Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. «Персонаж» как форма авторского повествования в прозе Чехова 13
1. Речевые характеры персонажей (художественно-поэтический, лексико-семантический и синтаксический аспекты) 18
1.1. Социально-бытовая составляющая речевого портрета (речь людей из народа, интеллигенции, духовенства; женская речь) 19
1.2. Психо-эмоциональная составляющая речевого характера 35
1.3. Идеологическая составляющая речевого портрета 39
1.4. Морально-этический аспект раскрытия характера персонажа 41
2. Косвенная форма функционирования повествовательной категории персонажа 47
3. Скрытое, или завуалированное присутствие сознания персонажа в тексте повествователя 57
Глава 2. Точка зрения и повествовательная перспектива в поздней прозе Чехова 67
1. Способы раскрытия персональной точки зрения 69
2. Речевые средства, формирующие персональную точку зрения 80
Глава 3. Категория «повествователя» в поздней прозе Чехова 96
1. Субъективный повествователь 99
1.1. Повествователь-персонаж, рассказчик 105
1.2. Повествователь-наблюдатель 121
2. Объективный, или нейтральный, повествователь. Его особенности и способы проявления в прозе Чехова 134
Заключение 165
Приложение. Количественный анализ форм авторского повествования в рассказах «На святках» (1900 г.) и «Архиерей» (1902 г.) 169
Библиография 174
- Социально-бытовая составляющая речевого портрета (речь людей из народа, интеллигенции, духовенства; женская речь)
- Морально-этический аспект раскрытия характера персонажа
- Способы раскрытия персональной точки зрения
- Субъективный повествователь
Введение к работе
В современном литературоведении - как отечественном, так и зарубежном - все большее внимание уделяется изучению проблем повествования. Категории современной теории повествования сформировались большей частью в рамках русского формализма и Московско-тартусской школы (В.Шкловский, Б.Томашевский, Ю.Лотман, Б.Успенский). Теорию повествования также разрабатывали такие ученые, как В.В.Виноградов, В.Пропп, А.Веселовский, М.Бахтин (В.Волошинов), О. Фрейденберг.
В 60-х — 80-х годах исследования велись в основном в двух направлениях:
общеметодологические поиски были представлены в работах
В.В. Виноградова , Б.О. Кормана , В.Б. Катаева ; конкретные способы анализа художественной структуры произведения в связи с формами авторского повествования рассматривались в работах А.П. Чудакова4, Л.М.Цилевича5, СЕ.
С. П О
Шаталова , В.В. Кожинова и других .
В.В.Виноградов. О теории художественной речи. - М., Высшая школа, 1971; О языке художественной литературы. - М, Гослитиздат, 1959; Проблема авторства и теория стилей. - М., Гослитиздат, 1961.
2 Корман Б.О. Итоги и перспективы изучения проблемы автора. - В кн.: Страницы
истории русской литературы. - М., Наука, 1971; Изучение текста художественного
произведения. - М., Просвещение, 1972.
3 Катаев В.Б. К постановке проблемы образа автора. — Филологические науки. 1966, №1;
Катаев В.Б. Проза Чехова: Проблемы интерпретации. - М., 1979.
4 Чудаков А.П. Поэтика А.П. Чехова. - М., Наука, 1971.
5 Цилевич Л.М. Стиль чеховского рассказа. - Даугавпилс. 1994.
6 Шаталов СЕ. Проблемы поэтики И.С. Тургенева.- М., Просвещение, 1969.
7 Кожинов В.В. Голос автора и голоса персонажей. — В кн.: Проблемы художественной
ормы критического реализма. В 2-х тт. Т.2. - М., Наука, 1971.
Киселева Л.Ф. Внутренняя организация произведения. — В кн.: Проблемы художественной формы социального реализма. В 2-х тт. Т.2. - М., Наука, 1971; Ким Л.Л. Малисова В.Н. Традиционные типы повествователей в русской прозе и синтаксическая организация текста художественного произведения. — Научные труды Ташк. гос. Ун-та. Вып 412. Вопросы узбекской и русской филологии. 1971; Нестеренко А.А. Об изучении позиции писателя в художественном произведении (на примере творчества Л.Н. Толстого). - Вестник Моск.Ун-та. Сер 10. Филология. 1966, №2; Проскурина Ю.М. Повествователь-рассказчик в прозе первой половины 1950-х годов. — В кн.: Метод и мастерство. Вып. 1. Русская литература. - Вологда. 1970; Николаева Н.В. Образ автора в повествовании Л.Н. Толстого (50-е годы). - Вестник Моск.Ун-та, Сер. 10. Филология. 1966, №1.
8 80-е - 90-е годы наметилась тенденция анализировать способы
повествования в их связи с идейно-художественными задачами писателей9.
Исследование повествовательных форм происходило в основном на сюжетно-
композиционном и образном уровнях. Функционирование повествовательных
категорий на речевом уровне большей частью оставалось вне поля изучения.
Открытой остается проблема классификации категорий повествования, как и проблема единой терминологии. Слова «автор», «повествователь», «образ автора», «авторское сознание» исследователи понимают по-разному. А.П. Чудаков, например, выделяя в повествовании субъектный и объектный уровни, не разделяет понятия «повествователь» и «рассказчик», используя их как синонимы, и не уточняет, что имеет в виду под словом «автор». У других исследователей термин «повествователь» применяется как к автору, так и к рассказчику. Тем не менее, все чаще поднимается вопрос о необходимости более четкого разграничения субъектов повествования.
«Анализ повествования, прежде всего, предполагает выделение, определение субъекта повествования, т.е. субъекта той речи, которая не передана персонажам произведения» . Проблема классификации типов повествования оказывается, таким образом, связана с проблемой классификации субъектов повествования.
Одним из первых исследователей, указавших на важность изучения форм авторского повествования, был В.В.Виноградов. В 1930 г. он писал, что «изучение языка литературно-художественных произведений определяется, с одной стороны, как учение о композиционных типах речи в сфере литературного творчества и об их лингвистических отличиях, о приемах
9 Тихомиров СВ. Сознание героев в произведениях Чехова. Дисс. канд. филол. наук. - М.
1995; Секачева Е.В. Проблема личности в творчестве А.П.Чехова 80-х гг. Автореф.дисс...
канд.филол.наук. - М., 1981; Чудаков А.П. Мир Чехова. Возникновение и утверждение. -
М., 1986; Скибина О.М. Проза Чехова 1896-1903 гг. Проблемы поэтики. Дисс...
канд.филол.наук. - М., 1984.
10 Сараскина Л.И. Развитие повествовательных форм в творчестве Ф.М. Достоевского.
Дисс ... канд.филол.наук. - М., 1975.
построения разных композиционно-языковых форм <...>; с другой стороны, как учение о типах словесного оформления замкнутых в себе произведений как особого рода целостных структур», «учение не о структуре художественных единств, а о структурных формах речи, которые наблюдаются в организации литературных произведений»".
Выявить особенности той или иной формы повествования - значит установить отношения между повествовательными категориями «автор» — «повествователь» — «персонаж». Необходимо определить, через кого дано в тексте восприятие реальности, через призму чьего сознания мы воспринимаем и оцениваем явления действительности, воспроизводимые в тексте. В прозаическом тексте «важно, чью точку зрения он отражает и выражает, поэтому разные субъективные и субъектно-речевые планы повествователя, рассказчика, персонажей, в соотношении которых проявляется художественное содержание произведения, могут играть решающую роль»12. «Описать взаимоотношения речи повествователя и речи персонажей (или вообще прямой речи), включенной в повествование, - это и значит установить речевую структуру данного повествования» .
Изучение особенностей повествовательной структуры непосредственно связано с определением авторской позиции, с присутствием авторской модальности в тексте или, в терминологии В.В. Виноградова, образа автора. В результате анализа особенностей форм повествования выявляются и особенности художественного метода писателя.
Проблемы повествования, пересекающиеся с проблемами определения авторской позиции, присутствия авторского голоса, авторской воли особенно остро встают при исследовании творчества А.П. Чехова.
1 Виноградов В.В. О языке художественной прозы. - М., 1980. - С. 70.
2 Барлас Л.Г. Язык повествовательной прозы Чехова. - РнД. 1991. -С.32.
3 Чудаков А.П. Поэтика Чехова. - М., 1971. - С.7.
Актуальность работы связана с важностью и необходимостью изучения форм авторского повествования (во многом новаторских) в прозе Чехова, выделения основных субъектно-речевых планов и анализа их взаимодействия как основы художественного метода писателя.
Поздняя проза Чехова производит впечатление совершенно беспристрастного повествования, в котором, тем не менее, отчетливо присутствует авторское отношение к изображаемым событиям. Чехову удалось соединить, на первый взгляд, несоединимые вещи: объективность и глубоко личное, субъективное восприятие изображаемой действительности. Все это приводит к усложнению повествовательной структуры и созданию многоплановой системы точек зрения, которая проявляется в одновременном присутствии в тексте двух голосов, двух сознаний. Своими новаторскими приемами в сфере авторского повествования, позволяющими заглянуть во внутренний мир персонажей, погрузиться в особенности их мышления, Чехов предвосхитил модернистские формы психологизма, дал импульс развитию новой литературы.
Прочтение чеховских произведений часто связано с двумя крайностями: с неумением услышать за голосами героев и повествователей голос автора и выделить его нравственную позицию, что приводит к оценке чеховского творчества как безыдейного, не несущего никакой утверждающей идеи, и, наоборот, с попытками за каждым персонажем и рассказчиком видеть самого Чехова и приписывать автору высказывания и мысли его персонажей, что также искажает подлинный смысл произведений. Поэтому необходимо исследовать повествовательные формы на речевом уровне, а не только на сюжетно-композиционном, изучать «голоса» персонажей и повествователей, присутствующие в тексте. С этим связана и проблема поиска авторской позиции в произведениях Чехова, которая проявляется в способах авторского повествования, в речевой деятельности персонажа, повествователя и
собственно автора, в способах организации и взаимодействия их речи в ткани произведения.
Проблемы, связанные со структурой повествования, давно привлекают внимание чеховедов. Наибольший вклад в изучение чеховского повествования сделал А.П. Чудаков. В своем фундаментальном исследовании «Поэтика Чехова» (1971) он сформулировал основную задачу, решение которой необходимо для анализа чеховской прозы. «Описать взаимоотношения речи повествователя и речи персонажей (или вообще чужой речи), включенной в повествование, - это и значит установить речевую структуру данного повествования» . А.П. Чудаков в своей «Поэтике Чехова» наметил перспективу исследования прозы Чехова в аспекте повествовательной структуры, которая стала магистральным направлением в чеховедении последнего десятилетия.
В нашей работе формы авторского повествования исследуются на материале прозы Чехова конца 80-х - 900-х годов.
При исследовании творчества Чехова зрелого периода исследователи обычно ограничиваются произведениями 90-х — 900-х годов. Именно в это время происходит окончательное формирование чеховского художественного метода. На творчество этого периода особенно повлияла поездка на Сахалин, впечатления от которой отразились как на сюжетно-композиционном уровне, так и на художественно-поэтическом. Однако при анализе повествовательной структуры чеховский произведений становится очевидно, что между ранними и поздними произведениями писателя нет резкого и принципиального разрыва. Многие художественные приемы, характерные черты чеховского художественного метода, проявляющиеся на повествовательном уровне, в формах авторского повествования, можно найти уже в ранних произведениях («Дачница», «В вагоне», «Барон» и других). В этих рассказах можно встретить
14 Чудаков А.П. Поэтика Чехова. - М., 1971. - С.6.
первые попытки персонализации повествования, восприятие и передачу событий сквозь призму сознания одного из персонажей. В ранней прозе появляются и первые сложные повествовательные формы, т.н. «гибридные конструкции» - несобственно-прямая речь и несобственно-авторское повествование. К концу 80-х годов чеховский творческий метод совершенствуется, усложняется. Система художественных приемов, которая была намечена уже в ранней прозе, на протяжении второй половины 80-х годов активно развивается, совершенствуется и в поздних произведениях писателя получает свое окончательное становление.
Прозе Чехова этого периода свойственна глубина и неоднородность повествования. Среди повествовательных соотношений наиболее развернутым и значимым является взаимосвязь и взаимодействие повествователя и персонажа. В связи с этим актуализируется проблема точки зрения и повествовательной перспективы. Для понимания произведений становится важным, чье восприятие определяет взгляд на мир, сквозь призму чьего сознания происходит изображение лиц и событий.
Творчество писателя конца 80-х - 900-х годов отличается яркими новаторскими приемами, творческими, художественными поисками, в том числе и языковыми. В это время формируется новая художественная манера, художественный метод, отличающийся идейно-тематической целостностью и языковым мастерством. Основой этого метода можно назвать отсутствие прямого авторского вмешательства, что проявляется большей частью в безличной повествовательной манере от 3-го лица, и полное проникновение во внутренний мир персонажа. Виртуозная обработка писателем языкового материала привела к тому, что основной и наиболее объективной характеристикой персонажей становится их речь.
Сам взгляд автора на мир пластичен, многогранен, и поэтому герои его произведений не являются носителями каких-то четких и постоянных авторских идей. Чеховские персонажи могут быть носителями определенных
жизненных ролей, своего рода проводниками одного голоса или одной темы, могут быть точкой пересечения определенных тем и мотивов, присутствующих в тексте, что отражается на речевом уровне. Но чеховские персонажи не являются прямым отражением авторской позиции, а могут лишь косвенно на нее указывать.
В произведениях Чехова исследуемого периода обнаруживается тенденция к объективности повествования и авторской отстраненности. Чехов стремится избежать субъективизма, назидательности, он не оценивает предметы и явления изображаемого мира, а лишь показывает их, что проявляется большей частью в способах авторского повествования, в речевом оформлении образа автора, в системе повествовательных категорий автора — повествователя- персонажа, их взаимодействии в художественном целом.
Стремление писателя к максимальной объективности привело к персонализации повествования. Произведения Чехова конца 80-х - 900-х гг., а особенно его последние рассказы («На святках», «Архиерей», «Невеста») являются яркими примерами глубокого проникновения в сферу персонажей.
Художественное мастерство писателя в конце творческого пути позволило создать объемные, сложные для анализа и интерпретации произведения, в которых нет ни одного случайного языкового факта, где провести четкую границу между повествователем и персонажем крайне трудно.
Исследователи прозы Чехова уже не раз отмечали такие характерные черты художественного метода автора, как свободное обращение с точками зрения в авторском повествовании, включение сознания персонажей в авторский голос, невозможность провести четкую грань между словом персонажа и словом автора15. «Чаще всего основной текст (как вместилище сознания героя) включает в себя (...) сознание более высокое - сознание
15 Чудаков А.П. «Поэтика Чехова». М., 1971; Катаев В.Б. Образ автора в прозе Чехова. Дисс.... канд.филол.наук. - М, 1965; Тюпа В.И. Нарратология как аналитика повествовательного дискурса («Архиерей» А.П.Чехова). - Тверь, 2001.
автора». О невозможности разграничения голоса автора и голоса персонажа говорили и другие исследователи. Однако до сих пор не было представлено определенной классификации способов авторского повествования в прозе Чехова, не было изучено соотношение основных композиционно-речевых форм, не были выделены конкретные речевые средства, с помощью которых происходит персонализация повествования и введение сознания персонажа в текст повествователя, а также не было установлено и соотношение исследуемых категорий: автор - повествователь — персонаж как основных повествовательных категорий.
Научно-исследовательская новизна заключается в самом подходе автора диссертации к проблеме форм авторского повествования в прозе Чехова. На основании анализа речи персонажей и повествователя, изучения их функционирования и взаимодействия в тексте произведений (в первую очередь на речевом уровне — лексико-семантическом, синтаксическом и стилистическом) мы получили возможность выделить основные особенности художественного метода писателя, а также выйти на более глобальные проблемы, связанные с авторской модальностью, присутствием в тексте произведения авторской позиции, авторской оценки персонажей и их поступков.
Целью нашего исследования является изучение форм авторского повествования в поздней прозе Чехова и определение ключевых особенностей творческого метода писателя.
Этим определяются и основные задачи работы:
- изучить способы функционирования в тексте основных повествовательных категорий: персонажа — повествователя — автора;
16 Скибина О.М. Проза Чехова 1896-1903 гг. Проблемы поэтики. Автореферат дисс. канд.филол. наук. М. 1984, с. 14.
проанализировать взаимодействие в тексте произведения этих субъектно-речевых планов, выявить способы введения сознания персонажа в текст повествователя;
определить основные художественные приемы, направленные на объективность повествования, с одной стороны, и усиление персонализации, с другой;
выявить способы формирования персональной точки зрения и основные речевые средства, указывающие на субъективную точку зрения персонажа;
выработать типологию повествователей в поздней прозе Чехова;
рассмотреть возможности присутствия в произведении авторского взгляда и выявить основные речевые средства или приемы, помогающие обнаружить в тексте голос автора.
Концепция работы: Поздняя проза Чехова характеризуется объективностью и персонализацией повествования, что проявляется в первую очередь в переосмыслении и тщательной разработке писателем повествовательных категорий автора - повествователя — персонажа. С одной стороны, писатель детально разрабатывает повествовательную категорию персонажа. Основной характеристикой героя становится его речь, что приводит к созданию индивидуальных речевых характеров. С другой стороны, стремление к объективности повествования и введение в текст воспринимающего сознания героя приводит к созданию многоплановой системы точек зрения, в которой совмещаются голоса повествователя и персонажа. Это выражается в сложной и неоднородной системе композиционно-речевых форм (прямая речь, косвенная речь, несобственно-прямая речь, несобственно-авторское повествование, чистый текст повествователя), каждая из которых обладает собственными лексико-семантическими и стилистическими особенностями и возможностями. Существуют и определенные речевые средства, которые персонализируют
повествование и указывают на присутствие в тексте повествователя сознания персонажа.
В качестве материала исследования привлекаются тексты произведений Чехова конца 80-х — 900-х гг., а также письма писателя.
Методологической основой исследования являются традиционные литературоведческие методы — конкретно-исторический, сравнительный и типологический, а также методы лингвистического анализа текста.
Практическая значимость исследования состоит в том, что полученные результаты могут быть использованы в курсах и спецсеминарах по истории русской литературы XIX века. И поскольку в современном литературоведении отмечается повышенный интерес к проблемам авторского повествования, предлагаемый подход к изучению художественного произведения может получить развитие в дальнейших работах по истории русской литературы и в теоретических исследованиях.
Апробация работы.
Основные положения диссертации были представлены в виде докладов на конференциях «Молодые исследователи Чехова — 3» (Москва, МГУ, 1998), «Чеховские чтения в Таганроге» (Таганрог, ТГПИ, 2000), «100 лет после Чехова» (Ярославль, ЯГПУ, 2004), «Филологическая наука в XXI веке: взгляд молодых» (Москва, Mill У).
Социально-бытовая составляющая речевого портрета (речь людей из народа, интеллигенции, духовенства; женская речь)
Особенное внимание Чехов уделял речевым характерам людей из народа: крестьян, купцов. Все они обладают общими характерными речевыми чертами, позволяющими отнести их к одному социальному кругу: это просторечные слова и выражения, особенный народно-разговорный синтаксис, слова из лексико-семантического поля «религиозная этика» (разнообразные междометия «Боже мой», «Господи», «Царица Небесная», «святые угодники», а также разговорные выражения, отражающие народно-христианское отношение к миру («дай Бог здоровья», «буду за вас Бога молить» и т.д.). Все названные особенности проявляются большей частью в прямой речи персонажей.
Речь героини повести «Три года» Панауровой Нины Федоровны отличается простотой, она использует просторечные слова и выражения, характерные для крестьянской или купеческой среды: «Запил, шибко наш Кочевой и помер, от водки сгорел. Остался после него сынишка, мальчоночек лет семи» (С, 9,46)24. Междометия «Господи Боже мой» и выражения «дай Бог здоровья», «он за нас, небось, Бога молит» (С, 9, 47) в ее речи отражают народно-религиозное восприятие действительности.
Речь Гусева («Гусев»), Калашникова и Мерика («Воры») естественна, просторечные черты не бросаются в глаза, однако оба речевых характера являются ярким отражением народной речи с ее красочными сравнениями, характерными словами, особенным синтаксисом. В речи Гусева встречаются такие слова и выражения, как «шибко озяб», «нешто не видишь», «помер», «шее бы смазать», «тяжко, братцы», «одначе». Использует он и религиозно-этическую лексику: «Привел Господь повидаться», «дай бог память», «слава богу», «Царство Небесное», «ради Христа». Речь Калашникова и Мерика на протяжении всего рассказа нейтральна, не обладает ярко выраженными стилистическими особенностями. О том, что они деревенские мужики, свидетельствуют лишь некоторые просторечные выражения: «Не гулянье, а одна срамота!», «плевый народишко», «бога не побоится», «должно, Филя уж дожидается», «девка вечерять готовит», «сбрехал, сударь», «больно, страсть», «ужо узнаю», «грудям легче».
Чехов мастерски создает речевые характеры мужиков, простых людей, но при этом он не утрирует просторечие, не превращает образы в лубочные картинки, а очень строго подходит к выбору характерных для народной речи стилистических черт.
Эти характерные речевые черты позволяют обнанужить голос персонажа в тексте повествователя там, где мы имеем дело с тектовой интерференцией.
Примером такого взаимодействия голосов повествователя и персонажа является фрагмент рассказа "На святках": "Про него говорили, что он может хорошо писать письма, ежели ему заплатить как следует (...) Сошлись на пятиалтынном" (С, 10, 181). В этом высказывании именно просторечные черты, являющиеся характерным признаком речевых портретов людей из народа, позволяют утверждать, что в данном случае перед нами пример проникновения в текст повествователя сознания персонажа. Таким образом, речевой характер персонажа становится источником для пополнения текста повествователя "чужим словом".
Речь героев, относящихся к интеллигенции, более литературна, нормативна, ее особенности выявляются лишь в сопоставлении с речью мужиков и характеризуются как «минус-приемы» (Ю.М.Лотман), или значимое отсутствие. На таком языковом контрасте Чехов создает речевые характеры Гусева и его соседа по лазарету Павла Ивановича («Гусев»), инженера Кучерова и жителей деревни Обручановой («Новая дача»).
Чехов создает речевой портрет представителя интеллигенции, противоположный речи человека из народа. Однако его интересуют не только характерные черты, позволяющие отнести речь героя к данному социальному кругу. Писатель с большим вниманием относится к речевым фактам, обусловленным, во-первых, психо-эмоциональным состоянием героев и, во-вторых, связанным с идеологической или морально-этической составляющей образа.
Речь Павла Иваныча («Гусев») по стилю близка памфлету, обличительной статье, фельетону. Она эмоциональна, выразительна, что достигается как с помощью синтаксических средств, так и с помощью лексики. Герой иногда использует архаичные, витиеватые слова и выражения: «... имею ли я право восседать в 1-м классе, а тем паче причислять себя к российской интеллигенции», «говорил великим мира сего правду» (С, 7, 333). Павел Иваныч - «воплощенный протест», как он сам себя называет: «Вижу произвол -протестую, вижу ханжу и лицемера - протестую, вижу торжествующую свинью - протестую. И я непобедим...» (С, 7, 333). Он является полной противоположностью Гусеву, воплощающему смирение, полностью довольного своим положением в денщиках и своей судьбой, не сопротивляющегося болезни и безропотного воспринимающего мысль о скорой смерти.
Важно то, что речевой портрет Гусева на протяжении рассказа не меняется, и близость смерти никак не отражается на его речевом характере. Речь же Павла Иваныча за несколько часов до смерти на мгновение опрощается, становится такой же, как у Гусева, как у матросов, лежащих в лазарете: «Ничего (...) Ничего, даже, напротив... лучше... Видишь, я уже и лежать могу... полегчало...» (С, 7, 334). Уходят сатирические, памфлетные черты и остается простой, искренний речевой портрет.
Речь Юлии Белавиной («Три года») к концу повести, после пережитых героиней разочарований, потери ребенка, также меняется, опрощается, теряет церемонные и столичные нотки.
При создании речевого портрета представителя интеллигенции Чехов использует «минус-приемы», отличающие его от простого народа, показывая, с одной стороны, пропасть между народом и образованной частью общества, вызывающую непонимание, с одной стороны, и искусственность, неестественность, оторванность образованных людей от реальной жизни. Поэтому не смогли понять друг друга мужики Обручанова и семья инженера, а Павел Иваныч не может понять своего соседа по лазарету Гусева. Неискренность и оторванность от жизни в речевом портрете представителя интеллигенции проявляется прежде всего в тех изменениях, тонко подмеченных Чеховым, которые происходят в критических ситуациях.
Нейтральная, на первый взгляд, речь интеллигенции позволяет автору проникать во внутренний мир персонажа, исследовать процессы, проходящие в его сознании, анализировать его душевное и психическое состояние, а также открывает безграничные возможности взаимодействия речи персонажа с речью повествователя, такое тесное их переплетение, когда выявление субъекта речи становится практически невозможным.
Морально-этический аспект раскрытия характера персонажа
Речь персонажей может характеризовать их и с морально-этической точки зрения. В речевом портрете многих чеховских героев встречаются слова из лексико-семантического поля «религиозная этика». А.С.Собенников отмечал, что в произведениях Чехова христианские заповеди и добродетели вместо того, чтобы стать предметом изображения и, соответственно, определять сюжет, приобретают характер аксиологического знака, они даны как сюжетный фон . Такой знаковый характер отчетливо виден в рассказах «Бабы», «В ссылке», «Убийство», где частое цитирование Священного Писания, реминисценции из житийной литературы и постоянное присутствие нравственно-религиозного контекста не являются центром повествования, а характеризуют персонажей, причем не только в идеально нравственном ключе.
В речи Гусева («Гусев») в словах из лексико-семантического поля «религиозная этика» (Царство Небесное, ради Христа и др.) проявляются такие черты характера и душевные качества персонажа, как смирение, человеколюбие и кротость. В речи Дюди и Матвея Саввича («Бабы») эти же слова и выражения характеризуют говорящих с противоположной стороны: эти герои являются воплощением косности взглядов, нетерпимости, внешней, показной религиозности, идущей вразрез с основными постулатами христианской веры «возлюби ближнего» и «не суди».
В речи Дюди соседствуют фразы, контрастные по своему морально-этическому содержанию. С одной стороны, высказывание «За мужа выдана, с мужем и жить должна» (С, 7, 345) характеризует говорящего как человека верующего и отсылает собеседника к Священному Писанию. С другой стороны, фразы «Собаке собачья и смерть» (С, 7, 348), «Софья, возьми с жидовки за водопой копейку. Повадились, пархатые» (С, 7, 352) обнажают качества, противоположные духу христианства: жадность, безжалостность и легкость в вынесении приговора ближнему.
Матвей Саввич «за спасение души» взял сироту, что, вроде бы, должно говорить о его человеколюбии и милосердии, но он же и называет его «арестантским отродьем» и приказывает ему, словно своему денщику, запрягать лошадей. Речь Матвея Саввича сплошь усеяна цитатами из духовных книг: «старуха (...) отправилась в горний Иерусалим, идеже несть ни болезней, ни воздыханий» (С, 7, 343), «Жена и муж едина плоть» (С, 7, 345). И сам он не прочь дать душеспасительное наставление: «И будьте вы ему покорная жена, а . за меня молитесь Богу, чтобы он (...) милосердный, простил мне мое согрешение» (С, 7, 346), «Лучше (...) на этом свете муки (...) претерпеть, чем на страшном судилище зубами скрежетать» (С, 7, 345). И рядом этими репликами проскальзывают словечки или фразы, показывающие истинное лицо говорящего: «... и не знал я только, как с любвишкой развязаться (...) чтоб бабьего визгу не было» (С, 7, 345), «я осерчал и ударил ее (Машеньку) два раза уздечкой» (С, 7, 346). С Кузькой, которого он приютил, он общается не иначе как криком и руганью: «Я тебе уши оборву!»; «Поганец этакий»; «Запрягать пора! Живо!» (С, 7, 351-352).
Морально-этическая составляющая является немаловажной в образе Семена Толкового («В ссылке»). Его речевой характер отличается многословностью, склонностью к назидательности. В речи Семена Толкового встречаются и просторечные слова и выражения («зачну ходить от берега к берегу», «язви его душу», «могу голый на земле спать и траву жрать»), и характерные черты речи духовенства (понятия, связанные с религиозной этикой: бес смущает, нет спасения, стилистическая близость проповеди). Лейтмотивом его речи являются выражения «Дай Бог всякому такой жизни» и «Язви его душу», по сути, противоположные друг другу. Дьячковский сын, несомненно, знакомый с житиями русских подвижников, оказавшись в ссылке, пытается подражать их духовному опыту, и, как он сам считает, вполне успешно: «... когда на воле жил в Курске, в сюртуке ходил, а теперь довел себя до такой степени, что могу голый на земле спать и траву жрать...», «Ничего не надо! Нету ни отца, ни матери, ни жены, ни воли, ни двора, ни кола!», «Бес мне и про жену, и про родню, и про волю, а я ему: ничего мне не надо!» (С, 8, 43).
Очевидно подражание пустынным подвигам русских святых: отказ от мирских благ, выбор аскетичной, полной лишений жизни, терпение постоянных искушений от бесов. Налицо и реминисценции с житием преп. Серафима Саровского, который долгое время питался одной сныть-травой и спал в своей келье на полу. О том, что герой слышал о жизни Серафима Саровского, говорит и то, что сам Семен Толковый родом из Курска — с родины этого святого. Однако результатами подвижнической жизни всегда были смирение и человеколюбие. Результатами духовной работы Семена Толкового, напротив, являются болезненно развитая гордость и демонстративное равнодушие, граничащее с озлобленностью на жизнь и людей: «Уж ежели нас с вами судьба обидела горько, то нечего у ней милости просить и кланяться ей в ножки, а надо пренебрегать и смеяться над ней» (С, 8, 44). Видя чужую радость, он злорадно думает: «Ну, думаю, ладно, не обрадуешься» (С, 8, 44), «Ужо погоди... Девка она молодая, кровь играет...» (С, 8, 45), а к чужому горю он и подавно равнодушен: «Страсть сколько денег на докторов ушло, а уж по-моему лучше пропить эти деньги... Все равно помрет. Помрет она всенепременно...» (С, 8, 46). И татарин, думая о Толковом, точно охарактеризовал его отношение к людям: «Несчастный, беспомощный вид человека в полушубке на лисьем меху, по-видимому, доставлял ему большое удовольствие» (С, 8, 49).
Способы раскрытия персональной точки зрения
Мы выделяем несколько планов, в которых может раскрываться персональная точка зрения: тематический, оценочный, пространственный, временной, стилистический и план чувственного восприятия.
В тематическом плане персональной называется такая точка зрения, когда изображаемый мир воспринимается сквозь призму сознания персонажа. Одной из характерных особенностей персональной точки зрения может быть выбор повествователем тематических единиц при описании чего бы то ни было. Ярким примером такой персональной точки зрения являются два описания хозяйства старика Лаптева в повести «Три года», в одном из которых отбор деталей, на которые обращается внимание, принадлежит Юлии, а в другом - ее мужу:
«Старик был неаккуратно одет, и на груди и на коленях у него был сигарный пепел; по-видимому, никто не чистил ему ни сапог, ни платья. Рис в пирожках был недоварен, от скатерти пахло мылом, прислуга громко стучала ногами. И старик, и весь этот дом на Пятницкой имели заброшенный вид, и Юлии, которая это чувствовала, стало стыдно за себя и за мужа» (С, 9, 85).
В этом отрывке женский взгляд Юлии проявляется в выборе из многочисленных реалий изображаемого мира только фактов из сферы домашнего хозяйства (состояние одежды, обстановка в комнате, чистота скатерти, рис, прислуга). В следующем фрагменте доминирует голос другого персонажа - Лаптева:
«В амбаре, несмотря на сложность дела и на громадный оборот, бухгалтера не было, и из книг, которые вел конторщик, ничего нельзя было понять. Каждый день приходили в амбар комиссионеры, немцы и англичане, с которыми приказчики говорили о политике и религии; приходил спившийся дворянин, больной, жалкий человек, который переводил в конторе иностранную корреспонденцию; приказчики называли его фитюлькой и поили его чаем с солью. И в общем вся эта торговля представлялась Лаптеву каким-то большим чудачеством» (С, 9, 87).
Здесь взгляд героя также выхватывает из окружающей обстановки вполне определенные реалии, связанные с торговлей, состоянием дел и вынужденной обязанностью героя вступать в права хозяина торгового предприятия (отсутствие бухгалтера, путаница в амбарных книгах, переводчик иностранной корреспонденции, приказчики, посетители и т.д.).
Персональная точка зрения в тематическом плане может сопровождаться «персональностью» и других планов, в основном оценочного и стилистического. То, что воспринимается с позиции персонажа, оценивается и называется соответственно особенностям сознания того же персонажа. В таких случаях выявление точки зрения персонажа не вызывает затруднений. В приведенных выше цитатах из повести «Три года» выделены такие оценочные слова и выражения, указывающие на точку зрения персонажа.
В прозе Чехова персонализация повествования наиболее часто происходит именно путем отбора описываемых деталей, их характеристики и оценки. В рассказе «Попрыгунья» такой способ персонализации представлен особенно ярко, что позволяет легко определить субъект повествования:
«Посмотрите на него: не правда ли, в нем что-то есть? - говорила она (Ольга Ивановна) своим друзьям, кивая на мужа и как бы желая объяснить, почему это она вышла за простого, очень обыкновенного и ничем не замечательного человека. Ее муж, Осип Степаныч Дымов, был врачом и имел чин титулярного советника. Служил он в двух больницах: в одной сверхштатным ординатором, а в другой - прозектором. Ежедневно от 9 часов утра до полудня он принимал больных и занимался у себя в палате, а после полудня ехал на конке в другую больницу, где вскрывал умерших больных. Частная практика его была ничтожна, рублей на пятьсот в год. Вот и всё. Что еще можно про него сказать!» (С, 8, 7).
Повествование о профессиональной деятельности Дымова ограничивается краткими сведениями о местах его работы, чине и уровне дохода от частной практики. Повествователю известно о Дымове гораздо больше, как и некоторым героям рассказа, например, его коллегам-врачам и друзьям. Однако в начале рассказа герой представлен более чем скромно. Очевидно, происходит это потому, что в приведенном фрагменте в повествовании доминирует голос Ольги Ивановны, и именно ее глазами мы смотрим и оцениваем Дымова. Сразу после знакомства с Дымовым в тексте большой повествовательный блок посвящен рассказу о самой Ольге Ивановне и ее артистическом окружении:
«А между тем Ольга Ивановна и ее друзья и добрые знакомые были не совсем обыкновенные люди. Каждый из них был чем-нибудь замечателен и немножко известен, имел уже имя и считался знаменитостью, или же хотя и не был еще знаменит, но зато подавал блестящие надежды. Артист из драматического театра, большой, давно признанный талант, изящный, умный и скромный человек и отличный чтец, учивший Ольгу Ивановну читать; певец из оперы, добродушный толстяк, со вздохом уверявший Ольгу Ивановну, что она губит себя: если бы она не ленилась и взяла себя в руки, то из нее вышла бы замечательная певица; затем несколько художников и во главе их жанрист, анималист и пейзажист Рябовский, очень_красивый белокурый молодой человек, лет 25, имевший успех на выставках и продавший свою последнюю картину за пятьсот рублей; он поправлял Ольге Ивановне ее этюды и говорил, что из нее, быть может, выйдет толк; затем виолончелист, у которого инструмент плакал и который откровенно сознавался, что из всех знакомых ему женщин умеет аккомпанировать одна только Ольга Ивановна; затем литератор, молодой, но уже известный, писавший повести, пьесы и рассказы. Еще кто? Ну, еще Василий Васильич, барин, помещик, дилетант-иллюстратор и винъетист, сильно чувствовавший старый русский стильЛ былину и эпос; на бумаге, на фарфоре и на закопченных тарелках он производил буквально чудеса» (С, 8, 7-8).
Субъективный повествователь
Под субъективным повествователем мы понимаем персонифицированного субъекта речи, организующего повествование своей точкой зрения (которая проявляется в основном на оценочном и стилистическом уровнях). Основным формальным признаком присутствия в тексте субъективного повествователя является изложение событий от 1-го лица (что может быть выражено и в минимальной степени).
«Я» повествователя может быть конкретным или условным, первое лицо может принадлежать и писателю (образ писателя, появляющийся в тексте, не тождественен реальной личности автора, а является одним из вымышленных субъектов речи, функционирующим наравне с персонажами и рассказчиками), и конкретному рассказчику, и условному повествователю, но все они объединены субъективной точкой зрения на изображаемые события, предполагающей определенную дистанцированность от объекта изображения, возможность его комментария и оценки, а также неполноту или ограниченность знаний об изображаемом мире.
Субъективный повествователь в прозе Чехова не только излагает факты, но и комментирует их. Названия, характеристики и оценки предметов, лиц, явлений в речи такого повествователя эмоциональны и субъективны. Авторские оценки, по мнению М.Бахтина, - «последняя смысловая инстанция». Специфика художественной литературы исключает, как правило, прямое и непосредственное выражение отношения автора к своим героям и изображенным событиям46. Особенно ярко эта тенденция проявляется в творчестве Чехова. Писатель не стремится давать прямые авторские характеристики, а те оценочные элементы, которые встречаются в тексте субъективного повествователя, сами становятся объектом авторской оценки, обычно скрытой, или завуалированной. Точка зрения субъективного повествователя в оценочном плане может приближаться к позиции, близкой авторской, а может быть полностью ей противоположной, поэтому говорить о возможности читательского доверия такому повествователю нельзя. Это дает читателю творческую свободу и активность в восприятии и осмыслении художественного произведения.
Речь субъективного повествователя может быть разной степени индивидуализации, от яркой, самобытной, до полностью нивелированной и максимально приближенной к литературной норме. Этот тип повествователя объединяет «слово изображающее» и «слово изображенное» (М.Бахтин), т.е. установку и на литературность речи повествователя, и на ее характерологичность. Характерологичными при этом мы считаем не только нелитературные, но и любые стилистически маркированные элементы речи ограниченного употребления, существующие в пределах одного функционального стиля языка. В этом отношении речь повествователя в «Скучной истории», старого профессора, не менее индивидуальна, чем речь большинства рассказчиков в ранних произведениях Чехова. В поздней прозе писателя можно наблюдать сочетание литературного и характерологического начала в речи одного повествователя, что затрудняет определение субъекта повествования и заставляет предполагать одновременное присутствие в тексте двух голосов, двух сознаний - автора и повествователя.
Максимальную индивидуализацию речи субъективного повествователя, проявляющуюся в характерных лексических, интонационных особенностях, связанных с экспрессивным и зачастую ироничным освещением событий, можно наблюдать в ранней чеховской прозе. В поздних произведениях Чехова наблюдается тенденция к сглаживанию характерных речевых черт в тексте повествователя, приближению его речи к условной и нейтральной литературной норме.
Наиболее характерными речевыми портретами обладают субъективные повествователи в повести «Скучная история», рассказах «В Москве» и «Рыбья любовь».
Индивидуальной речевой манерой обладает профессор Николай Степанович в повести «Скучная история»: его речь характеризуют не столько лексические, сколько стилистические и интонационные особенности, проявляющиеся в строении фраз. Высокопарные, перегруженные вводными конструкциями и книжными штампами, но с оттенком самоиронии, высказывания («Знакомство у него самое аристократическое (...) если говорить о прошлом, то длинный список его славных друзей заканчивается такими именами, как Пирогов, Кавелин и поэт Некрасов, дарившие его самой искренней и теплой дружбой. Он состоит членом всех русских и трех заграничных университетов. И прочее, и прочее. Всё это и многое, что еще можно было бы сказать, составляет то, что называется моим именем» (С, 7, 251)) соседствуют с простыми, разговорными, даже грубоватыми репликами, стремящимися к наибольшей эмоциональной выразительности («Я бы дорого дал, чтобы посмотреть, как этот сухарь спит со своей женой» (С, 7, 260)).
Повествователь в рассказе «В Москве» также обладает характерными интонационными и стилистическими особенностями. Его речь экспрессивна и динамична. Несмотря на то, что в рассказе есть многословные рассуждения, они не удлиняют повествовательное время, т.к. с первых строк эмоциональность высказываний героя задает всему тексту единый ритм («Я московский Гамлет. Да. Я в Москве хожу по домам, по театрам, ресторанам и редакциям и всюду говорю одно и то же: Боже, какая скука! Какая гнетущая скука!» (С, 7, 500)).
