Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Библеизмы в произведениях, посвященных событиям Смутного времени 16
1. «Временник» Ивана Тимофеева 17
2. «Сказание» Авраамия Палицына 34
3. Летописные повести о Смутном времени князей И.М. Катырева-Ростовского, СИ. Шаховского, И.А. Хворостинина 50
Глава 2. Топика повестей о Смутном времени .
1. Элементы «воинской» поэтики в произведениях о Смуте 78
2. Агиографические топосы в повестях о Смутном времени 100
3. Ораторская традиция в произведениях о Смуте 122
Заключение 148
Список сокращений 155
Библиография 156
- «Временник» Ивана Тимофеева
- «Сказание» Авраамия Палицына
- Элементы «воинской» поэтики в произведениях о Смуте
- Агиографические топосы в повестях о Смутном времени
Введение к работе
Во многовековой истории России немало событий можно назвать эпохальными, и, пожалуй, не будет преувеличением сказать, что история России - история трагедий и катастроф. В центре нашего внимания будет Смутное время — трагические события четырёхсотлетней давности, длившиеся около 15 лет и кардинально изменившие политический и историко-культурный процессы развития страны. Попытаемся взглянуть на него с точки зрения литературы и культуры в целом.
События Смутного времени (1598-1613 годы) известны последующим поколениям, потому что были отражены во множестве источников разными авторами. Сохранилось большое количество текстов — памятников этой эпохи, они достаточно хорошо известны в научной литературе. Наибольший интерес с точки зрения художественных особенностей представляют произведения, созданные в течение 10-15 лет после событий (20-е годы XVII века), являющиеся не только достаточно объективной исторической летописью Смуты, но и обладающие оригинальной поэтической структурой.
Древнерусские произведения периода Смутного времени разделяются историками (классификация С. Ф. Платонова) на три группы1:
Произведения, составленные до окончания Смуты: пять редакций «Иного Сказания» и «Заключительные заметки «Иного Сказания»; Патриарха Иова «Повесть о честном житии царя Феодора Иоанновича»; «Новая Повесть о преславном Российском царстве»...
Важнейшие произведения о Смуте, принадлежащие времени царя Михаила Федоровича: «Временник» дьяка Ивана Тимофеева; «Сказание» келаря Авраамия Палицына; «Словеса дней и царей и святителей московских, еже есть в России» князя И. А. Хворостинина; «Летописная книга» князя И. М. Катырева - Ростовского, внесённая в Хронограф Сергея Кубасова; произведения князя С. И. Шаховского: «Житие царевича
1 Платонов С.Ф. Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII века как исторический источник. СПб.,1888. С.5
Димитрия» и «Повесть о мнисе, како послася от Бога на царя Бориса»; Рукопись Филарета патриарха Московского.
3. Произведения о Смуте «второстепенные и позднейшие» (памятники биографического характера, компилятивные, местные).
Все эти тексты составлены разными людьми в разное время и с различными целями. Историко-литературное их значение тоже неодинаково. Но объединяет произведения желание их авторов показать события как можно полнее и переосмыслить происходившее у них на глазах, проанализировать пережитое, понять причины случившегося. И подобное переосмысление невозможно без обращения к Библии. Средневековые русские книжники систематически (намеренно или спонтанно) обращались к текстам Священного Писания, находя в нем аналогии с современностью, сопоставляя образы, черпая мудрость и дидактику, а также ссылаясь на Библию в поисках ответов на неразрешимые вопросы современного им миропорядка. Именно поэтому первая глава диссертации посвящена изучению библейских заимствований в произведениях о Смуте.
По замечанию А. Ф. Лосева, «XI-XVII века есть русское средневековье. Поскольку это есть период господства церкви, основное философское мировоззрение сводится здесь к христианскому богословию, то есть прежде всего к Ветхому и Новому Заветам и примыкающей к этому патриотической литературе, византийской и римской»2. Так же думает и Р. Пиккио: «Христиане Руси стремились познать пути спасения и историю творения... Мир, его прошлое, его законы ощущались в соответствии с Библией. Ветхий и Новый Завет, как первостепенные источники познания, возвышались не только до религиозного, но и эстетического образца»3.
Основные события наиболее развернуто представлены в историографических произведениях Смуты - все перипетии высвечиваются довольно подробно, что облегчает их авторский анализ. Исторические
2 Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991. С. 513
3 Пиккио Р. История древнерусской литературы. М., 2002. С.32
сочинения показательны и с точки зрения выражения основ национального русского сознания, по сути своей религиозного, что выражается в следовании образу жизни и мыслей, завещанным Божественными устами. По замечанию И. Н. Данилевского, «не вызывает, пожалуй, сомнения, что Библия для средневекового автора была основой символического освоения материального мира»4. Особенности библейских заимствований (иначе -библеизмов) в произведениях древнерусской книжности представляются важной проблемой для филологического исследования прежде всего из-за объективной малоизученности: до революции подобная тематика не поощрялась духовной цензурой, а после революции - идеологической, несмотря на то, что произведения о Смуте подробно изучались историками начиная с Н. М. Карамзина5. Вообще к библеизмам филологи-медиевисты стали обращаться только во второй половине XX века, поэтому соответствующая методология их изучения ещё осваивается. Российские медиевисты И.Н. Данилевский, Ф.Н. Двинятин, Н.Н. Запольская, О.Ф. Коновалова, Е.Б. Рогачевская и др., а также их зарубежные коллеги Ф. Вигзелл, К.-Д. Зееман, С. Матхаузерова, Л. Мюллер, А. Наумов, Р. Пиккио6
Данилевский И.Н. Библеизмы Повести временных лет // Герменевтика древнерусской литературы X-XVI веков. Сборник 3. М., 1992. С.76
5 Произведения о Смуте как исторический источник были исследованы Н.М. Карамзиным,
В.О. Ключевским, СИ. Кедровым, С.Ф. Платоновым, А.С. Орловым, В.И. Корецким, Л.В.
Черепниным, Р.Г. Скрынниковым и др.
6 См.: Коновалова О.Ф. Конструктивное и стилистическое применение цитат в «Житии
Стефана Премского», написанном Епифанием Премудрым // Zeitschrift fur Slawistik, 1979,
Bd.24, Heft 4. S.500-509; Рогачевская Е.Б. Библейские тексты в произведениях русских
проповедников (к постановке проблемы) // Герменевтика древнерусской литературы. Сб.З.
М., 1992. С. 181-199; Двинятин Ф.Н. Традиционный текст в торжественных словах св.
Кирилла Туровского // Герменевтика древнерусской литературы. Сб.8. М., 1995. С.81-101;
Запольская Н.Н. «Общий» славянский литературный язык: типология лингвистической
рефлексии. М., 2003; Данилевский И.Н. ПВЛ. Герменевтические основы изучения
летописных текстов. М, 2004. Вигзелл Ф. Цитаты из книг Священного Писания в
сочинениях Епифания Премудрого // ТОДРЛ. Т.26. М.-Л., 1971. С. 232-243; Naumow А.
Biblia w strukturze artystycznej utworow cerkiewno-slowianskich II Uniwersytet Jagiellonski.
Rosprawy Habilitacyjne. №75. Krakow. 1983. S.ll-14; Mathauserova S. Ilarionovo Slovo о
zakonu a milosti a tradice staroslovenska II Ceskoslovenska slavistika. Praha, 1988. S.27-32;
Зееман К. Д. Аллегорическое и экзегетическое толкование в литературе Киевской Руси //
Контекст-1990. М., 1990. С.72-83; Picchio R. The function of Biblical Thematic clues in the
Literary Code of Slavia Orthodoxa II Slavica Hierosolymitana. Slavic studie of the Hebrew
University. Vol.1. Jerusalem, 1997. P. 1-33
предлагают разнообразные методики анализа библейских цитат, изучают наиболее популярные и «стабильные» (формульные) цитации, частотность и обусловленность их употребления, а также уникальность использования каждым из книжников (авторское своеобразие произведений заключается и в том, сколько оригинальных параллелей и заимствований в тексте книжника). Важное место в этих исследованиях занимают разного рода систематизации библеизмов для более глубокого их изучения.
В 70-е годы прошлого века английская исследовательница Ф. Вигзелл в работе «Цитаты из книг Священного Писания в сочинениях Епифания Премудрого» предложила различать цитаты двух типов: реминисценции из Библии, которые могут идти либо прямо из Библии, либо из литургии, либо из переводной или оригинальной литературы; и цитаты, которые полностью осознаются автором как таковые и вводятся в текст с помощью поясняющих слов .
Е. Б. Рогачевская, исследовавшая топику в произведениях Кирилла Туровского, писала о том, что библейскую цитату необходимо рассматривать с нескольких сторон: осознание цитаты как «чужого» текста в своем для автора и реципиента; точность/неточность цитаты; изменение семантики цитирующего текста; функции цитаты; её место в ряду семиотических единиц .
Историк И. Н. Данилевский разделяет библеизмы на прямое и косвенное цитирование, говорит об отсылочных сравнениях и «невидимых» фрагментах Священного Писания9.
Ф. Н. Двинятин также на материале ораторской прозы Кирилла Туровского анализирует целый перечень критериев, служащих для характеристики библейской цитаты в авторском нарративе, а также уровни
7 Вигзелл Ф. Указ. соч. С. 233
8 Рогачевская Е.Б. О некоторых особенностях средневековой цитации (на материале
ораторской прозы Кирилла Туровского) // Герменевтика древнерусской литературы XI
XVI веков. Сб. 1. М., 1989. С. 96-106
9 Данилевский И.Н. Указ. соч. С. 75-103
сочетаемости (семантический, стилистический и др.) цитируемого и цитирующего текстов10.
Итальянский медиевист Р. Пиккио ввел в научный оборот термин «тематический ключ» - маркирование высшего смысла цитаты, семантическая связь буквального её смысла с духовным. Цитата из Библии отсылает читателя к боговдохновенному источнику, тем самым приобретая смысл, содержащийся в Писании11.
Несомненно, что русская книжность в основе своей религиозна, что выражается и в переосмыслении священных текстов. И наблюдения исследователей, основанные на изучении летописания и ораторской прозы, доказывают это. Как видим, российские и зарубежные медиевисты в разное время предлагали различные классификации и способы изучения библейских цитат, уделяя внимание в большей степени то формальной, то содержательной их сторонам. Предложенные ими методы очень важны для всестороннего изучения заимствований из священных текстов.
Для анализа библеизмов, а также поэтики в целом наиболее показательны прежде всего произведения о Смуте второй группы (см. приведенную классификацию), то есть созданные по прошествии нескольких лет после событий (20-е годы XVII века). Временная дистанция давала возможность их создателям более продуманно и детально переосмыслить и отразить произошедшее. К тому же анализируемые тексты - произведения «авторские», то есть авторы их известны (в данном случае принимаем за аксиому авторство Повестей ), в отличие от большей частью анонимных летописей раннего и зрелого средневековья.
10 Двинятин Ф. Н. Указ. соч. С. 81-101
11 Пиккио Р. Функция библейских тематических ключей в литературном коде
православного славянства // Slavia Orthodoxa: Литература и язык. М., 2003. С.431-473
12 О научных спорах об авторстве некоторых Повестей о Смутном времени см.: Строев
П.М. Рукописи славянския и российския, принадлежащие И.Н. Царскому. М., 1848;
Ключевский В.О. Боярская Дума Древней Руси. М., 1882; Платонов С.Ф. Древнерусские
сказания и повести о Смутном времени XVII века как исторический источник. СПб., 1888;
Гудзий Н.К. К вопросу о составе «Летописной повести», приписываемой князю Н.М.
Катыреву-Ростовскому // ТОДРЛ. Т. 14. М.-Л., 1958, с. 290-297; Державина О.А.
Прежде чем приступить непосредственно к рассмотрению текстов, следует совершить краткий экскурс в историю и конспективно обозначить основные события конца XVI - начала XVII веков. В конце XVI века в России разразился династический кризис. После смерти Ивана Грозного (1547-1584 годы) на престол взошел его сын Федор Иванович (1584-1598), у которого не было потомства. Государством фактически управлял царский шурин Борис Годунов; сам же царь был слаб, болен, инфантилен и особо не интересовался государственными вопросами... В это время в Угличе жил брат Федора Димитрий (сын Ивана Грозного и последней его жены Марии Нагой), но в мае 1591 года возможный наследник престола погибает при загадочных обстоятельствах. В Москве тогда официально поддерживали версию о самоубийстве. Но появились слухи, что царевич Димитрий -жертва расправы, которую спровоцировал Годунов.
В январе 1598 года скончался Федор Иванович, и вскоре царем стал Годунов (до 1605 года) - долгий и тернистый путь к власти завершился торжественным венчанием на царство в Московском Кремле. Но расположение к новому царю быстро угасает, его начинают обвинять во всех грехах, в том числе и в смерти Федора и царицы Ирины. Первые два года правления Годунова в стране было «тихо и немятежно», а потом трагические происшествия одно за другим стали преследовать государство. 1601-03 годы - страшный голод (в это время крестьяне, холопы, бедняки убивают и грабят владельцев хлебных запасов, разбойничают, расправляются с зажиточными людьми - это предвестье будущих крестьянских восстаний Хлопка и Болотникова). В 1603 году в Москве из Речи Посполитой объявился «убиенный царевич Димитрий», претендовавший на трон «прародителей своих». Лжедмитрия поддерживает король Сигизмунд; в Москве называют его «вором, расстригой, Гришкой Отрепьевым». Вокруг самозванца объединяется всякий сброд, в том числе недовольные политикой Годунова.
Историческая повесть первой трети XVII века. М., 1958; Кукушкина М.В. Семен Шаховской - автор Повести о Смуте // Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. М, 1975, с. 75-78 и др.
Главная их цель под штандартами самозванца - избавиться от ненавистного царя и получить от нового всё то, чем обошли их при Годунове; начинаются мятежи. В апреле 1605 года Борис Годунов умирает, 10 июня в столицу въезжает «царевич Димитрий» (Лжедмитрий I), а уже через месяц он венчается на царство. Его правление продолжается неполный год. «Калиф на час» опустошает казну, помогают ему в этом польские «пришельцы», относящиеся с величайшим пренебрежением к русскому народу, культуре, обычаям, что, в конечном итоге, приводит к новым волнениям в Москве и убийству Лжедмитрия 17 мая 1606 года. А бояре-заговорщики «выкрикивают» на царство князя Василия Шуйского. Восстание Ивана Болотникова, спровоцированное недовольством простого люда избранием и правлением Шуйского, заканчивается двухмесячной осадой Москвы осенью 1606 года и поражением восставших, так как рязанцы из «мятежной рати» переходят на сторону царя. Шуйский удерживается у власти последующие четыре года. В первые же недели своего правления он надумал перенести из Углича тело царевича Димитрия. Но даже перенесение мощей царевича в Москву не прекратило слухов о том, что «истинный царь» Димитрий спасся и скоро снова начнет претендовать на престол. Украинский и польский народ, в массе своей поддерживавший первого Самозванца и претерпевающий ныне множество бед, не мог смириться с политикой нового правительства, и слухи о спасении царя Димитрия создали в этой среде отличный повод к враждебным действиям. Штандарты Самозванца уже не символизируют мощь и силу какого-то одного человека, это скорее один из способов оформить новое выступление масс против власти. В октябре 1607 года Шуйскому удается взять Тулу и разбить мятежное - «воровское» -войско, захватить в плен его руководителей. Шуйский также пытается навести порядок в стране с помощью ряда указов, общий смысл которых состоит в том, что «не держи холопа без кабалы ни одного дни». Крестьяне, которые в большинстве своём и поддерживали смуту, закреплялись за владельцами, у них отнималась часть прав и налагались запреты на свободу
передвижения... Примерно в это же время за влияние на Московское государство идет борьба между поляками и шведами. До 1606 года в Москве торжествовали поляки, но после разгрома Самозванца отношения осложнились, и Швеция пыталась сыграть на этом. Но правительство Василия Шуйского не видело необходимости в союзе со шведами. Поэтому тем оставалось только ждать. Второй самозванец, прозванный в Москве «тушинским Вором», вообще не воспринимался как сколько-нибудь значительная фигура, тем более что управляли им польско-литовские воеводы. Именно поляки помогли «Вору», обосновавшемуся в Тушине, собрать разрозненные оппозиционные московские силы, а также не добитые Шуйским части «мятежной рати». Они объединяются в новое войско, летом 1608 года подходят к Москве и осаждают город на два года. Василий Шуйский вынужден обратиться к шведам с просьбой помочь в борьбе с «ворами». «Воры» же, не взяв Москву, отправляются на север в надежде разбогатеть, завоевав и разграбив Псковскую землю, и продолжить осаду столицы. Началась война с мелкими тушинскими отрядами, в чем особо преуспевает Михаил Скопин-Шуйский, двоюродный брат царя. Он медленно, но верно оттесняет от Москвы тушинское войско, и в начале 1610 года «Вор» спасается бегством в Калугу. В Москве тем временем возникает паника, многие москвичи считают, что правительству Шуйского приходит конец, появляются «перелеты» - перебежчики, которые требуют на царство польского королевича Владислава. Филарет Романов выдвигает идею об «унии» (С. Ф. Платонов) с Речью Посполитой и едет с посольством к королю Сигизмунду.
В апреле 1610 года внезапно умирает Михаил Скопин-Шуйский, что порождает множество слухов о возможной насильственной смерти (этого молодого и талантливого полководца окружало немало завистников). В это время поляки к северу от Москвы разбивают войско бездарного Дмитрия Шуйского, собиравшегося защитить столицу от новых вражеских набегов; бояре свергают с престола Василия Шуйского так же стремительно, как
четыре года назад возвели его на царство. Они же организовывают правительство и отправляют посольство в Польшу к королю Сигизмунду с намерением просить того дать согласие на воцарение в Москве королевича Владислава. Король понимает, что он сам может занять российский престол, но не спешит. В российском государстве на протяжении последующих двух лет фактической власти не было, существовала лишь иноземная диктатура. Москвичи почти примиряются с подобным положением вещей, лишь патриарх Гермоген, проявив невиданное мужество, запрещает своей пастве целовать крест королю-католику. Знаменитые грамоты Гермогена призывают весь российский люд на свержение короля. Шведы тем временем занимают Новгород, Сигизмунд - Смоленск; казачьи полки становятся под Москвой, где опять царит замешательство и паника - какой власти подчиняться. С такой ситуацией россияне больше не хотят мириться, ив 1611 году в Нижнем Новгороде под руководством Минина и Пожарского собирается народное ополчение, которому и суждено будет создать наконец крепкое правительство в разбитой смутой стране. Дмитрий Пожарский объединяет русские разрозненные рати по центральной и северной частям страны, и в декабре 1612 года под Москвой они окончательно разбивают польские войска... Смута заканчивается в феврале 1613 года; Земский собор избирает на царство Михаила Федоровича Романова.
Одному автору отразить все аспекты событий этих тяжелых 15 лет было сложно. У каждого книжника существовали свои приоритеты в выборе событий, каждый по-особому их художественно осмыслял в своем произведении. Авторы выделяли в своих «хрониках» наиболее важные на их взгляд происшествия, объясняя этот выбор собственными пристрастиями, эрудицией, конъюнктурой, пожеланиями заказчика произведения, а порой тектсы создавались и для самооправдания.
Как уже было сказано, наиболее репрезентативные для анализа эпохи тексты - историография, и облекалась она в форму повестей, что было новой ступенью в развитии литературы на переходном этапе от средневековой
книжности к Новому времени. На это обратили внимание уже в первой половине XIX века: «Между тем как на Руси исчезали летописи, возникал постепенно бесчисленный ряд исторических повестей... Счастливое преобразование, начатое Курбским, было приведено в исполнение только в XVII веке. Авраамий Палицын, князь Семен Шаховской, князь Иван Хворостинин были в числе первых основателей исторических записок»13.
Список авторов, создавших в своих произведениях образ эпохи, можно продолжить. В центр внимания диссертации, помимо упомянутых Н1П. Сахаровым книжников, включены также дьяк Иван Тимофеев и его «Временник» и князь И. М. Катырев-Ростовский с «Летописной повестью». В этих текстах историческое описание (фактографическая точность) сочетается с образностью, источником которой не в последнюю очередь была Библия.
Создатели этих произведений о Смуте были непосредственными участниками событий и совершенно сознательно, вынося свои имена в заглавия произведений, зафиксировали всё ими пережитое, увиденное и услышанное; выражая определенное мировоззрение, анализировали минувшее и современность. Книжники ощущали себя если и не вполне профессиональными литераторами, то своего рода миссионерами, обязанными донести до последующих поколений историческую правду. И это уже принадлежность литературы Нового времени, особенность, существовавшая наряду с традицией. По верному замечанию Д. С. Лихачева, «в XVII веке появился тип писателя, осознающего значительность того, что он пишет и делает, необыкновенность своего положения и свой гражданский долг»14. В XVII веке появляются уже профессиональные писатели, а также усиливается осознание авторской индивидуальности, в отличие от ситуации средневековья, когда книжники практически не стремились к самовыявлению. В литературе пробуждается сознание ценности
"Сахаров Н.П. Записки русских людей. События времен Петра Великого. СПб., 1841. С.З 14 Лихачев д.С. Поэтика литературы // Художественно-эстетическая культура Древней Руси XI-XVII веков. Кн.2. 4.2. М.,1996. С.378
человеческой личности самой по себе, что не в последнюю очередь было обусловлено катаклизмами эпохи.
В связи с этим активное использование книжниками библеизмов совсем не случайно. И. Н. Данилевский, рассматривая ранний период древнерусской литературы, пишет: «Летописец подходил к созданию оригинального, «авторского», текста о современных ему событиях, очевидцем и участником которых он был. Здесь индивидуальный опыт автора или его информаторов мог вступать в противоречие с общественной памятью. Однако этот явный парадокс исчезал, когда в происходящем удавалось различить черты высшего для христианского сознания исторического опыта»15.
Для средневекового автора Священная история - вневременная ценность, которая постоянно переживается заново в современных ему событиях. «Отсюда следовал и способ описания - через прямое или опосредованное цитирование авторитетных (чаще всего сакральных) текстов. Аналогия с уже известными событиями давала летописцу типологию существующего. Именно поэтому тексты источников, на которые опирался летописец, являются для него и его современников семантическим фондом, из которого оставалось выбрать готовые клише для восприятия, описания и одновременно оценки происходившего»16. По этой причине обращение к текстам Священного Писания было неотъемлемой частью и авторского самовыражения, и авторской точки зрения на события (что отразилось в поэтике текстов) на переходном этапе от средневековой книжности к литературе Нового времени. XVII век - та эпоха в развитии литературы, когда прочно укорененные традиции в поэтике соединяются с иным мировосприятием авторов новой формации.
Поэтому вторая глава диссертации посвящена анализу формульности в поэтике произведений о Смутном времени. Если Библия давала
15 Данилевский И.Н. и др. Источниковедение. М., 1998. С.175 16Тамже. С.176
средневековому книжнику семантический фонд клише для описания и оценки происходящего, то выбор художественных средств лежал целиком и полностью на авторе произведения. Значит, очень важно проанализировать топику - один их основных элементов поэтики древнерусского текста; а также жанровые особенности повестей о Смуте. И хотя в ранних средневековых текстах жанровые границы довольно размыты, и мы можем говорить скорее о «предметном, тематическом» способе описания действительности17, применительно к литературе Смутного времени всё же есть основания считать актуальными следующие жанровые образования:
воинские повести;
агиографические произведения;
ораторская проза (проповеди философские, дидактические, поучения нравственного характера).
Элементы воинской повести, агиографии, ораторской прозы широко представлены в повестях о Смуте. Они локализованы в текстах в виде формул - устойчивых словосочетаний для описания той или иной ситуации: насыщенности боя, многочисленности войска, похвалы святому и т.д. Например, житийная формула невежества и самоуничижения автора «перекочевала» в историческое повествование - это связано с особой значимостью того, о чем говорится и в житии, и в повести. Н.В. Синицына в связи с этим заметила: «Он (автор. - Е. Л.) излагает и отстаивает как бы не собственное credo, не собственные убеждения, не собственную жизненную и социальную позицию, а нечто всеобщее и общезначимое... Вероятно, именно этими особенностями объясняется ... декларативное заявление автора о своем невежестве, о своей неучености»18. Так же важны и актуальны другие топосы и выражающие их формулы, которые были предметом изучения историков и филологов на протяжении всего XX века. А.С. Орлов,
17 См. об этом: Пауткин А.А. Беседы с летописцем. Поэтика раннего русского
летописания. М., 2002
18 Синицына Н.В. Авторское самосознание в русской литературе и общественной мысли //
Россия на путях централизации. М., 1982. С. 213-214
В.И. Мансикка, А.С. Бугославский, В.П. Адрианова-Перетц, Н.К. Гудзий,
О.В. Творогов, И.П. Ерёмин, Д.С. Лихачев, И.А. Евсеева19 и др. в своих
работах исследовали разного рода формульность, предлагали её дефиниции и
классификации.
Историческая повесть «впитала» в себя многие топосы традиционной
поэтики, будучи наследницей «жанра-ансамбля» (Д.С. Лихачев) - летописи.
Более всего в произведениях о Смуте актуальна воинская тематика - именно
историография со времен летописи «генерирует» и возрождает к жизни
разнообразные элементы воинской поэтики. «Воинские формулы» русской
средневековой литературы изучались А.С. Орловым, Н.К. Гудзием, О.В.
Твороговым, А.А. Пауткиным, И.А. Евсеевой, Н.В. Трофимовой20. Также в
историческом повествовании популярны агиографические мотивы и
элементы ораторской прозы как в стилистическом, так и в содержательном
плане. «Житийной» формульности посвящали свои исследования
С.А. Бугославский, В.П. Адрианова-Перетц, И.П. Ерёмин, Л.А. Дмитриев,
В.А. Колобанов; а формулы, характерные для древнерусской ораторской
'V-)\ 21
прозы, изучали И.П. Ерёмин, Е.А. Елеонская, СВ. Козлов, В.И. Аннушкин
и др. \У
19 См.: Орлов А.С. Об особенностях формы русских воинских повестей. М., 1902;
Мансикка В.И. Житие Александра Невского. СПб.,1913; Бугославский А.С. Литературная
традиция в северо-восточной русской агиографии // Сборник статей в честь академика
А.И. Соболевского. Л.,1928. С.332-336; Адрианова-Перетц В.П. Очерки поэтического
стиля Древней Руси. М.-Л., 1949; Гудзий Н.К. К вопросу о составе «Летописной повести»,
приписываемой князю И.М. Катыреву-Ростовскому // ТОДРЛ. Т. 14. М.-Л., 1958. С.290-
297; Творогов О.В. Традиционные устойчивые словосочетания в Повести временных лет //
ТОДРЛ. Т. 18. М.-Л., 1961. С.277-284; Ерёмин И.П. Ораторское искусство Кирилла
Туровского // ТОДРЛ. Т.18. М.-Л., 1962. С.50-58; Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской
литературы. М., 1979; Евсеева И.А. Анализ формульного стиля Повести о разорении
Рязани Батыем // Рукописная традиция XVI-XIX веков на востоке России. Новосибирск,
1983.С.120-125
20 См.: Пауткин А.А. Батальные описания Повести временных лет // Вестник МГУ. Серия
Филология. 1981. № 5. С.13-21; Трофимова Н.В. «Воинские формулы» в «Казанской
истории» // Русская речь. 1994. № 5. С. 75-80
21 См.: Дмитриев Л.А. Житийные повести русского Севера как памятники литературы
XIII-XVII веков. Л., 1973; Колобанов В.А. Житийная литература Древнего Суздаля //
Литература Древней Руси. Вып.1. М., 1975. С.40-60; Елеонская А.С. Русская ораторская
проза в литературном процессе XVII века. М., 1990; Козлов СВ. Символико-
Исторические произведения о Смутном времени в научный обиход введены давно, некоторые из них переиздавались и подробно комментировались, неоднократно подвергались историческому и филологическому анализу. В данной работе «Временник» Ивана Тимофеева (далее ВИТ) цитируется по изданию: «Временник» Ивана Тимофеева (подготовка текста и комментарии О.А. Державиной). СПб, 2004. «Сказание» Авраамия Палицына (далее САП) - по изданию: «Сказание» Авраамия Палицына (подготовка текста и комментарии О.А. Державиной и Е.В. Колосовой). М.-Л., 1955. «Летописная книга» князя И.М. Катырева-Ростовского (далее повесть Катырева-Ростовского - ПКР); «Словеса дней и царей и святителей Московских...» князя И.А. Хворостинина (далее повесть Хворостинина - ПХ) цитируются по XIII тому Русской Исторической Библиотеки, выпущенному Русским Историческим Обществом в 1891 году и посвященному произведениям Смутного времени XVII века. По этому же изданию цитируются «Повесть известно сказуема на память великомученика благоверного царевича Димитрия...» и «Повесть о некоем мнисе, како послася от Бога...» князя С. И. Шаховского (далее повесть Шаховского -ПШ), объединенные автором по причине единства композиции и действующих лиц. При цитировании древнерусских текстов страницы указываются в скобках. Цитаты из священных текстов даются по Острожской Библии (фототипическое издание с оригинала 1581 года). М., 1988.
аллегорическая образность сочинений Кирилла Туровского. Дисс. ... канд. филол. наук. М., 1990; Аппушкин В.И. Русская риторика: исторический аспект. М., 2003
«Временник» Ивана Тимофеева
Иван Тимофеев (Иван Тимофеевич Семенов) на рубеже XVI и XVII веков служил дьяком в одном из московских приказов, ведающем внутренними делами Российского государства. В 1607 году Василий Шуйский отправляет его в Новгород, где тот по разным причинам задерживается до 1610 года, то есть до начала осады города шведами. Тимофеев не смог вернуться в Москву и пребывал в шведском «плену». Митрополит Новгородский Исидор, зная начитанность и склонность Ивана к литературному труду, поручает ему как можно подробнее зафиксировать пережитое в Новгороде. И из разрозненных очерков в 1616 году начинает складываться и редактироваться огромный труд, который мог быть завершен Тимофеевым только к 1628 году. Но всё же в полном составе (5 глав «Временника» и «Летописец вкратце») законченного целого он не представляет. Некоторые ученые (И.И. Полосин, О.А. Державина) полагают, что «Летописец вкратце» мог быть составлен позднее и уже не Иваном, а последующим редактором. А сам Тимофеев называл свой труд «сложением» и оправдывал и объяснял его так: «Внегда убо х концу грядяше время лет, иже от нечестивых нам на долзе во множестве бед ими деемая вражда, и аще ожидахом градови сему (Новгороду. — Е. Л.) всичаемыя свободы,... в час богоспасеныя о мире возношения жертвы, святительнаго Исидора слово, яко от божиих уст, изыди ми от того повеление;... изрече бо ми... писаньми начати принуди иже богонаказательных в Рустей земли вещей, о нас сотворшихся пред времяны сими, поне малу часть некую от них споведати, елика имут писателеви взыти на память, яже видена и яже слышана быша зде... Прочих же паче тщати ми ся повеле о преславно велицем Новеграде сем, иже о понесшем в себе многолетно от еллин24 нестерпимых язв различья болезней. Аз же преслушания бояхся, повинухся великаго (митрополита Исидора. - Е. Л.) словеси, коснухся обаче поне начатку делу, не убо своей немощи и безсилию притворно надеяся...» (ВИТ, 149).
Дьяк Иван признаётся в том, что только «богоподобному» существу под силу воссоздать всю Смуту в подробностях, но насколько это возможно простому смертному, он готов попытаться. Других трудов о событиях начала XVII века Тимофееву неизвестно, посему он берет на себя эту «отважную» миссию и ответственность, насколько способен; единственным недостатком книжник признаёт за собой неумение говорить «краткословно». Справедливо добавить, что «Тимофеев и Палицын не просто историки (у них ... нет стремления к изображению подробностей), оба ищут объяснения бедствиям, изображают причины Смуты и ставят события в прагматическую связь, не описывая их шаг за шагом»25.
Тимофеев, как историк и публицист, в первую очередь выражал в произведении свои политические взгляды, именно они определяли содержание и стилистику (читай - поэтику) «Временника». Дьяк, несомненно, сторонник сильной власти единодержавного правителя, и его произведение выдержано в духе господствовавшей в конце XVI века концепции теократического абсолютизма, родоначальником которой можно признать Иосифа Волоцкого . Именно он в седьмом «Слове» своего «Просветителя» осмысливал истинность любого правителя (царя) в зависимости от отношения последнего к отправлению церковных обрядов и достаточной богобоязни. Согласно этой концепции представление о царе как о хранителе на земле божественных законов добра и справедливости было господствующим уже в течение века. Царь - богоравное существо, все остальные - представители тварного мира - не могут, не имеют права судить его, а должны лишь чтить его священную особу как наместника божия на земле.
Но очевидно, что одна из сквозных тем «Временника» - попытка автора осмыслить царские поступки и их следствия. Многие исследователи уличали Тимофеева в этом противоречии. Исследовательница М.А. Коротченко не считает книжника непоследовательным: приводя тимофеевскую цитату о том, что не мог он «обнажити весь студ венца главы его (Ивана Грозного. -Е.Л.), но вмале рек в прикровении словес», утверждает, что ««прикровение словес» не историко-философская концепция писателя, а специфика его стиля. «Словеса» должны прикрывать истинный смысл событий, как одежда скрывает тело»27. Из писательских осмыслений и оценок царствующих особ складывается своеобразная стилистика «Временника». Тимофеев выстраивает определенную оппозицию «истинный / неистинный» государь, дела которого показаны с точки зрения истинности божественной воли и иллюстрируются с помощью библейских аллегорий.
Теократически-абсолютистскими взглядами дьяка можно объяснить и столь частое самозабвенное прославление Богом венчанных монархов (с использованием множества библейских аналогий, проекций, эпитетов) и столь же ревностное негодование по отношению к самозванцам (также с цитированием священных текстов). Царская власть, по мнению Тимофеева, -единственный оплот порядка, и если Бог лишает государство правителя, - это великое наказание; поэтому избрание на царство Михаила Романова в 1613 году мыслится книжником как доказательство божественного прощения (подтверждение уверенности в том, что Смута переживается народом как наказание за произвол Ивана Грозного, который сам своим взглядам изменял, допустил великий раскол в государстве, разжег разногласия, а потом, что уж совсем непостижимо для почти богоравной персоны, окружил себя смутьянами и врагами, которые смели судить его по-разному и на царский престол не единожды покушались). В качестве иллюстрации Тимофеев приводит изречение Христа: «...по Христову гласу, яко «всяко царство, раздельшееся на ся, не может стояти» » (ВИТ, 12).
Для ещё большей убедительности дьяк проводит библейскую аналогию: Адаму до грехопадения повиновались все звери в Эдемском саду, и он не боялся их, а после грехопадения они стали непослушны и страшны. Иван Грозный - первый, кто начал «превращать» древние обычаи, а русские государи, пока держались «повелений, данных Богом», были сильны и могучи. Когда же они изменили древним обычаям - перевернулось всё и даже земля потеряла своё плодородие. Такие размышления Тимофеева, изложенные им во время осады Новгорода шведами, когда в Москве в самом разгаре была Смута и борьба за власть, могли (при другом исходе событий) оказаться крамольными. Автор не закончил «Временника», то есть не вышел за пределы черновых записей, и тому есть объективные причины: условия, в которых произведение создавалось, - «плен»: приходилось писать урывками, на клочках, быстро, сокращенно, с оглядкой, тайнописью; часто перепрятывать в «безгласых темноместах», чтобы никто и не подозревал о существовании записок. По И. И. Полосину, данные текстологического анализа подтверждают.
«Сказание» Авраамия Палицына
«Сказание» Авраамия (в миру Аверкия) Палицына известно во множестве списков - на сегодняшний день их около двухсот. Судьба автора складывалась совсем не так ровно и спокойно, как у Тимофеева. Авраамий Палицын был достаточно образованным для своего времени и круга человеком, государственным деятелем; предки его были стряпчими, писцами, подьячими. И уже к восьмидесятым годам XVI века Авраамий -воевода в городе Коле (в царствие Федора Ивановича). Но в 1588 году он подвергается жестокой опале (насильно постригается в Соловецкий монастырь, а всё его имущество конфискуется), точная причина которой неизвестна, но полагают (П. М. Строев), что Палицын участвовал в заговоре против Бориса Годунова, организованном Шуйскими с целью развести Федора Ивановича с Ириной Годуновой, отстранив тем самым от власти Бориса. Борис Годунов после восшествия на престол возвращает Палицына из Соловецкого монастыря, но парадокс в том, что в своем «Сказании» тот клеймит Бориса что есть силы, превознося Василия Шуйского, хотя именно он, несколькими годами спустя, не оказал Авраамию никакого содействия для вызволения его из новгородской ссылки... Некоторое время Палицын живет в Троице-Сергиевом монастыре, но потом отправляется на одну из верховных должностей в Богородицко-Свияжский монастырь.
В 1608 году при содействии Василия Шуйского Авраамий снова переводится в Троице-Сергиев монастырь на должность келаря. Дружеские отношения с царем составляют ему протекцию - между ними полное взаимопонимание и взаимопомощь. Палицын в разгар Смуты участвует в сомнительных государственных сделках, но избегает подозрений: несмотря на монашеский сан (поневоле, правда), он был человеком оборотистым, дельцом. Для своего времени хорошо образованный, умный, хитрый, Палицын никогда не изменял убеждениям своего сословия - служилого дворянства. Это не мешало ему участвовать в многочисленных интригах, тем более что в последние годы Смуты и первые после неё свидетелей этих интриг оставалось немного — то есть уличить Палицына было некому вплоть до появления в Москве в 1619 году из польского плена патриарха Филарета, который был прекрасно осведомлен о получении Палицыным в 1611 году охранных грамот от польского короля Сигизмунда для богатейшего Троице-Сергиева монастыря63. И Авраамий был вынужден уехать на Соловки, где прожил до 1627 года. Там в 1620 году появляется окончательная редакция «Истории в память предыдущим родом» - это разные сочинения, собранные воедино и отредактированные. Знаменитое же «Сказание» создаётся несколько позже. Оно представляет собой исторический сборник, ядро которого - описание осады Троице-Сергиева монастыря. Произведение состоит из трех частей и поражает богатством фактического материала -здесь изложены все основные события истории страны с 1584 по 1618 годы. «Сказание» состоит из трех частей:
1. Первые 6 глав - краткий очерк событий рубежа XVI-XVII веков -от смерти Ивана Грозного до Василия Шуйского. Автор пытается раскрыть некоторые причины Смуты.
2. Беспримерная осада Троице-Сергиева монастыря поляками (1606-1608) - главы 7-52 имеют свой подзаголовок, вступление и заключение (типичные «приступ» и «благодарственное» слово автора).
3. Главы 53-77 повествуют об окончании осады, низвержении Шуйского, о разорении и освобождении Москвы и т.д.
Давно уже существует мнение (П. М. Строев), что Авраамий не мог быть автором первых шести глав «Сказания» - стиль изложения не соответствует палицынскому. Но мы считаем более предпочтительной точку зрения Н.К. Гудзия, полагавшего, что произведение целиком составлено и отредактировано Авраамием. А своеобразие освещения событий вызвало возражения и споры у современников автора — ведь Палицын пытался и оправдаться в своем «Сказании» за собственные прегрешения, за спорные поступки во время Смуты.
Как и Иван Тимофеев, Палицын пытается проанализировать, осмыслить причины и последствия Смуты, хочет найти виновных и, будучи человеком образованным и монахом, обращается к библейской истории, к священным текстам, пытаясь почерпнуть в них аналогии со своей современностью. Судя по некоторым автобиографическим эпизодам его произведения, Палицын был человеком более приземленным, рациональным, чем дьяк Тимофеев. Все библейские аналогии, использованные в его «Сказании» (события и образы), очень конкретны и мотивированы, чему даны соответствующие объяснения. В связи с этим Д.С. Лихачев обращал внимание на то, что «смута предъявила требования к каждому конкретному человеку...»64 Теперь любые грехи стали личными грехами отдельных людей, обычными нарушениями христианской нравственности, само понятие греха переносится из сферы идеальной в сферу реальную. Ранее же, в эпоху раннего и зрелого средневековья, мыслилось, что историческими судьбами руководило божественное предопределение и все катастрофы -божественное наказание за грехи людей. Но Смута всё изменила. Д.С. Лихачев подчеркивал, что Иван Тимофеев заостряет внимание в своем «Временнике» на нарушениях коренных начал русской жизни и усиливавшемся влиянии иноземцев (он осуждал восстание «рабов»), а Авраамий Палицын видит причину несчастий в самом народе, в его безумном молчании, безгласии.65
Возможно, это и так, но в обоих произведениях слишком сильны ещё предшествующие традиции, много параллелей со священной историей, слишком многое из произошедшего в смутные 15 лет оценивается как божественное предопределение и наказание.
Возвращаясь к «Сказанию», необходимо заметить, что Авраамия Палицына, как общественного и политического деятеля, состоявшего с властью в весьма противоречивых отношениях, можно назвать человеком определенной политической убежденности. Он, как и Иван Тимофеев, сторонник сильной царской власти, сильного правителя, ставшего таковым по божественному провидению. У Тимофеева и Палицына единый критерий оценки монарха. Как уже отмечалось, это иосифлянская традиция. Г.П. Федотов писал об Иосифе Волоцком, «родоначальнике» этой концепции: «Социальное служение святого Иосифа вырастает в национальное. Он верит в святость русских людей, земли: «Русская земля ныне благочестием всех одоле». Средоточие этой земли - в московском великом князе, и Иосиф служит ему, развивая теорию божественной царской власти и приравнивая к ней власть великого князя задолго до венчания на царство Иоанна (Грозного. - Е.Л.). «Царь убо естеством подобен есть всем человеком, властию же подобен есть высшему Богу». Иосиф любит власть, хочет сделать её бдительной и строгой»66.
Эти слова можно отнести и к Авраамию Палицыну. Будучи в разных отношениях с властью, но всегда рядом с ней, он даёт ей оценку, используя и библейские аналогии. Начнем со сравнений-эпитетов.
Элементы «воинской» поэтики в произведениях о Смуте
Историческая «летопись» любого периода жизни государства немыслима без описания сражений, поединков, осад, побед и поражений. Уже в раннем русском летописании начала формироваться традиция изображения батальных сцен. Тогда же складывалось и словесное их оформление - в том числе и особого рода формульность, присущая воинским повестям как «жанровой структуре». «Именно военные эпизоды вызвали к жизни наибольшее количество формул»140.
Сам феномен формульности ученые называли по-разному: стилистические формулы (А. С. Бугославский, Н.К. Гудзий), постоянные формулы или "loci communes" (А. С. Орлов), стилистические трафареты (Д. С. Лихачев), устойчивые формулы (И. П. Еремин), стилистические шаблоны (Б. А. Ларин), стереотипные формулы (В. И. Мансикка), традиционные формулы (О. В. Творогов). Также можно признать правомерным осмысление формулы как «речевого штампа» или «широко распространенного устойчивого словосочетания». О. В. Творогов подчеркивает: «Устойчивость, стереотипность являются их единственной общей чертой»1 \
Определение «формульности» в понятийном аппарате медиевистики весьма расплывчато и неточно, чаще всего учеными предлагается лишь перечень основных свойств «формул»: устойчивая семантика (фиксированное словесное оформление) и повторяемость (в рамках одного произведения либо в описании аналогичных сцен в разных текстах) . И.А. Евсеева расширяет понятие: «Все формулы отличаются устойчивой семантикой, а также определенной ритмической организацией... Формула не только оформляет ситуацию, но и может выполнять композиционную функцию»143 (подобное уточнение будет весьма важно для дальнейшего исследования).
«Воинские» формулы / формулы воинских повестей (как, впрочем, и формулы, присущие агиографическим произведениям или ораторской прозе) с течением времени видоизменялись, выходили из употребления вместе с отображаемыми реалиями, и к XVII веку, закату русского средневековья, одни из них исчезли совсем, другие же наполнились новым содержанием, отразив неизбежные изменения в военном ремесле.
К XVII веку в литературе ослабевает и «этикетность» (термин Д.С. Лихачева) - строгость и нормированность употребления формул при изображении тех или иных батальных сцен144. Если раньше предмет описания соотносился с определенными содержательными и поэтическими канонами, которые невозможно было нарушить, то с активизацией авторского начала в литературе эти каноны «размываются», что приводит к трансформации формул, исчезновению одних и появлению новых.
Обратимся к начальному этапу развития формульности в воинских повестях древнерусской книжности. А.С. Орлов, одним из первых исследуя особенности генезиса «воинских формул», заметил, что «воинские повести составляют отдельный литературный род, который выработал себе целую группу постоянных формул - loci communes»145. Их активное использование для создания нового сюжета «происходит не из-за текстуального заимствования, а потому, что в сознании авторов воинские картины облекались стереотипными выражениями хорошо знакомого книжникам литературного рода»146. Завершает свою мысль ученый утверждением, что изменения и усиление / ослабевание тех или иных мотивов, выраженных формулами, объясняется реальностями эпохи, сознанием и возможностями книжника.
Здесь же необходимо вспомнить мнение Д.С.Лихачева и о том, что «не жанр произведения определяет собой выбор выражений, выбор «формул», а предмет, о котором идет речь. Именно предмет ... является сигналом для несложного подбора требуемых литературным этикетом трафаретных формул»1 7.
В свое время О. В. Творогов предложил следующую дефиницию формул: традиционные формулы складываются из стереотипных ситуаций (например, осада крепости или плач по умершему князю) и устойчивых словосочетаний, описывающих эту ситуацию: «Мы обозначаем термином «устойчивая литературная формула» только ситуативную формулу, а входящие в её состав устойчивые словесные штампы называем «устойчивые словосочетания»»148. Таким образом, получается, что формулы стабильны, неизменны, а меняются лишь описывающие их словосочетания («словесное оформление постоянно варьируется»).
О формульности воинских повестей говорит и А.А. Пауткин, условно выделяя «устойчивые батальные мотивы» в описании сцен брани (осада, полевые битвы, поединки)149. А уже в каждом из «устойчивых батальных мотивов» преобладает тот или иной набор словесных формул для характеристики события. Подобные формулы, учитывая и частотность их употребления, можно дать списком (ранее так же поступали А.С. Орлов и В.И. Мансикка, приводя перечень стереотипных эпизодов, выраженных одними и теми же словами). Они складывались постепенно и становились характерными «для каждого разряда военных событий»150 в словесном выражении.
Таким образом, следует признать формулой устойчивое, повторяющееся выражение для характеристики той или иной ситуации, несущее семантическую и композиционную нагрузку. Словесной константой в чистом виде формулу представить нельзя, ведь в её феноменологии не исключена вариативность.
Как справедливо замечает С. В. Козлов, «топосы, топика, loci communes - это не только литературные формулы, но также и устойчивые семантические величины, присущие литературе Древней Руси (идейно-функциональные топосы)»151. Эти топосы могли быть воинскими, агиографическими, ораторскими, то есть характеризовать все основные жанры средневековой русской литературы. Функционально и идейно они являлись неотъемлемой частью поэтики.
Обратимся к систематизации элементов «воинской» поэтики («воинских формул») в произведениях о Смуте и выяснению, что же изменилось в их структуре и использовании к XVII веку по сравнению с ранним и зрелым периодами развития русской книжности.
«Устойчивые батальные мотивы» неоднородно насыщают произведения о Смуте. В некоторых («Сказание» Авраамия Палицына, повесть Катырева-Ростовского) они присутствуют в изобилии, в других («Временник» Ивана Тимофеева, повесть Хворостинина) - возникают реже, а в повести князя Шаховского практически отсутствуют (всего несколько примеров), что объясняется тематикой произведения - это памятник, созданный в агиографической стилистике и, сообразно предмету описания, он может не содержать мотивов воинской повести (сюжетов и формул).
Агиографические топосы в повестях о Смутном времени
Говоря о формулах как о «речевых штампах» и «распространенных устойчивых словосочетаниях», обозначающих определенную ситуацию внеязыкового мира, следует учесть то, что хотя в произведениях некоторых жанров повторяются в большей степени события, происшествия, но каждый автор излагает их по-своему. Поясним: в воинских повестях, например, четко обозначены ситуации (бой, осада, бегство врагов, помощь небесных сил в одержаний победы и т.д.) и их вербальное решение, то есть событие всегда «находило» соответствующие слова для такого описания в формульном арсенале книжника. В агиографических произведениях типизация скорее не формульная, а ситуативная - здесь важно событие. Безусловно, оно повторяется (события в житиях сходны), как и в батальных повествованиях, но вербальными формулами менее структурировано. Иными словами, в воинской повести важна формульность, описывающая конкретные события, а в агиографии на первый план выходят мотивы, так как события в житиях более развернуты и не всегда могут быть выражены определенной словесной формулой. Таким образом, в произведениях разных жанров на первый план выходят разные формулы: словесные, как в воинских повестях, или формулы-ситуации, как в агиографии. Р. Пиккио заметил: «В культуре, в которой господствовал религиозный дидактизм, основанный на аллегорической экзегетике, не было особого пространства для простого повествования на историческом и литературном уровне» . И нет ничего необычного в том, что формулы вербальные и формулы-ситуации насыщают произведения. Иссл едователь Б. И. Берман считает: «Цель агиографии ... заключается в установлении определенной эмоционально-нравственной атмосферы, особого «православного» мирочувствования. Устойчивости этой атмосферы и способствовали устойчивость, неизменность житийного канона»167.
Агиографические формулы-ситуации (для краткости назовем их просто мотивами) также довольно активно использовались книжниками при создании произведений различной тематики. И авторы Смутного времени не пренебрегали ими, хотя степень насыщения житийными мотивами каждого текста различна. Ведь очень важна подготовленность книжника к агиографическому повествованию: приходится следовать определенным канонам жанра, четко разделять персонажей на положительных и отрицательных, рассказывать о «неподвижном» герое, что не всегда возможно в историческом повествовании. Также нужно быть искушенным и в ораторской традиции, так как жития порой изобилуют отступлениями, повторами, обращениями к читателю, «формулами возврата» и т.д. По этим и многим другим причинам сложно найти агиографические формулы в «Сказании» Авраамия Палицына или в повести князя Катырева-Ростовского (хотя и они не оставались в стороне от подобных мотивов), какая-то системность в обращении к житийному жанру прослеживается у Ивана Тимофеева во «Временнике» и в повести князя И.А. Хворостинина (в своем произведении он выступает скорее как оратор-богослов). А князь СИ. Шаховской, напротив, даже вынес в название своего произведения «Повесть известно сказуема на память великомученика благоверного царевича Димитрия, о убьении его, и о преславном обретении телеси...» основные темы, которые во многом совпадают с традиционными темами агиографии. В целом же все эти повествования о Смуте дают нам достаточно материала для систематизации и анализа агиографических формул.
Прежде чем обратиться к конкретным наблюдениям, укажем на уже существующие классификации житийных мотивов. С. А. Бугославский ещё в 20-е годы прошлого века предложил различать следующие «житийные» формулы169: 1. Прием самоумаления автора: «... разум убо наш неухищрени и писанием не пекущеся...»; 2. Наименование святых земными ангелами (формула пришла из Византии); 3. Описание козней дьявола: «ненавидя исперва человек злый советник дьявол» (формула восходит к евангельскому тексту); 4. Формулы «возврата»: «инде скажем», «яко же выше рехом», «но на предлежащее возвратимся» (они характерны и для летописания, и для ораторской прозы. -ЯД); 5. Распространение чудес «по всей земле»; 6. Уподобление праведника светилу (также византийская формула). Через несколько десятилетий В. А. Колобанов, исследуя древнесуздальскую агиографию, расширил этот список «трафаретных житийных мотивов»170, добавив в него: 1. Мотивы раннего благочестия святого, внимательного его вслушивания в слова Писания; 2. Мотив добровольного обречения святого на страдания. Основные житийные мотивы пытался систематизировать также И.П. Ерёмин , обращая внимание на то, что житие - это: 1. Рассказ от автора с отступлениями в сторону и комментариями; 2. Цепное чередование отдельных эпизодов в композиции; 3. Цитаты из Писания, «елейно-сентиментальная стилистика»; 4. Монологическая речь (лирический «плач» героя); 5. Финал - традиционная похвала, выдержанная на основе той или иной риторической фигуры.
При этом ученый указал на жесткое разделение персонажей житий на положительных и отрицательных (герои - носители этих качеств, доведенных до абсолюта), на их алогичность в поступках и страстность. Если говорить о ранних житиях («Житие Бориса и Глеба»), то это утверждение бесспорно. Но со временем жанр эволюционировал, допуская в свои рамки различные элементы иной тематики и стилистики: «Повесть о житии Александра Невского» вместила в себя элементы воинской повести, а, например, «Житие Михаила Клопского» - одно из свидетельств усиления беллетризации жанра. Отсюда понятно, что житийная тематика способна согласовываться с тематикой другого рода, а элементы поэтики могут проникать из одного жанра в другой.
Итальянская исследовательница Дж. Ревелли предложила «те композиционные единицы, с помощью которых восхвалялись качества святого в литературных памятниках чешского происхождения, в произведениях, посвященных Борису и Глебу, и других княжеских житиях» называть идеологическими константами и классифицировала их следующим образом: 1. Идеал христианского государя, преданного вере и Церкви; 2. Восхваление святого знатного происхождения (рождение от благочестивых родителей); 3. Интерес к культуре и красноречию: святой очень хорошо образован; 4. Святой занимает высокий пост (герцог или князь); 5. Святой - утешитель страждущих, благодетель бедных и беззащитных; 6. Переоценка внешнего образа и физической силы: святой красив и обладает внушительным видом; 7. Дьявол подстрекает человека ко злу; 8. Восхваление мучения или смерти святого; 9. Наказание Божье для его убийц; 10. Сказание о чудесах- они утверждают божественную святость.
