Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. История литературной полемики. Отзывы современников, литературных критиков, пушкиноведов о послании А. С. Пушкина «К вельможе» 16
Глава 2. Князь Николай Борисович Юсупов (1751-1831) - адресат послания «К вельможе» А. С. Пушкина 37
Глава 3. Послание «К вельможе» в контексте творчества А. С. Пушкина 1830-х годов 81
Заключение 147
Примечания 149
Библиографический список литературы 172
Приложение 189
- История литературной полемики. Отзывы современников, литературных критиков, пушкиноведов о послании А. С. Пушкина «К вельможе»
- Князь Николай Борисович Юсупов (1751-1831) - адресат послания «К вельможе» А. С. Пушкина
- Послание «К вельможе» в контексте творчества А. С. Пушкина 1830-х годов
Введение к работе
Одним из шедевров пушкинской лирики 1830-х годов является стихотворение «К вельможе», адресованное высокому государственному деятелю, сановнику, меценату и коллекционеру князю Ыиколаю Борисовичу Юсупову (1751-1831).
Послание, опубликованное на страницах «Литературной газеты» 26 мая 1830 года (№ 30), вызвало не только бурный отклик современников, но и острую литературную полемику, которая не оставила равнодушными ни Пушкина, ни князя Н. Б. Юсупова. Однако, нападки на автора стихотворения «Послание к К. Н. Б. Ю» - под этим названием стихотворение впервые и появилось в печати - вскоре затихают и только в 1843 году оно было удостоено высокой оценки В. Г. Белинского1.
А. Прахов, работая с юсуповским фамильным архивом в начале 20 века, обнаружил ранее неизвестный вариант автографа стихотворения «К вельможе» и опубликовал его с разрешения владельцев в журнале «Художественные сокровища России» за 1907 год. В этом же номере журнала появилась обстоятельная историческая справка Б. Л. Модзалевского о стихотворении, на протяжении многих лет являвшаяся самым полным монографическим исследованием его2.
О «художественной» стороне послания писали в своих трудах исследователи П. В. Анненков, Л. П. Гроссман, Г. А. Гуковский, Б. П. Городецкий, Б. В. Томашевский, Д. Д. Благой, В. Э. Вацуро и др.3 Вместе с тем, работы столь авторитетных пушкинистов не позволяют говорить о завершённости исследования стихотворения А. С. Пушкина «К вельможе». Не разрешённые до конца проблемы потребовали новых, более уточнённых и ранее неизвестных (в силу тех или иных причин) комментариев. Они проливают новый свет на содержание стихотворения, сыгравшего ключевую роль в начавшемся в творчест-
ве Пушкина 1830-х годов процессе переосмысления роли русского родовитого дворянства в судьбах отечественной истории, а также на полемическую переоценку Пушкиным исторической значимости культуры западноевропейского и русского Просвещения эпохи ХУ111 века. По авторитетному суждению Д. Д. Благого, творчество Пушкина 1830-х годов ещё мало изучено, реализм Пушкина на втором, высшем этапе не получил достойного освещения, перед исследователями всё ещё стоит множество важных и во многом не разработанных и не решённых проблем. Об этом же неоднократно напоминал в 1970-80-е годы в двух своих монографиях Г. П. Макогоненко, подтверждая актуальность предпринятого нами исследования4. В нашу задачу входило не только представление наиболее полных комментариев и биографических сведений о Н. Б. Юсупове (за выбор адресата Пушкина подвергли наибольшей критике), но и новых подробностей о посещении князем европейских стран, о знаменательных встречах и событиях, послуживших фоном к жизнеописанию адресата и являющихся одновременно самоценными реалиями европейской и русской истории ХУШ века, что именно в этот переходный период творчества, наступивший после событий 14 декабря 1825 года, волновало поэта более всего.
Его пытливый ум устремился тогда к событиям Французской революции. Он изучает труды Тьера и Гизо, пытаясь вывести из уроков Западной Европы свою «формулу русской истории». Историзм как единственно верный путь художественного постижения действительности, к которому приходит Пушкин, помогает поэту дать объективную реалистическую картину блистательного века Екатерины II, одним из славных сыновей которого и явился Николай Борисович Юсупов.
Князь Н. Б. Юсупов - типичный представитель эпохи Просвещения, по мнению поэта, его образ, как никакой другой, соответствовал художественному замыслу. К тому же Николай Борисович здравствовал и в 1820-е годы, оставаясь верным своим прежним идеалам. Создавая послание, поэт вошёл в атмосферу ХУШ века - русского и западноевропейского. В период тесного общения Пушкина с князем Юсуповым П. А. Вяземский работал над биографией
Д. И. Фонвизина и неоднократно обращался к Пушкину с просьбами выведать новые, неизвестные факты из жизни Фонвизина у человека, с которым автор «Недоросля» был хорошо знаком. В одном из своих писем Вяземский просил Пушкина: «Я третьего дня и позабыл попросить тебя побывать у князя Юсупова и от меня поразведать его о Фонвизине. Вижу по письмам, что они были знакомы. Не вспомнит ли князь каких-нибудь анекдотов о нём, острых слов его? Нет ли писем его? Поразведай его также о Зиновьеве, бывшем министре нашем в Мадрите, и Мусине-Пушкине, нашем после в Лондоне: они были первые приятели Фонвизину» . Пушкин отвечал Вяземскому после беседы с Юсуповым: «Он очень знал Фонвизина, который несколько времени жил с ним в одном доме. «С etait un autre Beaumarchais pour la conversation... («В разговоре он был второй Бомарше» - франц) Он знает пропасть его bon-mot да не припомнит»6. Из переписки с Вяземским видно, что Пушкин в беседах с Юсуповым затрагивал вопросы, связанные с историческими событиями как в России, так и в Испании, Англии, Франции.
Безусловно, для Пушкина важен не только калейдоскоп европейской истории, но и адресат, к которому он обращается в устаревшей, не характерной для 1820-30-х годов, форме послания. Под пером зрелого Пушкина он получает существенную трансформацию. Описывая события ХУШ столетия как западноевропейские, так и русские, поэт не может не говорить языком той эпохи, ха-рактерным для стиля «рококо и барокко» вместе взятых» . Акцентируя внимание на жанровом своеобразии пушкинского послания, мы обращаемся к истокам эпистолы, к Буало, которому подражал ещё лицейский Пушкин и которому вторили поэты ХУШ столетия, и в то же время показываем, как осложняется этот жанр стилистическими мотивами разговорного языка, свойственного посланию начала XIX века, и жанровыми традициями исторической элегии.
Однако не столько форма стихотворения не устроила так называемое демократическое крыло писателей, сколько их возмутил сам факт сочувственного обращения к вельможе, сам выбор адресата - «яркого представителя эпохи регентства». Ведь в литературе того времени существует традиционно сложив-
шийся и устоявшийся подход к трактовке образов таких вельмож - «надутых князей», по определению К. Н. Батюшкова в его послании «Мои Пенаты»8. Поэтический жест поэта, посвятившего сочувственное послание екатерининскому вельможе, дерзко выпадал из общепринятой нормы. Недоумевают не только пушкинские недоброжелатели, но и близкие друзья - П. А. Вяземский, А. И. Тургенев9.
Но Пушкина это нисколько не смущает. Напротив, в последующих публикациях он придаёт названию своего стихотворения более широкий, обобщённый смысл: вместо «Послание к К. Н. Б. Ю» - «К вельможе», как бы распространяя имя адресата на весь ХУШ век и придавая посланию более концептуальный смысл, особенно значимый в контексте творчества Пушкина второй половины 1820-х - 30-х годов.
До сих пор в пушкиноведении не выяснена документально-историческая основа этого послания. В одной из последних работ, подводящих итог почти двухвекового изучения творчества Пушкина, Е. Н. Купреянова утверждает, что в послании «К вельможе» создаётся «идеализированный образ не названного, но легко узнаваемого адресата», что Пушкин «приписывает» ему черты просвещённого эпикурейца (Курсив мой. — В. С.) . В какой мере идеализирован образ вельможи, и что приписывает ему Пушкин? Ответа на эти вопросы найти нельзя без знакомства с историей жизни пушкинского адресата.
Всё это заставило нас обратиться к исследованию жизненного пути Н. Б. Юсупова и ввести в научный оборот неизвестные вехи биографии екатерининского вельможи. На основе новых архивных материалов нам удалось воспроизвести точные маршруты путешествий Н. Б. Юсупова по Западной Европе с просветительскими целями. Эти новые факты убедительно показали, что никакой идеализации, никакого «приписывания» Юсупову не существовавших реалий его жизни и культурного облика в пушкинском послании нет. Более того, воссоздание конкретно-исторического материала биографии Н. Б. Юсупова позволило нам прояснить метод художественной обработки Пушкиным документальных фактов, эстетическую природу его реалистического историзма.
Предпринятое исследование не только обогащает культурно-исторический контекст пушкинского стихотворения, но и расскрывает личность пушкинского адресата глубоко своеобразной и многогранной, вобравшей в себя все характерные приметы человека эпохи Просвещения. Выявленные реалии пушкинского послания к Н. Б. Юсупову, позволили хронологически воссоздать вехи жизни и последовательность маршрутов путешествий князя в сравнении с пушкинским описанием, а также проследить за творческой эволюцией поэта, исходя из тематической проблематики и поэтики стихотворения «К вельможе».
Реанимация Пушкиным 1830-х годов прошедшего века европейского Просвещения не случайно вызвала недоумение у его современников. Конец XVIII века в истории христианской Европы был ознаменован глубоким социальным катаклизмом, взорвавшим до основания весь общественный порядок и поставившим под сомнение веру в человеческий разум и мировую гармонию. Кровавые потрясения Великой французской революции 1789—1793 гг., наступившая вслед за ними эпоха наполеоновских войн, установившийся в результате революции буржуазный строй с его эгоизмом и меркантильностью, с «войною всех против всех» — всё это заставило интеллектуальный слой европейского общества усомниться в истине просветительских учений XVIII века, обещавших человечеству торжество свободы, равенства и братства на разумных началах.
В опубликованном в 1794 году письме «Мелодора к Филалету» Н. М. Карамзин отмечал: «Конец нашего века почитали мы концом главнейших бедствий человечества и думали, что в нем последует важное, общее соединение теории с практикою, умозрения с деятельностию, что люди, уверясь нравственным образом в изящности законов чистого разума, начнут исполнять их во всей точности и под сению мира, в крове тишины и спокойствия, насладятся истинными благами жизни. О Филалет! Где теперь сия утешительная система?.. Она разрушилась в своем основании!» <...> Век просвещения! Я не узнаю тебя — в крови, в пламени не узнаю тебя, среди убийств и разрушения не узнаю тебя!..»
Люди конца века потрясены случившимся. «Вот плоды вашего просвещения! — говорят они, — вот плоды ваших наук, вашей мудрости! <...> Да погибнет же ваша философия!» И бедный, лишенный отечества, и бедный, лишенный крова, и бедный, лишенный отца, или сына, или друга, повторют: «Да погибнет!» И доброе сердце, раздираемое зрелищем лютых бедствий, в горести своей повторяет: «Да погибнет!»11
В ответном письме Филалет как будто бы соглашается с другом: «...Мы некогда излишно величали осьмой-надесять век и слишком много ожидали от него. Происшествия доказали, каким ужасным заблуждениям подвержен еще разум наших современников!»12 Но, в отличие от Мелодора, Филалет не впадает в уныние. Он считает, что эти заблуждения заключены не в природе разума, а в умственной гордыне. «Горе той философии, которая всё решить хочет! Теряясь в лабиринте неизъяснимых затруднений, она может довести нас до отчаяния...»13. В чем же видит спасение герой Карамзина, в чем источник его оптимизма? «Подобно мореплавателю, который в гибельный час кораблекрушения <...> не теряет надежды, сражается с волнами и хватается рукою за плывущую доску», Филалет обращается к вере: «Пусть докажут мне наперед, что Бог не существует, что Провидение есть одно слово без значения, что мы дети случая, сцепление атомов и более ничего! <...> Я взгляну на сафирное небо, взгляну на цветущую землю, положу руку на сердце и скажу атеисту: «Ты - безумец!» <...> Бог вложил чувство в наше сердце, Бог вложил в мою и в твою душу ненависть ко злобе, любовь к добродетели — сей Бог, конечно, обратит всё к цели общего блага»14.
В словах Филалета — русский ответ на то смятение умов, на тот мировоззренческий кризис, который переживал европейский мир на рубеже XVIII— XIX веков. Филалет, осуждая уныние и скептицизм Мелодора, говорит: «Знаю, что распространение некоторых ложных идей наделало много зла в наше время, но разве просвещение тому виною? Разве науки не служат, напротив того, средством к открытию истины и рассеянию заблуждений, пагубных для нашего спокойствия? <...> Светильник наук не угаснет на земном шаре <...> Нет, Все-
могущий не лишит нас сего драгоценного утешения добрых, чувствительных, печальных. Просвещение всегда благотворно; просвещение ведет к добродетели, доказывая нам тесный союз частного блага с общим и открывая неиссякаемый источник блаженства в собственной груди нашей; просвещение есть лекарство для испорченного сердца и разума...» (Курсив мой — В. С.)15.
Карамзин здесь не только не противопоставляет веру разуму, но говорит об их естественном и вечном союзе: он отстаивает истину разума, согретого лучами веры, пронизанного светом высоких нравственных истин. Это тяготение к синтезу романтизма с просветительством способствовало раннему и более легкому преодолению свойственного романтизму двоемирия и переходу русской литературы к реалистическому освоению действительности с диалектическим взаимодействием идеала и реальности, человеческого характера и окружающих его обстоятельств. Однако на протяжении первой трети XIX века просветительская идеология в России ещё и по крайней мере дважды подвергалась суровым испытаниям.
Первый удар по культуре западноевропейского Просвещения в сознании русского человека первой трети XIX века был нанесён Отечественной войной 1812 года. Ф. Н. Глинка в «Письмах русского офицера» с горечью замечал: «Переворот, постигший Францию, начался переворотом коренных мнений и общих понятий. Своекорыстие (l'egoisme) и суемудрие суть две главные пружины, двигавшие всеми колёсами адской машины -революции! <...> Своекорыстие заглушило небесные поучения веры, воспалило в людях неисцельную жажду к деньгам, к собственным выгодам и оградило сердца их жестокою корою равнодушия. Тогда все поучения Евангельские упадали на камни, и милосердие, жалость и любовь к ближнему не могли уже более входить в души ожесточенных. Тогда показывались странные явления в обществе: люди без заслуг, дарований и просвещения пользовались неисчётными выгодами богатства в то самое время, как заслуги, дарования и просвещение стенали в ужасной нищете!.. <...>
Но роковую печать гибели наложило на Францию суемудрие. Приняв на себя пышное название философии, оно напоило ядом все писания того времени и превратило понятия о вещах. Забавляя народ блеском лжеумствования, оно отнимало животворительную силу у сущности законов, постановлений и священных обрядов. Народ, потерявший чистые понятия, не раздельные с чистотою нравов, бродил в глубокой ночи заблуждений. Сия же тьма пала и на очи управлявших судьбою Франции. Ощупью искали они способов двигать расслабленными пружинами государства и часто для утешения народа, страдавшего уже тайными предчувствиями бед, золотили кровли тех зданий, которых стены, дряхлея, упадали!.. Но вскоре тайные замыслы лжеумствователей сделались явны и суемудрие, приняв дерзость и вид безверия, нагло поколебало древнюю святость алтарей. Оскорблённая вера с громким рыданием удалилась во глубину пустынь. Зашумели страсти, и запылали мятежи... Таковы были последствия суемудрияИ С высоты разгневанных небес ниспало оно в виде светлой апокалиптической звезды, из которой воскурился густой мрак, затмивший сияние истины и очи несчастного народа. Тогда великая книга прошедшего, со всеми спасительными поучениями своими, закрылась навсегда от нечестивых взоров утопавших в разврате людей. Французы забыли историю греков и римлян, забыли лютые последствия домашних неустройств... Дерзко отреклись они от Бога и гордо вызвались быть творцами собственного счастья. Потемнели небеса мятежной земли; померкли последние лучи благоденствия; тяжко вздыхали храмы Божий, и громко сетовали чертоги царей. Исступлённое буйство одною рукою сорвало трон, а другою воздвигало эшафот. Здесь, на площади Людовика ХУ, возвышалось сие ужасное орудие гибели добрбдетельнейшего из государей <...> Блеснула секира, пала глава священная, небо приняло к себе добродетель, и порочные французы уже не видали с тех пор прелестного образа её. На них и на чад их пала кровь порфирного страдальца. Огнём и кровью очищался народ. Поколение преступников исчезло в бурях мятежей»1 .
События Отечественной войны привели к существенным переменам в мировоззрении К. Н. Батюшкова. Поэта поразила жестокость народа, которого он
боготворил, культурой которого жил и питался долгие годы. Наступил кризис просветительского мироощущения, отречение от европейской мудрости эпохи ХУШ века. В специальном нравственно-философском трактате «Нечто о морали, основанной на философии и религии» (1815) Батюшков пришёл к мысли о коренной противоречивости человека и о тщетности всех философских построений, основанных на ничем не оправданной вере в неизменную и добрую его природу. «Вот почему все системы и древних и новейших недостаточны! Они ведут человека к блаженству земным путём и никогда не доводят. Систематики забывают, что человек, сей царь, лишён венца, брошен сюда не для счастья минутного; они забывают о его высоком назначении, о котором вера, одна святая вера ему напоминает»17.
«Весь запас остроумия, все доводы ума, логики и учёности книжной истощены перед нами; мы видели зло, созданное надменными мудрецами, добра не видали. Счастливые обитатели обширнейшего края, мы не участвовали в заблуждениях племён просвещённых; мы издали взирали на громы и молнии неверия, раздробляющие и трон царя, и алтарь истинного Бога; мы взирали с ужасом на плоды нечестивого вольнодумства, на вольность, водрузившую своё знамя посреди окровавленных трупов, на человечество, униженное и оскорблённое в священнейших правах своих; с ужасом и горестию мы взирали на успехи нечестивых легионов, на Москву, дымящуюся в развалинах своих; но мы не теряли надежды на Бога, и фимиам усердия курился не тщетно в кадильнице веры, и слёзы и моления не тщетно проливались перед Небом: мы восторжест-
вовали» .
Батюшков ссылается на мудрое предсказание французского религиозного писателя-романтика Шатобриана, творчеством которого он теперь увлечён. «Назад тому несколько лет Шатобриан сказал: «Храбрость без веры ничтожна. Посмотрим, что сделают наши вольнодумцы против Козаков грубых, непросвещённых, но сильных верою в Бога?» Все журналисты вступились за честь оскорблённой великой нации. Но предсказание сбылось» .
«Легионы непобедимых затрепетали... Копьё и сабля, окроплённые святою водою на берегах Тихого Дона, засверкали в обители нечестия, в виду храмов рассудка, братства и вольности, безбожием сооружённых; и знамя Москвы, веры и чести водружено было на месте величайшего преступления против Бога и человечества»20.
Иногда считают, что разуверение Батюшкова привело к безнадежному, пессимистическому взгляду на мир. Но это не так. Подобно Филалету Карамзина, Батюшков не утратил веры в просвещение. Он лишь решительно выступил против разума, ушедшего из под контроля высокой нравственности, порвавшего со святыней. «С зарёю наступающего мира, которого мы видим сладостное мерцание на горизонте политическом, просвещение сделает новые шаги в отечестве нашем, - заключает он свой трактат: — снова процветут промышленность, искусства и науки, и все сладостные надежды сбудутся; у нас, может быть, родятся философы, политики и моралисты, и, подобно светильникам эдимбургским, долгом поставят основать учение на истинах Евангелия, кротких, постоянных и незыблемых, достойных великого народа, населяющего страну необозримую...»21.
Историю своих сомнений, глубокого мировоззренческого кризиса и выхода из него Батюшков представил в философской элегии «К другу» (1815). Здесь он называет юношескую «чашу сладострастья», безоблачный взгляд на мир, веру в «мудрость светскую сияющих умов» «обманчивым призраком», исчезнувшим в «буре бед». Поэт советует другу принять мужественный взгляд на мир, который предлагает каждому из нас истина христианской веры:
Минутны странники, мы ходим по гробам, Все дни утратами считаем;
На крыльях радости летим к своим друзьям, -И что ж? их урны обнимаем. <.. .>
Так всё здесь суетно в обители сует!
Приязнь и дружество непрочно! —
Но где, скажи, мой друг, прямой сияет свет?
Что вечно, чисто, непорочно? < ...> Я с страхом вопросил глас совести моей...
И мрак исчез, прозрели вежды: И Вера пролила спасительный елей
В лампаду чистую Надежды22. Второй, более мощный, если не сокрушительный, удар по идеологии и культуре европейского Просвещения был нанесён трагическими событиями 14 декабря 1825 года. Крах декабристского восстания заставил многих усомниться в истинах просветительского разума. В. Ф. Одоевский в очерке «Кто сумасшедшие» решительно переоценивает идеологические и философские традиции просветительского века. Возникает вторая волна романтического подъёма с решительным пересмотром наследия европейского и русского рационализма. В сознании русских романтиков 1830-х годов возникает убеждение в бессилии человеческого разума, сомнение в разумности исторического процесса23. Н. А. Полевой пишет повесть с почти символическим названием «Блаженство безумия» (1833). Состояние безумия в понимании философствующих романтиков 1830-х годов - это высшее торжество духа, сверхчувственного, интуитивного начала24.
Вопрос о духовном наследии 18 века вообще, а русского 18 века в особенности принимает в это время особую актуальность. Русские романтики 1830-х годов вообще порывают связь с его традициями. И в этот период, пожалуй, только Пушкин хранит нить исторической преемственности, сочувственно обращаясь к наследию западноевропейских и русских просветителей. «Пушкину, воспитанному на идеях «философского века», всегда славившему бесконечные возможности человеческого разума, великое «солнце ума» («Да здравствует разум...»), было особенно тяжело видеть жестокую неразумность наступившей реакции, - отмечает И. М. Тойбин. - Пушкин резко критиковал абстрактный рационализм, холодную рассудочность философии просвещения (в статьях «О ничтожестве литературы русской», о Радищеве и др.). И все-таки позиция Пушкина в корне отличалась от позиции сторонников философского
романтизма 1830-х годов, полностью отбрасывавших просветительскую традицию. Пушкин идет иным путем. Сознавая слабые стороны рационализма, он тем не менее сохраняет и развивает на новой основе то ценное, что было в просветительском наследии прошлого; он и в эти мрачные годы не теряет веры в силу человеческого разума, не переходит на позиции иррационализма»25. «Переоценивая традиции просветительского века, — продолжает учёный, - Пушкин не просто отбрасывает их, но преемственно развивает на новой основе. В этом заключалось принципиальное отличие Пушкина от тех художников, мыслителей и публицистов, которые, будучи напуганными революцией и всем последующим ходом событий, отвергали идеи прогресса, приходили к глубокому антиисторизму и фатализму, к мысли о неподвижности, круговращении или попятном движении истории, о полном ничтожестве человека перед силой времени»26.
Трудно переоценить значение послания «К вельможе» в развитии творчества Пушкина 1830-х годов. По справедливому суждению Е. Н. Купреяновои, к нему «восходят все эпические замыслы и произведения Пушкина 1830-х годов, как поэтические, так и прозаические, не только художественные, но и собственно исторические.(...) И это один из примеров того, что лирика была творческой лабораторией мысли Пушкина, а лирическое слово — наиболее органическим средством самоутверждения поэта как человека, художника и граждани-
на» .
Органическая связь послания «К вельможе» представляется в единстве с творчеством Пушкина 1830-х годов, которое, как в зерне, заключено в этой лирической миниатюре. Примечательно, что именно у Пушкина впервые проявилась закономерность, подмеченная затем В. В. Кожиновым в развитии русского литературного процесса 1850—1860-х годов: «Лирическая поэзия 1850-х годов сыграла огромную и необходимую роль в становлении романа, послужила своего рода мостом, переходной ступенью от «очерковой» литературы 1840—1850-х годов к величайшей эпохе русского и одновременно мирового — романа.
Если обобщить многочисленные высказывания трех великих романистов об их современниках в лирической поэзии, выяснится, что они ценили в этой поэзии следующие качества.
Во-первых, самый характер лирической структуры, образности и стиля — сжатость, выразительность, гармонию, законченность, полноту. Во-вторых, способность схватить и запечатлеть тонкую, сложную и зыбкую жизнь души во всей ее сокровенной глубине. Далее, самую «субъективность» лирического творчества, внятное и в то же время подлинно художественное воплощение личности творца. И последнее — но далеко не последнее по важности — цельность и ничем не ограниченную широту видения мира, единство и полноту поэтической «концепции» жизни, выражающейся даже в отдельном и предельно кратком стихотворении»28.
«Единство и полнота поэтической «концепции» жизни» в послании «К вельможе» в сжатом и предельно обобщённом виде заключает в себе наиболее существенные черты проблематики и поэтики творчества Пушкина 1830-х годов. Обращаясь к прошлому, Пушкин стремится заглянуть в будущее, восстановить прерванную связь времён.
Мы оспариваем в своей работе утвердившийся в советском пушкиноведении 1980-х годов тезис о том, что крах иллюзий просвещённого абсолютизма, которые питал Пушкин в первые годы общения с Николаем 1, оставил поэта на мировоззренческом распутье, без искомой им «формулы русской истории». Опираясь на труды современных пушкиноведов (В. С. Непомнящего, Н. Н. Скатова и др.), анализируя «Историю Пугачева» и особенно «Капитанскую дочку», мы приходим к выводу: Пушкин находит выход из кризиса в убеждении, что «греческое вероисповедание, отличное от всех прочих, даёт нам особенный национальный характер»29. Этот национальный характер вносит существенные коррективы в «формулу» западноевропейского просвещённого абсолютизма, ставя на место боготворимого там «закона» православно-христианское милосердие и Благодать.
История литературной полемики. Отзывы современников, литературных критиков, пушкиноведов о послании А. С. Пушкина «К вельможе»
Послание, адресованное Пушкиным князю Николаю Борисовичу Юсупову (1751—1831) впервые появилось в печати 26 мая 1830 года. Стихотворение было опубликовано на страницах «Литературной газеты» (№30) под названием «Послание к К. Н. Б. Ю» и пометой «Москва, 1830г.». На указанную дату, как известно, первым обратил своё внимание в монографии «Труды и дни Пушкина» Н. О. Лернер, высказавший предположение, что правильнее относить послание к 1829 году, так как сам поэт в своих черновых заметках осенью 1830 г. отметил, что написал стихотворение, адресованное князю Н. Б. Юсупову, «возвратясь из-под Арзрума»1. В Москве Пушкин появился в середине марта 1829 года по причине отъезда к действующей армии на Кавказ. Очарованный «прелестью» московской красавицы Натальи Гончаровой, поэт в конце апреля этого же года через Ф. И. Толстого-«американца» сделал предложение своей будущей супруге, 1-го мая написал о своих намерениях и её матери. Неуспех в сватовстве, безусловно, огорчил Пушкина, и он незамедлительно покинул Москву. Возвратился же поэт из-под Арзрума в сентябре 1829 года. Датировка послания была подтверждена А. Праховым, обнаружившим в фамильном архиве князей Юсуповых в ещё одну беловую рукопись стихотворения «К вельможе», на которой Пушкин указал и дату написания: «23 апреля 1829 г.» Прахов опубликовал «драгоценную находку» в транскрипции и факсимильном воспроизведении в журнале «Художественные сокровища России» за 1907 год, сопроводив пушкинский автограф описанием и обстоятельной исто-рической справкой Б. Л. Модзалевского . До выше названной рукописи из юсуповской коллекции (ПД, № 122) были известны два варианта послания: черновой автограф в «третьей кишинёвской» тетради ( ПД, № 833 ) и авторизованная копия с поправками Плетнёва в цензурной рукописи 3-й части «Стихотворений» ( ПД, № 420, лл.26-29 об. ). Перебелённый на 4-х листах автограф, принадлежавший потомкам адресата стихотворения, имел поправки и оторванные до половины 3 и 4 листы. Рукопись была склеена тонкой папиросной бумагой. «На первой странице, — сообщает А. Прахов, - заглавие: «Послание к Вельможе», причём, слова «к Вельможе» зачёркнуты. Ниже - девиз, относящийся, конечно, к характеристике князя Н. Б. Юсупова, который на этом же листке изображён быстрою рукою поэта, прогуливающимся с палочкой ... Под рисунком монограмма поэта А. П.»3. Т. Г. Цявловская утверждает, что подписанная картинка - «случай редчайший в графике Пушкина! — он был ею доволен». Разбор рукописи дал возможность проследить за процессом подготовки послания к публикации. Поэт явно был доволен не только удостоенным монограммы рисунком, но и стихами, почти не переделанными. При печатании в «Литературной газете» и во всех позднейших изданиях был изъят эпиграф из Горация «Carpe diem» (используй текущий день), написанный, по справедливому замечанию Т. Г. Цявловской, в «серьёзном ключе. С рисунком он не связан»5. По варианту «Литературной газеты» были осуществлены и все последующие публикации пушкинского послания, которое было встречено бурной полемикой и даже нападками на поэта . В черновой редакции «Путешествия из Москвы в Петербург» Пушкин писал: «Все журналы пришли в благородное бешенство, восстали против стихотворца, который (о, верх унижения!) в ответ на приглашение князя извинялся в стихах, что не может к нему приехать и обещался к нему приехать на дачу! Сие несчастное послание было предано всенародно проклятию, и с той поры, говорит один журналист, слава упала совершенно!» . Этим журналистом был Ксенофонт Полевой, который на страницах своих записок свидетельствовал, что они с братом-издателем Н. А. Полевым, прочтя «Послание к К. Н. Б. Ю » в «Литературной газете», как и все, пришли « в глубокое негодование», как и «все, единогласно пожалели об унижении, какому подверг себя Пушкин. Чего желал, чего искал он? Похвалить богатство и сластолюбие? Пообедать у вельможи и насладиться беседою полумёртвого, измождённого старика, недостойного своих почтенных лет? Вот в чём было недоумение и вот что возбуждало негодование» . Отклики со стороны журналистов, последовали незамедлительно. На первый взгляд, похвала в примечании А. Ф. Воейкова, перепечатавшего послание к князю Н. Б. Юсупову в своём «Славянине», в действительности, оказалась пренебрежительной насмешкой. «В сем классическом послании, - пишет журналист, - Протей-Пушкин являет нам Шольё и Вольтера. Оно напоминает послание нашего блестящего Батюшкова к И. М. Муравьёву-Апостолу и взято нами из № 30 «Литературной газеты», которая украшается стихотворениями Пушкина, Баратынского, барона Дельвига». Б. Л. Модзалевский расценивает высказывание Воейкова за желание «не упустить случая» и «задеть, со свойственной ему ядовитостью, самолюбие Пушкина». «Пушкин, конечно, почувствовал, — продолжает учёный, — весь яд этой похвалы, тем более, что именно к этому произведению Батюшкова он относился довольно отрицательно». Абсолютно справедливо подтверждение известного исследователя послания «К вельможе» В. Э. Вацуро, что « ...очень накалил атмосферу» пасквиль (отзвуки его появились потом и в повести Булгарина «Предок и потомки»)11. Пасквилем откликнулся на послание Н. Полевой, опубликовавший в сатирическом приложении № 10 «Московского телеграфа» памфлет «Утро в кабинете знатного барина», с прозрачной фамилией «князь Беззубов», где есть прямой намёк и на Пушкина — некоего стихотворца, от имени которого князю приносят стихи.
Князь Николай Борисович Юсупов (1751-1831) - адресат послания «К вельможе» А. С. Пушкина
По определению П. А. Вяземского, «в Пушкине было верное понимание истории... Принадлежностями ума его были ясность, проницательность и трезвость» . На протяжении всего творческого пути поэта просматривается его интерес к ушедшему ХУ111 столетию. В ранней лирике и в стихотворении «Воспоминания в Царском Селе» юный лицеист Пушкин даёт свою оценку «громкому веку военных споров» и «свидетелю славы россиян», времени военно-политического могущества России и её возросшей роли в Европе.
Бесспорно, на наш взгляд, утверждение Ю. В. Стенника, что ранняя «пушкинская оценка столетия вписывается в рамки традиции, выработанной в официальной панегирической поэзии того же ХУ111 в... Идеализирующий пафос торжественной оды ХУ111 в. присутствует в лицейском стихотворении юного поэта... Этот аспект осмысления столетия как «века военных споров» будет позднее зафиксирован в батальных сценах поэмы «Полтава» (1828)» .
В дальнейшей эволюции пушкинского восприятия исследователь справедливо усматривает «особую специфику»: «ХУ111 век предстаёт как эпоха коренных социальных сдвигов, приведших к необратимым переменам в судьбах русского дворянства, как новая страница русской истории»3. Первоначально пушкинское восприятие, действительно, опиралось на «устойчивую литературную традицию», «сливалось с нею», а впоследствии, и с этим нельзя не согласиться, «Пушкин отделяет себя от прошлого. Налицо постоянное столкновение двух веков, полемический подтекст оценок»4.
По мнению учёного, программным произведением, «воплощающим аспект концепционного осмысления эпохи у Пушкина, можно считать стихотворение «К вельможе». ... Обращение же поэта к ХУ111 столетию - «закономерный, логически объяснимый шаг на пути его авторского самоутверждения». На прозаических или поэтических страницах Пушкина «ХУ111 век предстаёт как эпоха литературных споров, меценатства, век популярности Вольтера и Бомарше, господства идей просветительской философии. ... Оценки роли этой эпохи в истории России постоянно сочетаются с отсылками к событиям европейской культурной жизни, через соотнесение с которыми устанавливается мера этих оценок»6.
Исходя из выше изложенного, мы можем судить и о выборе Пушкиным адресата в лице князя Николая Борисовича Юсупова для стихотворения, по определению Б. В. Томашевского, с характерным для 30-х годов «историческим обзором» .
Реалии пушкинского послания «К вельможе» доказывают, что князь Николай Борисович Юсупов как представитель ХУ 111 века до глубокой старости хранил верность эпохе Просвещения, в которую ему посчастливилось появиться на свет, стать высоко образованным человеком, преданно служить отечеству и государям.
Знаменитый княжеский род Юсуповых уходит своими корнями в Багдадский халифат и раннее средневековое мусульманство. Праправнук легендарного Едигея (1340-е - 1419) хан Юсуф (1480-е - 1555) был могущественным правителем Ногайской орды. «Ногаи с ХУ1 века находились в вассальской зависимости от Москвы. В 1634 г. переселились на правобережье реки Волги. В архиве семьи Юсуповых хранились письма царствующих особ разным её представителям, в том числе и письма русского государя Иоанна 1У (1533 - 1584 ) хану Юсуфу.
Казанское ханство явилось причиной раздора между ногайским властителем и царём Иваном Васильевичем. Казанской царицей была дочь Юсуфа -Сумбека (1520-1557), пленённая после осады города ВІ552 году. Судьба пленённой царицы была увековечена на страницах грандиозной героической эпопеи о русской истории, в поэме «Россиада» М. М. Хераскова. Г. Р. Державин в стихотворении «Ключ» называет автора «Творцом бессмертной «Россиады» . Гражданственная поэма в двенадцати песнях увидела свет весной 1779 года и многие десятилетия считалась гордостью отечественной поэзии. Херасков посвятил своему объёмному труду, «невиданному в русской литературе», восемь лет. «Несомненным достоинством поэмы, - по мнению Г.А. Гуковского, — был ... патриотический, в лучшем смысле этого слова, подъём, который пронизывал её от начала до конца, пафос борьбы ... за свою независимость, пафос героики национально-освободительных битв, который одушевляет поэму»10.
Херасков выбирает эпоху, когда Русь после освобождения от татаро-монгольского ига становится независимой, когда не началась деспотия второго периода царствования Ивана 1У. Не случаен выбор главного героя поэмы -Курбского, независимого аристократа, не согнувшегося перед тираном.
Интерес к эпохе правления Ивана Грозного был очевидным и в семье Юсуповых, имевших в своей коллекции подлинную переписку Курбского с царём Иваном Васильевичем. Эти рукописи использовал для своей книги о Курбском Б. М. Фёдоров, посвятивший свой посильный труд Н. М. Карамзину, Шишкову и своей благотворительнице княгине Т. В. Юсуповой (1767-1841), супруге адресата пушкинского послания11.
Судьба Казанской царицы была описана и С. Н. Глинкой в пользующей-ся успехом у современников трагедии «Сумбека, или Падение Казани» .
Послание «К вельможе» в контексте творчества А. С. Пушкина 1830-х годов
Одной из наиболее значительных и ведущих проблем пушкиноведения остаётся проблема историзма. Историзм является основой пушкинской реалистической системы, с ним связано воспроизведение действительности в её закономерном движении и развитии, а также понимание личности в её исторической обусловленности.
С появлением новых возможностей познания жизни связано определение эстетической концепции действительности. Из всех писателей XIX века только Пушкин обладал «столь же разительным историческим чутьём, сколь сильным и глубоким историческим сознанием»1. Поэт не только мыслил историческими категориями, но и верил в историю, в её поступательный ход, в торжество её разумных сил.
Проблема историзма пушкинского творчества - это и проблема возможностей его реализма, своеобразия художественной системы. С историзмом связано изучение мировоззрения и творчества поэта, понимание его идеологической и литературной позиций, особенностей стиля и художественной методологии. Многообразны формы, в которых исторический метод проявляется в сфере художественного творчества. Это многообразие форм художественного историзма заключено в самой природе искусства, в неповторимости и вечности художественного произведения, в творческой индивидуальности писателя.
Как новый художественный метод, реализм основан на понимании объективной, независимой от наших желаний, развивающейся по своим законам действительности. Писатель-реалист проникает в законы и художественно познаёт их. В отличие от романтической литературы, в которой воплощается внутренний мир личности самого писателя - в реалистической - автор отделяется от героя, представляя его не только изнутри, но и со стороны, видя в нём порождение объективных жизненных обстоятельств.
Человеческая индивидуальность осознаётся не в своей суверенности и самодостаточности, как в романтизме, а в сложной взаимосвязи с обществом на том или ином этапе его исторического развития. Поступки и переживания героев литературных произведений начинают восприниматься в сложной взаимообусловленности, определяться взаимоотношениями персонажей. Из жизненного потока писатель вычленяет наиболее значимые (типические) связи и отношения, раскрывающие существенные проявления жизненных закономерностей. В итоге характер героя становится типическим. Характер человека обуславливает переживания и поступки, но характер, в свою очередь, сформирован социальными обстоятельствами, средой. Связь человека с обществом раскрывается в динамике, как многосложная и многосторонняя система отношений на бытовом, социальном, нравственном, индивидуально-психологическом уровнях.
Взаимодействие типического характера с типическими обстоятельствами осознаётся как диалектическое столкновение, в процессе которого характер воздействует на обстоятельства и одновременно обстоятельства формируют характер. Человек понимается как порождение определённой исторической эпохи, как носитель того или иного духа исторического времени. Сама история формирует личность, индивидуальность героя, характер которого не застывает в однозначности и завершённости, а таит в себе потенциальные возможности движения и развития.
Г. П. Макогоненко отмечал, что Пушкин был «доминантой литературного развития, решающей силой, формировавшей реалистическую школу в литературе. Работа Пушкина проходила в условиях господства романтизма. Создавая реалистические произведения, отстаивая реализм, он шёл против течения. Отсюда возраставшее из года в год непонимание поэта критикой и читателями. Но Пушкина не только не понимали - с ним боролись, его стремились дискредитировать, его подвергали травле. Должно помнить о той тяжёлой атмосфере, в которой работал Пушкин, сурово и бескомпромиссно отстаивая свой путь. ... 30-е годы оказались годами триумфа Пушкина, годами торжества отстаиваемого им реалистического искусства»2.
Первостепенное значение в мировоззрении Пушкина 1830-х годов занимала историческая концепция роли русского родовитого дворянства в судьбах Отечества. Представления Пушкина об особой роли дворянства в общественной жизни России сложились и развивались в идеологической атмосфере эпохи дворянской революционности. 2 августа 1822 года были написаны «Заметки по русской истории ХУ111 века», в которых поэт отразил свою подлинную позицию. «Нынче же политическая наша свобода, — писал Пушкин, - неразлучна с освобождением крестьян, желание лучшего соединяет все состояния противу общего зла»3. Ненависть к рабству и стремление содействовать освобождению крестьян сближало поэта с декабристами.
