Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Отражение войны в литературе
1.1. Писатель и война как историко-литературная проблема 31
1.2. Военный лубок и феномен «лубочности» в литературе 92
1.3. Отклик на войну в «газетной» и гражданской поэзии 121
Глава II. Фронт и тыл в литературе военного времени
2.1. Художественная правда войны 145
2.2. Человек на войне 194
2.3. Российский тыл 269
Глава III. Литература и общественное сознание о войне
3.1. О «войне духа» 316
3.2. Этический опыт «фронтовой» литературы 343
3.3. 1916-й год: преддверие трагедии 364
Заключение 383
Примечания 391
Список использованной литературы 413
- Писатель и война как историко-литературная проблема
- Военный лубок и феномен «лубочности» в литературе
- Художественная правда войны
- О «войне духа»
Введение к работе
19 июля (1 августа по новому стилю) 1914 г. Россия вступила в Первую мировую войну, унесшую миллионы жизней. Эта война, которая вначале называлась Великой, Второй Отечественной, в ходе которой более миллиона наших солдат и офицеров были награждены орденами и медалями, заняла необычайно скромное место в памяти российских граждан. В стране, потерявшей свыше семи миллионов человек, нет ни одного памятника павшим в Первой мировой войне.
Спустя несколько десятилетий после ее окончания, наш соотечественник, даже хорошо знающий историю России начала XX века, ее культуру, едва ли сможет назвать то или иное произведение времен Первой мировой войны, запечатлевшее это событие, выразившее отношение художника к войне. Надолго оказались забытыми имена писателей, ушедших добровольцами на фронт, ставших военными корреспондентами, произведения отечественных поэтов, музыкантов и художников, запечатлевших канун трагедии России и скорбь народов Европы.
На исходе XX столетия вопрос о месте Первой мировой войны в общественном сознании стал все чаще привлекать внимание ученых. «Вероятно, ни с одной из великих войн, - писал А.П. Лиферов, - в которых Россия участвовала в последние несколько столетий, не связано такое же молчание и сознательное искажение народного самосознания, как с войной 1914-1918 гг. Несмотря на огромное количество исторической литературы по этому периоду, изданной за последние десятилетия, Первая мировая война в исторической памяти россиян до сегодняшнего дня остается «белым пятном». ... Все это говорит об отношении к Первой мировой войне, к ее памяти и к ее героям, господствовавшем в течение многих лет» [1].
Не лучшим образом обстоит дело с представлением о «военной литературе». Совершенно справедливо сказал современный литературовед и публицист Л. Аннинский: «Вплоть до "Августа четырнадцатого" зиял в русской литературе провал; разрозненные сцены в горьковском "Самгине" и некоторые эпизоды у Шолохова и Федина лишь подчеркивали вакуум. Мы больше узнали об "августовских пушках" из Барбары Такман, чем из всей советской литературы. Да, Солженицын написал огромной силы книгу, достойную стать хрестоматийной, но, похоже, и его книга не была "дочитана", а вплелась в бесконечное "Красное колесо", где и увязла все в той же бесконечности революции» [2].
О том, что Первая мировая война представляет интерес не только как конкретное историческое событие планетарного масштаба, что важно внимание к ее духовной составляющей, говорили еще ее участники [3]. Однако историки, исследовавшие войну, долгое время игнорировали моральную, трудноуловимую для документалистики сторону войны. Сейчас даже непрофессиональный историк России XX столетия способен почувствовать разницу в освещении именно этой - нравственной составляющей - в работах о Первой мировой войне советских лет и последнего десятилетия. Всего один пример. В обстоятельной с точки зрения военной фактографии двухтомной истории Первой мировой войны, вышедшей в 1970-х гг., нет буквально ни слова о восприятии народом этого важнейшего для начала века события, о его отражении в народном сознании [4]. В современной монографии, посвященной этому же событию, подвергается осмыслению роль «блестящей русской элиты XIX - начала XX века», судьба идей гуманизма ("человечество выше нации") в первые месяцы войны и эволюция российского сознания в результате войны [5].
На международном коллоквиуме, посвященном изучению Первой "мировой войны (Санкт-Петербург, июнь 1998 г.), неоднократно звучала мысль о том, что многочисленные исследования военных событий, действий армий и фронтов, причин побед и поражений, совершенно не передают духовную составляющую войны - состояние общества, отношение народов к войне и т.д. Нигде не зафиксирован духовный опыт войны, без внимания оказалась духовная память нации.
В течение восьми десятилетий исторический опыт Первой мировой войны, причины, ее породившие, явления, характеризующие экономическую, политическую и социальную жизнь как России, так и мировой цивилизации в эпоху военного противостояния, находятся в центре внимания отечественных и зарубежных ученых. Написаны сотни книг, однако вопросы жизни общества военного времени, его культуры, имеющие свою специфику, методику познания и анализа, до сих пор остаются на периферии [6].
Несколько десятилетий в советском литературоведении считалось чуть ли не общепринятым пренебрежительно судить о войне начала XX в. Особенно заметно это было в сопоставлении с последующими войнами -Гражданской и Великой Отечественной. Так, размышляя о литературе 1920-30-х годов, П.М. Топер писал, что художественная действительность в ней строится «не вокруг идеи справедливости или несправедливости войны империалистической, не вокруг судеб людей, оказавшихся на полях сражений чужой и непонятной им войны, а вокруг утверждения правоты войны революционной» [7]. «Великая цель и смысл Гражданской войны» по воле автора перечеркнули мучительные поиски смысла «непонятной» империалистической, ее место в истории России и человечества. Такое восприятие войны литературоведами скорректировано совершенно справедливым замечанием современного историка о том, что Первая мировая является одним из ключевых событий мировой истории, т.к. определила меняющийся облик мира всего последующего времени. «За четыре года произошла подлинная революция в экономике, коммуникациях, национальной организации, в социальной системе мира. Первая мировая придала современную форму национальному вопросу. Она вывела на арену общественной жизни массы народа, фактически не участвовавшие прежде в мировой истории. Она при этом открыла невиданные глубины гуманитарного падения, на которые оказался способным человек вопреки всем достижениям цивилизации. Она фактически разрушила оптимистическую культуру Европы, смяла все достижения посленаполеоновского мира, сделала насилие легитимным орудием разрешения международных споров и инструментом социальных перемен. Она оставила после себя невиданное озлобление народов, выплеснувшееся в отчуждение 20-30-х гг. и кровавую драму Второй мировой войны» [8].
В исследовании культурно-исторических аспектов проблемы «война и литература» совместное внимание историков и литературоведов к поэзии и прозе военных лет позволило бы дать ответы на вопросы о том, как происходило гуманитарное падение в российском обществе и где та точка замерзания, разрушения человеческого, после которой стало невозможным возвращение к прежним этическим ценностям.
Историки считают вопрос о влиянии войны на русскую культуру не новым. Но, как справедливо отметила современный исследователь И.В. Купцова, эта проблема «изучалась выборочно, для выявления только двух аспектов: материального ущерба памятникам архитектуры, искусства и литературы и эволюции тематики произведений» [9]. Лишь в последние годы исследователи согласились с тем, что задача ученых заключается, прежде всего, в анализе всей гаммы деформаций в развитии русской культуры военного времени, реакции культуры на эти деформации, то есть в определении степени влияния войны на развитие культуры в целом и отдельные ее стороны [10].
Следует согласиться с историком Н.Н. Смирновым, что попытки вырваться из «прокрустова ложа» догм и стереотипов о роли интеллигенции в российском обществе 1914-1918 гг. все еще носят единичный и весьма осторожный характер [11]. Отвечая на вопрос: «какое наследство (из истории интеллигенции) мы принимаем сегодня и должны использовать в будущем?» - исследователи советуют «освоить громадное теоретическое поле немарксистских концепций места и роли в обществе интеллигенции вообще, и российской... в частности» [12].
На пробел в изучении связей между русской литературой и политической атмосферой 1917-1918 гг. обратил внимание Вяч. Вс. Иванов. [13]. В данном случае речь идет о нравственном противостоянии литературы революционным устремлениям политиков, о несостоявшемся полилоге в обществе кризисного, переломного периода, о роли литературы в становлении политической культуры.
По мнению современного зарубежного ученого, в социокультурной ситуации в России 1914-1917 гг. есть проблемы, которые «можно назвать метаисторическими из-за их метафизических и идеологических основ, а также из-за невозможности подтвердить их на базе каких-либо исторических источников» [14]. И в самом деле, написанное в годы войны нуждается в объективном прочтении с точки зрения исторического интереса к духовной жизни общества.
Отечественная поэзия и проза 1914-1918 гг. отразила общественное, настроение на протяжении различных этапов войны, меняющееся и неизменное в сознании воюющего народа, запечатлела «нерв времени». Литература как часть культуры военного времени тем самым способствовала сохранению духовной памяти о войне, фиксации ее в национальном самосознании. Поэтому она представляет, в свою очередь, научный интерес для исследователей социальной жизни России. Проблема «Первая мировая война и литература 1914-1918 гг.» объективно становится частью проблемы «Литература и общество». Исследование русской литературы 1914-1918 гг. в таком преломлении способствует уяснению сложнейших историко-культурных явлений, связанных с войной; помогает найти ответы на вопросы о формах и способах воздействия культурных установок общества на субъективное восприятие и толкование войны ее участниками и современниками, о том, как индивидуальный опыт войны трансформировался в коллективный опыт военного времени, и какова при этом была роль литературы. Особого внимания, на наш взгляд, заслуживает нравственная составляющая публицистики и литературы о войне, ее социально-этический потенциал.
Первая мировая война не была для литературы локальным событием, она воспринималась в контексте духовной жизни Европы и России конца XIX - начала XX в. (кризис «морали успеха», начало заката идеологии Просвещения и т.д.). Первая мировая война, может быть, впервые приоткрыла человечеству те «бездны» прогресса, которые заставят его потом содрогнуться и переосмыслить заново весь пройденный путь. Война обозначила начало передела мира, заставившего к концу века прийти к выводу о необходимости новой политической этики. Проблема войны как способа разрешения конфликтов между большими группами людей «ставит перед всем комплексом социально-гуманитарно-культурологических наук приобретшую особую остроту в наше время проблему природы войны и ее места в истории человечества» [15]. В то же время, эта война стала толчком для самопознания нации и познания российского «человека с ружьем».
Одной из причин недооценки написанного в годы войны является общее состояние современной научной истории России XX в.; недооценка имеющегося в литературе антивоенного нравственного потенциала, который противостоит современным исследованиям, стремящимся «увидеть войну, которая несет не только разрушительные тенденции, но и выступает мотором накопления нового опыта, выработки новых моделей поведения, трансформации культурных ориентиров и, таким образом, продолжает оказывать устойчивое влияние на человека и общество в мирное время» [16].
Без должного внимания до сих пор остаются творения художников, композиторов, литераторов и поэтов о войне, забытыми оказались работы отечественных философов, социально-этическая мысль периода Первой мировой войны. В данном случае речь идет не только о воскрешении в памяти тех или иных «военных» памятников культуры Серебряного века. Не исследована содержательная сторона культуры военного времени, ее гуманизирующие начала, значение и ценность которых не получили общественного признания. Мало осмыслена роль творческой интеллигенции в формировании убеждений, идей и идеологий, воздействовавших на восприятие войны и отношение к послевоенному миру. Период Первой мировой войны - время интенсивного интереса к народному искусству, к исконно русскому, национальному, что обусловило внимание к тем, на чьи плечи легли основные тяготы войны. Стремление увидеть в народе истоки самобытности и нравственных сил объясняет обращение к лубку, использование в творчестве мастеров слова исконно фольклорных видов творчества. В одном из самых первых поэтических сборников «Современная война в русской поэзии» (1914) есть раздел «Народное творчество», где помещены песни и частушки на темы: «Война», «Мобилизация». Под одной обложкой оказались строки А. Ахматовой, 3. Гиппиус и безымянной частушечницы:
«Великая война поставила новые проблемы перед обществом, - писал М. Бонч-Томашевский в одной из статей о культурной жизни России военного времени. - И главная из них - проблема культурного самоопределения нации, идущая на смену волне интернационализма. Наши надежды, наши верования и наши силы развертываются ныне под великим стягом «нация». Не квасной патриотизм, не «ура-геройство» имеются при этом в виду, но подлинное любовное отношение к красотам национального духа, братский и дружественный подход к его могучей жизни и, главное, доверие к его жизнеспособности и праву занять должное место в ряду иных культурных факторов» [18]. В статье М. Бонч-Томашевского шла речь о культурной значимости концертов хора М. Пятницкого в годы войны. Заслуживает внимания не только репертуар, но и благотворительная деятельность организатора хора, как и других русских музыкантов, помощь соотечественникам, ставшим жертвами войны [19].
Заслуга русского искусства - не только в помощи делом пострадавшим от войны, а во внимании к человеку, самоценности человеческой жизни. При всей очевидности последствий и тягот войны (наверное, никогда так не выступали они на первый план) художественная интеллигенция ставила вопрос глубже - ее интересовала цена человеческой жизни.
Многие задачи исследования проблемы «Война и литература» определяются современным состоянием изучения литературы военного четырехлетия. К числу первых работ о русской литературе периода Первой мировой войны относится монография О. Цехновицера «Литература и мировая война 1914-1918 гг.» [20]. Затем появилась обстоятельная статья В.П. Вильчинского «Литература 1914-1917 гг.» в коллективной монографии «Судьбы русского реализма начала XX века» [21]. Время опубликования монографии О. Цехновицера (1938) и статьи В.П. Вильчинского (1972) не могло не сказаться на этих работах. Достоинством монографии О. Цехновицера является тщательно собранный материал, обширный именной указатель авторов и произведений о Первой мировой войне.
В работе В.П. Вильчинского подвергнуты корректировке излишне политизированные суждения О. Цехновицера; автор учел опыт литературы о Великой Отечественной войне, выделил важнейшие темы в русской литературе периода 1914-1917 гг., отметил достоинства военной прозы А. Толстого... И все же в отечественном и зарубежном литературоведении надолго закрепилось представление о том, что в силу многих объективных и субъективных причин русская литература периода Первой мировой войны не сказала своего слова о величайшем событии начала XX в. Трудно представить, что это могло относиться к литературе, имевшей огромный художественный опыт в исследовании человека на войне, в изображении войны как особого состояния общества в драматические периоды русской истории. В итоге литература 1914-1918 гг. долгое время оставалась неизвестной, своего рода terra incognita.
Неизученным и неосвоенным был целый пласт периодической печати, сохранившей высокохудожественные свидетельства очевидцев событий -военных корреспондентов В. Брюсова, Ф. Крюкова, А. Толстого и др. Именно в эти годы появились первые литературные и публицистические опыты будущих мастеров слова М. Пришвина, И. Шмелева, К. Тренёва -авторов рассказов и очерков о войне. Без должного внимания со стороны исследователей остаются публицистика, дневниковые записи, эпистолярное наследие Л. Андреева, М. Горького, Е. Замятина, 3. Гиппиус, В. Короленко. Пребывают в забвении произведения малоизвестных поэтов и прозаиков, погибших на войне или в годы революции.
В современном отечественном литературоведении ни о русской военной лирике, ни о прозе обобщающих работ нет; до сих пор господствует мнение, что это была «лубочно-барабанная», «ура-патриотическая» или «шовинистическая» литература. Исключением можно назвать докторскую диссертацию Т.Н. Фоминых [22] и её же книгу [23], где анализируются романы С. Клычкова, Л. Славина, М. Слонимского, А. Толстого, К. Федина. Но, как видно уже из названий и круга авторов произведений, речь идет об исследовании литературы, написанной после войны. А первым серьезным исследованием этой темы за рубежом стала монография Бена Хеллмана «Поэзия надежд и отчаяния» [24], вышедшая в Хельсинки в 1995 г. Но она посвящена лишь поэзии русских символистов периода войны.
Своеобразие изучения отечественной литературы 1914-1918 гг. заключается в том, что к ней гораздо чаще сегодня обращаются не столько литературоведы, сколько философы, психологи, социологи, историки. Из произведений, писем и дневниковых записей черпаются примеры, которые нередко становятся наиболее весомыми доводами [25]. Проблемы «человек и война», «война и общество» стали объектом междисциплинарного исследования. Обращаясь к литературе военных лет как свидетельнице начавшейся общероссийской катастрофы, представители нелитературоведческих наук высказали немало ценнейших наблюдений, которые, несомненно, будут востребованы как современными, так и будущими историками литературы начала XX в. Но образ «человека с ружьем», особенности словесного искусства воюющей страны, общественно-литературная жизнь военного времени - все это является частью проблемы «литература и война», т.е. историко-литературной. И получилось так, что оказались размытыми границы и сферы исследований, необходимость которых признают представители других гуманитарных наук, в частности, исторической [26]. При этом вольно или невольно упрощаются, «выпрямляются» те вопросы, которые пока еще являются «белыми пятнами» в истории литературы. К их числу относятся вопросы об отношении писателей к войне, об особенностях художественной литературы военного времени и ее роли в жизни воюющей страны. Они, повторимся, чаще всего являются объектом научного внимания историков, исследующих духовную жизнь России периода Первой мировой войны. На наш взгляд, эти вопросы нуждаются в первоочередном внимании литературоведов именно в силу их «пограничности», нахождения на стыке наук, ибо это «соприкосновение», в свою очередь, помогает определить направления и методы их исследования историкам литературы.
Известно, например, что по отношению к Первой мировой войне русские писатели, как и другие деятели отечественного искусства, надолго были разделены на «оборонцев» и «пораженцев», «милитаристов» и «пацифистов», «националистов» и «шовинистов» и т.д. Внимание исследователей духовной жизни России военного времени привлекало не столько творчество того или иного писателя, его публицистика, сколько политическая позиция: поддержка или несогласие с большевистской линией, временные или принципиальные «заблуждения», которые были преодолены с помощью В.И. Ленина или в ходе послереволюционного развития [27].
За несколько десятилетий, прошедших после окончания войны, эти сугубо политические, а не искусствоведческие термины стали, по сути, универсальными и исчерпывающими. Несмотря на жесткую однозначность, такие термины-ярлыки употреблялись для характеристики как отдельного произведения и всего творчества в военные годы, так и общественно-культурной деятельности писателя во время войны и частного высказывания, и дневниковой записи. Некорректное употребление политической терминологии стало не исключением, а правилом. Так, например, имя М. Волошина чаще всего было связано с «пацифистами» и «непротивленцами», стоявшими «над схваткой», его высказывания и сейчас приводятся в качестве иллюстрации к характеристике отношения определенной части интеллигенции к войне. «С первых дней войны в интеллигентской среде заявили о себе и те, кто считал преступлением сам факт человекоубийства, кровопролития, террора. Чудовищной нелепостью называл войну М. Волошин и при этом замечал: «Поскорее бы кончилась эта мировая нелепица... Так всё нелепо кругом, такие грандиозно-нелепые формы принимают ее [войны] отражение в окружающей жизни» [2 8].
Но что на самом деле стоит за волошинским неприятием войны? В письме Военному министру М. Волошин так изложил свою позицию: «Я отказываюсь быть солдатом как европеец, как художник, как поэт: как европеец, несущий в себе сознание единства и неразделимости христианской культуры, я не могу принять участие в братоубийственной и междоусобной войне, каковы бы ни были ее причины. Ответственен не тот, кто начинает, а тот, кто продолжает. Наивным же формулам, что это война за уничтожение войны я не верю. Как художник, работа которого есть созидание форм, я не могу принять участия в деле разрушения форм - и в том числе самой совершенной - храма человеческого тела. Как поэт, я не имею права поднимать меч, раз мне дано Слово, и принимать участие в раздоре, раз мой долг - понимание. Тот, кто убежден, что лучше быть убитым, чем убивать, и что лучше быть побежденным, чем победителем, т.к. поражение на физическом плане есть победа на духовном - не может быть солдатом» [29]. Едва ли можно обойтись однозначной оценкой «пацифист», говоря об отношении М. Волошина к войне, зная о том, что у него есть стихотворение «Газеты», где говорится о противостоянии заразе сеемых повсюду «бродил мщения» и где вырывается молитвенное:
При сопоставлении публицистики, писем М. Волошина военных лет и его творчества становится очевидным, что это - отношение поэта к войне. Весьма точным представляется мнение современного исследователя о том, что волошинское противостояние стихии насилия, его примиряющая позиция в годы последующей Гражданской войны - факт хотя и известный, но ждущий своего объяснения. Истоки морального противостояния поэта человекоубийству ощутимы уже в годы Первой мировой войны. Они - в его размышлениях о погибших поэтах Европы, о назначении литературы военного времени и т.д. Сейчас есть все основания для того, чтобы слова, характеризующие позицию поэта во время Гражданской войны, отнести и к позиции М. Волошина во время Первой мировой: «Та позиция Волошина, которую клеймили как нейтралистскую позу «над схваткой», по сути, была, напротив, рискованным вмешательством в эту смертельную схватку с намерением ей помешать, уменьшить братоубийство» [30].
В суждениях о литературе как части художественной культуры военных лет смешиваются политические, философские, эстетические начала, не учитываются жанры, трансформация идей, условия времени. Вот один из примеров, взятый нами из работы о литературе 1914-1917 гг.: «Свойственные всем этим (первым публикациям о войне. - А.И.) произведениям «шапкозакидательные» настроения, идеализированное описание войны, нарочитое «бодрячество», махровый шовинизм особенно наглядно проявлялись в массовой, лубочной литературе (сборниках, альманахах и песенниках типа «Вторая Отечественная война по рассказам ее героев», «Рожок», «Штык», «Война за отчизну», «Война лихая» и многих других), а также в театральном репертуаре» [31].
Далее в статье В.П. Вильчинского, которую мы процитировали, говорится о театральном репертуаре, о направленности которого «в годы войны красноречиво говорят сами названия пьес, шедших тогда на столичной и провинциальной сценах: «Позор Германии», М. Дальского, «Реймский собор» Г. Ге, «За Русь святую» А. Ремизова, «Одураченный немец, или Вильгельм-колонист» В. Леонидова, «В царстве чертей и немцев» А. Дрождинина и т.д.
Все эти пьесы, как правило, не пользовались успехом у зрителей, а одна из них («Позор Германии») была даже названа в критическом обзоре «позором» соблазнившегося ею театра. Та же участь постигла и драму Л. Андреева «Король, Закон и Свобода», справедливо поставленную современниками в один ряд с барабанными пьесами, призванными будить патриотизм и ненависть к врагу». В.П. Вильчинский привел мнение О. Цехновицера, оценившего это произведение как сугубо монархическое, с чем сам Вильчинский не согласился: «Слабая в художественном отношении, эта плакатная пьеса была написана в определенных исторических условиях, о чем не следует забывать» [32].
В такой оценке печатной (литературной и театральной) продукции начала войны оказалось трудноразделимым, смешанным: плакатность как свойство искусства военного времени, идеология военного времени, лубочность как непременное упрощение и т.д. Здесь же - недооценка творческой индивидуальности и в связи с этим неясность, чем же стала война в творчестве того или иного самобытного писателя, например, В. Брюсова, о котором сказано: «Для поэзии Брюсова военных лет характерны были панславистские, русофильские взгляды» [33]. Здесь же и ставшие штампами суждения о романтике войны у Н. Гумилева [34].
Обращаясь к дореволюционным работам общего характера об изображении войны в отечественной литературе конца XIX - начала XX вв. -будь то русско-турецкая (1877-1878), русско-японская (1904-1905) или Первая мировая - видишь, что главное внимание в них уделялось психологии воина, месту человека на войне и т.д. [35]. В работах советского периода на первом месте — идеология: понимание или непонимание писателем характера войны, и лишь затем - анализ тех произведений, авторы которых были лояльны к власти, а «идея войны» соответствовала государственной идеологии. Но до сих пор нет ясного ответа на вопрос, как же называлась война 1914-1918 гг. - Второй Отечественной? Великой или бесславной? И если на эти вопросы нет ответов ни у историков, ни у политологов, то, может, следует именовать ее просто Первой мировой, доверяя суждениям о ней ее современников, очевидцев и летописцев?
В суждениях об отношении писателей к войне накопилось немало погрешностей, неточностей. Естественно, что идеология не могла не сказаться в работах 1930-1980-х гг. Оказали воздействие на историков литературы судьбы поэтов, репрессированных или эмигрировавших из России. Сказывалось и общее негативное отношение к Первой мировой войне как войне империалистической, которую заклеймил еще В.И. Ленин. Десятилетия, прошедшие после войны, закрепили традицию - в качестве методологии использовать ленинские суждения о характере войны, а при анализе написанного о войне обращаться лишь к реалистическим произведениям, игнорируя творчество символистов и футуристов. И сейчас можно встретить легковесное обращение с терминологией - политической по своей сути. В работах литературоведов 1970-80-х гг. было принято, освещая творчество одних писателей, обвинять при этом других в «вопиющих прегрешениях»: шовинизме, политической незрелости и т.д. Так, например, исследуя историю ленинской статьи «Автору «Песни о Соколе», ее место в творческой биографии М. Горького, литературовед А. Нинов высказал попутно «исчерпывающее» замечание о публицистике Л. Андреева: «С момента объявления войны Л. Андреев развил необыкновенно интенсивную публицистическую деятельность. Его статьи «В сей грозный час», «Любите солдата, граждане!», «Торгующим в храме», «Франция, прости!» и др. перепечатывались в десятках изданий, русских и зарубежных. Они составляли весомый вклад в шовинистическую пропаганду, развёрнутую российской печатью».
Не менее «ёмким» оказалось и заключение о поэзии Ф. Сологуба:
«Крупный русский поэт Ф. Сологуб уронил себя до сочинения таких военных виршей:
Здесь же прозвучало такое суждение о военной лирике: «Военные стихи перелагали азы официозной публицистики, призывавшей «покарать Германию», водрузить крест на храме Святой Софии и т.д. и т.п.» [36].
На исходе XX столетия суждения об отношении писателей к Первой мировой войне стали более взвешенными, не столь однозначными. Так, в современном пособии о В. Маяковском говорится: «В первые месяцы войны
Маяковский работает над текстами для народных лубков в духе официальной гражданственности и патриотизма, пишет аналогичные статьи для газеты «Новь» [37]. (Выделено мной. - А.И.). Другой современный литературный критик как бы вскользь обронил, например, что во время войны М. Горький занял красивую пацифистскую позицию» [38]. (Выделено мной. - А.И.) Исследователи духовной жизни этого периода, видимо, забывают о том, что пацифизм в условиях военного времени был равносилен предательству, а отказ некоторых его сторонников «нести военную службу» воспринимался «патриотами» не как уход от опасности, а как измена Родине, нравственным идеалам интеллигенции.
Стремление помешать человекоубийству, каким бы наивным оно ни представлялось современникам мировой бойни (создание общества толстовцев или строительство «башни мира»), было свойственно подавляющему большинству русских писателей. Оно выражалось в культурно-просветительской деятельности, в моральной и материальной помощи раненым, пленным, пострадавшим от войны соотечественникам [39]. «Пацифизм» М. Горького, «ура-патриотизм» Л. Андреева, «шовинизм» Ф. Сологуба и прочие «измы» литераторов обнаруживают свою неправомерность, когда русская литература исследуется в контексте общественно-культурной жизни, а позиция писателя - в единстве мысли, слова и дела. Такой подход позволяет лучше понять известные литературно-общественные явления. «Если меня спросят, «что я делал во время великой войны», - записал в это время А. Блок, - я смогу, однако, ответить, что я делал дело: редактировал Ап. Григорьева, ставил «Розу и крест» и писал «Возмездие» [40]. В военном Петрограде К. Чуковский прочел лекцию «Больная Россия и ее целитель Горький», в которой отводил писателю «важную роль в оздоровлении современной России» [41]. В лекции говорилось о культурно-просветительской деятельности М. Горького и его «Летописи». Мирное созидание (или - во имя мира) художника как противостояние безумию войны стало общим для поэта-символиста и писателя-реалиста.
Именно в силу «непопулярности» войны перед писателями возникали сложнейшие нравственные вопросы: что делать поэту? Молчать (3. Гиппиус) или бить в набат (Л. Андреев), воодушевлять или успокаивать общество? В чем найти нравственную «укрепу» (А. Ремизов) для россиян? Желать поражения «своему правительству» (как требовали того большевики во главе с В.И. Лениным), забыв об армии, народе?
Публицистика Л. Андреева, М. Волошина, Д. Мережковского и др. способствовала проникновению нравственных начал в общественное сознание. Поэтому этическое, а не политическое стало определяющим при выяснении гражданской позиции того или иного писателя по отношению его к войне, в оценке литературы военного времени. Это было ясно еще тогда, во времена общероссийской и общеевропейской беды тому же М. Волошину: «Поэту и мыслителю совершенно нечего делать среди беспорядочных хотений и мнений, называемых политикой. Но понятия современности и истории отнюдь не покрываются словом политика. Политика - это только очень популярный и бестолковый подход к современности. Но следует прибавить, что умный подход к современности весьма труден и очень редок» [42].
Исследователи литературы Серебряного века последних трех-четырех десятилетий проделали огромную работу по изучению поэтики, как отдельных авторов, так и эстетических направлений. Но получилось, что эстетическая проблематика полностью заслонила социально-этическую, что отчасти можно объяснить как своего рода реакцию на вульгарный социологизм предшествующих историков литературы. И, может быть, поэтому Первая мировая война как исторический факт в жизни страны не привлекла должного внимания современных ученых. Между тем, она оказала свое воздействие на духовную жизнь страны.
К концу XX в. некоторые пробелы в истории русской литературы периода 1914-1918 гг. стали постепенно заполняться. С одной стороны, благодаря исследованию творческих биографий писателей, некогда эмигрировавших или репрессированных, включению в научный обиход их «военного наследия». С другой стороны, вследствие более объективного освещения политической ситуации, культурной жизни, общественной мысли России во время войны. Современный анализ литературы военного времени, учитывающий роль войны в творчестве того или иного писателя, оценивающий место литературы в общественно-культурной жизни России, требует уже не экстенсивного подхода в освещении частных вопросов историко-литературного характера. Становится очевидным, что требуется концептуализация фактов и сведений, составляющих духовный опыт нации в кризисное для страны время. Комплексный подход позволит определить векторы исследования вопросов из сферы «Литература и общество», «Человек и война». Поэтому необходим взгляд на литературу четырех военных лет как на некую эстетическую автономность, т.е. литературу военного времени, авторы которой, говоря словами Н. Гумилева, «вопияли, пели, взывали, говорили зараз во тьме» [43].
Сложность проблемы «война и литература» заключается в двусторонности, двусоставности понятия «война»: она является объектом эстетического исследования и историческим фактом в жизни страны. В то же время, сама литература как часть культуры военного времени находилась по отношению к войне в сложном положении. Существует точка зрения, согласно которой, искусство, прославляющее героев войны, воспевающее их подвиги, участвует в войне. Но русская литература 1914-1918 гг., унаследовавшая человечность, гуманизм предшествующей батальной поэзии и прозы, содержала мощные антивоенные начала. Этот антивоенный потенциал русской литературы выявляется в соотношении с философской мыслью о войне, в сопоставлении с искусством военных лет.
Автор популярной в России 1860-х гг. работы «Война и мир» П.Ж. Прудон сказал: «Без сомнения, искусство не исключает науки ... Оно обречено сообразовываться с нею, по мере того как оно развивается. Оно предупреждает ее в своем расцветании, опережает науку в исходе, дает предчувствовать ее в своих вдохновениях, а порою, в эпохи невежества и у большей части слабых умов, даже заменяет ее. То же самое относится к праву и нравственности. Искусство, в своем пылком порыве, не дожидается права и закона, точно так же, как не дожидается науки; его развитие идет быстрее...» [44]. Слова французского мыслителя в полной мере можно отнести к литературе 1914-1918 гг., которая внесла свой вклад не только в отечественную баталистику, изображая новую по своим масштабам и способу ведения войну XX в., но и в осмысление происходящего. Продолжая традиции Л. Толстого, литература не давала увлечься ложными идеалами и представлениями о войне, способствовала становлению этики ненасилия, привнесению морали в политику.
В истории обращения к литературе Первой мировой было не только отрицание или забвение. Было и некорректное обращение со временем, вольное или невольное «выпрямление» позиции, ретуширование подлинного отношения писателя к войне. Для примера - освещение позиции А. Толстого в работе В.П. Вильчинского «Литература 1914-1917 гг.»: «Впоследствии, выражая недовольство своим творчеством 1914-1917 гг., писатель признавался в автобиографии, что царская цензура не позволила ему сказать в полную силу обо всем том, что он увидел, пережил и перечувствовал в качестве военного корреспондента «Русских ведомостей». И далее говорится об изменении взглядов А. Толстого на войну в его трилогии «Хождение по мукам» и, в частности, в романе «Сестры», «который был написан вскоре после окончания мировой войны, в 1921 г., и в основном посвящен ее трагическим событиям». Обращая внимание на то, что «некоторые ситуации и персонажи романа восходят к творчеству писателя 1914-1917 гг.», В.П.
Вильчинский сделал особый акцент все же на послевоенное освещение войны. «По-новому трактовались теперь А. Толстым такие характерные для литературы военных лет проблемы, как храбрость, геройство, жестокость, отношения между участниками сражения и многие другие. ... Создать крупное реалистическое произведение о Первой мировой войне А. Толстому позволило, конечно, не только отсутствие цензуры, но и все направление его творческого развития, шедшего к признанию правды мира социализма...» [45].
Тот же алгоритм наблюдается и в суждениях о творчестве И. Шмелева, его романе «Солдаты»: «Реалистическая основа мировосприятия Шмелёва проявилась и в его незаконченном романе из эпохи Первой мировой войны «Солдаты», написанном уже в эмиграции, в 20-е годы». Далее много справедливого - для 1970-х гг.! - и объективного сказано об этом романе. Но как обобщение о русской армии, ее офицерах, прозвучало: «Несмотря на свою приверженность «белой идее», Шмелев не мог не осознать, что практика кадровых офицеров бесконечно далека от норм, которые содержались в напыщенных представлениях о царской армии капитана Бураева. ... Несмотря на тенденциозность отдельных страниц романа, в нём правдиво передана атмосфера враждебности либеральной интеллигенции и народных масс к армии насилия и угнетения, стоящей на страже обреченного историей общественного и государственного строя» [46]. Ни слова о том, что слова Бураева - это реакция русского офицерства на все то негативное, что есть в русской литературе о защитниках отечества; или о том, что Ф. Степун, познавший в годы войны окопную правду, сказал впоследствии проникновенное слово об офицерах-фронтовиках. Но по традиции подчеркнуто, что либеральная интеллигенция и народ враждебно относились к своей армии (естественно, армии насилия и угнетения).
Не лучшим образом обстоит дело с освещением поэзии В. Брюсова, Н. Клюева, В. Маяковского, Ф. Сологуба, С. Черного, И. Эренбурга, прозы В. Муйжеля, Я. Окунева, Б. Тимофеева, С. Федорченко, публицистики Л. Андреева, 3. Гиппиус, В. Короленко, Г. Ландау... Из произведений этих и многих других авторов отрывочно использовались отдельные строки, высказывания, фразы и предлагалась субъективная их интерпретация. Для восстановления подлинного смысла написанного о войне приходится использовать объёмное цитирование как известных, так и впервые (после войны) публикуемых произведений.
Велик соблазн максимально расширить круг авторов произведений о Первой мировой войне, отчасти это сделано в одном из приложений. Но задачи настоящего исследования - не создание антологии, а современный системный взгляд на литературу 1914-1918 гг.
В последнее десятилетие XX века заметно обозначился интерес к русской литературе периода Первой мировой войны. Вышли отдельным изданием лучшие произведения о войне, написанные в военные годы: «Записки кавалериста» Н. Гумилева, «Из писем прапорщика-артиллериста» Ф. Степуна, «Народ на войне» С. Федорченко; в сборники произведений С. Городецкого, Н. Клюева, М. Зенкевича, Г. Иванова и др. вошли стихи военных лет. Появившиеся сравнительно недавно работы о роли Первой мировой войны в творчестве М. Волошина [47], Н. Гумилева [48], Вяч. Иванова [49] и др. свидетельствуют о том, какой большое место занимала война в их творчестве и насколько не исследована еще литература периода Первой мировой войны.
Актуальность диссертационного исследования определяется обращенностью к проблеме «Первая мировая война и русская литература 1914-1918 гг.», прежде всего, как к общенациональному вопросу о месте войны в нашей памяти, в общественном сознании. Возвращение к жизни художественных свидетельств о минувшей войне, осмысление написанного в те годы в России в сопоставлении с работами историков о духовных факторах этого эпохального события должно восполнить пробел, до сих пор существующий в сознании соотечественников и в истории русской литературы начала XX века.
Теоретическая значимость диссертации заключается в комплексном исследовании русского культурного представления о Первой мировой войне как таковой. Русско-турецкая 1877-1878 гг., русско-японская 1904-1905 гг. и, наконец, Первая мировая война - это расширяющиеся сферы в познании войны и открытие новых глубин человеколюбия и жестокости, это попытки найти высокий оправдывающий смысл происходящего в соотношении с «окопной правдой». В то же время, до сих пор по достоинству не оценён вклад литературы 1914-1918 гг. в понимание общего смысла общеевропейской катастрофы; не определено место литературы и публицистики военного времени в интеллектуальной жизни 1914-1918 гг. Этические поиски философов в военное время напрямую перекликались с изображением войны в рассказах и очерках. Фактический материал «военной прозы» огненных лет опровергал или дополнял исследования военных историков, психологов, социологов. Поэтому предпринято изучение русской литературы о Первой мировой войне в контексте общественно-культурной жизни России военного времени: в единовременном освещении связей литературы с публицистикой, философией, искусством, специальными науками о войне.
Материалом диссертации является русская поэзия, проза и публицистика 1914-1918 гг. в культурно-философском контексте военного времени. К анализу привлечены статьи философов, общественных деятелей, документальные свидетельства о войне. Особое внимание уделено художественно-философскому осмыслению войны (Ф. Степун), изображению российской деревни военного времени (И. Шмелев), изображении труженика войны (С. Федорченко), антивоенной публицистике (Л. Андреев, Д. Мережковский). Объектом научного внимания стали произведения не только известных мастеров слова (Л. Андреев, Ф. Сологуб, А. Толстой), но и так называемая второстепенная литература (Я. Годин, А. Липецкий, В. Пруссак, Д. Цензор) и «женская» поэзия (И. Гриневская, Н. Грушко, М. Моравская, Т. Щепкина-Куперник). Наряду с ведущими журналами («Вестник Европы», «Северные записки», «Русская мысль») исследованы периодические издания, не привлекавшие внимания литературоведов («Воин и пахарь», «Нива», «Журнал для всех», «Женская жизнь»). Для выявления определенных особенностей изображения войны исследован военный лубок и лубочная литература периода Первой мировой войны.
Отражение Первой мировой войны в творчестве современников войны стало объектом исследования.
Целью диссертации является этико-эстетический анализ литературы военных лет. Даже самое беглое знакомство с «марсианствующей» (так по имени бога войны Марса именовали написанное на военную тему) литературой военного четырехлетия позволяет увидеть в ней, прежде всего: эмоциональный отклик на начавшуюся войну, отражение восприятия её самыми различными кругами общества, изображение новых реалий войны XX века, осмысление ее метафизики. Очевидно различие между видеть и ведать войну, между войной, увиденной глазами воина и глазами художника или мыслителя. Понимая это различие, важно выделить этапы в постижении духовного смысла войны.
Научная новизна настоящего исследования определяется тем, что в силу значимости вопроса о месте литературы военного времени в духовной жизни общества, а также неправомерности идеологических терминов, впервые дифференцируются политические и этические начала в вопросе об отношении российских писателей к Первой мировой войне.
С точки зрения сегодняшнего дня, перед историей литературы начала XX века выявляются три конкретные задачи, которые стали в центре диссертационной работы:
1) исследование роли литературы о войне в жизни общества военного времени;
2) изучение места поэзии и прозы о Первой мировой войне в литературном процессе 1914-1918 гг.;
3) анализ прямого и опосредованного воздействия войны на творчество отдельных писателей.
Решение этих задач позволит объективно оценить этико-эстетическую значимость литературы 1914-1918 гг.: гражданскую позицию художника, познание человека на войне и общества военного времени.
Основные положения, выносимые на защиту:
1. Первая мировая война представляет интерес не только как конкретное историческое событие планетарного масштаба - вооруженное столкновение ведущих держав начала XX столетия. Значение отечественной литературы военного времени заключается в том, что она сыграла огромную роль в культурно-историческом осмыслении начавшейся общеевропейской катастрофы. Поиски и наблюдения писателей и публицистов (М. Волошин, Вяч. Иванов, Г. Ландау, Д. Мережковский) в значительной степени обогащали, питали философскую мысль (Н. Бердяев, С. Булгаков, С. Франк, В. Эрн). «Фронтовая» литература (С. Кондурушкин, Ф. Крюков, В. Муйжель, Я. Окунев) первая привлекала внимание к этическим проблемам войны. Литература периода войны оказалась на высоте своего призвания в деле формирования отношения общества к войне.
2. Литература военных лет отразила духовный опыт российской интеллигенции в кризисное для страны время. Первая мировая война как преддверие революции стала для страны двойным испытанием. Сложное переплетение политических и социально-этических вопросов в литературе, воздействие на нее порой взаимоисключающих идейных течений и мировоззренческих установок таких, например, как интернационализм и патриотизм, героизм и гуманизм, объясняли сложность ее развития. Но в этих условиях литература сумела сохранить приоритет общечеловеческих ценностей, преданность национальным интересам. Не поражение «своего правительства», как того требовали большевики, а реальные проблемы «России сегодняшней» (А. Чеботаревская) стали главными для большей части публицистов, поэтов, художников. Свой гражданский и творческий долг многие писатели видели в материальной и духовной помощи наиболее пострадавшим от войны, во внимании к воюющим, в поиске путей к читателю-воину.
3. Литература 1914-1918 годов способствовала сохранению духовной памяти о войне, фиксации ее в национальном самосознании. В поэзии А. Ахматовой, В. Брюсова, М. Волошина, С. Городецкого. Г. Иванова, Н. Клюева, С. Черного, рассказах и очерках Ф. Крюкова, В. Муйжеля, М. Пришвина, И. Шмелева отразилось общественное настроение на различных этапах войны, меняющееся и неизменное в менталитете воюющего народа, эти произведения позволяют и сегодня ощутить «нерв времени». На страницах военной прозы предстают и смиренное приятие войны деревней, в которой оставалось все меньше рабочих рук, растущая дороговизна, и первые похоронки, возвращение с фронта калек, и моральная усталость фронтовой и тыловой России. В то же время, изображая жизнь российского тыла, литература отразила не только горе, причиненное войной. Война стала «великой проявительницей» (Н. Бердяев), выявившей глубинные основы национального характера. Она позволила заново ощутить довоенные ценности российской повседневности. Война оттенила красоту обыденного мира, а красота жизни, в свою очередь, становилась антитезой войне.
4. Литература 1914-1918 гг. - это этап в художественном познании войны как таковой: открытие новых глубин человеколюбия и жестокости, попытки найти высокий оправдывающий смысл происходящего и «окопная» правда. В литературе военных лет сделан заметный шаг в познании российского воинства - непосредственного участника боевых действий: кадрового офицера или вчерашнего крестьянина или мастерового, ставшего «человеком с ружьем».
5. Для литературы и российского общества военное четырехлетие не было временем только отрицания или приятия войны, как это представлялось в работах 1930-1980-х годов. Внутри этого драматического периода выделяются: 1914-й год - всплеск интеллектуальной мысли и эмоциональной реакции на начало войны; 1915-й год - период «вхождения» России в войну, понимание ее затяжного характера; предреволюционный 1916 год - время, потребовавшее понимания опасности военного поражения и его последствий. В исследовании влияния этического опыта «фронтовой» литературы на духовную жизнь страны выявляется своеобразие каждого из этих периодов, а также характерные особенности отношения творческой интеллигенции к войне.
Целью и задачами обусловлен выбор методики исследования, в основе которой - социокультурный подход к литературной жизни военного времени, ибо он выявляет те подчас неразрешимые проблемы, с которыми столкнулась отечественная литература как искусство, не только отражающее, но и формирующее общественное сознание. При исследовании произведений, отразивших Первую мировую войну, в качестве основного нами использовался историко-функциональный метод.
Теоретико-методологической базой исследования стали работы по философии войны (П. Прудон), теории войны (К. Клаузевиц), истории Первой мировой войны (A.M. Зайончковский, И.И. Ростунов), истории культуры начала XX века; труды о морали (О.Г. Дробницкий), этических проблемах войны (И.А. Ильин), этике ненасилия (С.С. Гусейнов) и эстетике трагического, а также философская публицистика периода войны (Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, С.Л. Франк, В.Ф. Эрн), монографические исследования творчества писателей начала XX века.
В процессе исследования феномена литературы о войне, созданной в военное время, возникла необходимость привлечения работ по военной социологии (В.В. Серебрянников), военной психологии (Е.С. Сенявская), военно-исторической антропологии (О.С. Поршнева).
Практическое значение работы обусловлено возможностью применения основных ее положений в последующем исследовании истории русской литературы первой четверти XX века - предвоенном и послевоенном десятилетии, а также использования художественно-нравственного наследия отечественной поэзии и прозы 1914-1918 годов на лекционных и семинарских занятиях в вузе. Научно-исследовательская перспективность диссертации заключается в том, что проблемы, затронутые в ней, могут стать предметом исследования отдельных научных работ, освещающих особенности литературы о войне, художественное познание человека и общества в экстремальных обстоятельствах.
Апробация результатов исследования осуществлялась в течение десяти лет в ходе выступлений и обсуждений докладов на ежегодных «Державинских чтениях» в Тамбовском государственном университете (1995-2005), а также международных, всероссийских и региональных научных конференциях: «Война и общество» (Тамбов, 1999); «Современное литературоведение» (Воронеж, 2001); «Состояние и проблемы развития гуманитарной науки в центральной России» (Рязань, 2002); «Третий Толстой» и его семья в русской литературе» (Самара, 2002); «Максим Горький и литературные искания XX столетия. Горьковские чтения» (Нижний Новгород, 2002); «В.В. Верещагин. Мир. Семья. Война» (Череповец, 2003); «Русская литература и философия: постижение человека» (Липецк, 2003); «200-летие Ф.И. Тютчева» (Москва, 2003); «Малоизвестные страницы и новые концепции истории русской литературы XX века» (Москва, 2003); «Русское литературоведение в новом тысячелетии» (Москва, 2003 и 2004); «Межкультурное взаимодействие и его интерпретации» (Москва, 2004) и других.
Материалы диссертационного исследования уже используются для студентов-филологов Тамбовского государственного университета им. Г.Р. Державина при чтении спецкурса «Художественное постижение войны после Л. Толстого» и при проведении спецсеминара «Человек и война» в прозе и поэзии начала XX века».
Основные направления исследования были поддержаны грантом Министерства образования РФ за 2001 и 2002 годы (ГОО - 1.5. - 524).
Результаты научного исследования обсуждались на методологическом семинаре кафедры истории русской литературы в Тамбовском государственном университете им. Г. Р. Державина (октябрь 2000, ноябрь 2002), на заседании Отдела теории и методологии литературоведения и искусствознания ИМЛИ им. A.M. Горького РАН (октябрь 2004).
Материалы диссертации нашли отражение в 34 публикациях общим объёмом 36 п.л., в том числе в монографии, а также сборнике поэзии военных лет, изданном в соавторстве.
Структура диссертационной работы включает введение, три главы и заключение. Приложен список использованной литературы, состоящий из 381 наименования. Помимо основного текста включены два приложения: 1) «Русские писатели и Первая мировая война. Опыт биобиблиографического указателя». 2) «Русский военный лубок периода Первой мировой войны (27 иллюстраций).
Писатель и война как историко-литературная проблема
В биографиях почти всех писателей начала XX в. есть раздел, так или иначе касающийся их отношения к войне. Есть этот раздел и в истории литературных объединений этого времени. Как правило, речь шла о войне как политическом явлении, суть которого художнику следовало бы «понимать» или «не понимать».
Традиционная точка зрения на этот вопрос приблизительно такова: «В первые месяцы войны литературу в целом охватили антинемецкие настроения. Отсутствие четкой политической ориентации привело к тому, что патриотические порывы объективно смешивались с шовинистическими. ... Далеко не все писатели поняли империалистическую сущность войны, но они отрицали ее с позиций гуманизма и народолюбия» [1].
Другим примером может служить небольшой раздел в университетском учебнике, где говорится: «Особым периодом литературного развития стали годы Первой мировой войны, когда предельно четко обозначилось идейное разграничение литературных течений. Писатели и поэты-акмеисты попытались идеализировать и эстетизировать войну (Н. Гумилев, С. Городецкий, Г. Иванов), так же как и некоторые поэты, связанные с символизмом (Ф. Сологуб, в начале войны - В. Брюсов). Писатели демократического течения в основном стремились сохранить принципы изображения действительности, которые были рождены эпохой первой русской революции (А. Серафимович, А. Куприн, В. Шишков); их творчеству свойственно и традиционное для русской литературы критическое осмысление современности. Они пишут о постепенном осознании народом смысла и целей войны, не имеющих ничего общего с народными интересами, о нарастании общенародного протеста против войны» [2].
Казалось бы, нет необходимости сегодня возвращаться к подобным суждениям 1980-х гг. Но дело в том, что они продолжают оказывать свое воздействие. В последующих изданиях автор даже не предпринял попытку дополнить раздел о литературе периода Первой мировой войны, а в издании 1999 г. он его снял вообще.
Предельно четкое идейное разграничение литературных течений заставляло историков литературы долгие годы повторять, что все акмеисты «воспевали войну» (хотя С. Городецкий, например, написал стихи о зверствах турок в Армении), а писатели демократического направления отразили нарастание общенародного протеста против войны (но это не было характерно, например, для военной прозы Куприна).
Вопрос об отношении писателей к войне, решается с такой легкостью, будто за ним стоят не писательские судьбы и их жизни, а голосование по партийным спискам. Надо ли делить на направления писателей, среди которых: - ушли добровольцами на фронт: К. Большаков, Н. Бруни, С. Городецкий, Н. Гумилев (награжден Георгиевским крестом), Л. Григоров, В. Катаев, С. Кречетов (Соколов), И. Лукаш, А. Серафимович, М. Слонимский, А. Яковлев; - были призваны в действующую армию: Н. Асеев, Д. Бедный (награжден Георгиевской медалью), Б. Верхоустинский, Л. Войтоловский, С. Клычков, А. Неверов, Ф. Степун, Б. Тимофеев, Н. Тихонов; - находились на фронтах в качестве корреспондентов: В. Брюсов, В. Горянский, И. Жилкин, Н. Каржанский, С. Кондурушкин, Ф. Крюков, В. Муйжель, А. Толстой, Е. Чириков; - много писали о войне: А. Ахматова, М. Волошин, С. Есенин, Н. Клюев, В. Маяковский, Д. Мережковский, М. Моравская, Ф. Сологуб, И. Эренбург...
В однозначности оценок, в легкости, с которой они раздавались, нам видится прежде всего недооценка сложности духовной жизни, специфики военного времени. 19 июля 1914 г. была объявлена война, которая впоследствии будет названа «империалистической», а тогда называлась Великой или Второй Отечественной. Началась война с Германией, где отдыхали, жили и учились тысячи российских граждан (в одном лишь Берлине оказалось тогда свыше 50 тыс. русских), а свыше миллиона россиян получили винтовки и отправились воевать с Германией [3]. И одновременно в стране прозвучал большевистский призыв к «поражению своего правительства» для победы всемирной революции.
В первые дни войны для многих художников главным стал вопрос об отношении к войне, о долге художника в этих условиях. Должен ли он молчать, как полагала 3. Гиппиус, или бить в набат, как считал Л. Андреев? Надо ли ему успокаивать читателя или успокоиться самому, не вмешиваясь в происходящее? Об этой сложной нравственной коллизии писал Д. Мережковский: «Закрыть глаза, отвернуться, уйти от этого ужаса, - вот первое движение человека, который понял, что такое война. Но уйти некуда: хотим, не хотим, - мы все в войне, все убийцы или убитые, едущие или едомые. Не уйти от войны одному: все виноваты и все должны покаяться. А уходить одному, брезговать, умывать руки - может быть, больший грех, чем вместе со всеми участвовать» [4].
Военный лубок и феномен «лубочности» в литературе
Принято считать, что первый отклик на войну прозвучал в массовой или лубочной литературе. Современники воспринимали жанр лубка как поток низкопробной окололитературной пены. Ситуация в лубочной литературе отчасти передана в обзоре книжной продукции за первые месяцы войны. «Как ни шумит, как ни свирепствует газетная печать, - писал один из обозревателей, - она все же только один и наиболее скромный, наиболее мелководный залив современного лубочного половодья. Есть в этом половодье другая область, беззастенчивость и бесшабашность которой не поддается никакому описанию... Я говорю про лубок патентованный, разлившийся в стороне от большой литературы в целое «море-окиян» и хлестнувший в фабричные пригороды и подгородные деревни огромной волной «новых военных песенников», сатир, стихов, рассказов, картин и пр. и пр. Волна эта, насытив пригороды, катится сейчас дальше и через деревенские ярмарки, провинциальные мелочные лавочки, растекается по глухим деревням. По ее первому появлению в мужицких избах можно судить, что роль лубка в настоящие исторические дни является столь же ответственной, как и роль газетной печати. И тем более ответственной, что читатель из народа главным образом и черпает отсюда свои сведения про войну» [127].
Сравнивая положение дел в книгопечатании во время Первой мировой с состоянием лубочной литературы в период русско-японской войны, автор обозрения писал далее: «Хороша была и та литература, но то, что ныне выбрасывается на рынок, по смелости обращения с фактами, по духу человеконенавистничества, по наглости общего тона еще, кажется, не имело места в летописях русского лубка» [128].
В статье об устроенной в Петрограде Главным управлением по делам печати выставке «Война и печать» (ноябрь 1914) говорилось о лубке: показанные на выставке лубки - «литература жестокая, бьющая на низменные и грубые инстинкты» [129].
Сопоставляя суждения о военном лубке и лубочной литературе, высказанные в годы войны, с современными высказываниями, можно сделать следующие выводы: если в военное время в лубке и лубочной литературе в качестве отрицательного видели количественное и внешнее (массовость, напористость, оперативность), то в современных исследованиях лубочной литературы времен Первой мировой превалирует однозначно негативная эстетическая оценка, зачастую высказанная мимоходом. О первых сборниках-откликах на войну говорится, в частности, что они являлись «чистыми примерами лубочной литературы, то есть дешевой низкокачественной литературы, предназначенной для простого народа» [130].
Негативного о массовой литературе начального периода Первой мировой войны сказано немало и не без основания. И все же не станем спешить столь однозначно оценивать это явление. Прежде всего, в силу его неоднородности: военный лубок отчасти соприкасался с художественной культурой. Существует лубочная культура, ставшая заметным явлением в авангардной культуре начала века, в которой исследовательница И.Ю. Искржицкая увидела «особое звено между фольклором и профессиональным искусством» [131].
В художественной культуре военного времени происходили интересные процессы, корни которых уходят в культуру городского романса и «городской песни» рубежа веков и далее в глубь XIX в., к лубку времен Отечественной войны 1812 г., отражающему военную тему в искусстве. Место и роль лубочной культуры в развитии военной литературы о Первой мировой войне совершенно не изучены. Внимательное исследование этой сферы помогло бы, на наш взгляд, выявить социально-эстетические функции и особенности искусства военного времени, с одной стороны, и с другой -определить своего рода точки координат в освоении военной темы в творчестве того или иного художника. В лубочности, т.е. искусстве, восходящем к лубку, заложена установка на демократизм, нарочитое снижение лексики, разговорность, использование многослойного языка улицы.
Художественная правда войны
Уже в самом начале Первой мировой войны Л. Андреев высказал мысль о том, что война имеет две летописи: первая - это свод фактов, имен и т.д., вторая - «показания очевидцев», письма, стихи, настроения общества. Эта вторая и есть «настоящая, доподлинная история человечества» [1].
Что представляют собой художественные «показания» современников войны - поэзия и проза, прямо или косвенно связанные с темой войны, составляющие сердцевину собственно военной литературы? Следует подчеркнуть, что нести правду о войне, окопную истину российские писатели зачастую и не имели возможности. Отечественная литература 1914-1918 гг. оказалась в невероятно жестких тисках военной цензуры. Контролируя печать, правительство ввело в действие «Положение о военных корреспондентах в военное время (1912 г.), согласно которому «в русскую армию предусматривался допуск 20 корреспондентов (из них 10 иностранных) и 3 фотографов, которые должны были иметь безупречную характеристику, утверждались лично начальником штаба» [2].
Несмотря на это обстоятельство, русская баталистика в слове - явление, достойное внимания. В ней продолжали развиваться темы, известные предшествующей литературе, в ней зазвучали новые вопросы и проблемы: изменение отношения к русской армии, офицерству; глубинное, народное осознание войны как всеобщей беды; осмысление войны как страдания, за которым последует очищение, покаяние; ощущение войны как раскрепощенной жестокости, проявившей себя в последующих революционных событиях, и др.
Подлинно художественных произведений, вышедших в годы войны отдельными изданиями, действительно не так уж много. Именно поэтому необходимо особое внимание к художникам, которые откликнулись на это событие и внесли свой вклад в познание войны, человека с ружьем, нации во время войны.
В 1939 г., к 25-летию Первой мировой войны, в нашей стране был выпущен сборник отечественной прозы 1920-30-х гг. «Война». В «Предисловии» к этой книге О. Цехновицер - один из первых советских исследователей русской литературы 1914-1918 гг. - привел слова М. Горького из статьи, опубликованной в венгерском журнале "Nyugart", о том, что «художественная литература нашего времени не создала ни одного художественного произведения, темой которого являлась бы война». «Эти выводы пролетарского писателя, - заключает автор вступительной статьи, -совершенно справедливы по отношению к шовинистической литературе, расцветшей таким махровым цветением в годы мировой бойни» [3].
Какими бы архаичными ни казались сейчас эти слова, характеризующие русскую литературу периода Первой мировой войны, они несколько десятилетий сопровождали почти всё написанное о войне «в годы мировой бойни». В статье В.П. Вильчинского говорилось, что «в художественном отражении войны можно выделить несколько линий. Одна из них, наиболее продуктивная в количественном отношении, связана с попыткой эстетизации войны, что, как правило, порождало бледность её образного воплощения, примитивность изобразительных средств, невыразительность языка» [4]. Не меньшей определенностью отличались суждения исследователя о других аспектах военной литературы: «Идеализация войны, прославление «подвигов» ее участников во имя «православия, самодержавия» и дурно понятой «народности» ...» [5] Употребление в кавычках слова «подвиги» воспринимается в данном случае как невольное стремление умалить заслуги сотен тысяч участников мировой войны, награжденных боевыми медалями и орденами. Неужели прославление этих подвигов в литературе показалось автору статьи незаслуженным? Правда, через несколько абзацев говорится, что «русские солдаты и боевые офицеры проявляли и в войну 1914 г. традиционные храбрость, мужество, находчивость и терпение, но изображались они обычно авторами «Лукоморья» в слащаво-сусальных тонах» [6]. И еще одно обобщающее заключение: «Подавляющее большинство произведений, в той или иной степени связанных с попытками писателей эстетизировать мировую войну, изобразить ее как освободительную борьбу за спасение европейской цивилизации от германского варварства, отличалось крайне низким художественным уровнем, примитивностью сюжета, слабостью композиции, бедностью, невыразительностью языка» [7].
Если не принимать во внимание классовую, идеологическую составляющую этих оценок, то принципиально нового в них нет, в таком духе об этой литературе писали еще современники. О «поразительной поэтической вялости, художественной безличности» стихов Ф. Сологуба писал А. Полянин [8], А. Измайлов обличал «серую обывательщину» писаний Б. Лазаревского, Ю. Слезкина, М. Кузмина и др. [9]. В произведениях «из текущей жизни» Л. Гуревич видела подделку «под общие мысли и настроения, безжизненные или же взятые из жизни, но не оформленные настоящим творческим процессом образы» [10].
О «войне духа»
Первый год Великой войны, как она именовалась в 1914 г., был ознаменован небывалым расцветом гуманитарной мысли. Особое внимание философов и поэтов привлекал вопрос возникновения мировой войны, исток которой пытались найти и в глубинах мироздания, и в тайниках сверхчувственного. Философ Г. Федотов, анализируя её истоки, выделил четыре главные причины войны: империалистические устремления буржуазных правительств Европы, наличие неразрешенных национальных проблем, выдвинутых еще XIX веком, особый характер германской государственности и особый характер русской государственности [6]. Но даже такой комплексный «культурно-экономический» подход охватывал далеко не все причины.
Проблемы духовного смысла и истоков войны оказались в центре внимания участников дискуссии, устроенной Религиозно-Философским
Обществом имени Вл. Соловьева 6 октября 1914 года. На ней выступили С. Булгаков с докладом «Русские думы», Вяч. Иванов с докладом «Вселенское дело», Г. Рачинский с докладом «Братство и свобода», Е. Трубецкой с докладом «Война и мировая задача России» и В. Эрн с нашумевшим докладом «От Канта к Круппу» [7].
В выступлении философа Владимира Эрна [8] содержалась попытка прояснения духовных истоков мировой войны, в которых главным он считал милитаризм германского типа. В. Эрн констатировал существование неоспоримо великой германской культуры, но рядом с ней, - «бурное восстание германизма», явным образом связав их [9].
Некоторые из участников дискуссии, например, С. Булгаков, видели духовные истоки войны в кризисе не только немецкой культуры, но и основ всей европейской культуры нового времени в целом. По словам С. Булгакова, она «дошла до естественного самовозгорания». Возникновению войны способствовали такие свойства европейской культуры, как «отвлечённое просветительство», «расчетливый рационализм», человекоцентризм и механизация жизни. Считая, что духовная гегемония в европейской культуре принадлежит Германии, С. Булгаков вместе с тем подчеркивал, что она довела научность, рационализм до такого извращения, что даже «свою душу превратили в механизм» [10].
В работах русских философов 1914 г. есть реалии конкретной войны, есть метафизические представления о войне («идея войны»), есть война как повод для размышлений в связи с войной о других объектах, явлениях духовной жизни предвоенного, военного и послевоенного времени.
В многообразии проблем, привлекших внимание философов, наиболее важными представляются следующие.
1. Размышления о сущности войны. По мнению Н. Бердяева, «война есть передвижение и столкновение масс, физическое насилие, убийство, калечение, действие чудовищных механических орудий. Кажется, что война есть исключительное погружение в материю и не имеет никакого отношения к духу. Люди духа иногда с легкостью отворачиваются от войны, как от чего-то внешне материального, как чуждого зла, насильственного навязанного, от которого можно и должно уйти в высшие сферы духовной жизни.
Иные отвергают войну с дуалистической точки зрения, по которой существует совершенно самостоятельная сфера материального, внешнего, насильственного, отдельная и противоположная духовному, внутреннему и свободному. Но всё материальное есть лишь символ и знак духовной действительности, все внешнее есть лишь манифестация внутреннего, все принуждающее и насилующее есть ложно направленная свобода. Внутренно войну осмыслить можно лишь с монистической, а не с дуалистической точки зрения, т.е. увидеть в ней символику того, что происходит в духовной действительности. Можно сказать, что война происходит в небесах, в иных планах бытия, в глубинах духа, а на плоскости материальной видны лишь внешние знаки того, что совершается в глубине. ... Природа войны как материального насилия чисто рефлективная, знаковая, символическая, несамостоятельная. Война не есть источник зла, а лишь рефлекс на зло, знак существования внутреннего зла и болезни. ... Нельзя лишь в войне видеть насилие и убийство. Вся наша мирная жизнь покоится на насилии и убийстве. И до начала нынешней мировой войны мы насиловали и убивали в самой глубине жизни не меньше, чем во время войны. Война лишь выявила и спроецировала на материальном плане наши старые насилия и убийства, нашу ненависть и вражду. В глубинах жизни есть темный иррациональный источник. Из него рождаются глубочайшие трагические противоречия. ... В войне есть имманентное искупление древней вины. ... Война есть имманентная кара и имманентное искупление. В войне ненависть переплавляется в любовь, а любовь в ненависть. В войне соприкасаются предельные крайности и дьявольская тьма переплетается с божественным светом» [11].
