Содержание к диссертации
Введение
Глава I Рациональное и эмоциональное в художественной мотивации поведения героев Ф. М. Достоевского 19
1.1. Историко-психологический подход к мотивации поведения литературных героев 19
1.2. "Philosophia et theologia cordis" и художественная феноменология рационального и эмоционального в свете реализма в высшем смысле" 56
Глава II Художественная мотивация поведения героев в романах "Преступление и наказание" и "Братья Карамазовы" 84
2.1. Художественная феноменология поведения "человека идеи" в романе "Преступление и наказание" 87
2.2. Художественная мотивация поведения героев романа 'Братья Карамазовы" 121
Заключение 157
Список использованной литературы 165
- Историко-психологический подход к мотивации поведения литературных героев
- "Philosophia et theologia cordis" и художественная феноменология рационального и эмоционального в свете реализма в высшем смысле"
- Художественная феноменология поведения "человека идеи" в романе "Преступление и наказание"
- Художественная мотивация поведения героев романа 'Братья Карамазовы"
Введение к работе
Творчество Ф. М. Достоевского было осмыслено в науке о литературе в рамках самых различных подходов - от психоаналитической традиции (Бем 2001) до экзегетического прочтения романов как литературоведами (Касаткина 2003), так и богословами (Дунаев 1997). Привнесенный в отечественное литературоведение плюрализм методов закономерно повлек за собой разнообразие исследовательских выводов и литературоведческих парадигм, в которых отражаются и получают осмысление отдельные черты и качества многогранного творчества исследуемого нами автора, синтезировавшего материал разнообразных культурно-исторических традиций (Фридлендер 1980: 18).
Творческое наследие писателя — это та сфера, в которой осознала себя русская философская мысль конца XIX - начала XX века, поэтому по сложившейся традиции философствования о России автор "Бесов" являлся для эпохи серебряного века конгениальным мыслителем, "Достоевским-философом". В течение двух последних десятилетий автор "Братьев Карамазовых" стал осознаваться как религиозный писатель. Слава гениального знатока человеческой души пришла к писателю еще при жизни, поэтому "Достоевский-психолог" и "реалист в высшем смысле", то есть реалист в духовной реальности - законный и закономерный литературоведческий "портрет" автора "Преступления и наказания".
Абстрагируясь от семиотического различения понятий "текст" и "произведение" как в русском, так и французском изводе, отметим, что моделируемые в различных культурных системах-наррадигмах означаемые текстов Достоевского соответствуют их означающим, относящимся к "большому времени". Поэтому литературоведческая работа с текстами "великого пневматоло-га" (еще один "образ" писателя, предложенный Н. Бердяевым) требует знакомства и творческого диалога с авторами целого ряда фундаментальных ра бот, к которым могут быть отнесены исследования М. М. Бахтина (1979), В. Н. Белопольского (1998), Н. А. Бердяева (2001), А. М. Буланова (2003), С. Н. Булгакова (1996), Г. А. Бялого (1973), В. Е. Ветловской (1977), Я. Э. Голосовкера (1963), Л. П. Гроссмана (1925, 1959), Р. Гуардини (1994), В. Н. Захарова (1985), В. И. Иванова (1994), Ю. Ф. Карякина (1989), Т. А. Касаткиной (1996), В. Я. Кирпотина (1970, 1980), Р. Лаута (1996), Н. О. Лосского (1994), Е. М. Мелетинского (2001), Д. С. Мережковского (1995), Р. Я. Назирова (1982), О. Н. Осмоловского (1981), В. В. Розанова (1996), Л. И. Сараскиной (1996), В. Н. Топорова (1995), Г. Флоровского (1998), Г. М. Фридлендера (1979) и мн. др.
Все многообразное научное наследие по различным аспектам творчества Достоевского-художника трудно охватить, но в современной литературоведческой работе нельзя не упомянуть и оставить без внимания одно из ведущих направлений отечественной науки о литературе - исследование проблемы "христианство и русская литература". Результаты научной деятельности в этом направлении отражены как в монографиях (см., напр.: Дунаев 2003, Есаулов 1995, Звозников 2001, Лаут 1996, НаггеВ 1993 и др.), так и в сборниках научных трудов, как-то: "Достоевский и православная культура" (1994), "Христианство и русская литература" (1994, 1999), "Русская литература XIX века и христианство" (1997), "Евангельский текст в русской литературе XVIII - XX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр" (1994), "Ф. М. Достоевский и православие" (1997) и др.
Без сомнения, поведение героев Достоевского неоднократно выступало в перечисленных выше работах как объектом, так и предметом исследования. Однако чаще всего анализ поведенческих актов персонажей проводился в рамках определенной аналитической доминанты, дававшей возможность свести все многообразие поступков действующих лиц и их оснований к ограниченному набору "поведенческих архетипов", обусловливаемых объяснительными возможностями теории (романа-трагедии, полифонического романа, идеологического романа, следовательно, в поведении героя отражается проблема "вины и возхмездия" (В. И. Иванов, Д. С. Мережковский), социальная обусловленность слова "героя-носителя слова о себе и мире" (М. М. Бахтин) или идея, влияющая на мировосприятие героя, как полагал Б. М. Энгельгардт и др.)- Поэтому актуальной на современном этапе развития литературной науки представляется попытка комплексного междисциплинарного исследования оснований поступков героев Достоевского с позиций авторской характерологии и антропологии. Следует признать, что вне перечисленных выше концепций поведение персонажей исследуемого автора представляет собой мало изученный феномен, для того чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить лишь некоторые положения литературоведов о мотивах поступков действующих лиц.
Поскольку наиболее важные суждения исследователей о поведении героев приводятся и осмысляются нами в основной части работы, здесь упоминаются лишь наиболее характерные идеи ученых, которые в их совокупности являются более чем противоречивыми. После утверждения в литературоведении мысли о том, что персонаж в романах Достоевского — это "человек идеи", "герой-идеолог", важное положение о "поэтике поведения" действующих лиц в исследуемых нами романах было высказано Л. Я. Гинзбург (1977: 418): "в романе XIX века наибольшей, вероятно, непредрешенности (выделено нами — М. Л.) достигают поступки и мотивы у Достоевского, ибо у него вообще принципиально другая логика мотивации, подвластная движению идей, воплощенных его героями". В определенном смысле, данная исследовательская установка и оценка поступков действующих лиц в романах Достоевского находит отражение в большинстве известных нам работ. Так, Г. С. Померанц (1990: ПО) утверждал, что поступки "трансцендентных героев" всегда остаются "несколько странными", немотивированными или же не всегда или недостаточно мотивированными. По убеждению Н. М. Чиркова (1967: 93), писатель "постоянно выдвигает необъяснимый остаток при объяснении поступков своих героев", а Ю. Борев (1961: 141), напротив, полагал, что автор "все время подменяет один мотив другим". Существуют и более категоричные суждения, например, Г. А. Вялого (1979: 36), утверждавшего, что поведение героев Дос тоевского — это "психологический парадокс". Не менее спорным, по нашему мнению, является суждение исследовательницы о художественной мотивации поведения одного из героев в романе "Бесы": "Мотивация поведения Ставро-гина заключается в отсутствии мотивов (?) его поступков" (Алейникова 2003: 144).
Особое место в ряду работ о творчестве исследуемого нами автора занимают труды русских религиозных философов и зарубежных руссистов XX столетия. Первые анализировали поведение героев Достоевского с точки зрения так называемой "глубинной мотивации", присущей его романам, т. е. с позиций религиозной антропологии. Именно поэтому столь важное значение в настоящей работе имеют суждения Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, Н. О. Лос-ского, В. В. Розанова, Г. Флоровского и мн. др.
Работы зарубежных руссистов привлекают внимание современных отечественных исследователей по нескольким причинам. Во-первых, важно то, что зарубежные литературоведы примкнули к традиции русского "литературоведения в эмиграции" и развили его идеи и положения, т. е. проанализировали интересующую современных ученых проблематику во второй половине прошлого века, когда в России доминировали концепции "социально-психологического детерминизма" (ср. работы, приведенные в реферативных сборниках "Достоевский в современном литературоведении США" (1980), "Новые зарубежные исследования о Достоевском (страны капитализма)" -1980; также заслуживает самого пристального внимания монография Р. Лаута (1996), опубликованная в России через четыре десятилетия после ее выхода в свет, а также Р. Гуардини (1994) и др. труды).
Литературоведение конца ХХ-начала XXI века уже отошло от практики объяснения поведения героев в терминах социального детерминизма построения типологии характеров, но с подобной практикой можно столкнуться при объяснении мотивов поступков персонажей Достоевского. Так, например, colt вершено справедливо отмечая, что мотив, побуждающий героя к действию, -это "важнейшее звено в том органическом единстве, которое представляет со бой художественный образ в романе Достоевского" и что "через этот мотив с наибольшей полнотой проявляются главнейшие сущности характеров (философская, социальная, психическая)", а также что именно "мотив поведения героя ... вводит нас в сложнейшую специфику художественной ткани произведения" (романа "Преступление и наказание" — М. Л.), М. Я. Ермакова (1990: 12) пишет об "окружающей среде", толкающей героя на действие, расчёте на полезность поступка, связанном с "невозможностью быть подлецом" и т. д., сводя проблему художественной мотивации поведения героя к экстринсивным мотиваторам и основывая свои суждения на принципе социального детерминизма поступков, что, конечно, нивелирует значимость поставленной проблемы. Принимая во внимание своеобразие психологизма Достоевского (см.: Буланов 2003), основанного на принципах "реализма в высшем смысле", подобный подход покажется минимум недостаточным, максимум - неверным. И дело не в том, что различного рода "детерминизмы" стали не в моде в постсоветском литературоведении, а в том, что, желая постичь гениальную художественную феноменологию эмоций в романе и критику писателем социального детерминизма социологической формации XIX века, мы не можем обращаться именно к критикуемым Достоевским концепциям. Ведь современные автору мыслители полагали в духе ньютоновской картины мира, что в характере макрообъекта без остатка отражена и однозначно проявлена природа составляющих его элементов, что "личность есть совокупность общественных отношений или коллективных представлений, основы её сознания состоят из усвоения норм и знаний, поэтому сознание изменяется до этих основ при соответствующих воздействиях извне и преобразованиях общественной среды", - такова логика рассуждений, свойственная социологии и социальной философии позапрошлого столетия (Шкуратов 1997: 297). Нет необходимости указывать на то, что именно против такого рода социального "обусловливания" поступков и подобного понимания личности и зависимости человека от среды была направлена вся критика в творчестве "великого пневматолога".
Следует отметить, что несмотря на бесспорную ценность исследований зарубежных авторов, рассматривающих важнейшие философские и психологические особеннострі творчества и поведения героев в текстах Достоевского, они недостаточно внимательны, на наш взгляд, к художественному своеобразию его романов. Так, например, в одной из обративших на себя внимание ученых работ, в которой предпринимается попытка найти "базовый компонент грамматики человеческого поведения по Достоевскому" (Джоунс 1998), "придание особого веса психологическому фактору в фантастическом реализме" настолько преобладает над эстетической обусловленностью "интимной связи между эмоциями и словом" в поведении героев, что исследователь предлагает спроецировать эмоциональные стратегии реальной жизни на художественный текст, "...эмоциональные стратегии, используемые нами во взаимоотношениях в реальной жизни, переносятся на наше отношение к повествовательным голосам литературных текстов и их героям ... если не исходить из некоего клубка эмоциональных переживаний, наподобие того, который обыкновенно переживается реальным человеком, то невозможно по достоинству оценить Достоевского" (Джоунс 1998: 50). Спорным является утверждение, согласно которому эмоциональные стратегии и фреймы ситуаций определенного культурного стиля могут быть наложены на стереотипы процессов поведения "чужого" — в герменевтическом смысле - текста без нарушения их собственной логики, поскольку не требует более доказательств тезис о том, что каждой культурной системе и эпохе свойственны свои собственные механизмы кодирования эмоций и чувств (ср.: Luhmann 1992).
В отличие от М. Джоунса, Т. А. Касаткина (1996) исходит из назревшей необходимости подойти к типологии умонастроений через систематизацию эстетических категорий в контексте типологии характеров. Тот вариант исторической эстетики, который разработан исследовательницей на основе литературоведческой аксиологии, базируется на феномене эмоционально-ценностной ориентации. Подобный подход к поведению литературного героя является, по нашему мнению, весьма перспективным для литературной науки.
Вместе с этим, следует подчеркнуть, что поведение литературного героя - это сложный и многоплановый феномен, в котором находят отражение как сугубо эстетические, так и историко-психологические факторы. Поэтому для его исследования необходим комплексный подход. Таким подходом является, на наш взгляд, научная парадигма, разработанная А. М. Булановым (1992), предметом исследования которой выступает художественная феноменология "ума" и "сердца" в поведении персонажа и соотношение рационального и эмоционального в психоментальной структуре действующих лиц (см.: Буланов 2003).
"Истоками" данной концепции являются, во-первых, святоотеческое учение о "сердце" (см.: Буланов 1994), работы П. Д. Юркевича "Сердце и его значение в духовной жизни человека" и "Из науки о человеческом духе \ опубликованные в Трудах киевской духовной академии за 1860 г., направленные против философского радикализма в объяснении человеческой природы, нашедшего отражение в "антропологическом принципе" философии Н. Г. Чернышевского. Во-вторых, работы русских философов-антигегельянцев XIX столетия (см.: Звозников 2001: 73). Одним из источников феноменологии "ума" и "сердца" в литературе могут быть признаны философские идеи Б. Паскаля, утверждавшего, что у "сердца" есть "свои разумные причины (основы), которые не знает разум" (Kiing 1995: 72), а также исследование учения о "сердце" в христианской мистике (см.: Вышеславцев 1990, Лосский В. 1991).
Данный подход предоставляет новые возможности для научного исследования. Во-первых, поскольку в рамках феноменологии художественного изображения "ума" и "сердца" осмысляется художественная феноменология рационального и эмоционального в психоментальной структуре личности героя, в нем открывается путь для формирования и утверждения гуманитарной парадигмы в современных исследованиях эмоций, о необходимости создания которой пишут современные психологи. "Обсуждение гуманитарной парадигмы показывает, что в настоящее время она представляет собой разработанную методологию научного познания, существенно отличающуюся от естествен нонаучной парадигмы. Можно предположить, что именно неосознанность психологией своего объекта и метода как гуманитарных приводит в целом к ее кризисному состоянию... Мы считаем, что надо попытаться подойти к изучению эмоций с гуманитарных позиций. Тем более, что природа самого объекта познания - психики человека — подсказывает такой подход. По всем своим свойствам психика человека — объект гуманитарной науки ... психология знания (в том числе знания об эмоциях) - духовный феномен, поэтому их необходимо пополнить специфическим гуманитарным методом" (Васильев 1992: 88).
Во-вторых, поскольку в художественной феноменологии "ума" и "сердца" находит отражение не только психологический субстрат - соотношение ratio и emotio в поведении героя, — исследование в рамках обозначенного подхода делает возможным изучение религиозной проблематики в художественном тексте, отражающейся в "поэтике выражения веры" у Достоевского.
Осмысляя роль "сердца" в философии Паскаля, немецкий теолог X. Кюнг так формулирует его значение в религиозном познании: «Чувство в данном случае, очевидно, не имеет ничего общего с сентиментальностью или чувствительностью... В большей степени, чем "чувство", то, что противопоставляется Паскалем "разуму", отражает слово "сердце". Но и под "сердцем" не понимается лишь иррационально-эмоциональное в противоположность рационально-логическому, "душа" в противоположность "духу". Под "сердцем" подразумевается духовный центр личности, символически обозначенный при помощи телесного органа, ее внутренний деятельный центр, исходная точка личностного отношения к Другому, орган осознания человека в его целостности. Под "сердцем" понимается человеческий дух, но не потому, что он является теоретически мыслящим и делающим выводы, а потому, что выступает как самопроизвольный, интуитивно и экзистенциально познающий, оценивающий в целостности, и в широком смысле любящий (или ненавидящий) дух. Отсюда становится понятным наиболее часто цитируемая, но не всегда хорошо переводимая, языковая игра Паскаля: "...у сердца свои разумные ос нования, которых не знает разум...". В этом логика сердца: у "сердца" свой собственный разум. Истина познается не одним разумом, но и сердцем»1 (Kiing 1995: 72). По своим исходным посылкам философия Паскаля, примкнувшего к традиции "philosophia et theologia cordis", подготовленной Платоном и Павлом и идущей от Августина через Бернхарнда к Данте и средневековой мистике, была близка творческим принципам Достоевского. Как и философ, автор "Братьев Карамазовых" утверждал, что очевидность не доступна математической логике рассудка, но только интуитивно и целостно познающему и страдающему "сердцу". Достоевский, как и Паскаль, был убежден в том, что сердце, а не рассудок чувствует Бога. "В этом природа веры: Бог познается сердцем, а не умом" (Kiing 1995: 81).
"Сердце" в творчестве "великого пневматолога" - это абсолютный центр личности героя, но в художественной реальности посредством метафоры-мифологемы "сердце" описывается также сфера чувств и мотиваций: "В художественной "номенклатуре" нет дифференциации эмоционально-сердечных проявлений, зато в художественной семантике "сердце" укореняется в качестве "ближайшего органа душевной жизни", продуцирующего истинное проявление истинных человеческих качеств" (Буланов 1994: 282). В современном литературоведении можно встретить и другое понимание проблемы диалектического соотношения "ума" и "сердца" и их роли в творчестве Достоевского.
Так, называя философские антиномии "рассудок - натура", "теория -жизнь", восходящие к основной оппозиции "ум - сердце", "тощей антитезой", Г. К. Щенников (1976: 8) заметил: «Коллизия "разума и сердца" занимает его (Достоевского - М. Л.) не как вечное свойство человека, а как источник его развития, возрождения .. . Достоевский не противопоставляет безоговорочно интуицию разуму. Борьба между рассудком и сердцем у героев Достоевского — это коллизия самосознания и самопроявления, имеющая разнообразные варианты». Без сомнения, головное и сердечное непосредственно связаны в романах пятикнижия с философской проблемой самосознания личности, однако не стоит забывать и об истинной иерархии личности и характера, в структуре которых ум (рассудок, разум, когниция), сердце (духовный центр личности -ruah, эмоциональное, интуитивное) и воля имеют первостепенное значение и определяют характер процессов осознания себя в мире (онтология, гносеология, праксиология) и мира в себе (аксиология). Автору "Преступления и наказания", преследовавшему цель "найти человека в человеке", не было чуждо духовное учение о "сердце" человеческом, и, более того, он сумел ассимилировать в своем творчестве как философскую, так и религиозную антропологию. Поэтому в литературоведческом исследовании, требующем адекватной эстетическому феномену методологии анализа, нельзя не учитывать подход, в основе которого лежит познание феноменологии рационального и эмоционального, обусловливающей художественную мотивацию поведения героев: "Если в творческом сознании писателя существует корреляция "ума" и "сердца", то соответственно и мотивация поведения должна так или иначе опираться на это соотношение, по преимуществу выбирая рациональные или эмоциональные мотивы поведения" (Буланов 2003: 38).
"Достоевский разрабатывает собственную характерологию, в которой важнейшее место занимает механизм взаимодействия рационального и эмоционального" (Буланов 1994: 280). Следовательно, исследование художественной мотивации поведения героев Достоевского, основанное на авторской характерологии и художественной антропологии, представляет собой актуальную научную задачу современного литературоведения. Комплексное междисциплинарное исследование этого аспекта, насколько нам известно, в науке о литературе отсутствует, поэтому важно уяснить, какие мотивирующие силы психики выступают в исследуемых нами романах в качестве первопричинных, т. е. в качестве мотиваторов поведенческих актов героев Достоевского.
Актуальность исследования обусловлена, таким образом, необходимостью уяснения принципов и закономерностей художественной мотивации поведения героев Ф. М. Достоевского, важностью исследования "грамматики человеческого поведения" в романах "Преступление и наказание" и "Братья Карамазовы", основанного на авторской характерологии и художественной антропологии, а также недостаточным освещением данной темы в исследовательской литературе.
Объектом настоящей работы является художественная феноменология рационального и эмоционального в текстах романов Достоевского "Преступление и наказание" и "Братья Карамазовы".
Предмет диссертационного исследования - художественная мотивация поведения героев исследуемых романов, т. е. роль художественного соотношения "логики ума" (ratio) и "принципов сердца" (emotio) в динамическом процессе формирования мотива поступков действующих лиц.
Цель диссертационного исследования состоит в том, чтобы определить художественные детерминанты поведение "трансцендентных героев", установить художественное своеобразие мотивации поведения героев в романах "Преступление и наказание" и "Братья Карамазовы" и выяснить, как и в какой степени художественная феноменология рационального и эмоционального обусловливает мотивацию поступков персонажей.
Цель обусловливает поставленные задачи: 1) определить пути, дающие возможность подойти к исследованию художественной мотивации поведения литературных героев в рамках исто-рико-психологического подхода к изучению психоментальной структуры личности человека определенного культурного стиля поведения, разработать методику исследования поведения героев Достоевского в рам ках гуманитарной парадигмы исследования рационального и эмоционального;
установить художественную доминанту изображения личности и доминанту художественного изображения в текстах Достоевского, а также принципы, обусловливающие "поэтику поведения" героев в исследуемых нами романах;
исследовать влияние психологического стиля "великого пневматолога" на стереотипы процессов поведения героев или, что то же, проанализировать своеобразие поведения персонажей в свете психологизма Достоевского;
выявить специфику мотивации поведения героев в романах "Преступление и наказание" и "Братья Карамазовы" в свете художественного метода Достоевского, обозначенного автором как "реализм в высшем смысле", и охарактеризовать систему основных мотиваторов поведения действующих лиц в романах;
разработать мотивационную модель (парадигму) поведения героев-идеологов.
Научная новизна работы состоит в междисциплинарном характере описания содержания и объема понятия "художественная мотивация поведения героев" и применении исследовательских принципов парадигмы "эстетического эмотивизма" (феноменологии художественного изображения рационального и эмоционального) к поведению героев Ф. М. Достоевского, в определении критериев художественной мотивации в романах "Преступление и наказание" и "Братья Карамазовы" и разработке мотивационной модели поведения героев-идеологов.
Методологической базой исследования являются историко-функциональный и историко-типологический методы, а также концептологи-ческий подход современной лингвокультурологии.
Теоретической основой диссертации являются труды о литературном герое (Гинзбург 1977, 1979), монографии А. М. Буланова (1992, 2003), посвя щенные осмыслению роли художественных концептов "ум" и "сердце" в русской классике и художественной феноменологии рационального и эмоционального в литературе XIX века, и Т. А. Касаткиной (1996) о характерологии Достоевского, а также отечественные и зарубежные работы по психологии эмоций и мотивации поведения.
Теоретическая значимость диссертационного исследования состоит в разработке одной из актуальных проблем современного литературоведения, имеющих прямое отношения к таким вопросам теории литературы, как авто-рология, художественная характерология и антропология, а также в том, что автором предпринимается попытка реализовать в работе междисциплинарный подход к эстетическому феномену и внести определенный вклад в развитие, с одной стороны, гуманитарной парадигмы в исследовании психоментальной структуры личности определенного культурного стиля поведения, а с другой — "исторической эстетики", типологии умонастроений и характеров.
Прикладная ценность исследования заключается в том, что его результаты могут быть использованы в практике преподавания русской литературы в школе и вузе, при разработке лекционных и специальных курсов и семинаров, а также при изучении творчества Ф. М. Достоевского в современных школах различных уровней.
На защиту выносятся следующие положения:
Художественная мотивация поведения героев в исследуемых романах обусловливается художественной феноменологией рационального и эмоционального, символически репрезентируемой в текстах романов посредством метафоры-мифологемы и культурной универсалии "сердце" и метафоры "ум". Есть основания полагать, что именно метафора "сердце", а не категория "соборность", выступает в качестве категории этнопоэтики, нашедшей отражение в художественном дискурсе Достоевского.
"Сердце" является ключевым художественным концептом текстов Достоевского и наполняется в творчестве автора пятикнижия широким спектром значений - от эмоционального интеллекта до хранилища религиозного чувства, при этом ценность последнего заключается в его мотивирующем поведение качестве, поэтому в изображении эмоциональной и рациональной сферы находит отражение и художественная феноменология религиозной интенциональности героев. Основным "структурным принципом" романов "Преступление и наказание" и "Братья Карамазовы" в аспекте художественной мотивации поведения героев является форма волевого акта, а его содержанием - "сердечная брань". Следовательно, художественной доминантой изображения личности в романах необходимо признать антиномии "ума" и "сердца", а доминантой художественного изображения выступает "антиномия личной воли".
Учитывая соотношение рационального и эмоционального в психоментальной структуре личности действующих лиц романов, можно утверждать, что особенностью моделирования характеров героев-идеологов Достоевского является интровертированная эмоциональная доминанта. Своеобразие психологического стиля Достоевского в художественном моделировании парадигмы поведения героев состоит в том, что их поведенческие акты изображаются и оцениваются автором на уровне "этического поступка", поэтому особое значение в мотивации поведения действующих лиц придается художественной феноменологии религиозной интенциональности, личному волевому выбору и "нравственной вменяемости".
Поскольку в тексте "Преступления и наказания" противопоставление "ума" "сердцу" снимается и автором изображаются антиномии самого "сердца", можно утверждать, что в романе нашли отражение не только обусловливающие поведение главного действующего лица "искажения ума", но и влияние на мировосприятие "ошибок сердца", которые влекут за собой искажение. В поведении героя-идеолога на уровне феноменологии религиозной интенциональности отражается влияние на поступки "помыслов". Это находит выражение в художественных средствах изображения преступления Раскольникова - в соотношении художественной мотивации поведения и сюжетной прагматики: в поведении героя доминирует греховное состояние души, это и является в системе романа наказанием за нравственное преступление (поступок-мысль, поступок-желание), проявлением которого становится убийство. В авторской системе координат преступление - это результат проявления болезни-греха вовне, которое изображено таким же образом, как оно описывается в православной литературе, поэтому "преступление" в романе равнозначно "наказанию". Роман "Преступление и наказание" - это христианская трагедия удаления человеческой души от Бога. Трагический пафос романа зиждется на изображении "борьбы Бога с дьяволом в сердце героя", решающую роль в которой играет религиозная интенция героя-идеолога в "сердечной брани", т. е. направленность свободной воли к благу или греху. Исследование поступков главного действующего лица сквозь призму художественной феноменологии рационального и эмоционального - это один из возможных подходов к изучению романов Достоевского в аспекте проблемы "литература и христианство". В поведении Ивана Карамазова находят отражение две противоречивые установки, восходящие к "логике ума" и "принципам сердца". Это рассудочная "логика" и желание оставить за собой "право желать", с одной стороны, и тяга к "живой жизни", стремление подчиниться промыслу "вопреки логике". Мировоззрение героя с большим преувеличением может быть названо социалистическим, атеистическим или антидеистическим. Логика поведения Ивана — это, с одной стороны, логика освобождения себя от рационально недоказуемой вины - в поведении героя-метафизика обнаруживается эмоционально-ценностная ориентация скептицизма, по Гегелю, препятствующая развитию "очевидности сердца". С другой стороны, все мотивационные детерминанты поведения героя в романе обусловливаются, по нашему мнению, феноменом религи озного сомнения, в котором пребывает Иван, осмысленным и изображенным автором как в философском, так и в религиозном ключе. Именно религиозное сомнение, а не атеизм или богоборчество влияет на поступки среднего брата.
Историко-психологический подход к мотивации поведения литературных героев
Исследование художественной мотивации поведения героев Ф. М. Достоевского в романах "Преступление и наказание" и "Братья Карамазовы " выполнено в настоящей работе в рамках подхода "эстетического эмотивизма" (феноменологии художественного изображения рационального и эмоционального), разработанного А. М. Булановым (см.: Буланов 1991а, 19916, 1991 в, 1992, 1994, 2001, 2003 и др.).
Понятия "рациональное" и "эмоциональное" уже получили в научной литературе по философии, психологии и литературоведению более или менее удовлетворительное толкование (см.: Автономова 1988; Буланов 1992, 2003; Диалектика ... 1985; Долженко 2001; Ильин 2001; Мудрагей 1985; Психология эмоций ... 1984; Якобсон 1998 и др.), но вот о термине "мотивация поведения" ещё долго будут спорить в социальной и психологической науках. Тем более спорно может показаться понятие "художественная мотивация" или же феномены, составляющие его содержание и объём. Не менее просто обстоит дело и с понятием "мотивация поведения (литературных) героев". Однако в наибольшей степени в обосновании нуждается понятие, вынесенное в заглавие работы: "художественная мотивация поведения героев". С целью наиболее детального определения последнего мы подойдём к описанию этого научного конструкта через характеристику его видовых элементов, т. е. по цепочке: мотивация поведения - художественная мотивация поведения героев - художественная мотивация поведения героев Ф. М. Достоевского.
Принимая во внимание концепцию "трёхуровневой организации" текстов (В. И. Иванов, Р. Лаут) автора "Преступления и наказания", можно предположить, что художественная мотивация поведения героев в романах Достоевского хотя и может быть исследована как с позиций позитивной науки, так и в терминах христианской антропологии Восточной церкви, но обусловлена она художественной феноменологией религиозной интенциональности, объ-ЄХМЛЮЩЄЙ материал романов и задающей векторную направленность поступкам всех действующих лиц произведений писателя. Художественная феноменология религиозной интенциональности персонажей исследуемых романов Достоевского обусловливает тип поведения героев, которое часто и сейчас определяется в терминах "болезни", "хаоса", "немотивированности" или "надрыва". Поэтому для анализа художественных мотивов поведения героев Достоевского необходим комплексный подход, базирующийся на принципах как исторической психологии, так и аксиологического литературоведения.
Приступая к анализу понятия "художественная мотивация" с целью описания закономерностей поведения литературного героя, нельзя оставить без внимания исследовательский конструкт "мотивация поведения", с тем чтобы реализовать научный подход к этому явлению и избежать упрёка, высказанного в адрес гуманитариев, например, в (Скифский, Чикова 2001: 84): «О вольном использовании понятий "мотив", "мотивация" литераторами, публицистами и говорить не приходится. Там любая причина поступка, исторического и экономического развития человечества, группы, личности называется моти-BOxM. Не удивительно, что подчас исчезает сам предмет обсуждения, то есть мотив, или же высказывается предположение, что современное понятие мотива описывает не одну, а несколько реальностей, не совпадающих друг с другом. ..». Следует отметить, во-первых, что обозначенные выше понятия, употребляются в совершенно различных областях знания, где им приписываются специализированные коннотации, а во-вторых, что в самой психологической науке работы по обсуждаемой проблеме не содержат единого, систематизированного знания, несмотря на то, что теоретически и экспериментально мотивация наиболее исследована как психологический феномен, и именно мотивация является стержневой проблемой психологии (см.: Ильин 2000). Так, в Психологическом словаре "мотивация" определяется как "побуждение, вызывающее активность организма и определяющее её направленность", а мотив - это "материальный или идеальный предмет, который побуждает и направляет на себя деятельность или поступок и ради которого они осуществляются" (Мотив 1996: 293-204). Сопоставление этих двух дефиниций, не выходящих за рамки психологического подхода к мотивации поведения, может наглядно продемонстрировать сложность разграничения этих понятий, поскольку, согласно определению, как мотивация является побуждением деятельности, так и мотив — побудителем, детерминирующим поведение. Ситуация значительно осложнится, если привести определение из Большого толкового социологического словаря (1999), в котором мотивация — это побудитель поведения, т. е. мотив в психологическом смысле.
Несмотря на то, что понятие "мотив поступка" уже долгое время находится в поле зрения социально-психологической области знания, многие исследователи считают необходимым изучать процесс мотивации поведения личности в коррелятивной паре "мотив-мотивация", поскольку в отличие от мотивации понятие мотива имеет более узкий объём и в нём фиксируется собственно психологическое содержание, а именно - тот внутренний фон, на котором развёртывается процесс мотивации поведения в целом (ср.: Джидарьян 1974). В действительности, внутренним фоном процесса мотивации мотив быть не может, поскольку мотивационный процесс первичен по отношению к мотиву (см.: Ильин 1995).
В качестве детерминирующих поведение человека в определённых условиях мотивов называются самые различные психические образования в структуре личности. Анализ специальной литературы по данному вопросу позволяет выделить следующие группы "мотивов": представления, идеи, чувства, переживания (Л. И. Божович 1972); потребности, влечения, побуждения, склонности (X. Хекхаузен 1986); желания, хотения, привычки, мысли, чувство долга (П. А. Рудик 1965); помыслы (А. Г. Ковалев 1988); психические процессы, состояния, свойства личности (К. К. Платонов 1974); предметы внешнего мира (А. Н. Леонтьев 1975); установки (А. Маслоу 1954); условия существования (В. К. Вилюнас 1990) и мн. др. (см.: Скифский, Чикова 2001).
В современной науке известно более тринадцати теорий мотивации поведения, базирующихся на разных основаниях и логически вытекающих из истории развития различных научных парадигм. Так, могут быть названы основоположники современных теорий: 3. Фрейд в Австрии, М. Ах и К. Левин в Германии, И. П. Павлов и Е. Н. Соколов в России, В. Мак-Даугал в Англии, У. Джеймс и Э. Торндайк в Америке. Само это развитие, как утверждает X. Хекхаузен, приобрело такие масштабы, что любые попытки восстановить исходные обоснования и как-то разобраться в многообразии проводимых исследований наталкиваются на серьёзные трудности.
"Philosophia et theologia cordis" и художественная феноменология рационального и эмоционального в свете реализма в высшем смысле"
В первой части настоящей главы был разработан историко-психологический подход к художественной мотивации поведения героев Достоевского на основе сложившегося в литературоведении понимания художественной феноменологии рационального и эмоционального в творчестве исследуемого нами автора, то есть данные исследований психологизма романов были наложены на стереотипы процессов поведения героев. Эта проекция дала возможность выявить общие закономерности в изучении свойств поведенческих процессов героев в пространственно-временном континууме художественного текста. Задача данной части — охарактеризовать своеобразие психологизма в художественном дискурсе Достоевского исходя из данных феноменологии изображения рационального и эмоционального.
Такая постановка вопроса необходима в связи с тем, что основная единица сюжетного развития, поступок героя - поступок-мысль, поступок-слово, поступок-деяние - с наибольшей полнотой отражает оригинальные черты художественного психологизма того или иного автора и даёт возхможность определить и объяснить некоторые свойства текстов, недоступные исследованию, объектом которого поведение героев не является. Необходимость данного подхода обусловливается также уникальным характером соотношения качеств и свойств героя каждого писателя, выступающих "содержательными единицами" поведенческих форм. Понимая под психологизмом в широком смысле "художественное изображение внутреннего мира персонажа" (Есин 2003: 12), установим уникальное, свойственное лишь исследуемым нами романам писателя, "содержание" внутреннего мира героев.
Автор "Преступления и наказания" неоднократно указывал на то, что система будущего романа формировалась в его сознании в образе героя. Так, рассказывая о ходе работы над романом "Идиот", писатель сообщал в письме к Майкову: "В общем план создался. Мелькают ... детали, которые очень соблазняют меня и во мне жар поддерживают. Но целое? Но герой? Потому что целое у меня выходит в виде героя. Так поставилось. Я обязан поставить образ" (28, 2: 241). Исследователи уже сошлись в понимании того, что в качестве главных героев романов "Преступление и наказание" и "Братья Карамазовы" автор изображал "людей идеи". Характеристика из "Записных тетрадей" вполне может быть применена к характеристике практически всех героев-идеологов Достоевского: "Это человек идеи. Идея обхватывает его и владычествует в нём не столько в голове его, сколь воплощаясь в него всегда с страданием и беспокойством, и уже раз поселившись в натуре, требует и немедленного приложения к делу" (Записные тетради Достоевского 1935: 90). Однако сказать лишь то, что герои Достоевского "идеологи", недостаточно. Персонажи Достоевского могут быть включены в традицию, развившуюся на русской почве и характерную для религиозных и философских исканий всего XIX века, они имеют своё "генеалогическое древо" и могут быть осмыслены в контексте всей русской культуры. Особого внимания при этом заслуживает концепция метаисторического развития русской культуры, представленная в "Розе мира" Д. Андреева. Ввиду важности для парадигмы эстетического эмоти-визма постулатов, выработанных Д. Андреевым, обратимся к краткому рассмотрению идейного наследия философа, относящегося к творчеству исследуемого нами автора.
Автор "Розы мира" утверждал, что, начиная с XVII века, в России зарождался новый тип исторического сознания, со всей полнотой нашедший своё выражение в творчестве Достоевского, боровшегося за освоение метаисторического опыта. Основные черты этого нового типа сознания - неразрешимые противоречия мысли и духа, пропасть этического и религиозного дуализма: " ... вплоть до второй половины XVI столетия исторический опыт не сталкивал русское сознание с неразрешимыми противоречиями мысли и духа, не давал повода заглянуть в пропасть этического или религиозного дуализма" (Андреев 1993: 157). В целом духовный процесс формирования нового типа мировоззрения характеризовался: как распад первичной целостности душевного строя; как диалектически неизбежное прохождение через длительный этап внутренней дисгармонии; как развитие способности к одновременному созерцанию противоположных духовных глубин; как культурное и трансфизическое расщепление границ личности; как борьба мысли за осмысление метаисторического опыта. Русской литературе восемнадцатого века недоставало погружения в глубины бездны духовной и её созерцания. Внутренние бездны были лишь обозначены. Но "вся религиозная философия XIX века ... вся душевная раздвоенность, всё созерцание и эмоционально-жизненное переживание обоих духовных полюсов, свойственное как Лермонтову и Гоголю, так и ещё в большей степени Достоевскому, Врубелю и, наконец, Блоку, являются ни чем иным, как следующим этапом этого (культурно-исторического - М. Л.) процесса" (Андреев 1993: 169). Таким образом, анализ феноменологии художественного изображения рационального и эмоционального в творчестве Достоевского, проводимый в рамках выбранного нами подхода, - это полностью адекватный творчеству писателя метод интерпретации эстетического феномена, отражающий, кроме прочего, особенности моделирования парадигмы поведения героев и художественного изображения внутреннего мира персонажей. Говоря словами Д. Андреева, особенность "письма" Достоевского в том, что "в его творениях заключены не прямые, не открытые образы иноматериаль-ных реальностей, как у Данте, но их функции в слое человеческой психики, человеческих деяний и судеб (выделено нами - М. Л.)" (Андреев 1993: 197). Последнее замечание философа свидетельствует о том, что для понимания специфики поведения героев автора "Идиота" следует принимать во внимание методику мифопоэтического подхода к текстам "усиленного типа" (В. Н. Топоров), в которых "в архаичной триаде мысль-слово-дело как бы снима 59 ется противопоставление составляющих её членов и которая приобретает статус некой общезначимой парадигмы - как сознания, так и поведения" (Топоров 1995: 477). Таким образом очевидно, что исследование проблематики, связанной с художественной мотивацией поведения героев Достоевского, соприкасается с постановкой вопросов психопоэтики русской литературы. Под психопоэтикой понимается "область филологии, которая рассматривает соотношение мысль — слово, причем термин "мысль" здесь и ниже означает не только логическое умазаключение ... не только рациональный процесс понимания ... но и всю совокупность внутренней жизни человека" (Эткинд 1999: 12). В уже упомянутый процесс освоения искусством человеческих эмоций концепция Д. Андреева вносит глубокий смысл. В ней прослеживается развитие психологизма русской литературы от "психологии без психологии" (Д. С. Лихачев) литературы XIV-XV веков (вплоть до XIX столетия), испытавшей влияние исихазма и паламизма (см. выше), до утончённого, метафизического реализма "великого пневматолога".
Художественная феноменология поведения "человека идеи" в романе "Преступление и наказание"
Говоря о "художественной феноменологии" поведения, мы подчеркиваем один очень существенный факт, согласно которому у Достоевского "изображение законов психической жизни .. . не последовало за сложившимися заранее философскими ... мировоззрениями, но предшествовало ему и образовало собой это мировоззрение..." (Митрополит Антоний (Храповицкий) 1997: 72). Это, конечно, не отрицает самого факта существования таких мировоззренческих систем в романе (ведь уже более чем хорошо известно, что сами герои являются носителями мировоззрений), но важно подчеркнуть необходимость подойти к исследованию романа через призму душевно-духовного бытия героя. Так, например, Р. Г. Назиров утверждал, что проблема этического дуализма мира и борьба добра и зла в героях в основном принимает "форму борьбы эгоистического разума и гуманного подсознания (читай "сердца" — М. Л.). Внутрипсихический конфликт предстает одновременно и как отражение противоречий социальной действительности и как извечная, метафизическая борьба Бога и дьявола" (Назиров 1982: 33-34).
Без сомнения, "каждый эпизод романа подлежит нескольким прочтениям, которые не исключают друг друга, но существуют как бы на разных уровнях" (Касаткина 2003: 176), однако, следует признать наличие как художественной доминанты, так и доминанты художественного изображения человека у Достоевского, каковой является "принцип сердца" (см.: Буланов 2003: 21, 80). Нельзя забывать, что уже давно В. Иванов предложил систему, в которой наиболее полно представлено многообразие уровней романа и точки их соприкосновения: "Огромная сложность прагматизма фабулистического, сложность завязки и развития действий служит как бы материальною основою для еще большей сложности плана психологического. В этих двух низших планах раскрывается вся лабиринтность жизни и вся зыбучесть характера эмпирического. В высшем, метафизическом плане нет более никакой сложности, там последняя завершительная простота последнего или, если угодно, первого решения .. . где встречаются для поединка, или судьбища, Бог и дьявол, и человек решает суд для целого мира... Вся трагедия обоих низших планов нужна Достоевскому для сообщения и выявления этой верховной, или глубинной, трагедии самоопределения человека..." (Иванов 1994: 298).
Митрополит Антоний (Храповицкий) (1997: 72-73) совершенно точно (за исключением тех моментов, которые навеяла автору, скорее, церковная риторика, чем творчество исследуемого нами автора) описывает проникновение "принципа сердца" на все уровни художественного изображения: "Избрав предметом наблюдения жизнь человеческого сердца без всяких дальнейших общефилософских представлений (?!) и тем давая читателю полнейшую возможность следить за мыслью автора шаг за шагом, Достоевский в законах этого же сердца указывает зачатки нравственных понятий и выводов, сначала чисто субъективных... Достоевский начертывает свойства и законы внутренней жизни человека, законы жизни и совести, а все дальнейшие богословские и социальные выводы предлагает в виде логических постулатов к первым, не переставая, впрочем, и последние проверять через исследование действительной и общественной жизни".
Несмотря на справедливость суждения духовного критика, трудно согласиться с автором цитируемых слов в том, что писатель "дает читателю полнейшую возможность следить за мыслью автора шаг за шагом". Ведь не случайно основание мотивов поступков действующих лиц в романе представляет собой одну из главных литературоведческих проблем. Ю. Ф. Карякин заметил, что "нет, пожалуй, другого, столь единодушно признанного классического произведения, оценки которого были бы столь разноречивы и даже противоположны, причем, главным образом именно по вопросу о мотивах преступления Раскольникова и об отношении к нему Достоевского" (Карякин 1976: 4). Ученый сам пишет "о мотивах (истинных и ложных) преступления Раскольникова, о его самосознании, точнее - о соответствии этого самосознания действительности, о соотношении целей, средств и результатов его действий" (Карякин 1989: 17). Некоторые исследователи полагают, что автор "постоянно выдвигает необъяснимый остаток при объяснении поступков своих героев" (Чирков). Ю. Борев (1961: 141) замечает, что автор "все время подменяет один мотив другим". Подводя итог определенному периоду в исследовании романа, Ю. Ф. Карякин отмечает (1989: 17): "Доминирует (пока) концепция двойственности мотивов: один мотив "негативный" (Наполеоном хотел стать), другой - "позитивный" (хотел добра людям). Есть идея "многослойности", "полимотивности"... Эта идея, однако, не выходит за рамки концепции двойственности".
Мнение Л. Я. Гинзбург (1977: 418), согласно которому "в романе XIX века наибольшей, вероятно, непредрешенности достигают поступки и мотивы у Достоевского, ибо у него вообще принципиально другая логика мотивации, подвластная движению идей, воплощенных его героями", выводит размышление о причинах поступков героев на качественно новый уровень - уровень мотивации как динамического процесса формирования мотива и художественных мотиваторов поступка (рационального - "идеи" и эмоционального — "нравственного чувства", "сердца"). Справедливо в этом смысле утверждение М. Я. Ермаковой (1990: 23), согласно которому в мотивах выражаются особенности философского и социального в их взаимодействии с психологическим. Таким образом, можно подчеркнуть, что при исследовании художественной мотивации поведения Раскольникова важна не побудительная причина ("мотив" в терминологическом значении) а комплекс интринсивных мотиваторов. Стремление объяснить поведение литературного героя в терминах психологии отражает убеждение литературоведов в том, "что идеологические позиции (героя - М. Л.) неотделимы от эмоциональных состояний — все это располагает к объяснению в переводе на язык психологии..." (Джоунс 1998: 38). Однако подчеркнем, что Достоевский мыслил в категориях "философии сердца": "Друг мой! - пишет он брату в 1838 году. - Ты философствуешь как поэт. И как не ровно выдерживает душа градус вдохновенья, так не верна и твоя философия. Чтоб больше знать, надо меньше чувствовать, и обратно, правило опрометчивое, бред сердца. Что ты хочешь сказать словом знать! Познать природу, душу, Бога, любовь... Это познается сердцем, а не умом. ... Проводник мысли сквозь бренную оболочку в состав души есть ум. Ум - способность материальная ... душа же, или дух, живет мыслию, которую нашептывает ей сердце... Мысль зарождается в душе. Ум - орудие, машина, движимая огнем душевным... Притом ... ум человека, увлекшись в области знаний, действует независимо от чувства, следовательно, от сердца" (28, 1: 54).
Художественная мотивация поведения героев романа 'Братья Карамазовы"
В романе "Братья Карамазовы" со всей полнотой выразительности на шли отражение темы и проблемы, волновавшие Достоевского в течение всего творческого пути и связующие воедино весь "тематический смысл" творчест ва писателя. Ключевыми, отразившимися в последнем романе и обогативши ми его философско-этическую и религиозную проблематику, проблемами яв ляются свобода воли, возможности и границы рассудочного познания и во просы нравственного самопознания, связанные с пробематикой веры и неве рия, тео- и антроподицеи. «В последнем романе Ф. М. Достоевский, обраща ясь к высшим вопросам бытия, исследует человеческую природу человека в ее главной возможности — сохранить в себе образ и подобие Божие. Насколько деятельно участвуют в этой возможности "сущностные силы" индивида, кто более ответствен в сохранении столь удивлявшего великого Канта "нравст венного закона": ум или сердце, натура или социум? Диалектика ума и сердца развернута в романе с гениальной художественной силой, которая позволила писателю не только поставить "вечные" онтологические проблемы, во многом определить их осмысление в XX веке» (Буланов 2003: 106). При сохранении художественной доминанты изображения личности в "Братьях Карамазовых" Достоевский усложняет художественные средства изображения поступков действующих лиц, а также жанровые "принципы" последнего романа и сово купность свойственных ему стилевых и сюжетно-композиционных средств. Поскольку предшествующий замысел романа - "Житие великого грешника" (1869) — нашел отражение в тексте и отчасти обусловил ход сюжетного развития, внеся в него черты архитектоники кризисного жития (ср.: "Житие Алексея, человека Божия", отчасти "Житие Ефрема Сирина"; см.: Ветловская 1971, 1974), в тексте последнего романа пятикнижия нашли отражение некоторые традиционные для этого жанра качества. Во-первых, на уровне повествования: по утверждению В. Е. Ветловской (1977: 18-19), повествователь "Братьев Карамазовых - "житийный повествователь", при этом границы между автором и повествователем «стираются, либо автор заимствует тона (житийные) повествователя, либо они - одно и то же лицо ... апелляция рассказчика Достоевского к "другим" одновременно и скрывает публичную однолинейность авторской мысли... и усиливает эту мысль, так как каждое вводимое им свойство служит ее подтверждением». Важно отметить, что одной из особенностей романа "Братья Карамазовы" является изображение четырех действующих лиц, трех братьев Карамазовых и Смердякова, как соборного единства: "...писатель изображает трех братьев как духовное единство. Это соборная личность в тройственной своей структуре ... концепцией соборной личности определятся построение романа" (Мочульский 1947). На уровне содержания "писатель подходит к святая святых всех мистико-религиозных учений - к анатомии сердца..." (Буланов 2003: 117). Еще одна, характерная для творчества Достоевского, черта, известная по тексту романа "Преступление и наказание", свойственна роману "Братья Карамазовы". Это качество - наличие в тексте двух различных нарративных стратегий, обусловливающих и отражающих поведенческие акты героев и их мотивацию. Глубокое замечание В. Е. Ветловской (1977: 154, 6) убеждает в том, что, хотя благодаря "двойному значению элементов сюжетной темы роман является в такой же степени детективом (конкретный план), в какой и притчей (общий план)", идейная доминанта "лежит не в перипетиях детективного сюжета, а в нравственно-философской .. . тематике (и религиозной и экзистенциальной проблематике - М. Л.), которая вбирает сюжет".
Опыт литературоведческого анализа данного произведения показал масштабность замысла автора, который заставляет исследователей включать в контекст размышлений о романе обширный пласт мировой философии и литературы. И это неслучайно, поскольку основное (мировоззренческое) соотношение в романе «"человек - Бог - мир" заключается в смысловой сфере романа» (Буланов 2003: 121) и вбирает в себя все "предвечные вопросы", которые ставило перед собой человечество — вопросы тео- и антроподицеи, вины и наказания, греха и возмездия, свободы воли и ответственности, а также, в первую очередь, антиномии рассудка и сердца. Прав С. Н. Булгаков, утверждая, что в лице Достоевского мы имеем "художника-философа" (Булгаков 1991: 194).
Для русской философской мысли творчество Достоевского наполнено конгениальным антропологическим содержанием: "Проблематика свободы в человеке - есть вершина идей Достоевского в антропологии; свобода не есть последняя правда о человеке - эта правда определяется этическим началом в человеке, тем, к добру или злу идет человек в своей свободе" (Зеньковский 1999: 498), но утверждая, что Достоевский - великий антрополог, некоторые философы забывают, что автор "Братьев Карамазовых" религиозный мыслитель-экзистенциалист, для которого свобода — это не категория, а живой деятельный опыт. Поэтому в романе Достоевского важно человеческое "свободное сердечное воление", так как «сердце (л кар8ш), по аскетическому преданию христианского Востока, есть средоточие человеческого существа, корень деятельных способностей, интеллекта и воли, точка, из которой исходит и к которой возвращается духовная жизнь. Источник всех душевных и духовных движений, сердце, по учению святого Макария Египетского, есть "рабочая храмина дел правды и неправды"» (Лосский В. 1991: 152). Именно поэтому доминантой художественной антропологии Достоевского является не категория "свобода", а дихотомия "рассудок - сердце", которая "вбирает в себя и противоречия, коллизии разных сегментов композиционного целого. Она отражается в структуре характеров, семантике идейно-философских контроверз" (Буланов 2003: 122).
