Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Мифопоэтика сна, бытование и соотношение понятий «жизнь», «сон», «смерть» 16 - 42
Глава 2. Мотив сна в русской романтической литературе конца XVIII-начала XIX века 43-76
Глава 3. Мотив сна в лирике А.С. Пушкина 77 - 109
Глава 4. Мотив провиденциального сна в творчестве А.С. Пушкина :
4.1. Сон-предзнаменование 110 - 120
4.2. Сны-гадания на суженого («Евгений Онегин», «Метель», «Жених») 121 - 148
Глава 5. Художественные функции снов в прозе А.С. Пушкина («Гробовщик», «Пиковая дама») 149 - 170
Заключение 171 - 176
Список литературы 177 - 204
- Мифопоэтика сна, бытование и соотношение понятий «жизнь», «сон», «смерть»
- Мотив сна в русской романтической литературе конца XVIII-начала XIX века
- Мотив сна в лирике А.С. Пушкина
- Сон-предзнаменование
Введение к работе
Творчество А.С. Пушкина вот уже более двухсот лет приковывает пристальное внимание критиков и лингвистов, литературоведов и философов. Такой не убывающий на протяжении долгих лет интерес к творчеству поэта определяется как глубиной и масштабом затрагиваемых проблем, так и оригинальностью поэтического языка и особой философичностью мышления.
В последние десятилетия в литературоведении возрос интерес к мотивному анализу, так как на примере отдельного мотива как мельчайшего смыслового элемента текста возможно выявление особенностей не только конкретного текста, но и всего творчества одного автора или определенного периода. Мотив развивается и живет по своим законам, которые, тем не менее, находятся в русле общих закономерностей движения литературного процесса. Вся структура художественного текста вовлечена в создание конечного образа произведения. В ходе исторического развития литературы отдельные темы и мотивы оказываются то на переднем плане литературного процесса, то на его периферии. Особый интерес представляет анализ тех мотивов, которые наиболее актуальны в каждую конкретную эпоху, несут наибольшую смысловую нагрузку. Мотив сна является одним из самых распространенных и устойчивых во всей мировой литературе, но в особенности в те периоды ее развития, которые характеризуются повышенным интересом к мистицизму, устремленностью к идеалу, находящемуся за пределами земной реальности, что свойственно прежде всего романтическому типу мышления. По мнению В.В. Ванслова, «резкое несоответствие мечты и жизни, в результате которого мечта остается нереализованной, а жизнь чуждой сладким грезам и возвышенным
«снам», представляет собой типичную особенность романтического искусства» (40, 55).
Существует целый ряд исследований, посвященных мотиву сна и поэтике сновидения в русской литературе. Большинство исследователей, однако, ограничиваются в своих работах анализом снов в произведениях одного жанра: элегических или драматических, где «сон» представляет собой своеобразный текст в тексте, сюжет, который может быть пересказан и истолкован; в работах, посвященных «сну» как лирическому мотиву, исследователи затрагивают лишь отдельные грани творчества некоторых поэтов (например, работы Л.А. Ходанен (250; 251), диссертация Ю.А. Кумбашевой (134), в которой исследовательница прослеживает «жизнь» мотива «сна» на протяжении достаточно длительного периода времени в лирике В.А. Жуковского, К.Н. Батюшкова и А.С. Пушкина.
Автором одной из первых работ, посвященных изучению функции сна в русской художественной литературе, был М.О. Гершензон (56, 96-110), который рассматривает «сны» пушкинских героев как некий единообразно построенный текст. Анализируя пять пушкинских снов, или, как он пишет, «пять сновидений», - сон Руслана, сон Марьи Гавриловны из «Метели», сон Петруши Гринева, сон Григория Отрепьева и сон Татьяны Лариной — он детально разбирает каждый из этих пяти снов, находя в них общее. Прежде всего Гершензон говорит об их двухчастности. Первая половина каждого сна есть вполне объяснимая реакция сновидца на переживания настоящего, как бы отражение пережитых им волнений, событий, тревог в метафорической сонной форме. Вторая же часть оказывается неожиданно пророческой, как будто бы никак не вытекающей из реальных ситуаций. Но эти неожиданные пророчества
неслучайны. Они суть накопленных в глубине души потаенных знаний о людях и их возможной судьбе. По мнению Гершензона, в творчестве Пушкина происходит расторжение в сне границ времени, психологический аспект сна доминирует над физическим, материальным.
В своих работах «Художественное познание сновидений» и «Психология сновидений» И.В. Страхов (221; 222) продолжает линию изучения сюжетных снов в творчестве отдельных писателей. По мнению исследователя, «... литературные сны являются одним из вспомогательных средств художественного изображения характеров» (221, 123). Однако автор истолковывает сны литературных героев как психоаналитик, акцентируя внимание на психологических деталях, не исследуя при этом художественные функции литературного сна. Основное внимание ученый уделяет именно психологическим деталям, способствующим раскрытию содержания образов, не делая при этом практически никакого различия между литературными снами и - снами как явлением физиологическим, опуская существенный, по нашему мнению, факт, что сон героя, как и его психологическая жизнь, созданы автором.
Большая же часть работ касается проблематики сновидений в творчестве конкретного писателя и сводится к изучению развития концепции сновидения как литературного приема и определению функций сновидений для конкретного произведения.
О природе художественных снов в русской литературе писал A.M. Ремизов в своем исследовании «Огонь вещей», которое было опубликовано впервые в 1954 году в Париже. Исследователь анализирует сны у А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, М.Ю. Лермонтова, И.С. Тургенева и Ф.М. Достоевского таким образом, что, во-первых,
показывает индивидуальность трактовки этой темы у каждого из них и, во-вторых, схождения, соответствия, в основе которых лежит глубинное единство, исходящее из свойств русской литературы. A.M. Ремизова занимают не сюжетные, композиционные и иные функции сна в произведении, а структура самого сна. Трактовка A.M. Ремизова вскрывает в снах, с одной стороны, их формирующую роль в системе модели мира, а с другой - отражение в них личности автора-сновидца. По мнению Ремизова, в снах проявляются и отражаются индивидуальность человека, его жизнь и быт, дневные впечатления и занятия.
В 1984 году американский исследователь М. Катц (274) публикует работу «Dreams and unconscious in nineteenth-century Russian fiction». Автор в обширном монографическом труде анализирует сновидческие тексты Н.М. Карамзина, В.А. Жуковского, А.С. Грибоедова, А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого, используя сравнительно-психологический и структурный анализ текстов и обобщая опыт работы психоаналитиков. Эта монография, несмотря на естественную при таком объеме материала обзорность, представляет собой первую и успешную попытку рассмотреть сновидческий текст как таковой, выявить его соотношение с художественными произведениями русской литературы XIX столетия. Важным, на наш взгляд, является разделение исследователем снов и мечтаний. Так, сны у одних героев сбываются, а у других - нет. И сбываются, по мнению Катца, скорее, мечтания, являющиеся некой демонической силой, способной вести героя.
К семиотике литературного сна (а также - волшебного зеркала) обращается в своей статье СТ. Золян, полагая, что «сон или зеркало
отражает актуальный мир, но в иной момент времени - в прошлом или будущем относительно момента видения...» (99, 36). Автор статьи также считает, что посредством сна или зеркала показывается истинная сущность индивида в некотором ином мире. Подобные наблюдения могут быть применены, например, к сну Татьяны, в котором Онегин оказывается убийцей Ленского - как это и будет на самом деле.
В 1991 году Д.А. Нечаенко была защищена кандидатская диссертация «Художественная природа литературных сновидений. /Русская проза XIX века/», в которой автор обратился к вопросу «типологии персонажных сновидений русской прозы» (172, 4). Объектом своего исследования Д.А. Нечаенко выбирает прозу русских романтиков, полагая, что именно в 30-е годы XIX века в литературу активно вводится форма «сновидения». Это и обуславливает научную актуальность работы, потому что позволяет определить место сновидений в историко-литературном процессе этого периода. Более основательно рассмотрены в работе сновидческие тексты древнерусской литературы. В соответствии со своей концепцией генезиса романтического двоемирия сны и видения средневековой русской литературы Д.А. Нечаенко рассматривает как элементы мотивированной и немотивированной фантастики, т. е. как средство перенесения героя либо в чудесный мир, либо в мир своего будущего. Это позволяет Д.А. Нечаенко логично перейти к сновидениям в романтической прозе, где они являются художественным воплощением идеи «двоемирия».
В 1991 же году была опубликована монография Д.А. Нечаенко «Сон, заветных исполненный знаков», написанная на основе диссертационного материала и посвященная исследованию описаний
снов в мифологии и в литературе. Особое внимание автор уделяет связи сновидений с мировыми религиями, рассматривает «видения» и «сны» в древнерусской письменности, сновидческую мистику в романтизме, а также поэтику сновидений в художественном мире Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого. Исследователь затрагивает здесь проблему мифологического восприятия снов; кроме того, подчеркивает «активную роль неосознанного снотворчества в возникновении и формировании первичных мифов» (172, 35).
Автором также была сделана попытка сформулировать жанровые признаки сновидений, включающие выразительность сновидческих образов, сочетание в единый фабульный ряд реальных и фантастических фактов, умелое использование религиозных символов. Сон в литературе - предмет описания, прием, способ познания мира, он связан с движением сюжета, с психологией персонажа, с философско-эстетическими проблемами.
Данная работа носит обобщающий характер, выводит важные закономерности развития мотива в мировой литературе. Рассматривая сон прежде всего в культурологическом аспекте, автор обращается большей частью к проблемам философии и религии.
Среди авторов, разработавших важные аспекты в изучении литературного сновидения - в частности, сна Татьяны, необходимо назвать Т.М. Николаеву, опубликовавшую статью «Сны» пушкинских героев и сон Святослава Всеволодовича». По мнению автора статьи, герои произведений Пушкина «...видят часть какого-то одного реконструированного сна» (175, 408). Реконструкция «единого» сна по сновидческим текстам является одной из основных задач исследователя сновидений в русской литературе.
В своей книге «Блуждающие сны» А. Жолковский выделяет особый жанр «литературных снов» и приводит ряд его «жанровых» особенностей, характерных как для классической, так и для литературы модернизма. Среди этих особенностей - эффект сходства с действительностью, функция психологической характеристики персонажей, пересказ содержания снов собеседнику, попытки их толкования.
Т.В. Цивьян в статье «О ремизовской гипнологии и гипнографии» (256) определяет сон как «дифференциальный признак творчества Ремизова», описывает модель сна «по Ремизову» и показывает способы построения этой модели /«мозаика»/. Ремизов -не только автор многочисленных сновидческих текстов, но и исследователь, создавший традицию истинно художественной интерпретации литературных сновидений; писатель, который пишет сонник из собственных снов («Мартын Задека. Сонник», 1954), и в творчестве которого нельзя провести границу между «памятью» и «снами», сам репродуктирует процесс возникновения сновидческих текстов. Сон (т.е. переход границ во сне), по мнению Ремизова, ненаказуем; сон - это род существования и суждение над жизнью; сон - это способ коммуникации с миром мертвых; сон - это средство самопознания и более глубокого познания другого; сон - пророчество; членение времени во сне позволяет говорить о нем как о вечном возвращении; сон открывает реальность с большей вероятностью. Т.В. Цивьян увидела в основе самих ремизовских текстов «гипнологический код», что позволило ей сделать вывод о «снообразном построении» текстов Ремизова.
Тексты снов Ремизов ставил в один ряд с другими текстами -литературными жанрами: «Случалось... рассказывал я эти сны, как сказку. Навострившись на снах, я заметил, что некоторые сказки есть
просто-напросто сны, в которых только и не говорится, что «снилось» (197, 116). «Сказка и сон - брат и сестра. Сказка - литературная форма, а сон может быть литературной формы. Происхождение некоторых сказок и легенд - сон» (118, 303). «Родина чудесных сказок - сон» (198, 104). «Сон и мечта одного порядка» (198, 143). Особенности сна как физического и психологического явления предопределили популярность интересующего нас литературного мотива, обусловили его многогранность. Для ремизовских героев важны духовные откровения, получаемые во сне. Сон понимается автором как послание высших сил, существующих не только вне человека, но и внутри него.
В работах Л.А. Ходанен (250; 251), посвященных «снам» в поэзии русского романтизма, делается акцент на актуальности этого мотива для романтического сознания, так как мифология сновидений всегда привлекала романтиков своей устремленностью в недра сознания, тайны души и явлением связи отдельной личности с надмировым началом, высшими силами. Исследовательница отмечает формирование в творчестве ряда поэтов собственной мифологии сна. Так, в лирике Жуковского сон часто сопоставляется со смертью, которая, однако, не несет трагедии; в творчестве же Лермонтова апокалиптические видения окрашены личностными переживаниями, в художественном тексте он смог предвидеть свою собственную гибель. Автором даются краткие указания на особенности трактовок мотива сна в русской романтической лирике.
В кандидатской диссертации Ю.А. Кумбашевой «Мотив сна в русской лирике первой трети XIX века» анализируется сон-лирический мотив, сон как поэтический троп, метафора. Исследовательница прослеживает видоизменения мотива сна, его динамику в нескольких сменяющих друг друга лирических системах,
раскрывает смысловой, жанровый и стилистический потенциал мотива. В качестве объекта изучения Ю.А. Кумбашевой выбрана эпоха 1800 -1830- х годов. Русская лирика данной эпохи рассматривается в достаточно широком контексте: на фоне ряда произведений мировой литературы, творчества Г.Р. Державина и Н.М. Карамзина. Творчество романтиков представлено такими авторами, как В.А. Жуковский («медитативно-элегический тип романтического мышления») и К.Н. Батюшков. Лирика Пушкина рассматривается при этом как некий синтез преромантических и романтических тенденций в русской литературе и одновременно как их преодоление.
Изучению принципов соотношения сознания и подсознательного в сновидениях персонажей русской прозы посвящены работы О.В. Сергеева (209; 210; 211). В своей докторской диссертации «Поэтика сновидений в прозе русских символистов. Валерий Брюсов и Федор Сологуб» (2002) О.В. Сергеев определяет функции и место сновидений персонажей в поэтике «наиболее значительных фигур русского Серебряного века, Федора Сологуба и В.Я. Брюсова» (210, 5). Сон рассматривается не только как фактор внутреннего психологизма и демонстрация психологического мастерства В.Я. Брюсова и Федора Сологуба, но и как самостоятельное явление: «как явление художественного порядка (сон, как правило, «принадлежит» персонажу) и как демонстрация личного взгляда писателя на подсознательно-бессознательные явления» (210, 5).
Знаменательно, что ни Жуковский, ни Пушкин, ни Достоевский, ни кто-либо другой из писателей никогда не использовали в сновидениях своих героев традиционной, растолкованной многочисленными «сонниками» символики, понимая, что это резко снизит эстетический потенциал, который изначально
заложен в сне, ограничит его многогранную и бесконечную содержательную перспективу. В первую очередь в сновидении писателей м поэтов привлекала широта и свобода, всеохватность и ни с чем не сравнимая художественно-смысловая емкость.
Нас интересует не только сон - лирический мотив, но и особенности функционирования снов в произведениях разных жанров. Русская литература богата удивительными по силе воображения художественными сновидениями персонажей. Актуальность мотива сна как для русского, так и для западноевропейского романтизма не подвергается сомнению; она подчеркивается в целом ряде литературоведческих исследований. Данный факт может быть объяснен многими характерными особенностями романтического мироощущения: свойственными ему религиозностью и интуитивизмом, антирационалистическим пафосом, склонностью к мистицизму, мировоззренческому дуализму, представлением о бессознательной природе творчества.
Теоретической предпосылкой нашего исследования послужило наличие в литературоведении целого ряда определений понятия «мотив», основным признаком которого, по мнению большинства исследователей1, являются его повторяемость в ряде произведений, простота и неразложимость, а также - вариативность в зависимости от контекста. Многие исследователи обращают внимание на важность
Веселовский А.Н. Историческая поэтика. - М., 1989. - С. 301; Руднев В.П. Структурная поэтика и мотивный анализ// Даугава, 1990. - №1; Силантьев И.В. Поэтика мотива. - М., 2004; Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. -М, 1996. - С. 182; Целкова Л.Н. Мотив// Литературная энциклопедия терминов и понятий. - М., 2001. - С. 594; Шатин Ю.В. Мотив и контекст// Роль традиции в литературной жизни эпохи (сюжеты и мотивы). - Новосибирск, 1995; Шмелева Л.М. Мотивы// Лермонтовская энциклопедия. - М., 1984. - С. 290.
учета контекста при изучении мотива, на наличие «ядра» (ключевого слова) в основе мотива и соотношение мотива и сюжета.
Объектом исследования в предлагаемой работе стал один из самых распространенных мотивов русской литературы - мотив сна, и выбор этот далеко не случаен. Как отмечает В.П. Руднев, «мотив сна -один из самых устойчивых в мировой литературе» (201, 123), а по мнению A.M. Ремизова, «...редкое произведение русской литературы обходится без сна» (198, 144).
Диссертация посвящена роли и месту мотива сна в творчестве А.С. Пушкина. Под сном понимается сон не столько как психофизическое явление, но как элемент художественного произведения. Подразумеваются также случаи, когда сон не удостоверен как факт, но является фактором сознания героя, «вещие» сны героев, в которых открывается сущность происходящего с ними. Таковы, в частности, сон Гринева («Капитанская дочка»), а также сны Марьи Гавриловны в «Метели» и Адрияна Прохорова в «Гробовщике».
Актуальность исследования обусловлена возросшим интересом в современном литературоведении к поэтике сновидений. Наряду с этим проблемы сновидческого текста остаются одними из наименее изученных. Обобщающих исследований, посвященных сновидениям в творчестве А.С. Пушкина, нет, хотя почти ни одна работа о пушкинском творчестве не обходится без упоминания о них или их фрагментарного анализа. В связи с этим представляется необходимым целостный анализ семантики и структуры литературных сновидений в творчестве Пушкина, выявление их статуса в художественном мире автора. Мотив сна входит в пушкинский поэтический мир из русской дворянской культуры XVIII
столетия — одного из важнейших источников формирования Пушкина как литератора, при этом велика роль и русского фольклора.
Научная новизна диссертации заключается в определении роли феномена сна и его художественной функции в произведениях А.С. Пушкина; в комплексном анализе мотива сна, в установлении взаимозависимостей внутри сновидческой сферы автора. Кроме того, в исследовании определяется специфика функционирования формы сна в произведениях разных жанров.
Это диктует цель и задачи настоящей работы.
Целью исследования является изучение сновидений в
контексте многообразных связей творчества А.С. Пушкина с
фольклором, предшествующей литературой; выявление
художественных особенностей сновидческих текстов А.С. Пушкина.
Задачи исследования - 1) изучить историографию проблемы в культурологическом аспекте; 2) определить функции и место мотива сна в поэтике А.С. Пушкина; 3) показать, какое значение имеет сон для характеристики персонажей, их внутреннего состояния в произведениях Пушкина, соотнеся сны с композицией пушкинских произведений; 4) сопоставить сущность и формы воплощения сна у Пушкина, у его предшественников и последователей (установить индивидуальные особенности и общее начало в структуре этих произведений, рассмотреть точки соприкосновения).
Методологической основой диссертации явились работы М.О. Гершензона, Н.Я. Берковского, С.Г. Бочарова, В.Э. Вацуро, Ю.М. Лотмана, Т.В. Цивьян и др.
Метод исследования: сравнительно-типологический.
Теоретическая значимость диссертации заключается в том, что результаты ее могут найти применение при исследовании ряда проблем: дальнейшего изучения сновидческой структуры отдельных
произведений автора, изучении сновидческого текста русской и мировой литературы.
Научно-практическая значимость работы мыслится в использовании ее положений при дальнейшем изучении художественной функции снов в русской литературе и состоит в возможности использования материалов и результатов исследования в практике преподавания в вузе при чтении курса лекций по русской литературе XIX века, проведении практических занятий, спецкурсов и спецсеминаров, при разработке методических пособий.
Материалом для исследования послужили, наряду с поэтическими и прозаическими произведениями А.С. Пушкина, поэзия русских романтиков, а также фольклорные и литературные произведения XI - XIX веков. При необходимости для сопоставлений, обобщений и выводов привлекались некоторые художественные произведения зарубежной литературы.
Проблематика работы диктует ее структуру.
Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, пяти глав, заключения и списка литературы, составляющего 277 наименований.
Мифопоэтика сна, бытование и соотношение понятий «жизнь», «сон», «смерть»
Вспышки интереса к сновидению и к иррациональному вообще возникают периодически, время от времени, при этом литература подпитывает философию, а философия литературу. Совпадают эти вспышки, как правило, со временем раскрепощения человеческой мысли в различных сферах жизни. Рассмотрим их сначала в философии и психологии, предшествующей им мифологии, затем в литературе и литературной критике и, наконец, обратимся непосредственно к истории изучения сновидений в творчестве А.С. Пушкина. Наш исследовательский интерес идет от структуры сновидения к особенностям сновидческой поэтики. Круг вопросов, касающихся сновидений, огромен, и многие из них выходят за рамки нашей темы.
Вопрос о реальности или иллюзорности внешнего мира, понимания сущности самой действительности возник еще в античной философии. Древнегреческие философы, воспринимали сновидения как послания богов. Как пишет О.М. Фрейденберг, «античные понятия реального и иллюзорного были прямо противоположны нашим... Действительным они считали небытие, а бытие - «копией», иллюзией действительного» (242, 238). И в религиозной, и в философской традициях сон воспринимается чаще всего как «посредник» между реальной жизнью и миром иным. Посредством сна возможно проникновение в глубины человеческой психики, в тайны души.
Одним из первых кто утверждал, что сновидения есть не «язык богов или странствие души», а явление, вытекающее из самой сущности человеческого духа и представляющее собой результат специфической деятельности мозга, был Аристотель, который в трактатах «О сне» и «Вещие сновидения» сделал попытку сочетать психологический и непсихологический подход.
Сократ говорил о сновидении как проявлении внутреннего голоса, Платон в своей «Республике» рассматривает сон как результат подавления запретных желаний и как явление чисто репродуктивное: у каждого, даже у тех, кто пользуется наибольшим уважением, есть ужасные, злые и противозаконные желания, эти желания могут проявляться в сновидениях.
В Средневековье сон — это предупреждение, предсказание; сон продлевает удовольствие, вселяет надежду, дает свободу. Проникнуть в тайну сновидений можно лишь, обладая разгадкой его образных аллегорий. Трудность же такой разгадки состоит в том, что во сне «дух» изъясняется исключительно посредством образов, и толкователь всякого, в том числе и литературного, сна должен перевести содержание этого сна на язык абстрактных понятий.
В целом философы скептически относились к божественности снов, отрицали их иррациональность и предсказательность, считая их лишь отражениями соматических состояний. Так, по мнению французского философа Рене Декарта (1596-1650), реальность окружающего нас мира, явь трудно отделить от сновидческих грез. Он допускал также мысль о том, что этого мира совсем нет, и он нам только представляется, а человек живет в мире миражей и мечты, и все, что его окружает — не более чем сновидение, самообман.
В 1814 году в предисловии к своей книге «Символизм снов» Г. фон Шуберт впервые говорит о сне как об особой знаковой системе. Автор сравнивает язык снов с языком поэзии, которая, по его мнению, расширяет сферу жизни души, позволяет ей прикоснуться к космической реальности. Самое главное у Шуберта - в том, что он подтвердил наличие «центральной» связи между психологией и романтической теорией сновидений. Он считал, что человеческая жизнь может быть ничем иным, как сном, а бессознательный сон может быть проявлением настоящей жизни, когда человек соприкасается с вечной природой.
Германский физик и психолог К. Каруса (1789-1869), изучая соотношения психологических состояний человека (сном и бодрствованием), сравнил человеческую душу с поэтом, который избирает только эмоционально сильные образы, побуждающие к действию.
Таким образом, с XIX века сновидения рассматриваются как «другая» реальность, которая находится не вне нас, а внутри нашего сознания. Если сновидения представляют собой не божественное вдохновение или откровение, пришедшее из иного мира, но продукт нашего собственного «Я», то возникает вопрос об ответственности за содержание сновидений.
Научный подход 3. Фрейда (239; 240; 241) к сновидениям основывается на допущении, что они являются продуктом нашей психической активности. Смысл сновидений - реализация скрытых в бессознательном подавленных желаний человека. Психоаналитическое толкование снов происходит методом «свободного фантазирования» по поводу явных образов разбираемого сна. Для понимания смысла сновидений, толкователь нуждается в дополнительной информации о личности того, кто видел этот сон. Фрейд стал создателем совершенно нового подхода к смыслу сновидений, положившего начало психологическому изучению сновидений.
Ученик Фрейда Карл Густав Юнг (1875-1961) считал сны посланием человеку из коллективного бессознательного. По мнению Юнга, сон снится не почему-то, а зачем. Введя понятие «архетипа», ученый тем самым установил связь между снотворчеством человека и его мифологическим сознанием. Именно Юнг придал снам онтологический статус, предложив изучать сновидения с точки зрения философии бытия. Исследуя сновидческий опыт современного человека, Юнг показал присутствие в сновидениях бесчисленных взаимосвязей, параллелей, которые можно найти лишь среди мифологических комбинаций: «...Многие сны представляют образы и ассоциации, аналогичные первобытным идеям, мифам и ритуалам» (270, 45).
Мотив сна в русской романтической литературе конца XVIII-начала XIX века
Сновидения существовали в самых разных письменных текстах всех эпох и культур. Раскрытие смысла литературного сновидения, постижение его художественной природы - задача, увлекавшая многих исследователей русской литературы. Обычно интерес исследователей литературы к сновидениям проявляется в контексте изучения творчества конкретного автора и сводится к определению их функциональности в изучаемом тексте. Сновидческие образы должны рассматриваться нами как специфический язык, соотносящийся с внеязыковой реальностью. Центральным вопросом толкования сновидений является вопрос перевода бессознательных содержаний на язык сознания.
Сон - это «ирреальность», «призрачность», «любовь», «любовное счастье», «разочарование», «горечь». Как и творчество, сны были «тайной души», которая в эти моменты создавала свой мир, погружалась в него. Сновидения привлекали романтиков не столько разгадкой их содержания, сколько самим даром провидца, гения, поэта, его причастностью, как отмечает Л.А. Ходанен, к «надмировому началу» (250, 218). Поэтика романтической гипнологии многообразна: сны становятся отдельными эпизодами сюжетов, темами, мотивами, выступают элементами жанровой структуры: например, в балладах, в поэмах, в романтических мистериях, формируя в романтической поэзии на основе «снов» богатую метафорическую образность. Она раскрывала различные состояния и эмоции творящей личности, а в произведениях целого ряда авторов становилась элементом завершенной художественно-эстетической картины мира, так или иначе соотносимой с общефилософскими идеями античности, средневековья и нового времени в области гипнологии. Первоначальный толчок «мифология снов» в русской романтической поэзии получила в процессе общего развития романтизма, но постепенно обрела свои национально-исторические художественные формы. Русский романтизм в значительной степени тяготеет к двум тенденциям — античной и христианской, на основе которых вырастает символика сновидений, круг метафор, сюжеты.
Романтики использовали в своих произведениях мистериально-игровые образы снов, провиденциальные сны-видения, сны-фантазии, опираясь на богатые традиции мифов о снах и сновидениях в европейском фольклоре и литературе. На основе «сна» выросла богатая метафорическая образность, в которой природа, явления психологической жизни человека, разного рода состояния сравнивались со сном. У целого ряда поэтов складывалась собственная мифология сна, в котором индивидуально-авторское начало сочеталось с философскими, мистическими, религиозными толкованиями этих состояний. Можно говорить о мифологии снов К.Н. Батюшкова, В.А. Жуковского, А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя.
По мнению В.В. Ванслова, «... романтическое искусство характеризуется резким разрывом идеала и действительности. Объективная действительность осознается и изображается романтиками как чуждая субъекту, лишенная гуманистического начала. Идеал же приобретает характер противостоящей жизни неосуществимой мечты» (40, 47). Романтические идеалы сходны со «сновидениями», которые уносят земное горе и сулят исполнение желаний. Поэтическое сознание романтика основывается на отрицании реального современного мира, на явном стремлении уйти от этого мира в область мечты и фантастики, на противоречиях между идеалом и его земным олицетворением, на безверии в реальное воплощение светлых мечтаний человека. Отсюда - столь частые в романтических произведениях мотивы грусти и безнадежного уныния. Отсюда же - убежденность романтика в том, что жизнь человека кратка и печальна. Сновидение - это выражение протеста против жестокой и ненавистной реальности. Сон и реальность контрастируют между собой, осуществление же мечты возможно лишь в грезе забытья.
В период своего формирования литература европейского и русского романтизма одной из главных своих задач ставила проникновение в глубину души человека посредством отображения таинственных видений и снов персонажей, явлений призраков, персонифицированных потусторонних сил. В поэтической системе романтизма сон противопоставлен реальности, как другое, призрачное бытие - то, что на самом деле не существует. Романтики понимают сон как чрезвычайно важный этап жизни духа - своеобразную площадку действия, где проявляется личность человека, и проявляет себя судьба.
Душа, томимая небесным божеством, жаждет вкусить, предвосхитить этот идеал уже здесь, на земле, и поэтому жадно ловит все то, что ей кажется обещанием вечности, знаком иного, лучшего мира. Совершенную личность романтики наделяют обостренной чувствительностью, способностью угадывать тайный смысл земных явлений, постигать по едва уловимым намекам, «по легким признакам» скрытое воплощение высших начал бытия.
Поэты-романтики и герои, близкие им, особенно ценят погруженность в мечту, воспоминание, грезу, вещий сон. В такие моменты человек словно выпадает из действительности, из реального течения времени (происходит как бы стирание границы между мигом и вечностью) и обретает некое подобие идеальной гармонии. Сам же поэт выступает в роли посредника как между прошлым и настоящим, так и между тем царством и этим.
Почти для всего романтического движения характерно разочарование в действительности, разлад между идеалом и жизнью, а также защита самоценности духовной жизни. Одной из центральных категорий романтической поэтики, которая позволяет с максимальной полнотой и ясностью увидеть принципы и закономерности романтизма как типа художественного мышления и особенности поэтики романтизма как литературного направления, является двоемирие. Сущность романтического двоемирия традиционно сводится к тому, что материальному бытию, реальной жизни романтики противопоставляют духовное бытие, идеал, мечту. При «удвоении мира» «сон» принимает на себя функции посредника между двумя мирами или сам становится иной, особой реальностью. Духовная реальность в творчестве романтиков существует как высшая ценность, единственная истина бытия, а материальная - лишь как пустая видимость. Отсюда - обостренный интерес к внутреннему миру человека, к его духовной жизни. Большое значение придается романтиками интуиции и вдохновению. Разуму в своем творчестве они противопоставляют эмоцию, чувство. Весь этот здешний мир есть нечто вторичное, существует «иной мир», он не зависит от земного, реального мира. Это действительно подлинный мир, он - не что иное как достояние Бога.
Мотив сна в лирике А.С. Пушкина
Традиции В.А. Жуковского, К. Батюшкова и других поэтов-романтиков продолжил в своем творчестве А.С. Пушкин. Обращения к мотиву сна достаточно распространены в лирике Пушкина. Особенно это касается его ранних произведений, где данный мотив встречается почти в каждом стихотворении как вполне устоявшийся, не требующий подробного разъяснения штамп. Это дань литературной традиции, в которой наиболее часто подчеркиваемыми качествами сна стали его неуловимость, мимолетность, быстротечность; недостижимость прекрасных видений, являющихся во сне, также привлекает поэта. Однако, многократно используя расхожие формулы, Пушкин не просто воспроизводит их, но зачастую подвергает ироническому переосмыслению. Обычно это происходит в сатирических произведениях. Так, в неоконченной поэме «Монах» (1813) с иронией обыгрываются мотивы чудесного сна-видения, используемого дьяволом для искушения монаха, и бодрствования его за молитвой: Чем виноват, Владыко, пред Тобой? Как грешником, вертит нечистый мной. Хочу не спать, хочу Тебе молиться, Возьму псалтирь, а тут и юбку вдруг. Хочу вздремнуть и ночью сном забыться, Что ж снится мне? смущается мой дух... «Монах» (I, 20) В раннем творчестве Пушкина заметно обилие античных реминисценций - постоянное использование имен античных божеств, обращение к творчеству античных авторов. Многие ставшие привычными формулы, имена, аллюзии приобретают в произведениях Пушкина иное - чаще всего ироническое - звучание.
Способность предаваться сну служит своеобразным средством определения, кто же является истинным поэтом. Истинные поэты спят, а трудятся бездари. Творчество, поэзия не являются для гения трудом, работой (это прерогатива плохого поэта), а ниспосылаются Богом ленивцам и мечтателям. «Эстетика «легкого и веселого» осознанно противопоставляется Пушкиным поэтическому нормативизму, - отмечает В.Э. Вацуро. - ... Подлинный поэт - это артистическая натура, творящая по вдохновению, наитию, отмеченная духовной свободой...» (41, 392)
Сон выступает в ранней лирике поэта или как метафора определенного стиля жизни, полной наслаждений и неги, или как обозначение физического наслаждения - но в любом случае он маркирован положительно. Кроме того, истинный поэт способен творить только в состоянии покоя, сна, лености.
Леность и бездеятельность поэта противопоставляются не бурной столичной жизни, а ее скуке и бессмысленности. Интересным представляется наблюдение В.А. Грехнева, увидевшего уже в ранних стихах Пушкина образы и мотивы его зрелой лирики: «Лень в истолковании Пушкина-лицеиста - спутница беспечности, спокойствия и душевной свободы, а это уже предпосылки творчества. Она предрасполагает к созерцанию, а где созерцание, там и фантазия рядом» (71,41).
Скука, навеваемая, прежде всего, плохими стихами, также обладает способностью усыплять героев: «Вильгельм, прочти свои стихи, / Чтоб мне заснуть скорее...» («Пирующие студенты» (1814. I, 69); «... и дружество зевало / И сонные стихи впросонок величало...» («К Ш ишко ву» (1816.1, 233). Сон может навеваться скучными лекциями -Дай руку, Дельвиг! что ты спишь? Проснись, ленивец сонный! Ты не под кафедрой сидишь, Латынью усыпленный... «Пирующие студенты» (1814.1. С. 67) Для Пушкина определение «ленивец сонный» вовсе не является негативным, напротив, леность - постоянный спутник истинного «поэта». И другие ненужные и утомительные вещи способны погружать человека в сон. Эта линия развития мотива продолжается и за пределами лицейской лирики.
Но лень и скука - понятия принципиально разные, даже противоположные в лирической системе Пушкина. Его лирический герой - мечтатель, сон и лень - естественные и частые его состояния. Лень и нега способствуют поэтическому творчеству; поэт творит «среди приятного забвенья,/ Склоняясь в подушку головой...» «... немного сонною рукой...»: «В таком ленивом положеньи/ Стихи текут и так и сяк». («Моему Аристарху» (1815. I, 151-152). Легкая, беспечная жизнь - вот лучший удел поэта; туда не проникают тревоги света. Этого, собственно, поэт и желает своим друзьям: «И дни твои полетом сновиденья/ Да пролетят в счастливой тишине!» («Кюхельбекеру» (1817.1, 284).
Уже в дружеском послании у Пушкина начинают обыгрываться мотивы уединения и затворничества автора-героя. Герой, укрывшийся в «каморке тесной», в хижине отдается в плен мечтам, «в приятных погружен мечтах» или носится «на крыльях» мечты. Часто сами стихотворения представляют собой описание «сновиденья» (мечты) лирического героя, его стремления укрыться в «пустынну сень», «в мирном уголке»: О, если бы когда-нибудь Сбылись поэта сновиденья! Ужель отрад уединенья Ему вкушать не суждено? «Послание к Ю дину »(1815.1, 156-157) В отрадной музам тишине Простыми звуками свирели, Мой друг, я для тебя воспел Мечту, младых певцов удел. (I, 160) В «Послании Юдину» (1815) варьируются державинские мотивы мирных трудов на лоне природы, наслаждения пищей поэтических мечтаний и размышлений. Пушкин привносит сюда еще мотивы любовной тоски.
Мы уже неоднократно подчеркивали, что сопоставление сна и смерти, пожалуй, самый частый способ использования мотива сна; и у Пушкина мы находим многочисленные примеры этому. Смерть воспринимается как явление печальное. Уже в предромантической лирике жанр элегии - жанр, специально посвященный смерти. Элегические мотивы все активней усваиваются в реальных похоронных церемониях и обрядах. Диапазон причин, вызывающих грусть у лирического героя в связи со смертью, довольно широк: 1) печаль разлуки с любимым существом; 2) печаль по поводу собственной неизбежной смерти, которая уничтожает совсем или ослабляет радость жизни; 3) печаль об общем уделе всех людей, так как этот удел - смерть (42; 74; 245). Однако в случае, когда жизнь приносится в жертву тому или иному идеалу, смерть прекрасна. При этом печаль не отменяется, но оттесняется. К началу XIX века относится и становление взгляда на смерть как на утешение: могила -последнее прибежище исстрадавшегося сердца. С этим мотивом связано появление темы ожившего покойника в творчестве В.А. Жуковского.
Сон-предзнаменование
Форма сна - одна из наиболее значимых структурных элементов произведения. Наличие или отсутствие снов в тексте, способ их изображения, введения в повествование (от лица повествователя или самого героя-сновидца), их внутренняя структура, а также связи, возникающие между несколькими снами, которые изображены в одном произведении, - все это является непосредственной характеристикой художественной реальности, созданной автором. Характер границ сна и реальности тесно связан с особенностями художественного мира. Наличие снов с четко обозначенными границами свидетельствует о невозможности смешения в этой художественной системе реального и ирреального миров. Сны же другого типа, напротив, указывают на возможность их взаимодействия, частичное смешение сновидений с действительностью, окружающей героев. Идея о том, что сны содержат тайное, зашифрованное знание, что сновидения являются важными пророческими иносказаниями, лежит в основе многочисленных попыток разгадать их смысл.
Первым из пушкинских героев провидческий сон видит Руслан («Руслан и Людмила». 1817-1820): И снится вещий сон герою: Он видит, будто бы княжна Над страшной бездны глубиною Стоит недвижна и бледна... И вдруг Людмила исчезает, Стоит один над бездной он... Знакомый глас, призывный стон Из тихой бездны вылетает... Руслан стремится за женой; Стремглав летит во тьме глубокой... (IV. 72.) Место, в котором Руслан оказывается в следующий момент, по многим признакам напоминает царство теней: ...И все сидят не шевелясь, Не смея перервать молчанья. Утих веселый шум гостей, Не ходит чаша круговая... И видит он среди гостей
В бою сраженного Рогдая... (IV. С. 73.) Как верно заметил М.О. Гершензон, сон Руслана распадается на две части. Первая часть - падение в бездну Людмилы, ее призывный стон оттуда и устремленность Руслана ей вослед -является отражением пережитых Русланом тревог (похищение Людмилы, устремление Руслана на ее поиски), того ужаса, который испытал он при исчезновении Людмилы, пережитого за нее страха, неизвестности, долгих поисков. Вторая же половина - предвидение, пророчество: ведь в эту же ночь Людмила будет похищена у него Фарлафом и увезена в Киев. Как и во сне, при появлении Фарлафа с Людмилой в гриднице Владимира, все останутся погруженными в уныние.
Загадкой этого сна является то, что нам не известно, в какой именно момент убивает Руслана следующий за ним Фарлаф: после этого сна или во время его, или же до него. Страшный пророческий сон посещает и Алеко («Цыганы». 1824). Об этом объявляет Земфира: О мой отец! Алеко страшен. Послушай: сквозь тяжелый сон И стонет, и рыдает он. (IV. С. 191.) Об этом же говорит Земфира и проснувшемуся Алеко: .. .Во сне душа твоя терпела Мученья; ты меня страшил: Ты, сонный, скрежетал зубами
И звал меня. (IV. С. 192.) «Мученья», которые переживает Алеко во сне, являются прелюдией «мучительных снов» в эпилоге поэмы. Этот же образ обобщает и все душевные трагедии и катастрофы, происшедшие с героями поэмы. Можно говорить о пророческом смысле «страшного сна» Алеко, предположив, что он видит во сне будущее, он видит мщение. Сознание его полно мыслью о том, что между ним и Земфирой встал другой человек. О том, что во сне он видит совершенное им убийство, свидетельствует и его «скрежет ярый», напоминающий «свирепый смех», о котором он говорит старому цыгану.
Сон Алеко сбывается. Земфира просит Алеко не верить «лукавым сновидениям» (в вариантах поэмы было сказано: «Не верь зловещим сновиденьям» (IV, 459), что особенно резко подчеркивало, что сон Алеко предсказывает и предвосхищает будущие события. На минуту Алеко кажется, что он не верит снам, однако, накануне убийства сон повторяется: «Алеко спит; в его уме / Виденье смутное играет...» (IV, 198.) Очевидно он видит то же самое «видение» об измене Земфиры, так как дальше говорится: «Он, с криком пробудясь во тьме, / Ревниво руку простирает...» (IV, 198.)
Здесь образ Алеко противопоставлен образу старого цыгана: перед тем, как обнаружить исчезновение Мариулы, тот тоже спал, но «мирно». Мучительный же сон Алеко превращается в преступление наяву. Когда он идет по «зловещему следу» и видит у могилы Земфиру и молодого цыгана, он понимает, что его «предчувствие», его сон сбывается: ...Идет... и вдруг... иль это сон? Вдруг видит близкие две тени И близкий шепот слышит он Над обесславленной могилой. (IV, 198.) Здесь возможна параллель со словами из внутреннего монолога Онегина, увидевшего на светском балу Татьяну: «Та девочка... иль это сон?..». (VI, 174.) Слова Алеко выражают тот ужас, который он испытывает перед тем, что его сон об измене Земфиры стал реальностью, а, следовательно, реальностью стало и убийство соперника, виденное им во сне. Так же страшен и сон Луизы в «Пире во время чумы» (1830): Луиза: Ужасный демон Приснился мне: весь черный, белоглазый. Он звал меня в свою тележку. В ней Лежали мертвые - и лепетали Ужасную, неведомую речь... Скажите мне: во сне ли это было? Проехала ль телега? (VII, 179.) Собственную смерть, страшную и неотвратимую, видит король Стефан («Песни западных славян» («Видение короля». 1834), хотя это не является сном, а как бы видением в церкви: Тут он видит чудное виденье: На помосте валяются трупы. Между ими хлещет кровь ручьями ... Горе: в церкви турки и татары И предатели, враги богумилы, На амвоне сам султан безбожный, Держит он наголо саблю, Кровь по сабле свежая струится... (III. 4.1, 338-339.) Перед королем проходят видения и о его собственной смерти-сдирание кожи с живого. Сон оказывается пророческим, видение подтверждается следующими за ними событиями: «Вдруг взвилась из-за города бомба / И пошли басурмане на приступ». Вещий сон является одним из компонентов исторической драмы. Как правило, его видит кто-нибудь из действующих лиц накануне события. Однако вещий сон может относиться и не к событию, а персонально к герою или героине, предвещая их личную судьбу.
