Содержание к диссертации
Введение
Глава первая:
1. Допушкинская эпиграфическая традиция в литературе 19
2. Эпиграфы в лирике Пушкина 55
Глава вторая:
1. Эпиграфы в поэмах Пушкина 86
2. Эпиграфы романа в стихах «Евгений Онегин» 94
3. Эпиграфы в драматургии Пушкина 120
Глава третья:
1. Эпиграфы в прозе Пушкина 124
2. Эпиграфы в критике Пушкина 189
3. Эпиграфы в эпистолярии Пушкина 198
Заключение 203
Приложение 207
Библиография 231
- Допушкинская эпиграфическая традиция в литературе
- Эпиграфы в поэмах Пушкина
- Эпиграфы в драматургии Пушкина
- Эпиграфы в прозе Пушкина
Введение к работе
Эпиграф, как «слово», стоящее перед текстом, сообщает огромный объем информации. Пушкин использовал эпиграфы во всех жанрах: в лирике, поэмах, драмах, в романе в стихах, в художественной прозе, статьях и даже письмах. Приоткрывая внутренний смысл, подтекст произведения, эпиграфы выявляют и уточняют особенности философских и эстетических взглядов Пушкина.
Частое обращение к эпиграфу, более характерное для европейской, чем для русской литературной традиции, по-видимому, объясняется особой значимостью для Пушкина этого структурного элемента, который встречается в самых важных, этапных произведениях поэта. Выставляя эпиграф, Пушкин как будто размыкает границы собственного текста, подключает его содержание, смысл, стилистику к сказанному до него на языках разных культур. Откровенно подчеркнутые эпиграфом, связи текста с литературными и культурными явлениями как прошлого, так и настоящего, как русскими, так и всемирными, одновременно акцентируют внимание на самом главном в произведении.
§ 1. История изучения эпиграфов Пушкина
История научного изучения эпиграфов Пушкина начинается только в 1920-е годы. До тогр в работах о поэте об эпиграфах практически не упоминалось, а при издании произведений они иногда пропускались, особенно в случаях первых публикаций. В трудах Ю. Г. Оксмана, Н. О. Лернера, Л. П. Гроссмана, М. Н. Розанова, И. Н. Розанова, Н. В. Яковлева были предприняты наиболее ранние попытки установления источников некоторых эпиграфов.
Первая сводка данных об эпиграфах у Пушкина дана в книге «Путеводитель по Пушкину» (1931), в которой бегло и кратко указываются принципы их использования в произведениях поэта (233, 389-390). С. Кржижановский в статье «Искусство эпиграфа (Пушкин)» (1936) рассмотрел эпиграфы, введенные в крупные произведения («Евгений Онегин», «Капитанская дочка», «Пиковая дама»). Это был первый опыт системного анализа, весьма обобщенный, но намечающий основные направления будущих исследований. Исследователь выделил проблему изучения эпиграфов и даже предложил возможное название новой дисциплины: эпиграфология. К сожалению, работа была впервые опубликована только в 1989 году. Возможно, напечатанная в свое время, она могла бы вызвать больший интерес к этому элементу текста.
В 1930-е годы большое значение получили литературоведческие труды В. В. Виноградова. В его книге «Стиль Пушкина» (1941) исследуется проблема цитирования, затрагивающая и эпиграф. Виноградов писал: «Задача исследования сводится не только к тому, чтобы установить факт «заимствования», но и к тому, чтобы определить значение фразы на ее родине, в контексте ее первоисточника - и затем понять, как это значение применено или изменено в стиле Пушкина. Конечно, акт понимания облегчен, если сам поэт указывает или подчеркивает свою цитату. Тогда сравнительно легко найти адрес ее источника и ее смысл. В поэтической цитате часто предполагается, «подразуме вается» не только контекст того или иного литературного произведения, из которого она почерпнута, но и более широкая сфера образов и идей из творчества цитируемого писателя» (58, 398).
Около того же времени некоторые эпиграфы «Евгения Онегина» анализировал Н. А. Бродский (40; 41), при этом анализ носил интерпретационный характер.
В 1950-е годы проблеме эпиграфа уделено внимание в работах Б. В. Томашевского «Пушкин и Франция» (288) и В. Б. Шкловского «Заметки о прозе русских классиков» (329), хотя оба исследователя уже ранее публиковали монографии и статьи, где разбирались отдельные эпиграфы. Ученых интересовал источниковедческий аспект эпиграфов в лирике Пушкина (Томашевский), в «Капитанской дочке» (Шкловский), а также вопрос, в каких книгах могли быть прочитаны строки эпиграфов.
Работы Н. Л. Степанова, Б. П. Городецкого, В. В. Пугачева, В. Б. Сан- домирской в 1960-е годы были направлены на изучение некоторых эпиграфов в прозе и поэзии. Особым трудом стал «Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин» В. В. Набокова (1964), который обратился к источникам эпиграфов, а также впервые подробно остановился на отвергнутых эпиграфах романа. В 1970-е - 80-е годы проблемой изучения эпиграфов Пушкина занимались Ю. М. Лотман, М. П. Алексеев, В. Э. Вацуро, С. Г. Бочаров, Г. П. Мако-гоненко, И. Г Мушина, М. И. Гиллельсон, Л. И. Вольперт, Н. Я. Эйдельман, Л. А. Степанов, Н. И. Михайлова, Н. Н. Петрунина, А. В. Кулагин, О. Л. Довгий и др. В их монографиях и статьях проблеме эпиграфа иногда посвящены отдельные главы, в других случаях анализ включен в область других общих проблем. В ряде работ ценные сведения и замечания обобщаются, выдвигается вопрос о системе эпиграфов к тому или другому произведению.
О некоторых пушкинских эпиграфах в 1990-е годы писали В. М. Маркович, С. А. Фомичев, В. П. Старк, И. Сурат, В. С. Непомнящий, О. С. Муравь ева, М. Н. Виролайнен, А. А. Белый, М. Гришакова. Статьи этих авторов содержат многие уточнения и по-новому интерпретируют уже исследованные эпиграфы. В настоящее время проблемами эпиграфа занимаются В. С. Листов, В. А. Сайтанов, Ж. Вильяме, В. Шмид, Т. Г. Мальчукова и др. И тем не менее, проблема никак не может считаться охваченной во всем ее объеме.
Достаточно изученными представляются источники эпиграфов и их идейная нагрузка в тексте произведений Пушкина, на фоне эпиграфов подлинных выделены эпиграфы-мистификации, исследованы отвергнутые эпиграфы. Соотношение эпиграфа и текста анализируется по стилистическим, жанровым, тематическим признакам. Определенное внимание уделено эпиграфу как элементу пушкинского метатекста.
А. В. Кулагиным в 1985 г. бьпа защищена кандидатская диссертация «Эпиграфы Пушкина». В ней рассмотрено развитие эпиграфической манеры Пушкина. Исследование сопровождается анализом отдельных эпиграфов, на материале которых прослежена эволюция творческого подхода Пушкина к эпиграфу. Однако вне поля зрения ученого остался важнейший аспект проблемы, связанный с особенностями функционирования эпиграфа в тексте. Между тем глубокий функциональный анализ отношений эпиграфа и текста представляется совершенно необходимым. С ним сопряжено и осмысление связей пушкинского творчества с внешним «чужим словом» как его внутренним структурным признаком.
Поставленная таким образом, задача изучения эпиграфов оказывается особенно актуальной в свете современного литературоведения, выдвинувшего вопрос об адекватности восприятия содержания текстового материала.
Допушкинская эпиграфическая традиция в литературе
Карамзин был первым русским писателем, который, вслед за Ж.-Ж. Руссо, употребил эпиграф к статье. В статье «Нечто о науках, искусствах и просвещении» (1793) он полемизирует с Руссо, считавшим, что развитие наук не улучщении» (1793) он полемизирует с Руссо, считавшим, что развитие наук не улучшает, а развращает нравы. Критику чужды эти воззрения французского писателя, он не согласен с крайними выводами Руссо. Он, веря в продуктивное влияние наук на нравы, в эпиграфе обращается за поддержкой к Ж.Ф. де Сен-Ламберу (Saint-Lambert): «Que les Muses, les arts et la philosophic / Passent d un peuple a l autre et consolent la vie! St. Lambert». - «Пусть музы, искусства, философия переходят от народа к народу и услаждают жизнь! Сен-Ламбер» (франц.) . Таким образом, Карамзин, споря с Руссо о сути, перенимает у него, однако, традицию использования эпиграфа, причем в нехудожественной прозе.
С темой поэта и поэзии, но уже с другой ее стороной, связано и более позднее стихотворение 1798 г. «Протей, или Несогласия стихотворца», где в качестве эпиграфа даны слова самого Карамзина, излагающие общее мнение (что было нововведением в русской литературе): «NB. Говорят, что поэты нередко сами себе противоречат и переменяют свои мысли о вещах. Сочинитель отвечает:»2, и далее начинается пламенная возмущенная речь в защиту поэтов. Эпиграф связан с обеими частями названия. Протей - бог, которому приписывался дар прорицания и способность менять свой облик (193, 342), то есть образ непостоянного в своих чувствах поэта соотносится с этим древнегреческим богом. А расхождение автора с общим мнением, обозначенным в эпиграфе, с самого начала принимает открытый характер.
Эпиграф к богатырской сказке «Илья Муромец» 1794 г. взят из Ж. де Ла-фонтена (La Fontaine): «Le monde est vieux, dit-on: je le crois; cependant I И le faut amuser encore comme un enfant. La Fontaine». - «Говорят, человечество старо; я этому верю; и все же его приходится развлекать как ребенка. Ла-фонтен» (франц.)3. Создавая сказку о русском богатыре, Карамзин предпосылает ей французский эпиграф. Здесь очевидно несовпадение стилей источника и текста, их разнородность. Карамзин, видимо, не ощущает этой разностильности.
Попытка преодоления разнохарактерности эпиграфа и текста будет предпринята почти через десятилетие А.Н. Радищевым (см. ниже).
В сентиментальном стихотворении Карамзина «Отставка» 1796 г. речь идет о «ветрености сердец», о разочарованиях в любви. «Amour, пё d un soupir, est comme lui legeo). - «Любовь, родившаяся из вздоха, как он легка» (франц.)1. Иронический эпиграф рождает соответствующее отношение автора к своему герою — «нежному пастушку». Сам герой (от лица которого ведется основной рассказ) в финале выказывает уже самоиронию. В эпиграфе заложена авторская оценка всего последующего текста.
В «Послании к женщинам» 1795 г. эпиграф взят из «Эпистолы к женщине» английского поэта А. Попа (Pope): «The gen rous God, who and gold refines, I And ripens spirits as he ripens minds, I To you gave sense, good humour and ... a Poet. Pope». - «Всеблагий бог, пекущийся о нас, / Шлифующий наш разум, как алмаз, / Вам кротость дал, рассудок и ... Поэта. Поп» (англ.).1 Начав с описания любовных переживаний, автор стихотворения переходит к определению места женщины в дворянском обществе. Карамзин по-новому посмотрел на женщину, представил ее как ценителя литературы и искусств. Этот взгляд получил признание на рубеже XVIII и XIX вв. под влиянием Карамзина. Он и есть тот самый поэт, что смог увидеть за красотой еще и ум. В эпиграфе, который рассматривается уже как часть нового текста, задан этот акцент: именно поэт может поведать не только об очаровании женщины, но и о ее способностях и достоинствах.
Среди представителей карамзинской школы эпиграф обнаруживается в творчестве Ю.А. Нелединского-Мелецкого и М.В. Милонова, которые в переводах в качестве эпиграфа использовали начальные строчки переводимых оригиналов. Это простейший способ его применения.
И.И. Дмитриев же, вероятно, не принадлежал к числу приверженцев этого типа цитации: эпиграфов к произведениям в его наследии не выявлено. Н aесть эпиграф к собранию его сочинений в трех частях, вышедших в 1793 году: «II veut le souvenir de ceux qu il a cheris». - «Он хочет сохранить память о тех, кого он любил». Впоследствии сборник не раз переиздавался, и только в шестом издании 1823 г., сокращенном до двух частей, у каждого тома появилось по эпиграфу, источники которых не известны. Второй эпиграф определял отношение Дмитриева к молодым писателям: «Cherisson le rival qui peut nous sur-passer; Montrez moi mon vainqueur, et je cours l embrasser». - «Будем ценить соперника, который может нас превзойти. Покажите мне моего победителя, и я поспешу его обнять» (франц.).
Для Н.М. Карамзина и писателей его школы в литературных и в языковых вопросах была характерна ориентация на античность и европейскую, преимущественно французскую литературу. Эпиграф в произведениях начала XIX века очень часто выполнял функцию предуведомления и, как писал Н.Ф. Остолопов, «тем давал понятие о предмете оных» (213, 398).
Эпиграфы в поэмах Пушкина
Для пушкинской поры эпиграф был непременным элементом романтической поэмы. Пушкин же отказывается от него, оставив эпиграф только в «Бахчисарайском фонтане». В письме к Вяземскому от 14 октября 1823 г. Пушкин пишет: "«Бахчисарайский Фонтан», между нами говоря, дрянь, но эпиграф его прелесть" (XIII, 70). Через семь лет, в болцинской заметке «Возражения критикам «Полтавы»» поэт указывает, что «Бахчисарайский Фонтан в рукописи назван был Харемом, но меланхолический эпиграф (который конечно лучше всей поэмы) соблазнил меня» (XI, 165): «Многие, так же как и я, посещали сей фонтан; но иных уже нет, другие странствуют далече. Сади» (IV, 153). Долгое время источник эпиграфа не вызывал сомнений. Так, в комментарии к «Бахчисарайскому фонтану» Б.В. Томашевский писал: «Эпиграф к поэме - цитата из поэмы персидского поэта Саади «Бустан» ... Пушкин взял ее из поэмы Т. Мура «Лалла — Рук» во французском переводе А. Пишо» (287, 506). По мнению же В.Е. Ветлов-ской, «свободным пересказом» «является только начало эпиграфа. Заключительная, основная часть эпиграфа («иных уже нет, другие странствуют далече») имеет косвенное отношение и к Т. Муру, и к Саади, решительно отступая от оригина-ла» (52, 105). Автором мистификации признан сам Пушкин.
Эпиграф давал поэту возможность выстроить временную перспективу поэмы: связать прошлое и настоящее. Этот же прием позволил наполнить строки глубоко личным содержанием. Неся подтекстовую информацию, эпиграф выполняет и другую функцию: он отражает структуру поэмы. После повествования о фонтане следует послесловие автора, где он говорит о мыслях и чувствах, которые вызвало у него посещение «в забвенье дремлющего дворца». Эпиграф направляет читательское внимание именно на эту структурную часть поэмы.
Одной из распространенных тем элегии была тема «жизни-странствия», тема быстротечности земного. Отзвуки этого ясно слышны в поэме Пушкина, а эпиграф давал направление для интерпретации текста в нужном ракурсе. Возможно, что поэт говорит в эпиграфе вообще о людях, а не только о близких или друзьях: в него заложена мысль о скоротечности всего земного. Такое понимание придает эпиграфу более обобщающий характер.
Эпиграф оказался насыщенным ь содержательном и «подтекстовом» плане, при этом умалчивал о содержании текста.1 Он был «нейтральным» и вместе с тем глубоко личным (мистификация от первого лица). Эти преимущества позволили ему уцелеть в жестком, говоря современным языком, кастинге.
Эпиграф в романтической поэме обычно предрекал главные события, отражал душевное состояние героя в кульминационный момент или отношение автора к тому, что будет происходить. Пушкин сознательно уходил от шаблонного использования схем и повествовательных приемов в характеристике героев и их судеб. Эпиграф, а точнее его отсутствие в большинстве случаев, становился первым явным знаком несогласия, отхода от романтической традиции. Возможно, этот прием стал одним из средств недосказанности как сознательного творческого принципа.
«Кавказский пленник» имел сразу четыре отвергнутых в ходе работы над произведением эпиграфа. В варианте первоначальной редакции начала поэмы эпиграф из «Фауста» Гете «Gieb meine Jugend mir zuriick! Goethe» - «Верни мне мою молодость» (нем.) (IV, 353) и французский эпиграф «C est done fini, comme une histoire I Qu une grand mere en ses vieux ans - I Vient de chercher dans sa memoire I Pour la conter a ses enfants». - «И все это прошло, словно история, / Которую бабушка в своей старости / Старается отыскать в глубине своей памяти, / Чтобы о ней рассказать внучатам» (франц.) (IV, 286, 475). В варианте первоначальной беловой редакции поэмы встречаем тот же эпиграф из Гете и еще один из «Путешествий» Ипполита Пиндемонти: «Oh felice chi mai поп pose il piede / Fuori della natia sua dolce terra; I Egli il cor поп lascio fitto in oggetti I Che di piu riveder поп ha speranza I cio, che vive ancor, morto поп piange. Pindemonti». - «О счастлив тот, кто никогда не ступал / За пределы своей милой родины; / Его сердце не привязано к предметам, / Которые он больше не надеется увидеть, / И то, что еще живет, он не оплакивает, как умершее» (итал.) (IV, 353, 475). В варианте окончательной редакции последнего беловика и печатных изданий поэме предпослан эпиграф из послания П.А. Вяземского «Гр. Ф.И. Толстому»: « Под бурей рока — твердый камень. В волненьях страсти - легкий лист » (IV, 365)
Складывается ощущение, что поэт находился в постоянном, трудном, даже мучительном поиске. Каждый эпиграф имеет определенную, отличную от другого, направленность. Первый эпиграф из Гете соотносится с судьбой главного героя и, возможно, самого поэта. Уже в 1822 г. он появляется в стихотворении «Таврида», где становится полисемантичным. Второй, источник которого не установлен, - ироничный, по содержательности очень напоминает эпиграф к «Бахчисарайскому фонтану», но в нем отсутствует «личное» наполнение, хотя и ощущается стремление связать прошлое и настоящее. Это своеобразная попытка найти цитату, которая заключала бы в себе связующую нить между поколениями и одновременно указывала бы не на автобиографичность, а на авторское объективное воссоздание произошедшего. Третий эпиграф из Пиндемонти1 соотносился с ситуацией бегства, изгнания и героя, и автора. Он довольно объемный, у Пушкина подобные эпиграфы можно считать исключением . Он всегда старался найти емкий и одновременно насыщенный эпиграф.
Эпиграфы в драматургии Пушкина
По утверждению Б.В. Томашевского, поэт знал все наиболее значительные произведения мировой литературы о Дон Жуане, в том числе и комедию Мольера, поэму Байрона, либретто Л. да Понте к опере Моцарта и, возможно, новеллу Гофмана (см.: 284, 553). Русской же «донжуановской» традиции не существова-ло.2
Байрон ничем не воспользовался из традиционного сюжета о жизни и гибели героя. Пушкин строит свою пьесу на основе «предмета» всем известного, общего, но дает его по-своему, глубоко проникая во внутренний мир героя. Пушобщего, но дает его по-своему, глубоко проникая во внутренний мир героя. Пушкин взял от них только имена героев (Донны Анны и Лепорелло из оперы Моцарта) и сцену приглашения статуи. Эпиграф, указывая на один из источников истории об испанском соблазнителе, уходящей в средневековье, несет метатекстовую информацию.
Эпиграф взят «из сцены приглашения статуи» (дуэта Дон Жуана и Лепорелло) и, по мнению Б.В. Томашевского, «записан, несомненно, по памяти, с характерными для такого рода записей ошибками» (284, 301 - 303). Оперу Пушкин слушал и в Петербурге, и в Москве в 1826 - 1828 гг., особенно яркие впечатления были связаны с итальянской оперной труппой.
Л.А. Степанов доказывает, что итальянский эпиграф «представляет точную цитату из «Дон Жуана»» и «взят не из одной, а из двух сцен оперы» и по-итальянски записан без ошибок (271, 63). Более обоснованной представляется точка зрения Б.В. Томашевского, тем более, что в приводимом исследователем отрывке из либретто обращение и восклицание Лепорелло, данные в эпиграфе, разделены всего двумя репликами его хозяина и одной самого слуги, отсюда и многоточие в эпиграфе Пушкина.
Итак, в эпиграфе весь текст принадлежит Лепорелло, выведенным таким образом тотчас следом за представлением самим заглавием Каменного Гостя. Пушкин обращает внимание читателя на поведение слуги не только в самый роковой момент, но и в продолжении всей пьесы. Чувствуется неприязнь Лепорелло к своему хозяину и даже враждебность. Именно он подталкивает Дон Гуана к безумному, необдуманному поступку (приглашению статуи), причем последствия действий Лепорелло (приход командора) вынесены в эпиграф, содержащей для образа слуги характерологическую информацию.
Эпиграф несет эмоциональную характеристику финального эпизода, выраженную содержащимися в строках междометиями. В финале трагедии реакция Лепорелло не показана, так как его отношение к происходящему уже дано в эпиграфе. Таким образом, эпиграф дополняет ситуативную картину финальной сцены. В эпиграфе обозначены главные участники трагедии. Пушкин сразу убеждает читателя в неизбежности гибели своего героя. Содержательно-фактуальная функция выполняется не только эпиграфом, но и заглавием. Подчеркнута неизбежность вторжения статуи в ход «живой» жизни и неминуемость разрушений, которые она с собой принесет. Как же «хозяин», названный Лепорелло в эпиграфе, ведет себя в финале пьесы, в финале своей жизни? В роковые минуты, перед лицом гибели Дон Гуан проявляет гордое бесстрашие. Пушкинский герой не раскаивается, финалы и пьесы, и оперы1 с этой точки зрения, внутренне созвучны. Это обстоятельство позволило Пушкину сделать эпиграфом фрагмент из либретто к опере Моцарта, причем поэт указывает имя композитора, а не автора либретто, чтобы направить все ассоциации читателя на впечатляющий финал оперы, на его музыкальное решение. Связь пьесы с либретто носит достаточно внешний характер, она является отражением прежде всего оперы Моцарта - бессмертного, по словам Пушкина, создания (XI, 45З).2 Музыкальная тема «Каменного гостя» сообщает психологической маленькой трагедии Пушкина большую философскую глубину (см.: 32, 658). На метатекстовую глубину нас настраивает эпиграф произведения.
В заглавном листе Болдинской рукописи для «Скупого рыцаря» был определен эпиграф из послания «К Скопихину» (1803) Г.Р. Державина: «Престань и ты жить в погребах / Как крот в ущельях подземельных» (VII, 303). Причин отказа от него могло быть несколько. Во-первых, стихотворение Державина было посвящено конкретному человеку («миллионщику Собакину»), а Пушкин не любил, когда между его героями и реальными людьми искали связь (он стремился не заявлять об этом прямо). Во-вторых, поэт решил причислить свою маленькую трагедию к переводам, дав ей подзаголовок: «Сцены из Ченстоновой трагикомедии: The covetous knight». Хотя подзаголовок, как установлено, является мистификацией, эпиграф из Державина нарушал бы восприятие произведения как переводного. При этом Пушкину был дорог образ, созданный его предшественником, поэтому в самом тексте трагедии можно найти некоторое воссоздание образа державинского скупца. Открыто назидательные и односторонние эпиграфы Пушкин чаще всего отвергал, что произошло и в этом случае.
Эпиграфы в прозе Пушкина
Пушкин мог прочитать их в альманахе «Северные цветы» на 1826 год, где в разделе «Поэзия» был опубликован «Отрывок из повести Ала» (стр. 6). Поэма Языкова полностью опубликована только в 1915 г.
Во второй половине 1820-х гг. творческое воображение Пушкина постоянно возвращается к эпохе и личности Петра I. Эпиграф выдвигает на первый план тему преобразования государства, в нем нет и намека на семейную историю Ганнибала, доминирующую в романе. Зачинный характер эпиграфа существенен для понимания романа в целом. Тема Петра является узловой, с которой связаны все остальные, в частности, тема дворянства, «молодой» России (Ибрагима). Позитивизм стержневого образа также обозначен в эпиграфе - это сильное («железное») «преобразующее» начало.
Величие Петра, масштаб его личности определены, затем Пушкин постепенно высвечивает другие стороны личности царя - человека на троне. Первое появление и поведение Петра удивляет и радует Ибрагима, готовившегося к официальному приему: «...никто в ласковом и гостеприимном хозяине не мог бы подозревать героя полтавского, могучего и грозного преобразователя России» (VIII, 11). В романе постепенно открываются все новые и новые грани личности Петра. Это прослеживается и на уровне эпиграфов. Эпиграф к V главе из очень популярной тогда комической оперы А. Аблесимова «Мельник, колдун, обманщик и сват» (1779) раскрывает народную, истинно русскую сущность царя:
Современники (например, Белинский) восторгались «народностью» оперы Аблесимова. К необъятной фигуре Петра добавляются и черты русского мужика: ловкость, прозорливость, хитрость. Петр следует русской традиции: сватает крестника.2 В описании Пушкина он любил те русские нравы и обычаи, которые не были на его взгляд проявлением патриархального варварства, любил националь 126 ные кушанья и отдых «по русскому обыкновению». Именно эту сторону государя и проясняет эпиграф к пятой главе.
Итак, эпиграф из Языкова подчеркивал позитивность реформаторской деятельности Петра. Это представлено как аксиома, по законам которой в последующем тексте разворачиваются основные события. Реформы и их следствия показаны «изнутри», применительно к конкретной семье, конкретному человеку. В романе отсутствует конфликт между двумя ликами Петра. Рисуя Петра, Пушкин развил основные мотивы «Стансов», выраженные в строках «На троне вечный был работник» и «Самодержавною рукой он смело сеял просвещенье». В эпиграфах представлены обе эти стороны. Таким образом, эпиграф из Языкова, помимо содержательно-концептуальной и оценочной функции, и эпиграф из Аблесимова, помимо содержательно-фактуальной информации, несут в себе характерологическое зерно образа царя.
И.И. Дмитриев нарисовал в своеобразной мистификации - шутливом стихотворении «Путешествие N. N. В Парик и Лондон, писанное за три дни до путешествия» (1803)1 потешный портрет В.Л. Пушкина-модника, вернувшегося таким из-за границы. Именно «младенческий восторг В.Л. П ушкина подал повод к сочинению маленькой поэмы» (XII, 93) еще до его отъезда. У Дмитриева строка начиналась с обращения: «Друзья! сестрицы!..», что усиливало комический эффект.
Прослеживается ориентация Дмитриева на «Письма русского путешественника» Н.М. Карамзина. У Карамзина в письме от 2 апреля 1790 г. читаем: ««Я в Париже!». Эта мысль производит в душе моей какое-то особливое, быстрое, неизъяснимое, приятное движение... « х в Париже!»...».1 Письма самого В.Л. Пушкина из Берлина и Парижа также ориентированы на «Письма» Карамзина и ему же адресованы: «Желание мое исполнилось, любезный Николай Михайлович, я в Париже и живу приятно и весело. Каждый день вижу что-нибудь новое и каждый день наслаждаюсь».2
Для Пушкина было важно представить то настроение, которое владело и Карамзиным, и его дядей, и передать его своему герою, ощущавшего себя там на свободе. Именно в Париже Ибрагим, уже испытавший бремя военного человека, начал жить полноценно, любил, и был любим.
Начало главы (сразу за представлением главного героя) Пушкин, как и Карамзин, посвящает описанию нравов Парижа того времени. На эту часть обращает внимание эпиграф, в котором обозначены оба источника: фамилия Дмитриева соседствует со слегка измененным названием «Писем русского путешественника» Карамзина - «Журнал путешественника». Таким образом, метатекстовая функция эпиграфа позволяет увидеть и провести параллели с особенностями структуры главы, с ее историко-бытописательным зачином. В этом трехслойном эпиграфе заключена целая традиция в изображении жизни Парижа. Эпиграф определяет место действия - topos главы, ее настроение и содержание (герой будет жить по-иному, не так, как жил раньше).
