Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Представление о кавказской войне в русском обществе и литературе 1820-1830-х годов 10
Глава 2. Русская «кавказская» литература 1820-1830-х годов и кризис политического и социокультурного самоопределения в русском обществе 57
Глава 3. Образ А.П. Ермолова в русской литературе 1820-1830-х годов 103
Заключение 135
Источники и литература 143
- Представление о кавказской войне в русском обществе и литературе 1820-1830-х годов
- Русская «кавказская» литература 1820-1830-х годов и кризис политического и социокультурного самоопределения в русском обществе
- Образ А.П. Ермолова в русской литературе 1820-1830-х годов
Введение к работе
Тема Кавказской войны появляется в русской художественной литературе и журналистике еще в 1800-1810-е годы. Однако именно в 1820-1830-х годах эта тема становится в русской литературе одной из самых значительных. Это связано прежде всего с историческими обстоятельствами, которые повлияли на то, что эта тема становится актуальной для русского общества. Художественная литература о Кавказской войне появляется в контексте формирования общественного отношения к ней. Именно поэтому одной из продуктивных литературоведческих методик осмысления Кавказской войны в русской литературе становится поиск и установление идейных источников того или иного художественного произведения. Ряд исследователей рассматривают литературные произведения о Кавказской войне в контексте формирующихся в русском обществе представлений о том, что же такое Кавказ, с кем Россия имеет там дело, почему приходится вести эту войну1. В 1820-1830-х годах художественные произведения, в которых доминирует тема Кавказской войны, были ориентированы на решение подобного рода проблем. Разумеется, сама Кавказская война рассматривалась многими русскими писателями в интере сующий нас период в контексте более широкой проблемы осмысления исторического пути России, ее места в ряду Западной и Восточной культур. Кавказская война как процесс, влиявший на формирование философско-исторических представлений о России, осмыслялась так в произведениях А.С. Грибоедова, А.С. Пушкина, А.А. Бестужева-Марлинского, А.И. Полежаева, М.Ю. Лермонтова. К этому стоит добавить, что в творчестве этих и многих других писателей Кавказская война связывалась с текущими полиг тическими процессами, происходившими в России. Тема Кавказской войны в русской литературе всегда была идеологизированной, и поэтому исследователь не может не учитывать этого. Методика нашего исследования таким образом предполагает рассмотрение художественных произведений интересующего указанного периода в кругу общественных идей своего времени. Именно поэтому мы обращаемся к историческим документам, мемуарной литературе, историко-философским и общественно-политическим сочинениям того времени.
Исторической предпосылкой начала Кавказской войны становится включение в 1801 году Грузинского царства в состав Российской империи, в результате чего северокавказские народы, жившие между Россией и государствами Закавказья оказались без их ведома в составе империи. Большая война на Кавказе стала необратимой с назначением на Кавказ в 1816 году генерал-губернатором А.П. Ермолова. С его приходом включение Северного Кавказа в состав Российской империи становится неизбежным. Именно с конца 1810-х годов в связи с началом Большой Кавказской войны, как называют ее некоторые историки, Кавказ начинает особенно интересовать русское общество.
Однако не меньше, чем причинами историческими, интерес к Кавказу мотивирован причинами, если угодно, эстетическими. В 1820-х годах в русской литературе активно формируется романтизм. Именно благодаря романтизму Кавказ, воспринимавшийся как край дикой воинственной свободы, попадает в художественную литературу, и уже через нее
становится «видимым», доступным осмыслению современников. Кавказская война, по нашему мнению, появляется в русском общественном сознании во многом благодаря творчеству русских романтиков, и прежде всего молодого А.С. Пушкина. Романтизм оказался именно тем литературным направлением, который позволил «уловить», «увидеть» Кавказскую войну. Смена стиля изображения Кавказа и Кавказской войны становится особенно заметной по сравнению со способом изображения войны в 1800-1810-х годах, когда для ее описания применялась античная образность. Именно в романтизме формируется как таковая тема Кавказской войны, герой русской «кавказской» литературы и уникальная система жанров.
В эстетическом сознании романтизма продолжала свое развитие проблема соотношения национального и общечеловеческого. Европейские романтики ориентировались на уже существовавшие просветительские теории Ж.-Ж. Руссо, Д. Вико, Г.-Ф. Лессинга, И.Г. Гердера. Как в европейском, так позже и в русском романтизме «диалектичность эстетического сознания романтиков устанавливает сложное соотношение национальных уз и вселенской распахнутости, космополитической открытости все-му миру» . Именно на этом философско-эстетическом и идеологическом фоне формировался в русской романтической литературе образ Кавказской войны. Проблема соотношения своего мира и мира чужого является ключевой для понимания Кавказской войны в русской литературе. Само моделирование в русской литературе Кавказа как прекрасного края воинственной свободы мотивировано прежде всего глубоким интересом к Кавказу, к людям, живущим там. В русской «кавказской» литературе формируется парадоксальная по видимости симпатия к противнику, расположенность к людям, с которыми Россия ведет на Кавказе войну. Прежде всего это объяснимо формировавшейся в романтизме многомерностью взгляда на соотношение свободы и необходимости, национальной предопределенности и потребности выхода за пределы своей культуры, неизбежно ограниченной именно этой самой национальной предопределенностью.
Кавказ как экзотический край противопоставлялся в творчестве русских писателей пространству обыденному. Так могли смотреть на Кавказ именно романтики, для которых двоемирие было как характерной особенностью мышления, так и необходимой эстетической категорией. Именно в романтической системе ценностей Кавказ обретает совершенно определенные характеристики. Прежде всего это прекрасный край. Такая собственно эстетическая характеристика (свойственная произведениям А.С. Пушкина, В.Г. Теплякова, А.А. Бестужева-Марлинского, Султан Ка-зы-Гирея) мотивирована прежде всего необычностью, «необыденностью» пространства вертикального, противопоставлявшегося пространству привычному, горизонтальному. Критика такого рода идеализации Кавказа в произведениях А.И. Полежаева, П.А. Катенина только подтверждают то, что подобная характеристика была в интересующий нас период весьма влиятельной. Эстетическая оценка была также и первоначальной необходимой оценкой горцев, или, как собирательно называли горские народы в 1820-1830-х годах, черкесов. Вторым важным атрибутом Кавказа становилась свобода. При этом восхищение вызывали нравы горцев, ведущих постоянную войну за свою независимость. Кавказская война, таким образом, интерпретировалась в творчестве русских романтиков как явление, возможное только в подобном экзотическом пространстве, как своего рода неотчуждаемая характеристика Кавказа. При этом постоянная война оказывалась в романтическом сознании безусловной ценностью, поскольку именно она обеспечивает состояние свободы - наивысшей ценности для романтического сознания. И именно этим мотивируется глубокая симпатия русских романтиков к горцам: люди, готовые идти на смерть за свою свободу, вызывают уважение безотносительно к тому, с кем они воюют. При этом в произведения А.С. Грибоедова, А.А. Бестужева-Марлинского, А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова вполне могли содержаться и вполне объективные характеристики общественного и культурного развития горцев, что тем не менее не мешало в тех же самых произведениях продолжать восхищаться их свободолюбием. Авторы интересующих нас произведений всегда «давали слово» противнику. И это мы встречаем почти во всех русских «кавказских» произведениях. В ряде произведений горцам предоставляется возможность высказываться вместо и за русских - особенно это характерно для политической лирики («Хищники на Чегеме» А.С. Грибоедова, например), где горцы изображаются отчужденными союзниками скептично настроенной дворянской интеллигенции в борьбе против сложившегося в России политического строя. И естественно, что авторы таким образом моделируют образ того, с кем Россия воюет на Кавказе. Русские литераторы, предоставляя возможность высказаться врагу, преследуют вполне определенную цель: они прежде всего мотивируют неприятие героями-горцами российской экспансии. И мотивация героев-горцев в русской художественной литературе связано со стремлением понять их.
Становление романтической эстетики сделало возможным появление героя и сюжета, которых просто не могло быть в доромантической «кавказской» литературе. Такими кавказскими героями становятся пленник и предатель. При этом пленником и предателем может стать как русский, так и горец. И тот, и другой герои так или иначе оказываются между своими и чужими, они теряют свою идентичность, свою целостность, что в конце концов приводит, как правило, к гибели такого героя. Подобное представление о кавказских литературных героях давно закрепилось в литературоведении: «Межеумочное, "межкультурное" положение героя (речь в данном случае идет о главном герое пушкинский поэмы " Та зит " - М.А.) превращается в источник трагедии»3. Соответственно сюжетами большинства русских «кавказских» произведений являются сюжет о человеке, оставившем свое пространство и оказавшемся в плену («Кавказский пленник» А.С. Пушкина и круг произведений, на которых эта поэма повлияла), или сюжет о предателе - человеке, перешедшем на службу к врагу (« Тазит » А.С. Пушкина, «Аммалат-бек» А.А. Бестужева-Марлин-ского и т.д.). Два этих типа сюжета, с которыми соотносятся два указанных нами типа героя, как правило, пересекались, накладывались друг на друга: «предатель» Аммалат-бек становится, по сути, пленником русских (во всяком случае, именно так герой это ощущает), что в итоге действительно приводит его к трагедии. Ту же ситуацию мы можем наблюдать в поздней повести Л.Н. Толстого «Хаджи-Мурат» (1904), в которой автор использует многие художественные открытия, сделанные русскими литераторами именно в 1820-1830-х годах.
В русской «кавказской» литературе 1820-1830-х годов одним из самых популярных персонажей был А.П. Ермолов. Как мы уже указывали, его деятельность на Кавказе была весьма и весьма заметна, поэтому в нашем исследовании отводится отдельная глава тому, как и каким изображался в русской литературе генерал Ермолов.
Таким образом, Кавказская война была важной страницей в истории русской литературы; без уяснения этого факта само представление о русской литературном процессе XIX века не было бы полным. Кавказская война неоднократно привлекала внимание исследователей, и прежде всего этнографов (М.О. Косвен), историков (П. Зубов, А.П. Берже, В. Потто, А.Г. Кавтарадзе, М.М. Блиев, В.В. Дегоев, Я.А. Гордин), культурологов (Д.И. Олейников, А. Бочаров, В.И. Гамов). Исследователи-литературоведы так или иначе обращались к этой теме и в работах по творчеству отдельных писателей (В.Б. Шкловский, Ю.В. Томашевский, М.П. Алексеев, М.В. Неч кина, В. Васильев, С.А. Андреев-Кривич, И.Д. Воронин, И.К. Ениколопов, А.В. Попов, И. Дзюба), и в работах более общего характера (И.Л. Андро ников, Д.Л. Ватейшвили, Н.Б. Веленгурин, Б.С. Виноградов, В. Базанов, Н.Я. Эйдельман, Р.Ф. Юсуфов, СВ. Чекалин, Ф.З. Канунова), раскрывающих те процессы, которые происходили в русской литературе. При этом в ряде исследований сделаны ценные наблюдения. Прежде всего это касается образа горца в русской литературе, особенностей национальной культуры горских народов в восприятии русских писателей - эти наблюдения будут учитываться в нашей диссертации. Между тем, специально эта тема в отечественном литературоведении еще не рассматривалась. Научная
у новизна данной диссертации состоит в том, что в ней впервые как само стоятельная изучается тема Кавказской войны в русской литературе 1820-1830-х годов. Поэтому целью нашей диссертации является рассмотрение темы Кавказской войны в русской художественной литературе в контексте общественно-политических, исторических, мемуарных сочинений своего времени. В связи с этим возникают конкретные задачи исследования: 1) выяснение значения Кавказской войны для русского общества; установление влияния, которое оказывала русская художественная литература на ih - формирование образа Кавказской войны; 2) обнаружение особенностей сюжета и героя русских «кавказских» произведений в связи с проблемой идентичности, какой она предстает в романтизме; 3) рассмотрение образа генерала А.П. Ермолова в русской «кавказской» художественной литературе.
Представление о кавказской войне в русском обществе и литературе 1820-1830-х годов
Само понятие Кавказская война до сих пор еще вызывает споры среди ученых, занимающихся этой проблемой . Литература по этому вопросу обширна, однако историки все еще не пришли к единому мнению относительно такого базового измерения проблемы, как, например, датировка войны, явившейся прямым следствием культурно-политического процесса включения Кавказа в состав Российской империи. Сложность проблемы обусловлена самой спецификой войны на Кавказе, где традиционное европейское понятие о военном противостоянии перестает работать. Обычно в исторической научной литературе под словосочетанием Кавказская война подразумевают военные действия различной интенсивности между Россией и кавказскими горскими государственными образованиями и вольными племенными сообществами, происходившие в период с 1817 по 1864 год на северокавказском перешейке между Черным и Каспийским морями. Отношения России с северокавказскими народами начались в XVI веке. Более тесными эти отношения стали в XVIII веке - после персидского похода Петра I 1722 года2. Реально же процесс вовлечения кавказских народов в пространство Российской империи начался в конце XVIII - начале XIX века после присоединения Грузии к России: «Начало Кавказской войны относится к концу XVIII столетия, когда Грузия вступила в подданство Рос сии и кавказский хребет очутился между русскими владениями. Сначала русские ограничивались оборонительными действиями от набегов разбойничьих племен; с назначением генерала Ермолова главнокомандующим (1816) наше владычество мало-помалу стало проникать в горы» . Эта точка зрения на проблему обозначалась и в советской исторической науке: «Кавказская война 1817-64, военные действия, связанные с присоединением Чечни, Горного Дагестана и Северо-Западного Кавказа царской Россией. После присоединения Грузии (1801—1810) и Азербайджана (1803-1813) их территории оказались отделенными от России землями Чечни, Горного Дагестана (хотя юридически Дагестан был присоединён в 1813) и Северо-Западного Кавказа, населёнными воинственными горскими народностями, которые совершали набеги на Кавказскую укрепленную линию, мешали сношениям с Закавказьем» . Аналогичным образом проблему видел уже в конце 1820-х годов А.С. Грибоедов, по роду службы изрядно знавший Кавказ и Закавказье. В своем знаменитом «Проекте учреждения Российской Закавказской компании» (1828) - во «Вступлении» к проекту устава - Грибоедов, в частности, пишет о ситуации, сложившейся после присоеди нения Грузии к России: «Россияне, перешагнув через Кавказ, прежде всего заботились, чтобы стать твердою ногою в Грузии, которая сама испросила покровительства наших монархов, и в ханствах, приобретенных императорским оружием. Для сего нужно было оградить внешнюю безопасность новых подданных и всегда быть готовыми к отпору против беспрестанных хищничеств и нападений ... Внутри новоприобретенных провинций мятежи от введения иного порядка, небывалых прежде соотношений, взыскательности начальства, желавшего скорого тельности начальства, желавшего скорого исполнения, послушания, дотоле неизвестных, и вообще от перемен, которым никакой народ добровольно не подчиняется (курсив мой. - М.А.). Сообщение с Россией можно было учредить только с трудом величайшим ... Большая часть имений оставалась и ныне пребывает спорною. Управление образовалось, как обстоятельства того требовали, единственно военное, кроме Грузии в тесном смысле, где водворенное сначала устройство, сходное с Учреждением о губерниях, смешалось впоследствии, по управлению уездами, с особенным родом гражданского образования, вынужденного военным положением края»5.
В конце XIX века спектр представлений о специфике военных отношений России с кавказскими народами был достаточно широким. Показательна в этом смысле статья «Кавказские войны» в «Энциклопедическом словаре» Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона, в которой дается краткое изложение динамики военных отношений между Кавказом и Россией. То, что Д. Илловайский и автор статьи в БСЭ называют «Кавказской войной», в «Энциклопедическом словаре» Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона трактуется как ряд продолжающихся с XVI века военно-политических отношений. Интересно, что статья на эту тему в энциклопедии названа именно «Кавказские войны». Отношения России с Кавказом уже в XVIII веке были достаточно плотными. Ключевое же событие этого периода - упоминавшийся уже нами персидский поход Петра I - в XIX веке воспринимался многими как событие рубежное для русско-кавказских отношений. Недаром декабрист и участник кавказского противостояния А.Е. Розен относил начало Кавказской войны именно к походу Петра I6. Так что к началу XIX века, когда процесс вовлечения Кавказа в состав империи становится необратимым явлением, у России был опыт отношений с кавказскими народами. В 1802 году командующим отдельным Грузинским корпусом становится князь П.Д. Цицианов, первый применивший на Кавказе методы тотального военного воздействия. Именно на Цицианова позже ориентировался А.П. Ермолов - генерал, чье присутствие на Кавказе сделало Кавказскую войну явлением необратимым. За годы своего наместничества (1816-1827) он заложил основы той военной стратегии на Кавказе, следование которой привело Россию, в конце концов, к окончательному, как было принято то-гда говорить, замирению горцев в конце 1850-х - начале 1860-х годов . Недаром многие историки (в частности, Д. Илловайский и автор статьи в Большой Советской энциклопедии) относят начало Кавказской войны к началу активной деятельности на Кавказе Ермолова.
Русская «кавказская» литература 1820-1830-х годов и кризис политического и социокультурного самоопределения в русском обществе
Художественная концепция Кавказской войны в русской литературе выстраивались вокруг двух ключевых проблем: каким образом трансформируется кавказская реальность при столкновении с русской культурой и как Кавказ влияет на Россию, что он меняет в самоощущении героя столкнувшегося с новой для него реальностью. И описание изменяющейся в ходе столкновения с Россией культуры горцев, и представление изменений, происходивших с российским обществом под влиянием Кавказской войны, были теми основными моментами, которые наиболее отчетливо показывали культурно-психологические особенности русско-кавказской драмы. Русские классики, обращавшиеся к кавказской теме, наиболее продуктивно разрабатывали два сюжета: сюжет о горце-ренегате (либо - в более мягком варианте - о горце, близко столкнувшимся с русской культурой) и сюжет о русском, оказавшемся в плену у горцев1. Причем как парные эти сюжеты бытуют в творчестве ряда писателей: у А.С.. Пушкина («Кавказский пленник» / незаконченная поэма « Тазит »), М.Ю. Лермонтова («Кавказский пленник» / «Измаил-Бей», особый статус имеет поэма «Мцыри», где пленником оказывается горец), А.А. Бестужева-Марлинского («Рассказ офицера, бывшего в плену у горцев» / «Аммалат-бек»), Позже Лев Толстой, ориентировавшийся на традиции русской литературы 1820-1830-х годов, воспроизводит эти сюжеты также в паре («Кавказский пленник» / «Хаджи-Мурат»). Американский исследователь Харша Рам именует горцев, ока-завшихся в подобной ситуации, «культурными гибридами» , а Д.И. Олейников называет ситуацию, в которой оказывались и горцы, и русские на Кавказе (реальные люди - предтечи литературных героев) - ситуацией «культурного билингвизма». По сути, об этом же в свое время писал М.Ю.Лермонтов в очерке «Кавказец» (1841): «Кавказец (русский офицер, служивший на Кавказе в 1820-1830-х годах. - М.А.) есть существо полурусское, полуазиатское; наклонность к обычаям восточным берет над ним перевес, но он стыдится ее при посторонних, то есть при заезжих из Рос-сии» . Подобное положение горца и русского кавказца не отчужденно переживается, конечно же, и самими писателями, оказавшимися волею судьбы на Кавказе. Формирование же представления о человеке, теряющем самоидентификацию, позволяет, тем не менее, обнаружить более четко свое место в неустойчивой ситуации маргинализированной, по сути, личности, пребывающей между имперской несвободой и кавказской вольницей, и оказывающейся идеальным романтическим героем, для которого выбор четкой культурной ориентации (между жизнью, допустим, в светском обществе, либо среди горцев) невозможен, ибо он в любом случае оборачивается потерей самого себя.
Русская «кавказская» литература 1820-1830-х годов ставит проблему политической, культурной и метафизической целостности, идентичности4 у человека на Кавказской войне, в Российской империи и, шире, в мире в це лом - и русского, и горца. Трактовкой проблемы самоопределения челове ка в мире «кавказская» литература того времени обязана романтизму, ко торый предлагал двоемирную модель действительности. Литературные романтические беглецы и пленники5 действуют на Кавказе в ином, чужом пространстве. При этом романтическое мировосприятие акцентирует вни мание на неизбежности постепенного изменения восприятия пространства (на возможности превращения своего мира в чужой и наоборот) и само ощущения человека в этом новом, измененном пространстве. В поэме Пушкина «Кавказский пленник» (1821) жаждущий свободы герой оказы вается пленником в этом самом ином мире, который мыслился Пленником как мир свободы. И, уже будучи в плену, герой начинает воспринимать покинутый им свой мир, Россию, как чужое пространство, предполагаю щее возможность свободы. Результатом такой замены становится глубокое отчуждение Пленника, хотя незавершенность его судьбы не дает нам право делать окончательные выводы. Еще один пример на ту же тему - эпизод из стихотворения В.Г. Теплякова «Кавказ» (1828): 1 Ты ль, пасмурный Бешту, колосс сторожевой, В тумане облаков чело свое скрывая, Гор пятиглавый царь, чернеешь предо мной Здесь свое становится чужим, а чужое - своим в силу прозаичности пространства горизонтального («Степей ... темница») и поэтичности -вертикального (Бешту -«новый Парнас»), Кавказ у Теплякова превращается в пространство свободы, которое сродни пространству поэтической мифологии. Необходимо учитывать также и то, что человек, попадавший в то время на Кавказ, был подготовлен воспринимать его как место буквального воплощения образности романтической литературы. Н. Мартынов, известный нам более как убийца Лермонтова, в своих поздних воспоминаниях («Экспедиция действующего Кавказского отряда за Кубанью в 1837 году под начальством генерал-лейтенанта Вельяминова») писал (имея в виду, конечно, уже 1830-е годы, эпоху царствования Николая) именно об этом: «Невыносимо тяжела была в то время служба в гвардии; не ученья, не смотры, не караулы допекали нас, а какой-то нравственный гнет тяготел над нами. Даже частная жизнь офицеров не была освобождена от всестороннего вмешательства начальствующих ... При подобной обстановке, если добавить к этому еще рассказы товарищей, возвращавшихся из экспедиций, о привольной кавказской жизни, о боевых приключениях, о красоте тамошней природы, о миловидности черкешенок и гребенских казачек, становится понятным каждому, почему вся тогдашняя молодежь стремилась на Кавказ. Это была настоящая эмиграция.
Образ А.П. Ермолова в русской литературе 1820-1830-х годов
В период наместничества генерала Алексея Петровича Ермолова на Кавказе (1816-1827) Кавказская война приобрела крайне интенсивный характер. Интенсифицировав Кавказскую войну, А.П. Ермолов сделал процесс вовлечения Кавказа в состав Российской империи явлением необратимым. Недаром некоторые исследователи, понимающие Кавказскую войну как событие из истории XIX века (пусть и длительное), а не как многовековой процесс вовлечения Кавказа в состав империи, относят начало войны именно ко времени появления там Ермолова1. Образ непримиримого по отношению к горцам генерала и одновременно оппозиционера по отношению к российским властям не мог не привлекать пристального внимания современников. Частная переписка, уже появляющиеся в то время исторические сочинения, многочисленные опыты в мемуарной прозе, художественные произведения - во всем этом литературном массиве боевые действия на Кавказе связываются и интерпретируются через образ генерала Ермолова. Ни одному кавказскому главнокомандующему не было посвящено столько литературных произведений, как Ермолову. Именно поэтому нам важно осознать, как воспринимали генерала его современники-литераторы, в чьих произведениях появляется тема Кавказской войны.
Двоюродный брат Ермолова, его близкий друг Д.В. Давыдов, оставивший о нем записки в жанре исторического анекдота, писал о популярности генерала, в частности, среди литераторов, следующее: «Большая часть наших писателей, несмотря на известное к Ермолову неблаговоление Николая Павловича, восхваляли Ермолова в прозе и в стихах»2. Близость же к декабристам, известная оппозиционность по отношению ко всякой власти делало генерала фигурой весьма и весьма популярной. Репутацию ему создало прежде всего участие в оппозиционном кружке во времена царствования Павла I, за что он оказался в ссылке. Отечественная война 1812 года, в которой Ермолов проявил себя как блестящий генерал, поста вила его в один ряд с лучшими представителями армии того времени. И впервые в литературном произведении Ермолов появляется именно как ге рой 1812 года: В.А. Жуковский упоминает генерала в своей знаменитой поэме «Певец во стане русских воинов» (1812) наряду с М.И. Кутузовым, П.И. Багратионом, М.Б. Барклаем-де-Толли и другими героями Отечест венной войны. Участие Ермолова в войне с французами оставалось и для более поздних поколений самым важным из того, что он совершил на го сударственной службе. Героем Отечественной войны 1812 года Ермолов предстает в элегии Д.В. Давыдова «Бородинское поле» (1829): Вероятнее всего, Давыдов вкладывал в свою элегию политический смысл: отставку Ермолова с поста главнокомандующего Кавказским корпусов, в результате чего он оказался не у дел, он трактует как смерть героя. В 1829 году Ермолов уже жил частной жизнью в Орле и в своем поместье под Орлом, упоминание о чем мы находим у Пушкина в «Путешествии в Арзрум во время похода 1829 года». Поэтому Давыдов и ставит Ермолова в один ряд с Багратионом и Раевским, поскольку эти герои прошлого либо умерли, либо оказались ненужными в нынешние времена для России. Важно здесь то, что генерал для Давыдова - это прежде всего герой Отечественной войны 1812 года. В 1855 году Е.П. Ростопчина пишет стихотворение «Алексею Петровичу Ермолову, избранному в начальники московского ополчения», где упоминает его подвиги как генерала 1812 года, и «забывает» его подвиги на Кавказе: И пусть двенадцатого года Великие вернуться дни!5 И это более позднее восприятие образа Ермолова, который во многом моделировался по уже сложившимся литературным образцам, весьма симптоматично. Ермолов в русском обществе - это прежде всего военный, проявивший себя в Отечественную войну. Как герой 1812 года Ермолов упоминается также в романах Л.Н. Толстого «Война и мир» (1863-1869) и Г.П. Данилевского «Сожженная Москва» (1886).
Образ Ермолова-кавказца появлялся в русской литературе уже начиная с конца 1810-х годов . Однако с отставкой в 1827 году Ермолов из-за подозрения в близости к декабристским кругам попадает в опалу, и с конца 1820-х годов в журналистике упоминания о генерале появляется весьма редко: имя его не то чтобы запрещалось (встретить в литературе того времени можно), - просто упоминать его было не принято. Но между тем интерес к Ермолову-кавказцу не ослабевает до конца его жизни. При всем том, что русские литераторы о Ермолове писали весьма много, произведения о Ермолове-кавказце русскому обществу конца 1820-1830-х годов, и даже в более позднее время, известны не были. Пушкинское «Путешествие в Арзрум...» (1836) было напечатано с купюрами именно в той части, в которой говорилось о Ермолове. Та же судьба постигла повесть А.А. Бестужева-Марлинского «Аммалат-бек» (1832): в первой публикации в «Московском телеграфе» (1832. № 1—5) «ермоловский» эпизод, занимающий в оригинале несколько страниц, сокращается до нескольких абза по
цев; при этом в нем упоминается некий Главнокомандующий , но как зовут его точно, узнать из повести не удается. Впрочем, даже такое упоминание Ермолова, надо полагать, для своего времени было смелым поступком. Не были пропущены цензурой и «Анекдоты о разных лицах, преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове» (1839) Д.В. Давыдова. Лапидарность и иносказательность при упоминании Ермолова М.Ю. Лермонтовым («Герой нашего времени», «Кавказец», «Спор») исследователи связывают именно с цензурой, с табу на упоминание имени опального генерала в печати8. Очерк «Кавказец», заметим, при жизни автора не был опубликован. Правда, в первом крупном историческом сочинение, посвященном военным событиям на Кавказе, в книге Платона Зубова «Подвиги воинов русских в странах кавказских с 1800 по 1834 год» (Т. 1-2. СПб., 1835-1836) имя Ермолова появляется на первой же странице. Однако это скорее исключение, да и Ермолов действительно только упоминается в ряду других участников покорения Кавказа. О какой-либо исключительности личности генерала, на чем настаивает неофициальная литература, речь вообще не шла. Для русского общества Ермолов-кавказец существовал, но не вполне отчетливо; вполне отчетливо в таком качестве он существовал, в основном, для тех, кто знал Ермолова непосредственно.
