Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Литературные и философские основы идеи бытия как космоса и их трансформация в творчестве В.Ф. Одоевского
Идея гармонии в мистических учениях и ее отражение в творчестве В.Ф. Одоевского 16
Проблема «всеединства» в идеологии и литературе русского масонства и своеобразие ее решения от масонских поэтов и писателей к В.Ф.Одоевскому 30
Отражение в творчестве писателя основных положений философии Шеллинга 73
Глава II Идея гармоничного мироустройства в творчестве В.Ф. Одоевского
Взгляды писателя на природу человека и проблему воспитания 78
В.Ф. Одоевский о «благоустроенном обществе» 87
Идея кармы в творчестве В.Ф. Одоевского 107
Музыка в жизни и творчестве В.Ф. Одоевского 119
Эволюция творческого метода В.Ф. Одоевского в свете идеи бытия как космоса 141
Заключение 146
Библиография
- Проблема «всеединства» в идеологии и литературе русского масонства и своеобразие ее решения от масонских поэтов и писателей к В.Ф.Одоевскому
- Отражение в творчестве писателя основных положений философии Шеллинга
- В.Ф. Одоевский о «благоустроенном обществе»
- Музыка в жизни и творчестве В.Ф. Одоевского
Проблема «всеединства» в идеологии и литературе русского масонства и своеобразие ее решения от масонских поэтов и писателей к В.Ф.Одоевскому
Если Сен-Мартен писал по преимуществу о мистической морали, то английский мистик (также почитатель и последователь Беме) Д.Пордедж поставил во главу угла мистическую космографию и гносеологию. Правда, в отличие от Беме, писал он не о «поврежденной натуре» , а о «Вечной Натуре» и ее законах.
Согласно учению английского мистика, все сложные вещи в мире «формируются...вырожденною, полною, составлющею Идеею, вселяемою в способную материю; и сия выведенная Идея, которая вся есть Дух, Жизнь и Сила, влечет к себе материю, и образует из нея тело, и делает его способным ко всем тем концам и намерениям, которые определил БОГ в Совете Своем, и положил в первоначальный образец их, образованный в Премудрости Своей»4. Эта «Идея» образована Божьей «Премудростью о Целом»5; она «может называться и Духом той вещи... и Душою той вещи»6. Итак, связующие все сущее силы - от Бога, который есть Единство, Любовь и Благость. «Где любовь есть, там и единство, и всегдашнее стремление к единству... Где же разделение и разсеяние есть, там ненависть»7.
Стремление к Добру (и, следовательно, к единству) является родовой чертой каждого. Но, сверх того, человек наделен от Бога свободной волей и потому может пресечь свою связь с Богом и добром. «И понеже все силы лишаются прямой пищи своей, то необходимо должен глад их умножаться, и возбуждать и понуждать натуральную их живость.
Но как они всею своею заботою не производят в себе самих Бесконечного Добра, недостающего им... то неотменно должен введенный однажды безпорядок всегда прибавляться, и наконец превратиться в совершенное противомыслие, когда все друг против друга воюют, и при вечном гладе в себе самом весьма болезненном, причиняют еще друг другу всеужаснейшее и совсем непостижимое мучение.
И так мы видим ныне, в чем состоит Зло и Падение как Ангелов, так и человеков, и откуду они произошли».
Одним из центральных пунктов книги Пордеджа (который нашел отражение в творчестве Одоевского) является учение о «внешнем» и «внутреннем» человеке. Само существование этих понятий является следствием грехопадения, в первую очередь - падения Люцифера.
«Внутренний человек живет невидимым образом во внешнем... Внешний имеет внешнее видимое тело плоти телом своим, так как и свою смертную собственную душу...Внутренний же вечный человек имел вечную душу, которая была отлична от смертной души, и не могла умирать. Сии две души живут одна в другой... Вечная душа моего ВНУТРЕННЯГО вечного человека имеет вечнаго бессмертнаго Духа, который... родился в Вечности» (курсив автора. - А.В.). И, поскольку «в Вечности все вещи в собственном их существе бывают... видимы, познаваемы и понимаемы»3, то истинное познание мира доступно только «внутреннему человеку». Надо сказать, что, по Пордеджу, истинное познание вещей очень напоминает познание тайных знаков и символов Беме. Кстати, сам английский мистик прямо говорит о том, что его познания о сотворенном Богом мире и его устройстве получены им путем откровения, своеобразных «уроков», которые были ему дарованы свыше. Поэтому разъяснять многие вещи он не берется и принимает их (и излагает читателю) как данность. Рассмотрим в общих чертах, как, согласно этим откровениям, устроен мир.
Вечный Мир (или Шар Вечности), жилище Бога, сотворено им самим. Оговоримся: Пордедж говорит также и о том, что Вечный Мир создан Духом Вечности или Центральным Оком (центральной точкой Шара Вечности), но, по сути, эти понятия четко не различаются и означают Божество, Единицу (в отличие от Троицы), Бога-отца. Центральное Око - это Всевидящее Око, концентрация мудрости Бога. Итак, «Центральное Око заглянуло в себя самого, и понеже оно ничего не нашло кроме себя самого, то разширением себя самого в начало и конец сделало оно то, что начало его коснулося паки конца, а конец паки вошел в начало свое; и так Вечный Мир формирован в круглую фигуру Шара или Сферы, которая фигура есть совершеннейшая из всех внешних форм или фигур»1. Обратим внимание на два момента: во-первых, Божество лишено самодостаточности (подтверждение этому увидим ниже) и стремится проявить свою творческую силу; во-вторых, то, что оно создает, совершенно и гармонично. Здесь налицо аналогии с прекрасным космосом античности.
В Шар Вечности заключен шар Вечной Натуры, которая создана как обиталище отличных от Бога существ, в том числе человека. О Вечной Натуре Пордедж говорит следующее. Бог «все и каждыя силы и свойства ея проницает» . Божество не может быть отделено от Вечной Натуры и человечества, «они пребывают чрез вечный неразрешимый союз вечно друг в друге как едино» . Однако они не равны друг другу; «Вечный Шар Вечнаго Мира со всеми своими Божественными Чудесами и свойствами снизшел в Шар и в Колесо Вечной Натуры; как напротив того вертящееся Колесо Вечной Натуры восприято в Шар Вечности»4. Соединение Бога с Вечной Натурой произошло на основании Любви, это «как бы некое брачное соединение» . Бог ввел себя «в многоразличность и сопротивность Сущностей», и все они пришли в состояние порядка и «доброй гармонии» .
Между Вечной Натурой и Шаром Вечности существуют «врата глубины», через которые Бог сходит к человеку, а человек восходит к Богу.
Вечную Натуру составляют четыре Стихии, являющиеся антиподами и взаимно дополняющие друг друга: Огонь, основание ярости, необходимой в борьбе с тьмой; Вода, основание кротости, смиряющей ярость Огня; Воздух - животворящее, ободряющее существо, поддерживающее Огонь и колеблющее Воду; Земля, дающая трем другим стихиям существенность и телесность. Кроме названных стихий, существует еще одна. Пордедж именует ее так: «Пятое Существо», «все вместе», «гармония» .
Сотворение Вечной Натуры осуществилось таким образом. В центре «темной, мертвой и хладной» Земли был помещен животворящий Огонь, «дабы он был ей вместо живой души и возбуждающего духа». Затем яростность Огня умеряется Водою. Для поддержания Огня привносится Воздух. Затем все принизывается Светом (который в мистической терминологии является символом мудрости и добра)
Отражение в творчестве писателя основных положений философии Шеллинга
Влиянию Шеллинга на русскую культуру, на возникновение такого явления, как любомудрие, и на творчество нашего писателя посвящено немало трудов1. Подробное освещение этих вопросов, как и изложение системы Шеллинга и ее эволюции от натурфилософии к мистическому идеализму не является нашей задачей. Мы остановимся на тех сторонах его учения, которые имеют непосредственное отношение к творчеству Одоевского в свете рассматриваемой проблемы, опираясь по преимуществу на диалог «Бруно, или О божественной природе вещей», который, по указанию самого Шеллинга, восходит к платоновскому диалогу «Тимей» (и формально, и содержательно).
Согласно учению немецкого философа, высшее начало, Абсолют (у Одоевского - Безуслов), является совокупностью конечного и бесконечного, реального и идеального, всеобщего и особенного. (Реалии же земной жизни являются лишь отражением совершенных высших идей, порождаемых Абсолютом). Таким образом, кажущиеся противоречия представляют собой диалектическое единство. Однако то, что в Абсолюте слито, нераздельно, в земной жизни (а вернее, в видимой и постигаемой эмпирически ее части) разделено, и это ведет к различного рода заблуждениям, в частности, к неверным путям познания, когда каждый отдельный предмет рассматривается вне связи с остальными и это искажает как представление о самом предмете, так и картину мира, который предстает беспорядочным набором несовершенных вещей. На самом же деле «конечное само по себе никогда не находится вне абсолюта и не есть единичное только для самого себя»1 и мир держится на нерасторжимом единстве вечного и изменчивого, первым из которых является душа, вторым - тело. Взаимосвязи вещей и посвящена значительная часть диалога «Бруно».
Божественная идея и реальная вещь несоединимы, но в то же время и нераздельны (участник диалога Бруно приводит в пример предмет и его отражение в зеркале). При этом взятый сам по себе предмет представляется несовершенным и искажающим вечную идею. Но эту же идею выражают и другие предметы - все в совокупности - причем не только в настоящем, но и в прошлом, и в будущем. Так что несовершенство отдельной вещи (вернее, проявление в ней особенного, индивидуального) на самом деле - для всего универсума - является необходимостью. «Ни одно понятие единичного не отделено в Боге от понятия всех вещей, которые суть, были или будут, ибо эти различия по отношению к нему самому не имеют значения. Так, например, бесконечная возможность в понятии человека соединена в нем не только с бесконечной действительностью всех остальных людей, но и со всем тем, что из этой возможности в качестве действительной проистекает; поэтому в нем прообраз жизни единичного чист и ясен и значительно блаженнее собственной жизни единичного, так как то, что в единичном являет себя нечистым и смутным, созерцаемое в вечном существе, служит совершенству и божественности целого»3.
Мир в учении Шеллинга предстает задуманным как гармония, и в этом благость его создателя, «ибо можно ли мыслить что-либо более прекрасное и совершенное, чем природа того, в чем посредством всеобщего положено и определено и особенное.. .» Способом познания Абсолюта, по Шеллингу, является умозрение (или интеллектуальная интуиция); приближает к его постижению искусство, поскольку красота и истина, как и поэзия и философия, нерасторжимы.
Одоевский был подготовлен к положительному восприятию философии Шеллинга всем строем образовательной программы пансиона, главными чертами которой являлись систематизм и энциклопедизм. Поэтому, как пишет П.Н.Сакулин, «из окон пансиона Одоевский уже видел храм любомудрия, где в числе богов находился и Шеллинг»1. Но сочинений Шеллинга, уже будучи приверженцем его философии, Одоевский не читал (их попросту трудно было достать) и знал его учение в изложении других, в первую очередь своих учителей И.И. Давыдова (он вынес из шеллингианства идеал альтруизма, основанного на благе всех и каждого ), М.Г. Павлова и Д.М.Велланского (он был единственным из них последовательным шеллингианцем). Поэтому на раннем этапе знакомства с системой немецкого философа Одоевский усвоил ее положения в общих чертах. Исследователи показывают, что его привлекли закон параллелизма и символики (согласно которому все предметы суть символы друг друга, при этом состоящие между собой в отношениях некой симметрии), свойственный раннему Шеллингу, мысль о том, что умозрение выше эмпирического опыта (что отразилось в его ранних произведениях, в частности, в «Стариках, или Острове Панхаи»), а также поэзия и стройность системы Шеллинга. Она связывала все предметы и явления общей прекрасной идеей. От Шеллинга Одоевский унаследовал идею о том, что главное в телах не «вещество», а «духовная деятельность», и при таком взгляде «система естественных произведений представит нам стройную восхитительную картину творения, в которой царствует гармония»3. В «Русских ночах», спустя много лет, Одоевский скажет, что «в начале XIX века Шеллинг был тем же, чем Христофор Коломб в XV: он открыл человеку неизвестную часть его мира, о которой существовали только какие-то баснословные предания, - его душу\» (I, 15). Юношеские открытия, сделанные благодаря немецкому философу, с годами не утратили своего значения.
В.Ф. Одоевский о «благоустроенном обществе»
Исследователями справедливо отмечено, что мысль о взаимосвязи всех вещей и явлений (они называют ее идеей кармы) является для Одоевского одной из лейтмотивных1. Однако прежде чем обратиться к конкретным примерам, следует определить, что мы должны понимать под словом «карма» применительно к творчеству изучаемого писателя.
В индийских религиях (откуда и берет начало это понятие), в частности, в буддизме и индуизме карма является принципом универсальной причинности, непреложным действующим «законом воздаяния» за совокупность поступков, намерений, определяющим будущее каждого живого существа в последующих перерождениях. Карму создают любые - хорошие и дурные - волевые устремления, в буддизме главным образом мысли (слова и поступки по отношению к ним вторичны), в индуизме - сумма всех действий, помышлений, чувств и желаний. Карма же в свою очередь определяет природу и обстоятельства жизни человека после смерти, условия следующего воплощения. Она не судит и не наказывает, а лишь регулирует совокупный результат действий живых существ, представляя собой «своеобразный космический закон добра и зла, закон морального воздаяния»2. Одоевский в своих произведениях не употребляет слова «карма», но в его мировоззрении и творчестве эта категория, несомненно, присутствует. (Так, в повести «Косморама» говорится: «Я понял, как важна каждая мысль, каждое слово человека, как далеко простирается их влияние, какая тяжкая ответственность ложится за них на душу...»). Писатель именует ее «солидарностью», «круговой порукой», понимая, впрочем, неточность этих слов. Вспомним эпиграф к рассказу «Живой мертвец», сочиненный самим Одоевским: « - Скажите, сделайте милость, как перевести по-русски слово солидарность (solidaritas)? - Очень легко, - круговая порука, - отвечал ходячий словарь. - Близко, а не то! Мне бы хотелось выразить буквами тот психологический закон, по которому ни одно слово, произнесенное человеком, ни один поступок не забываются, не пропадают в мире, но производят непременно какое-либо действие; так что ответственность соединена с каждым словом, с каждым, по-видимому, незначащим поступком, с каждым движением души человека. «Об этом надобно написать целую книгу» Из романа, утонувшего в Лете (III, 98)
Основания к сближению понятия кармы индийских религиозных учений и «психологического закона» Одоевского, как мы видим, существуют: как для «закона воздаяния», так и для «круговой поруки» характерна мысль об ответственности за все мысли, слова и поступки: даже самые незначительные из них «производят какое-либо действие». Еще один момент сходства состоит в том, что мир мыслится основанным на взаимосвязи всего со всем (в индийских учениях на идее родственности всего живого базируется понятие сансары - круга перерождений).
Таким образом, существуют основания именовать идею Одоевского о родственности всех предметов и явлений идеей кармы. Однако, констатируя это, мы должны сделать необходимые оговорки. Если в индийских религиях карма определяет следующее воплощение человека (кем он будет при новом своем рождении) и благополучные либо неблагополучные условия этого воплощения, то ни о чем подобном речь у Одоевского, разумеется, не идет. Мы даже можем отыскать примеры того, что зло, совершенное его персонажами, остается для них безнаказанным (во всяком случае, в прагматическом понимании этого). Чаще мы видим, как будто бы случайное слово или действие ведут за собой катастрофические последствия («Княжна Мими», «Живой мертвец»). Ответственность за каждую мысль, за каждый поступок, о которой говорится в приведенных выше цитатах, имеет, как правило, не буквальный (в смысле реального, ощутимого наказания, причем пришедшего извне), а нравственный характер. Это ответственность человека - высокоорганизованного существа, носящего в себе искру Божию - перед миром, перед жизнью за «посрамленные дары провидения», как говорит герой новеллы «Бригадир», испытывающий терзания не из-за того, что не смог достичь каких-либо вещественных благ, а оттого, что существовал не в соответствии с высшими законами жизни, не выполнил предназначения человека. Осознание этого приходит к герою в последние минуты перед смертью, и о каком-либо наказании в земной или загробной жизни речь не идет. Хотя рассказчика посещает видение умершего бригадира с повествованием о его предсмертных мучениях, смысловой центр тяжести новеллы не касается вопроса о том, что постигло героя после смерти. По мысли писателя, помыслы, желания, действия каждого отдельного человека регулируют нравственную температуру, баланс добра и зла в мире - как в современности, так и в будущем (в отличие от кармы, вступающей в действие после смерти живого существа). Далее, если согласно индийским учениям последствия имеют волевые устремления, мысли и поступки, то Одоевский понимает закон всеобщей обусловленности гораздо шире: значение имеют не только человеческие деяния, но и напротив, как мы увидим ниже, мнения общества подчас играют роковую роль, коренным образом влияя на судьбы отдельных людей. Значимыми выступают и детали быта, несущественные на первый взгляд обстоятельства жизни. Так, в рассказе «Первый выезд на бал» Одоевский замечает: «Часто от одной лишней складки на платье зависит их (девушек. - А.В.) успех в свете» , а значит, и замужество, и вся дальнейшая жизнь (та же тема затрагивается в зарисовке «Сборы на бал»2). В драме «Хорошее жалованье, приличная квартира, стол, освещение и отопление» мы видим, как главный герой, Ксенофонт Григорьевич Измов, бедный, жалкий, но образованный и не чуждый благородным порывам молодой человек, колеблется, поступать ли учителем в семью грубого, невежественного, но богатого и потому занимающего прочное положение в обществе Сыромятникова, жена которого - пустая кокетка, а сын - преждевременно «развившийся» юноша, рано усвоивший все пороки взрослых. Личность героя еще не оформилась до конца, жизненный путь не ясен. В начале драмы он стоит перед выбором: либо остаться у Сыромятникова и быть «льстецом при отце, угодником при сыне и не знаю чем при матери»(Ш, 232), либо вернуться к нищете, голоду и холоду. В конце концов, мысль о перечисленных в названии драмы жизненных благах склоняет Измова в пользу предлагаемой службы (причем буквально фатальную роль играет для насквозь продрогшего в холодной квартире молодого человека наличие в доме Сыромятникова отопления - автор постоянно это подчеркивает), и он остается в доме с символическим номером 666. Вскоре он становится своим в этом семействе, женится на любовнице Сыромятникова, покрывая грехи хозяина, и потворствует порочным развлечениям Ванички - его сына. В последнем явлении мы застаем героя опытным дельцом; пользуясь страстью Вани к карточной игре, он прибрал к рукам состояние хозяина и стал причиной самоубийства его сына
Музыка в жизни и творчестве В.Ф. Одоевского
В творчестве В.Ф. Одоевского при всем многообразии его тематики ярко выражена «тоска по социальному, национальному, человеческому единству»1. Пути обретения этого единства составляли предмет глубоких раздумий писателя.
Гармоническое сочетание эмоций и рассудка, духовных и материальных интересов, альтруизма и любви к самому себе, поверенное камертоном нравственного инстинкта, составляет, по мысли Одоевского, залог правильного формирования как отдельной личности, так и человеческого общества, в котором частное не противоречит всеобщему. И, напротив, доминирование какой-либо одной силы ведет к различного рода диссонансам. Одностороннее развитие оборачивается разрушением мира, изначально гармоничного и прекрасного, построенного по закону созидания.
Принцип гармонии и синтеза, сопряжения различных начал распространился и на творческий метод писателя, что мы попытались показать в данной работе.
Созидательный пафос прозы Одоевского был во многом подготовлен творчеством его предшественников. И, хотя нет достаточных оснований, чтобы говорить о генетической общности Г.Р. Державина, Н.М. Карамзина и нашего писателя, их типологическую близость в свете идеи бытия как космоса мы можем констатировать. Конечно, нами проделана лишь малая часть той действительно большой работы, которая предстоит исследователям, занимающимся истоками сквозных идей и образов творчества Одоевского. До сих пор он сам рассматривался как предшественник писателей, составляющих гордость русской литературы. Однако именно по этой причине особого внимания заслуживает обозначенная нами тема.
Что касается масонской литературы и творчества Одоевского, то здесь возможно говорить об их генетической общности. Но между ними мы можем наблюдать отношения одновременного притяжения и отталкивания. Мысль писателей-масонов о гармоническом развитии человека, о строительстве «Соломонова храма» - счастливого общества -путем обработки каждым своего «дикого камня» оказались близки Одоевскому и нашли отражение в его творчестве. В то же время невнимание к частной жизни, индивидуальным проявлениям, «мелочам», свойственные масонской литературе, не получили развития в его произведениях, поскольку противоречили идее гармонии и родства всех вещей и явлений в мире, унаследованной писателем от Шеллинга.
Особого внимания и отдельного исследования заслуживает вопрос о религиозности Одоевского, о ее характере и отражении в его творчестве. Сам факт религиозности писателя не подлежит сомнению, однако предстоит выяснить, как сочетались с ней его обширные научные интересы и увлечение мистическими учениями. Далее, с одной стороны, мы видим положительное отношение Одоевского к православию, о чем свидетельствуют в первую очередь «Психологические заметки», да и общий пафос его произведений. С другой стороны, в его творчестве мы встречаем оправдание поступков, которые с точки зрения религии являются греховными. В качестве примера мы можем привести сочувственное отношение к супружеской измене (разумеется, если к этому подтолкнуло чувство любви, которое призвано соединять людей), наблюдаемое в повестях «Княжна Мими», «Катя, или История воспитанницы», «Черная Перчатка». Нам представляется, что религиозность Одоевского носит синкретический характер. Тем не менее до конца прояснить этот вопрос - дело специального исследования.
Ю.В.Манн убедительно показал, что многие из художественных открытий Одоевского по тем или иным причинам не получили продолжения и развития в русской литературе1. Книга «Русские ночи» осталась в своем роде феноменом, ее не с чем сравнить ни в плане содержания и объема затрагиваемых проблем, ни в плане композиции, ни в плане жанровой природы.
В то же время многие мысли Одоевского отозвались в творчестве таких гигантов русской литературы, как Л.Н. Толстой и А.П. Чехов (исследователями давно отмечено родство «Бригадира» и «Смерти Ивана Ильича», «Сильфиды» и «Черного монаха»2). Множество точек соприкосновения у Одоевского с Ф.М. Достоевским3. Назовем лишь некоторые из них.
Р.Г.Назировым показано, что канва сна Раскольникова в эпилоге «Преступления и наказания» повторяет канву «Города без имени»4. В этом романе мы видим также развенчивание бентамистских сентенций Лужина. Не раз затрагивается Достоевским тема всеобщей разобщенности (в частности, в набросках к роману «Подросток») и, с другой стороны, для него характерна идея взаимосвязи людей и явлений, нашедшая воплощение в поучениях старца Зосимы.
Одоевский, пишет П.Н. Сакулин, одним из первых дал литературе образцы экспериментальной повести5 («Живой мертвец», «Город без имени», «Последнее самоубийство»). Достоевский также использует экспериментирующую фантастику. Ярким примером может служить рассказ «Бобок», который, по мнению М.М. Бахтина, «является почти микрокосмом всего его творчества» и на близость которого к «Живому мертвецу» указывают исследователи
