Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Лексико-ссмантический комплекс земля-подземелье и ею место в символистском словаре А. Блока 14
1. Слово в поэтическом и символистском тексте 14
2. Проблема символистского словаря А.Блока 29
3. Мифологема земля в общекультурном сознании 37
4. Концепт земля в трудах исследователей творчества А. Блока 40
Глава 2. Семантические уровни концепта земля в текстах А. Блока ... 52
1. Земля - эмпирическая действительность 52
2. Пространственные аспекты концепта земля 71
3. Субстанциональные аспекты концепта земля 111
4. Земля как субъект художественного мира А. Блока 142
Глава 3. Персонификации хтонического начала в художественном мире А. Блока 168
1. Образный мотив человека под землей 168
2. Хтоническая демонология в мифопоэтике А. Блока 174
3. Образы хтонических животных в творчестве А. Блока 180
4. Образы человека-растения в творчестве А. Блока 187
5. Земля и народ в мифопоэтике А. Блока. Взаимопроникновение образов-понятий 202
Заключение 212
Библиографический список 215
- Слово в поэтическом и символистском тексте
- Проблема символистского словаря А.Блока
- Земля - эмпирическая действительность
- Образный мотив человека под землей
Введение к работе
Александр Блок кажется одним из наиболее изучаемых писателей XX века. Особенности блоковской поэтики, заложенный в ней идейный комплекс анализировали отечественные литературоведы различных школ, учёные русской эмиграции, европейские слависты, но вклад этого художника в русскую литературу и культуру неизмерим и его образный мир до конца не исследован.
Уже современники смотрели па Блока как на классика; его имя, по свидетельству В. Пяста, казалось «синонимом самой поэзии»1. «Не было поэта по-еле Пушкина, которого так любили бы у нас, как Блока» , - писал В. Вейдле.
В Блоке видели уникальную личность, человека, хранящего в эпоху всеобщего духовного кризиса высокую веру, чистую любовь и бескомпромиссную честность. Главной ценностью Блок на протяжении всей жизни называл Истину: «Красота (искусство) и Добро подражают Истине, но исчерпывают лишь её малые элементы...»3. Стихотворения разных лет говорят о презрении поэта ко лжи: «...убив всю ложь...» ; «...всю ложь... // Душа, забудь, оставь» [Т.З. С.198]. В наибольшей близости к понятию Исти.,и; для Блока находится понятие Судьбы . Если говорить о целях всемирного процесса по Блоку, то в категориальной системе поэта о них могут свидетельствовать такие концепты, как дот, возмездие, гармония, музыка. Судьба не сулит счастья и «гонит» [Т.З. С.335] человека. Она сурова и к самой Вселенской Душе, для которой воплощение оборачивается «падением». Не задаваясь вопросом, почему «Богиня вступила в склеп» [Т.2. С.157], почему «Дева-Звезда» Незнакомка6 сходит с небес в объятия пошляка, поэт принимает это как трагическую неизбежность. Мир, каким его застаёт художник в начале XX века, - единое следствие «грехопадения» культуры. Не случайно у Блока «различные теории прогресса» вызывают только «ненависть» [Т.З. С.298], неслучайны его слова о «ненависти» [Т.8. С.412] к себе. Сам он, человек и художник, как каждый из окружающих его, несёт в себе «проклятье» эпохи: индивидуализм и «неразличение добра и зла», скептицизм и иронию, скуку и «волю к смерти». Чело-
4 вечество ушло от всего, что составляло его достоинство, и должно или погибнуть, или вернуть себе утраченное духовное богатство.
В стихах и эссе современников (А.А. Ахматова, М. Волошин, Р.В. Иванов-Разумник, Н.А. Павлович, A.M. Ремизов и др.), образ Блока нередко окружён ореолом сверхчеловеческого гения; святости, побеждающей зло или мученически гибнущей в борьбе с ним. Иные авторы (Н.А. Бердяев, 3.11. Гиппиус, Б.К. Зайцев, Б.М. Эйхенбаум), напротив, сосредоточены на болезненных чертах героя-поэта, на его заблуждениях, мыслимых подчас как роковые ошибки самой поэзии. Видение или желание видеть за личностью мифологему знаменует стремление к глубокому познанию, но не всегда приводит к истине.
Оценки современников, при своей несомненной ценности, зачастую были неадекватны просто из-за отсутствия той дистанции, с которой возможен беспристрастный и всеобъемлющий взгляд. О.Э. Мандельштам полагал, что «Блок был человеком XIX века и знал, что дни его столетия сочтены»7. Эта трактовка представляется ограниченной, хотя не признать Блока преемником XIX века нельзя. Г. Адамович называет Блока «прежде всего поэтом поколения, выразившего всё... что наполняло умы и души людей, сложившихся в
предреволюционные годы» . Это верно, но далеко не исчерпывающе.
Рубеж веков был периодом предчувствия конца прежней эры, на смену которой идут новое время и новый мир. В преддверии великих перемен искусство было готово к тому, что, говоря словами А. Белого: «Вся жизнь мира мгновенно пронесётся перед духовным оком» [ББП. С.26]. Апокалипсическая труба должна поднять мёртвых для суда и преображения, а искусство переломной эпохи пробуждало души «всех времён, стран и народов» [Т.7. С.23]. Блока, как и его литературных соратников, можно назвать наследниками всей мировой культуры, о чём пишут современные исследователи. При этом поэт ощущал подлинно живые связи с образами прошлого, его самоотождествление9 с ними происходило на глубинно-психологическом уровне. Это было не только погружение в прошлое, но и выведение прошлого в настоящее ради новой жизни.
5 О духовном кризисе переходной эпохи красноречиво пишет А. Пайман: «Климат культуры был насыщен утончённым атавизмом... Люди... мечтали о возрождении мифа, возникшего в те времена, когда человечество пребывало в большей гармонии с миром природы»10. Заново открытое платоновское учение о космосе как порождении хаоса вызвало «новый вид ностальгии -тоску по далёкому будущему, которому суждено возникнуть после некоей грандиозной катастрофы. Это настроение проявлялось в различных формах -в апокалипсических предчувствиях, национальном мессианстве... тяготении к какой-то новой, более жизнеспособной культуре...»", которая должна прийти на смену обветшавшей и отжившей. Наверное, острее всех творческих людей начала XX века близость и неизбежность преображения мира чувствовал А. Блок; его художественно-идеологическое наследие последовательно развёртывало новозаветное пророчество: «все мы изменимся скоро, во
мгновение ока» " [ЗК. С.35].
В Европе рубежа XIX-XX веков, в эпоху, «заговорившую языком символизма»13, произошло то, что Е.М. Мелетинский назвал «ремифологизаци-ей»ы. Символисты и пропагандировали миф как универсальную форму миросозерцания, и выдвигали оригинальные концепции древних мифологических систем, их взаимосвязей и эволюции; создавали новые мифы на материале истории, литературы, из собственной биографии. Если возможно отразить одной идеей сущность мифологической картины мира, то, очевидно, это будет идея единого, хранимая в древних культах как наиболее эзотерическая. Однако рядом с поклонением единому богу - творцу космоса, признанием единой истины всегда возникало стремление к разделению и противопоставлению начал внутри ментального монолита. Адепты монизма относили эту направленность к профанному, обыденно-прагматическому сознанию, но она, несомненно, заложена в природе человеческого мышления вообще. Антитеза идеи всеединства и дуалистической концепции мира возникает на исконном перепутье познающего духа, равно тяготеющего к синтезу и анализу15. Трудно говорить о каких-то прерогативах: например, утверждение о
том, что мифологическое мышление исключительно синтетично, - достаточно уязвимо. Ницшеанская концепция античного сознания указывает на его аполлоническо-дионисийский дуализм. Среди современных теорий мифа встречаются такие утверждения: «Миф - вовсе не «цельность»... а... попытка спасти желанную цельность... Поэтика мифа - это поэтика изумлённого взгляда... на стремительно изменяющийся мир»16. Неомифологическое творчество осознавалось и декларировалось именно как попытка преодоления онтологических, этических и гносеологических противоречий, переполнявших европейскую культуру, в итоге же символизм стал лишь сердцем культуры, по которому прошла трещина мира, эпицентром противоречий.
Источниками блоковского мифотворчества, исследованного Д.Е. Максимовым, З.Г. Минц, К.Г. Исуповым, Д.М. Магомедовой, Е.В. Ермиловой, Н. Ю. Грякаловой, И.С. Приходько, Т.В. Игошевой и др., становились явления культуры: мифология и религия, литература и философия, но руслом ему служил темперамент, склад личности автора, непосредственная индивидуальная жизнь, наполняемая мистериальным смыслом. Обыденные детали, превращались в символы и вовлекались в макросистему мифа о мире, словно в мощном магнитном поле, складываясь в единый подвижный узор.
Никогда не пытаясь отвернуться от неразрешимых противоречий, Блок, напротив, устремляется навстречу парадоксам, что порождает у читателя впечатление неустойчивости в картине мира художника, выраженное К.И. Чуковским: «Всё было хаотично... словно мир ещё не был закончен творением»17. В действительности мир на глазах поэта скорее распадался, готовясь к перерождению, свидетель которого мог бы повторить за апостолом: «И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали...»18 [Откр 21: 1]. Поэтическое мышление Блока глубоко философично. По формулировке Л.К. Долгополова, Блоку всегда было присуще «страстное стремление отыскать всеобщую связь явлений, нащупать те внутренние механизмы, которые определяют в итоге механизм и природной, и исторической жизни» .
По словам М.Н. Соколова, «первым, основополагающим планом... художественно-онтологической критики или онтологической эстетики, естественно, должна стать первостихийность. Та, что являет себя в виде Первоэле-ментов, составляющих четверицу Воздуха, Огня, Воды и Земли» . «В системе символизма... - пишет З.Г. Минц, - происходит переоценка всей структуры понятия «стихия». Стихийное начало реабилитируется. Образы стихий становятся доминантами, входят в основные противопоставления символистской картины мира. Создаётся целостная мифология стихий...»21. Для Блока это понятие имело особое значение. Слово стихия в русском языке XIX века означало: «вещественное начало, основа, природное основание; простое, не-разлагаемое вещество... начальное коренное вещество. Стихиями иногда зовут основные вещественные, неживые силы природы... земля, вода, воздух и огонь»22. Д.Е. Максимов говорит об оригинальном, расширенном понимании поэтом концепта: «Стихия, по Блоку, есть проявление мощных раскованных сип природы, человека и человечества», «динамическое многообразие светлых и тёмных мировых сил, материальных и духовных»23.
Исследования блоковского мира редко затрагивают поэтику материального из-за сложившегося представления о второстепенное «эмпирики» в символистском сознании. Но творчество великого художника не укладывается в рамки эстетической программы той или иной школы. В нём выражено непосредственное и целостное бытие-мышление. Г. Башляр утверждает существование двух равноправных видов воображения: «формального» и «материального»24, взаимосвязанных и неизбежно участвующих в создании образного мира, причём «грёзы материи» более эмоциональны, «интимны»; они претендуют на прямую связь с глубинами подсознания, с телесным существованием25 и первыми впечатлениями жизни, то есть на первичность в ментально-креативной системе личности.
Современные исследователи мифопоэтики Блока подходят к проблеме осмысления стихий в картине мира поэта, но труда, целиком посвященною земным и подземным образам и мотивам в творчестве Блока, пока нет.
В 90-х годах прошлого века И.С. Приходько предложила проект символистского словаря А. Блока, частью работы над которым является настоящее исследование, с чем связана актуальность диссертации. Диссертационное сочинение может иметь и самостоятельную ценность как опыт разностороннего рассмотрения одного из образно-понятийных комплексов, на которые проецируется всё мировоззрение поэта.
Тем, что работа посвящена одному из наименее изученных крупных сегментов блоковской образности, а также тем, что анализ материала будет вестись в двух измерениях: литературоведческом и лингвистическим, - определяется её научная новизна.
Материалом исследования должно стать всё наследие А. Блока, включая письма, дневники и записные книжки, ранние редакции художественных произведений. Основным объектом изучения назовём язык поэта как воплощение его миропонимания.
Предметом изучения станет хтоническая (земная и подземная) тематика в творчестве А. Блока, средства и способы ее выражения, семантическая структура её тезауруса, система её взаимодействий с другими образно-тематическими сферами.
Целью работы является установление роли хтонических образов и мотивов в мифопоэтике А. Блока, а также хтонических концептов в языковом сознании этого художника.
Автору диссертации предстоит доказать гипотезу о том, что система хтонических представлений является одной из важнейших в художественном мире А. Блока.
Частные практические задачи работы таковы:
1. Описать семантические уровни понятий земля, земное, подземное в творческом сознании А. Блока.
Составить тезаурус слов хтонической и околохтонической тематики, встречающихся в блоковских текстах, с определением окказиональных значений этих слов.
Проанализировать поэтические и прозаические тексты А. Блока, в которых хтоническая образность играет важную роль.
Установить основные источники хтонической образности в творческом сознании А. Блока.
Выявить связи хтонических образов с другими образно-тематическими подсистемами.
Выявить идеологические потенции хтонических образов, реализуемые в поэтической философии Блока,
Методологическими ориентирами служат, с одной стороны, исследования Д.Е. Максимова, З.Г. Минц, Л.К. Долгополова, К.Г. Исупова, Л.А. Коло-баевой, Д.М. Магомедовой, А. Пайман, И.С. Приходько, Т.В. Игошевой, С.Г. Исаева, В.А. Сарычева, Р.Н. Холодковского, СЮ. Ясенского, в которых рассмотрение блоковского творчества в свете некой эстетико-философской проблемы приводит к новому взгляду на личность и наследие поэта в целом; с другой - структурно-семантическое направление анализа языка, развиваемое Ю.Д. Апресяном, Н.Д. Арутюновой, А. Вежбицкой, А.А. Зализняк, В.В. Колесовым, И.Б. Левонтиной, Ю.С. Степановым, А,Б. Пеньковским, А.Д. Шмелёвым и другими учёными. Автор обращается к идеям таких философов языка и культуры, как М.М. Бахтин, Г. Башляр, В.В. Бибихин, И. Хёйзинга, С. Лангер. Структурный анализ текстов, содержащих слова, принадлежащие тезаурусу земли, входит в развёрнутый комментарий того или иного семантического аспекта центрального понятия. Всякий тезис комментария иллюстрируется рядом цитат, расположенных в хронологическом порядке, что позволяет проследить эволюцию осмысления поэтом того или иного слова. Поскольку образ или мотив создается в литературном тексте посредством слова, в центре внимания оказываются эти составляющие художественного целою.
10 Мифопоэтическая природа блоковских текстов, достаточно хорошо изученная современными учеными, принята в настоящем исследовании как данность, в связи с чем возникает необходимость обращения к трудам мифологов: Я.Э. Голосовкера, А.Ф. Лосева, Е.М. Мелетинского, В.Н. Топорова, О.М. Фрейденберг, М. Элиаде.
Положения, выносимые на защиту:
Лексема земля является одним из центральных блоковских концептов.
Концепт земля в творческом сознании Блока представляет собой многоуровневую иерархическую систему частных значений и образов, с одной стороны, вытекающую из русского языкового мышления, с другой - наполненную оригинальными коннотациями.
Семантика концепта земля образует иерархическую систему, включающую в себя четыре смысловых уровня: I) земля как эмпирическая действительность, 2) земля как пространство, 3) земля как субстанция, 4) земля как субъект художественного мира А. Блока. Каждый смысловой уровень формирует особый тезаурус.
Образы земной субстанции находятся в неразрывной связи с образами других стихий: огня, воды и воздуха - и служат полем их слияния.
«Центром притяжения» системы хтонических образов и мотивов Блока следует назвать представление о плотной весомой материи как таковой, корреспондирующей с представлением о живой, одушевленной плоти, зачастую предстающей в образе космического макросущества.
Со сферой земли-подземелья связаны многие устойчивые образы и мотивы А. Блока.
Хтоническая образность в блоковском мире служит раскрытию наиболее важных для поэта понятий - таких как история, музыка, стихия, судьба, человек.
Теоретическое значение работы состоит в попытке переосмыслить традиционную терминологию и синтезировать различные способы научною прочтения текстов А. Блока.
Практическое значение работы заключается в том, что в ней осуществляется опыт систематизированного аналитического описания крупного тезауруса лексики и соответствующей сферы художественных представлений Л. Блока с выходом на основные мировоззренческие положения символист. В этой связи работу можно рассматривать как материал к подготовке Символистского словаря А.А. Блока. На основе диссертации можно также разработать спецкурс по поэтике и символистскому словарю Блока.
Диссертация обсуждалась на кафедре русской и зарубежной литературы Владимирского государственного педагогического университета; фрагменты работы звучали на конференциях, проходивших в Иваново (ИвГУ), Владимире (ВГПУ), в доме-музее А. Блока (Москва-Шахматово) и были опубликованы в журналах и сборниках научных статей.
Диссертационное сочинение состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии. После введения и каждой главы следуют развёрнутые примечания, содержащие ссылки на источники, пояснения к тексту и размышления, имеющие косвенное отношение к предмету, но открывающие дополнительные перспективы его понимания.
Слово в поэтическом и символистском тексте
Слово, по определению лингвистики, - центральная целостная структурно-семантическая единица языка как совершеннейшей системы знаков, их форм и комбинаторных возможностей; слово - основной компонент речи как функционирования этой системы. Оно становится в нашем сознании метонимическим синонимом понятий язык и речь. Выражение поэтический язык допустимо в контексте представлений об искусстве как об одной из «вторичных» знаковых систем культуры, «построенных на основе естественного языка, но имеющих более сложную структуру»1. Эта система находится в теснейшей связи и постоянном взаимодействии с другими культурными дискурсами: религией, философией, политикой и т.п., не столько завися от них, сколько противореча им. «Человек живёт в двух языковых мирах - рациональном и иррациональном, - пишет Н.В. Павлович. - Второй языковой мир - иррациональный или поэтический - это мир... где происходят смысловые сдвиги и нарушается логика - несходное становится сходным, а противоре-чащес тождественным» . Поэтический язык необычайно динамичен, стихиен. Б.А. Ларин указывает на такое свойство поэзии в целом, как «ослабление реального и нормально-концептуального значения слов»3. «Слово не имеет одного определённого значения. Оно - хамелеон, в котором каждый раз возникают не только разные оттенки, но иногда и разные краски1, - рассуждает Ю.Н. Тынянов, - Слово в стихе - это слово из естественного языка, единица лексики... И тем не менее оно оказывается не равным самому себе»5. Тынянов говорит о языке не в его некоем «поэтическим» качестве, а в его «стихотворной» - стихотворящей - функции. «Соотношение языка (кода) и речи (сообщения) параллельно отношению «система» - «текст»6. В широком смысле текст - это «всякий связный знаковый комплекс»7. Ю.М. Лотман предлагает понимать под текстом «всю сумму структурных отношений, нашедших лингвистическое выражение»8. «Живая речь - бесконечно текущая, созидательная деятельность, воздвигающая перед нами образы и мифы... Они - наше оружие, которым мы проницаем тьму.... Поэтическая речь и есть речь в собственном смысле»9. Эти утверждения А. Белого во многом опираются на концепции А.А. Потебни, одного из первых отечественных филологов, заговоривших о фундаментальной роли слова в жизни и эволюции сознания и миропонимания нации - носителя языка. «Слово и образ не выражают мысль, а больше создают её»1"; «Слово как сущность вещи в молитве или заклятии получает власть над природой... Слово есть самая вещь»11. Многие учёные говорят о чисто условной связи подавляющего большинства слов и вещей. А.А. Потебня же считает, что в слове как в самостоятельной материально-идеальной иерархической системе, «сравнимой с отдельным произведением искусства», есть компонент, обеспечивающий живую ассоциацию с означаемым. «В слове мы различаем внешнюю форму, т.е. членораздельный звук, содержание, объективируемое посредством звука, и внутреннюю форму, или ближайшее этимологи-ческое значение слова, тот способ, каким выражается содержание» . Учёный называет внутреннюю форму слова «представлением», «образом значения». «Слово в начале есть знак... конкретного образа, который, однако, в представлении получает возможность обобщения» . Слово, вызывающее в сознании говорящего и слушающего ясное представление, объединяет в себе образ-картинку и некий идейный комплекс. Представление не может быть стабильным, поскольку «всякое новое применение слова... есть создание слова» . Новая ситуация, новый контекст порождают новые оттенки значения. Идея, казавшаяся прежде основной, становится периферийной и постепенно вовсе теряет актуальность. То же, что называется «внешней формой», консервативно. В речи - как обыденной, так и художественной - действует своего рода инерция наименований, автоматизация словоупотребления. А.А. Потебня полагал между тем, что «в языке непременно должны одновременно существовать слова «образные» и «безобразные». Первые могут становиться безобразными... а вторые образными, применяясь в новом направлении»15. Утрата словом первозданной смысловой полноты и энергетики - процесс обратимый, и вернуть мертвенно-обыденному слову жизнь способна поэзия как особый способ мышления: «Поэзия... есть создание сравнительно обширного значения при помощи одного словесного образа»16. Образные, поэтические слова называются в трудах лингвиста символическими, связующими в неразрывное целое эмпирический и идеологический планы.
Проблема символистского словаря А.Блока
В социалистическом государстве литературоведение не имело возможности объективно изучать модернистское искусство. Одной из главных ошибок была «адаптация творчества Блока к реалистической схеме»52. Однако советская наука, ориентированная прежде всего на позитивные стороны личности поэта, такие его черты, как стремление к преодолению хаоса, к бесстрашному познанию себя и мира, обращённость к будущему, - заложила прочный фундамент блоковедения. Авторами первых целостных концепций творчества Блока стали В.М. Жирмунский, К.И. Чуковский, Г.А. Гуковский, Вл. Орлов.
Во второй половине прошлого столетия учёные подняли проблему метода создания и адекватного прочтения символистских текстов. Мифопоэтический аспект символизма, с одной стороны, стал научным открытием Д.Е. Максимова и З.Г. Минц, подготовленным трудами русских и европейских философов и филологов-структуралистов: Э. Кассирера, К.Г. Юнга, В.Я. Проппа, О.М. Фрейденберг, А.Ф. Лосева, Я.Э. Голосовкера, М.М. Бахтина, К. Леви-Строса, Е.М. Мелетинского, В.Н. Топорова, М. Элиаде и др. С другой стороны, мифопоэтическая концепция символизма была намечена самими художниками, чьи эстетико-философские теории шли рука об руку с творчеством. Выдающимся теоретиком мифа был Вяч. Иванов, утверждавший: «Мы идём тропой от символа к мифу. Большое искусство - искусство мифотворческое»53. В блоковском дневнике 1902 года излагается трактовка мифологии как «порога истины», «середины (aurea!) между землёй... и небом» [Т.7. С.50]. После лекции Вяч. Иванова в марте 1908 года поэт записывает: «Миф -объективная правда о сущем» [ЗК. С.104].
Тезис о содержательном единстве поэзии и прозы Блока отстоял Д.Е. Максимов, утверждая, что целостность блоковского макротекста держится на «поэтических интеграторах» - общих для стихов и статей «тем», «символов-мифов», «лирических сюжетов». «В своей совокупности они превращают творчество поэта в прочную непрерывную вязь...»54. С опорой на автохарактеристики Блока, на его рассуждения о смысле творчества, магистральной идеей блоковского мира учёный объявил мотив пути. Д.Е. Максимов первым заговорил о неоднородных, разноуровневых составляющих художественного мира Блока; наметил их иерархию, отделив более конкретные образы-символы от абстрактных символов-категорий. Исследователь подчёркивает в последних, что они «отличаются от обычных понятий и категорий многозначностью (по сути, неисчерпаемостью), логической аморфностью и вместе с тем своей потенциальной идейной направленностью, соответствующей напряженности духовного мира Блока...».
Сложную, «полифоническую» структуру блоковского универсума, пути установления в нём равновесия подробно описала З.Г. Минц, ставшая также одним из основоположников огромной работы по рассмотрению связей этой художественной системы с русской классической литературой. В исследовании интертекстуальных аспектов творчества Блока значимы разработки В.В. Беззубова, ЕЛ. Белькинд, СЮ. Ясенского. П.Ю. Грякалова изучает фольклорные источники блоковской образности. Д.М. Магомедова возводит бло-ковские мотивы, образы, идеи к античной мифологии и философии, а также гностическим учениям и христианству; отслеживает влияние на поэта современников: А. Белого, Вяч. Иванова, Л. Андреева, Ф. Ницше, Р. Вагнера, А. Стриндберга. И.С. Приходько анализирует связи блоковского мифа с мифологическими пластами мировой культуры, утверждает образ Блока как художника, неразлучного с мыслью о Боге, углублённого читателя Библии. Религиозно-философским мотивам в лирике Блока посвящены также работы Т.В. Игошевой.
Бросившаяся в глаза современникам «узость»56 символистского (и, в частности, блоковского57) лексикона свидетельствует не об ограниченности духовного кругозора и творческой направленности. Навлекавшая на себя упрёки закрытость словаря - следствие отбора наиболее фундаментальных понятий, в которых концентрируется человеческая природа и история. З.Г. Минц рассматривает два изначальных пути «символообразования» на примере поэтики Вл. Соловьёва: «На первом создаются образы, «земное» содержание которых связано лишь с неизбежностью говорить об «идеях» на земном языке... Такие символы - знаки духовных сущностей... не имеющие никаких «жизненных», бытовых адекватов»; на втором же - «образы, имеющие впол-не самостоятельный «земной» ряд значений» . «В блоковских символах, -уточняет З.Г. Минц, - значительно ярче и выделеннее «первые» («земные») планы значений», о чём свидетельствуют «эмоциональные природоописа-ния», «сложный, углубленный психологизм», «чувственная окрашенность» образов. Н.А. Кожевникова находится в некоторой оппозиции к этой теории. Исследовательница лингвистических особенностей блоковского текста сделала вывод о внутренней диалектике категорий конкретного и отвлечённого, понимаемых как категории лексико-грамматические. По наблюдениям Н.А. Кожевниковой, в символистском сознании эти два начала проникают друг в друга, причём заметны «сдвиги в область отвлечённого»60. Зачастую «символическое наполнение слова вытесняет его предметный смысл»61, «слово остаётся конкретным только по видимости, превращаясь в отчётливое иноска-заниє» ". По мысли исследователя, «предмет символиста - не вещи, а идеи» . Д.Е. Максимов указал на необходимость иерархической систематизации лексико-понятийных составляющих блоковского текста и предложил различать: 1) символы-мифы; 2) символы, «сложившиеся именно как символы задолго до Блока, но наполненные в его поэзии специфическим содержанием»; 3) «символы-мысли, символы-идеи, символы-категории»; 4) «малые символы, чаще всего заимствованные»; 5) символически осмысленные «имена-идеи»64. Эта классификация привлекла внимание учёных к проблеме осмысления ключевых слов Блока и стала теоретической основой разработок в этом направлении.
Земля - эмпирическая действительность
В соответствии с христианско-романтической и общесимволистской традицией1 земной мир воспринимается как мир зла и лжи: «...далёко суетной земли...» [T.I. С.24], «А наутро встречаюсь с землёю опять, // Чтобы зло проклинать, о добре тосковать!» [Т.І, С.ЗЗ], «Вдали от бездны зла земного...» [Т.1. С.398], «Здесь, на земле, - как сон, и свет и тень» [Т.1. С.175], «О любви неверной и зыбкой, //... что цвела на земле» [Т. I. С.234], «Чтоб только злее ненавидеть // Пути постылые земли» [T.I. С.340], «...Во мгле, что со мною всегда на земле» [Т.2. С Л 02], «Я в четырёх стенах - убитый // Земной заботой и нуждой» [Т.2. С. 197], «Я на земле был брошен в яркий бал, //Ив диком танце масок и обличий // Забыл любовь и дружбу потерял» [Т.З. С. 15], несвободы: «...жду последних слов, // Забытых здесь, в земной темнице» [Т.1. С.125], «Не в земной темнице душной...» [Т.2. С.220], «нижний», про-фанный мир, противопоставленный чаще всего сакральному пространству, ассоциируемому с небом2, обители женственного божества: «Неуловимая, она не между нами, // И вне земли» [Т.1. С.59]; «Мне чужды здесь земные ваши сны» [Т.1. С. 132], «Мы в круге млечного пути, // Земные замерли мечты» [Т.2. С.315]; «Опять - любить её на небе // И изменить ей на земле» [Т.З. С.78]. Этот мир может быть отчасти оправдан обращённостью к высшему: «Курятся алтари, дымят паникадила // Детей земли» [Т.1. С59], «Земных молитв и поклонений //Тебе- царица чистоты» [Т.1. С. 101], «Современность не обладает не только... божественной Мудростью; но и земной мудростью язычника Вергилия» [Т.З. С. 502].
У земли есть свой язык, меняющий имена высших сущностей: «Женщиной люди зовут эту звезду на земле» [Т.1. С.380]; «И зазвучит в земном вообра-женьи // Земной язык» [Т.1. С.342], «Ты можешь сказать мне земные слова?.. // Падучая дева-звезда // Хочет земных речей» [Т.4. С.85-86].
Главными земными ценностями Блок признаёт «красоту и добро» [Т.7. С. 50]: «...до Благого // Стремлюсь моим земным умом» [Т.1. С.21]. Последний идеал - земное добро, часто называемое жалостью , нередко отвергается поэтом и его героями: «Но жалости не знаю никакой» [ТА С. 121]; «...мне ненавистна жалость» [Т.4. С. 122]; «Тебя жалеть я не умею» [Т.З. С.254]. Первая же - красота - господствует над художником, хотя её власть подчас оборачивается «проклятьем» [Т.З. С.8]. В художественных текстах поэт подчёркивает земную природу красоты , что порождает неоднозначность этой категории: «Девушки пригожие, // Как сама земля» [Т.2. С. 135], «А ночью снова -знаю, знаю // Твою земную красоту!» [Т.2. С.275]. «Земная Тамара» видится Блоку «отошедшей», «может быть, ненужной» [Т.5. С.423] на полотне М.Врубеля и в его «цветной легенде» [Т.5. С. 131] о Демоне. «Красавица кукла... земное чудо» [Т.5. С.430] в статье «О современном состоянии русского символизма» (1910) изображена безжизненной. «Земной красой» [Т.4. С.498] и «счастьем земным» [Т.4. С.502] названа Изора во второй черновой редакции драмы «Роза и Крест» (1912).
Земной мир скуден и тесен: «Но низка земная келья» [Т.З. С. 173]. Для великого художника «скучные песни земные» не могут заменить «звуков небес» [Т.5. С.423]. Мечты о счастье и покое, которые внушает человеку земной мир, эфемерны: «И сам покой тосклив, и нас к земле гнетёт // Бессильный труд...» [T.I. C.3I]. «Но радости земли, которых я хотел, // Закинули меня в безрадостный предел!» [Т.4. С.283] - кается персонаж переведённого Блоком в 1907 году «Действия о Теофиле». «Земное счастье» [Т.З. С.67] манит и соблазняет лирического героя, но обманывает его надежды.
В круг идейно-эстетических задач символистов входило не столько отвержение земного мира, сколько прозрение сквозь его толщу «иных миров» и преображение его силой веры (или мистического знания), любви и искусства. Земля должна быть «очищена» [Т.7. С.49]. «Земной романтизм» и «земная влюблённость» - лишь внешний знак истинных чувств «рыцаря-монаха», «откинувшего всю земную «прелесть» [Т.5. С.451], - утверждает Блок в статье о Вл. Соловьёве. Сформулированный Вяч. Ивановым творческий принцип «неразлучённости с землёй» [Т.5. С.16] был дорог Блоку, но в понятийно-образном комплексе земли художнику открывался «не один только первый план мира, но и то, что скрыто за ним» [Т.5. С.418], не только realia, но и ге-aliora.
Содержание лексемы земля распадается на представления о природе как таковой, о мире людей и о потусторонних мирах.
Земля в значении природа, естественный мир, противопоставленный культурному пространству («...И город скроется во мгле - // О, сколько музыки у Бога, // Какие звуки на земле!» [Т.1. С.ЗЗЗ]), почти не имеет явных негативных коннотаций и подчас освящается поэтом: «Жду вселенского света // От весенней земли» [Т.1. С. 170]. «Жди на распутьи - вдали // Людных и ярких дорог, // Чтобы с величьем земли //Ты разлучиться не мог» [Т.І. С. 140], - такой завет слышит ещё герой «Стихов о Прекрасной Даме»; ему «В речах о мудрости небесной // Земные чуются струи» [Т.1. С. 159]. Для символиста природа - живая книга мира, полная «знаков» и «соответствий»: «Не читавшие земных и небесных книг не знают, откуда исходит «ярь» и свет» [Т.5. С! 15]; «Несказанное - в природе...» [Т.7. С.281]. В 1910 году Блок пишет матери: «Ещё больше, чем музыки, я хочу... земли, травы, зари» [Т.8. С.305].
Антитеза земля-небо с устойчиво негативной оценкой первого элемента захватывает землю в значении пресыщенного и порочного цивилизованного мира. Но если земля понимается как мир природы или простых людей; здоровых, искренних чувств, ей может быть отдано предпочтение перед небом. Ранние стихи рисуют землю-природу в её согласии с небом: «...где-то в небесах // И на земле безмолвной жило // Блаженство в звёздах и цветах» [Т.1. С.408], «Немеет небо, земля в молчаньи...» [Т.1. С.108]. Стихотворения 1912 года «Тишина в лесу» и «Сочельник в лесу» воспевают соединение земного-природного с небесным-сакральным: «...Звёздный свет до земли донести» [Т.З. С.368], «Чтоб от неба и земли // Светы встретиться могли, // Чтоб меж небом и землёй//Загорелся луч иной...» [Т.З. С.369].
Образный мотив человека под землей
В блоковском мире образный мотив человек под землей1 поддаётся условной типологии: персонаж может быть изображён не только пребывающим в подземелье, но и нисходящим или, напротив, поднимающимся.
Метафорический мотив спуска под землю отчасти расшифрован самим Блоком в одном из фрагментов «Молний искусства» (1909-1920): «описанное мною нисхождение под землю и восхождение на гору имеет много общих черт если не со способом создания, то с одним из способов постижения творений искусства» [Т.5. С.404]. Связь этого мотива с литературным творчеством, с поэзией подтверждается и ранними цитатами: «Лермонтов и Гоголь... всходили на вершины или спускались в преисподнюю...» [Т.5. С.79]. Его семантику можно анализировать исходя из антитезы нисхождения (спуска) -восхождения. В позднем, более концептуальном контексте подъему предшествует спуск, которому, вероятно, отводится роль некой инициации художника, приобщения к древнему наследию, соприкосновения с материей и насыщения таящейся в ней энергией, наконец, постижения извечных тайн природы и искусства как одной из стихий. Восхождение, пребывания в горах, откуда «измеряются времена и сроки» [Т.5. С.424] приобретает значение «измерения бесстрастной мерой всего, что видишь», обозрения мира с позиций того особого знания. Архетипическим образом поэта, чей гений связан с хто-нической сферой, был для Блока Данте, которому в первоначальной редакции этюда «Немые свидетели» противопоставлен Байрона [См.: Т.5. С.689].
Мотив погребённости распространяется на все типы лирического субъекта мифопоэтики Блока: на героя, его двойника-отца, на героиню. Тема смерти и погребения в ранней блоковской поэтической идеологии связана прежде всего с религиозными интенциями и с темой разрешения фатальных противоречий жизни, о чём пишет Т.В. Игошева: «Смерть была сильнее жизни для Блока уже потому, что преодолевала не только время и пространство, но и плоть, и пол... В изображении Блока картина смерти лишена своих драматических черт... потому, что она решена через мотив сна и в контексте религи-озной задачи преображения (обновления) человека» . Мотив собственного погребения, погружения в землю, возникает в юношеской лирике не столько как знак скорби, безнадёжности («Я чувствовал себя в земле давно зарытым, // В сырых досках, где воли нет мечтам» [T.I. С.391]), сколько в связи с любовно-мистическими упованиями: «Бога в могиле найдешь» [T.I. С.394], «В гробу вздохну я -// Услышишь ты» [T.I. С.5І5]. Во «втором томе» стихов он получает трагическое развитие: «И помню я звук похорон... // Как сыпались комья земли» [Т.2. С.88], сопрягаясь с мыслью об уходе из мира величия, чуда, героики. Если в ранних стихах погружение героя в землю или в песок жертвенно и символизирует самоотречение во имя любви, то похороны («Бред» (1905)), заточение в склепе («Сон» (1910)), замуровывание в гроб («Возмездие» (1911)) кажутся расплатой за некий грех. В то же время погребенному даруется покой. «Он славно отдохнёт теперь» [Т.З. С.334], -думает герой «Возмездия» об умершем отце. Но страдательность снова уходит из погребальной тематики. В стихотворении «Похоронят, зароют глубоко...» (1915) погребённые освобождаются от страстей и надеются на достижение той мудрости, что была недоступна живым: «Ни о чём уже больше не спросим... // Хорошо, что в дремотные звуки // На вступают восторг и тоска... // Здесь, пожалуй, надумаем мы, // Что под жизнью беспутной и путной // Разумели людские умы» [Т.З. С. 154]. Могила идиллична, поскольку в ней близости с родным человеком ничто не может нарушить. Похороненным «уютно» [Т.З. С. 154], тогда как в жизни «Уюта-нет. Покоя-нет» [Т.З. С.95].
Погружение в землю становится также метафорой протеста против «лживой жизни», отчуждения от современности: «Заройся в землю - там замри... // Дням настоящим молвив: нет\» [Т.З. С.93]. Подобным образом Блок описывал и в известном смысле оправдывал поведение отца: «Он прав хоть тем, что жизни этой // Румяна жирные отверг // ...Забился в землю - и померк» [Т.З. С.525]. Зарытый в землю на глазах сына отец стал почти олицетворением хтонизма. Квартира профессора названа «убогой берлогой» [Т.З. С.338]. Его судьба сплетается с идеей заката русского дворянства, чьи «благодатные соки ушли в родную землю безвозвратно» [Т.4. С.295].
«Всё так ужасно, что личная гибель, зарывание своей души в землю - есть право каждого» [Т.З. С.465], - записывает Блок в 1911 году. «Личная гибель» ещё в ранних размышлениях Блока приветствуется не только как «право», но и как «высшая способность» человека, а также парадоксальное проявление «избытка жизненных сил» [ЗК. С.42]. Но в революционные годы идея ухода под землю или пребывания под землёй приобретает новые коннотации: «зарыть талант в землю» [Т.6. С.397] - преступно. В 1918 году поэт записывает: «Страшно хочу мирного труда, но - окрылённого, не проклятого... Да, у меня есть сокровища, которыми я могу поделиться с народом» [Т.7. С.328]. Это принципиально отличается от прежнего обособления сознания художника: «В моей душе лежит сокровище, // И ключ поручен только мне» [Т.2. С. 186], «Ты - одинокий обладатель клада» [Т.5. С.426].
Автора прозаического фрагмента «Ни сны ни явь» (1921) преследует грёза подкопа: «Из оврага мне уже ничего не видно, кроме собственного дома над головой: он теперь стоит, открытый всем ветрам и бурям. Если подкопаться под него, он упадёт и накроет меня собой» [Т.6. С. 170]. В ней сливаются стремления обрушить прежнее, пусть и «самое дорогое», и остаться с этой руиной, превратить её в свою гробницу, в вечное убежище.
