Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Нравственно-философский смысл "Подражаний Корану" А.С.Пушкина
Глава 2. Поэтика цикла 89
Глава 3. Адресат "Посвящения" "Подражаний Корану" 139
Заключение 160
Список использованной литературы 166
Приложения 194
- Нравственно-философский смысл "Подражаний Корану" А.С.Пушкина
- Поэтика цикла
- Адресат "Посвящения" "Подражаний Корану"
Введение к работе
Цикл "Подражания Корану" (9 стихотворений и 5 примечаний в прозе) создан в период Михайловской ссылки. Пушкин воспользовался русским переводом Корана, выполненным М.Веревкиным, и французским переводом М.Савари, который поэт приобрел в связи с работой над "Подражаниями Корану" месяц спустя после того, как приступил к созданию цикла [Фомичев, 1986: 120].
"Подражания Корану", впервые напечатанные как цикл в 1826 году, заключали книгу "Стихотворения Александра Пушкина", вышедшую в Петербурге, и были помечены 1824 годом. Сборник состоял из пяти разделов: "Элегии", "Разные стихотворения", "Эпиграммы и надписи", "Подражания древним", "Послания". Причём, "Подражания Корану" были выделены особо.
С Кораном Пушкин познакомился еще в Лицее. Из лекций профессора истории И.К.Кайданова лицеисты получали первое представление о древнейших религиях, Исламе, об арабской и персидской литературе. Подлинный демократизм Лицея, отсутствие официального религиозного фанатизма исключили возможность возникновения каких-либо конфликтов и разногласий между лицеистами разных вероисповеданий. "В лицее, - указывает П.В. Анненков, - существовали на школьных скамейках французские сенсуалисты, немецкие мистики, деисты, атеисты и проч." [Анненков, 1874: 48].
Мысль прочитать Коран, воспользовавшись его образами и формой, скорее всего, возникла у Пушкина на юге. В незавершенном стихотворении 1825 года "В пещере тайной в день гоненья" сохранилось признание поэта, что он читал Коран "в день гоненья", т.е. перед высылкой из Одессы летом 1824 года. В письме Пушкина к Вяземскому от 24-25
4 июня 1824 года, есть такие строки: "Между тем деньги, Онегин, святая заповедь Корана..." (XIII, 100)1.
Обращение поэта к восточной теме отражало возросшее в конце XVIII - начале XIX века внимание европейской культуры, в том числе и русской, к Востоку. В России интерес к Востоку особенно усилился в начале XIX века. В ноябре 1818 года в Петербурге был открыт Азиатский музей АН, где хранились арабские, персидские и турецкие рукописи, ставшие надежной базой для развития российской ориенталистики. "К 20-м годам интерес к восточной литературе в России все более возрастает. Это связано отчасти с активизацией русской колониальной политики на Востоке и с организацией нескольких кафедр восточных языков для подготовки дипломатов, чиновников и переводчиков. Именно в это время развертывается деятельность выдающихся ориенталистов — К.Фрэна, Казем-Бека, А.Болдырева, О.Сенковского. В 1822 году Сенковский выступает со статьей "Об изучении арабского языка", в которой доказывает необходимость изучения восточных языков с точки зрения практических, государственных потребностей" [Свирин, 1936: 225-226]. Но основное значение в повышении интереса к поэзии Востока имело распространение литературных теорий романтизма. Романтиками была подхвачена и существенно переосмыслена выдвинутая Гердером теория национальных культур как взаимосвязанных звеньев поступательного развития общечеловеческой культуры и мировой истории. В противовес французскому классицизму, признававшему лишь античное искусство (в своем толковании), провозглашается принцип "всемирности литературы", пропагандируется необходимость изучения литературных памятников всех времен и народов.
Увлечение Востоком играло самую значительную роль в открытии чуждых экзотических культур: "Восточный стиль, выражающий восточное
Все ссылки приводятся по изданию: Пушкин А.С. Поли. собр. соч.: В 16 т. (17 т. доп.). М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937-1949. Римскими цифрами указывается том, арабскими- страницы.
5 мировоззрение, "душу Востока", по многим причинам стал играть в литературе чрезвычайно важную роль. Открывается для Европы поэзия Ирана, Коран становится модной книгой. Гете пишет свой "Западно-восточный диван", Радищев говорит о "Гюлистане" Саади, а затем -Байрон открывает новую поэзию Востока" [Гуковский, 1946: 198]. Восточный стиль становится одним из ведущих направлений романтизма. Таким образом, если ранее определение замкнутых типов национальных культур шло в основном в двух линиях - северной (Оссиан и др.) и античной (Гомер и др.), то теперь на Востоке "найдена третья великая культура, богатая своеобразной красотой" [Гуковский, 1946: 198]. Так, С.С.Уваров, член "Арзамаса" и попечитель Петербургского учебного округа, в своей речи при открытии кафедры восточных языков в Главном педагогическом институте (1818 г.) заявил, что "с обращением к Востоку произойдет обновление русской словесности в сих свежих, доселе неприкосновенных источниках" [Цитируется по работе Н.Свирина, 1936: 226]. Более конкретно выразил эту мысль Кюхельбекер, который еще в лицее проявлял живейший интерес к восточной литературе. В своей статье "О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие" ("Мнемозина", ч. И, 1824 г. С. 29-44) Кюхельбекер писал: "При основательнейших познаниях и большем, нежели теперь, трудолюбии наших писателей, Россия, по самому своему географическому положению, могла бы присвоить себе все сокровища ума Европы и Азии. Фердоуси, Гафис, Саади, Джами ждут русских читателей". [Цитируется по работе Мордовченко, 1959: 218]. О необходимости изучения восточной поэзии пишет и Ф.Булгарин, так же, как и Кюхельбекер, усматривая в этом одно из средств к созданию самобытной русской литературы. "Восток, неисчерпаемый источник для освежения пиитического воображения, тем занимательнее для русских, что мы имели с древних времен сношения с жителями оного" [Цитируется по работе Н.Свирина, 1936: 226].
Эстетическими устремлениями романтизма, как литературного направления, обусловлена возросшая популярность переводов. Особое место и значение широко распространенных и почти обязательных для каждого писателя XIX века переводов европейских и восточных образцов поэзии определялось стремлением творчески открыть и сообщить литературному языку возможности оригинала. "В стихотворных переводах-перевыражениях оттачивалось стилистическое мастерство русских поэтов 1800-1810-х гг., обогащалась его европейская культура" [Купреянова, 1981: 28]. "Переводы, — писал Жуковский в статье 1810 года, - знакомя нас с понятиями других народов, знакомят нас в то же время с теми знаками, которыми выражают они свои понятия, нечувствительно по средствам их, переходят в язык множество оборотов, образов, выражений..." [Жуковский, 1985: 283].
Романтиками были признаны считавшиеся при классицизме "чем-то идейно и художественно малоценным" национально-исторические различия культур. Романтизм выступил против классицизма, "с его тенденцией изображать человека вообще, вне времени и пространства, изображать его по законам искусства, обязательным для всех времен и народов" [Гуковский, 1946: 188], поставив вопрос о местном колорите в литературе. "В описании особенностей стран и мест романтизм, — подчеркивал А.П.Скафтымов, - имел пристрастие ко всему яркому, резкому (экзотическому)... В свое время, когда в способах мышления и в самом восприятии мира, вопреки прежнему рационалистическому подходу только еще начиналось различие индивидуального и своеобразного, экзотическая резкость красок вызывалась тем, чтобы в этом разнообразном и индивидуальном обозначить наиболее заметное" [Скафтымов, 1958: 8-14]. Стремление выделить то, чем "данное местное... наиболее резко отличалось от иного и общего" [Там же] стимулировало творческие поиски. Романтики осваивали элементы иных поэтических стилей, открывали для русской литературы новые формы художественного
7 воссоздания личности. В России проблема местного колорита "была поставлена не романтизмом вообще, а именно гражданским романтизмом" [Гуковский, 1946: 188], в русле которого вырабатывалась концепция народности в литературе.
А.Н.Веселовский, исследуя на широком сравнительно-историческом материале поэтику Жуковского, его отношение к проблеме "поиска народной души", характеризует её так: "Для Жуковского-поэта она не существовала: выросши в преданиях сентиментализма, он не только усвоил себе форму его мышления и выражения, но и глубоко пережил содержание его идеалов, в которых народность заслонялась исканием человечности, когда его коснулись веяния романтизма, они остались для него элементами стиля, поглощенные уже созревшим в нем настроением, от которого он никогда не мог отвязаться" [Веселовский, 1918: 19]. "Жуковский - лирик, - подчеркивает исследователь, - даже в подражании дававший свое, отдававший себя. Именно эта потребность отдаться, способность занять собой и сделала его у нас поэтом непосредственного сердечного чувства" [Веселовский, 1918: 538].
Обращение Пушкина к экзотическим культурам в романтический период творчества является отзвуком анакреонтических и эпикурейских мотивов Батюшкова, романтической музы Жуковского. Увлеченный языческой греко-римской античной образностью (в лицейский и петербургский период) Пушкин пишет в русле традиций, но своеобразие его творческой манеры обусловлено способностью органично соединить разнонаправленные тенденции. В результате в его понимании античная культура — не только отвлеченная сфера, но и воспринятый из политической поэзии романтиков суггестивный образ свободы людей. Высказанная Гуковским мысль о том, что под воздействием общественно-политической ситуации меняется облик античности, через пятьдесят лет находит подтверждение в работе Т.Г.Мальчуковой "Античные и христианские традиции в поэзии А.С.Пушкина" [Мальчукова, 1997]. Это
исследование дополняет наше представление об истоках романтизма. Античность, как убедительно доказывает Мальчукова, начинает восприниматься как сегодняшняя реальность, связанная в сознании Пушкина и его современников с идеалом героической борьбы за свободу. Восстание греков против турецкого ига в 1821 г. пробудило всеобщее сочувствие и героический энтузиазм вольнолюбивых душ.
Поэтическое воплощение Востока в лирике Пушкина этого периода также осуществлялось в русле поэтики романтизма: "восточный стиль" был "пестрым", "роскошным" стилем неги, земного идеала страстей и наслаждений, соединенного с воинственностью и неукротимой жаждой воли. Все это романтизм искал и в других первобытно-народных культурах, воспроизводя их "в духе сказочной экзотики, фантастики, в роскошном колорите и описании таинственных приключений" [Никитина "Горит Восток зарею новой..."// "Поэзии чудесный гений". Лирика А.С.Пушкина: 68].
Истоками нового восприятия Пушкиным культуры Востока стало то, что на смену книжным представлениям приходят живые, непосредственные впечатления от собственного знакомства с бытом и жизнью восточных народов, полученные в период южной ссылки, в результате посещения Крыма, Кавказа и "азиатского заключения" в Бессарабии. Пристальный интерес поэта к иному этнографическому и культурному миру стал питательной почвой, на которой возникли романтические поэмы Пушкина.
Проблема восточных элементов в творчестве Пушкина всё более привлекает внимание исследователей. Как справедливо замечено Н.М.Лобиковой, "восточная тема своеобразно сопутствовала творческому росту поэта и отражала в себе этот рост" [Лобикова, 1974: 3]. Увлечённость Пушкина этой темой, безусловно, связана с его вниманием и уважением к своим семейным корням. "Поэт никогда не оставлял интереса к ориентальной тематике. И размышления Пушкина о судьбах народов
9 Востока, их поэзии и истории постоянно соприкасались с принципами художественного воссоздания этого мира", - отмечает Д.И.Белкин [Белкин, 1979: 146]. Исследователь выделяет в наследии Пушкина девять регионов, в разные годы привлекавших внимание поэта. Тематически эти регионы озаглавлены так: "Пушкин и российский Восток", "Тема Турции в творчестве Пушкина", "Пушкин и Библейский Восток", "Арабский Восток в стихотворениях Пушкина", "Пушкинские стихи о Персии", "Пушкин в работе над образом Африканца Ганнибала", "Пушкин и культура Китая", "Книги о Монголии в библиотеке Пушкина", "Индийские мотивы в творчестве Пушкина" [Белкин Д.И. Путешественники и исследователи Востока - "знакомцы дальние поэта". // Пушкин. Исследования и материалы. Т. 4. С. 19].
Поэтические подражания Пушкина, безусловно, вызваны и стремлением поэта овладеть стилистическим богатством иной, не только европейской культуры: "В 1824 году, уже отходя от романтизма, Пушкин отнюдь не отказался от одного из наиболее прогрессивных и плодотворных принципов романтической школы - принципа всемирной, "универсальной" поэзии. Наоборот, его интерес к литературе всех времен и народов расширяется и углубляется. Об этом свидетельствуют между прочим отдельные его критические замечания в статьях и письмах. Так, например, в письме к А.Бестужеву (февраль 1824 г.) он пишет по поводу арабской сказки "Витязь буланого коня", помещенной О.Сенковским в "Полярной звезде": "Арабская сказка прелесть; советую тебе держать за ворот этого Сенковского"" [Свирин, 1936: 223]. В 1824 году как на постижение, так и на характер раскрытия Пушкиным ориентальных тем и сюжетов уже влияли принципы народности и историзма, сформулированные в его заметке "О народности в литературе", относящейся примерно к 1825 году: "Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более и<ли> менее отражается в зеркале поэзии"(Х1, 40).
При анализе цикла следует учитывать автобиографический аспект: "Подражания Корану" написаны в период преодоления Пушкиным мировоззренческого кризиса, сквозь объективное изображение особенностей Корана проступает комплекс переживаний поэта во время ссылки в Михайловском, не случайно "Подражания Корану" посвящены П.А.Осиповой, в гостеприимном доме которой изгнанник-поэт нашел "сень успокоения".
Цикл "Подражания Корану" был рассмотрен пушкинистами во многих гранях и имеет достаточно обширную исследовательскую литературу, обзор которой мы ограничим анализом результатов, имеющих непосредственное отношение к задачам нашей работы.
В.Г.Белинский, отмечая "удивительную способность" поэта "легко и свободно переноситься в самые противоположные сферы жизни", называет "Подражания Корану" "блестящим алмазом в поэтическом венце Пушкина" [Белинский, 1954: 352]. Не ставя перед собой задачи дать всестороннюю оценку пушкинского цикла, критик обращает внимание на то, что "Подражания Корану" "вполне" передают "дух исламизма и красоты арабской поэзии".
В дореволюционных исследованиях цикла получила широкое распространение мысль о религиозном пафосе "Подражаний Корану". Как отражение религиозного настроения Пушкина в период Михайловской ссылки рассматривал "Подражания Корану" П.В.Анненков в своей работе "Пушкин в Александровскую эпоху" (СПб., 1874): "Алкоран служил Пушкину только знаменем, под которым он проводил свое собственное религиозное чувство. Оставляя в старом законодательную часть мусульманского кодекса, Пушкин употребил в дело только символику и религиозный пафос Востока, отвечавший тем родникам чувства и мысли, которые существовали в самой душе нашего поэта, тем еще не тронутым религиозным струнам собственного сердца и его поэзии, которые могли
теперь впервые свободно и безболезненно зазвучать под прикрытием смутного (для русской публики) имени Магомета" [Анненков, 1874: 304].
Проявлением проснувшегося религиозного чувства и "умиротворения" души поэта после бурных романтических порывов молодости считал "Подражания Корану" Н.Котляревский: "... в "Подражаниях Корану", в особенности в великолепной картине: "И путник усталый на бога роптал", много религиозного смысла и настроения. Если отбросить те строчки, в которых поэт удержал местный восточный колорит, достаточно чувственный, то весь этот маленький сборничек может быть понят, как гимн богу вознесенный над всеми исповеданиями" ["Пушкин в Александровскую эпоху". Собр. соч. Пушкина под. ред. С.А. Венгерова. Т. II, С. 482].
Эволюцию Пушкина от навеянного французскими материалистами атеизма к глубокому религиозному чувству видел в "Подражаниях Корану" и Н.Черняев: "Подражания Корану" насквозь проникнуты монотеистическим духом и неподдельным религиозным чувством" [Черняев, 1898: 395], "создавая свои "Подражания", Пушкин нашёл в своей душе сочувственный отклик мистическому пафосу Корана" [Черняев, 1898: 396], "Коран дал первый толчок к религиозному возрождению Пушкина и имел поэтому громадное значение в его внутренней жизни" [Черняев, 1898: 397]. Вместе с тем, задачу Пушкина-художника исследователь видит не только в передаче собственных религиозных воззрений: "Ни в одной европейской литературе нет ничего подобного пушкинским "Подражаниям Корану". В них отразился весь Ислам с его монотеизмом, с его космогонией, с его чувственностью, легендами, мистикой и моралью. Кто вчитается и вдумается в "Подражания Корану", тот уже не встретит в нем ничего нового для себя и будет иметь ключ к разгадке и верному пониманию священной для всего мусульманского мира книги" [Черняев, 1898: 399]. "... Придавая поразительную красоту поэтическим намекам Корана, - Пушкин имел в виду одну только цель —
12 воспроизвести его пафос и ту чисто арабскую поэзию, которою дышит Коран" [Черняев, 1898: 400].
Достоевский в своей знаменитой речи о Пушкине писал о "Подражаниях Корану": "... разве тут не мусульманин, разве тут не самый дух Корана и меч его, простодушная величавость веры и грозная кровавая сила её?" [Достоевский, 1899: 15].
Истолкование религиозного содержания "Подражаний" дал в своем исследовании цикла Д.Н.Овсянико-Куликовский: "Лирическая интуиция Пушкина с особенной яркостью проявилась в "Подражаниях Корану", где звучат специфические мелодии арабского религиозного лиризма... эта религиозная лирика не может быть названа ни библейской (древнееврейской), ни христианской, ни какой-либо иной, кроме как мусульманской, и притом не вообще мусульманской, а специально той, которая звучала в проповедях Магомета в период возникновения религии" [Овсянико-Куликовский, 1912: 197-198].
В дальнейших исследованиях цикла произошёл резкий поворот в трактовке темы "Подражаний" - отказ от религиозного истолкования, безусловно связанный с послереволюционными событиями. В 1928 году в Симферополе вышла не оставшаяся незамеченной последующими исследователями цикла работа В.И.Филоненко, в которой высказывалась мысль о том, что "Подражания Корану" - не восторженные гимны Богу. В них нет ничего мистического... Правда, может быть, у поэта и было желание пуститься в мистическую высь, но он поборол его и, сделав какой-то резкий уклон в сторону материализма, сумел остаться здесь, на земле, на почве реального быта, как бы умышленно перенеся центр тяжести на бытовой уклад жизни" [Филоненко, 1928: 10].
Позднее, в 1936 году, точку зрения В.И.Филоненко развивает и корректирует Н.Свирин: "... работая над "Подражаниями Корану", Пушкин совсем не отказывается от прежних скептических воззрений на религию - как магометанскую, так и христианскую. Но... отходит от
13 односторонних реалистических воззрений французских материалистов XVIII века, которые в религиозных верованиях видели только ложь и басни, сочиненные каким-нибудь ловким шарлатаном. Пушкин усматривает в Коране проявление психологии целого народа, его религиозных и нравственных воззрений, выраженных нередко "сильным и поэтическим образом" [Свирин, 1936: 221-242].
Ценнейший вклад в изучение пушкинского цикла внес Б.В.Томашевский [Томашевский, 1961: 18-45]. Исследователь соотнес "Подражания Корану" с источником - Кораном, обозначил принципы воплощения в поэтическом тексте мотивов и тем древнего религиозного памятника.
В новаторском для своего времени исследовании Г.А.Гуковского "Пушкин и русские романтики" (Саратов, 1946) содержатся конкретные наблюдения, которые необходимо учитывать при изучении цикла: проблема местного колорита, жанровое оформление темы Востока, "восточный стиль". Широкий историко-литературный контекст, в котором Гуковский решает вопросы стилевого и жанрового своеобразия поэзии первой половины XIX века, позволяет увидеть "Подражания Корану" на фоне литературной эпохи, в разнообразных связях с ней.
Во второй половине XX века получило распространение истолкование мотивов и тем "Подражаний" в аспекте их связи с биографией Пушкина и общей литературной ситуацией.
Автобиографичность произведений Пушкина, внутренне объединенных образом пророка, стремился установить Н.В.Фридман. Исследователь относит "Подражания Корану" к "героической лирике Пушкина, воплотившей резкие, волевые черты индивидуальности поэта. Это не пестрые узоры, расшитые по канве Корана или Библии, но значительные признания, раскрывающие пушкинскую трактовку задач независимого писателя" [Фридман, 1946: 90].
Д.Д.Благой в монографии "Творческий путь Пушкина", не выделяя "Подражания Корану" в специальный объект исследования, обращение Пушкина к религиозному памятнику мусульман объясняет так: "Коран привлекает его как произведение большой и весьма своеобразной художественной силы, как замечательный образец восточной поэзии... Однако, видимо, еще больше чем поэтическая сторона, привлек Пушкина страстно-пропагандистский, зажигательно "пророческий" тон Корана, воинственно-героический его дух" [Благой, 1950: 385].
Мысль о том, что в "Подражаниях Корану" отразились "просветление души Пушкина, новое чувство бодрости, уверенности в своей правоте в важнейшем вопросе, определившем и содержание его поэзии, и всю его судьбу", - высказывает С.М.Бонди [Бонди, 1983: 106].
В дальнейших исследованиях пушкинских "Подражаний Корану" особую актуальность приобрела "проблема соотношения объективного и субъективного начал в этом программном цикле стихотворений поэта" [Соловей, 1979: 125]. В диссертации "Концепция Востока в творчестве Пушкина" Д.И.Белкин разделяет точку зрения тех, кто видит в "Подражаниях" только объективное отражение черт Корана: "Объективное содержание Корана стало содержанием... стихотворного цикла. Авторское, субъективное не входит ни в один из образов "Подражаний". Последние даны, можно сказать, так, как они представлены в древнем памятнике" [Белкин, 1970: 9].
Среди исследований, специально посвященных проблеме "Пушкин и Восток", необходимо выделить работу Н.М.Лобиковой, опубликованную в 1974 году, в которой содержится анализ восточных элементов в творчестве Пушкина. К сожалению, данное исследование хронологически ограничивается периодом с 1817 по 1824 гг. Тем не менее привлекает широта постановки вопроса, и сегодня эта работа, так же, как и поставленная в ней проблема, не утратила актуальности. При анализе пушкинского цикла, по мнению Н.М.Лобиковой, "следует выявить как
15 субъективную, так и объективную стороны его поэтического содержания, которые органически слились в "Подражаниях Корану"" [Лобикова, 1974: 64]. Н.Я.Соловей также считает, что в цикле получили отражения оба начала: "Пушкин реалистически воссоздает некоторые особенности арабской культуры, стремится дать объективное представление о Коране и его творце Мухаммеде. Одновременно Пушкин развивает в этом цикле мысли о поэте-пророке и о его важном общественном назначении" [Соловей, 1979: 127].
Стилистический анализ "Подражаний Корану" дается в фундаментальном труде В.В.Виноградова "Язык Пушкина" (1935). В исследовании Д.И.Белкина "Поэтика авторских примечаний в цикле "Подражания Корану" анализируются прозаические примечания Пушкина к "Подражаниям Корану" в их соотношении с поэтическим текстом. Исследованием "Подражаний Корану" в общем контексте лирики Пушкина занимались Н.Л.Степанов [Степанов, 1974] и А.Л.Слонимский [Слонимский, 1963]. В работах И.С.Брагинского и М.Л.Нольмана в связи с "Подражаниями Корану" ставится вопрос о западно-восточном синтезе в лирике Пушкина.
Циклическая основа "Подражаний Корану" анализируется в трудах
Н.Измайлова "Лирические циклы в поэзии Пушкина в конце 20-30-х гг." и
С.А.Фомичева "Поэзия Пушкина. Творческая эволюция".
Основополагающее значение для нашего исследования имеет предложенная Л.Е.Ляпиной методология изучения поэтических циклов в теоретико-литературном и историко-литературном аспекте [Ляпина, 1999]. Пушкин, по мнению Л.Е.Ляпиной, "довёл системность циклообразовательного процесса до максимума, "замкнув" его на всём своём творчестве, универсальном по жанровому многообразию. В этом своём качестве пушкинский циклизм не мог быть понят современниками. Адекватную оценку проблемы цикла у Пушкина литературоведение смогло дать спустя почти полтора столетия" [Ляпина, 1999: 60]. Уровень
изучения "Подражаний Корану" современным цикловедением определяется появившейся недавно монографией М.Н.Дарвина и В.И.Тюпы "Циклизация в творчестве Пушкина: Опыт изучения поэтики конвергентного сознания". "Подражаниям Корану" авторы этого исследования посвятили специальную статью, в которой дан теоретико-литературный анализ цикла [Дарвин, Тюпа, 2001: 73-84]. Однако задачи последовательного анализа всех "Подражаний" в этой работе не ставится.
Наименее изученным остается вопрос об источниках пушкинского онтологизма, мифопоэтической и эстетической содержательности образов, восходящих к религиозной символике. Тем большее значение имеет для нас цикл статей С.Л.Франка "Этюды о Пушкине" [Франк, 1999]. Не занимаясь "Подражаниями Корану" специально, философ рассматривает религиозно-эстетическую проблематику произведений Пушкина. Духовный смысл пушкинской лирики является предметом пристального внимания В.Непомнящего. Изучением поэтики и стилистики произведений Пушкина в связи с традициями христианской культуры плодотворно занимаются И.Ю.Юрьева и Т.Г.Мальчукова.
За последние годы вполне понятный интерес к "Подражаниям Корану" заметно усилился. Необходимо выделить как событие коллективную монографию "Коран и Библия в творчестве Пушкина", вышедшую в 2000 году в Иерусалиме. Опубликованные здесь исследования авторитетных ученых мира значительно расширяют источниковедческий контекст пушкинского цикла. Соотношение Корана и Библии, прежде изучавшееся эпизодически, в этом обширнейшем и обстоятельном труде взято в фокус внимания. Три статьи сборника посвящены "Подражаниям Корану" специально: Е.Эткинд "Пушкинская "поэтика странного", С.Шварцбанд "О первом примечании к "Подражаниям Корану", С.Фомичев "Библейские мотивы в "Подражаниях Корану". В других статьях рассматриваются вопросы, важные для осмысления нравственно-философской проблематики и
17 поэтики цикла ("Образы Востока в русской литературе первой половины 19 века", "Судьбы царей и царств в Библии и трагизм истории в "Борисе Годунове", "Библейское и личное в текстах Пушкина" и др.)- Все материалы монографии дают широкую перспективу для рассмотрения "Подражаний Корану", освещают различные грани художественного мира Пушкина, которые необходимо иметь в виду, обращаясь к этому поэтическому произведению.
Содержательным дополнением к существующим в пушкинистике
биографическим описаниям стала новейшая "Пушкинская энциклопедия"
"Михайловское". Это издание, подготовленное сотрудниками
Пушкинского заповедника, искусствоведами, историками,
священнослужителями, является единственным в своём роде систематизированным сводом знаний о реалиях жизни Пушкина в псковском крае. Собранные здесь материалы обогащают прочтение "Подражаний Корану" и помогают дать ответ на поставленный в диссертации вопрос о посвящении цикла П.А.Осиповой.
Краткий обзор работ, посвященных "Подражаниям Корану",
выделенные нами спорные вопросы, не получившие своего разрешения и
завершения, взаимоисключающие истолкования нравственно-
философского содержания, религиозных и поэтических истоков текста, его автобиографической основы, поэтической образности и структуры, позволяют говорить об актуальности изучения этого пушкинского цикла. Необходимо дать объективный анализ "Подражаний Корану" в единстве историко-литературного и теоретического аспектов. Ориентирующими методологическими принципами и практической методикой анализа в данной работе являются положения А.П.Скафтымова о нравственно-философской основе творчества Пушкина, содержащиеся в черновых
2 Цявловский М.А. Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина. М.: Изд-во АН СССР, 1951. Т. 1; Цявловский М.А. Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина. Л.: Наука, 1991; Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина: В 4 т./Сост. М.А. Цявловский; Отв. ред. ЯЛ. Левкович. М.: Слово/ SLOVO, 1999.
18 пометках, недавно опубликованных Е.П.Никитиной, и в прочитанных нами рукописях Скафтымова.
Актуальность обращения к "Подражаниям Корану" мотивируется и тем, что Пушкин воплощает заповеди Ислама как общечеловеческие нравственные истины. В свете волнующих современный мир проблем межэтнических и межконфессиональных отношений, этнокультурных связей пушкинская трактовка избранных поэтом сур Корана обретает особое значение.
Предмет изучения - поэзия Пушкина периода Михайловской ссылки, пути преодоления кризиса 1823 года.
Объектом исследования является цикл А.С.Пушкина "Подражания Корану".
Цель диссертационной работы - определить идейно-художественное своеобразие "Подражаний Корану" в контексте творчества Пушкина на рубеже двух периодов (1823 - 1825 гг.), решая в процессе исследования следующие задачи:
Рассмотреть нравственно-философское содержание каждого из девяти стихотворений, опираясь на тексты Корана, комментарии учёных-арабистов и наблюдения пушкинистов.
Признавая автономность каждого "Подражания", исследовать интертекстуальные связи внутри цикла.
Охарактеризовать значение архетипических форм воссоздания Пушкиным поэтического мира Корана.
Установить систему циклообразующих факторов в поэтике "Подражаний Корану".
Дать биографический комментарий к фактам создания цикла и посвящения его П.А.Осиповой.
Научная новизна диссертационной работы.
Впервые в связи с определением места "Подражаний Корану" в творческой биографии Пушкина проведён последовательный анализ всех
19 девяти стихотворений цикла, "Примечаний" и посвящения, обозначены стержневые линии "тематической композиции" (термин Скафтымова) цикла. Намечены интертекстуальные связи как внутри "Подражаний Корану", так и в контексте произведений, созданных прежде, в избранный период и в последующие годы творчества.
В характеристике общей архитектоники "Подражаний Корану" выявлены циклообразующие принципы: бинарная оппозиция, числовые обозначения, черты восточного стиля. Обоснован многожанровый состав и единство жанровой природы пушкинского цикла.
Практическая значимость. Материалы диссертации
использовались автором на практических занятиях и в процессе подготовки курсовых работ по курсу "История русской литературы XIX в.", на уроках и внеклассных занятиях по русской литературе в Татарской национальной гимназии, в телевизионных программах, посвященных этой работе. Результаты исследования могут быть использованы в вузовских спецкурсах и спецсеминарах.
Апробация работы. Основные положения и выводы диссертации излагались в докладах на 27 Зональной научной конференции университетов и педвузов Поволжья (Саратов, октябрь 2000 г.), учредительной конференции Объединения молодых учёных при Головном совете по филологии Минобразования РФ (Саратов, ноябрь 2001 г.), Международных научных чтениях "Чернышевский и его эпоха" (Саратов, 2001-2002 гг.), Филологических конференциях молодых учёных (Саратов, 2000-2003 гг.), III Международной конференции "Литература и культура в контексте христианства" (Ульяновск, 2002 г.), научной межвузовской конференции "Литература: миф и реальность" (Казань, 2003 г.), на аспирантском семинаре филологов-литературоведов СГУ (Саратов), отражены в восьми статьях и одной подготовленной публикации.
Положения, выносимые на защиту:
1. Нравственно-философское содержание "Подражаний Корану"
является итогом постижения объективных начал бытия, извечного "хода
вещей".
2. Поиски Пушкиным нравственных ориентиров определили отбор
сур Корана, принцип обработки текста священного источника и
"тематическую композицию" (Скафтымов) цикла.
Преодолев "дух отрицанья, дух сомненья", Пушкин воспринял религию как "вечный источник поэзии у всех народов".
3. Интерпретируя заповеди Ислама, Пушкин создаёт "свой Коран":
объединяет в новое целое разрозненные мотивы Корана, расширяет и
дополняет ту или иную мысль избранных сур. "Нравственные истины"
доходят до читателя в том звучании, которое сообщает им поэт.
4. В "Подражаниях Корану" отразилось восприятие Пушкиным
пророка Магомета как поэта. Миссия пророка определена свыше. Обладая
"могучей властью над умами", он должен следовать "стезею правды",
непреклонно вести людей "ко свету".
Заповеди Аллаха, раскрытые в Коране и проповедуемые пророком Магометом, даруют духовное зрение и являются вечными нравственными истинами, этической основой всей жизни человека и каждого его поступка.
Законы и тайны человеческого бытия в каждом стихотворении освещаются в несопоставимо разных ракурсах, требующих онтологического, мифологического, психологического и эмпирического осмысления. Контрастны масштабы заявленных тем: место и судьба человека в мироздании, Высшая сила (Бог, Аллах), которая олицетворяет собой непреложные, объективные законы миропорядка, и человек в повседневности - неблагодарный, кичливый, грешный в своих земных притязаниях и ропоте на Бога.
7. Обозначенная самим Пушкиным нумерация стихотворений от
первого до девятого не обусловлена ни событийной, ни временной
последовательностью ни, тем более, пространственной локализацией и
21 требует осмысления в свете представлений, заложенных в архаичных пластах сознания.
8. Членение всего состава поэтического текста (4+1+4), внутренняя
диалогическая соотнесённость стихотворений, повторяющаяся как основа
каждого "Подражания" бинарная оппозиция, символика числовых
обозначений, несущая концептуальная роль в построении цикла первого,
пятого и девятого "Подражаний" являются циклообразующими факторами
и служат средством раскрытия нравственно-философского пафоса
"Подражаний Корану".
9. Посвящение цикла П.А.Осиповой мотивировано внутренним
состоянием поэта в период преодоления духовного кризиса 1823 года и
личностью хозяйки Тригорского.
Целям и задачам исследования подчинено распределение материала по главам. Работа состоит из введения, трёх глав, заключения, списка литературы и приложения, в котором представлены копии неопубликованных черновых заметок А.П.Скафтымова к стихотворениям Пушкина "Пророк" и "Когда владыка ассирийский...".
В 1-й главе "Нравственно-философский смысл "Подражаний Корану" А.С.Пушкина" дан последовательный анализ каждого стихотворения, рассмотрены принципы воплощения источника - Корана -в "Подражаниях". Исследуется нравственно-философское содержание стихотворений и даётся анализ сопровождающих текст авторских примечаний.
Во 2-й главе "Поэтика цикла" проведён анализ всего комплекса объединяющих, циклообразующих принципов. Рассмотрена внутренняя структура каждого "Подражания" как самоценного произведения и цикла как целостного единства всех элементов формального и содержательного уровня. Прослежено ориентальное начало в стилевом оформлении "Подражаний Корану".
22 В 3-й главе "Адресат "Посвящения" "Подражаний Корану"
характеризуется личность П.А.Осиповой, интеллектуальная наполненность общения поэта с доброй соседкой - хозяйкой Тригорского.
Приложение содержит копии черновых заметок А.П.Скафтымова к стихотворениям Пушкина "Пророк" и "Когда владыка ассирийский..."
Нравственно-философский смысл "Подражаний Корану" А.С.Пушкина
В свое время кропотливую работу по сличению "Подражаний" с текстом Корана проделал Л.Поливанов. Составленные им комментарии к "Подражаниям Корану" - серьёзный труд, доказывающий обстоятельное знакомство Пушкина с Кораном не только в переводе Верёвкина, но и с французским переводом, выполненным М.Савари [Поливанов, 1887]. Позднее Н.Черняев дополнил работу Поливанова, указав суры, послужившие основой всех "Подражаний Корану" и уточнив значение некоторых стихотворных строк [Черняев, 1898]. Последующие разыскания К.С.Кашталевой [Кашталева, 1930], Б.В.Томашевского [Томашевский, 1956-1961], С.А.Фомичева [Фомичев, 1986] обнаружили большую близость "Подражаний" подлиннику. Оказалось, что Пушкин воспользовался не менее чем 81 стихом из 33 различных сур.
"Суры" - главы, из которых состоит священная книга мусульман. Название Коран означает "чтение по преимуществу". Отметим, что суры создавались в разное время; сначала в Мекке, где пророк Мухаммед (Магомет) начал проповедовать исламскую религию, затем в Медине. Суры отличаются друг от друга не только тематической и стилистической пестротой. Количество стихов колеблется от трех (103, 108 и 110-я суры) до 286 (2-я сура). Всего в Коране 114 глав. Однако последовательность отдельных сур зависела от собирателей Корана. Тот порядок, который главы приобрели в печатном издании, установлен преемником Мухаммеда - Абу-Бекром. Суры состоят из стихов. Стих называется аят (буквально "чудо"). Язык "сияющего Корана" считается образцовым арабским литературным языком.
Каждая из сур раскрывает одну из нравственных заповедей Ислама. Именно по этой причине, объективно необходимо провести специальный анализ каждого из девяти стихотворений, составляющих всё произведение Пушкина. До сих пор сохраняет актуальность суждение Б.В. Томашевского о том, что "действительное значение "Подражаний Корану" ещё не определено и необходим подробный анализ" [Томашевский, 1961: 35]. В настоящей главе диссертации мы рассмотрим каждое стихотворение цикла как самоценное произведение. Очевидно, что вынужденное самоограничение при таком исследовательском подходе не может приблизить к исчерпывающему результату в выявлении нравственно-философского смысла пушкинских "Подражаний". Поэтому далее возникнут новые аспекты анализа, предполагающие установление всей системы смысловых связей внутри цикла. Итак, I "Подражание" начинается словами Аллаха, который клянётся незыблемыми с точки зрения Ислама ценностями: Клянусь четой и нечетой, Клянусь мечом и правой битвой, Клянуся утренней звездой, Клянусь вечернею молитвой: Нет, не покинул я тебя (II, 352) В основе первого "Подражания" - 93 сура Корана. Согласно преданию, она ниспослана пророку Аллахом после долгого перерыва в общении с целью поднять его упавший дух.
Поэтическое одушевление делает завет Всевышнего своеобразным камертоном, настраивающим на восприятие особого типа сознания. "Каждый стих первого "Подражания", - писал Н.Черняев, - отмечен мистическим величием и согрет мистическим огнем. Оно сразу вводит вас в сферу мусульманского миросозерцания и мусульманских верований" [Черняев, 1898: 853]. Стихотворение оформлено как личное высказывание, однако первая строфа построена таким образом, что местоименно проявленный носитель речи поглощен возвратным глаголом "клянусь", четырежды повторяющимся в начале всех стихов катрена. Читатель, введенный в виртуальный сюжет, начало которого лежит за пределами текста, должен узнать вариант настойчиво звучащего здесь "я", догадаться, кому принадлежит вещающий голос; понять, от чьего имени даются клятвы — просто от любого правоверного магометанина, от пророка или от самого Всевышнего? Пушкин считает необходимым помочь читателю. К стихотворному тексту он даёт комментирующее Примечание. Первый катрен сопровождается сноской "2". В примечаниях называется имя персонажа - "Алла". Становится ясно, что Алла "говорит от своего имени" и адресат его речи пророк - Магомет.
В какой мере Пушкин точен в передаче источника, можно судить, обратившись к авторитетному мнению академика И.Ю.Крачковского. Переводчик Корана называл "главным эффектом" этого религиозного памятника - "божество в первом лице": "неслыханное новшество сравнительно с Торой и Евангелием. В Ветхом завете изложены речи Иеговы, но говорящий всегда хронист; речи - цитата. В Евангелии Христос говорит по ходу рассказа, цитирует не Иегову, а закон и пророков. Нововведение - Аллах сам дает себя услышать и сам ниспосылает отрывки своей "книги", пророк - только посредник" [Коран, 1990: 671]. Первую строку клятвы: "Клянусь четой и нечетой", воспроизведенную Пушкиным буквально по переводу Верёвкина, исследователи комментируют так: "речь идет о сочетаемом и несочетаемом" о "соединении и разъединении". Авторский комментарий к этой строке отсутствует, что не только дает большую свободу читательскому воображению, но и усиливает ориентальное звучание клятвы. Вместе с тем, отношения со- и противопоставления ("праведных" и "нечестивых", истинного и ложного, высокого и низкого) занимает центральное место в религиозном памятнике мусульман. Далее Аллах клянется "мечом и правой битвой". Здесь отразилась характерная черта восточного миропонимания: в представлении воина Ислама меч - не просто оружие, но и символ священной войны, а потому имеет собственную ценность и значение: первая часть строки не поглощается второй. Эта особенность усиливает и ориентальное звучание, передавая восточную символичность мышления. Мотив "правой битвы" будет развит в VI "Подражании Корану". В третьей строке Творец Вселенной клянется утренней звездой - символом пробуждения, а значит, продолжения жизни. Четвёртая строка: "Клянусь вечернею молитвой" - не только воспроизводит жизненный уклад мусульман: ежедневный намаз, свершаемый 5 раз в сутки, но и раскрывает центральную идею цикла: вера дарует спасение, "ведет ко свету", наполняет жизнь истинным смыслом.
Поэтика цикла
"Многие нравственные истины", восхитившие Пушкина в Коране, являются первоосновой цикла. В каждом "Подражании" раскрыта одна из вечных заповедей. "Сияющий Коран" - источник всеохватной мудрости и "смелой поэзии" "вольных подражаний". В предыдущей главе рассмотрены принципы воплощения сюжетов, мотивов и образов этой великой книги в каждом из "Подражаний Корану". Теперь следует обратиться к факторам, объединяющим все стихотворения в единое целое, то есть рассмотреть те черты поэтики, которые являются циклообразующими.
Обратим внимание на первое слово заглавия - "Подражания" (курсив мой. - Ю.Л.) - во множественном числе. В черновиках намечался и другой вариант: стихотворение "Смутясь, нахмурился пророк", было переписано набело под заглавием "Подражание Корану из главы "Слепый" в 42 стихах". Позже было исправлено "Подражания" [Фомичев, 1978: 26-28]. Разница вариантов заглавия принципиальна. Единственное число, озаглавливающее весь цикл, говорит о приблизительном, самом общем, внешнем следовании предполагаемому источнику. В этом случае ансамбль стихотворений воспринимается как поэтическая импровизация "на тему". Такова была традиция. Жанр "подражаний", получивший распространение в первые десятилетия XIX в., понимался как путь раскрытия души автора в роскошном колорите того или иного стиля. Строгой границы между оригинальным творчеством, подражаниями и переводом не было. Известен на этот счёт афоризм Жуковского: "переводчик в прозе есть раб, переводчик в стихах - соперник" [Жуковский В.А. О басне и баснях Крылова // Жуковский, 1985: 189]. Подобные произведения не расценивались с точки зрения соответствия их образцу. Вопрос о том, насколько верно передан оригинал, не волновал читателя.
Множественное число в заглавии пушкинского цикла содержит указание на то, что произведение создано не "по мотивам", а, напротив, находится с источником в непосредственных, разнообразных взаимосвязях. Каждое стихотворение цикла соотнесено с Кораном. Но суры отобраны, облюбованы Пушкиным, степень следования им различна, не зеркальна. Стихотворения пронумерованы автором, а это значит, что композиционная последовательность "Подражаний" и весь состав цикла определяются каким-то единым замыслом, подчинены творческой задаче1.
Исследователями неоднократно предпринимались попытки выделить общее начало, объединяющее самостоятельные произведения в художественную систему. Выявлению принципов, обеспечивающих единство стихотворений, подчинён анализ "Подражаний Корану", проведённый в работе Н.М.Лобиковой "Пушкин и Восток". Логика рассуждений в этом исследовании сводится к тому, что пушкинский цикл отражает "историю возникновения и развития ислама" [Лобикова, 1974: 68]. Движение цикла, по мнению Н.М.Лобиковой, передаёт последовательность "периодов деятельности" Магомета: "события вводятся во временные рамки, очерчивающие жизненный путь Мухаммеда, позволяя проследить его эволюцию" [Там же]. Как видим, аргументация выстраивается с опорой на "Жизнеописание Магомета", находящееся за пределами пушкинского текста. Понятно, что событийно-хронологическая канва соблазняет своей чёткостью. Однако "вольные подражания" не укладываются в схему этой концепции. Провести прямую "биографическую" линию через все "Подражания Корану" Н.М.Лобиковой не удаётся. "В первых трёх стихотворениях" - по утверждению исследователя, - "отражён ранний период" [Там же] "деятельности" Магомета. В четвертом и пятом "Пушкин переходит от личности Мухаммеда к выражению общих мотивов Корана, а в шестом вновь возвращается к своему герою, но уже на другом этапе его деятельности" [Там же. С. 70]. В VII "Подражании", по мнению Н.М.Лобиковой, Пушкин "тонко и скрытно" выражает "своё отношение к завоевательной политике Мухаммеда" [Там же. С. 72]. Исследовательница стремится доказать, что момент душевной слабости пророка описан с целью разоблачения "жестокой политической деятельности" Магомета. В подтверждение своего комментария Н.М.Лобикова приводит данные сопоставительного анализа VII "Подражания Корану" и его источника. "Характеристика мыслей и снов пророка не основана на тексте Корана и введена самим поэтом, обнажающим завоевательную деятельность Мухаммеда" [Там же]. Проведённый в первой главе диссертации анализ никак не подтверждает такого толкования. Указания на "ранний" или иной "период" в тексте "Подражаний" нет, и вряд ли Пушкин мог предполагать, что читатели будут проводить сопоставительный анализ и на основе разночтений с Кораном разгадывать скрытые намёки поэта. Оказалось тщетным методологически важное замечание Б.В.Томашевского, предостерегавшего исследователей "Подражаний Корану" от опасности "вступить на соблазнительный, но скользкий путь "чтения в мыслях", гадательного истолкования мнимых "иносказаний"" [Томашевский, 1961: 31]. Сопоставляя VI и VII "Подражания", Н.М.Лобикова обращает внимание на то, что в VI "Подражании" "сам Мухаммед называл свои сны "дивными", в VII "Подражании" говорится о них как о "лукавых". Эпитет "лукавые", по мнению исследователя, "дает оценку политической деятельности арабского вероучителя" [Лобикова Н.М. Указ. соч. С. 72]. Однако в VII "Подражании" не говорится о какой-либо "деятельности", а, напротив, звучит призыв отречься от житейской суеты и обратиться к высшей истине. Здесь показана совсем иная сторона живого, полнокровного облика мусульманского пророка. Эпитет "боязливый", которым характеризуется Магомет в VII "Подражании", не может относиться к сильному, страстному борцу за веру - пророку VI "Подражания". Таким образом, сочетание самостоятельных стихотворений цикла не отражает последовательности событий жизни Магомета, а передаёт контраст его душевных состояний. В VII "Подражании Корану", так же как в первом, пророк, оказавшись в одиночестве, поддался сомнениям и печали, но Господь не оставил его, обратившись со словами ободрения: "мужайся", "восстань".
Предложенный Н.М.Лобиковой подход к анализу "Подражаний Корану" вызвал справедливую критику со стороны С.А.Фомичева: "Показательно, как искажается пушкинский цикл в целом и отдельные его стихотворения, как только мы начинаем искать в них "историю Ислама"" [Фомичев, 1978: 40]. Однако исследователь вступает в противоречие с собственным прочтением цикла, когда поддаётся искушению выстроить "событийную хронологию отдельных стихотворений": 1. "Клянусь четой и нечетой"- бегство Магомета из Мекки в Медину (Хиджара), 622 г.
Адресат "Посвящения" "Подражаний Корану"
Требует специального рассмотрения то, что под заглавием "Подражания Корану" Пушкиным было написано: "Посвящено П.А.Осиповой". Этот факт не получил освещения как отдельный аспект в изучении цикла. Исследователи "Подражаний Корану", как правило, ограничивались ссылкой на общепризнанное мнение о том, что в её имение Пушкин обрёл "сень успокоенья"1. Между тем, мемуарные и эпистолярные источники содержат сведения, позволяющие указать на более глубокие причины посвящения "Подражаний Корану" П.А.Осиповой.
Поэтический облик Тригорского воспет Пушкиным и Языковым, увековечен в переписке их друзей, в записках самих обитателей усадьбы, в трудах П.В.Анненкова, П.И.Бартенева, М.И.Семевского. Большой вклад в освещение этой темы внесли краеведы и музееведы. Существенно дополнило эту страницу биографии Пушкина издание, подготовленное В.В Куниным "Друзья Пушкина", где в разделе "Семья Осиповых-Вульф" собраны эпистолярные, мемуарные, поэтические свидетельства. Развёрнутая характеристика многочисленного семейства П.А.Осиповой дана в разделе "Тригорское" 1-го тома "Пушкинской энциклопедии "Михайловское". Воссозданные здесь реалии жизни обитателей Тригорского позволяют получить представление о личности каждого из них, широте интересов и духовных запросов. Специального анализа "Подражаний Корану" эти работы не содержат, однако дают обширный материал для обновлённого комментария цикла. Собирательный портрет П.А.Осиповой, который возникает в результате внимательного чтения этих источников, позволяет предположить, что в момент создания цикла общение Пушкина с Прасковьей Александровной было значительным в своем интеллектуальном, нравственном и просто житейском содержании.
Сразу по приезде в ссылку, рассорившись с отцом, согласившимся взять на себя обязанность проверять переписку сына, Пушкин почти полностью переселился в ее имение — Тригорское. Многие письма Пушкина той поры помечены Тригорским, друзей он просил отвечать ему по этому же адресу. Л.С.Пушкин в "Биографическом известии об А.С.Пушкине до 1826 года" писал о "неоднократно воспетом Пушкиным и Языковым" Тригорском: "Добрая, умная хозяйка и милые ее дочери с избытком заменили Пушкину все лишения света. Он нашел тут всю заботливость дружбы и все развлечения, всю приятность общества" [Друзья Пушкина, 1984: 175-176]. Замечая: "с соседями Пушкин не знакомился", Лев Сергеевич дает понять, что семейству Осиповых принадлежала исключительная роль. После отъезда родителей Пушкин возвращается в Михайловское, но явно не желает расширять "круг знакомств": Сначала все к нему езжали; Но так как с заднего крыльца Обыкновенно подавали Ему донского жеребца, Лишь только вдоль большой дороги Заслышат их домашни дроги, Поступком оскорбясь таким, Все дружбу прекратили с ним. (VI, 33) Принято считать, что в этой строфе "Евгения Онегина" воспроизводится поведение самого А.С.Пушкина, его "труды" по отваживанию докучливых посетителей. Отношения с П.А.Осиповой укладываются в общую картину дружеских связей Пушкина, отличавшихся постоянством, осмысленностью, сердечностью. В данном случае речь идёт о его привязанности к семьям: Раевских, позднее - Павла Войновича и Веры Александровны Нащокиных и, в этом ряду — к семье Осиповых-Вульф. Находясь на юге, Пушкин писал брату: "Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провёл я посереди семейства почтенного Раевского... Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался..." (XIII, 19).
Это можно отнести и к Осиповым. "Вместе с привольем вполне обеспеченной жизни, - писал ещё в 1867 г. М.И.Семевский, — Пушкин находил в семействе г-жи Осиповой людей, вполне ему сочувственных, веселых и умных...и сама хозяйка, и её дети любили Пушкина как брата, как самого дорогого друга". Тепло семейного очага, подаренного Пушкину П.А.Осиповой, было ему необходимо тем более, что своя собственная семья, в кругу которой он, наконец-то, находился, отторгла его. Страшно представить, что он, пусть и с излишней горячностью, просил Жуковского: "Спаси меня хоть крепостию, хоть Соловецким монастырем"(ХШ, 116). Это письмо Пушкин писал у П.А.Осиповой.
Прасковья Александровна не только уговорила его обратиться за помощью к Жуковскому, но и, в тайне перехватив неблагоразумное письмо Пушкина к Адеркасу, решилась сама адресоваться Жуковскому: "Милостивый государь Василий Андреевич, - писала она. — Искреннее участие (не светское), которое я с тех пор, как себя понимать начала, принимаю в участи Пушкина, пусть оправдывает в сию минуту перед вами меня, милостивый государь, в том, что не имея чести быть вам знакомой, решилась начертать сии строки". Жуковский не мог не понять, что значит "искреннее участие (не светское)", сам он испытывал к Пушкину те же чувства.
О глубоком жизненном опыте и умении разбираться в людях свидетельствуют и верно подобранные слова, и доверительный тон её письма. Отнюдь не только тонкой дипломатией стремилась П.А.Осипова найти путь к сердцу Жуковского (ведь не для себя же она его искала), но и самозабвенной заботой о дорогом им обоим Пушкине, который в этот момент, как никогда, нуждался в поддержке: "Из здесь приложенного письма (т.е. письма Пушкина. — В.К.) усмотрите вы, в каком положении находится молодой пылкий человек, который, кажется увлечённый сильным воображением, часто к несчастию своему и всех тех, кои берут в нём участие, действует прежде, а обдумывает после...".
