Содержание к диссертации
Введение 5
Глава 1. Художественный текст о евангельских событиях как теоретическая проблема 25
1.1. Евангелие как сюжетно-жанровая система 25
1.2. Маргинальные области христианского сюжета: апокриф и стилизованный апокриф 34
I 1.3. Психологические аспекты демифологизации в художественных текстах о евангельских событиях 51
1 АСовременный роман о евангельских событиях: к проблеме жанровой трансформации новозаветного канона 57
1.5.Стилизованный апокриф в постмодернистском дискурсе 67
Глава 2. Повествовательные модели и принципы художественной трансформации канона 71
2.1. Функции заголовка 73
2.2. Функции эпиграфа 80
2.3. Формы авторского присутствия и позиция повествователей 86
2.4. Типы художественной трансформации евангельских событий в ' > современных контекстах 112
2.5; Сленговые парафразы сакрального сюжета 132
2.6. Итоговые замечания 139
Глава 3. Теологическое пространство и христологические аспекты ^ сюжета 142
3.1. Художественная христология литературных апокрифов 148
3.1.1. Роман Э.-Э. Шмитта "Евангелие от Пилата" 149
3.1.2. Роман Э. Берджесса "Человек из Назарета" 152
3.1.3. Роман Н.Мейлера "Евангелие отСынаБожия" 159
3.1.4. Роман Я. Добрачиньского "Евангелие от Никодима" 164
3.1.5. Роман Ж. Сарамаго "Евангелие от Иисуса" 169
3.1.6. Роман Н. Казандзакиса "Последнее искушение" 176
3.2. Апофатическая поэтика стилизованных апокрифов 182
3.2.1. Литературные формы апофатической теологии в шведской прозе (П.Ф. Лагерквист и Т. Линдгрен) 186
3.2.2. Литературные формы апофатической теологии в романах Г. Панаса ("Евангелие от Иуды") и А. Лернета-Холеньи ("Пилат") 207
3.3. Катафатическая поэтика стилизованных апокрифов 217
3.4. Стилизация гностической логики в текстах Х.Л. Борхеса 234
3.5. Итоговые замечания 243
Глава 4. Литературное освоение периферии евангельского сюжета и концептуализация второстепенного героя ..250
4.1. Периферия евангельского сюжета во французской прозе второй половины XIX века 252
4.2. Волхвы в романе М. Турнье "Каспар, Мельхиор и Бальтазар" 258
4.3. Лазарь в литературных апокрифах 268
4.4. Понтий Пилат в литературных апокрифах 297
4.5. Итоговые замечания 314
Глава 5. Иуда Искариот в сюжетном пространстве литературных апокрифов 316
5.1. Иуда Искариот между исторической реальностью, религиозной мистерией и литературным вымыслом 320
5.2. Литературные вариации классического образа Иуды 337
5.3. Иуда в агрессивном сюжете авторского мифа 347
5.3.1. Роман Т. Гедберга "Иуда. История одного страдания" 347
5.3.2. Повесть Л. Андреева "Иуда Искариот" 359
9 5.3.3. Рассказ Х.Л. Борхеса "Три версии предательства Иуды" 368
5.3.4. Роман Н. Казандзакиса "Последнее искушение" 374
5.3.5. Роман Г. Панаса "Евангелие от Иуды" 384
5.3.6. Повесть С. Эрдега "Безымянная могила" 395
5.4. Инверсия образа Иуды в апокрифах Гедберга, Грейвза, Йейтса, Лагерквиста, Берджесса, Мейлера, Шмитта 401
5.5. Итоговые замечания 422
Глава 6. Русские литературные апокрифы как религиозно-философская і проблема современной критики 440
6.1. Романа М.А.Булгакова «Мастер и Маргарита» 447
6.2. Роман Л.М. Леонова «Пирамида» 510
6.3. Поэмы Ю.П. Кузнецова «Путь Христа» и «Сошествие в ад» 551
6.4. Итоговые замечания 574
Заключение 584
Примечания 597
Библиография 608
Введение к работе
В рассказе Леонида Андреева "Иуда Искариот" герой, носящий имя евангельского предателя, ведет на крест героя, совпадающего в имени с евангельским Спасителем. Присутствие в тексте Петра, Фомы, Пилата и Марии Магдалины подтверждает, что перед нами рассказ о событиях Нового Завета. В романе Никоса Казандзакиса "Последнее искушение" Иисус, не желая страдать во исполнение божественного замысла, делает кресты для распятия восставших иудеев, потом смиряется, принимает свою участь, восходит на Голгофу и там, на кресте, переживает в видении долгожданное счастье. Теперь он муж Марии и Марфы, у него много детей, совсем нет учеников, и отсутствует необходимость умирать. В романе Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита" Иешуа Га-Ноцри, тщедушный, измученный, лишенный иконописного лика герой, объясняя Понтию Пилату, что перейдет человек в царство истины и справедливости, отправляется на сюжетную периферию, оттесненный туда образами прокуратора, Воланда, Мастера и Маргариты. В рассказе Хорхе Луиса Борхеса "Три версии предательства Иуды" в сознании шведского богослова разыгрывается захватывающая драма, отмеченная участием персонажей с религиозно значимыми именами. Сначала Искариот предстает подражателем Бога, воспроизводящим вектор его движения, затем он оказывается немыслимым аскетом, отказавшимся от спасения, наконец, Иуда - Бог, юродствующий в своем парадоксальном погружении в глубины человеческого греха. В романе Нормана Мейлера основатель христианства, недовольный повествованиями евангелистов, сам берется рассказать о трудной жизни, честно сообщая о больших сомнениях, страхах и тайных желаниях. В повести Сильвестера Эрдега "Безымянная могила" Иисус, не веря в Бога, спасение и вечную жизнь, направляет Иуду, друга детства и единственного соратника, к фарисеям, чтобы тот стал сначала мнимым предателем, а потом настоящим стратегом новой религии. В романе Алексея Меняйлова "Понтий Пилат" Христа нет вовсе, зато есть римский прокуратор, которому суждено победить козни жены и написать протоееангелие. Искажая, его перепишут Матфей и Лука, Марк и Иоанн.
Объект научного исследования и варианты его терминологического определения. Диссертационное исследование «Художественные тексты о евангельских событиях: жанровая природа, нравственная философия и проблемы рецепции» посвящено изучению литературных произведений, в которых новозаветная история, следуя законам художественного повествования, предстает сюжетом рассказа, повести или романа. В текстах, рассматриваемых в этой работе, присутствует Иисус, его ученики, противники и собеседники. Евангельские имена, герои, события и речи формируют сюжетное пространство, его взаимодействие с архетипическими для христианства образами и мотивами сомнению не подлежит. Одна авторская версия священных событий следует за другой. Нет ограничений ни в языках, на которых говорят персонажи с новозаветными именами, ни в новых художественных гипотезах канонической истории. Такие произведения мы называем художественными текстами о евангельских событиях. Литература, обращаясь к Священной истории, превращая в героев художественного произведения тех, кто жив в мистериальном мире и имеет непосредственное отношение к проблеме спасения, становится продуманным или бессознательным использованием методов, которые придают классическим апокрифам жанровую устойчивость. В основе этих жанрообразующих методов - принцип стилизации.1 Художественные произведения о событиях Священной истории мы предлагаем называть также стилизованными (или литературными) апокрифами, подчеркивая их взаимодействие с текстами, ставшими классической альтернативой (иногда - сюжетным развитием) книгам Ветхого и Нового Заветов, и, делая акцент на творческом характере этого взаимодействия. Русскую традицию представляют «Иуда Искариот» Л. Андреева, «Братья Аримафейские» М. Арцыбашева, «Иисус Неизвестный» Д. Мережковского, «Мастер и Маргарита» М. Булгакова, «Покушение на миражи»
В. Тендрякова, «Путь Христа» Ю. Кузнецова. Среди самых значительных текстов, соответствующих специальности 10.01.03, сразу отметим «Царя Иисуса» Р. Грейвза, «Три версии предательства Иуды» Х.Л. Борхеса, «Последнее искушение» Н. Казандзакиса, «Человека из Назарета» Э. Берджесса, «Евангелие от Иисуса» Ж. Сарамаго, «Евангелие от Сына Божия» Н. Мейлера, «Евангелие от Пилата» Э.-М. Шмитта. Разумеется, что названными произведениями ни русская, ни зарубежная традиции не ограничиваются.
Художественная проза занимает в работе центральную позицию. Помимо собственно литературных эпических произведений, мы исследуем тексты, в которых происходит синтез художественных и публицистических методов, как в "Жизни Иисуса" Ф. Мориака, "Иисусе Неизвестном" Д. Мережковского или в "Евангелии от Афрания" К. Еськова. Исключение составляют пьеса У.Б. Йейтса "Голгофа", чей повествовательный динамизм заставил забыть о том, что к эпосу она не относится; стихотворение Х.Л. Борхеса «Христос на кресте», в котором лирический сюжет вырастает в самостоятельную и весьма показательную историю о другом Христе; и две последние поэмы Ю. Кузнецова («Путь Христа» и «Сошествие в ад»), очень важные для решения задачи, поставленной в последней главе. Значимость проблемы рецепции литературных апокрифов в современной критике предопределило присутствие в диссертации романа Л. Леонова «Пирамида». Исследование посвящено сложным отношениям художественной словесности и христианства в XX веке. Но XX век - не только календарное, но и мировоззренческое понятие, масштабом своих культурных экспериментов напоминающее эпохи средневековья и Ренессанса, не имеющих, как известно, ни года рождения, ни года смерти. Художественная проза Г. Флобера, А. Франса, Т. Гедберга, рассматриваемая в этой работе, создавалась в XIX столетии, но это не делает ее архаичным явлением, не соответствующим тем стратегиям, которые были избраны Л. Андреевым или Н. Мейлером.
Предмет научного исследования. Жанровое своеобразие, нравственная философия и проблема рецепции художественных текстов о евангельских событиях составляют единый предмет диссертационного исследования. Считая литературу самостоятельной эстетической реальностью, концептуально свободной от серьезных и обязательных задач религиозной словесности, мы не можем полностью изолировать от теологии и нравственного богословия художественные тексты о Христе и новозаветных событиях. Евангелие ставит и решает задачи спасения, требуя от человека изменения жизни согласно логике Писания. Стилизованные апокрифы, пребывая в пространстве литературы, не могут и не должны становиться учением, но в них всегда сохраняется дидактический потенциал, поддерживаемый художественным присутствием Иисуса, произносящего речи, которые трудно не сравнивать с речами в канонических Евангелиях. Стремясь ответить на вопрос, чему учат (подчас совершенно не желая учить) литературные апокрифы, на какого имлицитного читателя делают ставку, в качестве одного из предметов научного исследования мы рассматриваем не только дидактику содержания, но и дидактику формы, определяемую самим фактом существования литературных текстов, которые повествуют о священных для многих личностях. Кризисное, конфликтное рбсуждение в современном литературоведении ершалаимских глав романа Булгакова «Мастер и Маргарита», поэм Кузнецова «Путь Христа» и «Сошествие в ад», романа-наваждения Леонова «Пирамида» и самой проблемы религия и художественная культура требуют специального обращения к вопросам рецепции стилизованных апокрифов, которые одни критики, философы и богословы склонны считать явлением необходимой свободы творчества, трудными путями приводящего к Богу, а другие определяют как непозволительное кощунство, за которое авторам (не исключено, что и читателям) придется ответить и на этом, и на том свете.
Количество эпических текстов о евангельских событиях, их сюжетная концентрация на новозаветной истории, на жизни Иисуса Христа, явно или скрыто присутствующей в художественном повествовании, позволяет поставить вопрос о жанровом единстве текстов. Этот вопрос, не соответствующий классическим представлениям о жанровой стабильности, о канонической дифференциации произведений внутри эпоса, лирики и драмы, в рамках современного рассмотрения проблем структурной типологии художественных текстов может быть рассмотрен.4
Множество произведений, своим сюжетом обращенных к евангельским событиям, созданных в самых разных языковых традициях и вряд ли поддающихся точному исчислению,5 напоминают в своем единстве структурную целостность относительно стабильной жанровой системы.6 В случае ее признания будет подтвержден литературный статус событий новозаветного канона, которые (независимо от воли того или иного писателя) возьмут на себя функции управляющей формы. Обращение к ней станет необходимой при анализе текстов, литературно трансформирующих евангельскую жизнь Иисуса. Но не менее очевидны и возражения против такого объединения.
Во-первых, тексты, которые можно назвать стилизованными апокрифами, в традиционной жанровой классификации соотносятся с вполне определенными и стабильными формами: "Елеазар" Л. Андреева и "Любимый ученик" Ю. Нагибина - рассказы, "Понтий Пилат" Р. Кайюа и "Безымянная могила" С. Эрдега - повести, "Последнее искушение" Н. Казандзакиса и "Евангелие от Сына Божия" - романы. "Иисуса Неизвестного" Д. Мережковского и "Жизнь Иисуса" Ф. Мориака уместно назвать книгами о Христе, в которых исповедание веры, экзегетика и художественное слов образуют сложное единство. А есть еще произведения ("Евангелие от Афрания" К. Еськова и "Понтий Пилат" А. Меняйлова), состоящие из научно-публицистической речи автора и художественной части - романа о приключениях тех, кто носит евангельские имена.
Во-вторых, трудно игнорировать разнообразие авторских установок, целей художественной трансформации новозаветного сюжета. "Письма Никодима" католического писателя Я. Добрачиньского - христианский роман: все повествовательные инстанции в нем подчинены религиозной задаче, сохраняющей определенность даже в условиях художественного, а не сакрально-дидактического дискурса. В "Евангелии от Иисуса" нобелевского лауреата Ж. Сарамаго католичество (духовная традиция его родины -Португалии) не имеет никаких законных прав на воспитание человека и обвиняется во всех смертных грехах, а главное - в создании страшного мифа о спасающем страдании, без которого душа человека гибнет. Постмодернистский роман Сарамаго, посвященный несчастному Иисусу, совсем не похож на роман-версию Э. Берджесса ("Человек из Назарета"), изображающего Сына Человеческого мускулистым, высоким, здоровым мужчиной, который может и жениться, и на крест пойти, и объявить Бога главным игроком в мире, где больше всего ценится удачная шутка.
В третьих, настаивая на жанровом знаке стилизованный апокриф для "Мастера и Маргариты" М. Булгакова, "Факультета ненужных вещей" В. Домбровского, "Покушения на миражи" В. Тендрякова" и "Агасфера" С. Гейма, мы обедняем сложные романы, делая часть произведения, главы-апокрифы (модель текст в тексте) всем художественным миром, выстраивающимся под одним термином. Известные страницы "Мастера" или "Покушения на миражи" мы просто обязаны назвать литературными стилизациями, но правомерно ли считать стилизацией главы, изображающие городскую жизнь страны Советов?
Стилизованные (литературные) апокрифы (художественные тексты о евангельских событиях) мы будем оценивать как сюжетно-жанровую группу, единую в своей принципиальной обращенности к религиозно-историческому (и литературному) событию, представлению которого посвящен весь Новый Завет. Не трудно заметить, что "Мастер" Булгакова и "Последнее искушение" Казандзакиса, "Иуда Искариот" Андреева и "Пилат" Лернета-Холеньи - разные произведения, не совпадающие в повествовательной организации текста, в авторском отношении к Писанию, в своих целях и задачах. Но доминантным признаком, обеспечивающим общий круг имен, событий, речей и религиозно-мифологических концепций, остается верность новозаветной истории - не в объеме духовным смыслов, не в молитвенном предстоянии, а в выборе Евангелия как управляющей формы. Рассматривая "Варавву" Лагерквиста или "Евангелие от Сына Божия" Мейлера, можно говорить об искажении канона, о кощунстве слишком свободной речи, не скрепленной христианской верой. Мы избираем другой путь и считаем, что в художественных текстах об Иисусе и его новозаветном окружении происходит становление евангельского сюжета как маргинальной для христианства, но весьма важной для словесности апокрифической истории. И очень важно, что перед читателем предстает современная история. Автор литературного апокрифа проговаривается о том, о чем многие напряженно молчат, помогает оценить те коды восприятия и прочтения священных текстов, которые выходят на передний план в тот или иной исторический момент.
Степень изученности темы. Как сюжетно-жанровая группа, трансформирующая евангельскую историю в литературное событие, стилизованные апокрифы изучались не часто. Суждение А. Зверева о том, что "история новозаветных мотивов в литературе кончающегося века (...) когда-нибудь убудет написана, слишком богатый материал" (171, 236), актуально и сейчас, и останется таковым еще долго, ведь число текстов, как и число языков, на которых они были созданы, требуют коллективного усилия заинтересованных авторов, способных быть в христианстве (иначе общение с Новым Заветом будет учено-формальным) и одновременно не быть в нем (необходима дистанция, чтобы оценить литературные апокрифы).
В русской критике и литературоведении целостные исследования, посвященные художественным текстам о евангельских событиях, нам неизвестны. В украинской науке нельзя не отметить А.Е. Нямцу. Его главный труд («Идеи и образы Нового Завета в мировой литературе». Черновцы, 1999) -единственная в советской, постсоветской и российской традициях целостная, объемная работа, посвященная художественным текстам о евангельских событиях. Отдельные главы посвящены стратегической позиции книги Э. Ренана «Жизнь Иисуса», архетипу Иуды, образам Христа и его окружения в мировой литературе.
В годы «перестройки», когда Мастер и Маргарита снова стал культовым романом и были прочитаны романы Ю. Домбровского ("Факультет ненужных вещей") и Ч. Айтматова ("Плаха"), стали появляться статьи о новозаветных сюжетах в литературе. С. Семенова, рассматривая указанные романы, а также "Доктор Живаго" Б. Пастернака и "Покушение на миражи" В. Тендрякова, писала в "Новом мире" об изучаемом нами феномене: "Именно в XX веке в литературе всего очевиднее проявилась тенденция неверующего, но "уважающего" сознания - как бы создать свой вариант этой мировой загадки, свой "детектив": кто Он? И притом буквально: от кого родился, при каких обстоятельствах, чем занимался, как объяснить его чудеса, какой у него был конец, кто были его ученики и существовали ли они вообще... У нас это началось, пожалуй, со знаменитой повести Л. Андреева "Иуда Искариот и другие". Но главное и основное для романных трактовок образа Христа -понимание его как морального реформатора, учителя новой нравственности, проповедью которой он надеется гармонизировать человека, свести мир с гибельных путей" (349, 232).
М. Новикова, рассуждая в статье "Христос, Велес - и Пилат: "Неохристианские" и "неоязыческие" мотивы в современной отечественной культуре" о тенденциях современного восприятия новозаветной истории, делает более радикальные выводы: "Кажется порой: многие писатели сегодня, работая на материале разном (кто историческом, кто современном), подвизаются в жанре едином - создают Евангелие от Пилата. (...) Под Евангелием от Пилата я разумею перевернутый взгляд на мир. Когда политические страсти, конфликты, суды, приговоры и есть дело. А всякие там "запредельные", помягче - духовные, материи - это не более чем соус: стимулятор, предохранитель - не наименование существенно, а отводимая роль. Вспомогательная или, что то же, "удержательная" (286,246).
Много сделал для популяризации проблемы "Евангелие и художественная литература" священник Александр Мень, считавший, что "евангельская тема -не просто дань моде", а закономерное порождение истории XX века, "насыщенной трагическим кризисами, ознаменовавшейся разгулом ненависти, крушением утопий" (265,244). Возможно, первым в отечественной традиции А. Мень посмотрел на проблему литературных апокрифов в масштабе мировой традиции, кратко представив многие художественные тексты о Христе (263). Уже после трагической гибели священника была опубликована его статья, рассказывающая о литературной истории евангельской темы более подробно (262).
Важной вехой в деле освоения поэтики, жанровой природы и нравственной философии литературных апокрифов стал выход тематического номера журнала "Иностранная литература" (1998, № 5). Номер, названный "Библия: канон и интерпретация", знакомил с романами Ж. Сарамаго ("Евангелие от Иисуса"), Н. Мейлера ("Евангелие от Сына Божия"), с повестью С. Эрдега "Безымянная могила". Поэтический раздел составили стихи К. Иллакович, P.M. Рильке, Х.Л. Борхеса, Д. Андерсона. Много интересного находил читатель в теоретической части. Д. Апдайк уже в первой фразе своего эссе представляет тот стиль, в контексте которого создан анализируемый им роман Мейлера: "Библия напоминает прежде грозного, а ныне беззубого льва, его можно ласкать и дразнить - он не выпустит когтей, потому что когти на могучих лапах давно стерты. Некогда священный текст стал забавой для ученых и поэтов" (80,230). А. Зверев, знакомя с романами Берджесса ("Человек из Назарета"), Грейвза ("Царь Иисус"), Лагерквиста ("Варавва", "Сивилла", "Смерть Агасфера"), вспоминая тексты Мориака, Борхеса, Отеро Сильвы, называет их "Евангелием от человека" - "в своем роде жанром, привившимся в культуре очень прочно и числящим за собой столетие с лишним активного бытования. Его модификации распознаваемы по сей день (...), а значит, сохраняется потребность в нем, то есть сохраняется некий общественный запрос" (171,238).
Самым концептуальным критиком предстал Я. Кротов в статье "Христос под пером". Даже названия глав показывают, что автор выявляет основные болевые точки рассматриваемого типа художественного повествования: "II XVIII века: жонглирование перед Христом"; "XIX-XX века: евангельский реалистический роман"; "XIX-XX века: евангельский фантастический роман"; "Война двух кощунств"; "Творческий ответ на кощунство"; "Иуда: доброе зло"; "Евангельский секс: проблема целомудренного разврата". Я. Кротов, не скрывая, что евангельский роман может быть расценен как провокация, предлагает не осуждать, а задуматься: "Религиозные чувства эти романы задеть могут легко (особенно Сарамаго), знаю по себе. Но важно понять, что эти кощунства рождены не грехом (впрочем, и не добродетелью), а жаждой истины, жаждой справедливости, и это наша, христианская вина, что мы не утолили эту жажду. Для нас кощунство - изображать Христа занимающимся сексом. Те, кто изображает подобные сцены, делает так не по злому умыслу, а потому, что боятся повторения другого кощунства - инквизиции, когда людей сжигают за книжки. Христиан проверяют: способны ли мы на кощунство против человека - и для этого совершают кощунство против Бога. В этом столкновении двух концепций кощунства выиграет тот, кто уступит первым, и очень хочется надеяться, что это будут не литераторы" (219,253).
Итоговых исследований, посвященных новозаветной теме в художественных текстах, на сегодняшней день больше в западном литературоведении. В 1999 в Мюнхене вышла работа Вольфганга Казака "Изображения Христа в русской литературе: от древности до конца XX века" (509). В.Казак, немец-протестант, с большой любовью писавший о Православии и русском христианском поиске в литературе, на размышления журналистки о том, что Церковь сдержанно относится к религиозной тематике в художественных текстах, и на вопрос: "Не будет ли соответствующая работа литературоведа и подавно неугодным, еретическим трудом?", спокойно отвечает: "Задачи церкви и литературы существенно отличаются друг от друга. Церковь проповедует учение Христа; литература показывает, как люди с этим учением живут, как они это учение видят, воспринимают, что оно для них значит. (...) Литература - великолепное зеркало, в котором отражается отношение писателей к религии, их жизнь с ней, их вера и поиски... (118)"
Жестче суждения В. Казака о тех произведениях, в которых Христос появляется как литературный персонаж: "При этом в русской литературе я знаю только один роман об Иисусе, в то время как в западной литературе таковых очень много. Большинство из них отклоняются от Евангелия, а его основу надо бы все же сохранить. Роман Ивана Наживина "Евангелие от Фомы", вышедший в 1933 году в Китае, подчеркнуто направлен против Христа и искажает фактические и духовные предания. Неудивительно, что этот эмигрант просил у Сталина разрешить ему возвращение назад и высказал готовность послужить советской России" (118).
В 2002 году Д. Форд и М. Хайтон выпустили книгу "Иисус" (465) - текст, собравший воедино выдержки из более, чем 340 источников, показывающих становление образа Христа в мировой словесности от евангельских свидетельств до современных философских суждений и литературных сюжетов. Из образов Иисуса в различных интерпретациях средневековых богословов, ренессансных мыслителей, Лютера, Мюнцера, Кальвина, Мильтона, Джона Донна и Паскаля, Блейка, Ренана и Оскара Уайльда, Ницше, Толстого и Свами Вивекананды, Бультмана, Мережковского, Лоуренса и Мейлера складывается практически безграничный и бесконечный апокриф об Иисусе Христе - подвижный текст, в формировании которого границы между художественной литературой и другими формами словесности становятся едва заметными.
Среди специальных работ, ставящих перед собой задачу проследить литературное становление евангельского сюжета7, особого внимания заслуживает диссертация А.С. Брауна "Модернистские апокрифы: Контексты евангельского сюжета в русском модернизме" (453). Объектом исследования стали произведения Л. Толстого ("Краткое изложение Евангелия"), Л. Андреева ("Иуда Искариот"), М. Арцыбашева ("Братья Аримафейские"), А. Ремизова (""Страсти Господни", "Иуда предатель" и другие), Н. Минского ("Гефсиманская ночь"), И. Наживина ("Евангелие от Фомы"), Д. Бедного ("Новый Завет без изъяна евангелиста Демьяна"), М. Булгакова ("Мастер и Маргарита"). На высоком уровне - теоретическое самосознание, что в работах, посвященных проблеме Религия и литература, встречается далеко не всегда. Первая глава исследования А.С. Брауна называется "Модернистский апокриф как тип литературного повествования".
Изучение русских апокрифов происходит в четырех контекстах, создающих объемное, полифоническое пространство проблемы. Контексты, сохраняя литературоведческий характер труда, придают ему междисциплинарный статус. Очень важно, что А.С. Браун, в отличие от многих специалистов, не забывает о том, что как бы ни были самостоятельны художественные произведения об Иисусе и о событиях, с ним связанных, они не могут полностью потерять связь с сюжетным первоисточником и оказываются зоной свободного богословия, в которой американский ученый больше всего внимания уделяет гностической парадигме литературных апокрифов. Кроме теологического, постоянно на первом плане контекст историко-политический: русская революция и последовавшие за ней события рассматриваются как необходимый код для прочтения художественных текстов. Исторической конкретизации "русского Иисуса" посвящена вторая глава диссертации ("Полемика о "революционном Христе"), не исчезает она и в следующей главе, целиком отданной рассмотрению "Иуды Искариота" Леонида Андреева. Философский контекст - в частом обращении к книгам Ницше и Шопенгауэра. Для А.С. Брауна немецкие мыслители - "ересиархи" (не оценочное суждение), Шопенгауэра он называет "гностическим мостом" для Андреева и Казандзакиса, обеспечивающим взаимодействие разновременных форм религиозного и художественного сознаний (453, 57, 320). Значителен в "Модернистских апокрифах" и литературный контекст. Не забыты обращения к образу Христа Лескова, Тургенева, Достоевского. Обсуждаются романы Лоуренса ("Человек, который умер"), Берджесса ("Человек из Назарета"), Казандзакиса ("Последнее искушение"), Шолома Эша ("Назарянин").
"Те, кто пишет модернистские апокрифы, не столько решают исторические проблемы, сколько делают личный выбор, продвигая те или иные еретические концепции. (...) Модернистские апокрифы становятся артефактом теологической истории", - пишет А.С. Браун (453, 52, 56). Выбор литературных апокрифов в качестве литературоведческого объекта приобщает к проблеме Религия и литература - к одной из самых востребованных проблем современной гуманитарной науки. Тот, кто работает с художественными текстами о евангельских событиях, хорошо понимает необходимость описания контактов и конфликтов двух, во многом оппозиционных, форм словесности. А вот исследователи, которые считают своим делом филологическую христианизацию литературного процесса, обнаружение новозаветной проблематики прежде всего на подтекстовом уровне, стилизованными апокрифами интересуются мало. В трех выпусках научного сборника по материалам петрозаводской конференции "Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков"9 тенденция игнорирования евангельской прозы видна вполне отчетливо. Такой же подход сохраняется в четырех выпусках петербургского академического сборника "Христианство и русская литература".10
Новое прочтение русской классики как православной словесности, своеобразное спасение души в процессе чтения и литературоведческого истолкования художественных текстов стало филологической нормой с середины 90-х годов прошлого века. Изучение соответствий литературного поиска основам веры идет по всем направлениям. Но произведения, в которых Новый Завет определяет хронотоп и круг героев, практически всегда вызывают серьезные подозрения. Н.И. Либан размышляет о Лескове, Достоевском, Толстом: "Великое счастье, что никто из этих писателей не написал Жизни Иисуса (это очень хотел сделать Достоевский). "Жизнь Иисуса написал Ренан... Это очень хорошая беллетристическая книжка. Но позитивистская позиция автора не только не обогатила Евангелие, но явилась карикатурой на эту Вечную Книгу. Евангелие - великое литературное произведение. А.И. Герцен говорил, что это самая светлая книга, какую он прочитал. Но почему никто и никогда не сделал художественного анализа этого произведения?
Написаны только хронологическое повествование, бытовое, философское. В чем собственно литературная сила Евангелия? Сила его языка? Художественного мышления? Никто не проадализировал художественного своеобразия Евангелия, никто не взялся за эту работу, - и очень хорошо, потому что нельзя этого сделать!""
Не менее категоричен и официально праведен в своем вступлении к пятитомнику "Православие и русская литература" М.М. Дунаев: "Религиозность литературы нашей не в простой связи с церковной жизнью проявляется, равно как и не в исключительном внимании к сюжетам Священного Писания - отнюдь не в этом. (Как раз истолкование евангельских тем может быть и антиправославным, и даже антирелигиозным, как, к примеру, у М.А. Булгакова в романе "Мастер и Маргарита" или в айтматовской "Плахе.) (...) Православие устанавливает единственно истинную точку зрения на жизнь - и это-то усваивает (не всегда в полноте) русская литература в качестве основной идеи, становясь таким образом православною по духу своему". Литературу нового времени М.М. Дунаев оценивает как "расцерковленную".13
"Нам не нужна оголтелая христианизация руской литературы", - пишет В.И. Кулешов.14 Но в том же 1997 году профессору МГУ возражают коллеги из МПУ: "Русская литература может по праву именоваться христоцентрической со дня своего появления. Остальные проблемы - мировоззренческие, социальные, этические, эстетические - ставились и решались в ней в зависимости от главных - духовных. (...) Именно перед судом Креста стоит вся русская литература, и в лучших своих проявлениях она его выдерживает. Недаром в богословских трудах нередко цитируются Пушкин, Тютчев, Достоевский, Мандельштам и др. Служение литературы - дело профетическое; в своих гениальных интуициях русские писатели, подобно их ветхозаветным предшественникам, зачастую поднимались до высот истинного Богопознания".15
В православном взгляде на литературный процесс и даже в христианизации разных явлений словесности есть своя правда. "Многие исследователи на протяжении всего столетия находились и сейчас находятся в плену "левых" стереотипов, мешающих постижению поэзии и прозы XX века" (340). "Для авторов этого исследования общим критерием при характеристике разных тенденций в развитии поэзии и прозы XX века является духовно-метафизический критерий", - пишет Ю.М. Павлов, представляя коллективную монографию "Русская и русскоязычная литература XX века: К вопросу о художественной концепции личности" (340).
Интерес к духовно-метафизическим, архетипическим и мифологическим контекстам художественного слова отличает и сотрудников кафедры зарубежной литературы Кубанского государственного университета, на которой была написана данная работа, посвященная жанровой природе и нравственной философии стилизованных апокрифов. Общекафедральную стратегию, не препятствующую сохранению личных позиций по вопросам литературы и религии, мы видим в изучении литературного процесса как сложного духовно-риторического пространства, в котором мифы, архетипы и религиозные концепты берут на себя миссию управляющей формы, обеспечивающей взаимодействие (апологетическое, диалогическое, полемическое, конфликтное) современных сюжетов с Традицией. Интерес вызывает не только явное или скрытое присутствие античных и христианских мифологем в художественных текстах, но и траснформация устойчивых религиозно-мифологических историй (будь то сюжет Улисса или Понтия Пилата) в художественные события, развивающиеся согласно логике и контекстам времени своего создания. Разработка кафедральной стратегии - в книгах и диссертациях В.И. Солодовник (359), Л.Н. Татариновой (369, 370), С.Н. Чумакова (413), Т. А. Хитаровой (397), Ю.С. Рассказова (327)
Актуальность исследования. 1) Изучение художественных текстов о евангельских событиях проводится в контексте проблемы «религия и литература» - одного из самых востребованных проектов современных гуманитарных наук. 2) В отечественной науке интерес к литературным апокрифам был стабильным благодаря рассказу Л. Андреева «Иуда Искариот» и роману М. Булгакова «Мастер и Маргарита»; в последние годы он заметно вырос после публикации романа Л. Леонова «Пирамида» и поэм Ю. Кузнецова «Путь Христа» и «Сошествие в ад». 3) В теоретическом литературоведении все чаще ставится вопрос о неканонических жанровых формах, к которым мы относим художественные тексты о евангельских событиях. 4) Проблемы неомифологизма, демифологизации, трансформации архетипических сюжетов и новых кодов восприятия активно решаются в современном литературоведении, заинтересованном в изучении креативного прочтения классических и сакральных историй как актуальных историй наших дней.
Новизна исследования. 1) Впервые русские литературные апокрифы (рассказы Андреева и Арцыбашева, роман Булгакова, поэмы Кузнецова) изучаются в контексте всемирной традиции художественной трансформации евангельского сюжета. 2) Проблема художественных текстов о евангельских событиях ставится как теоретическая проблема литературоведения, предусматривающая разделы «классический и литературный апокрифы», «литературный апокриф и мифологическое сознание», «Евангелие и роман о евангельских событиях», «литературный апокриф как постмодернистская сюжетика и риторика». 3) Предлагается систематизация и жанровая классификация литературных апокрифов по доминанте сюжетного взаимодействия с новозаветным повествованием. 4) Поднимается вопрос о теологическом пространстве художественного произведения и обозначаются пути его решения в традициях апофатической и катафатической методологии. 5) Основные традиции рецепции и истолкования литературных апокрифов, проявившие себя в отечественном литературоведении, изучаются как достаточно устойчивые мировоззренческие системы.
Цель диссертационного исследования - изучение литературных текстов о евангельских событиях: 1) как сюжетно-жанровой группы, относительная устойчивость которой поддерживается взаимодействием художественных событий со Священной историей Нового Завета; 2) как нравственной философии, контактирующей с евангельской дидактикой или трансформирующей ее в иные представления о жизни и судьбе человека; 3) как феномена рецепции и интерпретации в традициях а) доверия к литературе и б) отрицания ее самостоятельной эстетической роли в том случае, когда художественный текст использует религиозный сюжет.
Поставленная цель предполагает решение следующих научных задач:
- систематизация научных знаний о канонических Евангелиях как особой жанровой форме, обладающей стабильностью на основных структурных уровнях (повествование - повествователь - событие - имя - герой - конфликт -учительная речь - время и пространство);
- воссоздание и научное объяснение терминологического поля исследования (апокриф - стилизованный апокриф - художественный текст о евангельских событиях - теологическое пространство - апофатическая поэтика -катафатическая поэтика - концептуализация сюжетной периферии);
- определение сюжетных, жанровых и нравственно-философских стратегий художественных текстов о евангельских событиях в контакте с каноническими Евангелиями, с классическими апокрифами, с мифами, в контексте традиционного христианства, гностицизма, постмодернизма;
изучение повествовательных моделей, принципов трансформации евангельского сюжета в литературных апокрифах и классификация изучаемых произведений по основным признакам сюжетной структуры;
- исследование христологических аспектов литературных апокрифов и постановка проблемы теологии художественных текстов в традициях апофатического и катафатического мышления;
- решение проблемы литературного освоения периферии евангельского сюжета и концептуализации так называемых «второстепенных героев» - волхвов, Лазаря, Понтия Пилата;
- рассмотрение многочисленных примеров художественной реабилитации Иуды Искариота в стилизованных апокрифах, оформление научной концепции, учитывающей особую роль Иуды, его постоянное взаимодействие с Иисусом в амбивалентном деле «предательства-спасения»;
- изучение романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита», романа Л. Леонова «Пирамида» и поэм 10. Кузнецова «Путь Христа» и «Сошествие в ад» как значительных объектов современной рецепции (теологической и литературоведческой), позволяющей поставить вопрос о репрессивной и апологетической традициях истолкования художественных текстов о евангельских событиях.
Методология исследования. 1) Методы сравнительно-типологического литературоведения: сопоставительное изучение текстов, восходящих к единому сюжетному первоисточнику, но относящихся к разным жанрам, историческим эпохам и литературным стилям. 2) Методы теоретической и исторической поэтики: исследование основных повествовательных моделей, определение философии сюжетно-жанровой группы литературных апокрифов, их становления в разных временных и национальных контекстах. 3) Методы современного богословия (в его светском, культурологическом варианте) и религиоведения, позволяющие говорить об апофатической и катафатической поэтике изучаемых текстов, о теологическом уровне сюжета, о религиозно-нравственных интенциях повествовательных форм. 4) Методы современной литературной критики, актуализизирующеи восприятие художественных текстов о евангельских событиях в контексте проблемы «религия и литература». 5) Методы классического и постмодернистского анализа художественных текстов, авторский метод реконструкции управляющей формы, который позволяет оценить литературный апокриф как маргинальный вариант литературно-исторического становления евангельского сюжета.
Апробация работы. 1) Обсуждение в ИМЛИ РАН (Москва, 1997, 1998) разделов, посвященных Леониду Андрееву, в рамках реализации проекта «Русская литература рубежа веков (1890-е - начало 1920-х годов)». 2) Обсуждение на кафедре зарубежной литературы КубГУ монографии «Жанровая природа и нравственная философия художественных текстов о евангельских событиях», учебного пособия «Библейский сюжет и его становление в литературе средневековья и Ренессанса», коллективной монографии «Античность и Библия в литературном процессе XX века» и сборника статей «Дидактика художественного текста». 3) Очное и заочное участие в международных, всероссийских и региональных конференциях (Москва, Краснодар, Великий Новгород, Ставрополь, Соликамск, Армавир, Майкоп). 4) Чтение соответствующих лекционно-практических курсов в КубГУ на протяжении 14 лет. 5) Авторские курсы «Библия и литература» для учителей средних школ.
Научно-практическая значимость исследования. 1) Определенный интерес представляет междисциплинарный статус работы, в которой художественные тексты изучаются в их взаимодействии с религией. 2) Главы и разделы, посвященные изучению литературных апокрифов Андреева, Арцыбашева, Мережковского, Булгакова, Тендрякова, Леонова, Шарова, Кузнецова, помогают в решении актуальной научной проблемы «Христианство и русская литература». 3) Методология анализа и систематизации изучаемых текстов, размышления о проблеме современного жанрообразования могут быть востребованы в исторической и теоретической поэтике художественной литературы. 4) Сюжет и выводы научного исследования имеют шанс быть включенными в вузовские курсы по истории русской и зарубежной литературы. 5) Концептуализация научных и нравственных позиций в оценке литературных апокрифов может помочь в разрешении современного спора о степени духовной ответственности Андреева, Булгакова, Леонова, Кузнецова и других писателей, дерзнувших сделать священный сюжет основой литературного произведения.
Основы научной стратегии в зоне контакта литературы и религии. Наше исследование посвящено литературным произведениям, затрагивающим теологические интересы. Представим положения, призванные прояснить отношение к этим сложным и противоречивым контактам.
Художественные тексты о евангельских событиях, используя архетипические для христианской культуры имена (Бог, Иисус или Мария), фабульные знаки (крещение, искушение в пустыне или распятие), речи (Нагорная проповедь или полемика с фарисеями), остаются в пространстве вымысла, где читатель встречается не с Богом Писания и Церкви, а с богом текстов Берджесса или Сарамаго и, независимо от авторской стратегии (писатель может желать превращения рассказа или романа в нечто большее, чем рассказ или роман), пребывает в литературе, а не в религиозной словесности.
Стилизованные апокрифы мы рассматриваем как художественную форму становления евангельского сюжета, его исторической и литературной конкретизации в маргинальных для христианства областях, в которых проблемы спасения и погибели, греха и святости могут быть поставлены, но не могут быть окончательно решены. Если классический апокриф - творчество веры, следовательно, к нему может быть отнесено понятие ереси, то стилизованный апокриф, не представляющий исповедания общины, не фиксирующий акт веры, находится вне интересов реального богословия.
Качество литературных апокрифов - не в формальной верности сюжету Писания и не в добросовестном воспроизведении евангельских речей Иисуса. Внешне благопристойный жест может быть рекламным трюком (не будем забывать, что такие тексты хорошо продается!), признаком отсутствия таланта или следствием ритуального страха, что, впрочем, не предполагает непременного требования читателем кощунственной риторики. Так как стилизованные апокрифы - литература, мы вправе ожидать интенсивной, динамичной поэтики, поэтики художественного отстранения от магических форм стабилизации евангельского сюжета.
