Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Роман «История любовная»: противостояние духовного и греховного начал земной жизни 15
Глава II. Народное восприятие православного вероучения (романы «Няня из Москвы», «Солдаты»).
II - 1. Историческое и общечеловеческое в романе «Няня из Москвы» 69
II - 2. «Святое чувство» в народном мироощущении 92
II - 3. Роман «Солдаты»: нравственные устои русского воинства 116
Глава III. Православные основы авторской концепции мира (роман «Лето Господне», повесть «Богомолье»).
III- 1. Истоки нравственных ориентиров. Трудовой год по православному календарю 134
III - 2. Постижение духовных ценностей бытия 159
III - 3. Повесть «Богомолье» - самоценная и органическая часть духовной автобиографии писателя 195
Заключение 226
Примечания 234
Библиография 242
- Роман «История любовная»: противостояние духовного и греховного начал земной жизни
- Историческое и общечеловеческое в романе «Няня из Москвы»
- «Святое чувство» в народном мироощущении
- Истоки нравственных ориентиров. Трудовой год по православному календарю
Введение к работе
Создание и публикация большей части сочинений И.С. Шмелева пришлись на время его жизни за пределами России. Личность и творчество писателя вызывали устойчивый и глубокий интерес в эмигрантской среде. Каждое опубликованное произведение получало живой отклик профессиональной критики, собратьев по перу, деятелей культуры, читателей. Творчеству Шмелева дали оценку Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, А. Амфитеатров, К. Бальмонт, Н. Бережанский, Ив. Бунин, М. Вишняк, 3. Гиппиус, Б. Зайцев, В. Зеелер, И. Ильин, А. Карташев, Н. Кульман, К. Мочульский, П. Пильский, Г. Струве, многие другие. Этот материал привлечен и рассмотрен с точки зрения избранной темы в настоящей диссертации.
Первым и самым глубоким исследованием творчества И.С. Шмелева среди современников-эмигрантов стала работа И.А. Ильина «О тьме и просветлении. Книга художественной критики. Бунин - Ремизов - Шмелев» (1959) (1), в которой критику удалось верно представить авторскую концепцию - с позиций православной нравственности.
В последнее время наследие художника находится в центре внимания российских исследователей литературы и историков культуры Русского зарубежья. Пристальное изучение их трудов позволило прояснить многие направления предпринятого нами осмысления нравственно-эстетических идеалов писателя в их истоках и развитии.
Одной из первых работ о жизни и творчестве И.С. Шмелева стала монография О.Н. Сорокиной (США) «Московиана» (2), в которой автор успешно реализовал поставленную перед собой цель - проследить творческую эволюцию писателя, изменение проблематики его произведений. В книгу включены многочисленные сведения из зарубежных архивов, переписки Шмелева, а история создания сочинений тесно связана с событиями его жизни.
Наиболее полной, обстоятельной и обобщающей достижения художника стала первая в России книга А.П. Черникова «Проза И.С. Шмелева:
концепция мира и человека» (3), где «на большом фактическом материале, в том числе архивном, рассматривается своеобразие идейно-эстетических и духовных исканий писателя, его творческая эволюция и место в литературном процессе» (3, 2). Эту монографию отличает детальный анализ всего творчества Шмелева с опорой на его нравственную позицию и эстетическую концепцию, основанные на истинах православного вероучения. Ученый средствами глубокого проникновения в художественные тексты раскрыл значимость, плодотворность убеждений писателя, среди них - ключевого: «"Когда я говорю о новой-то эстетике, <.. .> я это так и понимаю: надо обожить искусство. Уяснить, что искусство, как и религия, из одного - божественного - источника"» (3, 248). А.П. Черников убедительно и ярко, на богатом материале всей прозы Шмелева осуществил ее постижение в том русле, которое было определено И.А. Ильиным в его книге «О тьме и просветлении», доказательно обосновал высказанный в 1955 году Г.В. Адамовичем взгляд на судьбы словесного искусства Русского зарубежья: «эмигрантская литература сделала свое дело потому, что осталась литературой христианской» (4, 27).
Ряд уточнений в исследования такой направленности внес И.А. Есаулов, соответственно избранной им теме: «Категория соборности в русской литературе» (5). Здесь на локальном пространстве, главным образом романа «Лето Господне», было установлено место Шмелева среди авторов произведений, содержащих так называемый «.православный код русской национальной культуры» (5, 45), т.е всецело отражающих «своеобразие православного образа мира, православного менталитета» (5, 6). Спорность некоторых высказанных Есауловым положений открывает возможность конкретизации смысла и терминологического обозначения важных явлений литературы.
М.М. Дунаев посвятил жизни и творчеству Шмелева часть докторской диссертации, целый ряд статей и отдельную главу в его шеститомном труде «Православие и русская литература» (6). Этим названием определен
подход исследователя к истории русской словесности, в том числе к наследию Шмелева. Оно толкуется как разрешение «задачи наитруднейшей: передать своим искусством Господень Свет в человеке. Но не в святом - в обыденном человеке» (6, 577). Исследование писательского интереса к последнему венчается справедливым и перспективным выводом: «<...> Поиск духовных основ бытия был связан не со стремлением укрыться от непривлекательных сторон жизни, но желанием исправить жизнь, убрать скопившееся в ней зло, найти пути переустройства общества. В этом его коренное отличие от многих литераторов, превративших религиозно-мистические искания в самоцель» (6, 591). С этой высоты освещена эволюция религиозных воззрений Шмелева, воплощенная в его художественной прозе.
Сходный путь к осмыслению творческой индивидуальности Шмелева избрал A.M. Любомудров в работе «Духовный реализм в литературе русского зарубежья: Б.К. Зайцев, И.С. Шмелев» (7). Но материалом изучения стали здесь такие сочинения Шмелева, как «На скалах Валаама», «Старый Валаам», «Пути небесные», лишь отчасти «Богомолье» и «Лето Господне», которые сосредоточили в себе целостную концепцию православного мироощущения. На этой основе построена характеристика «духовного реализма» Шмелева - теоретического понятия, впервые введенного и осмысленного А.П. Черниковым, поддержанного М.М. Дунаевым, A.M. Любомудровым, установившим два типа такого реализма на примере произведений И. Шмелева и Б. Зайцева.
Е.А. Осьминина в своих научных изысканиях (кандидатская диссертация «Проблемы творческой эволюции И.С. Шмелева» - 8, предисловия к книгам 8-томного собрания сочинений Шмелева - 9) отметила процесс нарастания светлого начала в творчестве Шмелева. Высшие достижения в этой области были выявлены в повести «Богомолье», романе «Лето Господне». Их рассмотрение привело Осьминину к заключению, в котором убедительно представлено православное вероучение как главный источник
русской духовной жизни, но, думается, не совсем справедливо подчеркивается «мистический» характер этих произведений: «Это свет <...> веры православной. Шмелев описывает чудеса, исцеления, явления святых -знаки мира иного; которые ему внятны. <...> Также описывается быт и уклад православной семьи, рисуются портреты родственников героя-рассказчика. Но в этих портретах больше рассказа, нежели показа, герои обрисованы проще, а быт — оцерковлен значительно больше. Описываются, например, не все кушанья, а только куличи, пасхи и яйца. Праздник Пасхи показан не ради самого праздника, а для того, чтобы подчеркнуть событие, произошедшее в разговины, придать ему мистический, вневременной смысл: дядя мальчика, материалист и безбожник, опамятовался, уверовал и похристосовался со всеми на Пасху» (10, 9).
Подъем за последние годы литературоведческой мысли, обращенной к православной основе творческих завоеваний Шмелева, - закономерен. Ныне Россия переживает возрождение своих духовных традиций. С этим процессом Патриарх Московский и всея Руси Алексий II связал судьбу наследия писателя: «Полвека минуло со дня кончины Ивана Сергеевича Шмелева, но лишь десятилетие назад его талантливые, честные, глубоко православные книги пришли в Россию и стали неотъемлемой частью духовного возрождения нашего общества» (11, 34). Эти слова прозвучали в речи Алексия II на церемонии перезахоронения праха И.С. Шмелева в некрополе Донского монастыря 30 мая 2000 года. 29 мая 2000 года был открыт памятник писателю в Москве; памятную доску поместили и на доме, где он жил до отъезда в эмиграцию. С 25 мая по 2 июня 2000 года прошли Дни памяти Шмелева, в том числе многочисленная и представительная международная научная конференция - «Иван Шмелев - мыслитель, художник и человек», приуроченная к 50-летию со дня его смерти. Материалы конференции были опубликованы в книге «Венок Шмелеву» (2001). Этим торжественным событиям предшествовал поистине бесценный дар Российскому Фонду Культуры - передача в апреле 2000 года архива писа-
теля, сохраненного внучатым племянником (по жене) Шмелева Ивестио-ном Жантийомом.
Богатство собранных здесь материалов, несомненно, активизировало деятельность исследователей наследия И.С. Шмелева. Участники переговоров с г. Жантийомом передали свое впечатление от полученных рукописей: «В архиве оказались бесценные документы — такие, как неизвестные письма Ивану Ильину, ныне введенные в научный обиход в составе уже изданной (2000 - Т.Р.) в России переписки "двух Иванов" - И.С. Шмелева и И.А. Ильина... Поразил нас и никогда не публиковавшийся дневник Ивана Сергеевича - "Сны о Сереже", посвященный сыну писателя, расстрелянному в Крыму вместе с тысячами не захотевших покидать Родину и добровольно сдавшихся белых офицеров и солдат» (11, 12). На итоговой конференции, посвященной Шмелеву, было сообщено «о новых документальных материалах: это и записные книжки - дневники Шмелева, и очерк Бальмонта о нем, и переписка Шмелева с различными русскими и иностранными корреспондентами - с Буниным и Зайцевым, с О.А. Бредиус-Субботиной, Н. Телешовым, В.Ф. Зеелером и многими другими» (11, 15). Ныне книга «И.С. Шмелев и О.А. Бредиус-Субботина. Роман в письмах» уже издана в двух томах (12); а письма Раисы и Людмилы Земмеринг опубликованы в «Новом мире» (13). Наконец возвратившиеся на родину документы многообразно раскрывают нравственно-эстетические убеждения Шмелева, среди них едва ли не главным стал взгляд на подлинную позицию создателей отечественной духовной культуры: «Для сего надо быть не только с Богом в сердце, но и (если Бога нет в душе) большим художником-критиком. <.. .> Подлинный писатель поймет, ибо подлинный-то - всегда религиозен (пусть не церковно)» (14).
Хлынувшие в течение последних лет широким потоком публикации архивных документов подтверждают актуальность изучения «духовного реализма» Шмелева, предпринятого А.П. Черниковым, М.М. Дунаевым, A.M. Любомудровым и др. Избранная для настоящей диссертации тема
предполагает продолжение этого направления исследований и, по нашему мнению, обладает научной значимостью в плане углубления в творческую индивидуальность писателя с точки зрения определения ее роли в литературном процессе эпохи. Следует, видимо, установить и различие между принципами анализа, освоенными в данной работе и в непосредственно предшествующих ей диссертациях конца 1990-х - начала 2000-х годов, - в целях уточнения выдвинутого нами, своеобразного подхода к осмыслению наследия писателя.
На настоящий момент защищено около двух десятков диссертаций, посвященных творчеству И.С. Шмелева (15). Среди них наиболее близкими нам, кроме вышеназванных теоретически важных трудов Черникова, Дунаева, Любомудрова, представляются три: Л.Е. Зайцевой «Религиозные мотивы в позднем творчестве И.С. Шмелева, 1927 - 1947 гг.» (1998), Т.А. Таяновой «Творчество Ивана Шмелева как феномен религиозного типа художественного сознания в русской литературе первой трети XX века» (2000), Д.В. Макарова «Христианские понятия и их художественное воплощение в творчестве И.С. Шмелева» (2001). Все авторы внесли некоторый вклад в избранную область изысканий. Л.Е. Зайцева выявила жанровые и стилевые особенности, общие для сочинений Шмелева и древнерусской литературы. В романе «Няня из Москвы» установлены признаки таких структур, как Житие (Святых), сказ, хожение; в зрелой прозе Шмелева доказано наличие так называемых «внутренних» композиций, обусловленных религиозной тематикой. Д.В. Макаров особое внимание уделил христианской трактовке смерти, образу старца Гефсиманского, противопоставлению Востока - Запада, расхождению между двумя ветвями христианства - православием и католичеством. Во всех трех работах рассмотрено бытование в поздних сочинениях Шмелева общехристианских образов, сюжетов, мотивов, интерпретация писателем Радости, Света (Светозарно-сти) и противостоящих им Тьмы, Греха; наконец, - возрождения личности, чудесного ее преображения, Промысла Божия. Тем не менее, на наш
взгляд, эти работы отличает обобщающий характер в осмыслении отдельных явлений, процессов.
Во-первых, при обращении к ведущим для православного вероучения духовным ценностям они нередко освещаются как сами собой разумеющиеся величины, вне изучения их истоков, подлинного наполнения, внутренних связей с человеческой природой, вне всего того, что было обосновано в Евангелии, поучениях Святых Отцов, других священных откровениях. В результате не только конкретные мотивы повествования, но целостные сложные произведения Шмелева представлены в схематической трактовке, а мудрость православных заветов - недопустимо обедненной.
Во-вторых, религиозная концепция писателя представлена только по линии глобальных духовных процессов. Не учтено в художественных текстах множество построчных мыслеемких образов, ассоциаций, привносящих массу на редкость важных акцентов, оттенков в христианское мировосприятие автора, его любимых персонажей, а также в развенчание низменных побуждений «антигероев» в повестях и романах Шмелева.
Наследие проникновенного художника рассмотрено Л.Е. Зайцевой, Т.А. Таяновой, Д.В. Макаровым выборочно. Не затронутыми оказались «История любовная», «Солдаты», где не было найдено достойных мотивов, подтверждающих религиозное сознание Шмелева, а роман «Няня из Москвы» получил незначительную, поверхностную оценку.
В настоящей диссертации предпринята попытка преодолеть ставший в последнее время, к сожалению, весьма распространенным ограниченный подход к одному из самых неординарных и весомых проявлений «духовного реализма» И.С. Шмелева. Стремление проследить эволюцию его достижений в этой сфере составляет основу концепции и определяет научную значимость нашей работы.
Объектом научного осмысления диссертанта стали пять произведений И.С. Шмелева, написанные в эмиграции в период конца 1920-х - 30-е годы: «История любовная», «Солдаты», «Няня из Москвы», «Богомолье»,
«Лето Господне», а так же их истолкование критикой Русского зарубежья тех лет и современным литературоведением. Не меньшее внимание обращено на публицистику, эпистолярий писателя. В многочисленных статьях, заметках Шмелев открыто высказывал свое отношение к тем вопросам, которые оказались в центре нашего исследования. А письма, по верному наблюдению Д. Шеварова, «были продолжением творчества. Шмелевская проза и шмелевские письма - одна художественная ткань» (13). Значимыми являются письма к О.А. Бредиус-Субботиной (12), в которых раскрылись характерные черты творческой лаборатории писателя. Еще более важна переписка И.С. Шмелева с И.А. Ильиным, опубликованная в собрании сочинений философа в виде трех дополнительных томов (16). Здесь получили разрешение многие сложные философско-эстетические проблемы. Наконец, важной сферой исследования стали многочисленные выступления религиозных мыслителей, Святых Отцов Православной Церкви: изучение их трудов позволило выработать методологические основы настоящей работы.
Целью диссертационного исследования является изучение прозы крупных форм, созданной Шмелевым в конце 1920-х - 30-е годы как целостной нравственно-эстетической системы; выявление в отдельно взятом художественном сочинении тем, мотивов, образов в их конкретной связи с заветами и прогнозами православного вероучения, которое предопределяет и обосновывает сущность этой системы, проясняя феномен раскрытого писателем народного религиозного сознания.
Отсюда вытекают конкретные задачи:
провести детальный текстологический анализ означенных романов, повести Шмелева, проследить их устойчивую ориентацию на священные для отечественной религии источники;
исследовать характерные для эмигрантского творчества Шмелева христианские темы и мотивы (греха, покаяния, духовного возрождения личности, обретения веры, духовного учительства и водительства, смире-
ния, вечной жизни, смерти...), раскрыв их цель и оригинальность образного запечатления в прозе писателя избранного периода;
рассмотреть способы и формы выражения Шмелевым категории соборности как одной из ведущих в православном вероучении;
выявить сущность и поэтику воплощения (на текстологическом уровне) авторской концепции человека и мира как православной концепции духовного бытия;
установить эволюцию обогащения этой концепции от романа «История любовная» до романа «Лето Господне».
Целью и задачами обусловлено комплексное использование следующих методов исследования: структурно-аналитического, историко-функционального, сравнительно-типологического, аксиологического, биографического.
Методологическую основу настоящей диссертации помогли определить суждения самого Шмелева и работы о его жизни в эмиграции. Круг людей, среди которых оказался Шмелев на чужбине, доставил ему многие часы приятного личного общения. О. Сорокина, работавшая в разных зарубежных архивах, немало конкретизировала этот факт: «Дружба с Кульманом, историком литературы, и Карташевым, профессором Духовной академии в Париже, развивалась на базе серьезных литературно-философских интересов. <...> Дружба с Кульманом подкреплялась и общением с его сыном, ставшим впоследствии епископом Мефодием. <...> Надо сказать, что Шмелев популяризировал Капбретон среди своих соотечественников-эмигрантов. По его рекомендации там отдыхали Н.А. Бердяев, Б.П. Вышеславцев, С.Н. Булгаков, Н.К. Кульман и М.В. Вишняк. В Капбретоне также произошла встреча Шмелева с Бальмонтом» (2, 161). Нет сомнения в том, что мысли, высказанные его собеседниками по разным вопросам, в том числе и по богословским, были писателем живо восприняты и хорошо усвоены. Подчас он письменно отзывался на новые труды философов. Среди его публицистических работ есть, например, ста-
тья-рецензия «Крушение кумиров» (1924) на одноименную книгу С.Л. Франка, в которой Шмелев воодушевлено обозначил близкие себе главные идеи мыслителя. Нередко Шмелев прямо заявлял: «У Булг<акова> в его «Автобиогр<афических> Заметках» - прочитайте, сто-ит! - как че-лов<еческий> докум<ент> - дано, верно, точь-в-точь, мое» (17, 108). Иван Сергеевич, по воспоминаниям современников и его собственным отдельным замечаниям, предстает тонким знатоком православного вероучения, трепетным исполнителем его канонов. В одном из писем Шмелев приоткрыл свое внутреннее состояние: «В час отдыха вбираю кое-что из славных писем Феофана-Затворника... и - внимаю, и... - нахожу своим!». Всю свою сознательную жизнь писатель неутомимо призывал окружающих: «Надо больше, чаще читать Евангелие - размышляя, уходя туда, где творилось Оно. Это - великая сладостность» (18, 317).
Теоретико-методологическая база настоящего исследования обладает многоуровневой структурой. Работа создавалась в результате изучения Библии, особенно - Евангелия, святоотеческой традиции, текстуально закрепленной в различных богослужебных книгах (Молитвослов, Акафи-стник, проч.), поучений и наставлений Святых Отцов (привлекались труды Иоанна Златоуста, Иоанна Лествичника, Оптинских Старцев, Феофана Затворника, Антония Сурожского, многих других), житий Святых, описаний богослужений, христианской символики, текстов православных молитв. Литературоведческую основу диссертации определили труды В.Я. Проппа, А.Н. Веселовского, Б.В. Томашевского, М.М. Бахтина, А.Ф. Лосева, Ю.М. Лотмана, В.М. Жирмунского. Максимально были освоены воспоминания, отзывы, статьи, книги представителей русской эмиграции, современников И.С. Шмелева: Г.В. Адамовича, А.В. Амфитеатрова, Б.К. Зайцева, В.Ф. Зеелера, И.А. Ильина, А.В. Карташева, Г.П. Струве, др. Последовательно были осознаны достижения религиозной философии XX века: Вл.С. Соловьева, Е.Н. Трубецкого, В.В. Розанова, Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова, Б.П. Вышеславцева, П.А. Флоренского. Глубоко осмысле-
ны и многократно привлечены к анализу творчества Шмелева монографии современных исследователей Русского зарубежья:, О.Н. Сорокиной, А.П. Черникова, М.М. Дунаева, A.M. Любомудрова, ряда других.
Научная новизна работы обусловлена неисследованностью ряда анализируемых в ней произведений И.С. Шмелева («История любовная», «Солдаты», «Няня из Москвы»), недостаточной изученностью эволюции религиозно-философской концепции писателя, обогащения ее сущности, образного воплощения от произведения к произведению. Для разрешения столь важной задачи впервые выдвинуты принципы изучения художественных текстов, их целостного звучания, отдельных мотивов и «построчных» акцентов — в тесных связях с каноническими и агиографическими памятниками православного вероучения. Такой подход к прозе Шмелева позволил обнаружить доселе не освещенные особенности его творческой индивидуальности: раскрытие современного автору мира как своеобразной «реализации» священных заветов и прогнозов христианства, а в человеческом их восприятии отражение сложной типологии - от шаткого, интуитивного к осознанному личностью и самобытной трактовке в народном сознании. В результате подобной направленности анализа в настоящей диссертации рассмотрены ранее не учтенные формы проявления авторского начала в повествовании, а так же проблемы психологического, композиционного мастерства художника.
Теоретическая значимость диссертации состоит в литературоведческой интерпретации по преимуществу богословских тем, мотивов, отдельных понятий (например, веры, покаяния, смирения, креста, милостыни), их функционального значения в конкретных текстах, шире, творчестве И.С. Шмелева.
Практическое значение данной диссертации связано с возможностью использования полученных в ходе анализа художественных текстов выводов в лекциях по курсу «Литература Русского зарубежья», в органи-
зации и проведении спецкурсов и спецсеминаров для студентов-филологов, а также в школьной практике преподавания литературы.
Апробация работы. Основные положения и результаты диссертаци
онного исследования обсуждались на заседаниях кафедры русской литера
туры XX века Московского государственного областного университета, на
аспирантских объединениях. Важные положения работы изложены в док
ладах на конференциях: «Словесное искусство Серебряного века и разви
тие литературы» (Москва, 2001), «Наследие В.В. Кожинова и актуальные
проблемы критики, литературоведения, истории, философии» (Армавир,
2002), «Малоизвестные страницы и новые концепции истории русской ли-
Ф тературы XX века» (Москва, 2003), «Русская литература XX века: пробле-
мы жанра и стиля» (Тверь, 2004). Основные наблюдения и обобщения, к
которым пришел диссертант, освещены в шести публикациях.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, за
ключения и библиографии. Во введении обозначаются: цель, задачи, науч
ное значение и научная новизна работы. Название глав определяет их со
держание: I - «Роман «История любовная»: противостояние духовного и
греховного начал земной жизни»; II — «Народное восприятие православно
го вероучения (романы «Няня из Москвы», «Солдаты»)»; III - «Православ
ные основы авторской концепции мира (роман «Лето Господне», повесть
« «Богомолье»)». В заключении подводятся итоги проведенного исследова-
% ния. Библиография, состоящая из семи разделов, насчитывает 232 названия
изученных источников.
* * *
Роман «История любовная»: противостояние духовного и греховного начал земной жизни
После создания эпопеи «Солнце мертвых» (1923), целого ряда рассказов о России советской («Про одну старуху» - 1924; «В ударном порядке» - 1925; «Каменный век» - 1925), И.С. Шмелев тяжело пережил физические мучения - в связи с обострением язвенной болезни. Тем не менее он, находясь летом 1926 года в Капбретоне, приступил к работе над романом «История любовная». В нем проявился интерес автора к ранее не освоенному им материалу и новый подход к постижению мира. В основу произведения легли воспоминания Шмелева о его юности, прошедшей в атмосфере родного Замоскворечья, о первой драматично завершившейся любви. Но совершенно конкретные события получили широкое обобщение, поскольку раскрывали вечные ценности и устойчивые трагические диссонансы человеческого существования как такового. В «Истории любовной» Шмелев впервые рассмотрел жизнь личности как индивидуальное выражение предначертаний православного вероучения. Такая направленность творчества была обогащена в дальнейшей прозе писателя, достигнув совершенства в «Богомолье» и «Лете Господнем».
«История любовная» - одно из самых неосвоенных литературоведением произведений И.С. Шмелева. Большая часть критических отзывов об этом сочинении относится к моменту его журнальной публикации. Основные отклики были сосредоточены в обзоре газеты «Возрождение», посвященном журналу «Современные Записки», где в 1927 - 1928 годах печатался роман. Современная Шмелеву критика приняла «Историю любовную» неоднозначно. К самым резким высказываниям относится заметка Г. Иванова. С явным раздражением он писал: «"История любовная" И.С.
Шмелева продолжается. Она длится уже четвертую книжку, причем печатается очень большими кусками. В этой книжке, например, Шмелевым за- нято целых 64 страницы. Похоже на то, что редакция "Современных Записок" думает заменить отсутствующего, за окончанием "Заговора", Алдано-ва, тройными порциями Шмелева. Вряд ли, однако, найдется у "Современных Записок" хоть один читатель, который был бы такой заменой польщен. ...
В "Истории любовной" нет ничего, кроме беспокойного, "вертлявого" языка, стремящегося стенографически записывать "жизнь", и, как всякая механическая запись - мертвого во всей своей "живости". Содержание - любовные переживания гимназиста - ничтожно» (1, 3).
Неоправданность и несостоятельность подобной оценки романа подтвердили сами читатели. По воспоминаниям редактора журнала «Современные Записки» М.В. Вишняка, поклонники творчества Шмелева не могли дождаться выхода из печати очередного номера издания с продолжением «Истории любовной» и являлись прямо в издательство - читать следующий отрывок произведения в гранках.
Некоторые отзывы об «Истории любовной» были, скорее, отрицательные, но достаточно сдержанные, корректные, причем рецензенты сразу оговаривались, что однозначное суждение выносить рано. Например, Дике увидел слабую сторону романа в неотчетливой психологии героя, которого якобы «автор наделил ... чертами, свойственными не одному какому-нибудь, а разным возрастам» (2, 8).
Г. Адамович и Ю. Айхенвальд единогласно сочли повествование Шмелева слишком растянутым, но их позитивные оценки касались разных сторон произведения. Самый строгий судья писателя, Георгий Адамович, на этот раз - при общей достаточно снисходительной оценке - не отказал писателю в мастерстве и правдивости изображения. Критик писал: «Но смена восторга и уныния, нежности и безразличия, отчаяния и счастья, -все то, что каждый человек испытал в шестнадцать лет, когда ему хотелось и стихи писать, и совершить какое-нибудь великое дело, и стать рыцарем, и уйти в монахи, и любить сразу всех женщин мира, и быть до гроба верным "ей", единственной, одной - все это у Шмелева в высшей степени верно, и оттого что он подчеркивает значение "физиологии" в этом смятении души, картина становится лишь убедительнее» (3, 11). Ю. Айхенваль-да приятно удивила избранная Шмелевым в этом повествовании манера письма - «без исступления, ясно, ласково», - но огорчило другое: «опасная тема опасного возраста все же колеблет как-то его (И.С. Шмелева - Т.Р.) перо, лишает уверенности и мечет его от натурализма к поэтизации» (4, 2). Д. Кнут, в целом оценивший «Историю любовную» как одну из «малоудачных вещей» Шмелева, тем не менее очень тепло отозвался о «большом и подлинном таланте» ее автора. В заслугу писателю была поставлена его способность не отпускать от себя своего читателя; подлинному художнику прощались даже «надуманность, нарочитость, безнадежно-книжное стремление "уловить самую жизнь"» (5, 291).
Практически никто из современников Шмелева не поднялся в своем анализе до осознания концепции произведения. Сам Шмелев, словно отвечая на отрицательные замечания, определил ее в письме к И.А. Ильину так: «Бог с ней с "Историей моей любовной", я может быть погрешил против сжатости, но я хотел показать, и показал .. . "чистоту любви желанной", тоску по такой любви юных, и грех! И я вывожу моих маленьких героев - в свет, во свет, в тихое, несбывающееся в жизни» (6, 79).
На наш взгляд, негативные отзывы связаны с поверхностным прочтением романа Шмелева. Большинство критиков анализ «Истории любовной» сводили к ее сравнению с повестью И.С. Тургенева «Первая любовь», поскольку главный герой шмелевского произведения начинает свой рассказ с восторженного восприятия тургеневского шедевра. В подобном ключе рассматривали роман писателя XX века его современники (Г. Адамович, А. Бережанский, др.). Сходный подход наблюдается и у большинства исследователей нашего времени.
Историческое и общечеловеческое в романе «Няня из Москвы»
В письме от 21 апреля 1932 года к И.А. Ильину И.С. Шмелев писал: «...начал я "Иконку", но заглавие другое будет...» (1, 269). Так впервые был упомянут новый роман И.С. Шмелева «Няня из Москвы» - одно из важных сочинений в его эмигрантском творчестве, созданное в течение года - с марта 1932 года по март 1933. На страницах «Няни из Москвы» были значительно обобщены авторские раздумья об утраченной им Родине, ужасах гражданской войны, ответственности интеллигенции за случившееся, сложных отношениях русских эмигрантов со странами их пребывания.
Роман был опубликован в журнале «Современные Записки» в 1934 году (№ 55-57). Откликом на него стали три статьи Г.В. Адамовича, появившиеся в разные годы в газете «Последние новости», и три отзыва А.В Амфитеатрова, напечатанные в январских и февральских номерах «Возрождения» за 1936 год. Г. Адамович будто выразил уверенность в том, что книга будет иметь успех у читателя. Но тут же высказал весьма обидное наблюдение: «Над повествованием есть как бы потолок, выше которого оно подняться не может... Есть быт, есть воля, есть зоркость. Но нет творческого взлета над темой» (2). В следующей своей рецензии критик достаточно положительно оценил роман, признав за писателем право на своеобразное творчество: «Он весь в своем ощущении России, ощущений узком, душном, кровном, ревнивом, жадном, но таком органическом, что изменить его невозможно. Притом Шмелев настоящий художник, каким-то чудом торжествующий над лубочно-кустодиевской оболочкой своих писаний и порой оживляющий ее трагическим дыханием» (3). Однако в итоговой статье, вошедшей в общий обзор произведений Шмелева, Адамович вернулся к своей осуждающей писателя позиции: «С точки зрения правдоподобия, возражений нет. Но если говорить не о правдоподобии, а о правде, дело меняется... ... это - утверждение, это - идейно-историческая полемика, это - противопоставление одного мира другому, это - творчество волевое и, как теперь говорится, "целеустремленное". Вот тут-то его внутренняя порочность и обнаруживается. Становится ясно, почему русская литература "опровинциалилась": сравнить только "Няню из Москвы" с чем-либо бесспорно высоким в нашем прошлом,"с "Княжной Мэри", с "Капитанской дочкой", с "Хозяином и работником". Какое падение! Какой срыв! Причина не в таланте и не в мастерстве, - потому что, опять скажу, Шмелев очень талантлив и до карикатуры не скатывается никогда, ни при каких обстоятельствах, - нет, срыв в общем творческом кругозоре, в миропонимании и властной, заразительной, облагораживающей силе этого миропонимания» (4, 68 - 69).
А.В. Амфитеатров, в отличие от Г.В. Адамовича, поразился самой возможности создания произведения глубоко религиозного звучания: «Даже изумительно и, в своем роде, чудо, что в четвертом десятилетии XX века, в культурном классе России, - после его вековой борьбы с религией, в формах ли байронического богоборчества, в формах ли воинствующего атеизма, в формах ли даже дезертирства к сатанизму, - могло еще расцвести такое чистое и благоуханное творчество истинно народной веры» (5). А исток таких достижений объяснил духовным складом автора: он «идил-лик и, как всякий искренний идиллик, душа религиозно-пантеистическая, напитанная созерцательною святостью "Матери пустыни"... Нежно любит он говорить или, скорее, даже петь о людях, живущих с "Христом за пазушкой" и разливающих вокруг себя, - и сознательно по убежденно горячей вере, и бессознательно - силою своего флюидического излучения, -евангельский свет» (6).
Был и еще один непосредственный отклик иноязычного критика, о чем Шмелев в письме к Иву Жантийому сообщил: «Роман был переведен на немецкий язык (1936). Журнал "Europaische Revue" писал: "Мы полагаем, что после Ф.М. Достоевского в русской - и мировой литературе не было произведения такой силы, глубины и красоты, как «Няня из Москвы» Шмелева"» (7, 634).
Столь противоречивые отзывы объясняются сложным авторским замыслом, оригинально воплощенным в повествовании. Справедливость той или иной оценки прояснится в процессе анализа романа. История создания «Няни из Москвы» и прототип главной героини хорошо известны современным исследователям творчества Шмелева. Теперь подлинность этой версии подкреплена еще одним надежным источником — воспоминаниями Ива Жантийома - племянника Шмелева по линии жены. О той поре жизни «дяди Вани и тети Оли» он писал: «Позднее Шмелевы сняли квартиру у бывшего русского купца Федора Геннадьевича Карпова (в Севре, на улице Кутюр, 2) и заняли часть нижнего этажа. ... Шмелевы взяли меня к себе, для меня это была счастливая пора .. . .
Карпов жил с женой, двумя сыновьями, Додиком и Адиком, дочерью Мару сей и девочкой-сиротой, имени которой я не помню. Была у них в доме еще старая няня Аграфеня, которую называли няня Груша и иногда в шутку няня Яблочко, и кухарка Марфуша.
В творчестве Шмелева няня Груша заняла особое место. Она послужила прообразом героини романа "Няня из Москвы ". Он часто беседовал с ней, записывал ее высказывания о загранице, отмечал особенности речи, которые мы затем находим у няни из Москвы» (8).
Немудрено, что Шмелев так заинтересовался няней Грушей. Она была одним из живых источников в познании народно-религиозных взглядов на трагические события в России, последующую за ними эмиграцию. В новом романе писатель осознавал происходящее с позиций народной мудрости, основанной на самобытном восприятии христианских идеалов. «Няня из Москвы» стала первым крупным произведением, где был осуществлен этот особый подход к катаклизмам XX века. М.М. Дунаев справедливо увидел главное отличие зарубежных произведений Шмелева от тех, что были созданы в России, в самом выборе предмета изображения и принципах его истолкования: «Теперь: художник не отображает социальные типы, но пытается раскрыть "образ и подобие" в человеке, ищет не преходящее, но вечное. Теперь: он видит определяющими в поведении человека не социальные, политические, экономические, биологические и прочие побуждения, но - духовное тяготение к Божьей правде, жажду Бога. Теперь: он ищет освобождения от губительного воздействия исторических обстоятельств, показывает человека вне истории, не во времени, а в вечности. Теперь: он хорошо видит все "гримасы жизни", но для него важнее укрытая под ними красота Бытия, то есть правда Божия.
«Святое чувство» в народном мироощущении
Главной целью, которую поставил перед собой Шмелев, создавая «Няню из Москвы», было не изображение социальных смещений и атмосферы эпохи, а проникновение во внутреннее состояние тех, кто оказался под прессом исторических потрясений. Писатель, как было уже сказано, не чуждался ни низменных влечений личности, ни человеческих заблуждений. И потому важным моментом его замысла стало раскрытие истинно высоких критериев оценки многослойного, пестрого пласта воплощенной жизни. Такую творческую задачу автор романа решил оригинально и успешно. Он «пропустил» все явления действительности через призму восприятия неграмотной пожилой женщины Дарьи Степановны Синицыной. Положение и занятия няни обеспечили ее общение с разными социальными группами, причем не в роли стороннего наблюдателя, а активного, принимающего на себя все тяготы происходящего участника событий. Особая значимость в произведении образа Синицыной состояла в том, что она, с присущей ей честностью и мудростью, не рационально, логически пришла к пониманию нетленных ценностей: правды, добра, совести, - а глубоко, при своем нелегком существовании, прочувствовала их спасительную силу; Священную Историю, откровения Святых Отцов Церкви тесно связала со своим личным жизненным опытом и конкретными впечатлениями, полученными от внешнего мира. Истины Христова учения предстали в необычном выражении, потому что были соотнесены с реальными отношениями и конфликтами, но восприняты со всем жаром любящего и верящего в близкое духовное преображение человечества сердца. Именно редкая целомудренность и самоотверженность Дарьи Степановны, ее удивительная способность к подвижно-эмоциональному переживанию страданий Сына Божия как собственных, откровений Евангелистов как к ней лично обращенных, к по-детски непосредственному совмещению вечного всебы-тия с текущим настоящим - привели няню не только к прозорливым толкованиям трагической эпохи, но к действенному влиянию на окружающих. Приверженность няни Христовой вере автор выразил различными средствами. С первых строк Шмелев отдельными чертами, замечаниями рисует образ глубоко религиозного человека. Сама встреча пожилой женщины с ее слушательницей происходит в храме: «А ведь это Господь меня к вам привел, Господь. Стою намедни в церкви, на Рю-Дарю, и такая тоска на меня напала... молюсь-плачу. ... А уж и обедня отходила. "Отче наш" пропели. Подхожу к ящику свечному, а вы меня и окликнули» (III, 16). Этим сообщением вводится в повествование мотив Божьего Промысла, Господней воли.
Образ няни как истинно верующего человека Шмелев создает, конкретизируя, усиливая определенные черты ее характера, обращая особое внимание на отдельные детали. Няня по зову своего сердца соблюдает, может быть, самую трудную для человека заповедь православной нравственности, на исполнении которой наставлял ее старец Алексей: "...и чужой грех на себя прими, а не осуди..." (III, 40). Этот мотив стал ведущим в романе «Няня из Москвы», на чем неоднократно настаивал сам И.С. Шмелев, говоря о своей героине: «Она "просто принимает", как... стихию, наказание Божие, - разве она политик: она - житель» (1, 292). Полученное от старца наставление няня приняла в сердце и следует ему безропотно на протяжении всей своей жизни. В романе есть яркие тому подтверждения. Найденные барыней письма доктора к любовнице приблизили последний час Глафиры Алексеевны, но в ее кончине Дарья Степановна никого, кроме себя, не винила, считая ее смерть своим грехом: «А ведь это мой грех, неграмотная я. Барин какие бумаги указали забрать, я и забрала, как ехать нам. А письма в бумаги и попали. И забыл, не до того уж им было. Барыня ночью плохо спала, вот и дорылась» (III, 83).
Няне отведена роль рассказчицы, а сам роман написан в сказовой манере. Повествуя о событиях и своем участии в них, Дарья Степановна не допускает любой формы осуждения, памятуя евангельское: «Не судите, да не судимы будете» (Мф. 7, 1). Наставление праведного Иоанна Лествични-ка: «Судить значит бесстыдно похищать сан Божий; а осуждать значит погублять свою душу» (21, 105), - по смыслу тождественно с мудрым речением старца Алексея: «Без нас с тобой судит Судия... и все мы грехом запутаны, а вот Судия и рассудит» (III, 40). Глубоко чувствуя и понимая нравственное падение многих людей в годы страшных испытаний, Дарья Степановна верно определяет суть их поведения, но даже к худшим испытывает некоторое сочувствие, поскольку их ожидает наказание по воле Божьей. Особенную чуткость женщина проявляет к ушедшим из жизни, уже представшим перед высшим судом: «А помирал когда барин, -Глафира Алексеевна... это уж в Крыму было... Ну, что покойников ворошить, царство небесное, Господь с ними» (III, 13); «Уж такие-то несмысленые... а хорошие были люди, грех похулить» (III, 22); «Было-то чего с музыкантом?.. В доточности не знаю, а... Ну, что, барыня, ворошить, Господь с ними, покойница давно» (III, 23). Критические же замечания Синицыной, всегда сопровождаемые ее заметным смущением, рождены душевной непосредственностью и привычкой говорить правду.
Шмелев в образе главной героини своего романа воплотил исконно и неколебимо гармоничную личность, поскольку она жизнь объясняет и осуществляет как радостную, благодарную реализацию православных заветов и канонов. Исходным здесь избрано высоконравственное правило: «Каждого человека жалеть надо» (III, 77). При столкновении с негативным опытом это чувство питается живым представлением о муках грешников. В наблюдениях за одухотворенной натурой возникает взволнованное сопереживание тому, кто стал на очень трудный, ответственный путь - приобщения к образу и подобию Божию. Сердечно принятые, в конкретной практике воплощенные эти установки сделали Дарью Степановну идеальным воспитателем детей.
Истоки нравственных ориентиров. Трудовой год по православному календарю
И.А. Ильин, близкий друг и один из первых исследователей творчества И.С. Шмелева, обратил особое внимание на события 1922 года и их значение в судьбе писателя: «В 1922 году Шмелев вернулся из Крыма в Москву и по дороге как бы подвел великий итог первым пяти годам революции. Печататься он не мог. Он увидел, что в этой адской плавильне он будет обречен на многолетнее безмолвие; он понял, что не смеет молчать о том, что ему открылось, - и уехал за границу. За границей он создал весь ряд своих дальнейших произведений» (1, 342). После трагической гибели сына, глубокого осознания разрушительной политики и идеологии советской власти писатель отверг любые мысли о возвращении на родину. В своем обращении к поручившемуся за него Н.С. Клестову, которое передал в письме к Ю.А. Кутыриной, Шмелев твердо сказал: «Я решил остаться свободным писателем, чего в России нельзя получить» (2, 132). В эмиграции, где были, как известно, написаны самые значительные его произведения, он видел, однако, условия не только для личной творческой свободы, но и для выполнения священного долга перед утраченным Отечеством.
В письме от 6 февраля 1931 года Ильину Иван Сергеевич выдвинул перед русской интеллигенцией, оказавшейся на чужбине, высокую цель: «Назначение эмиграции - духовно хранить лучшее наследство, - духовное богатство, приумножать его творчеством. Придут Божьи сроки... - и время сева придет. А для кого - Господь ведает» (3, 202). Сам художник достойно выполнил возложенную на него судьбой миссию: вызвал из памяти, мысленно возродил, воскресил в слове, сохранив для потомков, реально уже не существующую, но живую, единственную для сердца Россию, и с такой выразительностью запечатлел ее светлый образ, что даже З.Н. Гиппиус, строгий критик многих сочинений Шмелева, с восхищением писала о «Богомолье»: «Непередаваемым благоуханием России исполнена эта книга. Ее могла создать только такая душа, как Ваша. Мало знать, помнить, понимать - со всем этим надо еще любить ... Не могу Вам рассказать, какие живые чувства пробудила она в сердце ... это не только "литература", а больше ...» (4, 37 -38).
Работа над романом «Лето Господне» продолжалась с перерывами почти четырнадцать лет. Автор впервые обратился к осуществлению своего замысла (до того писал, публиковал отдельные очерки, такие как, например, «Наше Рождество. Русским детям») в декабре 1927 года, с 1931 по 1934 год приостановил работу, а в 1944 году завершил свой многолетний труд. Первый отрывок из «Лета Господня» был напечатан в январе 1928 года в парижской газете «Возрождение». Другие главы также публиковались в периодике. Часть романа под заголовком «Лето Господне. Праздники» вышла в 1933 году в белградском издательстве «Русская библиотека», а в 1948 году - в Париже. В России избранные главы впервые были опубликованы в журнале «Новый мир» в 1964 году, полностью книга вышла лишь в 1988 году.
Это произведение занимает особое место в эмигрантском творчестве Шмелева не только с точки зрения его художественных достоинств, но и в связи с личными потрясениями писателя, произошедшими за время работы над романом. Здесь слились горькие раздумья автора о разрушенном счастье, гибели дорогого ему облика родной страны с болью, вызванной утратой близких людей: замученного в большевистском застенке сына (1921), смертью матери (1933), кончиной горячо любимой жены (1936). К пережитым трагедиям добавилась еще одна, всеобщая - вторая мировая война и, как следствие ее, фашистская оккупация, которую Шмелев пережил, безвыездно находясь в Париже. После всех перенесенных ужасов, измученный страданиями, с сильно подорванным здоровьем, вместо сочувствия и помощи, он был вынужден вытерпеть еще один удар судьбы, особенно болезненный для него, человека с необыкновенно развитым чувством нравственности, - клевету: обвинение в содействии фашистам. Однако «Лето Господне» явило удивительную реакцию художника на долгие десятилетия пережитых им мучений, которым была противопоставлена духовная красота русских людей прежней России.
Роман Шмелева буквально всколыхнул эмигрантскую общественность, хотя вызвал разные отзывы. Некоторые рецензенты поставили под сомнение само существование такой страны, какой ее показал Шмелев, подозревая его в идеализации, даже искажении атмосферы и устоев родины. Другие отрицательно расценили авторское представление о сущности православного вероучения. Подобные рассуждения противоречат подлинным достижениям Шмелева.
П.М. Пильский пришел, думается, к весьма спорному заключению: "Не укрыто ничего, - ни темноты, ни суеверия... Стихии небесного и земного сблизились в самом чувствовании, мирно укладывались в слабых сердцах. А потому можно было позволить себе и соблазн, и прегрешения... Эта вера русского человека в свою конечную НЕНАКАЗУЕМОСТЬ звучит в книге Шмелева" (5). Критиком явно не была замечена воплощенная в романе подлинная духовность обычных людей, выверявших свое земное существование мудрыми заветами Христа.
На подобные нападки достойно ответила та часть русских эмигрантов, которая давно приняла Шмелева как писателя, публициста и просто гражданина, болевшего всею душою за Россию и русский народ, выражавшего христианский идеал веры в Единого Спасителя - Сына Божьего Иисуса Христа, и продолжавшего лучшие традиции русской классической литературы - А.С. Пушкина, Ф.М. Достоевского, Н.С. Лескова, А.П. Чехова. Наиболее полно и убедительно раскрыл суть «Лета Господня» И.А. Ильин: «Это рассказ о том, как русский, христиански озаренный простец строил свои будни, покоряясь солнцу планетному и молитвенно осмысливая свою жизнь солнцем Православия. Как год его жизни делался православным годом и в то же время трудовым-хозяйственным годом, протекавшим перед лицом Божиим. Это рассказ о том, в каких, праздниками озаренных, буднях русский народ прожил тысячу лет и построил свою Россию ... » (1,383).
Вл. Соловьев в своей статье «Любовь к народу и русский народный идеал» верно определил основу мироощущения соотечественников: «Обыкновенно народ, желая похвалить свою национальность, в самой этой похвале выражает свой национальный идеал, то, что для него лучше всего, чего он более всего желает. Так француз говорит о прекрасной Франции и о французской славе...; англичанин с любовью говорит: старая Англия...; немец поднимается выше и, придавая этический характер своему национальному идеалу, с гордостью говорит: die deutsche Treue. Что же в подобных случаях говорит русский народ, чем он хвалит Россию? Называет ли он ее прекрасной или старой, говорит ли о русской славе или о русской честности и верности? Вы знаете, что ничего такого он не говорит, и, желая выразить свои лучшие чувства к родине, говорит только о «святой Руси». Вот идеал: и не либеральный, не политический, не эстетический, даже не формально-эстетический, а идеал нравственно-религиозный» (6, 144).
