Введение к работе
Проблемно-сравнительному циклу «Гоголь в мире литературных связей и отношений» посвящено немало специальных исследований. Начались подобные сопоставления еще при жизни писателя1: вспомним парадоксальное для своего времени открытие К.С. Аксакова, сблизившего автора «Мертвых душ» с создателем «Илиады» и «Одиссеи». К началу XXI века такой ракурс взгляда на классиков занял достойное место в ряду иных подходов, получил собственное методологическое, научно-практическое и онтологическое обоснование. Один из главных приоритетов исследований такого рода - возможность составления объективного представления о взаимоотношениях писателя с его предшественниками, современниками или последователями. Объектом непосредственного интереса исследователя становится то диалогическое пространство, которое находится как бы на грани двух мировоззрений, двух и более универсумов литературной жизни.
В каждом научном издании, посвященном контактам Гоголя с одним из возможных его «собеседников», проблема диалогических отношений освещалась в соответствии с конкретными исследовательскими задачами и в ладу с теоретико-методологическими установками ученого. Сегодня эту сопоставительную тему постижения природы диалога Гоголя и Языкова необходимо решать в свете больших теоретических достижений XX века.
Актуальность диссертационного исследования заключается в том, что избранный в работе аспект анализа взаимоотношений Н.В. Гоголя с поэтом пушкинского круга, последователем славянофильских взглядов Н.М. Языковым не рассматривался в отечественном литературоведении до настоящего времени. Существует немногочисленный ряд работ, авторы которых касались данного ракурса проблемы лишь отчасти, в связи со своими собственными задачами. Литературоведение XXI века остро нуждается в наиболее подробном и скрупулезном изучении мельчайших фактов биографии, эстетических предпочтений, творческих установок тех, кого мы называем классиками отечественной литературы.
Предмет изучения - русская литературная жизнь первой половины XIX века, творческие, биографические контакты Н.В. Гоголя с его непосредственным, ближайшим литературным окружением.
Объект изучения - взаимоотношения Н.В. Гоголя с Н.М. Языковым, нашедшие свое выражение в творческих, публицистических, эпистолярных источниках. Мы прослеживаем изменение взглядов Гоголя последнего периода на задачи поэта и поэзии с опорой на «Выбранные места из переписки с друзьями», где наиболее полно отражен пройденный писателем путь от безусловного поклонения образу Пушкина до рефлексирующего и взыскующего соотношения собственных эстетических взглядов с поэтическими представлениями Языкова. В качестве доказательства сходного пафоса суждений Гоголя и Языкова приводим сопоставления текстов «Выбранных мест ...», языковского «Землетрясения» и «Пловца» редакций 1829, 1831 и 1839 годов. Для подробного анализа эпистолярного диалога писателя и поэта нами привлекается издание двухтомной Переписки Н.В. Гоголя, вышедшей в 1988 году, а также архивные материалы, найденные нами в г. Санкт-Петербурге, в отделе рукописей Института русской литературы (Пушкинского дома) РАН.
Материал исследования: переписка Н.В. Гоголя и Н.М. Языкова, эстетические представления Н.В. Гоголя и Н.М. Языкова, материалы биографического, критического, историко-литературного характера, мемуарные свидетельства современников, исследования, имеющие непосредственное отношение к теме диссертации.
Публикация писем Гоголя к разным адресатам началась вскоре после его смерти. К наиболее полным их изданиям можно отнести «Опыт био графии Н.В. Гоголя, со включением сорока его писем» П.А. Кулиша, (1854), его же «Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя», (1856). В 1857 году вышли «Сочинения и письма Н.В. Гоголя», подготовленные тем же исследователем. Последней их публикацией в XIX веке стали «Письма» Гоголя под редакцией В.И. Шенрока, осуществленной в 1901 году. На сегодня наиболее всеохватными и достоверными считаются X-XIY тома Полного академического собрания сочинений писателя, выходившего с 1937 по 1952 годы. Из новейших изданий можно остановиться на 2-х томной «Переписке Н.В. Гоголя», (1988) и «Неизданном Гоголе», (2001).
Языковское эпистолярное наследие начинают публиковать в конце XIX века. Самые ранние издания датированы второй половиной семидесятых годов. Наиболее полные из них выходили в следующем порядке:
«Русская старина» за 1889 и 18961 годы публикует письма Языкова к Гоголю. В этом же журнале в 1903 году2 В.И. Шенрок осуществляет издание писем Языкова к брату Александру. В том же третьем номере выходит подборка языковских писем к А.Н. Вульфу с комментариями И.А. Бычкова.
Первое собрание собственно эпистолярных материалов состоялось в 1913 году, в сборнике «Письма Н.М. Языкова к родным за Дерптский период его жизни» (иначе: Языковский архив). В нем содержатся письма к матери, братьям, а также свод мемуарно-биографических сведений о поэте.
Несколько писем Языкова появилось в составе академического издания его стихотворений «Полное собрание стихотворений» (М.;Л., Academia, 1934) под редакцией М.К. Азадовского.
Переписку поэта с Ф.В. Чижовым содержит «Литературное наследство»3 за 1935 год со вступительной статьей и комментариями И. Розанова.
В 1952 году была осуществлена публикация 18 писем Языкова1, в числе адресатов которых встречаются такие значимые фигуры в социо культурном пространстве эпохи, как П.А. Вяземский, А.П. Елагина, В.Д. Комовский и т.д. Также письма Языкова находятся в издании «Стихотворения. Сказки. Поэмы. Драматические сцены. Письма» под редакцией И.Д. Гликмана, (1959). Позднейшее издание эпистолярного диалога Гоголя и Языкова было предпринято авторами 2-х томной "Переписки Н.В. Гоголя", (1988).
Эстетические представления Н.В. Гоголя последнего периода наиболее полно отражены в «Выбранных местах из переписки с друзьями», цитаты из которых приводятся нами по 8 тому Полного академического собрания сочинений. В силу отсутствия четко выраженной, манифестированной программы творческие предпочтения Языкова рассматриваются нами на материале его художественных произведений: «Поэту», «Пловец», «А.С. Хомякову», из поздних - «Землетрясение», «Сампсон», «К нена-шим» и др.
Нужно оговориться, что многие из рассматриваемых нами исследовательских работ, касающихся эстетических представлений Гоголя и Языкова, не имеют непосредственного отношения к теме диссертации. Однако мы сочли возможным опираться на них при подготовке исследования, во-первых, потому, что все эти труды имеют неоспоримый авторитет в истории литературоведения, во-вторых, в первой части работы мы обращаемся к эстетике автора «Мертвых душ» и «Пловца», наконец, в третьих, для нас важен не только линейный диалог Гоголя и Языкова, взятый в синхронии, но и тот важный подготовительный процесс становления и развития психологического и эстетического сознания авторов, обусловивший интенсивное и плодотворное развитие их отношений.
Монография Г.А. Гуковского, ставшая классикой гоголеведения, требует особого подхода. Написанная в очень суровое, «идеологизированное» время, она несет на себе существенный груз социально-политических штампов. Автор судит, в частности, «Мертвые души» с точки зрения «по пытки осветить социальные, идейные основы и характернейшие принципы гоголевского реализма в пору расцвета и прогрессивного нарастания этого реализма»1. Несмотря на излишнюю тенденциозность, отличавшую тогда в той или иной степени все литературные исследования, книга интересна тем, что Гуковский пытается охватить в ней почти все творчество Гоголя — от «Вечеров на хуторе близ Диканьки» до первого тома «Мертвых душ». Автор борется со штампами в восприятии тех или иных произведений. Он часто останавливается на школьной интерпретации творчества Гоголя, помня, что восприятие сохраняется с самых ранних впечатлений. Конечно, в свете заглавия книги, все свои размышления автор увязывает со становлением реалистического метода у Гоголя. Как отмечает Гуковский, его «занимает единство Гоголя-художника, Гоголя 30-х годов»2. Позднее творчество, то есть второй том «Мертвых душ», «Выбранные места из переписки с друзьями», «Авторскую исповедь» исследователь не принимает. Тема взаимоотношений Гоголя и Языкова не имеет для исследователя самостоятельного интереса. При этом работа не может не обращать на себя внимания ценными сведениями о личности Гоголя, о сложности и противоречивости его творческого пути, идейных поисках и парадоксах творческого сознания.
Очень важной вехой в науке о Гоголе стала работа Ю.В. Манна3. Исследователь размышляет о связи Гоголя с традицией карнавального изображения мира, возводя многие гоголевские приемы письма к немецкой романтической традиции, к таким именам, как Гофман, Тик и т.д. Манн пишет о фантастике, которая тоже имеет свою специфику - от "завуалированной" до "нефантастической". Говоря о заимствованиях разного рода у Гоголя, исследователь отмечает и то новое, что принадлежит писателю. Значительное место занимает анализ произведений Гоголя. Автор прослеживает становление тех или иных приемов письма на материале всех гого левских творений. Исследователь первым обратил внимание на принципиальное сходство некоторых поэтических образов писателя и поэта. Однако в качестве самостоятельного объекта интереса тема взаимоотношений Гоголя и Языкова Манном не рассматривается.
И.П. Золотусский считает, что в суждениях Гоголя о литературе надо различать две стороны - пророческую и практическую. Первая состоит в том, что Гоголь судит о высших целях творчества и самой жизни, вторая — в том, что он выступает в качестве критика1. Но нужно заметить, что границы этого перехода очень зыбки, только что Гоголь говорил о надмирном и высоком, и вот он уже практический ценитель произведений какого-то поэта.
В.В. Гиппиус в своем исследовании "Гоголь" излагает мысль о том, что на раннем этапе творчества Гоголю было близко восприятие искусства, сходное с представлениями немецких романтиков - "сверхчувственным откровением чистой бесконечности, языком, на котором человек говорит с божеством..."2. Важной вехой на пути становления эстетических идеалов Гоголя Гиппиус считает написание "Портрета" и "Выбранных мест из переписки с друзьями". В . Портрете" проблема выбора художника решается в таком ключе: "если возьмешь предмет безучастно, бесчувственно, не сочувствуя с ним, он предстанет только в одной ужасной своей действительности..."3. Гоголь ищет ответа на вопрос - всякий ли материал возможен для художника? Он отвечает: да, всякий, если он будет озарен светом эстетического сознания.
О "Выбранных местах ..." Гиппиус судит достаточно резко и односторонне: " ... никакой перепиской с друзьями Гоголь в этой книге не пользовался", за редким исключением. "Это чисто литературное произведение - ряд статей, которым - и то не всем - придана лишь форма писем". Переписка несет на себе черты стиля "Страшной мести" и "Мертвых душ" со свойственным им своеобразным порядком слов и кажется или непосредственной "стилизацией библейского синтаксиса или стилизацией его стилизаций"1. Гиппиус говорит о морализаторстве Гоголя, о его стремлении сделать искусство "нечувствительной ступенью к христианству", средством для моралистических заданий. Для Гиппиуса тема гоголевских взаимоотношений с Языковым также не стала источником самостоятельного интереса, однако, это исследование внесло много новых черт в изображение Гоголя-критика, в том числе и произведений поэта пушкинской плеяды.
К.В. Мочульский же объектом своего интереса избрал духовный мир Гоголя. Его обширная монография оставляет впечатление об исследователе как о преданном союзнике Гоголя, его апологете. Автор - один из тех, кто усматривает связь между ранним творчеством Гоголя и его позднейшими произведениями.
А. Белый в своей книге3 сосредоточен на особенностях гоголевского творческого процесса. Главным делом автора стало желание высчитать разного рода зависимости в творчестве Гоголя. Для своего времени книга была уникальной и оригинальной и по содержанию, и по форме. Но, как часто отмечают исследователи, Белый скорее предвзят, чем объективен. Как настоящий поэт он больше увлекается и фантазирует, нежели опирается на реальные выводы. Отсюда многие неожиданные сравнения и предположения.
И.А. Виноградов в своей книге4 предлагает размышления об оттенках смеха Гоголя, о некоторых биографических реалиях жизни писателя, позднее нашедших отражение в его творениях. Большую роль он отводит проблеме демонического начала, противопоставляя ему религиозное ми ропостижение. Предметом интереса исследователя также становится хронотоп в мире Гоголя. В целом, книгу отличает желание взглянуть на мир гоголевского творчества сквозь призму христианства.
В 2001 году в Москве в честь 70-летия Ю.В. Манна вышел сборник, часть материалов которого посвящена поэтике и эстетике произведений Гоголя. В разделе «Гоголь в контексте традиции» нашли отражение размышления о биографии писателя (статья Е.Я. Курганова «История о том, как Гоголь рассказывал анекдоты», Е.Е. Дмитриевой «Сад Плюшкина, Сад Гоголя»), о принадлежности к определенным традициям изображения (В.Я. Малкина. «Традиции исторического и «готического» романов в повести Н.В. Гоголя «Страшная месть», Л.И. Сазонова «Литературная генеалогия гоголевской птицы-тройки»), сопоставительный ряд произведений Гоголя с русскими и зарубежными авторами (Е.И. Лившиц. Гоголь, Байрон и Томас Мур, П. Майер. Фантастическое в повседневном: «Невский проспект» Гоголя и «Приключение в ночь под Новый год» Гофмана, О.Б. Лебедева Брюллов, Гоголь, Иванов (Поэтика «немой сцены» - «живой картины» комедии «Ревизор»)) и т.д.
Что касается хронологии исследований о Языкове, то дореволюционная историография не оставила сколь-нибудь исчерпывающей монографии. Работа В.Я. Смирнова "Жизнь и поэзия Н.М. Языкова". Пермь, (1900) с филологической точки зрения оставляет желать лучшего. В 1903 году к столетию поэта Симбирская Губернская Архивная Комиссия издала сборник, посвященный Языкову. В него вошла достаточно сжатая биография поэта и очерки: "Стихотворения Н.М. Языкова", "Село Языково" - о селе и усадьбе Языковых (этот дом знаменит и посещением Пушкина), а также очерк "Воспоминания М. Погодина о Н.М. Языкове", который по содержанию очень близок к некрологу. В 1914 году вышла работа А.К. Бороздина "Дельвиг, Языков и Баратынский" (Пг., 1914). Он размышляет о том, мог ли Языков быть последователем Пушкина. Пишет об оценке стихотворений Языкова В.Г. Белинским, а также анализирует некоторые стихотворения поэта. В начале XX столетия у литераторов Серебряного века появляется более глубокий интерес к творчеству Языкова. Его исследователями стали В. Шершеневич, который издал в 1916 году сборник стихотворений Языкова, С. Бобров, Н. Асеев. Бобров называл "дифирамбической константой" песен Языкова "декаданс пушкинской школы", Шершеневич подчеркивал "самобытность" его творчества1.
Вступительная статья М.К. Азадовского к академическому изданию стихотворений поэта2 рассматривает эволюцию творчества Языкова, производит сопоставительный анализ эстетических предпочтений членов плеяды.
Работа М.К. Азадовского 1935 года вышла под названием "Судьба литературного наследства Н.М. Языкова". Исследователем составлена подробная историография изданий, посвященных текстологии и эпистолярному наследию Языкова. Он пишет о месте поэта в литературе, об изданиях его произведений, прижизненных и посмертных. Дает им характеристику. В книге имеются фотографии документов, принадлежавших Языкову. Азадовский отмечает достоинства, недостатки изданий поэта, пишет малой изученности его наследия.
Исследование М.К. Азадовского 1960 года3 содержит весьма разнообразный материал о жизни и творчестве Языкова. В издании снова находят отражение размышления о пушкинской плеяде поэтов, об отношении Языкова к Пушкину, о формировании поэтического кредо самого автора «Пловца», о связях Языкова и славянофилов и т.д.
В сборник «Языков Н.М. Свободомыслящая лира»4 вошли наиболее известные стихотворения и поэмы, а также материалы о жизни, творчестве и общественно-политической деятельности Языкова. Книга содержит ис торико-документальные материалы, мемуарные свидетельства, фрагменты дневника поэта.
В лице В.И. Сахарова поэт нашел последовательного апологета своей фигуры, жизни и творчества. Исследователь как бы защищает Языкова от всех возможных обвинений, в том числе и в аполитичности, размытости идейных пристрастий. Автор уделяет место и рассмотрению биографических и творческих контактов поэтов пушкинской плеяды.
Исследование А.А. Карпова2 ставит задачу раскрытия динамики идейного и эстетического развития поэта. В работе вводятся в оборот редкие или прежде неизвестные документы, оригинально интерпретируются отдельные произведения Языкова.
Тема взаимоотношений Н.В. Гоголя и Н.М. Языкова находит свое отражение в Материалах для биографии Гоголя (В 4 т. М., 1897) В.И. Шенрока. Задачей автора становится изложение фактов жизни и творчества, эстетические предпочтения автора «Мертвых душ». Одним из непосредственных источников сведений для книги стал близкий приятель писателя А.С. Данилевский, многие биографические факты несут на себе отпечаток его видения ситуации. Ощутимо это влияние и на самого биографа. Известно его несколько скептическое отношение к религиозным откровениям Гоголя последних лет. Позднее мы подробнее остановимся на этой работе.
Д.В. Абашева3 избрала объектом своего внимания личность Языкова в восприятии критики и литературного окружения. Отдельные главы исследования посвящены взаимоотношениям Языкова с Пушкиным и Гоголем. Автор пристрастно и убежденно защищает Языкова от всевозможных упреков критики. В работе четко и последовательно проводится мысль о цельности и стройности мировоззренческого и творческого пути автора «Пловца». В дальнейшем работа в интересующих нас аспектах будет проанализирована более детально.
Цель исследования: выяснение реальной индивидуально-психологической, литературно-творческой, художественно-эстетической и этической динамики дружеских взаимоотношений Гоголя и Языкова в контексте общественно-культурной жизни России первой половины XIX века.
Задачи исследования:
• выяснить истоки и исходные основания интенсивных взаимоотношений Гоголя и Языкова; проследить динамику их дружеских контактов;
• проанализировать изменение эстетических представлений и пристрастий Гоголя на пути от Пушкина к Языкову; проиллюстрировать сходство взглядов писателя и поэта близкими по пафосу и стилистике фрагментами из произведений каждого;
• осмыслить религиозно-нравственные основы миросозерцания Гоголя и Языкова, отразившиеся в письмах 1840-х годов; вписать отношения Гоголя и Языкова в парадигму дружеских контактов с другими духовно-близкими писателю людьми. Методология. В основе исследования лежит комплексный подход, включающий в себя биографический, сравнительно-сопоставительный, историко-литературный методы изучения жизни и творчества Гоголя и Языкова.
Теоретическая значимость. Работа позволяет осмыслить широкий контекст диалогических отношений двух писателей-современников, системно предъявить новые факты, существенно пополняющие общую картину культурно-исторической жизни первой половины XIX века.
Практическое значение работы заключается в способствовании дальнейшему научному изучению жизни и творчества Н.В. Гоголя и Н.М. Языкова, а также в учебных целях: чтению вузовских курсов по истории русской литературы первой половины XIX века, спецкурсов по теме исследования, в преподавании литературы в старших классах средней школы.
Научная новизна. В отечественном литературоведении до сих пор не было автора, изучающего взаимоотношения Гоголя и Языкова, который бы избрал объектом своего интереса диалог двух художников слова, не являясь принципиальным апологетом ни одной из сторон. Прежние исследования определенно склонялись к той или иной более или менее односторонней (гоголецентрической или языковоцентрической) позиции в освещении этих отношений.
В.И. Шенрок, занимаясь биографией автора «Мертвых душ», уделил место контактам Гоголя и автора «Пловца» в одном ряду со всеми остальными приятелями писателя. По Шенроку, отношения Гоголя и Языкова держались на поверхностной личной симпатии, подкрепленной их благоприятными отзывами друг о друге до знакомства. Исследователь отмечал, что Языков никогда не проникался идеями гоголевских писем, игнорировал самый тон рассуждений Гоголя "вследствие несходного их психического склада"1. Шенрок утверждал, что нигде в переписке Языкова не заметно следов особенной дружбы к Гоголю.
Возражением подобному подходу становятся письма Гоголя и Языкова: "Письмо [с отзывом Гоголя на стихотворения Языкова - Е.В.] обрадовало и утешило меня, оно ... дало мне другой взгляд на мои собствен-ные стихотворения...". Поэт называл Гоголя "мой судия и богомолец" . Ещё одно признание Языкова Гоголю: "Делай со мной что угодно в твоей статье о современных русских стихотворцах - всё, что ты скажешь обо мне, будет мне сладко и лестно, и праведно"3.
Современный исследователь Д.В. Абашева также останавливается на взаимоотношениях поэта с Гоголем в ряду соположенных имен. Автору свойственно желание защитить Языкова от всевозможных упреков и недостатков. Это очень хорошо просматривается на материале главы о Пушкине. Однако, к этой работе относится то же наше утверждение: исследователь пристрастен, это целиком и полностью убежденный сторонник автора «Пловца», имеющий своим предметом изучение роли братьев Языковых в истории литературы и фольклора и Гоголь здесь не является одной из главных фигур исследования.
Что касается нашей работы, тщательное изучение переписки Гоголя и Языкова, архивных материалов Института русской литературы (Пушкинского дома) РАН, мемуарных свидетельств современников позволило нам составить летопись взаимоотношений писателя и поэта, фактически восстанавливающую реальную картину этих дружеских контактов1. На наш взгляд, известные на сегодня факты, детали, подробности биографических отношений Гоголя и Языкова дают четкое представление и сложных, порой противоречивых, но неизменно теплых и искренних отношениях писателя и поэта. В работе мы пытались определить истоки, проследить динамику их дружеских контактов, выявить специфику диалогизма Гоголя и Языкова, очертить границы эстетических поисков писателя и поэта в последние годы жизни.
Одно из главных утверждений исследования — Гоголь последнего десятилетия, измученный поисками эстетического и духовного идеала, снедаемый непрестанными сомнениями и раздумьями, ставший чрезвычайно загадочным и закрытым для многих своих приятелей, предстает в переписке с Языковым любящим и заботливым другом, доверяющим самые задушевные и выстраданные откровения последних лет.
Тема диссертации имеет самое непосредственное отношение к проблеме диалога. Огромный философско-филологический вклад в изучение универсальной проблемы диалога принадлежит М.М. Бахтину. По словам ученого, «быть - значит общаться диалогически». Эта посылка определяет все связи и отношения в социуме: «Только в общении, во взаимодействии человека с человеком раскрывается и человек в человеке. ... Когда диалог кончается, все кончается. Поэтому диалог, в сущности, не может и не должен кончиться».
Еще более всеохватным, глобальным поводом для вступления в диалогические отношения служит сама природа слова. Она также обладает двусторонней направленностью, так как слово произнесенное и услышанное в корне различны. Мы приходим в мир, в котором все словесные понятия уже кем-то употреблялись, они «оговорены». Не обладая в большинстве своем способностями к словотворчеству, мы вынуждены довольствоваться вторичным продуктом, вновь и вновь употребляя затертые выражения, ставшие штампами. Но человеческое существование уникально, оно должно использовать максимальные возможности самовыражения для обретения самостояния каждой отдельной личности. Выход представляется таким - дать каждому произносимому слову собственную интенцию, приобщить его к экспрессивно-смысловой направленности собственных умопостроений. Словесное высказывание находится как бы на границе своего и чужого. Произнесенное вовне, оно обрастает огромным количеством смысловых напластований. Причина этого — пограничность самой культуры.
Центральным понятием в системе М.М. Бахтина является ответственность: "За то, что я пережил и понял в искусстве, я должен отвечать своей жизнью, чтобы все пережитое не осталось бездейственным в ней» . Жизнь и искусство не тождественны, но должны обрести некое единство, преломляясь через понятие индивидуальной ответственности.
Бахтин оперирует категориями сопереживания и вчувствования. Применяя их к характеристике романного мира, он углубляет эти понятия до неких универсальных сакральных действий, используемых во всех диалогических отношениях. Наличие этих максим предполагает существование понятия «избыток видения», которое употребляется им также как в описании эстетических переживаний, так и вполне реальных. Иначе говоря, он использует их в отношениях автор - герой, также как и в отношениях адресант — адресат.
Неотрывной частью диалогических отношений становится проблема Другого. М.М. Бахтин пишет: « ... мы постоянно и напряженно подстерегаем, ловим отражения нашей жизни в плане сознания других людей, ... учитываем и тот совершенно особый ценностный коэффициент, с которым подана наша жизнь для другого ... »1. О. Мандельштам писал об этом: «Нет ничего более страшного для человека, чем другой человек, ко-торому нет до него никакого дела» . Личности необходимо это чувство абсолютной эстетической нужды в другом. В каждый момент взаимоотношений остается некий избыток видения, то есть та часть, та область знания себе самом, которая доступна только другому. Увидеть это, удивиться себе самому в другом - одна из целей бытия (по П. Флоренскому). Эта вненаходимость другого порождает постоянное стремление к диалогу, уз наванию себя самого в другом.
Еще одна ступень — познание. Оно необходимо для развития диалогических отношений. Вживание — усвоение конкретного жизненного кругозора человека, с которым субъект вступает в диалог. Непременное условие — попытаться воспринимать события так, как это свойственно реципиенту. Есть и еще один требуемый фактор — избыток видения субъекта должен восполнять кругозор созерцаемого другого. Однако за всем этим неизбежно следует возврат в собственные пределы видения. В определенном смысле другой является посредником между внешним миром и человеком. О. Мандельштам считал, что единственной причиной диалогических отношений является «желание удивиться своим собственным словам, плениться их новизной и неожиданностью» .
М.М. Бахтин отмечает: «Всякое слово направлено на ответ и не мо-жет избежать глубокого влияния предвосхищаемого ответного слова» . Находясь в атмосфере «оговоренных» вещей, слово в то же время нацелено на предполагаемый ответ. Риторических вопросов в чистом виде не существует, все они так или иначе находятся в ожидании ответного понимания. В некотором смысле ответ предшествует сказанному слову. Это активное понимание и создает напряженную полярность взаимоотношений между говорящим и слушающим, заставляя первого находиться в постоянном поиске адекватного контекста3.
Известные виды диалога стремятся к следующей классификации: исследовательский, дидактический и сатирический. Первый прежде всего нацелен на создание, приобретение новой информации в процессе коммуникации между адресатом и реципиентом. Второй главным образом основывается на передаче уже известной информации от адресата к адресанту. Третий же преимущественно пародирует две первые разновидности .
Специфика диалогических отношений Н.В. Гоголя с А.С. Пушкиным, В.А. Жуковским, Н.М. Языковым, А.А. Ивановым, семьей Аксаковых обусловливается, во-первых, различием психологических, ролевых установок в общении с каждым из адресатов, во-вторых, в разной степени всем этим отношениям свойственна письменная форма общения. Ю. Мурашов, один из современных интерпретаторов творческого наследия М.М. Бахтина, делает вывод, что философ «в конечном счете связывает монологизм с письменностью, а диалогизм - с устно-голосовой формой языка, его телесностью»1. Имеется в виду высказывание Бахтина о том, что живое разговорное слово непосредственно ориентировано на будущий ответ, в отличие от зафиксированного в письменной форме.
В этом, безусловно, есть доля справедливости, тем более, что в большинстве случаев контексты пишущего и читающего почти полностью утрачиваются. В ситуациях подобного рода за каждой строкой скрывается пропасть между словом сказанным и прочтенным. А если переписка еще и прерывается или осуществляется нерегулярно! Общей прапамяти как бы уже не существует. Представляя себе адресанта таким же, как при физическом расставании с ним, адресат все еще находится в той парадигме, где он оставил собеседника, между тем, пишущий мог приобрести такие изменения, которые и глазу-то не всегда заметны (речь, безусловно, не только о внешнем облике). И уж конечно не о всяком происшествии как морального, так и внешнего свойства пишущий будет сообщать. Это наглядно проявилось в отношениях Гоголя со многими адресатами в период начала 40-х годов, когда писателем овладевала все большая склонность к сосредоточенной религиозности. Из-за подобной принципиальной недоговоренности ему пришлось выслушивать обвинения в неискренности, противоречивости и т.д. В такой ситуации природная скрытность Гоголя усиливалась как бы жанровой заданностью, а точнее, отсутствием таковой. Ведь живой, все расставляющий на свои места диалог невозможен в силу дистанцирован-ности между пишущим и читающим.
Смысл сказанного сводится к следующему: если принимать определение диалога не как формальное последовательное чередование реплик собеседников, а как более или менее напряженное речевое событие, имеющее установку хотя бы на минимальную доверительность (иначе как реализуется желание удивиться собственным словам в другом?), то следует признать, что в отношениях Гоголя с респондентами реализации полноценного диалога мешала не только пространственная удаленность, но и собственные устойчивые душевные качества автора «Мертвых душ».
С другой стороны, нельзя не признать и того факта, что иногда в письмах к Языкову Гоголь чрезвычайно доверителен, в то время как при совместном проживании такая установка отсутствовала (Языков писал братьям в период жизни с Гоголем в Риме, что совершенно не осведомлен планах Гоголя, о его творческих поисках и т.д.). О. Мандельштам писал:
« ... Расстояние разлуки стирает черты милого человека. Только тогда у меня возникает желание сказать ему то важное, что я не мог сказать, когда владел его обликом во всей его реальной полноте» .
Воспринимающий субъект можно сравнить с оптической линзой, находящейся под действием солнечных лучей. От ее свойств зависит, как преломятся потоки света. Так и внемлющий субъект способен как расширить, так и сузить диапазон и контекст высказываемого. Сравнение, конечно, спорное, так как в его основе лежит однонаправленное действие, однако, оно с достаточной степенью иллюстративности демонстрирует модель диалогических отношений.
Словом, объективным остается факт очевидной зависимости содержательного наполнения от устной и письменной формы общения адресата и адресанта.
М. Бубер рассуждает: «Начиная от твоего собственного взгляда, изо дня в день устремленного в отчужденные, исполненные холодного удивления глаза твоего - тем не менее в тебе нуждающегося - «ближнего», и до печали святых, раз за разом вотще предлагающих великий дар, - все говорит тебе, что полная взаимность не свойственна совместной жизни людей. Она — Благодать, к которой всегда нужно быть готовым и которую никогда не получают как нечто гарантированное».
В нашей работе речь идет о нескольких парах отношений. В каждой из них они обладают собственной спецификой. М. Бубер писал о таком типе Я - Ты связи, который по своему характеру не способен достичь полной взаимности. Он считает таковым контакты воспитателя и его питомца. Объяснение этому следующее: чтобы раскрыть способности ученика, нужно видеть в нем конкретную личность со всеми достоинствами и недостатками. Однако, это же требуется и от ученика - способность посмотреть на мир глазами учителя. Всегда ли возможно такое адекватное восприятие? В некоторых случаях, по мнению философа, отношения могут перерасти в дружеские, но полной взаимности в такого рода контактах ожидать не следует. Общий вывод философа: любая Я - Ты-связь в отношениях, имеющих характер целенаправленного воздействия одной стороны на другую, существует на основе неполной взаимности.
Очевидно, именно такая форма связи существовала между А.С. Пушкиным и Гоголем. Об этом свидетельствуют как собственные высказывания автора «Мертвых душ», так и объективные исторические факты. Вообще в диалоге Гоголя и Пушкина очень сложно отделить одно от другого, так как большая часть сведений об этих отношениях почерпнута из слов самого Гоголя. Однако, при рассмотрении данной проблемы речь идет не о достоверности фактов, а о той роли, которую отводил писатель для великого поэта: «Ничего не предпринимал я без его совета. ... Что скажет он, что заметит он, чему посмеется, чему изречет неразрушимое и вечное одобрение свое, вот что меня только занимало и одушевляло мои силы»1.
Взаимоотношения Жуковского и Гоголя поначалу тоже строились как связь между учителем — учеником. Этому способствовала и разница в возрасте, и безусловный авторитет автора «Ундины», наконец, Жуковский был покровителем и учителем самого Пушкина. Ему же Гоголь был обязан знакомством с блестящим кругом литераторов. Со временем, сделавшись
1 Переписка Н.В. Гоголя: В 2 т. М, 1988. Т.1. С. 237. прославленным писателем, обретя религиозную настроенность души, Гоголь становится другом Жуковского. Их отношения трогательны и проникновенны, они черпают в общении поддержку и одобрение друг другу. Формально в 40-х годах это подкрепляется переходом на ты-общение.
Иной характер носили взаимоотношения писателя с семьей Аксаковых. Если СТ. Аксаков был уважаем и почитаем Гоголем как глава одного из самых лучших и достойных семейств России, то сыновья его неизменно представлялись писателю объектом для поучений и наставлений как общего, так и прикладного толка. Например, Гоголь советовал им заниматься филологической деятельностью, вырабатывать собственный слог, давал рекомендации по формированию отдельных черт личности.
Общепризнанным является литературоведческое мнение о том, что Гоголю в последнее десятилетие его жизни очень свойственны тон и манеры настоятельного учительства, неутомимого проповедничества. Часто это отмечали и сами его респонденты. В этом смысле, конечно, можно говорить о предполагаемой роли учителя по отношению к своим собеседникам. Другой вопрос, насколько эта роль была отрефлексирована Гоголем, в какой степени он сам считал себя проповедником? Есть определенные свидетельства, говорящие в пользу сознательной авторитарности некоторых суждений, но есть в письмах последних лет и нечто такое, что приближает писателя к традиционной русской религиозно-моралистической традиции со свойственным ей самоуничижением автора.
Гоголь и сам размышлял о проблеме Другого: « ... Мы все так странно и чудно устроены, что не имеем сами в себе никакой силы, но как только подвигнемся на помощь другим, сила вдруг в нас является сама собою. Так велико в нашей жизни значение слова «другой» и любовь к другому. Эгоистов бы не было вовсе, если бы они были поумнее и догадались сами, что стоят только на нижней ступеньке своего эгоизма и что только с тех пор, когда человек перестает думать о себе, с тех только одних пор он начинает думать истинно о себе и становится таким образом самым расчетливейшим из эгоистов»1.
С А.А. Ивановым отношения Гоголя складывались примерно по той же схеме, как и с Аксаковыми. Писатель выступает в них как опытный, умудренный жизнью, практичный наставник. Он заботится о быте, о материальном положении художника. Наконец, он до некоторой степени контролирует творческий процесс, отчасти являясь его участником (имеется в виду прообраз одного из персонажей полотна в первом варианте написания). Такое положение вещей вполне устраивало автора «Явления Христа народу». Однако, со временем излишнее вмешательство в частную жизнь, а так же резкость и жесткость некоторых писем Гоголя вызвало на какое-то время реакцию неприятия у Иванова. В дальнейшем их отношения так и не стали более откровенными и теплыми.
Особый поворот диалогической проблематики, связанной с Гоголем, должен быть отведен интересующим нас в первую очередь контактам Гоголя и Языкова. Их отношения характеризуются некой смесью дружеских и отчасти наставительных ноток. С одной стороны, откровенность и доверительность, неизменное сочувственное участие, изначальное ты-общение свидетельствуют о связях равных между собой личностей. С другой стороны, желание Гоголя обратить поэта на новый путь миропонимания и стихосложения подчас придавало его отношению оттенок учительства. Может быть, самым главным для друзей было то, что эти наставления никогда не вызывали у Языкова неприятия и отторжения, не воспринимались Языковым как усердно навязываемые и потому тягостные. Пожалуй, стоит говорить о некоей синтетической природе взаимных контактов писателя и поэта, в которых дружеское по видимости органически переплеталось с дидактическим. В конечном счете, этот диалог отвечал многим потребностям обоих участников. Языкову была необходима поддержка, вера в свои силы, ему льстили похвалы Гоголя, они вдохновляли его на новые творения, бо 23
лее зрелые и обдуманные. Гоголь же был занят поиском и реализацией новых форм и тем своего творчества. Поддержка и со-участие Языкова были для него очень важны, так же, как и всегдашняя предельная деликатность и природное добродушие автора «Пловца». Положения, выносимые на защиту:
1. Взаимоотношения Н.В. Гоголя и Н.М. Языкова представляли собой вдохновенный диалог духовно близких людей, имеющих сходные нравственные, религиозные и эстетические представления.
2. В системе поэтических ценностей Гоголя 1840-х годов произошло ощутимое движение от А. С. Пушкина к Н.М. Языкову, что находит свое отражение в эстетике писателя.
Если раньше - до конца 1830-х годов главной поэтической величиной для Гоголя был автор «Евгения Онегина», то по мере собственного духовного становления и приобретения сложного, а порой мучительного опыта эстетических переживаний, он все заметнее отдаляется от кумира юношеских лет. Главное тому доказательство — динамика представлений Гоголя в 1840-е годы о задачах поэзии. Со временем словесность обретает все более яркую социальную окраску и служит на благо, на пользу человечества. Вместе с тем, образ Пушкина не исчезает вовсе из круга поэтического внимания Гоголя, а переосмысляется, наполняясь новыми оттенками однажды услышанных и воспринятых смыслов.
3. Дружба с Гоголем была необходима Языкову: писатель был единственным человеком, продолжавшим верить в поэтический талант автора «Пловца». Фигура Языкова становится едва ли не главной в «Выбранных местах из переписки с друзьями». Гоголь сыграл одну из определяющих ролей в мировоззренческих и духов но нравственных поисках Языкова позднего периода. Апробация научных результатов. Основные положения диссертационного исследования были изложены в докладах на семинаре «Мир Гоголя» в СГУ, на конференции молодых ученых «Автор - текст — аудитория: филологические науки в социокультурном пространстве XXI века» филологического факультета СГУ в 2001 году. По материалам диссертации опубликованы статьи: Гоголь и Языков: к проблеме взаимоотношений (на материале переписки) //Филологические этюды. 2001. Вып. 4. С.38 -40. А также: Образ женщины в эпистолярном наследии Н.В. Гоголя и Н.М. Языкова //Проблемы литературного диалога. 2002. С. 62 - 66. Доминантные образы переписки Н.В. Гоголя и Н.М. Языкова //Филологические этюды: Сб. науч. Статей молодых ученых. Саратов, 2004. Вып. 7. Ч. 1-2. С. 124-129.
Структура работы. Циссертация состоит из введения, двух глав, заключения, библиографии, в приложении - летопись взаимоотношений Гоголя и Языкова. Подобная композиция продиктована логикой следования от внешнего к внутреннему: от эстетических представлений писателя и поэта к религиозно-нравственным основам миросозерцания.
