Содержание к диссертации
Введение
Глава Первая Христианское миросозерцание Достоевского как "идеологическая доминанта" романа "Бесы". образ зла. отец и сын Верховенские 30
Глава Вторая Система персонажей в свете идейной проблематики произведения. значение темы самоубийства 58
Глава Третья роль Женских образов . 109
Глава Четвертая Особенности поэтики.(автор и повествователь, портрет, речевые характеристики, психологизм, композиция, пейзаж) 135
Заключение 182
Примечания 188
Библиография
- Христианское миросозерцание Достоевского как "идеологическая доминанта" романа "Бесы". образ зла. отец и сын Верховенские
- Система персонажей в свете идейной проблематики произведения. значение темы самоубийства
- Женских образов
- Особенности поэтики.(автор и повествователь, портрет, речевые характеристики, психологизм, композиция, пейзаж)
Введение к работе
Роман Ф.М.Достоевского «Бесы» выделяется своей проблематикой из ряда других произведений писателя. Если другие романы Достоевского были в основном посвящены судьбе конкретной человеческой личности (Раскольников, князь Мышкин, Аркадий Долгорукий), то в «Бесах» Достоевский впервые воссоздает портрет молодого поколения середины XIX века, его идейные и философские искания, политические амбиции и социальные устремления. Все это было столь своевременным, злободневным, что тогдашняя молодежь, прочитав роман, сконцентрировала свое внимание на политической, памфлетной части его проблематики, стремясь отыскать в произведении свой портрет, и находила «злобную карикатуру». В.В.Тимофеева (О.Починковская) вспоминала о реакции молодежи на только что появившийся роман: «Новый роман Достоевского казался нам тогда уродливой карикатурой, кошмаром мистических экстазов и психопатией».1
Но по прошествии более чем ста лет с момента написания романа его философская, религиозная проблематика осмысливается как наиболее значительная. Сегодняшний читатель видит трагедию героев не столько в ложности их политических устремлений, которые явились следствием заблуждения духовного, сколько в утрате религиозно-нравственной обусловленности поступков, в открытом предпочтении зла добру, воли антихриста - воле Божией. Именно такое прочтение романа, на наш взгляд, было адекватно замыслу Достоевского. Как бы то ни было, роман «Бесы» постоянно привлекал внимание читающей публики и критики во многом шокирующим идейным содержанием.
При всем обилии и разнообразии работ, посвященных творчеству Достоевского вообще и роману "Бесы" в частности, данное произведение представляется наименее изученным как художественный феномен, чем и обусловлен выбор темы нашей работы. Важнейшая ее задача - осмыслить идейное содержание романа в неразрывном единстве с особенностями его художественной формы, выявить его идейно-художественную целостность.
Прижизненная критика, оценивая роман, обращалась в основном к вопросу о том, насколько верно изображены в "Бесах" представители русского революционного движения 60-х годов. Чаще всего в адрес Достоевского высказывались упреки в "карикатурности" и "фантастичности" героев.
В большинстве критических отзывов о поздних романах Достоевского отмечалось «глумление» над нигилизмом. Так, М.Е. Салтыков-Щедрин в статье «Светлов, его взгляды, характер и деятельность» писал: «Дешевое глумление над так называемым нигилизмом и презрение к смуте ... - все это пестрит произведения г. Достоевского пятнами, совершенно им несвойственными. И рядом с картинами, свидетельствующими о высокой художественной прозорливости, вызывает сцены, которые доказывают какое-то уж слишком поверхностное понимание жизни и ее явлений. ... С одной стороны, у него (Достоевского) являются лица, полные жизни и правды, с другой - какие-то загадочные и словно во сне мечущиеся марионетки, сделанные руками, дрожащими от гнева...»2.
При жизни Достоевского писатели и критики - реалисты в традиционном понимании этого слова обращали внимание на то, что героев произведений Достоевского никак нельзя назвать "типическими характерами", а все катаклизмы, которые с ними происходят, не могут именоваться " типическими обстоятельствами". Дело Нечаева, взятое Достоевским за основу фабулы «Бесов», признавалось современниками «преступным исключением», а вовсе не началом грядущей катастрофы. «Ухватившись за печальное, ошибочное и преступное исключение - нечаевское дело, он (Достоевский) просмотрел общий характер сігоуеп ства, характер, достойный его кисти по своим глубоко трагическим моментам»,3 - писал Н.К. Михайловский.
Важно при этом вспомнить реакцию самого Достоевского на эти упреки. Достоевский писал Н.А.Любимову, сотруднику "Русского вестника": "В "Бесах" было множество лиц, за которые меня укоряли как за фантастические, потом же, верите ли, они все оправдались действительностью, стало быть, верно были угаданы. Мне передавал, например, К.П.Победоносцев о двух, трех случаях из задержанных анархистов, которые поразительно были схожи с изображенными мною в "Бесах"4. И чем ближе подступала русская революция, тем реалистичнее воспринимались созданные в романе образы. Вслед за Мережковским Достоевского стали называть "пророком русской революции", имея в виду, прежде всего роман "Бесы".
Анализируя современную Достоевскому критику более чем через сто лет, Л.И.Сараскина подытоживает мнение о романе, распространенное в литературных кругах 60-70-х годов XIX века: «Читающая публика, за малым исключением, была оскорблена романом Достоевского. Либеральное и демократическое общество считало своим долгом ахать и ужасаться при одной мысли об «уродливой карикатуре» и «злобной клевете». За Достоевским было записано творческое банкротство, неспособность к объективному наблюдению, болезненное состояние духа. Его герои получили квалификацию манекенов, маньяков, психопатов, а роман в целом — нелестную аттестацию госпиталя для умалишенных, галереи сумасшедших».5
Общепризнан интерес Достоевского к исключительным личностям, которые, как правило, являются в мир со своей оригинальной, не похожей на другие идеологической концепцией. "Идеи играют огромную, центральную роль в творчестве Достоевского,- пишет Н.Бердяев. - И гениальная идейная диалектика занимает не меньшее место у Достоевского, чем его необычайная психология. Идейная диалектика есть особый род его художества. Он художеством своим проникает в первоосновы жизни идей, и жизнь идей пронизывает его художество. Идеи живут у него органической жизнью, имеют свою неотвратимую жизненную судьбу. Эта жизнь идей - динамическая жизнь, в ней нет ничего статического, нет остановки и окостенения. ... Жизнь идей протекает в раскаленной огненной атмосфере - охлажденных идей у Достоевского нет, и он ими не интересуется".
Однако Достоевскому мало показать исключительного человека. Он стремится поставить его в экстраординарные, исключительные обстоятельства, в ситуацию "на грани пропасти", ибо только так могут ярко проявиться скрытые доселе качества человеческой души, ее духовный потенциал.
Стремление к изображению исключительного человека воспринималось современной Достоевскому читающей публикой и критикой как уклонение от реалистического метода: «Преступление и наказание», «Идиот» , «Бесы» переполнены всякого рода редкостями, исключительными явлениями, чудищами». Но в этой глубинности, исключительности и скрыты особенности реализма Достоевского, осознаваемого им самим: "Совершенно другие я понятия имею о действительности и реализме, чем наши реалисты и критики. Мой идеализм - реальнее ихнего. Господи! Пересказать толково то, что мы все, русские, пережили в последние 10 лет в нашем духовном развитии, -да разве не закричат реалисты, что это фантазия! А между тем, это исконный настоящий реализм! Это-то и есть реализм, только глубже, а у них мелко плавает" (т.28, П, с. 329).
Наряду с политическим, современным, злободневным прочтением романа существует и иное - религиозно-философское. Приведем суждение Г.Флоровского: «Достоевский видел и созерцал, как в сплетении житейских мелочей и обыденных событий совершается или решается последняя судьба человека. Он изучал человеческую личность не в ее «эмпирическом характере», не в игре видимых причин и следствий, но именно в ее «умопостигаемых», в ее хтонических глубинах, где смыкаются и размыкаются таинственные токи первобытия».8 Проблема надвигающейся русской революции стала рассматриваться в аспекте христианского мироощущения автора. С.Н.Булгаков в статье "Русская трагедия", опубликованной в 1914 году, писал: "Если Достоевский, действительно, презирал в жизни ее трагическую закономерность, тогда уж, наверное, можно сказать, что не политика, как таковая, существенная для этой трагедии, есть для нее самое важное... Не в политической инстанции обсуждается здесь дело революции и произносится над ней приговор. Здесь иное, высшее судьбище, здесь состязаются не большевики и меньшевики, не эсдеки и эсэры, не черносотенцы и кадеты. Нет, здесь "Бог с дьяволом борется, а поле битвы - сердца людей", и потому-то трагедия "Бесы" имеет не только политическое, временное, преходящее значение, но содержит в себе такое зерно бессмертной жизни, луч немеркнущей истины, какие имеют все великие и подлинные трагедии ..."9
Оскар фон Шульц видел в произведениях Достоевского два возможных для России пути: путь антихриста (Шигалев, Великий инквизитор), который отрицает Достоевский и которым следовали известные тираны Х1Х-ХХ вв., и путь Христа, в котором Достоевский видит выход из того тупика, в который попало человечество.10
Мнение Н.К. Михайловского о том, что «вся политика и публицистика Достоевского представляет сплошное шатание и сумбур, в котором есть, однако, одна самостоятельная, оригинальная черта - ненужная, беспричинная, безрезультатная жестокость»,11 воспринимается теперь уже иначе. То, что представлялось политической недальновидностью, обернулось пророчеством. Таким образом, становится ясно, что "Бесы" - не столько политический памфлет, сколько социально-философский роман , затрагивающий глубинные процессы, происходящие в душах людей. Richard Peace считал, что изначально роман «Бесы» задумывался как антинигилистический роман-памфлет. Но с появлением Ставрогина как главного героя проблематика произведения усложняется. С одной стороны, несомненное значение сохраняет полемика с нигилизмом, а с другой стороны, углубляется исследование религиозных и философских проблем. Исключение из основного текста романа главы «У Тихона» является, по мнению английского ученого, ошибочным, поскольку затрудняет понимание второго, чрезвычайно важного для Достоевского, аспекта.12 Л.М. Розенблюм в книге «Творческие дневники Достоевского» отмечает, что в процессе создания окончательного текста романа «происходит напряженная внутренняя борьба между памфлетным заданием произведения и органическим интересом автора к «глубинам души человеческой»13. "Бесы", таким образом, можно назвать пророчеством Достоевского ровно настолько, насколько в нем говорится о вечном, непреходящем. "Пророчество приняли за пасквиль14»,- замечал Н.Бердяев.
Однако, рассматривая роман как гениальное пророчество Достоевского, Бердяев говорит не столько о самом произведении, сколько об особенностях русской революции, "бессмысленной и беспощадной": "Это все та же основная идея русского нигилизма, русского социализма, русского максимализма, все та же инфернальная страсть к всемирному уравнению, все тот же бунт против Бога во имя всемирного счастья людей, все та же подмена царства Христова царством антихриста. Таких бесноватых Верховенских много в русской революции, они повсюду стараются вовлечь в бесовское вихревое движение, они пропитывают русский народ ложью и влекут его к небытию. Не всегда узнают этих Верховенских, не все умеют проникнуть вглубь, за внешние покровы. Хлестаковых революции легче различить, чем Верховенских, но и их не все различают, и толпа возносит их и венчает славой". С политической проблематикой романа «Бесы» связана и проблема поиска прототипов его героев16. Большинство исследователей прототипом Степана Трофимовича Верховенского называют Грановского, а прототипом Петра Степановича Верховенского - Нечаева. Robert Lord прототипом Виргинского (общечеловека) считает Момбелли, а прототипом Липутина 17 самого Петрашевского. Richard Peace в книге «Dostoevskv. En examination of the major novels» называет прототипом Липутина - А.П.Милюкова, прототипом Шигалева - М.А.Бакунина; остальные герои находят своих прототипов среди действующих лиц дела Нечаева: П.Г.Успенского (Виргинский), Н.И.Николаева (Эркель). С прототипом главного героя романа - Николая Ставрогина - дело обстоит сложнее.
Л.П. Гроссман в книге "Споры о Бакунине и Достоевском" называет именно Бакунина возможным прототипом главного героя "Бесов". Ему возражал В.Полонский: "Уж если говорить о прототипе Ставрогина, то никак не о Бакунине. Этого деятеля Достоевский не знал, ни прямых, ни косвенных сношений с ним никогда не имел и никаких следов своей заинтересованности этой личностью не оставил, тогда как со Спешневым не только был знаком, не только был вместе с ним членом тайного общества, но даже находился под обаянием его личности, был вовлечен им в его собственный тайный кружок и столь был предан задачам кружка, что даже вербовал в этот кружок Майкова для устройства тайной типографии".
В 1924 году первый биограф Н.А.Спешнева, В.Р. Лейкина-Свирская считала, что он был из тех "редких людей, одаренных талантом личного влияния, к которым обычно притягиваются события чужих жизней". "Неясность, загадочность характера Ставрогина, может быть, зависит от того, что в нем слишком много сырой реальности, не до конца оформленной искусством. Его бесстрастие, холодность, неудовлетворенный скептицизм, его красота и сила, обаяние, на всех производимое, и ореол какой-то тайны - все это реальные элементы в образе Ставрогина".
Кроме того, если принять во внимание некоторые детали сюжета в романе и сопоставить их с фактами биографий Достоевского и Спешнева (бессрочный заем 500 рублей серебром, тайная типография и пр.), можно с большой степенью достоверности утверждать, что именно он, Николай Спешнев, и стал прототипом главного героя "Бесов" Николая Ставрогина. (Думаем, что совпадение имен здесь глубоко не случайно). Л.И.Сараскина пишет: "За двадцать лет, разделивших Спешнева и Ставрогина, в жизни Достоевского произошло слишком много событий, преобразивших и его самого, и мефистофельскую тему, и тех, кто на его глазах любил "корчить Мефистофеля". Поэтому, как только Князь А.Б., блуждая в потемках своего Я, вышел на "мефистофельскую" тропу, на помощь автору явился Спешнев как зеркало для героя. Соблазн продолжить и завершить прерванный арестом 1849 года роковой дуэт, в котором первая партия исполнялась Мефистофелем, заставил Достоевского отказаться от уже готового варианта "Бесов" в пятнадцать листов и начать работу заново: это был уникальный шанс встретиться со своим демоном не на его, а на своей территории".2
Говоря о прототипах героев романа, нельзя обойти молчанием и еще одну тему, не связанную непосредственно с поиском прототипов и не столь широко обсуждавшуюся в литературоведении. Мы имеем в виду вопрос о том, можно ли считать Шатова авторским резонером, и если да, то в какой степени.
Еще Е.Ю.Кузьмина-Караваева в работе "Достоевский и современность" писала о вере самого автора: "Для него всегда и во всем все определяет облик Христов. Вся истина целиком в Нем, и нет в Нем зла, и нет Ему равного в мире. Тут ключ и его отношения к русскому народу: народ этот тем только и велик, что несет в себе правду Христову". Нетрудно заметить, что слова эти могут быть сказаны и о богоискательстве Шатова. Стремление связать Бога с исповедующим его этносом, сделать Христа русским Богом, а русский народ -Христовым народом и есть основная идея Шатова.
К.Мочульский уже прямо говорит о близости мировоззрений Шатова и Достоевского. Н.Бердяев в работе "Духи русской революции" гпишет о Шатове: "У Достоевского была слабость к Шатову, он в себе самом чувствовал шатовские соблазны".
Столь соблазнительной кажется идея сопоставления Шатова с самим автором, что А.Труайя делает их не просто подобными, но тождественными друг другу: "Достоевский разрывается между православным мессианством Шатова и атеистическим христианством Кириллова. Но в обеих позициях образ Христа остается неприкосновенным. Христос с Богом или Христос без Бога? Эта проблема, всю жизнь мучившая Достоевского, мучит и его героев. Кириллов, чтобы "разрешить ее", пускает себе пулю в лоб..."24 О проекции героев на личность писателя, об «идеологической многоликости» Достоевского пишет в своих работах французский исследователь Louis Allain. Это заблуждение крайне опасно, т.к., следуя ему, мы подменяем точку зрения, идею героя мнением самого автора. К моменту написания "Бесов" Достоевский уже преодолел грань между верой и неверием, на которой все еще балансирует Шатов. Позади осталось для писателя и так называемое "социалистическое христианство".
Авторская позиция, безусловно, важная для исследователя, проявляется в творчестве Достоевского достаточно определенно. Архиепископ Иоанн (Шаховской) в статье "Можно ли гуманизировать Достоевского?" пишет: "Достоевский не делает феномена религиозного чувства чем-то "вторичным". Религиозное чувство он считает явлением высшей объективности, объективности, более очевидной всех биологических феноменов".
Наиболее близкой нам представляется трактовка этой проблемы в работах Р.Г.Назирова. В книге "Творческие принципы Достоевского" автор пишет не только о чрезвычайной значимости "идеологической доминанты" героя, но и о влиянии ее на композиционную структуру романа в целом: "Идеологическая доминанта характера "сильнее и конкретнее" его окончательного телесно-бытового воплощения именно потому, что идея формирует психику героя, "идеология влечет за собой психологию". Сюжет у Достоевского есть по преимуществу борьба идей. Говоря несколько обобщенно, в его романах характеры вторичны по отношению к сюжету. ... Решающую роль в создании характера играет выработка фабулы и внутриструктурных отношений - к миру, к Богу, к другим персонажам". Выявляя значимость идей своих персонажей, Достоевский постоянно стремится сохранить абсолютную свободу героя в идеологическом споре. Такая свобода может, по Достоевскому, быть достигнута только нарочитым невмешательством автора в ход идеологических споров. Не случайно важнейшие из этих споров даются Достоевским в форме, так сказать, "чистого" диалога, лишенного каких-либо авторских комментариев. (Например, споры Раскольникова с Порфирием Петровичем и Соней в "Преступлении и наказании", Шатова и Ставрогина в "Бесах", Ивана и Алеши в "Братьях Карамазовых" и др.).
Причина подобной позиции кроется в чрезвычайном внимании и уважении Достоевского к человеческой личности, ее свободе.
Такая позиция Достоевского привела к пониманию его романов как произведений полифонических, в которых голоса автора и персонажей (а значит, и их идеи) находятся в состоянии абсолютной свободы и равноправия. М.М.Бахтин писал, что голос автора звучит наравне с голосами персонажей, исключая взаимодавление и взаимовлияние: "Множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний, подлинная полифония полноценных голосов действительно является основною особенностью романов Достоевского".27
Говоря об исключительности и неповторимости каждого человека, Достоевский постоянно напоминает о необходимости свободного существования его в мире идей. Человек, по Достоевскому, должен свободно сделать свой первый и основополагающий выбор между добром и злом, причем выбор этот непременно должен быть независим от какого бы то ни было идеологического давления со стороны.
Важно отметить, что подобное утверждение Достоевский черпает в первую очередь из глубины православной традиции. Именно в основе Православия лежит утверждение, что благодать и предопределение Божие начинает действовать на человека не прежде его свободного произволения к добру. (Исключением является лишь таинство крещения, совершаемое над младенцами; но и тогда благодать начинает действовать не иначе как по свободной вере восприемников и родителей крещаемого). Отсутствие непосредственного выражения авторской позиции в идеологических спорах героев Достоевского привело к тому, что основная идея самого автора оказалась как бы под спудом, что и породило разногласия исследователей по этому поводу.
Одним из первых затронул проблему определения авторской позиции в произведениях Достоевского Н.А.Добролюбов, сформулировавший ее как "боль о человеке": " В произведениях Достоевского мы находим одну общую черту ... : это боль о человеке, который признает себя не в силах, наконец, даже не в праве быть человеком, настоящим, полным, самостоятельным человеком, самим по себе. "Каждый человек должен быть человеком и относиться к другому как человек к человеку" - вот идеал, сложившийся в душе автора помимо всяких условных и парциальных воззрений, по-видимому, даже помимо его собственной воли и сознания, как-то a priori, как что-то составляющее часть его собственной натуры".
В основном это имеет отношение к ранним произведениям писателя, повествующим о судьбе "маленького человека", "униженного и оскорбленного" большим городом.
Важно отметить, что в этих ранних произведениях философская основа еще не выражена так отчетливо, как в более поздних романах Достоевского, а следовательно, и "идеологическая доминанта" Достоевского не выявляется здесь непосредственно.
О боли за человека, особом даре сострадания человеку, присущем Достоевскому, говорится в предисловии к сборнику "Достоевский как проповедник христианского возрождения и Вселенского Православия". Однако, истоки человеческого дара сострадания авторы сборника видят в христианском вероучении, столь близком Достоевскому: "Больное, любящее и страдающее сердце - вот святыня, пред которою преклоняются все колени, и вот то, что влечет к Достоевскому через все разногласия с ним, непонимание и предрассудки. Достоевскому был дан истинно человеческий и единственно человеческий дар - дар страдания во имя любви к людям, дар страдания и крест страдания".
Поэтому, говоря о боли за человека, называя ее особым даром сострадания, авторы видят его истоки, в отличие от Н.А.Добролюбова, не в демократическом мировоззрении Достоевского, а в проявлении особой Божией благодати: "Слышать и понимать, а следовательно, и разделять и нести на себе все скорби и грехи всего мира есть дело Бога, и мы приближаемся здесь к страшной тайне Гефсиманской ночи, кровавого борения и пота. Но к священной ограде Гефсиманского сада, из которого есть только один путь - на Голгофу, приближается всякий в меру своего страдания за других, бескорыстной, самоотверженной скорби и боли за человека. И близко, ближе многих других, подошел к ней Достоевский".
Таким образом, здесь говорится об "идеологической доминанте" самого Достоевского, которая берет свое начало в христианском мировоззрении писателя.
Известно, что абсолютно положительной личностью, способной привести к покаянию и ко спасению даже преступника, для Достоевского явился Христос. В последних по времени написания заметках Достоевского значится между прочим план "написать книгу об Иисусе Христе". Вероятно, только смерть помешала писателю воплотить окончательно свой замысел, который возникал у него на протяжении всего его творчества (вспомним, например, замысел романа "Идиот"), "но в известном смысле все его (Достоевского) книги, особенно последних лет, написаны о Христе, во всех Он является истинным, хотя и незримым центром, иногда выступая открыто". В статье "Пастырское изучение людей и жизни по сочинениям Ф.М.Достоевского" архиепископ Антоний (Храповицкий) тоже писал о боли за человека. Но если, по Добролюбову, причиной человеческого страдания являлось несовершенство социального мироустройства, при котором "человек признает себя ... не в праве быть человеком настоящим", то для архиепископа Антония и для Достоевского причины человеческого несовершенства, человеческой греховности коренятся в самом человеке. Основным критерием "жизненности" (в отличие от мертвенности) человеческой души является, по Достоевскому, склонность и способность ее к смирению, покаянию и в итоге к возрождению. "Та объединяющая все его (Достоевского) произведения идея, которую многие тщетно ищут ... была не посылкой, не тенденцией, но просто центральной темой его повести. ... В о з р О Ж Д Є II II е - вот о чем писал Достоевский во всех своих повестях: покаяние и возрождение, грехопадение и исправление, а если нет, - то ожесточенное самоубийство".32
Вот почему в настоящей диссертации особое место занимает тема самоубийства в романе «Бесы». Достоевский изображает человека, находящегося на распутье. Это не только Степан Трофимович, выходящий на большую дорогу и кардинальным образом меняющий свою прежнюю жизнь. Герои романа пребывают на духовном распутье, блуждая в лабиринтах идей и фантазий. Для них вопрос выбора между покаянием и преступлением есть воистину вопрос жизни и смерти. Поэтому в романе так остро стоит проблема самоубийства (как смерти в первую очередь духовной).
Однако вопрос об «идеологической доминанте» Достоевского, хоть и постоянно рассматривался, но решался неоднозначно. Христианская основа мировоззрения писателя порою игнорировалась, порою расценивалась как некий второстепенный, вспомогательный аспект. Важно при этом, что проблема авторского голоса в идеологическом споре героев Достоевского по-прежнему стояла довольно остро.
Стремление Достоевского к освобождению идеи героя из-под гнета авторского слова привело к тому, что голос автора либо "терялся" среди других голосов романа, либо "сливался" с голосом персонажей.
Так, Вячеслав Иванов писал, что реализм Достоевского основан не столько на познании, сколько на "проникновении одного "я" в другое". Чужое "я", таким образом, утверждалось не как объект, а как иной, отличный от собственного "я" субъект. Поэтому и задача героев Достоевского, согласно мысли Вяч.Иванова, состоит в том, чтобы, преодолев собственный эгоцентризм (влияние "я" как собственного субъекта), прорваться к пониманию другого человека как "истинной реальности" (чужое " я" как другой субъект). В невозможности такого прорыва и замкнутости героя в своем собственном мире видел Вяч. Иванов основу трагической катастрофы героя - "катастрофы отъединенного сознания".
Из идеи взаимопроникновения различных "я" субъектов Вяч. Иванов делает вывод о том, что герои Достоевского - это, в некотором роде, идейные двойники самого автора, переродившегося и как бы при жизни "покинувшего свою земную оболочку".
В работах М.М.Бахтина со всей определенностью утверждается и развивается положение о полифоничности романов Достоевского (равноправности голоса автора и голосов героев). По этому вопросу М.М.Бахтину возражал в 1966 году Р.Г.Назиров в своем диссертационном исследовании "Социальная и этическая проблематика произведений Достоевского 1859-1866 гг.": "Вопреки утверждениям Бахтина, роман "Преступление и наказание" позволяет сделать "идеологический вывод" - это идея о превосходстве народного гуманизма над индивидуалистическим разумом, призыв к воссоединению личности с народом".33
Согласно утверждению Р.Г.Назирова, "идеологической доминантой" в произведениях Достоевского, является абсолютно положительная ценностность гуманистического народного начала. Кроме того, Р.Г.Назиров видит в произведениях Достоевского авторское слово, высказанное не только непосредственно, но и вполне "монологически". Как правило, происходит это в наиболее напряженные, поворотные моменты в развитии сюжета; тогда, по мнению Назирова, полифония мнений и идей переходит в моноголосное звучание авторского голоса: "В узловых моментах действия слово Достоевского является монологически цельным, точным и по преимуществу коммуникативным".34 Р.Г.Назиров вновь поднимает тему христианского осмысления бытия у Достоевского. Однако особенностью "христианства Достоевского" он считает "обоготворение народной совести". Христианство у Достоевского оказывается скорее воплощением народной совести, народного гуманизма, а стремление того или иного героя ко Христу - призывом "к воссоединению с народом". И позднее, в 1982 году Р.Г.Назиров в книге "Творческие принципы Достоевского" пишет о понимании Достоевским народа как абсолютной ценности, как своеобразного уровня, через который и которым проверяются и измеряются все столь дорогие сердцу Достоевского идеи: "...В мире Достоевского Бог проявляется только через народ; есть Бог или нет, об этом сам писатель ничего не говорит, но зато показывает, что жить без народа невозможно".36
Если говорить об образе Шатова в романе "Бесы", то подобная подмена героем христианского мировоззрения "обоготворением народной совести" кажется весьма убедительной. Однако сомнительно, чтобы сам Достоевский в момент написания романа разделял подобное заблуждение своего героя. Скорее, описывая колебания и противоречия в мировоззрении Шатова, Достоевский разоблачал свои прежние идеи, страстно исповедуемые им во времена его увлеченности идеями Белинского и теперь, после "перерождения убеждений", критически им пересматриваемые. Не случайно Ставрогин в разговоре с Шатовым замечает, что тот "низводит Бога до атрибута народности".
Кроме того, не все герои Достоевского - носители христианской идеи -оказываются столь непосредственно связанными с идеей "народного гуманизма", как утверждает Р.Г.Назиров.
Часто в романах Достоевского народ несет в себе не только абсолютно позитивные, но и негативные качества. Глас народа может быть гласом Божиим (или голосом автора), но и гласом противоположного, бесовского полюса мироздания.
Так, в романе "Бесы" именно толпа (народ) казнит Лизу, именно на поддержку народа намеревается опереться Петр Верховенский, планируя "сделать смуту". «Народ пьян, матери пьяны, дети пьяны, церкви пусты, а на судах: "двести розог, или тащи ведро». «В народе живет много злого. Наряду с детской веселостью и трогательнейшей добротой ему присущи эмоциональные взрывы, порождающие подчас бессмысленное буйство»,37 - писал Р.Гуардини в книге «Человек и вера». С другой стороны, и христианская идея во всей своей чистоте может, по Достоевскому, существовать и вне народа. Именно так показан монастырь в "Братьях Карамазовых"; а кроме того, формирование христианского мировоззрения и подлинного покаяния у старца Зосимы и "таинственного посетителя" происходит без непосредственного влияния народного гуманизма и вообще народной идеологии на их души.
О соединении христианского мировоззрения с моралью народного гуманизма писал в 1971 году В.А.Свительский в работе "Мироотношение Достоевского и принципы его воплощения в романах писателя 60-70-х годов". Говоря о том, что идеологическая позиция Достоевского знаменует собой последний этап развития и распад просветительской традиции XIX века, Свительский указывал на стремление Достоевского найти "естественного человека" и "естественную духовность" в ребенке, чудаке и народе.
Соединяя просветительские идеи "естественной духовности человека" с христианским мироощущением писателя, Свительский полагает, что Достоевский «пришел к идее преобразования жизни путем морально религиозного перерождения людей, считая основными путями к этому христианскую проповедь сближения с народной моралью, личные благодеяния и примеры подвижников и филантропов. Он не отрицал воздействия среды на человека, но считал для человека унизительным пассивно подчиняться обстоятельствам. ... Единственным ориентиром для человека, по Достоевскому, становится Иисус Христос»/8
В 1979 году Е.П. Червинскене в диссертационной работе "Внутреннее единство и системность творчества писателя" вновь обратилась к проблеме поиска «цемента», скрепляющего противоречивые идеи произведений Достоевского. Обосновывая необходимость постановки проблемы авторской позиции и ее выражения в произведениях Достоевского, Е.П.Червинскине пишет: "В последнее время наблюдаются сдвиги в сторону поисков "цемента", скрепляющего противоречивые идеи произведений Достоевского: уточняется мысль о его полифонизме, доказывается неправомерность приравнивания, тем более отождествления голосов героев с голосом автора, обращается внимание на необходимость учета новаторства и специфики творческой манеры Достоевского во избежание предвзятых суждений о нем".
"Идеологической доминантой" в творчестве Достоевского, согласно утверждению Е.П.Червинскене, была идея абсолютной свободы человеческой личности. Рассматривая творческий и жизненный путь писателя, она приходит к выводу о том, что всякое подавление или ущемление личностной свободы человека воспринималось Достоевским как нечто чудовищное; напротив же, всякое проявление такой свободы возводится писателем в абсолют, становясь в его творчестве не просто "идеологической доминантой", но, так сказать, "доминантой положительности".
"Идея свободы человеческой личности была его (Достоевского) "идеей-чувством", как бы исходной точкой, с ней связано решение всех других проблем, основные особенности его творчества". Поэтому источником парадоксов и противоречий личности героев Достоевского видится унижение, ущемление личной свободы человека некогда в прошлом: "Окончательной причиной странного поведения почти всех его героев, их "секретом" нет-нет и окажется пережитое или переживаемое ими унижение. Главным в человеке Достоевский считает отношение к своей и чужой личности. Мир у него делится на пауков и жертв, на унижаемых и унижающих".41
Однако, на наш взгляд, в романе "Братья Карамазовы" слова Дмитрия Карамазова о широте человеческой личности можно было бы приписать самому Достоевскому. Не случайно еще в молодые годы писал он, что человек есть тайна. Мир Достоевского, так же как и человек в этом мире, оказывается неизмеримо сложнее любой, даже самой развернутой схемы. А отношения между героями в произведениях, их чувства друг к другу являются слишком противоречивыми и одновременно слишком живыми (в смысле жизнеподобия), чтобы всецело быть сведенными к отношению паука и его жертвы. Разумеется, что и подобные взаимоотношения рассматриваются в произведениях Достоевского (например, Раскольников и Порфирий Петрович, Свидригайлов и Дуня и др.), но это лишь один аспект человеческих отношений из бесчисленного множества других.
Соотнося же идею свободы с христианским мировоззрением писателя, Е.П.Червинскине пишет: "Но особенно показательно то, что даже вера, которую в отчаянии он (Достоевский) поставил выше истины, проверяется им и примиряется с тем, что для него было выше веры, - со свободой человеческой личности". Надо отметить, что "свобода человеческой личности" не столько примиряется Достоевским с его верой, сколько органически вытекает из нее; понятие свободы формируется в миросозерцании писателя согласно содержанию этого понятия в православной традиции.
Все вышеперечисленные работы были посвящены, в первую очередь, проблематике, идейному содержанию произведения. Что же касается поэтики, то она была изучена в меньшей степени. Это связано в первую очередь с тем, что роман "Бесы" воспринимался критикой как идеологическое произведение; зачастую Достоевского упрекали за философскую перегруженность и недостаточную художественность романа.
Однако необходимо рассматривать литературное произведение в единстве проблематики и поэтики, ибо через поэтику мы наиболее полно постигаем проблематику, пишет Л.М. Розенблюм в кн. «Творческие дневники Достоевского»: «Переключение проблематики в сферу художественного творчества углубляло ее, вносило коррективы от жизни и нередко снимало публицистические крайности даже в системе романа-памфлета».
Проблематику и поэтику произведения связывает, прежде всего, система персонажей. Вот как выстраивает ее Ю.П.Иваск в статье "Упоение Достоевского". "О его героях следовало бы судить по двенадцатибалльной шкале, установленной для землетрясений, но приспособленной для душедухотрясений! ... Сократим шкалу душедухотрясений до шести баллов и попытаемся оценить героев романа "Бесы".44 По этой шкале Кармазинов не поднимается выше нуля, его Ю.П.Иваск характеризует как "мертвую душу", "безнадежного пошляка". Подобным же образом он оценивает Шигалева, называя его "бездушным фанатиком". Единицу, по мнению Иваска, заслуживает Ставрогин, «вызвавший столько душедухотрясений у бесов, но сам не сотрясавшийся». С "великим грешником" сближается и великий праведник: "Ту же отметку заслуживает и праведник - епископ Тихон, не христианский иудей, а христианский эллин: он хорошо (изнутри) понимает заблудших овец, но сам - уже успокоился в духовной гармонии: обратился к Богу, свидетельствуя о Нем, но никого не обращает, ничего в мире изменить не может". Это утверждение совершенно противоречит мнению самого Достоевского, писавшего А.Майкову: "2-ая повесть будет происходить вся в монастыре. На эту 2-ю повесть я возложил все мои надежды. Может быть, скажут, наконец, что не все писал пустяки. (Вам одному исповедуюсь, Аполлон Николаевич: хочу выставить во 2-й повести главной фигурой Тихона
Задонского, конечно, под другим именем, но тоже архиерей будет проживать в монастыре на спокое). ... Ради Бога не передавайте никому содержания этой 2-й части. Я никогда вперед не рассказываю моих тем, стыдно как-то; а вам исповедуюсь. Для других пусть это гроша не стоит, но для меня сокровище. Не говорите же про Тихона. Я писал о монастыре Страхову, но про Тихона не писал. Авось, выведу величавую, положительную, святую фигуру. ... Правда, я ничего не создам, а только выставлю действительного Тихона, которого я принял в свое сердце давно с восторгом" (т. 29,1, с. 118). О значимости образа старца Тихона для всей динамики творчества Достоевского писал Р.Лаут в книге «Философия Достоевского»: «В «Бесах» впервые предпринята попытка ввести в повествование святого как действующее лицо. В исключенной из романа главе «У Тихона» свт. Тихон показан с исторической точностью. ... С того времени в каждом большом его (Достоевского) произведении представлены религиозные люди как действующие лица, занимая в его творчестве все большее место».45 Об образе святителя Тихона писал Г.Флоровский в книге «Пути русского богословия»: «Достоевский ... хотел именно Тихона противопоставить русскому нигилизму и в этом противопоставлении вскрыть мистическую проблематику веры и безбожия...»
В соответствии со шкалой Ю.П.Иваска «двойку» заслуживают бесовод Петр Верховенский, Виргинский, Лямшин, Липутин, Лебядкин, "Лембки", Семен Яковлевич. «Тройку» - Варвара Петровна, Даша и книгоноша Софья Матвеевна Улитина, Эркель. «Четверку» получают Федька Каторжный, Лиза, Маврикий Николаевич. «Пятерка» достается Степану Трофимовичу и Шатову, «шестерка» - Кириллову и Марье Тимофеевне Лебядкиной.
Даже если не принимать во внимание то, что такая "математическая" система исчисления была бы глубоко чужда Достоевскому именно своей чрезмерной рациональностью, математичностью, сразу же бросается в глаза тот факт, что в одну группу оказываются объединенными совершенно разные не только по внутренней своей сущности персонажи (Петр Степанович и Семен Яковлевич, Даша и Эркель, Федька Каторжный и Маврикий Николаевич), но и по своему масштабу, по той роли, которую играют они в романе (Петр Верховенский и Лямшин, Лебядкин...). Кроме того, необходимо учитывать собственно авторскую характеристику персонажей, изложенную в письмах, дневниках, черновых набросках. Если принять это во внимание, окажется совершенно невозможным поставить как и Ставрогшгу «единицу» старцу Тихону.
Свое видение этой проблемы высказывает Ф.А.Степун в статье ""Бесы" и большевистская революция": "Темные силы "Бесов" располагаются Достоевским как бы по двум палатам. В верхней палате царствуют Кириллов и Ставрогин. В нижней верховодят Верховенский и Шигалев с их многочисленным охвостьем.»47 Говоря далее о христианской направленности произведения, Ф.А.Степун замечает: "Прямых размышлений об отношении Церкви к государству в "Бесах", правда, нет, но на то, что Достоевский чувствовал связь атеистического революционного беснования с тем "параличом" Церкви как исторического явления, о котором сам говорил, указывает, как мне кажется, то, что, не нарисовав в "Бесах" ни одного подлинного христианского образа, он вывел в них целый ряд христианством помраченных и даже изуродованных людей". Однако хотелось бы высказать несогласие с этой точкой зрения. Христианскими по своей сути являются образы старца Тихона, Даши... А изуродованы человеческие личности оказываются вовсе не христианством, а безграничным собственным своеволием (Кириллов) или причастностью некогда в прошлом к беснованию, к соблазнам (Шатов, Марья Тимофеевна).
Возражая К.Леонтьеву, обвинявшему Достоевского в непонимании истинного Православного христианства, архиепископ Иоанн Шаховской писал: "Константин Леонтьев, влюбленный ... в национальную эстетику народов...
при уме своем, проглядел Достоевского, усомнился в интегральности его, назвал его христианство "розовым". Около этого слова еще идет спор "славян между собою", "розовая" или "не-розовая" вера Достоевского. Леонтьев прав только в том, что есть в мире и "розовое" (и даже бесцветное) христианство. Но не такова вера Достоевского".49
Среди работ о творчестве Достоевского отметим наиболее значимые суждения о поэтике романа «Бесы».
Многие исследователи творчества писателя отмечали композиционную насыщенность, даже перегруженность романов Достоевского вообще и романа "Бесы" в частности. Еще в 1893 году митрополит Антоний (Храповицкий) заметил: "Томимый жаждою этой проповеди, он (Достоевский) ... громоздит спешно и сжато идею на идею, психический закон на закон; напряженное внимание читателя не успевает догонять его глаз, и он, поминутно останавливая свое чтение, обращает свой взор снова на перечитанные строки -настолько они содержательны и серьезны. Не малопонятность изложения тому причиной, не туманность мысли, а именно преизливающаяся полнота содержания, не знающая себе подобной во всей нашей литературе".50
Более подробно об этом будет говорить К.Мочульский, выделяя в романе и основные элементы сложной, перегруженной событиями композиции: "Роман-трагедия разбивается на три акта: завязка дана в драматической форме "ложной катастрофы" (собрание у Варвары Петровны, 1-я часть), кульминация. Сцена "У Тихона" подготовлена второй сценой ансамбля ("У наших", 2-я часть), развязка вводится третьей массовой сценой ("Праздник") и распадается на ряд отдельных катастроф (3-я часть). Огромный мир романа, населенный множеством людей и перегруженный массой событий, организован с гениальным искусством. ... Мир этот охвачен одним порывом, одушевлен одной идеей: он - целсстремителен н динамичен".51
О композиционной перегруженности романа говорит и Л.П.Гроссман в статье «Достоевский-художник». Наряду с широкими конклавами, используемыми писателем и в других произведениях («Дядюшкин сон», «Идиот», «Братья Карамазовы» и др.), в «Бесах», по мнению исследователей, присутствует огромное количество других приемов, усложняющих композицию. Изображения публичных светских вечеров, спектаклей и лекций, прерываемых крупными скандалами, пожарами, бунтами, перегружают композицию романа. Л.П.Гроссман сближает роман «Бесы» с другими антинигилистическими романами, публиковавшимися тогда в «Русском вестнике» с их «мелодраматическими и театральными приемами».
О некоторых особенностях композиции и пейзажных зарисовок, речевых характеристик персонажей в романе «Бесы» писала Л.М.Розенблюм в книге «Творческие дневники Достоевского». В изданной ранее книге Н.М.Чиркова «О стиле Достоевского» также содержится ряд интересных наблюдений, касающихся художественного своеобразия романа.
Однако работ, специально посвященных поэтике «Бесов», до настоящего времени написано не было, чем отчасти и объясняется выбор темы нашей диссертации.
Завершая обзор работ, посвященных роману Ф.М. Достоевского "Бесы" в интересующих нас аспектах, хотим подвести некоторые предварительные итоги.
Во-первых, роман "Бесы" (как и роман "Идиот") - наименее изученный в единстве проблематики и поэтики. Это один из тех романов Достоевского, который вызывает наиболее спорную трактовку. В нем долгое время видели лишь антинигилистическую, антиреволюционную направленность, что и породило обвинения автора в консерватизме и реакционности. Именно поэтому в послереволюционные годы советское литературоведение намеренно обходило молчанием этот роман. В зарубежной же науке, напротив, наблюдалось усиление интереса к "запретному", "антисоветскому" произведению. В работах, посвященных "Бесам", рассматривалось в основном идейное содержание романа, причем преимущественно в его политическом, идеологическом аспектах.
После изменения политической ситуации в России вновь пробудился интерес к роману. Появились работы, посвященные христианскому и философскому аспекту в идейном содержании произведения.
Во-вторых, по словам В.Малягина: "Несмотря на громадное, почти необъятное количество критической литературы о Достоевском, существует тема, очень скупо, невнятно и противоречиво освещаемая исследователями его творчества. Тема эта - "Достоевский и Православие" или, определеннее и конкретнее, - "Достоевский и Церковь". Да, в отношениях между Достоевским-художником и Православной Церковью есть не то чтобы противоречивость и несовместимость, но - недоговоренность и неясность каких-то вопросов 02.
В книге «Пути русского богословия» Г. Флоровский говорил о значимости Церкви для Достоевского: « Его последним синтезом было свидетельство о Церкви. ... Это и был внутренний отклик на все тогдашнее гуманистическое искание братства, на тогдашнюю жажду братской любви. Его диагноз и вывод тот, что только в Церкви и во Христе люди становятся братьями воистину, и только во Христе снимается опасность всякого засилия, насилия и одержимости, только в Нем перестает человек быть опасен для ближнего своего. Только в Церкви мечтательность угашается, и призраки рассеиваются».53
Задача настоящей работы - определить основу идейно-художественного единства романа «Бесы», охарактеризовать проблематику и особенности его поэтики и представить этот роман как художественный феномен, весьма значительный в ряду других романов Достоевского.
Работа состоит из введения, четырех глав, заключения, примечаний и библиографии.
Глава первая «Христианское миросозерцание Достоевского как «идеологическая доминанта» романа «Бесы». Образ зла. Отец и сын Верховенские» содержит характеристику христианского миросозерцания как основу авторской позиции, которая предполагает резкое разграничение добра и зла, полюса Божеского и бесовского. Поскольку роман посвящен теме «беснования», очевидно, что центральным окажется образ зла, персонифицированный в лице Петра Верховенского и отчасти его отца, Степана Трофимовича, явившегося, пусть невольно, проводником нигилизма и безбожия в умы молодежи.
Глава вторая называется «Система персонажей в свете идейной проблематики произведения. Значение темы самоубийства». Здесь показано, как выстроена система персонажей, представляющая собой в основном череду лиц, соприкоснувшихся на определенном этапе своей жизни с соблазном и духовно помраченных им. Важно, что для многих из них подобное воздействие оказалось не просто губительным, но смертельным. Отсюда тема самоубийства - «самого законопреступного из убийств». Главный герой романа и одновременно главный из самоубийц - Ставрогин рассматривается в этой главе рядом со своим учеником и идейным антиподом Шаговым. Именно Иван Шатов испытал на себе влияние личности Ставрогина в большей степени, нежели другие персонажи. Для него философские искания Ставрогина выстроились в идею о мессианском значении России, о русском народе-Богоносце.
Не меньшее влияние оказал Ставрогин на героинь романа. Правда, это влияние было совершенно иным. Не вызывая бурных философских споров, оно породило конфликт духовный, вызвав бурю противоречивых чувств, о которых повествует третья глава настоящей диссертации: «Роль женских образов».
Рассмотрев идейное содержание романа, в четвертой главе мы сосредоточили внимание на его поэтике. Глава называется «Особенности поэтики» и содержит в основном те черты художественного своеобразия романа, которые, на наш взгляд, были недостаточно освещены в литературоведческих исследованиях.
В «Заключении» содержатся основные итоги исследования проблематики и поэтики романа «Бесы».
Христианское миросозерцание Достоевского как "идеологическая доминанта" романа "Бесы". образ зла. отец и сын Верховенские
Все названные исследователями принципы творчества Достоевского: свободы героя, народного гуманизма, полифоничности - безусловно, важны в произведениях Достоевского, но "идеологической доминантой" его романов, несомненно, является православное, христианское миросозерцание. Формулируя в 1854 году свой "символ веры", Достоевский писал: "Нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но, с ревнивой любовью говорю себе, что и не может быть (т.28, кн. 1, с. 176). Важно заметить при этом, что идея внимания к человеческой личности, ее неповторимости и свободы вовсе не противоречит, а логически вытекает из христианского мировоззрения писателя.
Человеческая личность в христианстве воспринимается безусловной и абсолютной ценностью. Однако подобная точка зрения отлична от понимания свободы человеческой личности, предлагаемой "современными (Достоевскому) высшими учителями" - "господами социалистами" (Достоевский), ратующими за человеколюбие и счастье всего человечества.
Принципиальное отличие состоит в том, что если в первом случае в абсолют возводится внутренняя сущность человека, его душа, то во втором -усиленное внимание уделяется социальному аспекту, безусловно, важному и значительному, но все же внешнему, а следовательно (с точки зрения любого христианина, в том числе и Достоевского), второстепенному. "...Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?" (Мф., XVI, 16).
Сам Достоевский понимал свободу человеческой личности именно в христианском, внутреннем смысле этого слова, а вовсе не как результат одного лишь социального переустройства. Об этом говорит старец Зосима - безусловно, положительный персонаж романа "Братья Карамазовы": "- Если у нас мечта, то когда же вы-то воздвигнете здание свое и устроитесь справедливо лишь умом своим, без Христа? Если же и утверждают сами, что они-то, напротив, и идут к единению, то воистину веруют в сие лишь самые из них простодушные, так что удивиться даже можно сему простодушию. Воистину у них мечтательной фантазии более, чем у нас. Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончат тем, что зальют мир кровью, ибо кровь зовет кровь, а извлекший меч погибнет мечом. И если бы не обетование Христово, то так и истребили бы друг друга даже до последних двух человек на земле. Да и сии два последние не умели бы в гордости своей удержать друг друга, так что последний истребил бы предпоследнего, а потом и себя самого" (т. 14, с. 288).
Говоря об абсолютной свободе человеческой личности, необходимо также отметить, что понятие свободы заложено в основе православного вероучения. Делая свой выбор между добром и злом, служением Богу или бесу, человеческая личность находится в состоянии абсолютной свободы.
Общеизвестно, что Господь не спасает "насильно", иначе цена такого "спасения" была бы невелика, а Царство Божие превратилось бы в господство Великого инквизитора. Сотворив человека по образу и подобию Своему, Господь наделил его и свободной волей, позволяющей человеку свободно служить Добру.
Свободным было состояние прародителей в раю; по своему же свободному произволению, нарушив заповедь, они лишили себя возможности Богообщения.
Важно, что и бес, согласно христианскому вероучению, не может ввести человека в грех помимо его, человеческой, воли. Так, премудрый змий, несмотря на ненависть к людям, не мог погубить их по своему хотению, но только через своевольное, гордое преступление Господней заповеди самим человеком.
Преподобный Василий Великий в беседе об абсолютной свободе изначального выбора говорит следующее: "Откуда дьявол, если зло не от Бога?
Что скажем на это? То, что и на такой вопрос достаточного такого рассуждения, какое представлено о лукавстве и человека. Ибо почему лукав человек? По собственному своему произволению. Почему зол дьявол? По той же причине, потому что и он имел свободную жизнь, и ему была дана власть или пребывать с Богом, или удалиться от Благого. Гавриил - ангел и всегда предстоит Богу. Сатана - ангел и совершенно ниспал из своего чина. И первого соблюло в них произволение, и последнего низринула свобода воли. И первый мог стать отступником, и последний мог не отпасть. Но одного спасла ненасытимая любовь к Богу, а другого сделало отверженным удаление от Бога. И это отчуждение от Бога есть зло".
Именно так, по-христиански понимает человеческую свободу и сам Достоевский: "...Одна из самых основных идей христианства - признание человеческой личности и свободы ее (а стало быть, и ее ответственности)" (т.23, с. 37). Поэтому влияние социальной, да и какой-либо иной среды на человека оказывается для него вторичным: "Делая человека ответственным, христианство тем самым признает и свободу его. Делая же человека зависящим от каждой ошибки в устройстве общественном, учение о среде доводит человека до совершенной безличности, до совершенного освобождения его от всякого нравственного личного долга, от всякой самостоятельности, доводит до мерзейшего рабства, какое только можно вообразить. Ведь этак табаку человеку захочется, а денег нет, так убить другого, чтобы достать табаку. Помилуйте: развитому человеку, ощущающему сильнее неразвитого страдание от неудовлетворения своих потребностей, надо денег для удовлетворения их -так почему ему не убить неразвитого, если нельзя иначе денег достать?" (т. 21, с. 16).
Таким образом, свобода человеческой личности оказывается для Достоевского ценностью абсолютной лишь тогда, когда свобода эта окружена христианской любовью, "потому что Бог есть любовь"(1 Иоанн, lV,7-8).
В противном случае абсолютная свобода личности быстро и часто незаметно для самого человека превращается в произведениях Достоевского в безграничное своеволие, которое никогда не может быть возведено им в абсолют. О таком "ограничении свободы" пишет Р.Г. Назиров в книге "Творческие принципы Достоевского", называя, правда, христианское мировоззрение, более абстрактным термином - "гуманистическое начало": "Свобода воли опасна и слепа, когда она связана только с разумом и когда человек ... подавляет в себе (подобно Раскольникову) гуманистическое начало, присущий ему "закон гуманизма".2
Е.П. Червинскене тоже писала о неком "ограничителе" человеческой свободы, не позволяющей ей превращаться в своеволие. Однако подобным критерием она считала способность человека не приносить страдания другим. Однако, если мы обратимся к тексту романа "Бесы", то увидим, что Кириллов, заявляя свое безграничное своеволие, не приносит страданий никому непосредственно (если не брать во внимание тезис Н.Бердяева о том, что любой самоубийца своим примером "сеет смерть".).
Система персонажей в свете идейной проблематики произведения. значение темы самоубийства
Все персонажи романа могут быть соотнесены с той исторической эпохой, которая и сформировала их мировоззрение. Прошлое в романе представлено эпохой 40-х годов. Человеком 40-х может быть назван не только Степан Трофимович Верховенский - идеолог и теоретик, выразитель мыслей и чаяний поколения того времени. Варвара Петровна, "женщина-меценатка, женщина-классик", тоже сформировалась под влиянием идей, будораживших умы этого поколения. Именно поэтому стала возможной "странная дружба" между генеральшей Ставрогиной и "либералом сороковых" Степаном Верховенским. Именно поэтому так заботилась она о создании его образа (даже костюм "сочинила сама"), его репутации. Она постоянно интересуется тем, что читает ее друг, пытается влиять на его круг общения. Увлекшись же новыми идеями, она меняет и свои привязанности: старый благородный друг воспринимается ею теперь как "представитель прошедшего века ... как милый, добрый, остроумный обломок..." (т. 10, с. 265).
Юлию Михайловну фон Лембке также сформировали либеральные идеи. Именно движимая надеждами на скорые разумные преобразования, приближает она к себе "наших", причем наиболее радикально настроенных из них.
К старшему поколению принадлежит и Прасковья Ивановна Дроздова. Не сближаясь ни с "Лембками", ни с Варварой Петровной в силу своего нездоровья, более всего сетует она на то, что "дочь ей не друг". Да и вообще отношения между "отцами" и "детьми" складываются сложно, точнее говоря, вообще никак не складываются.
Полноценное общение персонажей происходит в рамках одного поколения; порожденные идеологически предыдущим поколением "дети" упрекают "отцов" в отсталости и неразвитости, а сами "отцы" в ужасе отшатнутся от того, что явилось всего лишь логическим продолжением их же собственных идей. Предельная разобщенность между поколениями приводит к тому, что семейные узы в их традиционном понимании отсутствуют в романе. Мы не видим здесь ни одной полноценной семьи, дети - символ будущей жизни
- в качестве действующих лиц отсутствуют в романе. И если роман "Братья Карамазовы" с его финальной сценой ("речь у камня") как бы открыт в будущее и, безусловно, оптимистичен именно благодаря присутствию мальчиков, то роман "Бесы" во временном отношении остается замкнутым в себе именно из-за отсутствия детских характеров.
Кармазинов тоже принадлежит к поколению 40-х годов. Хотя идеи общественного переустройства его совершенно не интересуют, он -представитель того же поколения "циничных идеалистов". Доказательством может служить тот факт, что на празднике у губернаторши он был так же освистан, как и Степан Трофимович.
Далее на временной прямой можно расположить поколение детей: Николай Всеволодович (28 лет), Кириллов (27 лет), Шатов (27-28 лет), Лиза (22 года). Всем им от двадцати двух до двадцати восьми лет; и несмотря на разницу их теперешних воззрений, на разных этапах своей жизни они так или иначе были причастны ко злу (см. ниже раздел о самоубийцах и главу о женских образах). Вихрь беснования с устрашающей скоростью закружил их, стремительно неся к трагическому концу. Это люди настоящего, злободневного и... сиюминутного. Люди, которые могли бы сказать о себе словами Лизы: "Я разочла мою жизнь на один только час и спокойна. Разочтите и вы так свою..." (т. 10, с. 401). Все они умирают молодыми, уходят из жизни, творя не свою, как хотелось бы Кириллову, но чужую, бесовскую волю.
Петра Степановича Верховенского мы намеренно не включили в эту группу, хотя он тоже молод (во время действия романа Петру Степановичу 27 лет). То, что он одновременно и источник зла, и его конденсатор, ставит его фигуру несколько особняком от других представителей молодого поколения.
Также выбивается из общего ряда и Даша. И хотя ей всего лишь двадцать, ничего нервозного, суетливого, сиюминутного незаметно в ее характере. Ее трудно причислить к новому поколению "наших", но ей также чужд цинический идеализм "отцов". Вечные религиозные добродетели составляют основу ее характера. Даша находится как бы вне времени, существует в романном бытии независимо от него.
Будущее же, широко представленное в романе "Братья Карамазовы" образами мальчиков, в "Бесах" отсутствует. Единственный родившийся в романе ребенок (сын Marie Шатовой) оставляет этот мир, не прожив и нескольких дней. А ребенок, о котором упорно толкует Марья Тимофеевна, оказывается на поверку лишь символическим образом, рожденным ее больным воображением.
Центральной фигурой в системе персонажей романа, безусловно, является Николай Ставрогин. Он - средоточие всех сюжетных нитей романа; именно соприкасаясь с его личностью, все нити, все судьбы, простые и ясные до сих пор, запутываются в сложный клубок человеческих взаимоотношений. Николай Всеволодович явно или тайно связан со всеми главными персонажами романа. Причем парадоксально, что чем менее явна эта связь внешне, чем более тщательно скрывается она от общества, тем теснее, прочнее оказываются эти узы. Долгие годы хранилась "под спудом" тайна брака блистательного аристократа и скудоумной Хромоножки. Именно Дашу, с которой он "прерывает сношения", дабы успокоить подозрения Варвары Петровны, Ставрогин, уже отчаявшийся и опустошенный, "кликнет в последний конец".
Подобная же внешняя немотивированность взаимоотношений характерна для большинства произведений Достоевского. Важно понять, что за кажущейся случайностью стоит высшая духовная обусловленность.
Ставрогин действительно, порой сам того не желая, магнетически притягивает к себе людей. Им живут и дышат, в него верят, его благословляют и проклинают такие совершенно разные люди, как Кириллов, Шатов, Петр Степанович Верховенский. Его любят до обожания, порой ненавидя "до кровомщения", такие разные женщины, как Лиза, Даша, Марья Тимофеевна, Матреша, Магіє Шатова.
Женских образов
Говоря о творчестве Достоевского, необходимо отметить особую значимость в его произведениях женских образов. Именно женщины становятся носительницами человеческого участия и утешения в горе: Грушенька для Алеши после смерти старца Зосимы («Братья Карамазовы»); идея бесконечной жертвенности воплощается в образах Сони Мармеладовой и Дуни Раскольниковой ("Преступление и наказание"); материнское начало и стремление посвятить всю свою жизнь детям - в образах Софьи Андреевны Долгорукой ("Подросток") и Веры Лебедевой, которая заменила детям мать ("Идиот").
Наряду со святыми подвижниками (старцем Зосимой в "Братьях Карамазовых" и старцем Тихоном в "Бесах") Достоевский доверяет проповедовать Евангельскую мудрость Соне Мармеладовой и Софье Матвеевне Улитиной ("Бесы"), т.к. эти женщины обладают поистине монастырским, иноческим смирением и кротостью. Именно этой добродетели посвящена повесть Достоевского "Кроткая".
Важным кажется здесь отметить и то, что почти все женщины в произведениях Достоевского прекрасны. Но красота их совершенно иная, чем, скажем, красота тургеневских девушек или толстовской Наташи Ростовой.
В романе "Подросток" Достоевский дает портрет Софьи Андреевны Долгорукой глазами Аркадия: "Лицо у ней было простодушное, но вовсе не простоватое, немного бледное, малокровное. Щеки ее были очень худы, даже ввалились, а на лбу сильно начинали скопляться морщинки, но около глаз их еще не было, и глаза, довольно большие и открытые, сияли всегда тихим и спокойным светом, который меня привлек к ней с самого первого дня" (т. 13, с. 83).
Таким образом, акцент в портрете поставлен на описании глаз героини, вернее, даже не глаз, а их удивительного выражения, ласкового и кроткого. Если вспомнить к тому же, что Подросток на протяжении всего романа повторяет, что мать его красавицей не была, но привлекала в ней именно духовность, выражающаяся в ее лице, то само собою напрашивается сопоставление женских портретов Достоевского с изображениями в древнерусской иконописи.
В древнерусской иконе (в отличие от работ западноевропейских художников) внутренняя красота всегда оказывается важнее внешней. Поэтому человеку, не знакомому с русской иконой, в изображении иконописцами лика всегда бросается в глаза нарочитая неправильность, искажение пропорций, нарушение жизнеподобия в цвете. Однако ясно, что, рисуя так внешний образ, иконописец хотел подчеркнуть красоту образа внутреннего.
Подобное же искажение пропорций и цветового жизнеподобия можно наблюдать и в портретах героинь Достоевского, что делает эти женские лица более похожими на иконописные лики.
Об этой особенности "портретной живописи" Достоевского говорит Л.П. Гроссман в книге "Творчество Достоевского": "Достоевский стремился в своей портретной живописи не к исторической подлинности, а к выявлению своего художественно-философского замысла".1
Сказав главное, на наш взгляд, о специфике женских характеров в творчестве Достоевского, перейдем к рассмотрению судеб героинь в романе "Бесы".
При первом же чтении романа бросается в глаза то, что все его центральные героини (Лиза Тушина, Даша, Marie, Марья Тимофеевна и, наконец, Матреша) в разные периоды своей жизни оказываются связанными с Николаем Ставрогиным, причем связь эта непременно относится Достоевским в прошлое, следовательно, говоря о судьбах героинь в романе, мы наблюдаем, как зло, соприкоснувшись с ними однажды, начинает причинять им "горе" некоторое время спустя. "Горе миру от соблазнов..." (Мф., XVIII, 7). И потому такой трагичной оказывается судьба этих женщин.
Удивительный образ кроткой, всепрощающей и всепонимающей любви встречается в творчестве Достоевского не однажды. Так, в "Преступлении и наказании" Соня, узнав о преступлении Раскольникова, кажется, еще больше привязывается к нему своей удивительной "любовью-жалостью" (ср. любовь князя Мышкина к Настасье Филипповне в романе "Идиот"), которая и укрепляет в ней решимость следовать за ним на каторгу и уже там дает ей силы пробудить в нем душу живую, умерщвленную было грехом.
Показателен в этом смысле и образ Софьи Андреевны Долгорукой в более позднем романе "Подросток". Ее отношение к Версилову напоминает, как неоднократно подчеркивает Достоевский, любовь к капризному и болезненному ребенку. Понимает это и сам Версилов, говоря: "Прощай, Соня, я отправляюсь опять странствовать, как уже несколько раз от тебя отправлялся... Ну, конечно, когда-нибудь приду к тебе опять - в этом смысле ты неминуема. К кому же мне и прийти, когда все кончится?" (т. 13, с. 409). Такое отношение становится более чем заметно и окружающим. Так например, Татьяна Павловна, успокаивая свою "Софью", говорит: "Придет, Софья, придет! ... Ведь слышала, сам обещал воротиться! дай ему, блажнику, еще раз, последний, погулять-то. Состарится - кто ж его тогда, в самом деле, болезного-то нянчить будет, кроме тебя, старой няньки?" (т. 13, с. 410).
Образ же Даши занимает, так сказать, промежуточное положение между Соней Мармеладовой и Софьей Андреевной Долгорукой, так же как и роман "Бесы" по времени написания находится между "Преступлением и наказанием" и "Подростком". Вероятно, здесь можно говорить об эволюции этого образа в творчестве Достоевского в целом.
Так же, как и Софья Андреевна, Даша происходит из семьи крепостных; так же еще в юности она приобрела в лице Варвары Петровны сильную покровительницу (ср. Татьяна Павловна для Софьи Андреевны). Татьяна Павловна назвала когда-то свою Софью рыбой за хладнокровие и спокойствие, с которым та пошла под венец. Именно спокойный ум и хладнокровие подчеркивает Достоевский, описывая Дашу в "Бесах". Так же, как и героиня "Подростка", Даша должна была быть выдана замуж по прихоти гордой и своевольной Варвары Петровны. Но так же, как и Софья, приняла она это решение спокойно и рассудительно. Когда же брак стал невозможен, Даша так же спокойно отнеслась к этому, не помня оскорбления и обиды: "Пожалуйста, Степан Трофимович, ради Бога, ничего не говорите, - начала она горячею скороговоркой, с болезненным выражением лица и поспешно протягивая ему руку, - будьте уверены, что я вас все так же уважаю... и все так же ценю, и... думайте обо мне тоже хорошо, Степан Трофимович, и я буду очень, очень это ценить" (т. 10, с. 163).
Особенности поэтики.(автор и повествователь, портрет, речевые характеристики, психологизм, композиция, пейзаж)
Часто в произведениях Достоевского рассказ ведется одним из действующих в сюжете лиц (Повествователем). Повествователь может быть главным героем ("Подросток") или просто более или менее активным участником действия ("Униженные и оскорбленные", "Бесы"). Проблема оформления повествования романа «Бесы» «чрезвычайно занимала Достоевского. Ни в записях «Преступления и наказания», ни в черновиках «Идиота» мы не находим такого обилия указаний и раздумий автора о принципах композиции, о манере рассказа, о приемах разработки отдельных моментов и о методе развития героев, как в записных тетрадях к «Бесам»» ,-отмечает Л.П.Гроссман в статье «Достоевский-художник». В 1870 году Достоевский приходит к решению написать роман в форме провинциальной хроники: «Достоевский имел в виду строить весь рассказ на впечатлениях, воспоминаниях и сведениях летописца. ... В процессе развития сюжета он ... заметно нарушил принятую им систему рассказа в первом лице, выступая и от своего собственного имени в изложении событий, исключавших присутствие «хроникера» ... Миссия изложения «недавних событий» как бы разделяется между условным рассказчиком ... и самим автором».2
Повествование ведется и от лица автора, взирающего на события "объективно", имеющего полную исчерпывающую информацию о персонажах, их прошлом и будущем, и способного передать на страницы книги их внутренние монологи, сны, видения, позволяющие наиболее полно раскрыть перед читателем внутренний мир героев. Н.М.Чирков замечает, что Достоевский широко использует метод «авторской интроспекции» -«последовательное прослеживание автором душевного развития своего героя. ... Молчаливой предпосылкой такого метода является допущение полной осведомленности автора о состоянии внутреннего субъективного мира своих героев, вплоть до самых интимных подробностей их душевного настроения». Такая осведомленность может быть присуща лишь всезнающему, объективному в своих наблюдениях автору. Часто Автор и Повествователь ("объективный и субъективный взгляд на описываемые события") сосуществуют одновременно в рамках одного произведения. При этом "право голоса" переходит от одного к другому практически неуловимо для читателя. «Г-в - хроникер, и его личность в тени и за пределами хроники, что и создает необходимые условия для повествования как бы со стороны, почти полностью исключающего «исповедь» самого рассказчика»4,- пишет В.А.Туниманов.
Важно отметить, что, поскольку Повествователь является действующим лицом в романе, его взгляд на описываемые события - есть взгляд "человека из толпы" (иногда - "взгляд толпы"). Это - позиция человека, живущего в вымышленном, романном мире Достоевского и подчиненного его законам. Автор же свободен от "романного бытия"; его взгляд на персонажей и события, с ними происходящие, является объективным.
Описывая происходящее и высказывая свое к нему отношение, Повествователь знакомит читателя со всеми заблуждениями романного общества, порожденными незнанием внутренних обусловленностей поступков составляющих его лиц. От его взора скрыты также некоторые события, которым еще только надлежит произойти на страницах романа. Автор же (как носитель объективной информации) появляется тогда, когда Достоевскому необходимо раскрыть перед читателем внутренний мир своего героя, показать внутреннюю, скрытую логику развития событий. В книге «Творческие дневники Достоевского» Л.М.Розенблюм отмечает, что «Достоевский не стремится «растворить» автора в рассказчике, наоборот, оба эти голоса как бы поддерживают и дополняют друг друга. ... Свободное соединение голосов разных повествователей, обладающих различной степенью осведомленности ... дает Достоевскому-психологу новые возможности, ... позволяет вобрать в единое повествовательное русло разные уровни исследования психологии (от поверхностного наблюдения до глубокого проникновения в подсознание героя)» В "Бесах" наряду с Автором существует некий Антон Лаврентьевич Г-в, который и является Повествователем в романе. Именно его голос является точкой зрения "человека из толпы" и "мнением толпы". Вообще сама атмосфера сплетни и слуха, со свойственной ей недостоверностью, сиюминутностью и вместе с тем злободневностью чрезвычайно важна для понимания общего тона романа. В этой связи Антон Лаврентьевич Г-в как представитель романного городского общества оказывается необходим Достоевскому. Когда же сплетню нужно рассеять, показав истинное положение вещей, в романе появляется непосредственно Автор.
«Достоевский подчеркивает ограниченность осведомленности хроникера. Хроникер не все знает или узнает лишь потом. ... Вместе с тем образ рассказчика постоянно меняется. ... Сам автор - Достоевский - и его воображаемый рассказчик часто вторгаются в повествование друг друга: в рассказчике-хроникере часто проглядывает Достоевский, в Достоевском -рассказчик-хроникер»,-6 замечает Д.С.Лихачев.
Повествование в романе начинается, казалось бы, Хроникером. Однако чересчур подробное изложение событий, обилие деталей, которое не под силу было бы припомнить, «приступая к описанию недавних и столь странных событий», даже очень внимательному Повествователю, эпизодов, непосредственным свидетелем которых Антон Лаврентьевич не был, указывает на то, что под видом Повествователя здесь выступает сам Автор.
Часть первая, глава первая (I, II, III, IV, V, VI, VII) целиком дается в такой манере изложения. Повествователь, как таковой, вступает лишь в конце главы (VIII, IX). Глава вторая ("Принц Гарри. Сватовство") наполовину изложена Автором (IV, VI, VII), наполовину Повествователем (I, IIIII V, VII). Глава третья ("Чужие грехи"), целиком построенная на сплетне, рассказывается Повествователем - человеком толпы. То же можно сказать и о главах четвертой и пятой. Часть вторая практически дается в изложении Автора, потому что здесь впервые начинают разъясняться слухи, которыми было наполнено предыдущее повествование. К.И.Тюнькин пишет об этом: "Достоевский исходит из того бесспорного факта, что явление всегда богаче его художественного отражения, хотя бы потому, что явление динамично и преходяще, а отражение статично и неизменно. Достоевский очень глубоко понимает эту, наверное, самую главную задачу искусства, его «исконную» задачу - остановить «мгновение жизни», не нарушив при этом его истины, его сути, которая есть - движение. Одновременно он необычайно сильно чувствовал трагическую, но и имеющую глубинные смысл невозможность окончательного, абсолютного решения такой задачи".
