Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Художественное изображение быта и старообрядческого мировоззрения как средство характерологии 16
1 Одежда старообрядцев как важное средство характерологии в романе-дилогии 16
2 Характерологическая функция старообрядческого дома и интерьера 53
3 Верность традициям древнерусского культурного наследия как характерологическая черта мельниковских героев-старообрядцев 74
ГЛАВА 2. Художественное пространство и время в дилогии П.И. Мельникова 84
1 Особенности пространства и времени в литературном произведении: теоретический аспект 84
2 Особенности изображения художественного пространства в дилогии Мельникова-Печерского 90
3 Особенности художественного времени в дилогии 146
Заключение 162
Примечания 167
- Одежда старообрядцев как важное средство характерологии в романе-дилогии
- Верность традициям древнерусского культурного наследия как характерологическая черта мельниковских героев-старообрядцев
- Особенности пространства и времени в литературном произведении: теоретический аспект
- Особенности изображения художественного пространства в дилогии Мельникова-Печерского
Введение к работе
Вряд ли кто-нибудь сейчас станет оспаривать оригинальный талант самобытного русского писателя Павла Ивановича Мельникова (Андрея Печерского). Прошло более ста лет с тех пор, как появились в печати его рассказы, повести и романы. Они выдержали испытание временем. Однако без знакомства с творениями Мельникова не может идти речь и об изучении русской классической литературы: эти романы давно стали « одним из тех фундаментальных для русского человека сочинений, без которых не может быть полного литературного образования» (1).
В чем же секрет художественности этого автора, долгое время считавшегося бытописателем, писателем-этнографом и, как это ни парадоксально, почти забытого исследователями? Предлагаемая работа ставит перед собой цель ответить на этот вопрос, обратив особенное внимание на проблему поэтики Мельникова-романиста.
Актуальность диссертации обусловлена тем, что исследования поэтики дилогии Мельникова «В лесах» и «На горах» практически отсутствуют. Правда, некоторые проблемы поэтики художественного наследия Мельникова ставились в работах Н.М. Фортунатова, В.Ф. Соколовой (автора единственной на сегодняшний день монографии о творчестве Мельникова), Ю.А. Курдина, И.В. Кудряшова и др. В настоящее время возникает задача пересмотра общепринятого подхода к творчеству Мельникова как преимущественно бытописателю, писателю-этнографу (2). Наиболее актуальным представляется изучение особенностей художественного пространства и времени в дилогии Мельникова как проблемы совершенно не освещенной в работах исследователей, а также принципов характерологии и сюжетосложения в их поэтологических функциях.
Предметом исследования в диссертации является поэтика романов Мельникова «В лесах» и «На горах» в аспектах: а) характерология, б) сюжетосложение, в) художественное время и пространство.
Объектом исследования в диссертации является дилогия Мельникова (романы «В лесах» и «На горах») как вершина художественного мастерства писателя, а также его работы по истории раскола («Отчет о современном состоянии раскола в Нижегородской губернии», «Письма о расколе», «Очерки поповщины», «Белые голуби»), архивные материалы из фонда Мельникова (ЦГАНО): «Формулярный список о службе состоящего при Министерстве Внутренних Дел Действительного Статского Советника Мельникова», «Обзор архивных документов и печатных источников по истории раскола», составленный писателем, «Алфавитный список книг библиотеки П.И. Мельникова» и др.
Цель диссертации состоит в изучении своеобразия, поэтики Мельникова-романиста на основе анализа текста дилогии. В связи с поставленной целью выделяются следующие задачи диссертационной работы:
Дать анализ характерологии романов Мельникова с точки зрения художественного изображения автором быта старообрядческого субэтноса.
Исследовать своеобразие и художественные функции пространственно-временных координат в дилогии.
Методология исследования. В качестве методологической основы предлагаемого исследования использованы методы сравнительно-исторического, культурно-исторического анализов, исследования проблем художественного пространства и времени в русле концепций и идей А.А. Потебни, М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана, А.Б. Есина и др.
Научная новизна работы заключается в том, что она является первой диссертацией, исследующей «этнографизм» писателя как важнейший
поэтологический прием при создании художественного пространства и времени, характерологии и сюжетосложения. Некоторые архивные документы из фонда Мельникова (ЦГАНО) вводятся в научный оборот впервые: «Формулярный список о службе состоящего при Министерстве Внутренних Дел Действительного Статского Советника Мельникова», «Обзор архивных документов и печатных источников по истории раскола», составленный писателем, «Алфавитный список книг библиотеки П.И. Мельникова», черновик частного письма послереволюционного периода А.П. Мельникова к редактору нижегородской газеты, проясняющий позицию писателя в отношении правительства и старообрядчества и др.
Теоретическая значимость диссертации обусловлена тем, что основные ее положения строятся на доказательстве того, что анализ дилогии Мельникова, основанный на «этнографизме», возможен и в плане поэтики. Содержание диссертации имеет теоретическое значение для изучения некоторых вопросов психологии писательского творчества, художественного мышления Мельникова-романиста (органичного сочетания научных, публицистических трудов и произведений литературы, посвященных единой проблематике, в творчестве одного и того же автора), характерологических аспектов, сюжетосложения, поэтики художественной детали, а также помогает сформулировать подходы к определению жанра романов Мельникова.
Практическая значимость диссертации состоит в том, что ее основные
положения и выводы могут быть использованы в вузовском курсе лекций по
истории русской литературы XIX века, в спецкурсах по актуальным
проблемам творчества П.И. Мельникова (Андрея Печерского) и вопросам
литературного краеведения.
Историография проблемы. Творчество Мельникова, даже как автора
прославленной дилогии «В лесах» и «На горах», к сожалению, представляет
собой мало исследованный пласт в отечественном литературоведении.
Правда, признавалось, часто с оговорками, что наследие этого мастера,
выдающегося эпика-прозаика, достойно самого пристального внимания, но до глубокого литературоведческого анализа дело доходило редко. Произведения Мельникова были скорее «поводом для анализа, чем его действительным объектом» (3).
В исследованиях, посвященных творчеству Мельникова, можно наметить три направления исследования, имеющих одну общую черту: обычно спорили, порой довольно резко, о том, что именно изображал в своих произведениях Мельников, но никто практически и не пытался поставить вопрос: как писатель преобразил в своем художественном мире увиденную им реальность.
Первая тенденция, проявившаяся еще в дореволюционных трудах, давала довольно благожелательную оценку творчеству Андрея Печерского, но воспринимала автора «В лесах» и «На горах» исключительно как этнографа, раскрывающего в своем творчестве особенности русского национального характера, и как бытописателя, заглянувшего в заволжскую глубинку. Эта традиция была положена в основу концепций творчества Андрея Печерского еще Д.И. Иловайским в речи, произнесенной 10 ноября 1874 года на заседании Общества любителей российской словесности, посвященном тридцатипятилетнему литературному юбилею Мельникова. На первый план в характеристике писателя историк выдвигал «национальные элементы» (4).
П.С. Усов, биограф и одновременно душеприказчик писателя, рассматривал Мельникова также как выдающегося беллетриста-этнографа: «Великий знаток русской народной жизни и русского народного быта — Мельников глубоко проникнул в сокровенные тайники этой жизни, заглянул в темный, непроницаемый мир старых бытовых преданий, исследовал его разнообразные явления и воспроизвел их в своих неподражаемых народных типах — в своих очерках, повестях, романах» (5). П.С. Усов, безусловно, относившийся с огромной симпатией к Мельникову, отмечает и художественный его талант, который дает себя знать «в каждой
изображенной им бытовой черте, в каждом отдельном типе». Иными словами говоря, П.С. Усов и здесь остается в круге своей этнографической концепции. Для него Мельников — замечательный художник-беллетрист, создатель двух «первоклассных бытовых (курсив здесь и далее мой. — Е.Г.) романов <...> Он с необыкновенным искусством обрисовал в своих произведениях заволжский край, где до сих пор сохранились остатки русской старины, где нравы и обычаи народа остались те же, какими они были несколько столетий тому назад» (6).
За этой высокой оценкой, однако, как видим, не стоит никакого литературоведческого анализа. Нет его и в отзыве известного историка-академика К.Н. Бестужева-Рюмина, в прошлом ученика Мельникова: «В произведениях Павла Ивановича Мельникова русская душа русским словом говорит о русском народе; в произведениях этих живьем встает перед нами русская жизнь среди русской природы» (7).
К этому же направлению можно отнести работу Ореста Миллера, который первый в дореволюционной критике представил полный обзор трудов писателя. Однако в исследовании «Русские писатели после Гоголя» доминирует пересказ произведений Мельникова со множеством замечаний моралистического характера: «Наше чувство отдыхает лишь на немногих образах, в которых не замер еще дух жизни <...> потому что образы эти возникли на бытовой почве общины, этого единственного убежища для деятельной веры <...> » и т. п. (8).
В той же манере написана и лаконичная статья о творчестве писателя И. Игнатова: «Как бытовой писатель, Мельников и теперь остается интересным, несмотря на невыносимые длинноты и повторения в обоих романах» (9).
Заметим, что к тому же направлению можно отнести журнальные рецензии на первые публикации рассказов и повестей писателя (10), (11) и другие, более поздние по времени, отклики на произведения Мельникова (12),(13).
Для второго подхода к творчеству Мельникова характерно резкое неприятие именно его художественного мастерства. А.Н. Пыпин, известный последователь культурно-исторической школы, высказывался весьма категорично: Мельникову «не удалось возвыситься ни до настоящего поэтического творчества, ни до твердо устоявшегося взгляда на условия народной жизни» (14). Отрицал художественное достоинство произведений Андрея Печерского и A.M. Скабичевский в монографии «История новейшей русской литературы» (15). С. А. Венгеров из всего творчества писателя выделил только две первые части романа «В лесах», кратко заключив: «Весь роман «На горах» решительно ничего не прибавляет» (16). Очевидно, что такого рода отзывы так же мало продуктивны и не мотивированы, как и апологетическая оценка творчества выдающегося писателя исключительно как писателя-этнографа.
Третье направление представлено сторонниками социологического подхода в литературоведении (М.П. Еремин, И. Ежов, В.Ф. Соколова и др.). Достоинства произведений Мельникова измерялись здесь одной мерою — сочувственным изображением бедствий народной массы. Эти работы о Мельникове чрезвычайно идеологизированы.
И.С. Ежов сетует, что «либерально-обличительная направленность в
творчестве Мельникова была очень кратковременна» (17). Он дает самую
нелестную оценку дилогии: «В этом произведении писатель отказывается от
своего былого критического отношения к крепостнической
действительности во имя идеализации и прославления зажиточной верхушки старообрядчества <...> Реакционность мировоззрения писателя сказалась не только в том, что он идеализировал старообрядческую буржуазию, представляя ее неизменной хранительницей исконных устоев старины, а ее быт - подлинным воплощением «русского духа», но и в равнодушном отношении к судьбам крестьянства» (18). Снова возникает разговор о том, что должно было бы интересовать Андрея Печерского, но не привлекло к себе его внимания, по мнению, И.С. Ежова: «Мельников почти не изображает
в романе жизни народной массы, крестьянства, батраков. Народная масса, «лапотники», затрагивается лишь мимоходом, вскользь. <...> Писателя не интересуют социально-экономические отношения между крестьянами и «тысячниками» (19).
Приговор И. С. Ежова художественным достоинствам дилогии весьма категоричен: «...замысел идеализировать быт старообрядческой буржуазии и доказать, что он неразрывно связан с бытом народа, потерпел неудачу» (20).
М.П. Еремин иначе расставляет акценты, рассуждая о романах писателя, и, по сути дела, отрицает точку зрения И.С. Ежова: Чтобы писатель стал «своим», необходимо было интерпретировать идейную структуру романов соответствующим образом: «Мысль о превосходстве народной морали над моралью господствующих верхов пронизывает весь роман Мельникова от начала до конца. <...> среди купечества и священства не было людей такой нравственной чистоты, как Трифон Лохматый, или тетка Егориха, или жена Абрама Чубалова - Пелагея Филипповна» (21).
Исследователь указывает на связь дилогии Мельникова с традицией социально-психологического романа. Однако и здесь М.П. Еремин воспринимает романы Мельникова исключительно как антибуржуазные и антицерковные: «Вся логика развития религиозной темы <...> подчинена одной мысли: «раскольники» и сектанты довели абсурдность христианской догматики до крайнего выражения. И служители официальной церкви преследовали тех и других не как «отступников» от «истинной веры» (сами служители в большинстве своем были глубоко равнодушны к ней), а как соперников в оболванивании народа» (22). Или: «подлинные, неискоренимо глубокие противоречия были не между старообрядцами и «никонианами», а между купцом и мужиком, независимо от того, к какой церкви они принадлежали» (23).
В.Ф. Соколова в монографии «П.И. Мельников (Андрей Печерский)» полагает, что писатель твердо стоял на демократической платформе, что в дилогии «в центре внимания Мельникова-Печерского не религиозные
проблемы, а вопросы экономического развития страны и исторические судьбы русского народа, которые он и стремиться разрешить на столь оригинальном и необычном <...> материале» (24). Ясно, что подобного рода «анализы» решительно ничего не добавляли в картину художественного, эстетического восприятия высокохудожественных произведений Мельникова.
К третьему направлению можно отнести статьи в жанре предисловий, сопровождающие отдельные издания романов Мельникова, выходившие в советские годы.
В общем своде работ, как видим, не таком уж и значительном, следует выделить статью А.А. Измайлова, опубликованную во втором издании полного собрания сочинений писателя (1909 г.). В ней подчеркивается тот факт, что романы Мельникова появились тогда, когда русская критика оскудела, и большинство исследователей не рассмотрело ничего дальше «внешних форм и внешних фактов мельниковского рассказа» (25). Критика « не хотела постигнуть синтеза работы Печерского и не могла точными словами уяснить читающей публике, почему он ей так нравится и так врезается в память, почему по прочтении «В лесах» и «На горах» ей становится в такой мере понятна русская душа» (курсив мой. — Е.Г.) (26).
Работа А.А. Измайлова подводила итоги изучения творчества писателя, и оказалась к тому же пророческой: статьи о Мельникове, появившиеся в следующие девяносто лет (!), так и не прояснили проблему поэтики произведений писателя.
Началом нового этапа в изучении проблем творчества Мельникова следует считать научные работы Н.М. Фортунатова (1990, 1996) (27), Ю.А. Курдина (1987) (28), И.В. Кудряшова (2000) (29). Среди последних работ, посвященных наследию писателя, также выделяется докторская диссертация канадской исследовательницы Елены Кревски (2002) (30).
Таким образом, художественные достоинства самой дилогии «В лесах» и «На горах» не были детально исследованы учеными-литературоведами.
Статьи, сопровождавшие издания Мельникова, обходили анализ поэтики произведений писателя, авторы старались деформировать восприятие советского читателя и направить его в нужное идеологическое русло (31). Вызывала споры и идейная направленность авторского повествования в дилогии.
Постараемся доказать идеологическую насыщенность дилогии Мельникова. Проблемы, связанные с художественным изображением старообрядчества, необходимо включать в социальный и интеллектуальный контекст эпохи писателя. Исследование поэтики произведений Мельникова в названном направлении представляется нам чрезвычайно важным для прояснения романного мастерства Мельникова.
Наша цель - прояснить идейную и художественную направленность авторского повествования. В работе будут рассмотрены следующие проблемы: художественное изображение старообрядческой культуры в дилогии, обращенность Мельникова к дому и быту староверов Заволжья как к важнейшим характерологическим средствам, а также особенности структуры повествования дилогии (время и пространство).
Важно отметить высочайший профессионализм Мельникова в русской истории, в особенности — раскола и хлыстовства. Можно утверждать, что его научные статьи — свидетельство огромных знаний и в области социологии религии. Назовем некоторые из них: «Отчет о современном состоянии раскола в Нижегородской губернии», «Письма о расколе», «Очерки поповщины», «Белые голуби» и др.
Мельников в своих статьях и официальных отчетах о старообрядчестве и хлыстовстве развертывает свои идеи в различных аспектах: исторических, статистических, религиоведческих. В основе его скрупулезных исследований лежит личный опыт, то, что пережито и перечувствовано им самим. Эти статьи можно рассматривать как своеобразную творческую лабораторию писателя.
Мы видим в его работах попытку нарисовать всеобъемлющую картину русского раскола - исчерпывающую, тщательно обработанную, основанную на отличном знании действительности, возможно, самую полную картину русского раскола в середине XIX века. Не случайно в дилогии Мельников обращается к периоду обретения иерархии в истории древлеправославной церкви: ему важно понять внутренние мотивы движения, судьбы героев в эпохальный момент жизни старообрядческого субэтноса.
Его статьям свойственны аналитический характер и дух объективности. Мельников не ненавидит сектантов, не обвиняет их, не проклинает. Он находит и анализирует факты ясно и документировано. В исследованиях Мельникова мы не находим попыток опорочить или возвысить религиозные представления и практику староверов или хлыстов, хотя писатель и являлся глубоко верующим человеком. Им движет стремление к исторической правде. Работы его принадлежат к числу лучших работ, написанных о расколе, указьгеаемых в библиографии, посвященной этой тематике, в перечне их — среди первых, при этом не являясь выражением официальной православной идеологии.
Этот «аналитизм», переработанный в художественном произведении, звучит совершенно иначе. Публицистический образ Мельников делает пластическим, зримым, наделяет неповторимыми чертами внешности и характера, собственной судьбой, вплетает в сюжетные ситуации своих романов.
В дилогии Мельникова - поучительное изображение сектантства,
предупреждение русским читателям об опасности прельщения души
ложными учениями, разрушающими человеческую личность.
Аналитические труды писателя по социологии, его прекрасные художественные тексты о старообрядчестве и хлыстовстве дают богатую пищу для размышлений и серьезных опасений: что такое раскол в сознании человека, какие последствия он с собой несет, помимо взаимной ненависти
приверженцев разных обрядов, и — самое главное - что вносит он в тенденцию разобщения русского этноса.
Апробация работы. Материалы диссертационного исследования обсуждались на следующих конференциях: 1. Международной научно-практической конференции «Пожилые люди — взгляд в XXI век» (Нижний Новгород, ННГУ, 1999); 2. Межвузовской конференции молодых ученых (Арзамас, 1999); 3. ХХУ Международных Толстовских чтениях (Тула, 1999); 4. ХХУ1 Международных Толстовских чтениях (Тула, 2000); 5. Всероссийской научной конференции «Первые Грехневские чтения» (Нижний Новгород, ННГУ, 2000); 6. Всероссийской научной конференции «Вторые Грехневские чтения» (Нижний Новгород, ННГУ, 2001); 7. Четвертой Нижегородской сессии молодых ученых. Гуманитарные науки. (Нижний Новгород, 1999); 8. Пятой Нижегородской сессии молодых ученых. Гуманитарные науки. (Нижний Новгород, 2000) 9. Шестой Нижегородской сессии молодых ученых. Гуманитарные науки. (Нижний Новгород, 2001); 10. Седьмой Нижегородской сессии молодых ученых. Гуманитарные науки. (Нижний Новгород, 2002). 11. 12. Всероссийской научной конференции «Русская литература и философия: постижение человека» (Липецк, 2001); 13. Межвузовской конференции «Седьмые Короленковские чтения» (Нижний Новгород, 2001); 14. Первых Аввакумовских чтениях (Нижний Новгород - Большое Мурашкино) (2002); 15. Межвузовской конференции «Культура и антикультура (Нижний Новгород, НГАСУ, 2002); 16. Конференции «Рождественские дни православной культуры» (Нижний Новгород, ННГУ, 2002); 17. Конференции «Рождественские дни православной культуры» (Нижний Новгород, ННГУ, 2003); 18. 1У Международной научно-практической конференции преподавателей вузов, ученых и специалистов «Высокие технологии в педагогическом процессе» (Нижний Новгород, ВГИПА, 2003); 19. Всероссийской научной конференции «Жизнь провинции как феномен русской духовности (Нижний Новгород, ННГУ, 2003); 20. Всероссийской
научной конференции «Православие и русская литература» (Арзамас, 2003);
1У Всероссийской научно-практической конференции студентов, соискателей, молодых ученых и специалистов «Актуальные вопросы развития образования и производства» (Нижний Новгород, ВГИПА, 2003);
Межвузовской конференции «Короленковские чтения» (Нижний Новгород, ННГУ, 2003).
В 2002-2003 гг. был прочитан спецкурс «Актуальные проблемы творчества П.И. Мельникова (Андрея Печерского) ».
Научные положения диссертации отражены в 13 научных статьях и монографии «Мастерство романиста П.И. Мельникова - Андрея Печерского. (Дилогия «В лесах» и «На горах»: характерология, художественное пространство и время) ». — Нижний Новгород: Вектор-Тис, 2003. — 200 с.
Диссертация имеет следующую структуру: введение, где даются предмет, объект, цели и задачи работы, ее актуальность, научная новизна, теоретическая и практическая значимость, освещаются основные тенденции в изучении творчества П.И. Мельникова, формулируются методы исследования. В центре первой главы — исследование характерологии. Во второй главе рассматривается о художественное пространство и время в дилогии Андрея Печерского. В заключении сформулированы основные выводы, сделанные в процессе исследования заявленных проблем.
Одежда старообрядцев как важное средство характерологии в романе-дилогии
Проблема характера в художественном произведении разрабатывалась еще Гегелем (21), который считал, что для осуществления действия необходима цельная человеческая индивидуальность в своей конкретной духовности и субъективности, индивидуальность как характер. «Мы должны рассматривать характер с трех сторон: во-первых, как целостную индивидуальность, как богатство характера внутри себя; во-вторых, эта целостность должна выступать как особенность, и характер должен являться как определенный характер; в-третьих, характер (как нечто единое в себе) смыкается с этой определенностью как с самим собою ... и благодаря этому должен осуществиться как твердый внутри себя характер» (22).
Характер раскрывается как исторически обусловленный тип поведения и присущая автору нравственно-эстетическая концепция человеческого существования: «Представления о характере создается посредством изображения в литературном произведении внешней и внутренней проявлений личности героя (его психологии, речи, наружности), авторскими и иными характеристиками, местом и ролью персонажа в развитии сюжета» (23). Особенно перспективным для нашего исследования представляются размышления СТ. Бочарова, утверждающего, что категория характера должна рассматриваться не только как социологическое, а еще и как художественное явление, которое имеет многообразные связи с сюжетной, жанровой, конфликтной природой произведения.
Близка к этой идее и ЛЛ. Гинзбург. Исследовательница в книге «О психологической прозе» полагает, что историю русской литературы можно было бы классифицировать по типам героев: герои Толстого, Достоевского, Чехова. В отношении же Мельникова подобный, подход в высшей степени продуктивен. Герои дилогии — именно герои Мельникова по своей неповторимо личностной, психологической, характерологической сущности и по принадлежности к старообрядческому субэтносу.
Важным для анализа приемов создания характера Мельниковым является понятие сюжетной ситуации, разработанное в отечественном литературоведении Г.В. Красновым, справедливо заметившим, что сюжетная ситуация шире события и что «ее образная система порождает «внутреннюю форму» произведения, его эстетические мотивы». Границы сюжетной ситуации обозначаются событием, они связаны с композиционным членением, сменой точек зрения. «Развитие сюжета, - отмечает Г.В. Краснов, а вместе с ним — обстоятельств, характеров, действия, - можно рассматривать как смену сюжетных ситуаций» (24). В особенностях сюжетной ситуации проявляется стиль писателя, ее художественная условность помогает проникать в сущность человека и его деятельности. «Сюжетная ситуация с точки зрения ценностной смысловой структуры текста обладает большим эстетическим пространством, своей системой образов, куда могут быть включены и «внесюжетные» элементы» (25). 1.2. Автор дилогии «В лесах» и «На горах» как писатель-беллетрист использовал свой богатейший опыт исследователя культуры заволжских старообрядцев (Более подробно этот вопрос рассматривается в Приложении 1 настоящей работы), свои наблюдения не только над «идеологией» раскола, но и над конкретными его проявлениями в одежде, в постройке жилища и его внутреннем убранстве, в эстетических представлениях и чувстве красоты, как ее понимали раскольники-заволжане. Именно эти черты нашли художественное отражение в текстах Андрея Печерского, став важными моментами прежде всего в создании характеров мельниковских героев, в их становлении, в их развертывании перед читателем на страницах романов.
Как романист Андрей Печерский не только тщательно фиксирует с безупречной этнографической точностью эту внешнюю форму раскольнического бытия, но и делает свои наблюдения выразительным средством характерологии, сюжетики, даже архитектоники своих произведений. О первом аспекте (об этнографизме таких наблюдений) сказано очень много. Вопрос же о принципах художественного мастерства в дилогии до сих пор еще не стал предметом специального исследования.
Одежда заволжских старообрядцев XIX века говорит об их принадлежности к определенной идее. Попытаемся реконструировать эту одежду по художественным текстам Мельникова.
Элегантность и хороший вкус всегда свидетельствуют о личности, о ее месте в жизни и праве на это место. «Униформа» говорит о готовности подчиниться приказу, раствориться в общей массе. Традиционная одежда часто проявляет в себе принадлежность к определенному национальному стереотипу поведения.
Коренные старообрядцы, как показывает Мельников в романах, в своей одежде строго соблюдали евангельские заповеди и заветы Отцов Церкви.
Апостол Павел в Первом послании к Тимофею проповедовал: «Чтобы также и жены, в приличном одеянии, со стыдливостью и целомудрием, украшали себя ни плетением волос, ни золотом, ни жемчугом и многоценною одеждой, но добрыми делами, как прилично женам, посвящающим себя благочестию» (І.Тимоф. П, 9).
Иоанн Златоуст много веков назад предостерегал: «Какая тебе, жена, польза от золота? Чтобы казаться красивою и благообразною? Но это нисколько не придает красоты душе твоей ... Для чего, скажи мне, ты носишь шелковые одежды ... ? » (26). «Высокими делают человека не кони, везущие колесницу, а высота добродетели, возносящаяся до сводов небесных» (27).
Герои Мельникова (купеческие семьи Чапуриньгх, Дорониных, Смолокуровых) в XIX (!) веке живут, тщательно сохраняя русский уклад и безоговорочно доверяя вековой мудрости предков (28), живут по канону «Домостроя», содержащему, без сомнения, национальные святыни народа (29).
Одежда у старообрядцев должна была подчеркнуть строгость нравов, служила «визитной карточкой» своего владельца или владелицы, «иллюстрацией» их убеждений. И мужчины, и женщины здесь были крайне консервативны в одежде. Основной тенденцией было стремление максимально закрыть тело. Отступление от этого правила воспринималось как влияние Антихриста. Правда, к середине XIX века (именно этот период описывает в своих романах и рассказах П.И. Мельников) дворяне и купцы из старообрядческой среды начинают ориентироваться на европейскую моду, особенно — молодежь, что и отмечает в художественных текстах этот автор.
Реакция же старшего поколения раскольников на подобные новшества была резко отрицательная. Если европейская одежда у мужчин-старообрядцев еще была допустима в отдельных случаях (например, на бирже, на светском празднестве), то декольте, безрукавые платья, бритье бороды считались не только антиэстетичными, но и приравнивались к откровенному греху, как прелюбодеяние, воровство или убийство.
Верность традициям древнерусского культурного наследия как характерологическая черта мельниковских героев-старообрядцев
Народ, теряющий национальные корни, становится народом без лица. В XIX веке в России многие по стереотипу поведения, нравственным установкам, одежде, быту перестали быть русскими. НЛ. Данилевский в своем труде «Россия и Европа» констатировал печальный факт: «Мы возвели Европу в сан нашей общей Марьи Алексеевны, верховной решительницы достоинств наших поступков. Вместо одобрения народной совести признали мы нравственным двигателем наших действий трусливый страх перед приговорами Европы, унизительно-тщеславное удовольствие от ее похвал» (82). Он же выделял три разряда в формах «европейничанья»: 1. Искажение народного быта и замена форм его чуждыми, иностранными 2. Заимствование разных иностранных учреждений и пересадка их на русскую почву - с мыслью, что хорошее в одном месте должно быть и везде хорошо. 3. Взгляд как на внутренние, так и на внешние отношения и вопросы русской жизни, с иностранной, европейской точки зрения ... (83). В.Г. Белинский заметил, что «заняв формы европеизма, он (русский народ-Е.Г.) сделался только пародией европейца» (84). В стороне от волны «европейничанья», свидетельствует Мельников, остались коренные старообрядцы. В Заволжье старая Русь, «исконная, кондовая. С той поры, как зачиналась земля Русская, там чуждых насельников не бывало. Там Русь сысстари на чистоте стоит, - какова была при прадедах, такова хранится до наших дней» (Т.2. С.8). Удивительно, но старообрядцы уже тогда, в середине XIX века, берегли и русский язык, чуждаясь иностранных слов, а если и употребляли их, то «с какого-то рода пренебрежением», ведь родная речь представлялась великою ценностью: «Говорит раскольник всегда с некоторого рода важностью, любит он ввернуть в речь свою изречение «от писания», любит употребить слово или оборот церковно-славянского языка» (85). В дилогии эта характерологическая подробность речи старообрядцев отчетливо проявляется в словах Чапурина, Стуколова, Манефы, Герасима Чубалова и посетителей его лавки на Нижегородской ярмарке.
Недаром русская интеллигенция в 60-80 гг. девятнадцатого вера уделяла пристальное внимание феномену старообрядчества как к одному из аспектов поиска русской идеи. Этот момент отмечает канадский исследователь интерпретации старообрядчества в русской литературе конца девятнадцатого века Елена Кревски. Принимая во внимание национальную идентичность как процесс она рассматривает в своей работе «Определяя раскол: образы и интерпретация старообрядца в русской литературе конца XIX века» взрыв интереса в России к старообрядчеству в 1860-1880 годах как к одному из аспектов поиска «Русской идеи». Для одной части интеллигенции это было попыткой преодолеть обычное противостояние России и Запада погружением в подлинные источники национального духа и характера (Russianness). В кризисные моменты естественно обращение к прошлому в надежде, что возврат к подлинно русской культуре мог бы спасти Россию от «постоянной оглядки на Запад. Раскольники, эти консервативные мятежники, в течение столетий выдерживали огромное давление со стороны государства и официальной церкви», они привлекали одновременно с этим внимание представителей разных партий (86).
Для заволжских староверов характерна нелицемерная любовь к старине, древним русским обычаям, у некоторых сохранившаяся до сего времени. СВ. Сироткин отмечает, что даже в 70-х годах XX века в Семеновском районе Нижегородской области на перекрестках лесных дорог ставили жители памятные кресты, поновляли старинные старообрядческие кладбища, оставшиеся от уничтоженных при Петре Первом скитов! «Керженские старообрядцы чувствовали свою ответственность перед памятью предков и старались сохранить эту память» (87). Автору диссертации во время поездки по Семеновскому району в 2002 году также удалось увидеть памятные кресты. И не только на лесных дорогах, но и на местах, где когда-то располагались знаменитые скиты: Комаров, Шарпан, Улангер...
Особо отметим, что безграничная преданность старообрядцев ко всему, что носит на себе печать старины, принесла неоценимую услугу отечественной науке. Раскольники сохранили огромное количество памятников древности. « В ХУШ столетии, при сильном порыве русских к европейскому образованию насмешливо смотрели люди образованные на заветные наследия ( обращает на себя внимание употребление формы множественного числа — «наследия», которое подчеркивает объемность и ценность памятников древности, важности их сохранения, донесения до потомков. — Е.Г.) предков и нещадно губили их. В это время раскольники собирали и сохраняли памятники нашей старины, а когда возродилось в нас сочувствие к родному, и стали мы дорожить остатками (сколько горькой иронии в этих словах. — Е.Г.) древности, пришлось обратиться к раскольникам, чтобы они возвратили науке то, от чего так легкомысленно отказались отцы и деды наши. Раскольники сначала недоверчиво смотрели на пробудившееся уважение к памятникам старины, но вскоре охотно стали делиться с современной наукой (т.е. наукой XIX столетия. — Е.Г.) сохраненными у них сокровищами» (88). Часто это делалось для достижения личных целей, ведь во главе собирателей старины стояли лица государственные.
Особенности пространства и времени в литературном произведении: теоретический аспект
Изучение специфики художественного времени и пространства в литературе является одной из актуальных задач для современного литературоведения, так как представление об этих категориях - важнейший компонент анализа текста.
Этот вопрос рассматривался еще в трудах Г.Э. Лессинга (1) и Г.Ф. Гегеля (2), научных работах А.А. Потебни (3), М.М. Бахтина (4), Я. Мукаржовского (5), В.Б. Шкловского (6), Ю.М. Лотмана (7), Б. А. Успенского (8), Д.С. Лихачева (9) и И.Б. Роднянской (10), СИ. Сухих (11), А.Б. Есина (12) и др.
Сюжет произведения разворачивается в определенном пространстве, которое нередко читательское восприятие стремится свести к географическому. «Однако существование особого художественного пространства, совсем не сводимого к простому воспроизведению тех или иных локальных характеристик реального ландшафта, становится очевидным...» (13). А.А. Потебня совершенно верно заметил: искусство отражает реальный мир, непременными характеристиками которого являются пространство, время и движение, развитие, реализуемое в действии. Вне этих категорий не может быть восприятия каких бы то ни было объектов окружающей действительности. А.А. Потебня доказал важное положение о неразрывности пространства и времени в словесном искусстве. «Рассматривая словесное искусство как временное, он четко обосновал тезис о том, что пространство ... может быть художественно выражено только через разложение пространственных объектов на отдельные элементы и превращение их во временную последовательность восприятий» (14). Литературное произведение так или иначе воспроизводит реальный мир: природу, вещи, события, людей в их внутреннем и внешнем бытии. Все это не может существовать вне времени и пространства. Но искусство лишь отражает действительность: важной чертой художественного времени и пространства становится условность. «Условность художественного времени по сравнению с реальным временем очевидна уже из самых простых сопоставлений. Например, из сопоставления длительности времени, изображенного в произведении, и длительности времени, необходимого для восприятия произведения при его прочтении» (15). Важно также отметить перцептивный характер категорий художественного времени и пространства в литературном произведении. Это связано с самой природой искусства, в которой изначально, в отличие от научного способа познания, заложена субъективность. Время, его изменение — это прежде всего состояние души. Содержание этой категории психологично и для автора-повествователя, и для персонажей. Давно отмечалось, что из всех видов искусств наиболее свободно обращается со временем и пространством именно художественная литература. Гегель утверждает: «Недостаток чувственной реальности и внешней определенности по сравнению с живописью тотчас же оборачивается для поэзии неисчислимым избытком. Ибо поскольку поэтическое искусство перестает ограничиваться, подобно живописи, определенным местом и тем более определенным моментом ситуации или действия, то благодаря этому у него появляется возможность изобразить предмет во всей его внутренней глубине, равно как и в широте его развития во времени» (16). В искусстве слова реальное время, имеющее такие характеристики как универсальность, одномерность, непрерывность, однонаправленность, линейная упорядоченность от прошлого к будущему, в поэтическом творчестве через субъективность автора и применение приемов условности преобразуется в художественное время. В чем же его особенности? Согласно теории А.А. Потебни, оно может быть неравномерным в своем движении, допуская ускорение или замедление, ретардацию, не одномерным, так как зависит от психологических состояний субъекта, прерывным, дискретным, возвращающимся вспять, разнонаправленным, нелинейным, благодаря приемам ретроспекции и проспекции. (17). Итак, время и пространство прерываются, писатель отображает не весь временной поток, а лишь наиболее выразительные с художественной точки зрения моменты. По наблюдениям А.Б. Есина, такая временная дискретность служила «мощным средством динамизации, сначала в развитии сюжета, а затем психологизма» (18). Дискретность пространства проявляется в том, что оно часто описывается с помощью отдельных деталей. Остальное как бы «достраивается» в воображении читателя.
Ход художественного времени неравномерен. Он может приостанавливаться в описательных фрагментах, а может и резко ускорятся, когда в одной-двух фразах автор описывает несколько месяцев или лет из жизни персонажа (или даже всю жизнь).
Что касается художественного пространства, то оно в литературе выражается, как уже отмечалось выше, через время и через действие (19). Оговоримся, что под действием понимают и изменения психического состояния персонажа. Нельзя отобразить художественный образ, минуя категорию действия (20).
Подчеркнем, что из всех литературных родов более широкими возможностями в отображении времени и пространства (благодаря образу повествователя) обладает эпос. В лирике условность в изображении времени и пространства значительно больше. Время может быть едва очерченным или иносказательным, как пустыня в «Пророке» А.С. Пушкина; время, описанное в стихотворении (например, мгновение, длящееся доли секунды), может не совпадать со временем восприятия и пр.
Особенности изображения художественного пространства в дилогии Мельникова-Печерского
В 1875 году, выступая в Обществе любителей российской словесности, Мельников сказал: « Я буду иметь честь предложить благосклонному вниманию вашему начало нового моего сочинения «На горах» ... переменяется только местность: с левого лугового, лестного берега Волги я перехожу на правый, нагорный, малолесный. Моя задача, которую я, конечно, вполне не исполню, изобразить быт великорусов в разных местностях при разных занятиях, при разных условиях общественного строя жизни, при разных верованиях, на разных ступенях образования» (29). Это конкретное художественное пространство (30).
Описания бескрайнего лесного пространства в Заволжье соотносится в первую очередь с экскурсами автора в историю России с такими драматическими эпизодами, как религиозный раскол середины ХУЛ века, жесточайшие преследования старообрядцев и формы их выживания, сохранения своей веры в глухих малолюдных поселениях и скитах. Пространство так называемых Гор во втором романе дилогии «рассматривается» во времени настоящем (т.е. современном самому Мельникову).
Сразу отметим, что леса далеко не всегда обозначают приют, место жительства героев-старообрядцев. Например, дедушка Онуфрий со своей артелью в первой части романа «В лесах» не являются староверами. В то же время многие герои дилогии, являющиеся старообрядцами, живут на Горах (Смолокуров, Чубалов). Что касается хозяйственной деятельности героев, здесь соотнесение с художественным пространством будет почти закономерным: заволжане занимаются промыслами, которые довольно подробно описывает автор, а жители Правобережья — земледелием и скотоводством. И тех, и других объединяет Нижегородская ярмарка, жизнь и обычаи которой мастерски обрисованы Мельниковым в дилогии.
В художественном пространстве дилогии Мельникова можно выделить три центра, имеющих большое значение для моделирования картины мира, раскрытия образов героев, их характеров: ДОМ — СКИТ — НИЖЕГОРОДСКАЯ ЯРМАРКА. Именно с этими центрами связаны основные сюжетные линии, действие романов, причем становится очевидной при внимательном анализе невозможность соотнесения выделенных нами положений, со «своим» или «чужим» пространством, т.е. с традиционной бинарной оппозицией. Здесь более сложный случай.
Рассмотрим эти организующие пространство дилогии центры. Начнем с ДОМА хотя бы потому, что действие начинается именно в нем. Первая же глава знакомит читателя с пространством ДОМА — жилища тысячника Чапурина.
В предыдущей главе диссертации мы тщательно рассматривали, как внешний вид постройки и интерьер соотносится в романах с характерами персонажей, с эстетическими и этическими воззрениями старообрядцев Верхового Заволжья. Теперь обратимся к ДОМУ в более широком смысле - как к важнейшей части художественного пространства дилогии. При этом особенно важным представляется также и все то, что к нему относится, например, своеобразие ведения хозяйства, домашний обиход, внутренний распорядок, уклад жизни, система отношений, сложившаяся между обитателями, степень открытости этого пространства для героев, не «закрепленных» за ним и пр.
Рассмотрим подробно с точки зрения поставленного вопроса несколько примеров, а именно: дома Чапурина и Трифона Лохматого как представителей заволжских крестьян, дома богатейших купцов Смолокурова и Доронина, усадьбу дворян Луповицких.
Дом Чапурина - это, несомненно, имеющая огромное значение часть функционального, непосредственно связанного с действием, пространства романов Мельникова, в первую очередь - «В лесах». Это своеобразные «пространственные рамки» произведения. Приезд дочерей из Комарова домой открывает повествование, заключительный эпизод - возвращение Параши, сбежавшей из скита с Васильем Борисычем, в Осиповку, в отчий дом. Этот момент вряд ли случаен, его можно считать сознательным выбором автора при структурировании текста.
Жизнь обитателей дома тысячника покоится на незыблемых устоях, традициях, обычаях. Все права и обязанности четко регламентированы: Патап Максимыч управляет хозяйством, вершит судьбу каждого, но и несет ответственность за каждого. Жена почти всегда находится в подчиненном положении. Ей остается лишь соглашаться с мнением супруга. Например, в последней сцене романа Чапурин, уставший хлестать шелковой плеткой дочь и зятя, говорит жене: «Простить, что ли, уж их, старуха?» (Т.З. С.576). Помимо юмористического подтекста, в этой фразе герой не то что просит совета, а констатирует факт, коренящийся в обычаях староверов: обряд встречи венчавшихся уходом молодых выполнен (для окружающих), зять же оказался человеком, которого и сам бы Чапурин желал дочери.
Ответ Аксиньи Захаровны показателен: « Как знаешь, кормилец ... Ты в дому голова — как ты, так и я...»(IB). Она не только послушная жена, но и верная помощница мужа во всем. Если уж речь зайдет о делах веры, последнее слово - за ней: «Тут Аксиньина воля; за хульные словеса может и лестовкой мужа отстегать» (Т.2. С. 16). Без женщины крестьянский дом, семья не может существовать. Спивается и проматывает накопленное родителями добро живущий без хозяйки брат Аксиньи, Никифор. Тягостно без жены Ивану Григорьичу Заплатину. В доме пусто, нестройно, «неукладно», т.е. отсутствует порядок. Характеризуя его положение, Мельников насыщает текст именно десятой главы первой части романа «В лесах» тщательно отобранными народными пословицами, поговорками, устоявшимися оборотами на эту тему: «Вдовец деткам не отец, сам круглый сирота», нет за малыми детьми «ни уходу, ни призору», «без хозяйки дом, как без крыши, без огорожи», «чужая рука не та то, чтобы в дом внести, а чтоб из дома вынесть», «житье вдовца горькое, бесталанное!..
