Содержание к диссертации
Введение 3
Глава 1. Сюжет о Дон Кихоте в диспуте о революции 27
Рыцари революционной идеи: pro et contra 28
Недостижимость «золотого века» 57
Проблема свободы 77
Глава 2. История о ламанчском рыцаре в детской литературе 95
«Дон Кихот Осмеянный» 102
Рыцарь без страха и упрёка 120
Глава 3. Классический сюжет в свете идей духовного возрождения 128
Рыцарь и его Дама 132
Трагедия «гордого Ангела» 137
Поверженный и прозревший 153
Заключение 163
Список литературы 171
Введение к работе
Рецепция романа М. де Сервантеса Сааведры «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчскии» в отечественной словесности - одна из актуальных проблем современного литературоведения, о чем свидетельствует ряд появившихся в 1980-2000-х годах работ. К числу фундаментальных исследований восприятия и преобразования истории о Рыцаре Печального Образа1 русскими художниками следует отнести монографии Ю.А. Айхенвальда «Дон Кихот на русской почве» (1982), В.Е Багно «Дорогами «Дон Кихота»: Судьба романа Сервантеса» (1988), работу Н.Н. Арсентьевой «Русско-испанские литературные связи: проблемы преемственности, типологии, рецепции» (1994), статью О. Есиповой «Русский Дон Кихот и Булгаков» (1998). Анализ отдельных видов рецепции сюжета о Дон Кихоте содержится в следующих работах: В.Г. Боборыкин «Михаил Булгаков» (1991), Н. Иванова «Мучения революции» (1989), В. Новиков «М.А. Булгаков-драматург» (1987), А. Образцов «"Дон Кихот" написан о России» (2001), С. Пискунова, В. Пискунов «Сокровенный Платонов. К выходу в свет романа "Чевенгур", повестей "Котлован" и "Ювенильное море"» (1989), И. Сухих «Русские странники в поисках Китежа. (1926 - 1929. «Чевенгур» А. Платонова.)» (1999), В.В. Химич «В мире Михаила Булгакова» (2003), В.А. Чалмаев «Андрей Платонов: К сокровенному человеку» (1989), Н.Н. Эйдельман «"Простодушие и преданность". Размышления о Дон Кихоте и ещё более - о Санчо Пансе» (1985), Л.М. Яновская «Творческий путь Михаила Булгакова» (1983).
Феномен «долголетия» классического произведения в духовном сознании человечества вызывал интерес у многих известных представителей филологической науки. Думается, что М.М. Бахтину удалось определить главную причину постоянной востребованности истории о ламанчском
' Здесь и далее орфография имён собственных, присутствующих в «Дон Кихоте» Сервантеса, соответствует изданию: Сервантес СМ. де Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчскии : роман : в 2 ч. Ч. 1,2. [Пер. с исп. Н.М. Любимова] / Мигель де Сервантес Сааведра. Минск : Нар. асвета, 1988.
рыцаре. Относя произведение Сервантеса к традиции двуголосого, двуязычного романа, герой которого незавершен, открыт, внутренне диалогичен, ученый видит последующие переакцентуации и истолкования образа Дон Кихота его «необходимым и органическим дальнейшим развитием» [Бахтин, 1975: 221], продолжением заложенного в образе спора.
Судьба романа о Рыцаре Печального Образа доказывает, что произведение Сервантеса относится к «сильным, ядерным текстам», обладающим «высоким энергетическим потенциалом» [Кузьмина, 1999:46,43]. Результатом резонанса энергии романа о Дон Кихоте с творческой энергией каждого нового автора явилось возникновение оригинальных метатекстов, любой из которых несет информацию о личности своего создателя и о соответствующем историко-культурном контексте. Внутренняя диалогичность произведения Сервантеса, дающая возможность использования известного художественного материала для выражения различных общественно-политических, идейно-нравственных позиций и эстетических воззрений, обусловила многообразие видов рецепции сюжета о Дон Кихоте.
Название романа Сервантеса - одно из «сильных заглавий», «чья имплицитная энергия есть конденсированная энергия всего прототекста -«колоссальная энергия туго свернутой пружины» [Кузьмина, 1999: 141]. Само «имя-притча» (Ю. Айхенвальд) Дон Кихот, давшее название классическому произведению, явилось мощным импульсом к созданию новых сюжетов, раскрывающих историю человеческих слабостей, заблуждений или, напротив, высоких деяний личности. Многие авторы метатекстов, содержащих цитацию романа о ламанчском рыцаре, подобно Сервантесу, вынесли имя Дон Кихот в заглавие, подтверждая глубокую символичность вечного образа. При внешнем сходстве названий новых произведений о ламанчском рыцаре все они
2 Под метатекстами мы понимаем разнообразные в жанрово-стилевом отношении произведения, содержащие прямую или скрытую цитацию романа Сервантеса о Дон Кихоте.
реализуют различные, часто противоположные смысловые потенции, заложенные в понятии Дон Кихот.
Особый интерес вызывает рецепция романа Сервантеса в русской литературе 1920-1930-х годов, когда остро стоял вопрос об отношении к классическому наследию. Идею преемственности в развитии культуры как основу формирования нового, подлинно гуманистического общества отстаивали многие деятели искусства, представители различных литературных группировок. Так, М. Горький считал, что обращение к классике - залог идейно-нравственного развития личности, ибо «крайне трудно вообразить существо, «душа коего отдыхала бы, когда существо это читает «Прометея», «Гамлета», «Дон Кихота», «Фауста», книги Бальзака и Диккенса, Толстого и Стендаля, и Достоевского, Успенского, Чехова, и вообще те книги, которые предстают пред нами как изумительно обработанные в образе и слове сгустки мысли, чувства, крови и горьких жгучих слез мира сего» [Горький, 1955: XXIX, 483-484]. Назвав роман о Рыцаре Печального Образа «прекрасной, умной книгой» [Горький, 1950: V, 215], он использовал классический материал, давая оценку русской интеллигенции в романе «Жизнь Клима Самгина». Лидер «Перевала» А.К. Воронский высказывал убеждение, что «замкнутых культур нет», передача «от старого к новому» «экономических и культурных приобретений» - залог «прогресса ... поступательного хода "вперед и выше"» [Воронский, 1982: 295]. Известный литературовед П.И. Новицкий полагал, что «каждая эпоха и каждая классовая культурная среда создают свой образ Шекспира, Пушкина, Сервантеса. Художественная и идеологическая щедрость гениальных произведений оплодотворяет века и поколения теми своими элементами, которые им наиболее нужны» [Новицкий, 1929: I, 20]. М.А. Чехов, считавший, что задача актера - «воплотить классика так, как хочет этого эпоха» [Чехов, 1986:1, 145], мечтал о том, «чтобы современный автор написал современного Кихота, который с дивным зерном, принесенным из средних веков, нашел почву для этого живого зерна и
посадил зерно в эту почву на глазах публики, и оно выросло и напитало публику целым рядом мыслей, чувств и волевых импульсов» [Чехов, 1986:1, 336].
Придавали особое значение знакомству с культурным наследием прошлого и создатели новой детской литературы. Так, А. Бармин писал: «Судьба лучших басен или таких книг, как «Гулливер» и «Дон Кихот» с выветрившимся зарядом громадной социальной сатиры, доказывает, что и в специально детской книжке допустим избыток социально-значимого, но для детей еще «нейтрального» материала. Часто такой материал действует на ребенка помимо его сознания и гораздо лучше организует его мировоззрение, чем явная дидактика» [Бармин, 1931: 78].
В первые пореволюционные десятилетия - период построения нового общества - классический сюжет о Рыцаре Печального Образа оказался активно востребован, как и истории о Гамлете, Фаусте, Мюнхгаузене. Появился ряд произведений, созданных по мотивам романа Сервантеса. В теоретическом плане возникает вопрос о диалогическом характере связи метатекстов 1920 - 1930-х годов и прототекста о Дон Кихоте Ламанчском.
М.М. Бахтин выдвинул идею обусловленности появления нового в искусстве диалогической природой художественного сознания: «Та или иная возможная или фактически наличная творческая точка зрения становится убедительно нужной и необходимой лишь в соотнесении с другими творческими точками зрения: лишь там, где на их границах рождается существенная нужда в ней, в ее творческом своеобразии, находит она свое прочное обоснование и оправдание...» [Бахтин, 1975: 25]
Каждый «автор литературного произведения...создает единое и целое речевое произведение (высказывание). Но он создает его из разнородных, как бы чужих высказываний. И даже прямая авторская речь полна осознанных чужих слов» [Бахтин, 1979: 294]. М.М. Бахтин называет «воспроизведение текста субъектом (возвращение к нему, повторное чтение, новое исполнение, цитирование)» «новым, неповторимым событием в жизни текста», «новым
звеном в исторической цепи речевого общения» [Бахтин, 1979: 284]. Суть диалогического взаимодействия текстов есть «доверие к чужому слову, благоговейное приятие (авторитетное слово), ученичество, поиски и вынуждение глубинного смысла, согласие, его бесконечные градации и оттенки... наслаивание смысла на смысл, голоса на голос, усиление путем слияния... сочетание многих голосов (коридор голосов), дополняющее понимание, выход за пределы понимаемого и т.п.» [Бахтин, 1979: 300].
М.М. Бахтин рассматривает историческое бытие классического произведения как непрерывный процесс его переосмысления, обусловленный постоянно меняющимися условиями восприятия «памятника», как попеременную актуализацию тех или иных значений: «Каждая эпоха по-своему переакцентуирует произведения ближайшего прошлого. Историческая жизнь классических произведений есть, в сущности, непрерывный процесс их социально-идеологической переакцентуации. Благодаря заложенным в них интенциональным возможностям, они в каждую эпоху на новом диалогизующем их фоне способны раскрывать все новые и новые смысловые моменты; их смысловой состав буквально продолжает расти, создаваться далее» [Бахтин, 1975: 231, 232]. В новом тексте, рождающемся как реплика бесконечного диалога речевых высказываний, образы «очень часто создаются путем переакцентуации старых, путем перевода их из одного акцентного регистра в другой...» [Бахтин, 1975: 232]. При этом «в образе и в его слове может усилиться и углубиться его собственная прямая интенциональность, или, напротив, он может стать сплошь объектным, комический образ может стать трагическим, разоблаченный - разоблачающим и т.п.» [Бахтин, 1975: 231].
Диалог художественных текстов осуществляется как в диахроническом, так и в синхроническом аспектах, ибо «живое высказывание, осмысленно возникшее в определенный исторический момент в социально определенной среде, не может не задеть тысячи живых диалогических нитей, сотканных социально-идеологическим сознанием
вокруг данного предмета высказывания, не может не стать активным участником социального диалога. Оно и возникает из него, из этого диалога, как его продолжение, как реплика, а не откуда-то со стороны подходит к предмету» [Бахтин, 1975: 90].
Смысловая диалогическая конвергенция текстов, разнообразно варьирующих вечную историю о Дон Кихоте Ламанчском, основана на общности рассматриваемых проблем: соотношение идеала и действительности, пути преобразования общественной жизни, духовные приоритеты личности, нравственное самосовершенствование человека, свобода творческой мысли. Все эти вопросы приобрели особую актуальность в период грандиозной социальной ломки.
Один из исследователей отмечает, что «человечество никогда не могло спокойно и незаинтересованно воспринимать творение Сервантеса, а, напротив, как бы чувствовало себя обязанным занять по отношению к нему определенную позицию, так что оценки «Дон Кихота» в разные эпохи могут в свою очередь служить характеристиками самих этих эпох» [Багно, 1988: 227]. Художники, творчески интерпретировавшие вечный сюжет в новое для России время, учитывали опыт освоения классического произведения своими предшественниками, такими как И. Тургенев, Н. Лесков, Ф.Достоевский, Д. Мережковский. Напряженный диалог прототекста начала XVII века и метатекстов 1920 - 1930-х годов XX столетия о Рыцаре Печального Образа обусловлен, прежде всего, сходством исторических эпох, востребовавших как чрезвычайно актуальный сюжет о «литературном человеке» (М. Бахтин), чудаке, который, вопреки цинизму и равнодушию, нес на своем высоком пути вечные идеалы свободы и гуманизма. И конец Возрождения в Испании, и период социалистических преобразований в России были исполнены глубокого драматизма. Можно согласиться с Н.Н. Снетковой, отметившей, что «"Дон Кихот" несет на себе печать великой эпохи в истории человечества - эпохи Возрождения - как ее дерзновенных идей и неслыханных надежд, так и разочарований, которые пришлось испытать тем,
кто верил в эти идеи и находился во власти этих надежд» [Снеткова, 1970: 19]. В 1920 - 1930-е годы в России одержимость романтически-утопическим идеалом столкнулась с реальностью, которая стала следствием социального взрыва и не пришла в абсолютное согласие с изначальными идеями революции. Решительное неприятие негативных явлений, порожденных мощным общественным катаклизмом: обесценивания человеческой жизни, разгула преступности, запрета свободы слова, гибели культуры, лучших национальных традиций - объединило в одном лагере писателей, разных по идейно-политическим убеждениям и эстетическим взглядам, таких как В. Короленко, И. Бунин, М. Горький. Катастрофическая эпоха крушения идеалов породила трагедию А. Блока, Н. Гумилёва, С. Есенина, В. Маяковского, О. Мандельштама, М. Булгакова и других художников слова. Разочарование в результатах революционного переустройства мира вызвало скепсис и представителей старой гвардии Октября. В первые пореволюционные десятилетия понятие донкихотства распространилось на духовно-нравственную и социальную сферы жизни. Говоря о стремлении группы «Перевал» (1924 - 1932) и известных русских писателей в эпоху установления тоталитарного режима отстоять высокие идеалы революции, Г.А. Белая замечает: «Донкихотство 20-х годов в силу своего массового трагизма - проблема всемирного значения. Она связана с концепцией революции и ее деформацией, с погубленной верой, растоптанной надеждой - и нравственным стоицизмом тех, кто сохранял и сохранил гуманистические ценности» [Белая, 1989: 19]. В 1920- 1930-е годы донкихотство приобретало новый смысл как достойная гражданская позиция: «Дон Кихотом оказывался человек светлого, строгого к себе и внимательного к жизненным фактам разума. Среди громоносных метафор, среди фраз на крови... сама аналитическая мысль, стремившаяся помочь людям жить человечнее, беречь не свои идеи, а прежде всего друг друга, - сама эта мысль, христианская в своей основе, стала уже и мыслью «донкихотской»... Нормальная, соединяющая сердечность с разумностью человеческая реакция
на окружающее стала главным признаком кихотизма в новых условиях» [Айхенвальд, 1982:11, 159].
В литературной среде пристальное внимание к Сервантесу было обусловлено восприятием его как одного из художников Возрождения, которые, «открыли искусству путь к изображению всей сложности и всего драматизма современной эпохи и современного человека с его радостями и скорбями, с его падениями и высокими порывами...» [Снеткова, 1970: 125]. Образ Дон Кихота оказался близок поэтам, писателям и представителям научно-критической мысли, поверившим в очистительную силу революции, в способность человека, вдохновленного высокими гуманистическими идеалами, пересоздать мир на новых духовно-нравственных основаниях. В то же время сюжет о Рыцаре Печального Образа воспринимался многими деятелями искусства 1920 - 1930-х годов как художественная данность, позволяющая выразить скепсис в отношении методов и средств воплощения идей революции в советской действительности, разгула мещанской стихии периода нэпа, контрастировавшего с эпохой гражданской войны с ее высоким пафосом и героизмом.
Одной из важных причин востребованности классического произведения авторами, ориентировавшимися на демократическую читательскую среду, была и карнавальная специфика поэтики романа Сервантеса. Близкие и понятные массовому сознанию карнавальные формы в литературе «стали мощными средствами художественного постижения жизни, стали особым языком, слова и формы которого обладают исключительной силой символического обобщения, то есть обобщения в глубину»[Бахтин, 1979: 182]. Согласно известному мнению, «многие существенные стороны жизни, точнее, пласты ее, притом глубинные, могут быть найдены, осмыслены и выражены только с помощью этого языка» [Бахтин, 1979: 182].
Показателем глубокого интереса к роману о ламанчском рыцаре в первые пореволюционные десятилетия явился рост популярности
классического произведения. В 1920 - 1930-е годы роман о Дон Кихоте был одной из самых читаемых книг. Увеличивалось количество изданий произведения Сервантеса. К концу 1930-х годов их было не менее пятнадцати. Появился целый ряд литературоведческих работ и критических статей, содержащих анализ классического романа. Среди них существовали как работы общего характера, так и специальные исследования. К числу первых относятся «Боевые отклики на мирные темы» А.Г. Горнфельда (1924), «Испанская литература» Дж. Келли (1923), «Очерки по истории западноевропейской литературы» П.С. Когана (1928), «Формальный метод в литературоведении» П.Н. Медведева (1928), «Очерк развития западноевропейской литературы» В.М. Фриче (1922), «Теория прозы» В.В. Шкловского (1925).
Среди работ второго ряда следует отметить такие, как «Предисловие» А.И. Белецкого (1935), «Сервантес и "Дон Кихот"» К.С. Державина (1933), «"Дон Кихот" на фоне испанской литературы XVI - XVII столетий» Б.А. Кржевского (1929), «Послесловие» А.В. Луначарского (1924), «"Дон Кихот" Сервантеса» П.И. Новицкого (1929), «Дон Кихот», «Вековые образы» И.М. Нусинова (1930, 1937), «Дневник о Кихоте», «Размышления о Дон Кихоте» М.А. Чехова (1926), «Сервантес и его роман» Б.М. Энгельгардта (1938). Деятели культуры давали различные, нередко противоположные оценки идейно-философского содержания, образа главного героя и сюжетного своеобразия классического произведения, что было обусловлено как особенностями мировоззренческих и эстетических позиций исследователей, так и неоднозначностью, амбивалентностью самого образа Дон Кихота. Показательно в этом смысле суждение В.В. Шкловского, который писал о герое Сервантеса: «Дон-Кихот революционер, потому что он хочет блага человечеству, хочет Золотого века, но он реакционен в глубоком философском смысле этого слова, как всякий герой-реставратор» [Шкловский, 1965: 167] (курсив наш - Т.А.). Носителя передового сознания видели в Дон Кихоте многие критики. К. Державин, например, писал о
ламанчском рыцаре как о «провозвестнике гуманной морали, терпимости и социальной справедливости» [Державин, 1933: 38]. Другие интерпретаторы творения Сервантеса, акцентируя безрезультатность борьбы героя-романтика с мировым злом, считали, что Дон Кихот страдает «социально-историческим лунатизмом», а следовательно, должен быть брошен «в мусорную яму истории» [Нусинов, 1930: 371, 372, 385, 386].
Если одни отмечали «оригинальное, глубокое содержание» [Энгельгардт, 1938: 576] вечного образа, воплотившего общечеловеческие представления о мужестве, героизме, свободе творческого духа, то другие воспринимали Дон Кихота не более чем карикатуру на рыцарство, не видя в герое Сервантеса ничего, кроме «самодовлеющей бессмысленной храбрости, бесцельной кичливости и бесплодного фантазёрства» [Новицкий, 1929: 33]. Неоднозначными были трактовки конфликта Дон Кихота с окружающей действительностью. Нежелание героя принимать мир в его объективной данности воспринималось как позиция человека будущего, который «хочет самую жизнь возвысить до себя» [Коган, 1928: 107]. Но уход от реальных противоречий в мир мечты расценивался также и как единственно возможный способ существования «последыша» дворянства, идеалиста-романтика, стоящего в стороне от исторического процесса, движимого «не Дон Кихотом, а теми, кто Дон Кихота преодолевает, своим смехом разрушает его» [Нусинов, 1930: 381, 384].
Таким образом, в 1920 - 1930-е годы обращение поэтов и писателей к роману о ламанчском рыцаре было глубоко мотивировано историческими, социально-психологическими и культурными условиями. Именно на почве повышенного интереса к произведению Сервантеса и сформировалась богатая жанрово-стилевыми решениями тенденция освоения вечного сюжета о Дон Кихоте. Различные виды цитат прототекста можно наблюдать в романтической драме, драматической поэме, трагикомедии, игровой пьесе, водевиле, лирических стихотворениях, объединяющихся обобщённостью
мышления художника в единый цикл, лиро-эпической поэме, философской повести, романе-мениппее. Метатексты, дающие представление о творческом варьировании классического сюжета, отражают особенности различных творческих методов, сосуществовавших в литературе 1920-1930-х годов, индивидуальное своеобразие авторских стилей. В некоторых произведениях мы находим кальку сюжета Сервантеса с сохранением содержания сцен, эпизодов, отдельных деталей прототекста, в других метатекстах имеют место квазицитирование и автоцитирование, так как «сильная творческая личность способна полностью изменить характер информации цитаты, обеспечив при этом её высокую энергию и уменьшение энтропии» [Кузьмина, 1999: ПОПІ]. Художники нового времени используют классический материал для создания как основного сюжета произведения, так и второстепенных сюжетных линий.
Богатство и разнообразие творческих интерпретаций истории о Рыцаре Печального Образа во многом обусловлено универсальностью центральной сюжетной коллизии романа Сервантеса. Л. Пинский отмечает, что «в основе произведений, соотносимых с Дон Кихотом, лежит сюжет-ситуация. Здесь уже нет тождества героя и фактов его истории, за которой стоит легенда; каждый из последующих донкихотов отличается от героя Сервантеса и по интересам, и по характеру, и по судьбе. Но при всём своеобразии фабульной стороны этих произведений, так же как героев и идей автора, ощущается родственность изображаемого положения -донкихотского отношения героя к действительности» [Пинский, 1960: 172]. Сущность же донкихотской ситуации заключается «в изображении активной натуры, которая не мирится с убожеством ... жизненных условий и протестует против них, воодушевленная представлением о жизни, достойной человека, о его высоком призвании» [Пинский, 1969: 177]. По наблюдению Н.Н. Снетковой, «фабула романа Сервантеса не повторяется у более поздних писателей, они лишь по-своему воссоздают донкихотскую ситуацию и по-своему её трактуют» [Снеткова, 1970:127]. Сущность конфликта ламанчского
рыцаря с окружающей действительностью раскрывает С.Г. Бочаров: «Спор его (Дон Кихота - Т.А) с современностью - «спор о реальности идеальных героев», далеко ушедший за рамки рыцарского романа: спор о реальности идеала. Дон Кихот расходится с современностью в понимании того, как соотносится идея и вещь, слово и предмет, субъект и объект, сознание и бытие, абсолютное и относительное, сущность и явление, роман и действительность. Безумие Дон Кихота - в несовместимости структуры его образа мира со структурой мира вокруг него» [Бочаров, 1985: 8] (подчёркнуто нами - Т.А.). Используя терминологию В.Е. Хализева, можно определить основной сюжетный конфликт романа Сервантеса как «устойчивое конфликтное состояние (положение)» [Хализев, 1999: 217]. По замечанию литературоведа, «у конфликтов такого рода (их правомерно назвать субстанциональными) нет сколько-нибудь чётко выраженных начал и концов, они неизменно и постоянно окрашивают жизнь героев, составляя некий фон и своего рода аккомпанемент изображаемого действия» [Хализев, 1999: 222]. Сюжеты с субстанциональным конфликтом в основе получили также названия «неканонических», «нетрадиционных». Разлад героя с миром предстает здесь не в качестве временного отклонения от гармонии, а как знак несовершенства земного бытия. Своеобразие центрального сюжетного конфликта романа о ламанчском рыцаре обусловливает возможность различных способов цитирования классического произведения. В одних метатекстах мы находим прямые цитаты романа Сервантеса, в других -подтекстовое цитирование, многообразие реминисценций из прототекста и аллюзий на него.
Отбор художественного материала определяется стремлением нового автора раскрыть важные для него грани образа Дон Кихота, характера «амбивалентного, кризисного, незавершимого, эксцентрического, полного самых неожиданных возможностей» [Бахтин, 1979: 200]. О многозначности образа ламанчского рыцаря, отмеченной М.М. Бахтиным как признак внутренней диалогичности, писали многие. По М. А. Чехову, «Дон Кихот
многогранен, как брильянт. Он - как радуга» [Чехов, 1986: II, 86]. В.В. Набоков отмечает, что образ сервантесовского героя «сложен и неуловим» [Набоков, 2002: 158]. По наблюдению одного из исследователей, Рыцарь Печального Образа воспринимался как «сумасшедший, чудак, консерватор, борец за свои идеалы, фантазер, фанатик, гуманист» [Багно, 1988: 279]. В.Е. Багно приходит к выводу, что при всем богатстве творческих потенций вечного образа его интерпретации так или иначе тяготеют к одному из трех его планов, которые «можно условно обозначить как линии Дон Кихота Ламанчского (отсутствие такта действительности), Рыцаря Печального Образа (высокое начало самопожертвования) и Алонсо Кихано Доброго (положительно прекрасный человек)» [Багно, 1988: 279]. Многоплановость образа Дон Кихота обусловливает многообразие «художественных "историй"» [Кожинов, 1964: 426] характера, созданного Сервантесом. Различные версии классического сюжета находятся в состоянии живого диалога, ибо диалог текстов как знаковых систем осуществляется в разных параметрах, в том числе и на уровне элементов формы. Через диалог сюжетов, раскрывающих судьбу донкихотской личности, - полное или частичное совпадение, расхождение, альтернативное решение - выясняются авторские позиции по важнейшим в 1920 - 1930-е годы вопросам политической, экономической, социальной и культурной жизни страны.
Актуальность данного диссертационного исследования обусловлена необходимостью выявления объективного соотношения духовных запросов общества периода социалистических преобразований с произведением Сервантеса. С нашей точки зрения, необходимо определить роль вечного сюжета о Дон Кихоте в освоении художественным сознанием переходной эпохи основных идейно-нравственных противоречий времени. Рассмотрение диалога текстов, соотносимых с романом о ламанчском рыцаре, как в диахроническом, как и в синхроническом аспектах, углубит представление о том, как творческая мысль 1920-1930-х годов решала проблемы,
сохраняющие актуальность и в наши дни: пути изменения социального бытия, соотношение принятой системы ценностей и вечных нравственных аксиом, внутреннее совершенствование личности, значение искусства в преобразовании жизни. Материал диссертации, по нашему мнению, является аргументацией того, что «искусство предвосхищает пути и способы накопления будущего опыта и развития, выстраивая с помощью художественного предвидения еще небывалые, неапробированные мировоззренческие и поведенческие модели, и дает ответы на заново поставленные, вновь возникающие вопросы» [Дранов, 1999: 22]. Воссоздание целостной картины функционирования вечного сюжета в литературе 1920 -1930-х годов, выявление через диалог его версий ведущих тенденций восприятия классического наследия художниками новой эпохи станет новым наглядным примером способности вечных сюжетов передавать диалектику духовного сознания общества, «упорствующую самозаконную смысловую направленность жизни» [Бахтин, 1975: 36].
В последние десятилетия появилось много литературно-критических статей и монографий, авторы которых затрагивают проблему особой востребованности истории о Дон Кихоте в отечественной словесности эпохи построения социализма. Большая часть работ содержит анализ отдельных произведений, цитирующих сюжетные мотивы, ситуации, детали романа Сервантеса. Так, например, Н. Арсентьева рассматривает причины рецепции истории о ламанчском рыцаре в «Чевенгуре» А. Платонова. Анализируя преемственную связь романа с произведениями Сервантеса, Ф. Достоевского, Л. Андреева, исследовательница делает акцент на утопичности мышления героев, генетически связанных с Дон Кихотом. Н. Арсентьева отмечает особое внимание писателей к трагической судьбе идеи «золотого века» и её приверженцев в России.
Различные виды рецепции сюжета о Дон Кихоте в творчестве Ф. Сологуба, А. Луначарского, А. Бруштейн и Б. Зона, Г. Чулкова, М. Булгакова анализирует Ю. Айхенвальд. По верному наблюдению
исследователя, специфика образа героя Сервантеса обусловливает возможность различных концепций истории ламанчского рыцаря: «...Дон Кихот при всей легкости, с какой художники его рисовали, тем и замечателен, что он - существо бесплотное, ускользающее от всякой - в том числе и сюжетной - формы своего бытия...» [Айхенвальд, 1983:1, 225]
Анализ восприятия и преобразования материала Сервантеса в литературе 1920 - 1930-х годов, содержащийся в книге «Дон Кихот на русской почве», не является строго филологическим исследованием. В новых версиях вечного сюжета о ламанчском рыцаре Ю. Айхенвальд видит, в первую очередь, выражение идейно-политических убеждений и эстетических позиций поэтов и писателей первых пореволюционных десятилетий. Но главное, что интересует исследователя, - «бытие совести в человеке» в сложных исторических условиях, выявление нравственной сущности авторов метатекстов, варьирующих мотивы романа Сервантеса, через их отношение к образу Дон Кихота.
Судьбу романа Сервантеса в мировой литературе прослеживает В. Багно, останавливаясь на новых версиях классического сюжета в творчестве Ф. Сологуба, Г. Чулкова, А. Луначарского, М. Булгакова. Автор специальной монографии повествует об истории создания метатекстов о ламанчском рыцаре, анализирует идейное содержание произведений, новых концепций образа Дон Кихота. Однако пути сюжетного анализа В. Багно только намечены, не рассматривается жанрово-стилевое своеобразие метатекстов, непосредственно определяющее особенности сюжетного развития. Нет полной картины новообразований в сюжетной ткани оригинальных произведений о Рыцаре Печального Образа. Как и в книге Ю. Айхенвальда, в работе В. Багно многие метатексты 1920 - 1930-х годов, варьирующие сюжетные мотивы романа Сервантеса, остаются вне поля зрения автора.
На театральной жизни классического произведения сосредоточено внимание О. Есиповой. В статье «Русский Дон Кихот и Булгаков»
исследовательница выделяет «несколько жанрово-идеологических слоев», определивших особенности сценических интерпретаций сюжета о Рыцаре Печального Образа. О. Есипова говорит об «истоках русского Дон Кихота» [Есипова: 1998: 23]. Давая обобщенный анализ драматических произведений, предшествовавших появлению пьесы М. Булгакова «Дон Кихот», автор статьи глубоко исследует новую версию классического сюжета в творчестве писателя-философа, отмечая, что «М. Булгаков сфокусировал и допроявил разрозненные тенденции. Осознал направление, в котором формировалась идея русского Дон Кихота, - резкое и определенное нарушение равновесия комического и трагического в пользу трагедии» [Есипова: 1998: 23]. О. Есипова видит свою задачу в том, чтобы выявить «значительные структурно-идеологические перемены» в рассматриваемом метатексте по сравнению с текстом Сервантеса - те новые сюжетные элементы, которые отражают особенности мировосприятия М. Булгакова в последние, особенно трудные годы его жизни. Исследуя рецепцию истории ламанчского рыцаря в русской драматургии 1920-1930-х годов, автор статьи проводит анализ, который может быть дополнен рассмотрением лирических, эпических и лиро-эпических произведений, содержащих новые концепции вечного сюжета.
Несмотря на активное стремление исследовать бытие романа Сервантеса в специфических условиях русской общественной и культурной жизни первых пореволюционных десятилетий, не существует полного системного анализа различных видов рецепции сюжета о Дон Кихоте в отечественной словесности 1920-1930-х годов. Между тем, рассмотрение новообразований в сюжетной ткани каждого нового метатекста -лирического, эпического, драматического произведения - даёт целостную картину восприятия и преобразования вечного сюжета в литературе переходного периода, что углубляет представление об особенностях развития художественного сознания пореволюционной эпохи, об отношении поэтов и писателей к явлениям, рожденным Октябрем.
Новизна нашего исследования обусловлена системно-эстетическим подходом к проблеме рецепции сюжета о Дон Кихоте в русской литературе 1920-1930-х годов, стремлением представить жанрово-стилевое многообразие метатекстов, содержащих цитацию романа Сервантеса, как художественный феномен, отражающий особенности духовного сознания переходной эпохи. При этом новые произведения, соотносимые с прототекстом, мы рассматриваем как различные варианты проживающего историческую жизнь текста, который «не поддается включению в жанровую иерархию, даже в обычную классификацию. Определяющей для него является, напротив, именно способность взламывать старые рубрики» [Барт, 1989: 415]. Исследуя «активную», «интерпретирующую рецепцию текста» (X. Яусс) о ламанчском рыцаре в русской литературе 1920-1930-х годов, мы стремимся расширить диапазон рассматриваемых феноменов. Помимо произведений, уже ставших предметом научно-критического анализа в указанных выше исследованиях, таких как пьесы А. Луначарского «Освобожденный Дон Кихот» (1922), А. Чумаченко «Дон Кихот Ламанчский» (1924), А. Бруштейн и Б. Зона «Дон-Кихот» (1928), Г. Чулкова «Дон Кихот» (1935), М. Булгакова «Дон Кихот» (1938), лирический цикл Ф. Сологуба о Дон Кихоте двадцатых годов, романа А. Платонова «Чевенгур» (1926 - 1929), нами впервые рассматриваются с точки зрения поэтики метасюжета драматическая поэма Н. Павлович и П. Аренского «Дон Кихот» (1925 - 1926), пьеса М.Чехова и В.Громова «Дон Кихот Ламанчский» («Рыцарь Печального Образа») (1927 - 1928), драматические произведения для детей Е. Данько «Рыцарь Дон Кихот» (1929) и А. Гензель «Дон Кихот» (1939), повести С. Кржижановского «Белая мышь» (конец 1920-х - начало 1930-х, 1950-е), «Клуб убийц букв» (1926), «Книжная закладка» (1927), «Материалы к биографии Горгиса Катафалаки» (1929), а также «Записные тетради» (1922 - 1940), литературоведческие исследования «Страны, которых нет», «Фрагменты о Шекспире» (1939), «Сэр Джон Фальстаф и Дон Кихот» (1939) писателя-философа. Помимо символистской
концепции истории о ламанчском рыцаре в лирическом цикле Ф. Сологуба, нами анализируются новые версии сюжета Сервантеса в стихотворении «Дон Кихот» (1924) и в поэме «Армия в пути» (1920-е) П. Антокольского, в элегии «Дон Кихот» (1929) М. Светлова.
Важно отметить, что некоторые произведения, позволяющие определить ведущие тенденции восприятия истории о Дон Кихоте в литературе первых пореволюционных десятилетий, созданные такими авторами, как П. Антокольский, С. Кржижановский, Н. Павлович и П. Аренский, М. Чехов и В.Громов, Е. Данько, А. Гензель, остались неопубликованными, их машинописи хранятся в РГАЛИ. Не переиздавались с 1920-1930-х годов пьесы А. Бруштейн, Б. Зона, А. Чумаченко, Г. Чулкова. Впервые нами исследуются сервантесовские реминисценции в «возвращённой» прозе С. Кржижановского.
При рассмотрении отношений между произведениями о судьбе донкихотской личности как активного диалога, нас интересует, в первую очередь, взаимодействие сюжетов, каждый из которых есть «кристаллизирующий стержень рассеянной коммуникативной силы остальных элементов» [Мукаржовский, 1994: 198]. Анализ взаимовлияний разных версий сюжета романа Сервантеса призван подтвердить положение, согласно которому «порождение означающего в поле Текста... происходит вечно, как в вечном календаре... посредством множественного смещения, взаимоположения, варьирования элементов» [Барт, 1989: 416, 417]. Нами исследуется процесс «семантической трансформации» (Ю. Кристева), которую осуществляют новообразования в структурной ткани каждого метатекста. Мы стремимся показать, как новые функции текста, обусловленные «реальностью окружающего мира, на которую «отвечают», реагируют структурные образования» [Дранов, 1999: 127], изменяют общий смысл художественного произведения.
Анализ многообразных видов рецепции истории о Дон Кихоте в лирике, эпосе, драме первых пореволюционных десятилетий ведётся нами с
учётом специфики собственно художественных потенций классического сюжета в плане не только его открытых смыслов, но и игровых остранений, тех, что обусловлены карнавальной природой сервантесовского текста. Именно карнавализация, по словам М. Бахтина, сделала возможным создание «открытой структуры большого диалога, позволила перенести социальное взаимодействие людей в высшую сферу духа и интеллекта...» [Бахтин, 1979: 207, 208]. Художественная природа произведения Сервантеса позволила каждый раз по-особому сопрягать смеховое и серьёзное, детское и взрослое, временное и вечное в процессе трансформации классической истории о ламанчском рыцаре.
Рассматривая многообразие лирических, эпических, драматических версий сюжета о Дон Кихоте, мы обозначаем ведущие тенденции освоения истории о Рыцаре Печального Образа, свидетельствующие о различии подходов к классике в условиях новой действительности.
Цель данного диссертационного исследования - дать системно-структурный анализ видов рецепции сюжета о Дон Кихоте в литературе 1920 - 1930-х годов, рассматривая вариации истории о ламанчском рыцаре в их обусловленности социально-историческими и культурными изменениями в жизни страны, спецификой авторского мировоззрения и мироощущения, воссоздать целостную картину функционирования классического сюжета в отечественной словесности переходного времени. Мы стремимся сочетать анализ несущих смыслообразующую функцию новообразований в сюжетной ткани каждого метатекста с рассмотрением «контрастных противопоставлений (оппозиций)» (В. Дранов) различных смыслов, создаваемых интерпретаторами, что необходимо для выявления основных направлений освоения сюжета Сервантеса литературой пореволюционной эпохи.
Делая объектом нашего исследования произведения 1920-1930-х годов, содержащие новые версии истории о Рыцаре Печального Образа, и выбирая в качестве предмета данной работы рецепцию сюжета о Дон Кихоте
в отечественной словесности первых пореволюционных десятилетий, мы ставим перед собой следующие задачи:
- привлечь к рассмотрению разные в жанровом и стилевом плане
метатексты, соотносимые с романом Сервантеса о Дон Кихоте
Ламанчском, - произведения А. Луначарского, А. Платонова,
С. Кржижановского, М. Булгакова, П. Антокольского,
М. Светлова, Ф. Сологуба, Г. Чулкова, М. Чехова и В. Громова,
Н. Павлович и П. Аренского, А. Чумаченко, А. Бруштейн и
Б. Зона, Е. Данько, А. Гензель;
сгруппировать анализируемый материал в соответствии с различными концептуальными аспектами творческой интерпретации романа Сервантеса в отечественной словесности первых пореволюционных десятилетий, обозначить основные направления освоения сюжета о ламанчском рыцаре;
в каждом метатексте исследовать обновление сюжетных элементов прототекста, определить специфику заполнения «пустых мест», «участков неопределенности» (В. Изер) художественной структуры романа Сервантеса;
- выявить в характере конкретизации и «реконструкции»
(Р. Ингарден) классического текста особенности эстетических и
идейно-нравственных позиций поэтов и писателей в эпоху «после
взрыва»;
показать органичность включения истории о Дон Кихоте в процесс духовного самоопределения нового общества, в идейно-философский и эстетический поиск в искусстве 1920-1930-х годов, исследовать влияние классического произведения на содержательное и жанрово-стилевое самоопределение литературы нового времени. Методологической основой исследования являются историко-
функциональный, системно-эстетический и структурно-семиотический подходы. Они позволяют выявить специфические особенности рецепции вечного сюжета и определить роль классического наследия в развитии художественного сознания времени. Выбранная нами методика позволяет проследить влияние романа Сервантеса на отражение искусством 1920 -1930-х годов процессов современной социальной и духовной жизни. В своем анализе текстов, соотносимых с классическим произведением о Рыцаре Печального Образа, мы естественно опираемся на теорию диалога М. Бахтина, идею о том, что «два высказывания, отдаленные друг от друга и во времени и в пространстве, ничего не знающие друг о друге, при смысловом сопоставлении обнаруживают диалогические отношения, если между ними есть хоть какая-нибудь смысловая конвергенция (хотя бы частичная общность темы, точки зрения и т.п.)...» [Бахтин, 1979: 303, 304]. Взаимодействие творческих интерпретаций истории Сервантеса рассматривается в аспекте теории интертекстуальности, в свете идей Ю. Кристевой, Р. Барта, развитых, в частности, Н. Кузьминой. Художественный текст понимается нами как «продуктивность», «пермутация других текстов» (Ю. Кристева). Мы исходим из положения о том, что «Текст не может неподвижно застыть... он по природе своей должен сквозь что-то двигаться - например, сквозь произведение, сквозь ряд произведений» [Барт, 1989: 415]. Логика данного исследования учитывает теретические положения представителей рецептивной эстетики: Р. Ингардена, Ф. Водички, Я. Мукаржовского, X. Яусса, В. Изера, Н. Лумана. Мы рассматриваем историю рецепции как поступательное развертывание присутствующих в художественном тексте смыслов, актуализируемых в определенном социокультурном контексте и открываемых творческим сознанием интерпретатора. Литературное произведение видится нам «партитурой чтения», необходимой «для нового читательского резонанса, который высвобождает текст из материи слов, дает ему актуальное здесь-бытие» [Яусс, 1995: 58]. Рождение нового текста, цитирующего классический
образец, происходит в результате взаимодействия горизонтов ожидания прототекста и интерпретирующего сознания.
Анализируя различные версии вечного сюжета в русской литературе 1920 - 1930-х годов, мы исследуем также восприятие романа Сервантеса ведущими критиками эпохи, отражающими интересы той или иной, определенной с точки зрения политических, идеологических, эстетических установок, части читающей публики. Глубже понять особенности рецепции истории о ламанчском рыцаре в отечественной словесности первых пореволюционных десятилетий помогают дополнительные материалы, запечатлевшие образ времени: лекции, статьи, письма, дневники, режиссерские записи, авторские комментарии и отзывы политических редакторов, а также факты внутрилитературной полемики.
Рассматривая сюжетные особенности метатекстов, содержащих цитацию произведения Сервантеса, мы опираемся на известные труды С. Бочарова, Е. Добина, А. Жолковского, В. Кожинова, Ю. Лотмана, М. Мещеряковой, Л. Тимофеева, В. Хализева, Ю. Щеглова. Наиболее актуальными для нас оказываются такие аспекты определений сюжета, как «"история" характера», «последовательность взаимосвязанных внешних и внутренних движений», «сложнейшая последовательность совершающихся в произведении действий и взаимодействий людей». Сюжет каждого произведения, в нашем представлении, - выражение интенциональности творческого мышления,«проводник авторских идей». На защиту выносятся следующие положения:
художественное сознание 1920-1930-х годов в процессе освоения разноречивой действительности включалось в большой диалог с литературой предшествующих эпох, которая представала в качестве «другого голоса» в осмыслении происходящего, что проявилось в использовании классических сюжетов, в частности в активной рецепции истории о ламанчском рыцаре; - разнообразные в жанрово-стилевом отношении метатексты,
созданные на основе романа Сервантеса, в совокупности представляют собой художественный феномен, отражающий особенности духовного сознания общества в переходную эпоху;
- создатели новой литературы реализуют многообразные
возможности классического сюжета о Дон Кихоте, развёртывая
его и в плоскости социально-идеологических концепций, и в
аспекте карнавализованного мышления, и в ракурсе философской
проблематики;
сюжет Сервантеса о ламанчском рыцаре активизирует свои внутренние смыслы в остром диспуте о революции, который развернулся на страницах произведений 1920-1930-х годов; история о Дон Кихоте предстаёт как художественная данность, позволяющая выразить индивидуально-авторскую концепцию совершенствования жизни и человеческой природы;
- версии повествования о ламанчском рыцаре, созданные для
детской аудитории и сложившиеся в русле народной смеховой
культуры, реализуют диалогически соотнесённые, различные до
противоположности, потенции вечного сюжета, преследуя
дидактические цели и выполняя задачи формирования нового
мировоззрения и воспитания чувств;
оригинальные интерпретации классического текста, несущие на себе печать творческого опыта литературы «серебряного века», связаны с кругом специфических философских проблем, в частности с идеей внутреннего совершенствования личности, пониманием любви как вселенского духовного начала и концепцией преображения бытия «свободным художеством» (Н. Бердяев);
- характерной особенностью новых сюжетов о ламанчском рыцаре и
рыцарстве является их автопсихологизм, обусловленный
авторским соотнесением собственной нравственной
неудовлетворённости с исканиями героя Сервантеса. Нам представляется оптимальной следующая структура работы: введение, три главы и заключение. Названия глав: «Сюжет о Дон Кихоте в диспуте о революции», «История о ламанчском рыцаре в детской литературе», «Классический сюжет в свете идей духовного возрождения».
