Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Постижение человека: социальное и природное в героях романов С.А. Клычкова и контекст русской литературы XIX века
1.1. Парадигма русского национального характера 16
1.1.1. Терпеливость и бунтарство
1.1.2. Прагматизм и мечтательство 34
1.1.3. Связь с землей и странничество 44
1.1.4. Аксиология героев клычкова 50
1.2. Homo socialis: герои клычкова в системе социальных отношений 53
1.2.1. Проблема взаимоотношений народа и дворян 55
1.2.2. Человек и война 63
1.3. Homo naturalis: человек и природа в романах клычкова 75
1.3.1. Соприродное бытие героев клычкова 77
1.3.2. Человек и смерть 87
Глава 2. Познание мира: гносеология романов С.А. Клычкова и традиции русской классики XIX века
2.1. Проблема познания мира: факторы негативного решения 92
2.1.1. Двусмысленность действительности 97
2.1.2. Амбивалентность времени 103
2.1.3. Амбивалентность смерти
2.2. Дисгармония мира и виды ее проявления 124
2.2.1. Сущее и явное: идейная значимость категориальной оппозиции 125
2.2.2. Переплетение святого и бесовского 129
2.2.3. Диалектика добра и зла 134
2.3. Проблема деградации мира 140
2.3.1. Оппозиция «прошлое-настоящее»: эсха тологические мотивы 143
2.3.2. Пути возрождения мира и приближения к истине 154
Заключение 160
Примечания 169
Список использованной литера туры 176
- Парадигма русского национального характера
- Проблема взаимоотношений народа и дворян
- Проблема познания мира: факторы негативного решения
- Переплетение святого и бесовского
Введение к работе
Сергей Антонович Клычков — замечательный русский поэт и писатель первой трети XX столетия. Его наследие составляют несколько лирических сборников и три завершенных романа - «Сахарный немец» (1925), «Черту-хинский балакирь» (1926) и «Князь мира» (1927). Все они должны были войти в качестве частей в единое эпическое полотно из девяти романов (трилогию трилогий), но этому замыслу, к сожалению, не было суждено осуществиться.
Большинство словарей и учебных пособий1 относят поэзию и прозу С.А. Клычкова к новокрестьянскому направлению в литературе. Продолжая традиции «крестьянской поэзии» XIX века - поэзии А.В. Кольцова, И.С. Никитина, И.З. Сурикова - новокрестьянская школа в начале века ХХ-го была представлена именами С.Д. Дрожжина, Н.А. Клюева, А.В. Ширяевца, П.В. Орешина. Со школой, несомненно, самым тесным образом связан и С.А. Есенин, но признание этого факта исследователями чаще всего подразумевает не более чем генетическую связь2: значимость художественного наследия поэта выходит далеко за рамки какого-либо направления. Творчество С.А. Клычкова представляет собой аналогичное явление: идейно-художественное содержание лирики и прозы этого писателя, с одной стороны, имеет все основания рассматриваться как часть новокрестьянской литературы, с другой - оно обладает несомненными ценностью и значением и вне этого направления.
По совершенно справедливому утверждению Н.М. Солнцевой, крупнейшего на сегодня специалиста по творчеству С.А. Клычкова, его проза -«это не только начало мифологической школы в советской художественной литературе, но и пролог, зачин ее философского течения»3.
Романами С.А. Клычкова живо интересовался A.M. Горький. Поэзию чрезвычайно высоко ценили друзья-поэты, исповедующие, порой, различные художественные принципы: С.А. Есенин, Н.А. Клюев, А.А. Ахматова, П.Н. Васильев, М.И. Цветаева, О.Э. Мандельштам4. Имели место при жизни С.А. Клычкова и серьезные и глубокие литературоведческие работы, предметом которых стало наследие писателя. П.А. Журов в статьях (не опубликованных до сей поры) «Блок и Клычков», «Основной миф Клычкова», «Лесная тропа» оставил ряд ценных наблюдений над особенностями поэтики и идейного содержания лирики и романа «Сахарный немец»5. Наиболее концептуальное положение названных статей заключается в утверждении апокалип-тичности как ведущей идеи клычковского творчества («Сквозь девические всплески и нежность переполненной почувствованной красоты мира любви, сквозь выпавшую в слове тайную жизнь, настойчиво и неотступно звучит в мире С.А. Клычкова одна весть о неизбежной, неотвратимой гибели этой радости и любви, о гибели всего весть»6). Ощущение этой апокалиптичности П.А. Журов связывал с «мужской героической обреченностью и гибелью, мужским сознанием на фоне как бы не преходящей, не хотящей знать о конце, радостно и полно цветущей женственности, женской души (Лада, Дуб-равна)» .
После гибели писателя его наследие надолго выпало из поля зрения читателей и литературоведов. «Возвращение» произошло благодаря работам Н.М. Солнцевой «Китежский павлин: Филологическая проза. Документы. Факты. Версии» (1992)8, в которой творчеству Клычкова посвящена одна из глав, и монографии «Последний Лель: О жизни и творчестве С. Клычкова» (1993)9. Книгам предшествовала диссертация 1989 года (на соискание ученой степени кандидата филологических наук) «Проза Сергея Клычкова (Из истории идейных и художественных исканий в литературе 20-х годов)» . В определении идейного стержня прозы писателя Н.М. Солнцева в своих трудах принципиально не расходится с П.А. Журовым. «Идея гармонии мира и человека, идея российского лада заложена во всех героях Клычкова. Они испы-
5 тывали бесконечную ностальгию по согласию. Это была доминанта прозы писателя»11.
Практически одновременно с диссертацией Н.М. Солнцевой появились еще три диссертационных исследования по творчеству С.А. Клычкова (все -на соискание ученой степени кандидата филологических наук): в 1989 году диссертация З.Я. Селицкой «Творчество Сергея Клычкова (черты творческой индивидуальности художника)»; в 1990 - Л.А. Киселевой «Особенности художественного мышления новокрестьянских писателей (Н. Клюев, С. Клыч-ков, А. Ширяевец)» и в 1993 - Ю.А. Изумрудова «Лирика Сергея Клычкова»12. В первых двух работах, наряду с лирикой, предметом анализа становится проза С.А. Клычкова. Привлекая широкий контекст современной литературы, авторы диссертаций сосредоточиваются на выявлении идейного и художественного своеобразия романов писателя.
Попытки определить место С.А. Клычкова в литературном процессе современности соседствуют в перечисленных работах с фиксацией более или менее очевидных параллелей творчества писателя вообще и его прозы в частности с русской классической литературой.
Так, в диссертации Л.А. Киселевой в разделе, посвященном прозе С.А. Клычкова, явный акцент сделан на анализе типа героя-мечтателя как наиболее выразительного и постоянного в романах писателя. При этом обозначены некоторые ассоциации с героями И.С. Тургенева и Н.С. Лескова, намечена связь с персонажами романов П.И. Мельникова-Печерского13.
На многочисленные параллели идейного корпуса и поэтики романов С.А. Клычкова с литературой XIX века указано в книге и диссертации Н.М. Солнцевой. Тема железной дороги в романе С.А. Клычкова «Сахарный немец» перекликается с постановкой и решением этой темы Н.А. Некрасовым и Л.А. Меем14. Антивоенная направленность этого же романа позволяет наметить соответствующие аналогии с рассказом В.М. Гаршина «Четыре дня». Идея губительного влияния человека на природу задолго до романов Клычкова («Сахарный немец», «Чертухинский балакирь»), по мнению
Н.М. Солнцевой, нашла свое выражение в лирике М.Ю. Лермонтова («Три пальмы», «Валерик»)15. «В «Князе мира» зазвучит, - полагает исследователь, — некрасовский мотив, решетниковская тема мрачного, забитого крестьянского мира...»16. В этом же романе - «разоблачающий пафос Гоголя, Щедрина, Герцена...»17.
В названной выше диссертации Л.А. Киселевой отмечено присутствие традиции Н.В. Гоголя в решении С.А. Клычковым темы родины18. Н.М. Солнцева в своих исследованиях уделяет рассмотрению гоголевской традиции особо пристальное внимание. Влияние «Невского проспекта» Н.В. Гоголя очевидно в трактовке городской темы в «Сахарном немце» и в изображении С.А. Клычковым эпизода встречи Зайчика с красавицей, превращающейся в блудницу. Мотив оборотничества связывает петербургскую сцену С.А. Клычкова с гоголевским «Вием». Образ мечтателя Зайчика, показывает Н.М. Солнцева, сопоставим с идеалистом-мечтателем Пискаревым19.
Традиции Н.В. Гоголя в «Чертухинском балакире» рассмотрены Н.М. Солнцевой менее подробно. И все же их присутствие в описании подводного царства Дубравны (балакирю оно «открывалось так же, как Левко из «Майской ночи, или Утопленницы»20), в мотиве поиска богатырем нормальных людей среди сброда «харь» отмечены исследовательницей.
Стилистическая традиция Н.В. Гоголя совершенно определенно проявила себя в ритмизованной прозе С.А. Клычкова. «Созданию «Вечеров на хуторе близ Диканьки» сопутствовала тоска Н.В. Гоголя по Малороссии. Она стала для него идеальной, гармоничной, как Чертухино - для Леля. Именно ритмизованной прозой было выражено это чувство»21, - замечает Н.М. Солнцева. Образные, сюжетные и стилевые переклички романов С.А. Клычкова с творчеством Гоголя основаны на близости мироощущения обоих писателей по форме (мифологизированность) и сути (идея дисгармоничности действительности).
Вместе с тем Н.М. Солнцева подчеркивает и самобытность С.А. Клыч-кова: его мифы - русские, в отличие от малороссийских мифов Гоголя, к то-му же, в любом мифе писателя - «сермяжный дух» .
Мифологическая основа романа «Чертухинский балакирь» в преломлении гоголевской традиции стала предметом еще одного (на данный момент самого недавнего) исследования — диссертации 2004 г. Е.В. Лыковой «Неомифологические аспекты поэтики и гоголевская традиция в творчестве С.А. Клычкова: на материале романа «Чертухинский балакирь» . Собственно наблюдения над бытованием гоголевской традиции в романе «Чертухинский балакирь» составляют одну из четырех глав этой диссертации («Мифопоэти-ка мотивов произведений Н.В. Гоголя в романе С.А. Клычкова «Чертухинский балакирь»). Анализируя понимание человека С.А. Клычковым и Н.В. Гоголем сквозь призму триады лик - лицо — личина, соответствующей христианской концепции человека, Е.В. Лыкова доказывает обусловленность человеческой сущности «определенной волевой направленностью, устремленной к одному из полюсов - лику или личине»24. Картина человека в произведениях обоих писателей заключает идею его изначальной гармоничности и целостности, нарушаемых не только активным вторжением дьявольщины, но и добровольным приятием мира зла самим человеком. К такому выводу исследователь приходит на основе тщательного сопоставления ряда мотивных комплексов, характеризующих картину человека в творчестве Н.В. Гоголя и С.А. Клычкова (мотив обмана и оборотничества, добра и зла, судьбы и одежды).
Приведенный краткий обзор существующей литературы о творчестве С.А. Клычкова свидетельствует о несомненной ни для кого из исследователей органичности художественного наследия писателя русской литературе XIX столетия. Вместе с тем подробное рассмотрение получило лишь бытование в романах С.А. Клычкова традиции Н.В. Гоголя (в названных выше работах Н.М. Солнцевой, Е.В. Лыковой). Идейно-тематические и художественные пересечения с другими классиками только обозначены, а немалый ряд
8 правомерных сопоставлений (например, с произведениями Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого) остался вообще за рамками названных исследований в силу иных целей, ставящихся их авторами.
Кроме того, несмотря на неоспоримые широту и глубину монографии Н.М. Солнцевой и диссертационных исследований других литературоведов, изучение наследия С.А. Клычкова не только не завершено, но явно находится в начальной стадии. Как и творчество великих предшественников писателя из "золотого" века русской литературы, поэзия и проза С.А. Клычкова настолько многогранны, что будут еще долгое время привлекать исследователей, не лишая их при этом возможности сказать новое слово.
АКТУАЛЬНОСТЬ настоящей диссертационной работы, таким образом, обусловлена 1) возросшим в последние полтора десятилетия интересом к творчеству С.А. Клычкова5, 2) неполной изученностью идейно-тематического содержания романов этого автора и 3) относительной непро-слеженностью бытования традиций русской литературы XIX века в прозе писателя.
МАТЕРИАЛОМ данного исследования стали, с одной стороны, три завершенных романа С.А. Клычкова с привлечением текста глав из его неоконченного романа «Серый барин», лирики, а также литературно-публицистических статей; с другой, - произведения русских поэтов и писателей XIX века: А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, И.С. Тургенева, П.И. Мельникова-Печерского, Н.С. Лескова, А.А. Фета, Ф.И. Тютчева, М.Е. Салтыкова-Щедрина, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова.
Романное наследие С.А. Клычкова и широкий спектр русской классики XIX столетия составили собой объект изучения предлагаемой диссертации, а ПРЕДМЕТОМ исследования стали особенности проблематики и идейного содержания романов «Сахарный немец», «Чертухинский балакирь» и «Князь мира» в свете традиций отечественной литературы XIX века.
ЦЕЛЬю диссертационного исследования стала попытка выявления оригинального и традиционного начал в подходе С.А. Клычкова-прозаика к по-
9 становке и решению центральных проблем (человека и мира) его романов в сопоставлении с идейным наполнением классических произведений русской литературы XIX века.
Достижение заявленной цели требует решения следующих ЗАДАЧ в их совокупности:
идейно-художественного и мотивного анализа романов С.А. Клычкова «Сахарный немец», «Чертухинский балакирь» и «Князь мира»;
обозначения круга проблем произведений русской литературы XIX века, близких проблематике романов С.А. Клычкова;
анализа идейно-художественных и мотивных сближений прозы С.А. Клычкова с произведениями русской классики XIX века;
выявления особенностей бытования традиций писателей и поэтов XIX века в романном творчестве С.А. Клычкова на идейно-художественном и мотивном уровне.
Идейно-тематическое содержание романов С.А. Клычкова, таким образом, предполагается рассматривать в контексте отечественной классики XIX века. В «Литературной энциклопедии терминов и понятий» контекст определяется как «осмысленные воспринимающим сознанием текстовые связи и соотношения, позволяющие судить о стилистических, содержательных, эстетических и иных особенностях произведения как в пределах данного текста, так и в сопоставлении с другими текстами в синхроническом и диахроническом <...> аспектах»26. Автор настоящей диссертации полностью разделяет дополнение к приведенному определению: «Контекст находится в непосредственной зависимости от индивидуальных способностей воспринимающего, его концептосферы» . В то же время большинство текстовых связей и соотношений, позволяющих судить о содержательных особенностях романов С.А. Клычкова в сопоставлении с другими текстами в диахроническом аспекте (то есть классическими текстами XIX века), являются ничем иным, как литературной традицией.
Та же «Литературная энциклопедия терминов и понятий», вслед за предшествующими ей академическими изданиями подобного рода28, трактует традицию как «избирательное и инициативное овладение наследием (прошлого. - Н.К.) во имя его обогащения и решения вновь возникающих задач (в т.ч. художественных)» . Фонд преемственности относительно литературной традиции могут составлять словесно-художественные средства, а также мировоззрения, концепции, идеи. Все это, преломляясь в новых произведениях, прямо или косвенно в них присутствует.
«Литературный энциклопедический словарь» отмечал также принципиальную возможность стихийности традиции, ее интуитивного вхождения в литературное творчество писателя30. Но данное положение, думается, не имеет практического отношения к художественному наследию С.А. Клычко-ва. Правомерность того, что многочисленные параллели между прозой С.А. Клычкова и русской литературой XIX века носят не случайный характер, а представляют собой проявление литературной традиции, подтверждают факты глубокого знания автором отечественной классики и постоянного интереса к ней. А.А. Сечинский в хранящихся в РГАЛИ подробных воспоминаниях о С.А. Клычкове дважды отмечает его увлеченность литературой предшествующего века: «...вся наша семья всегда с большим увлечением слушала брата Сергея, когда он читал купца Калашникова Лермонтова, «Сказку о царе Салтане» - Пушкина, «Нос», «Тараса Бульбу» Гоголя и другие. Читал он артистически и мы не раз просили его что-нибудь еще и еще прочитать. Эта задушевная родственность относилась к годам с 1908 до 191 б»31. Несколько ниже А.А. Сечинский при аналогичном перечислении упомянет и «Вий» Н.В. Гоголя32.
Основательное знакомство с русской литературой могло начаться для С.А. Клычкова в период обучения на историко-филологическом факультете Московского университета (1908 - 1910). О том, насколько широк и разно-сторонен был спектр литературы, предлагаемой студентам к изучению (от
древнерусской до новейшей, включающей произведения Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого), свидетельствуют университетские программы обучения33.
Литературно-публицистические статьи С.А. Клычкова «Лысая гора» (1922-1923) и «О зайце, зажигающем спички» (1929) также содержат неоднократные ссылки на А.С. Пушкина, Ф.И. Тютчева, Н.С. Лескова, Л.Н. Толстого. Дневники П.А. Журова, фиксировавшие в том числе и беседы с С.А. Клычковым на литературные темы, позволяют к указанным именам добавить имя Ф.М. Достоевского, не без влияния которого создавался образ Недотяпы в романе «Князь мира»34.
ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКУЮ БАЗУ исследования составили труды из области 1) теории литературы, 2) истории литературы и 3) сочинения философского и этико-психологического направлений. К первой группе относятся работы по проблемам традиции и новаторства М.Б. Храп-ченко, А.С. Бушмина, Д.С. Лихачева, В.Е. Хализева, Е.А. Цургановой35. Вторая группа образована наиболее значительными монографиями, посвященными творчеству русских писателей XIX века - Н.В. Гоголя, И.С. Тургенева, М.Е. Салтыкова-Щедрина, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова36, и немногочисленными исследованиями творчества С.А. Клычкова: наиболее концептуальный характер из последних имеют, как уже отмечалось, работы Н.М. Солнцевой и лаконичные, но глубокие записи П.А. Журова . Определенную ценность для настоящего исследования представляют также диссертации Л.А. Киселевой, З.Я. Селицкой и Е.В. Лыковой39. В третью группу вошли философские и этико-психологические опыты Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова, Н.О. Лосского, Б.П. Вышеславцева40.
Основными методами диссертационного исследования стали историко-генетический, структурно-поэтический и сравнительно-типологический, имеет место также частичное применение методик нарратологического и герменевтического анализа.
НАУЧНАЯ НОВИЗНА диссертации состоит в углублении представлений о творческом своеобразии романного наследия С.А. Клычкова, выяв-
12 лении ряда особенностей проблематики романов писателя, не отмеченных другими исследователями, и последующем детальном анализе их идейного решения в свете традиций русской литературы XIX века. Идейно-художественные пересечения прозы С.А. Клычкова с произведениями И.С. Тургенева, П.И. Мельникова-Печерского, Л.Н. Толстого впервые стали предметом подробного рассмотрения. В преломлении традиций иных классиков XIX столетия в романах С.А. Клычкова также обнаружен ряд принципиальных моментов, ранее не отмечавшихся.
Научная новизна определила и суть РАБОЧЕЙ ГИПОТЕЗЫ, выдвигаемой в данном диссертационном исследовании: идейно-тематические сближения прозы С.А. Клычкова с произведениями русских классиков XIX века в большинстве случаев есть проявление традиции, что доказывает органичность писателя и художественного мира его романов всему идейному корпусу русской литературы, а не ограниченность их рамками новокрестьянского направления первой трети XX столетия.
ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ, ВЫНОСИМЫЕ на ЗАЩИТУ:
В антропологии С.А. Клычкова существенное место занимает проблема русского национального характера, понимание которого сводится к идее одновременного сочетания в нем разнополярных свойств. В таком решении со всей очевидностью прослеживаются как традиции русских писателей XIX века (от А.С. Пушкина до Ф.М. Достоевского) в оценке качеств народа, так и параллели со взглядами на обозначенный предмет русских философов XX столетия.
При несомненной синтетичности социального и природного начал в героях С.А. Клычкова, взаимоотношения с природой оказываются определяющими. Разрушение связей с последней чревато духовной деградацией человека. Война - одно из следствий утраченной органичности с миром природы. Антивоенный пафос и ряд особенностей в решении военной темы в романе С.А. Клычкова «Сахарный немец» свидетельствуют о присутствии в нем традиций Л.Н. Толстого.
Решая проблему постижения мира негативно, так же, как и классики XIX века Е.А. Боратынский, Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой, среди факторов, доказывающих принципиальную невозможность адекватного познания действительности, С.А. Клычков особенно выделяет двусмысленность бытия, а также амбивалентность времени и смерти. В своем художественном исследовании названных факторов писатель оказывается созвучен А.С. Пушкину, И.С. Тургеневу, П.И. Мельникову-Печерскому.
Важным фактором непознаваемости мира выступает его дисгармо-низм. Проявлениями мировой дисгармонии С.А. Клычков полагает несоответствие сущего и явного, диалектическое переплетение святого и бесовского, добра и зла. Идейно-художественное решение перечисленных оппозиций в романах писателя лежит не только в русле традиций Н.В. Гоголя, но и (в не меньшей степени!) традиций Ф.М. Достоевского.
Идея современной деградации мира доказывается С.А. Клычковым с помощью оппозиции "прошлое - настоящее". Обращение именно к такой оппозиции и с той же целью имело место в романной дилогии П.И. Мельнико-ва-Печерского «В лесах» и «На горах» примерно за полвека до работы над «трилогией трилогий» С.А. Клычкова.
Теоретическую возможность приближения к истине (познанию мира), равно как и путь преодоления деградации, С.А. Клычков видит в единении добрых людей под знаменами веры. Идея необходимости духовного самосовершенствования для правильной жизни и правильного понимания жизни была хрестоматийна для верующих вообще, но нашла свое наиболее характерное выражение в наследии Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского, Н.С. Лескова и Л.Н. Толстого.
"Традиционность" прозы С.А. Клычкова не означает полного тождества ее идейно-художественного содержания с произведениями русской литературы XIX века. В большинстве случаев пересечения С.А. Клычкова и классиков предшествующего ему столетия означают, согласно законам геометрии и логики, дальнейшее расхождение их творческих векторов. Иначе,
14 при всей верности традициям литературы золотого века, С.А. Клычков обнаруживает те более или менее принципиальные отличия в подходе к той или иной проблеме, которые и делают его ярким и самобытным классиком века ХХ-го.
ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ ЗНАЧИМОСТЬ диссертации связана с определением в ней роли традиций русской классической литературы в романном творчестве С.А. Клычкова.
ПРАКТИЧЕСКАЯ ЗНАЧИМОСТЬ работы заключается в возможности использования ее результатов в курсах лекций по истории русской литературы XX века, в спецкурсах и спецсеминарах на филологических факультетах, при разработке тематики дипломных и курсовых работ, на факультативных занятиях в школе.
АПРОБАЦИЯ материалов исследования осуществлялась на Международной научной конференции «Малоизвестные страницы и новые концепции истории русской литературы XX века» (Московский государственный областной университет, 2003); на Второй Всероссийской научной конференции «Русская литература и философия: постижение человека» (Липецкий государственный педагогический университет, 2003); на Международной научной конференции «Филология в XXI веке: проблемы и методы исследования» (Ленинградский государственный университет им. А.С. Пушкина, 2004); на IV Международной научно-практической конференции «Проблемы моделирования в развивающихся образовательных системах» (Мичуринский государственный педагогический институт, 2004); на Международной научной конференции «Русская литература XX века. Типологические аспекты изучения» (Московский педагогический государственный университет, 2005); на заседаниях кафедры литературы Мичуринского государственного педагогического института; на заседаниях кафедры истории русской литературы Тамбовского государственного университета им. Г.Р. Державина; на занятиях аспирантского объединения.
По теме диссертации опубликовано 7 статей.
15 СТРУКТУРА ДИССЕРТАЦИИ определена обозначенными выше целью и задачами работы, а также полученными в ходе исследования результатами. Проблематика романов естественным образом делится на две части: это круг проблем, связанных с авторским пониманием человека, и группа проблем, касающихся особенностей постижения писателем общих основ мироустройства. В соответствии с этим обозначились главы - «Постижение человека: социальное и природное в героях романов С.А. Клычкова и контекст русской литературы XIX века» и «Познание мира: гносеология романов С.А. Клычкова и традиции русской классики XIX века». Кроме названных глав в структуру работы входят введение, заключение и список использованной литературы, состоящий из 217 наименований.
Парадигма русского национального характера
Главные герои всех романов Клычкова - крестьяне. «Главным человеком вселенной для крестьянских поэтов был, естественно, мужик. О нем все их творчество. Они его опоэтизировали, они его и упрекнули в том, что допустил гибель крестьянского рая»41. Замечание Н.М. Солнцевой справедливо и по отношению к прозе Клычкова. Очевидная симпатия к мужику сочетается в романах писателя с отсутствием лубочной идеализации героев из народа. Крестьяне и дворовые, странники и хозяева постоялых дворов, нищие и зажиточные, все в целом они составляют общий образ народа; позволяют судить о многогранном, а порой и разнополярном, русском характере.
В романе «Князь мира» Клычков не однажды указывал: «...все-то мужики как в поле трава: издали так же сливаются они перед глазами, хотя каждая травинка и пахнет по-своему, и на свой голос шумит!..» [2; 214]42. Или: «Мужики, известно: как в поле трава растет, везде во всей-то земле по-одинаковому, чукчи, и чуваши, и наши мужики, и не наши, хотя каждая травинка и пахнет по-своему, и на свой голос шумит!..» [2; 234]. Очевидно, Клычков не имеет в виду отсутствие национальной специфики в характерах перечисленных народов. Скорее, речь идет как бы о принципах ее проявления: общее лицо любого народа образует совокупность индивидуальностей. Причем принцип этот Клычков распространяет прежде всего не на нацию в целом, а на её основу - на мужика. Автор параллельно создает общий «портрет» народа («травы»), отмечает качества, присущие как бы мужику вообще, и выписывает отдельные образы представителей народной среды («травинок»), также, в конечном итоге, вливающиеся в общий образ. На сложность определения народной индивидуальности указывал Н.А. Бердяев в «Русской идее». В этом же труде философ подчеркнул «высшую степень поляризованности» русского народа, совмещающего противоположности: «деспотизм, гипертрофию государства и анархизм, вольность; жестокость, склонность к насилию и доброту, человечность, мягкость; обря-доверие и искание правды; индивидуализм, обостренное сознание личности и безличный коллективизм; ... эсхатологически-мессианскую религиозность и внешнее благочестие; искание Бога и воинствующее безбожие; смирение и наглость; рабство и бунт...»43.
Н.О. Лосский в исследовании «Достоевский и его христианское миропонимание» также писал о чрезвычайной трудности выделения тех свойств, которые бы выражали своеобразие народа. «Личность народа, как и всякая личность, есть своеобразный, единственный в мире индивидуум. Индивидуальное своеобразие народа не может быть выражено в общих понятиях. Общие свойства, которые можно подметить у отдельных лиц, входящих в состав народа, выразимы, конечно, в общих понятиях, но они определяют собою уже нечто вторичное, производное, не составляющее самой индивидуальности народа. Правда, и через эти общие свойства сквозит индивидуальность народа»44. В этой же работе, а также другом своем труде, посвященном исключительно проблеме русского национального характера («Характер русского народа»), Лосский вслед за Бердяевым связал проблемность нахождения «общих понятий» с противоречивостью любого народа, а русского в особенности: «В жизни каждого народа воплощены пары противоположностей»45. К таким парам он относил, например, религиозный мистицизм и земной реализм русского человека.
В своих романах Клычков не ставил перед собой задачи окончательного определения сущности русского характера. Русский мужик предстает в его прозе сложной и не лишенной противоречий-противоположностей личностью. Рассмотрению парадигмы качеств его характера и посвящен настоящий раздел диссертации. 1.1.1. Терпеливость и бунтарство Терпеливость и бунтарство - одна из оппозиционных пар в характере героев Клычкова, имеющая под собой такое единое «основное свойство»46, как огромная физическая сила.
Рассказывая о прошлом такого героя романа «Чертухинский балакирь», как мельник Спиридон Емельяныч, автор упоминает следующий эпизод: «Спиридон Емельяныч однажды осерчал за что-то на лошадь на пашне и у всех на глазах так долбанул ее по хребту кулаком, что она присела, бедная, и этот день уж совсем не пахала...». Несомненна очевидная связь изображения клычковского героя с фольклорной традицией. Вот, например, как работал тот же Спиридон Емельяныч в молодости со своим братом, таким же силачом: «Были оба жадны до работы, трещало все у них под рукой и ломилось, землю пахали так, что ахали мужики: борозда - как канава, прокос пройдут -две тройки проедут...» [2; 54].
Былинное богатырство в сознании автора-повествователя (да и самого Клычкова) связаны предельно тесно именно с крестьянством. Не случайно в отвлеченно призрачном образе богатыря, явившегося во сне Феклуше, одной из героинь романа, выявляются «мужицкие» штрихи: «горшечная скобка, с кудрей капит розово-лампадное масло...» [2; 91].
Особенно ярко тема богатырства русского мужика прозвучала в первом романе Клычкова «Сахарный немец». Рассказчик часто акцентирует внимание на немалой физической силе солдат - «переодетых чертухинских мужиков» [1; 278]. Братья Морковкины, например, «...все как один, словно одним плотником три крепко срубленные избы, а не мужики: на спине выспаться можно, жилы на руках, словно руки ужищами вкось и вкривь перевязаны, только глаза у всех маленькие и под лоб спрятались, как воробьи под застреху!..» [1; 278]. Василий Морковкин - «сильный, крепкий, с места не сдвинешь, как дубовый комель, на плече целое блюдо поставишь...» [1; 299]. Крепость, основательность, трудолюбие и непомерную силу отмечает рас 19 сказчик и в братьях Голубковых. Род их «голубиный плодливый, плодорос-ливый, твердый, как сохлый дуб, семя староверское крепко, как желудь: упадет, не загинет, в какую хочешь землю корешки пустит... чудится в них хит-рища да силища несусветимая, крепкорукая, до земли жадная да охочая...» [1; 278-279].
В «Сахарном немце» наиболее очевидно обозначилась гоголевская традиция в решении народной темы. Специфические «мужицкие» сравнения и детали Клычкова органично сочетаются в портретных зарисовках с гоголевскими тонами.
Проблема взаимоотношений народа и дворян
Традиционная для русской литературы XIX века проблема отношений народа и интеллигенции в романах Клычкова нашла лишь косвенное отраже 56 ниє. Правомернее вести речь об интересе писателя к проблеме народа и дворянства, так как клычковские герои из привилегированного класса не отвечают в полной мере требованиям понятия интеллигентности как феномена прежде всего духовно-нравственного, а не социального.
В романе «Сахарный немец», где крестьяне Клычкова вынуждены одеть солдатскую форму, проблема народа и дворянства решается на отношениях солдат и офицеров. В решении проблемы Клычков вновь наиболее близок Достоевскому.
В «Записках из Мертвого дома» Достоевский проводит идею принадлежности народа и дворянства к двум совершенно различным мирам. Оппозиционность народа и дворянства писатель подчеркивает, например, с помощью некоторых выразительных деталей. Вот как ведет себя простолюдин Петров, помогающий герою «Записок», дворянину Горянчикову, мыться в арестантской бане. «Петров вытер меня всего мылом. "А теперь я вам ножки вымою", - прибавил он в заключение... В уменьшительном «ножки» решительно не звучало ни одной нотки рабской; просто-запросто Петров не мог назвать моих ног ногами, вероятно, потому, что у других, у настоящих людей, - ноги, а у меня еще только ножки» [4; 99]. Народ у Достоевского считает дворян «недоросшими, неполными» людьми, «существами слабейшими» [4; 86].
А вот как обрисовывает некоего генерала де Гурни рассказчик в романе Клычкова: «... седенький, маленький, пузатенький, катушок такой... прапорщику Зайцеву даже в особицу ручку почему-то с лошади подал...» [1; 276]. Фраза изобилует словами с уменьшительными суффиксами. Генерал для солдат-окопников, «переодетых чертухинских мужиков» [1; 278] - человек иного мира. Как и у Достоевского, чувствуется явное его восприятие «существом слабейшим», «недоросшим, неполным».
Но все же в решении проблемы отношений народа и дворянства в «Сахарном немце» Клычков не полностью тождествен Достоевскому. Последний решает проблему абсолютно негативно, подчеркивая непреодолимую про 57 пасть между народом и интеллигенцией. Клычков менее категоричен. Рамки его оппозиции распространяются только на обладателей высших армейских чинов (да и то, порой, иностранного происхождения), тогда как офицеры, тянущие службу в одних окопах с солдатами, близки им, в том числе и своими пороками, как, например, ротный командир Палон Палоныч и его денщик Сенька. Не случаен следующий акцент: ротный больше придирался к офицерам, «а солдата чтобы тронуть, так ни-ни. — Солдат, — он говорил, когда уж очень в сильном хмелю бывал, - солдат - эт-то гордость нации!» [1; 273]. Небезынтересно, что уважением солдат Палон Палоныч пользовался во многом за свое совершенно непостигаемое искусство добывать водку неизвестно откуда при любых обстоятельствах.
В романе «Чертухинский балакирь» Клычков не ставит специальной задачей изображение отношений крестьян и дворян. Действие романа разворачивается исключительно в рамках крестьянского мира. Даже эпизодически присутствующий барин Бачурин имеет сугубо крестьянское, народное происхождение. Но в некоторых «касаниях» проблемы писатель оказывается особенно созвучен Л.Н. Толстому. Очевидная оппозиция народ — господа присутствует в следующем описании утра в клычковском романе: «В этот час в городу господа спать ложатся, а у нас в Чертухине мужики выходят на двор позевать и холодной водой ополоснуться и лоб на утренний свет перекрестить...» [2; 132]. Аналогичная ситуация была подчеркнута Толстым впервые в ранней повести «Казаки» (1863). Герой повести молодой юнкер Оленин перед отъездом на Кавказ дает друзьям-приятелям прощальный ужин, который затягивается до утра. Вот какой предстает предутренняя Москва в повести Толстого: «На улицах пусто. ... Пройдет старушка в церковь, где уж, отражаясь на золотых окладах, красно и редко горят несимметрично расставленные восковые свечи. Рабочий народ уж поднимается после долгой зимней ночи и идет на работы. А у господ ещё вечер...» [3; 151]. Подобное решение оппозиции сохранится и в более поздних произведениях Толстого - повестях «Холстомер», «Смерть Ивана Ильича», романе «Воскресение».
Тождественная ситуация была обозначена еще А.С. Пушкиным в «Евгении Онегине» (1831): полусонный герой только возвращается с бала домой, «в постелю», Но Пушкин, объективно противопоставив «забав и роскоши дитя» трудовому народу северной столицы, субъективно гораздо меньше Толстого акцентирует внимание, свое и читателя, на данной антиномии.
Очевидно, что оппозиция народ - дворяне параллельна оппозиции трудолюбие - праздность. Типичность этой параллели подтверждается ее наличием, например, в творчестве Некрасова. В частности, в обращении к маленькому Ване из «Железной дороги» (1864):
Эту привычку к труду благородную Нам бы не худо с тобой перенять... Благослови же работу народную И научись мужика уважать... [1; 289].
Но оппозиция народ — дворяне у Толстого представляется более многозначной, нежели у Некрасова. Она параллельна также оппозиции естественный неестественный (образ жизни). Господа живут неестественной, неправильной жизнью, противоречащей не только нравственным меркам, но и законам природы (биологическим ритмам), нарушающей правила общения с Богом. Тот же принцип противопоставления господ и крестьян и ту же схему начала дня простолюдина мы находим и у Клычкова (различие город Тол 59 стого - деревня Клычкова в данном случае несущественно): подъем с зарей, обращение к Богу («лоб на утренний свет перекрестить») и затем работа.
Проблема познания мира: факторы негативного решения
Не будет ошибкой считать идею недоступности человеку не только тайн мироздания, но и причинно-следственных связей многих повседневных событий лейтмотивной в романах Клычкова. Универсальным знанием обладает определяющее весь ход вещей Высшее начало, но не человек, которому могут быть непонятны намерения и планы Верховного разума. Высшую силу Клычков не обозначает конкретно, обходясь безличными конструкциями или отвлеченными понятиями. Это может быть и Бог, и природа, и нечто среднее между ними — Единый свет. Главное, это Нечто противостоит человеку по возможностям и степени владения истиной.
В упоминаемом диалоге Петра Кирилыча с Антютиком есть симптоматичный в свете проблемы познаваемости мира пример такого противопоставления. «В мире, Петр Кирилыч, все круглое. Недаром же ты сам дивился на месяц: выплывет в иной раз - как от хорошего токаря большое блюдо кто вынесет... Да, брат, делали все это не плетари какие-нибудь, а золотые умелые руки: без ошибки!.. Потому круглый месяц, круглое солнце, кругло и колесо... у телеги, потому что телега иначе не стронется с места, а на то она и телега, как на то же и месяц, и солнце, чтоб не стоять на одном месте, а катиться и катиться по небу. Куда?.. Вот этого, брат, никто уж не знает...» [2; 25].
По образному (колесо, мчащееся неизвестно куда) решению, а не только по сути, мысль Клычкова близка аналогичной идее (и ее выражению) поэта Я.П. Полонского в его небольшом позднем (senilia) стихотворении «Ответ» (1892). Лирический герой сравнивает себя с обычной спицей в колесе, Которое само не знает И не ответит - хоть спроси, Зачем оно в пыли мелькает, Вертясь вокруг своей оси... Зачем своей железной шиной, Мирской дорогою катясь, Оно захватывает грязь, Марая спицы липкой глиной, И почему не сознает То колесо, кого везет? Кто держит вожжи - кто возница? Чье око видит с высоты, Куда несется колесница? Какие кони впряжены? [С.218]97. Идея непознаваемости мироустройства характерна для Л.Н. Толстого. В романе-эпопее «Война и мир» в многочисленных философских отступлениях и в эпилоге Толстой утверждает недоступность для человека Божьих замыслов. Вставная притча о баране, возгордившемся тем, что ему достается лучший корм, вызывающем зависть своих сородичей, но на самом деле предназначенном хозяином на праздничный стол, недвусмысленно проецируется на людское стадо, не ведающее о планах своего хозяина - Бога.
Та же идея, но с более акцентно поставленным призывом к смирению и приятию всего, посланного Богом, звучит и в романе Достоевского «Преступление и наказание». Особенно показательным в этом плане можно считать эпизод на поминках Мармеладова и реакцию на него Сони и Раскольникова. Лужин попытался скомпрометировать ни в чем не повинную Соню, и только счастливая случайность (Лебезятников видел, как Лужин подложил в карман девушки сторублевую кредитку) спасла ее от клейма воровки. На вопрос Раскольникова, не была ли бы справедливой после всего произошедшего смерть Лужина, Соня отвечает: «Да ведь я Божьего промысла знать не могу...» [6; 313]. При этом имеется в виду незнание и невозможность принципиальная знать конечные цели Бога, допускающие "промежуточные" несправедливости, а быть может, через них и достигаемые.
Еще ранее (более конкретно и однозначно) указанная идея была решена в лирике Боратынского. В стихотворении «Отрывок» (1830) есть следующие афористические строки, выбитые впоследствии на надгробии поэта:
Премудрость вышнего Творца Не нам исследовать и мерить; В смиренье сердца надо верить И терпеливо ждать конца... [С. 156].
Клычков представляется более близким Толстому, позиция которого в рассматриваемом вопросе однозначнее и категоричнее Достоевского с его полифонией. Вот, например, достаточно резкое выражение клычковской точки зрения: человек — «круглый дурак ... потому думает про себя, что он оченно умный, а на самом-то деле, что и к чему у него перед глазами, - не понимает и никогда не поймет ... потому у того, кто это все делал, остался... секрет...» [2; 26]. Толстой также весьма резко и нелицеприятно изображает в своих произведениях героев, «думающих про себя, что они оченно умные». Один из них - Наполеон в романе-эпопее «Война и мир». Отношение к этому герою интересно еще и тем, что однажды выражается автором в том числе и при помощи образа кареты — колеса — колесницы, метафорически означающего течение жизни человека и всей истории человечества; образа, упоминавшегося выше и использованного Полонским и Клычковым в близком идейном контексте. Толстой абсолютно отказывает в гениальности французскому императору и сравнивает его с ребенком, «который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит...» [7; 100].
В безаппеляционности суждений Клычков порой не уступает Толстому. Вот лишь один из примеров: «Бог... есть высшая плоть, плоть плоти, сиречь речь говорится: нескончаемый дух!.. Только всего этого человек хорошо не может понять, потому что у человека в мозге одного такого винтика не хватает, на котором и держится вся эта машина...» [2; 78].
С идеей непознаваемости мироздания логически связана идея разнообразия жизни, присутствия в ней самых неожиданных и фантастических событий, не позволяющих человеку успеть хоть как-то сориентироваться в их калейдоскопе. Олицетворяя жизнь, Клычков выразил данную мысль следующим образом: «Да и жизнь сама выкинет подчас такую несоразмерную штуку, что и ее потом можно принять... за складчицу или колдунью...» [2; 77]. Эта позиция чрезвычайно близка Достоевскому, всегда ревностно отстаивающему непредсказуемость и причудливость жизненных событий. По его мнению, в каждом номере газет встречаются факты, фантастичные для писателя, но представляющие собой самую сущность действительности. В «Дневнике писателя» за 1873 год Достоевский писал, в очередной раз возвращаясь к вопросу о "фантастичности" действительности: «...истина поэтичнее всего, что есть в свете, особенно в самом чистом своем состоянии; мало того, даже фантастичнее всего, что мог бы налгать и напредставить себе повадливый ум человеческий. В России истина почти всегда имеет характер вполне фантастический... » [21; 119].
Переплетение святого и бесовского
О «запутанности» жизни свидетельствует также переплетение в ней божественного и бесовского. В романе «Сахарный немец», например, встречается симптоматичное сравнение трактирных половых с ангелами: «Сидят мужики в Петуховом трактире, от шуб их пахнет свежей овчиной, крепким дегтем от сапогов, ото всех вместе здоровьем и несметной силой, висит махорочный дым над головами, как полог, и под пологом, как ангелы Божьи, в белых рубахах, в белых портках, с белой салфеткой под мышкой, как белое вскрылье зажато под руку, с большим за поясом кошелем из белой бумаги -как ангелы Божьи, вихрем носятся шестерки с лицами радостными, приветливыми...» [1; 392]. Развивая тему трактира, Клычков приходит к еще более кощунственным сочетаниям. Во время звона к обедне в чагодуйском соборе владелец трактира, некто Иван Петухов, «оправил большую лампадку, остриг фитиль в поплавке, и по трактиру пошел, пробираясь золотистым лучом под махорочным дымом, тихий и ласковый свет» [1; 396]. На фоне света лампадки и колокольного звона возникает несоответствующий, казалось бы, образ пьяного мужика, танцующего и поющего. Но в том-то и абсурдность мира, что несоответствие воспринимается вполне обычным, естественным явлением: «... когда Зайчик выходил с дьяконом из трактира, то показалось обоим, что так уж это и надо теперь, чтобы пьяный в доску мужик в лад колокольному звону застучал каблуком и заорал во всю глотку: «Ни в бору соловушка!..» [1; 396].
Любопытно, что в интерпретации мотива трактира Клычков оказался практически тождествен Мельникову-Печерскому. Во второй части дилогии - романе «На горах» - упоминается «догадливый» трактирщик Федор Яковлевич, который «и богу и черту заодно угодить хочет - на помост-от ораву немецкой нечисти (танцовщиц. - Н.К.) нагнал, а над помостом богородичен образ в золоченой ризе поставил, лампаду перед ним негасимую теплит...» [5; 312].
В развитии темы святого и бесовского Клычков не ограничивается констатацией случаев парадоксально тесного сосуществования этих начал. В его романах изображается нечто более страшное: подмена святого бесовским, проникновение бесовского в святое.
В творчестве Гоголя это явление нашло отражение в повести «Миргорода» «Вий». Церковь с находящимся в нем телом панночки-ведьмы оказывается местом разгула нечистой силы. Надежды Хомы, что покойница «не встанет из гроба, потому что побоится божьего слова» [2; 183], оказываются тщетными. По Божьему дому беспрепятственно рыщет в поисках философа сонмище нечисти и, в конце концов, достигает своей цели.
Гоголь не был «изобретателем» сюжетного хода «Вия», связанного с бессилием церкви в противостоянии бесовскому началу. Он имеет фольклорные корни. Несколькими годами раньше создания «Миргорода» цензура не пропустила аналогичный сюжет в «Балладе, в которой описывается, как одна старушка ехала на черном коне вдвоем и кто сидел впереди» (1814) В.А. Жуковского. Однако баллада имеет принципиальное отличие от гоголевского «Вия». Сатана в балладе вторгается в церковь, чтобы забрать по праву принадлежащую ему душу умершей грешницы. Идея произведения Жуковского заключается в том, что человек ответствен за свои поступки, что наказание рано или поздно неминуемо настигнет преступника, которому нет защиты нигде, даже в Божьем храме. Идейное содержание «Вия» сложнее и лишено однозначности. Различия касаются прежде всего трактовки причины гибели Хомы.
Андрей Белый в своей книге «Мастерство Гоголя» связывал гибель героя с тем, что тот не знал ни отца, ни матери. «Кто ты, и откудова, и какого звания, добрый человек? - сказал сотник ни ласково, ни сурово. - Из бурсаков, философ Хома Брут. - А кто был твой отец? - Не знаю, вельможный пан. - А мать твоя? - И матери не знаю. По здравому рассуждению, конечно, была мать; но кто она, и откуда, и когда жила - ей-богу, добродию, не знаю...» [2; 173]. Будучи одиночкой, Хома потерял свои корни и лишился защиты Рода106.
По мнению современной исследовательницы Е.С. Ефимовой, гибель героя имеет символическое значение расплаты за попытку познать нечто, на-ходящееся за гранью человеческой жизни . Иррациональное, потустороннее начало воплощено в Вие. Увидеть его, познать не дано смертному человеку. Точнее, познание приходит со смертью. Хома дерзнул взглянуть на Вия, то есть познал какую-то часть тайны небытия и тем обрек себя на гибель.
В любом случае Хома не изображается грешником, которого постигает заслуженная кара. Наказание героя у Гоголя носит чисто философский характер и лишено религиозного смысла. Но именно это подчеркивает и значительно усиливает идею бессилия или безразличия божественного по отношению к тому произволу, который творит нечисть.
В романе Клычкова «Сахарный немец» святое и бесовское также затейливо переплетается. Под церковным одеянием дьякона с Николы-на-Ходче проступает лик черта. Сам дьякон, разгулявшись в трактире (что уже само по себе ненормально), сообщает Зайчику, что их соборный протопоп — «черту-шок», да и дьяконским чином «черт иногда не брезгует» [1; 415]. Кощунственной парадоксальностью веет от описания Гроба Господня в «Ерусалин-граде» во вставной сказке-притче о поисках «правильными» старцами Божи-ей правды. В Гробу старцы не увидели ничего, на Гробу заметили лишь черного таракана, «а в лампаде маленький бесенок купается, кверх брюхом в лампадном масле плавает и красный свой язычок поверх масла выставил, словно на старцев правильных дразнится...» [1; 435].
