы, - танатология как учение о смерти. Во второй половине XX века это учение, будучи изначально областью естествознания, распространилось на гуманитарные науки (Ф, Арьес, В, Янкслевич), а отношение к смерти стало рассматриваться как важная антропологическая или, как бы мы сегодня сказали, культурологическая проблема. Так, например, Ф. Арьес, выделяя в истории человечества различные концепции смерти, по сути, видит в них этапы истории части культуры, во многом определяющей качество культуры в целом.
В Россию танатология как область гуманитарного знания пришла в 90-е годы вместе с переводами западных авторов (переводы Ф. Арьеса, С. Грофа, Ф. Хуземана, В. Янкелевича), обзорно-популяризаторскими и оригинальными текстами российских танатологов (П. Гуревич, А- Демичев,
А. Лаврин, С, Рязанцев). В это же время проводились специальные исследования, касающиеся функционирования танатологических элементов в литературе (Ю. Лотман, А. Аствацатуров, Г\ Косяков), имеющие свою, правда, не столь глубокую традицию (П. Еицилли, М. Бахтин). Анализ этих исследований показывает, что данная проблема изучалась с разных точек зрения. В основном создавались статьи историко-литературного характера, рассматривающие семантическое наполнение мотива смерти (П. Бицилли, Т. Розанова, Н. Романенкова, М- Шабурова, Г. Постнов). Использовались интуитивистский (В. Топоров, И. Берман), нарратологический (М Бахтин) и структурный (Ю. Лотман, С. Гринева) методы.
В нашей работе сближение указанных исследовательских векторов (теория мотива и танатология) обусловил анализ актуального материала — творчества Леонида Николаевича Андреева. Этот писатель принадлежит к числу авторов, составивших целый пласт «возвращенной литературы», которая с 1990-х годов привлекает особо пристальное внимание исследователей. Среди вновь открытых тем выделяется интерес ряда писателей начала XX века к смерти: это и «смерторадостпый» «поэт смерти» Ф. Сологуб, и М, Арцыбашев с его романом «У последней черты», и «бесконечно» боящийся смерти автор «Освобождения Толстого» И. Бунин, и «верный рыцарь смерти» Л. Андреев. Каковы причины подобных танатологических настроений?
Эпоха рубежа XIX-XX веков сегодня представляется как время перемен. Сын Леонида Николаевича Андреева Вадим так впоследствии писал об этом периоде; «В первые годы двадцатого века было ощущение того, что некая историческая эпоха кончается, «что в этом мире мещанства, чиновничьего засилья и социальной несправедливости больше жить невозможно», что придет нечто новое и, конечно, светлое и замечательное, что уж очень темна была жизнь вокруг, — было повсеместным. Представлялось, что за гибелью непременно наступит великолепное возрождение. Все свято верили в чеховские алмазы, не соглашаясь, однако, с
тем, что их увидят только через двести лет: срок казался непомерно большим» [133; 278-279]- Гибель старого и нарождение нового в России было неизбежно, и в наше время те трансформации уже воспринимаются не с точки зрения подготовки революции 1917 года, а как самостоятельное движение, затрагивающее в первую очередь мировоззренческие основы общества.
В. Мескин характерной чертой эпохи XIX-XX веков называет «разрушение»: «характерной особенностью наступившего века стало разрушение многих представлений о материальных и идеальных сущностях мира, о возможных связях между ними. Разрушение представляется следствием какого-то скрытого метазакона XX столетия, который повлиял и на жизнь, и на искусство». В качестве примеров таких деструктивных явлений литературовед приводит «разрушение атома и условной картины мира, разрушение исходных понятий о времени, о пространстве, об абсолютных началах в идеалистических и материалистических концепциях, разрушение устойчивых поведенческих норм, разрушение многих бытовавших мифов индивидуального и общественного сознания; соответственно, в художественном творчестве - разрушение классического образа и классической эстетики, привычного облика человека и границы в условной иерархической пирамиде, отделяющей мир феноменальный от ноуменального, разрушение диалогических отношений в искусстве и сложившихся представлений о его предназначении, разрушение или, по крайней мере, ослабление генетических связей между художниками-классиками и художниками нового поколения, разрушение объединений внутри этого нового поколения, разрушение цельности в творчестве отдельно взятых мастеров» [198; б]. Добавим к этому перечню разрушение веры в Бога, составлявшую идеологическую основу предшествующих эпох. Такое обилие деструктивных тенденций не могло не породить внимание к феноменам, которые традиционно воспринимаются как уничтожающие
феномены. Прежде всего мы имеем в виду смерть, или Танатос как совокупность деструктивных тенденций.
Следовательно, актуальность данной работы обусловлена следующими факторами: изысканиями в области андрееведепия, раздела литературоведения, имеющего сложную историю и потому далеко не исчерпавшего свой исследовательский потенциал; а также изысканиями в области популярной теории мотива и современной танатологии.
Безусловно, на танатологические мотивы в творчестве Леонида Николаевича уже обращали внимание К. Арабажин, М. Волошин, Т. Ганжулевич, В. Львов-Рогачевский, Н. Михайловский, П. ПильскиЙ, Н. Урусов, В. Фриче (прижизненная критика); М; Горький, Б, Зайцев, А. Каун, Г- Кинг (1920-30-е годы); В, Беззубое, Л. Иезуитова, С- Ильев, В. Келдыш (советское время); Л, Колобаева, В, Мескин, Н. Осипова (1990-е годы). Однако изучение всего корпуса прозаических текстов Андреева под таким углом производится впервые. Кроме того, в работе использованы материалы неизданных дневников, проливающие свет на отношение Леонида Николаевича к смерти с начала 1890-х годов, то есть до появления его первых художественных произведений. Как нам кажется, тематический принцип изучения литературы, положенный в основу работы, чрезвычайно продуктивен и позволяет пролить свет на многие мировоззренческие аспекты андреевского творчества, которые прежде не находились в сфере исследовательского внимания. Дще одно, даже главное достоинство этого принципа - способность представить сложное, зачастую противоречивое наследие писателя как целостное явление, В описанных качествах диссертации (новые материалы, принцип изучения, целостность) и заключается ее научная новизна.
Объектом настоящего исследования является проза Леонида Николаевича Андреева; архивные материалы из Русского архива в Лидсе (Великобритания) и из Орловского государственного литературного музея И.С- Тургенева. В процессе работы над диссертацией использовались тексты
JLH. Андреева из собрания сочинений в шести томах (М.: Художественная литература, 1990-1996). Изучение истории создания и установление даты написания произведений не входили в задачи работы- Однако когда эти данные способствовали определению значения мотивов, они принимались во внимание и брались из комментариев к указанному собранию сочинений и других источников. Кроме того, данная диссертация не преследовала
^' текстологические цели, поэтому архивные материалы были обработаны в
соответствии с современной орфографией, когда эта обработка не препятствовала передаче смысла.
Предметом данной диссертации стали танатологические мотивы в прозе писателя. Цель работы - описать восприятие феномена смерти, отраженное в произведениях Андреева. В связи с целью работы предполагается решение следующих задач:
Щ' - показать историю танатологии как области гуманитарного знания;
проанализировать риторику танатологического метанарратива в литературоведении XX века;
описать теорию мотива как минимального содержательно-структурного элемента;
рассмотреть историческое развитие и современное состояние андрееведения;
выявить, какова степень изученности танатологической проблематики в андрееведении;
классифицировать танатологические мотивы в прозе Андреева;
установить окололитературные факты, повлиявшие на интерес писателя к танатологическим проблемам;
на материале дневников 1890-х годов показать истоки внимания Леонида Николаевича к изображению смерти;
выявить семантику мотивов «естественной» смерти, самоубийства и убийства в прозе Андреева;
определить функции танатологических мотивов (приложение).
Основным методом исследования в данной диссертации является историко-литературный метод. Вместе с тем установление интертекстуальных связей, дающих представление о тех традициях, в которые вписывалась и вписывается изображение смерти у Андреева, побуждает нас использовать сравнительный метод. Внимание к субъектной организации взгляда на факт кончины («извне», «изнутри») заставляет обращаться к нарратологии, В приложении, посвященном изучению участия танатологических мотивов в организации структуры текста, мы неизбежно сталкиваемся со структурным методом.
Теоретическая значимость работы заключается в том, что она способствует уточнению представлений об особенностях поэтики Л.Н. Андреева. Основные положения диссертации могут быть использованы при дальнейшем исследовании художественного мира этого автора, особенностей семантики и функционирования в его текстах других мотивов, а также при исследовании танатологических мотивов в произведениях других писателей.
Практическое значение работы состоит в том, что его основные положения и выводы могут быть использованы в общем курсе истории русской литературы XX века, в спецкурсах и семинарах по творчеству Л.Н. Андреева, по проблеме танатологических мотивов в мировой литературе, по историко-литературным и структурным исследованиям в литературоведении вообще.
Положения работы были апробированы на межвузовской конференции молодых ученых (Череповец, 2000), международной научной конференции, посвященной 130-летию со дня рождения Л.Н. Андреева (Орел, 2001); V-x Поспеловских чтениях «Сравнительное изучение литератур: теоретические аспекты» (Москва, МГУ, 2001); международной научной конференции молодых филологов (Эстония, Таллинн, 2002); международной научной конференции молодых филологов (Эстония, Тарту, 2002); международной научной конференции «Мир романтизма» (Х-е Гуляевские чтения, Тверь, 2002); конференции молодых ученых «Науки о культуре - шаг в XXI век»
(Москва, РАН - Российский институт культурологии, 2002). По теме диссертации опубликованы пять статей, еще три находятся в печати.
Построение работы направлено на последовательное решение поставленных задач и поэтапное достижение цели работы.
Первая глава «Понятие танатологических мотивов» состоит из двух разделов. В первом разделе «Танатология и литература: к постановке проблемы» описывается происхождение термина «танатология», устанавливается его статус («учение»), приводятся возможные значения («учение о смерти», «общекультурный опыт описания смерти», «литературный опыт описания смерти»). Затем анализируется ряд статей по проблеме «Танатология и литература», выявляются принципы их построения, методология исследования. Во втором разделе «Мотив в художественном тексте» дается определение таким понятиям, как «текст», «художественный текст», «сюжет», «мотив»; показывается соотношение указанных понятий с другими традиционными терминами («фабула», «композиция», «тема», «идея»> «проблема» и др.); излагается теория мотива в его широком и узком понимании (мотив как любой повторяющийся объект и мотив как минимальный содержательно-структурный элемент); приводится классификация мотивов (лейтмотив, динамические и статические мотивы).
Вторая глава «Танатология и андрееведепие» посвящена истории вопроса и также состоит из двух разделов. В первом разделе «Основные проблемы андрееведения» дается обзор и классификация андреевианы вообще, намечаются основные векторы современных исследований в этой области. Второй раздел «Изучение танатологических мотивов в андрсеведении» описывает достижения исследователей Л.Н. Андреева в области темы смерти и сопутствующих ей мотивов.
Третья глава «Семантика смерти в прозе Л.Н. Андреева» включает в себя четыре раздела. Практический разбор текстов писателя предваряет раздел «Презумпции», в которой определяются установки анализа, дается классификация танатологических мотивов. Второй раздел «Мотив
«естественной» смерти в прозе ЛЛ1- Андреева» посвящен описанию личного опыта писателя, наблюдавшего чужую смерть от болезни или несчастного случая. Здесь рассматривается теоретическая составляющая мотива смерти, отраженная в дневниках 1890-х годов, рассказы об «опредмеченном» смысле жизни, о смерти как процессе, о воскресении. В третьем разделе «Мотив убийства в прозе Л.Н. Андреева» дается характеристика мотива убийства, выявляется его семантика в рассказах об убийцах, жертвах и военных действиях. Наконец, четвертый раздел «Мотив самоубийства в прозе Л.II. Андреева» повествует о специфике мотива самоубийства, а также о его значении в дневниках писателя 1890-х годов, в рассказах о несовершенных самоубийствах, в произведениях о самоубийстве и познании, в текстах о самоубийстве родителей.
В «Заключении» содержатся выводы, обобщающие описание
Ф танатологических мотивов в прозе Л.Н. Андреева, намечаются перспективы,
которые возникают благодаря данной диссертации,
В конце работы располагается дифференцированный «Список источников и литературы». Завершается же диссертация приложением «Функции танатологических мотивов в прозе ЛЛЬ Андреева», которое не : вошло в третью главу по методологическим причинам, В приложении рассматривается участие смерти в организации структуры художественного текста, генерирующая и прерывающая роль Танатоса.
Изучение танатологических проблем в литературоведении
Термин «танатология» первоначально вошел в научный оборот в области психологии и медицины. Его распространение было связано с развитием указанных дисциплин в послевоенный период. Технические достижения в клинической сфере позволили максимально облегчить предсмертные страдания больного и в душевном, и в физиологическом плане. Вместе с тем началось очередное этико-философское переосмысление самого феномена смерти, обусловленное спорами о проблеме эвтаназии и положении умирающего в современном обществе.
Результатом развития танатологических исследований в 1950-е годы стало возникновение целого научного сообщества, объединившего людей самых разных профессий: врачей, психиатров, психологов, философов и др. Организовывались танатологические кружки и общества, проводились конференции. В 1957 году вышел сборник «Значение смерти» под редакцией Германа Фейфеля, в 1969 - монография Элизабет Кюблер-Росс «О смерти и к умирании». В 1968 году в Нью-Йорке был создан «Фонд танатологии» [41; 23].
Основной пафос танатологии 1950-60-х — оказание помощи больным. Поэтому в «Краткой философской энциклопедии», изданной в СССР в 50-е годы, находим такое определение (без исправлений перенесенное и в «Философский энциклопедический словарь» 1997 года): «Танатология (от греч. гёпаЮБ - смерть) — учение о смерти, ее причинах, механизмах и признаках. Важным вопросом танатологии является определение понятия смерти и в особенности изучение реакции умирающего человека, поскольку предполагается, что благодаря этому удастся разрешить проблему, как реагировать на приближение смерти» [269; 447].
1970-80-е годы были отмечены «интересом к проблеме восприятия смерти в разных культурах» [42; 6], книгами Ф. Арьеса («Человек перед лицом смерти», 1977, русский перевод - 1992 [19]) и М. Вовеля («La mort et l Occident. De 1300 a nos jours», 1983), написанными в духе Школы «Анналов». В 1977 году появился философский труд В. Янкелевича «Смерть» (русский перевод - 1999) [125]. Несмотря на то что в указанных работах термин «танатология» практически не употреблялся, можно говорить о нарастании новых тенденций в этой области: постулируется историческая неоднородность в отношении к смерти, наступает новая волна ее смерти философского осмысления.
В советских справочных изданиях 1970-80-х годов указанные тенденции пока еще оставались без внимания, акцентировался лишь медицинский аспект танатологии: «Танатология (греч. tanatos - смерть и ...логия), раздел медико-биологической и клинической дисциплин, который изучает непосредственные причины смерти, клинико-морфологические проявления и динамику умирания (танатогенез)» [253; 252].
1990-е годы знаменуются всплеском внимания к танатологии в России. Организуется Ассоциация танатологов Санкт-Петербурга, издается альманах «Фигуры Танатоса» (1991, 1992, 1993, 1995, 1998) [106-109]; выходят книги А. Лаврина («Хроники Харона. Энциклопедия смерти», 1993 [255]), С. Рязанцева («Танатология - наука о смерти», 1994 [87]), А. Демичева («Дискурсы смерти: Введение в философскую танатологию», 1997 [272]), сборники статей («Смерть как феномен культуры», 1994 [92], «Идея смерти в российском менталитете», 1999 [51], «Проблематика смерти в естественных и гуманитарных науках», 2000 [80]); переводятся работы Ф. Арьеса, В. Янкелевича, Ф. Хуземана [118], Ж. Бодрийяра [30] и других зарубежных исследователей. Этот этап в истории отечественной танатологии А. Демичев назвал «собирательно-энциклопедическим» [272].
1970-80-е оказали влияние на статус танатологии. В 1990-е это понятие распространяется на самые разнообразные концепции естественнонаучного и гуманитарного характера. Так, С. Рязанцева уже «не устраивает» узко медицинское толкование термина: «Проблема смерти изучается не только медиками и биологами, но и этнографами: погребальные обряды и связанная с ними символика, фольклор и мифология представляют собой важное средство для понимания народных обычаев и традиций. Не чужда эта проблема и для археологов, которые на основе материальных остатков далеких эпох пытаются реконструировать характер погребений и представления древних людей о смерти и загробном мире. Многократно встречались с темой смерти историки литературы. Реальна эта проблема и для философов» [87; 92].
Важным шагом в конце XX века стало конституирование танатологии как области гуманитарного знания. Подтверждением этих слов может служить факт появления статьи «танатология» в энциклопедии «Культурология. XX век» (1998). Ее автор К. Исупов определяет данный термин как «философский опыт описания феномена смерти» [254; 245]. Очевидна тенденция к онтологизации и рационализации понятия, хотя вновь актуализируется лишь один его аспект - на этот раз «философский».
Действительно, философское размышление о смерти имеет одну из самых глубоких традиций в танатологическом гуманитарном знании. Сократ, Эпикур, стоики, Гегель, С. Кьеркегор, М. Хайдеггер, Л. Шестов, Н. Федоров - вот далеко не полный перечень мыслителей, в мировоззрении которых тема смерти являлась фундаментальной. На наш взгляд, не слишком легковесным было бы утверждение и о том, что каждый философ в истории философии в той или иной степени касался данной проблематики.
Но существуют и другие типы мировоззрения, играющие не менее важную роль в современном облике гуманитарного знания. Мифология, религия, искусство и изучающие их дисциплины предлагают свои формы осмысления феномена смерти, и их опыт должен быть также включен в общечеловеческий опыт описания Танатоса. Следовательно, танатология - это общекультурный опыт описания феномена смерти.
Основные проблемы андрееведения
Понятие текста для современного гуманитарного знания имеет чрезвычайно важное значение. Будучи изначально понятием сугубо лингвистического плана, «текст» оказался удобным для научного аппарата семиотики, а затем и для гуманитарных наук вообще. В нем были найдены все компоненты и характеристики знака, представляющего собой развернутую систему знаков более мелких уровней. Анализ лингвистического текста стал примером для анализа других областей человеческой деятельности, где необходимая информация сообщалась при помощи специальных кодов. Подобные семиотические системы-тексты Р. Барт обнаружил в моде, К. Леви-Стросс - в обрядах племен, Ж. Бодрийар - среди вещей.
Что же такое текст в современном понимании? Существует множество определений данного термина. В. Руднев в «Энциклопедическом словаре культуры XX века» дает указанному понятию следующее толкование: «Текст — это последовательность осмысленных высказываний, передающих информацию, объединенных общей темой, обладающая свойствами связности и цельности» [262; 457]. Ю. Лотман в книге «Структура художественного текста» определяет этот термин через три характеристики: «выраженность», «отграниченность» и «структурность». Под первой характеристикой ученый подразумевает «фиксированность текста в определенных знаках» и «противопоставленность внетекстовым структурам». Под второй — «включенность» одних знаков и «невключенность» других, а также противопоставленность текста «всем структурам с невыделенным признаком границы — например, и структуре естественных языков, и безграничности («открытости») их речевых текстов». Под третьей - «внутреннюю организованность текста, превращающую его на синтагматическом уровне в структурное целое» [66; 61-63].
И. Чередниченко в работе «Структурно-семиотический метод тартуской школы» отмечает в трудах Ю. Лотмана еще такую характеристику текста, как «иерархичность». «Иерархичность» заключается в том, что «текст раскладывается на подтексты (фонологический уровень, грамматический уровень и т.д.), из которых каждый может рассматриваться как самостоятельно организованный. Структурные отношения между уровнями становятся определенной характеристикой текста в целом». «Текст не есть неупорядоченная совокупность элементов, — не только сами элементы, но и сумма отношений между ними находятся в положении строгой субординации и представляют собой сложно организованное иерархическое целое» [119; 39].
Исходя из приведенных высказываний можно сделать вывод, что текст, как и любая семиотическая система, обладает планом выражения («выраженность», «последовательность высказываний», структурная «иерархичность»), планом содержания («осмысленность», «передача информации», «общая тема»), синтактикой («свойство связности»), границами («отграниченность») и отношениями системного характера («структурность», «свойство цельности»). То есть текст — это обособленная семиотическая система, обладающая специфическими планом выражения и планом содержания, иерархически организованными в структурное целое.
Постараемся уточнить выведенное определение, внеся в него коррективы в связи со спецификой объекта исследования — текста художественного. «Текст художественный, - пишет И. Чередниченко, — многократно закодированный иерархически структурированный семиотический объект, упорядоченный на синтагматической и парадигматической осях, характеризующийся знаковой выраженностью, отграниченностью, полифункциональностью, служащий для передачи и генерирования художественной информации, а также для декодирования других текстов» [119; 18].
Прежде всего отметим еще одну характеристику текста, которую упоминает вслед за Ю. Лотманом И. Чередниченко - «многоплановость» (в приведенном выше определении - «многократная закодированность»). «Многоплановость» состоит в том, что «художественный текст можно рассматривать как текст многократно закодированный» и «способность элемента текста входить в несколько контекстных структур и получать соответственно различные значения - одно из наиболее глубинных свойств художественного текста». «Многослойность художественного текста проявляется в одновременном сосуществовании нескольких возможных истолкований, при этом «истина» текста как эстетического объекта состоит не в «содержательной» истинности того или иного толкования, а в самом факте их множественности» [119; 39]. Свойство «многоплановости» присуще не всем текстам. Для некоторых из них, например для текста дорожных знаков, оно не нужно и даже опасно. «Многократную закодированность» можно по праву считать одной из специфических черт художественного текста, так как степень «художественности» зачастую определяется потенциалом произведения относительно его возможных декодировок.
По сути, многие из остальных указанных в определении характеристик («структурность», «иерархичность», «отграниченность» и т.д.) были рассмотрены ранее и свойственны также для текстов другого рода. Еще одной специфической чертой текста художественного является функция «передачи и генерирования художественной информации», которую невозможно понять, не столкнувшись с проблемой «художественности» на онтологическом уровне. В. Тюпа в книге «Аналитика художественного» пишет о трех составляющих «художественности»: «креативной», «референтной» и «рецептивной». Первая составляющая связана с тем, что в художественном тексте наблюдается «становление мысли, а не сообщение мысли как уже готовой». Вторая заключается в том, что содержанием художественного текста является «я-в-мире, или экзистенция - специфически человеческий способ существования: внутреннее присутствие во внешней реальности» [102; 28-29]. Третья предстает как «со-творческое сопереживание между организатором коммуникативного события (автором) и его реализатором (читателем, зрителем, слушателем) относительно объединяющего, а не разделяющего их эстетического объекта» [102; 33].
Таким образом, художественный текст предстает перед нами, как текст, который непрерывно «создается», «интроспектируется» и «сопереживается».
В. Тюпа рассуждает об онтологии «художественности». Но ее специфика может быть определена и через нюансировку привычных элементов знака. Так, с точки зрения плана выражения, «художественность» текста определяется наличием в нем различных тропов, репрезентации означаемых через несвойственные им означающие. С точки зрения плана содержания — вымышленностью событий и персонажей, воплощающих не реальные денотаты, но художественную идею текста. С точки зрения структурной организованности, элементы системы выстраиваются не в хронологическом, а в логическом порядке (например, К. Леви-Стросс так оформил это наблюдение: «Хронологическая последовательность событий может быть полностью сведена к ахронной матричной структуре» [цит. по 22; 402]). Наконец, до сих пор не обсуждаемая прагматика в случае художественного текста тоже будет отличаться от текста вещей или обрядов. Если система вещей призвана создавать обстановку комфорта, сообщать информацию о своем владельце, система обрядов — передавать традицию и насущные знания, то художественная система замкнута на самой себе (вспомним «эстетическую функцию» литературы Р. Якобсона) и удовлетворяет принципу не жизненности, но красоты.
Мотив смерти в дневниках 1890-х годов
Изучение танатологических мотивов невозможно без знания о том, в какой области андрееведения находится данное исследование и что уже сделано в этом направлении. Дадим вначале ответ на первый вопрос.
Андрееведение существует уже более ста лет, и поэтому можно делать выводы относительно аспектов творчества писателя, интересующих критиков и литературоведов на протяжении века. Традиционно делят весь корпус исследований на дореволюционное и послереволюционное андрееведение. На сегодняшний день такое деление не отражает социологии науки, изменения установок и задач, которые претерпело литературоведение в целом в течение указанного времени. Более адекватным представляется дифференциация на четыре этапа: прижизненная критика (до 1919 г.), работы 1920-30-х годов, андрееведение советского периода (до конца 1980-х годов) и современные исследования. Все эти этапы самобытны и вносят свой вклад в изучение творчества Андреева. Остановимся на каждом из них, уделив внимание также проблемам зарубежного андрееведения.
Прижизненная критика была критикой во всех смыслах этого слова. Первые же рассказы Андреева были замечены общественным мнением и получили отклик в печати. Первоначально, пока писатель представлял вниманию читателя произведения психолого-реалистического характера, критика относилась к нему благосклонно [199, 178]. Известно, как она стала относиться к Андрееву после издания рассказов типа «Бездна», «Стена», «Ложь» [175, 214]. Не будем останавливаться на описании полемики вокруг этих текстов. Просто констатируем: оценка творчества писателя современниками была неоднозначной, при этом она была именно оценкой, тяготеющей к субъективности, а не к объективности, являющейся важным принципом научного подхода.
И все же в это время не вся литература об Андрееве создавалась в жанре критического очерка. В 1910-е годы появились работы, подводящие первые итоги литературной деятельности писателя. Они отличались большей отстраненностью от объекта описания, новыми способами повествования о нем. Эмоции были заменены рассказом о жизни Андреева, приведение цитат из статей его противников и почитателей, составление библиографии [232]. Таким образом, от оценки критика перешла к описанию, что явилось первым шагом к научному осмыслению фигуры писателя. Во многом этому способствовало то, что Андреева еще могли любить или не любить, но не признавать его значение в литературном процессе было уже невозможно. Среди подобных очерков историко-литературного характера следует отметить книги К. Арабажина [138], В. Брусянина [156], К. Чуковского [232].
В русле дореволюционной критики уже наметились некоторые аспекты творчества Андреева, которые будут изучаться андрееведами и в дальнейшем. Кроме историко-литературного, биографического подходов, интересующихся взаимодействием писателя со своим текстом и культурным контекстом, на Андреева обратили внимание популярные в то время психологическое и социологическое течения. Первое нашло в его произведениях отражение определенного психологического типа, а у его героев - соответствующие психопатические черты [150, 204]. Второе, промарксистское, связывало творчество писателя с текущей общественной ситуацией [ 169, 211 ].
Одновременно развивается компаративистика. Она касается в основном синхронных взаимодействий. Литературоведы сравнивают Андреева с А. Блоком [177], М. Горьким [132, 152], Ф. Сологубом [166, 179], Л. Толстым [159]. Сравнение происходит не только на мировоззренческой основе, но и в ходе анализа отдельных произведений [158]. Некоторые тексты («Бездна», «Иуда Искариот») имеют даже собственную библиографию [см., например, 137, 214, 216]. В обзорных очерках затрагивается и анализ отдельных тем [155].
Таким образом, прижизненная критическая литература заложила основы литературы об Андрееве, обозначила ряд аспектов, ставших для современных исследователей хрестоматийными, и выполнила свою главную задачу — популяризации творчества писателя.
1920-30-е годы вносят немаловажный вклад в дело изучения творчества и жизни Андреева. Смерть писателя в 1919 году детерминировала появление двух сборников мемуаров о Леониде Николаевиче: «Книга о Леониде Андрееве» издается в Берлине в 1922 году [186], «Реквием: Сборник памяти Леонида Андреева» - в Москве в 1930 [213]. В них известные писатели описывают различные эпизоды из жизни Андреева, попутно рассуждая о его мировоззрении.
Вместе с тем продолжается работа в жанре историко-литературного очерка, который все более теряет свою критичность за счет тяготения не к оценочной, а к описательной стратегии повествования. Здесь следует отметить работы В. Львова-Рогаческого [197], одного из самых плодовитых андрееведов той поры, а также книгу Н. Фатова, до сих пор признаваемую многими специалистами как наиболее профессиональный критико- биографический труд об Андрееве, так как он был основан на широком мемуарном и рукописном материале [230].
В это же время начинается осмысление художественного метода писателя. Рассуждения по данному поводу велись и раньше, но были слишком отрывочны и натыкались на невозможность однозначно причислить Леонида Николаевича к символистам или реалистам. К. Дрягин обосновал тяготение творческого метода Андреева к популярному в то время экспрессионизму [176]. Данная точка зрения поддерживается некоторыми андрееведами до сих пор [см. статью Н. Ильиной: 236; 65-70].
Рассказы о военных действиях
Андреев с юношеских лет задумывается о «естественной» смерти. Если говорить об окололитературных факторах, то в личном опыте Леонида Николаевича заложено знание о нескольких кончинах, которые на него очень сильно повлияли. Прежде всего, смерть отца, «скончавшегося от «удара» в мае 1889 года» [210; 89]. Позже Андреев нередко вспоминал это событие в своих дневниках, а в 1902 году опубликовал рассказ «Весной», в котором явно чувствуется автобиографичность.
В феврале 1891 года умирает Николай Евграфович, отец Зинаиды Сибилевой, сыгравшей в жизни Андреева заметную роль. В дневнике этого периода отражены переживания будущего писателя: «Намереваясь в тот же день отправить ей письмо, я послал к Сибилевым узнать здоровье Н.Е., - и нельзя представить моего удивления и ужаса, когда принес братишка страшное известие: Н.Е. скончался в три часа ночи. Не буду описывать в подробностях все последовавшее за этим. Я все время пробыл у Сибилевых, помогал сестрам, находившимся в отчаянии, хотя, признаться, помощь эта была крайне незначительна и ограничивалась по большей части только тем, что я сторожил сестер и не подпускал их к гробу, а потом во время службы вместе с Зайцевым выносил и вносил их в церковь. Дурно же делалось с ними постоянно, с ними, т.е. с Теофилей и Надеждой, Наталья же нельзя сказать, чтобы уж слишком убивалась. Да и не стоит, впрочем, говорить про нее. Зинаиду известили сперва письмом, а потом уже телеграммой, но к похоронам она приехать не могла, от чего она, очевидно, очень мучается. И вообще, судя по ее любви к отцу, это несчастье должно сильно отозваться на ней, и меня все это время больше всего мучило опасение за нее. Совсем плохо пришлось бедной Варваре: ей хотели было ничего не писать до приезда в Орел (ей старались найти здесь место, а то там на уроке ей приходится испивать полную чашу страданий и унижения), но Зинаида, ничего не зная об этом намерении, написала ей о смерти отца. А мы было с Варварой вступили в переписку очень хорошую и дружную» [3; Л. 1-2].
Из этой записи видно, как молодой Андреев описывает танатологическую ситуацию. Он отмечает свое хладнокровие на фоне отчаяния сестер Сибилевых. Вместе с тем он дает оценку их поведению: одни убиваются, что расценивается как должное, Наталья внешне спокойна, как и он, что не вполне лицеприятно.
Еще раз о смерти Николая Евграфовича Андреев вспоминает в записи, сделанной 1 октября 1891 года: «Помнится мне смерть Н.Е.. Как это было неожиданно и ужасно. Вечер, снег хлопьями падает; я подхожу к их дому: окна освещены, у одного видна восковая длинная свеча. Жутко идти по лестнице... Подводят меня к покойнику и открывают покров. Вот оно, страшное для меня при жизни лицо - как оно спокойно - видно, что улетела душа, остался один прах и тлен. Ночь; все спят; до меня издалека доносится заунывный голос читальщицы: «Блажен муж, иже и не иде на совет нечестивых...» Меня тянет, страшно тянет взглянуть на покойника; иду; как падает сердце, когда взошел...» [5; Л. 41]. Здесь уже внимание Андреева сконцентрировано только на его тогдашнем состоянии. Смерть неожиданна и ужасна, молодому человеку жутко, но страшно хочется взглянуть на покойника. Он в духе христианства разделяет душу и тело и утверждает, что душа уже улетела. Отсюда - страх только к оставленному телу. Еще одна деталь — голос читальщицы. Отпевание как сопровождение наблюдения будет использоваться Андреевым в его произведениях: в рассказе «Весной» — в этой функции выступает фраза «Со святыми упокой», Керженцев в рассказе «Мысль» из комнаты любовницы слышит чтение дьячка над трупом своего отца.
Вообще мотив смерти отца является одним из самых характерных для творчества Андреева. Он присутствует в целом ряде текстов: «В Сабурове», «Большой шлем», «Весной», «Мысль», «Жизнь Василия Фивейского», «Губернатор», «Сашка Жегулев», «Полет», «Герман и Марта», «Чемоданов», «Жертва». Это замечание можно было бы рассмотреть с точки зрения психоанализа, однако такая задача не входит в круг наших интересов в данной работе.
Еще одной смертью, серьезно повлиявшей на жизнь и творчество Андреева, была кончина его первой жены Александры Михайловны Велигорской 27 ноября 1906 года. О степени переживания писателем этого несчастья свидетельствуют записи в дневниках и воспоминания современников. В. Вересаев цитирует следующие слова Андреева, датируя их мартом 1907 года: «Для меня и до сих пор вопрос, переживу я смерть Шуры или нет, - конечно, не в смысле самоубийства, а глубже. Есть связи, которых нельзя уничтожить без непоправимого ущерба для души. И для меня отнюдь не праздный вопрос, не пустячное сомнение — не похоронен ли вместе с нею Леонид Андреев» [213; 168-169]. 9 октября 1907 года, почти через год после случившегося, Леонид Николаевич пишет: «Думаю, что достиг предела страданий. Дальше - или смерть, или поворот к счастью. И сердцем безраздельно и страшно владеет мертвая Шурочка» [6; 224].
Примечательно, что танатологический опыт Андреев переживает, как и его герои, — на онтологическом уровне. А в разговоре с Б. Зайцевым возникает другая, важная для творчества писателя проблема - проблема понимания Танатоса: «Здорово я тут один, несмотря на Горького. С вами бы я мог говорить о смерти Шуры, постараться понять ее» [182; 26]. В этой фразе, кстати, скрывается и типологическая характеристика Горького и Зайцева с точки зрения их отношения к смерти. Известно неприятие танатологических мотивов первым и пристальное внимание к ним второго. С
Зайцевым Андреев мог говорить обо всем: «Говорили о Боге, смерти, о литературе, революции, войне, о чем угодно» [182; 25]. Горькому же подобные настроения явно были не близки: «Я пережил настроение Леонида давно уже, - и, по естественной гордости человечьей, мне стало органически противно и оскорбительно мыслить о смерти. В свое время я сказал себе, пока то, что чувствует и мыслит во мне - живо, смерть не смеет коснуться этой силы» [186; 27].
