Библейская профетическая традиция в "Житии" протопопа Аввакума : К проблеме жанра Демченков Сергей Александрович

Содержание к диссертации

Введение

Глава I. Жанр пророчества. Его поэтика и история 34

1.1. Истоки библейского профетизма 34

1.2. Жанр пророчества в его отношении к книжной и устной традициям 46

1.3. Поэтика ветхозаветного пророчества. Важнейшие жанрообразующие признаки 51

1.4. Дальнейшие этапы развития профетического жанра. Древнееврейские апокалиптики. Евангелия 66

1.5. Роль «мертвых» жанров в литературном процессе Древней Руси 76

Глава II. Жанровая природа «Жития» протопопа Аввакума 87

2.1. «Житие» протопопа Аввакума в контексте русской автобиографической прозы XVI - XVII вв 87

2.2. Целевые установки «Жития». Принципы отбора материала ... 98

2.3. Автор, герой и читатель в «Житии» и в пророчестве 125

2.4. Сюжетно-композиционная организация «Жития» 143

Выводы 163

Заключение 165

Список использованной литературы 170

• Истоки библейского профетизма
• Жанр пророчества в его отношении к книжной и устной традициям
• «Житие» протопопа Аввакума в контексте русской автобиографической прозы XVI - XVII вв
• Целевые установки «Жития». Принципы отбора материала

Введение к работе

Тезис о пронизанности древнерусской литературы идеями христианства, о православности сознания древнерусского книжника сейчас уже никто не подвергает сомнению. Отмечается, что «в своих самых общих проявлениях литература была церемониальным обряжением жизни с точки зрения христианских идеалов [...], а её авторы - служителями добра».¹

Вплоть до XVI — XVII вв. для культурной ситуации Древней Руси был характерен своеобразный «духовный утилитаризм». Ценность любого произведения искусства определялась степенью его соотнесенности с высшей божественной правдой, силой его просветляющего, очистительного воздействия на реципиента. Будучи религиозной по своему существу, литература Древней Руси, подобно другим литературам этого типа, таким как древнееврейская или византийская, отличалась жесткой иерархической организацией и строгим моноцентризмом, в структурном отношении более всего напоминая систему расходящихся концентрических кругов, сгруппированных вокруг общего ядра, также имеющего концентрическое строение, - вокруг комплекса Священных Книг.

Долгое время по причинам далёким от науки влияние Библии на русскую литературу, в том числе и на литературу XI - XVII вв., практически не изучалось. Появляющиеся сегодня работы помогают не столько восполнить этот пробел, сколько оценить его подлинные масштабы, взамен каждой разрешенной проблемы выдвигая десятки новых.

¹ Лихачев Д.С. От Илариона до Аввакума // Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Книга 3. - М.,
1994. - С. 620.

² Библия и возрождение духовной культуры русского и других славянских народов. - СПб., 1995;
Верещагин E.M. Христианская книжность Древней Руси. - М., 1996; Дунаев М.М. Православие и русская
литература.- М., 1996-1999. - Ч. 1-5.; Евангельский текст в русской литературе XVIII - XX вв.: Цитата,
реминисценция, мотив, сюжет, жанр. - Петрозаводск, 1994; Есаулов И.А. Категория соборности в русской
литературе. - Петрозаводск, 1995; Иерусалим в русской культуре. - М., 1997; Кусков В.В. Роль православия
в становлении и развитии древнерусской культуры // Освобождение от догм: Сб. ст. - М., 1997. - Т. I;
Мень А. Мировая духовная культура, христианство, церковь. Лекции и беседы. - М., 1995; Подскальски Г.
Христианство и богословская литература в Киевской Руси (988 - 1237). - СПб., 1996; Русская литература и
религия: Сб. ст. - Новосибирск, 1997 и др.

4 Значение Библии для древнерусской литературы огромно. Библейские

темы, образы, символы, сюжеты кочуют из произведения в произведение.

Книги Священного Писания можно рассматривать как некую универсальную

контекстную матрицу, в равной степени приложимую ко всем памятникам

средневековой русской словесности. Естественно предположить, что их

влияние не ограничивалось одним только идейно-тематическим уровнем, но

распространялось и на область поэтики. Однако вопрос о характере этого

влияния до сих пор остается открытым.

Актуальность настоящего исследования определяется недостаточной

изученностью древнерусской жанровой системы, что ведёт к неизбежным, и

порой значительным аберрациям при поиске оптимальной формулы

соотношения традиционного и новаторского в литературе XI - XVII вв.

Многие «беззаконные кометы» древнерусской словесности, вырывающиеся

далеко вперёд из расчисленных орбит канона (если рассматривать их на фоне

постоянно тиражируемых жанровых моделей), в действительности

обнаруживают глубинную связь с традицией. Мнимая ломка канона

возникает не как следствие отказа от канона вообще, а в результате

ориентации на другой, не учтённый исследователем канон, в силу тех или

иных причин не служивший ещё образцом для подражания, но хорошо

знакомый автору и читателям по книгам Библии, и потому легко узнаваемый.

Особенно остро проблема жанровой идентификации встаёт при

обращении к автобиографическому «Житию» протопопа Аввакума. Для того,

чтобы определить его место в ряду других памятников, подготавливающих

смену культурных парадигм на рубеже XVII - XVIII вв., необходимо

разрешить два принципиальных вопроса: «Житие» в основе своей

традиционно или строится на неосознанном отрицании, перечеркивании

традиции? И - если верна первая из частей этой дилеммы - какая именно

традиция (житийная, гомилетическая и т.д.) лежит в его основе?

Установление преемственных связей между произведениями

осуществлялось в литературе Древней Руси при помощи настойчивого,

5 «сквозного» (на всех уровнях организации текста) цитирования

первоисточника, высвечивания многочисленных структурных (сюжетных,

композиционных, стилистических, мотивных и др.) соответствий,

призванных подчеркнуть идейное, онтологическое родство сополагаемых

художественных миров. Поэтому спор о каноничности/неканоничности

«Жития» в отечественной медиевистике - это прежде всего спор о жанре.

Диапазон взглядов на жанровую природу автобиографического жизнеописания Аввакума чрезвычайно широк и многоцветен. Однако, по существу, весь разнородный поток концепций распадается на два магистральных русла.

В первом случае «Житие» рассматривается как жанровое образование, не имеющее аналогов в современной и предшествующей ему литературной традиции, прообраз крупных повествовательных форм XIX - XX вв. Во втором выдвигается требование более пристального изучения древнерусской системы жанров, куда с теми или иными изменениями жанровой конфигурации вписывается и «автобиография» Аввакума, обычно занимающая сразу несколько клеточек жанровой иерархии.

Одним из первых мысль о необходимости не «ретроспективного» изучения «Жития», но осмысления его «в перспективе последующего развития русского литературного процесса» высказал В.Е. Гусев. Указывая на жанровую пестроту, точнее жанровую идиоматичность этого памятника -невыводимость его как целого из простой суммы его жанровых составляющих, исследователь предлагает считать жизнеописание «мятежного протопопа» «не одним произведением, а сборником различных по жанру и назначению произведений»². При этом некоторые черты, отсутствующие в агиографической литературе, а именно стремление

¹ Гусев В. Е. К вопросу о жанре Жития протопопа Аввакума // Труды Отдела древнерусской литературы. -
М.-Л., 1958.-Т. 15. -С. 202.

² Там же...-С. 195.

«собрать в фокусе частной жизни и личной психологии события большого общественного значения», повышенный интерес к бытовой стороне жизни, лиризм и драматизм в эпическом повествовании, линейная композиция, характерная для западноевропейского романа того времени, - роднят «Житие» пустозерского узника с произведениями романного жанра¹.

Сходной точки зрения придерживался и В.В. Кожинов. Сам факт автобиографичности «Жития», по мнению исследователя, «есть как бы полное отрицание, переворачивание традиционного житийного жанра русской литературы»². «Книга Аввакума с наибольшими основаниями может быть названа предтечей русского романа», поскольку её основу составляет «повествование о частном бытии и сознании рассказчика и одновременно центрального героя в рамках "прозаической" повседневной жизни»³.

Таким образом, как полагают сторонники «перспективного» направления, автобиографический «протороман» Аввакума строится целиком на преодолении традиции и, хотя сохраняет многие канонические черты, в содержательном плане уходит далеко вперёд, а значит на основе традиции необъясним .

Между тем, как показали дальнейшие исследования, новаторство первого русского «писателя-реалиста» в ряде случаев далеко не бесспорно. Многое из того, что привычно заносится в его реформаторский актив, уже было известно древнерусской словесности.

Так Л.А. Дмитриев, прослеживая поздние этапы в развитии агиографического жанра на материале северорусских житий, сделал вывод, что в XVI - XVII вв. происходит постепенное расшатывание канона. В частности, возникает интерес к местному материалу; упрощается язык повествования - возвышенный риторический строй речи всё чаще уступает

¹ Гусев В. Е. К вопросу о жанре Жития ...- С. 200 - 202 .

² Кожинов В. Происхождение романа. - М., 1963. - С. 228.

³ Там же...-С. 250.

⁴ Впрочем, отдельные голоса в поддержку этой гипотезы звучат и сегодня. См., напр.: Митева Т. Д.
Диглоссия и проблемы жанра (на материале «Жития» Аввакума из пустозерского сборника Заволоко) //
Проблемы типологии литературного процесса: Сб. ст. - Пермь, 1985; Мочалов Е. В. Философский анализ

7 место нейтральному, приближенному к разговорному; в произведении

усиливается авторское начало¹. Святой начинает интересовать агиографа не

только как подвижник, но и как «исторически живой человек» - «в

житийный жанр входит тема личной жизни святого»². Появляются отдельные

сюжетно занимательные беллетризованные эпизоды, развернутые пейзажные

зарисовки; усиливается реалистичность изображения действительности³.

Приведенный список интересен прежде всего тем, что здесь - пусть еще в эмбриональной форме — заявлена большая часть позднейших творческих находок Аввакума, создавших ему славу первооткрывателя новых литературных горизонтов. Причем отмеченные выше инновации, размывая канон, лишь способствовали тем самым его расширению, не неся в себе деструктивного заряда и возникая как результат закономерного непрекращающегося эволюционирования традиции.

О традиционности творчества пустозерского узника говорит и С. Матхаузерова. Рассматривая две противоположные концепции текста в русской литературе XVII века — архаическую и близкую к современной, -она связывает их с именами протопопа Аввакума и Симеона Полоцкого⁴. Для «исконной» средневековой концепции текста, представленной в наследии «мятежного протопопа», характерно субстанциональное понимание природы художественного слова: «слово само по себе здесь равняется обозначаемой субстанции; слово и бог составлены из одной материи, и читать такой текст -значит войти в сферу влияния той же материи»⁵. Художественный мир, созданный в соответствии с такой концепцией, «заполнен идеальными константами, неподвижными и неизменными, достигшими высшего

религиозно-этических воззрений Аввакума: Диссертация на соискание ученой степени кандидата философских наук. - Саранск, 1997. - С. 132.

¹ Дмитриев Л. А. Жанр северорусских житий // Труды Отдела древнерусской литературы. - Л., 1972. - Т.
27.- С. 181-184.

² Там же...-С. 187.

³ Там же...-С. 188-1.98.

⁴ Сопоставительную характеристику двух полюсов этой идейной оппозиции находим мы и в трудах А. Н.
Робинсона (Робинсон А. Н. Борьба идей в русской литературе XVII века. - М., 1974).

⁵ Матхаузерова С. Две теории текста в русской литературе XVII века // Труды Отдела древнерусской
литературы. - Л., 1976. -Т. 31. - С. 273.

8 предела»¹. Сторонников архаической модели интересовала «идеальная

красота, чувствами не постигаемая». Симеону Полоцкому и его

последователям красота, напротив, видится «как гармония, соотношение»;

художественный мир строится по иерархическим законам ; текст выступает

как «объект, критически воспринимаемый субъектом»; слово никак не

связано с сущностью означаемого.³

Указывая на средневековые черты сознания Аввакума-писателя, Матхаузерова признает, что свое «Житие» он изначально строил как полижанровое произведение, и к различным определениям стиля юрьевского протопопа, по ее мысли, «надо добавить еще одно - жанротворчество»⁴.

Но что послужило для Аввакума жанровым материалом, на пересечении каких традиций сформировался его творческий метод?

Задолго до Л.А. Дмитриева на близость «Жития» к одной из ветвей агиографической литературы, аккумулировавшей в себе мелкие бытовые подробности, указывал Д.С. Лихачев⁵. Документальный, некнижный характер «Жития» также получает обоснование в его трудах. Указывая, что процесс составления повести о жизни всякого святого не был одномоментным и включал в себя несколько последовательных этапов, ученый вспоминает о традиции создания фактографических некнижных записок, кратко обрисовывающих жизненный путь подвижника, лишенных орнаментальных излишеств и становящихся впоследствии материалом для литературно обработанных агиографических текстов. Однако сознательное использование бытовой речи как особого стиля принципиально отличает творение Аввакума от таких «пред-житий»⁶.

' Матхаузерова С. Две теории текста...- С. 281.

² Там же...-С. 283.

³ Там же...-С. 274.

⁴ Матхаузерова С. Функция времени в древнерусских жанрах // Труды Отдела древнерусской литературы. -
Л., 1972.-Т. 27.-С. 235.

⁵ Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. - М., 1970. - С. 106. Также им были отмечены
некоторые автобиографические элементы в других, нежитийных, памятниках XVII в.

⁶ Там же...-С. 129-132.

По мнению Лихачева, автобиография «мятежного протопопа»

обнаруживает зависимость не только от агиографического канона, но и от гомилетической литературы, представляя собой «проповедь, в которой проповедник ни на минуту не забывает о том, где и при каких условиях он говорит и к кому обращается»¹. Кроме отчетливой коммуникативной направленности, «Житие» Аввакума роднит с проповедью и то, что в обоих случаях наблюдается свободное расположение эпизодов, каждый из которых имеет нравоучительный характер; и там и там повествование ведется в настоящем времени². Но «"Житие" Аввакума - все же не проповедь. В "Житии" все гораздо сложнее», - вынужден признать исследователь³. Субъективность художественного времени, взгляд на прошлое из авторского настоящего, перестановка событий в рассказе - всё это сближает «проповедь» юрьевского протопопа с литературой XVIII - XIX вв., хотя «восприятие современности в свете общего движения мира к концу» является характерной чертой средневекового сознания⁴.

Сходные выводы делает и В. Браун (W. Brown). «Житие святого, -полагает он, - [...] основная модель, взятая Аввакумом для своего новаторского произведения; к этому следует прибавить средневековую проповедь», поскольку основная задача автора - «укрепить дух верных во время гонений», продемонстрировав им наглядный образец собственной душевной твердости⁵.

Отмеченная Д. С. Лихачевым двунаправленность «Жития» (обращение к традиции и одновременно - выход за ее пределы) проистекает, по мысли А. Н. Робинсона, из амбивалентности его идейно-художественной структуры. Проповедническое начало уравновешивается в нем «задушевной покаянной

' Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. - М., 1979. - С. 296.

² О присутствии в «Житии» элементов «унифицирующей проповеди», сращивающей воедино все его
многочисленные жанровые составляющие, писал еще В. В. Виноградов. См.: Виноградов В. В. О задачах
стилистики: Наблюдения над стилем Жития протопопа Аввакума // Русская речь. - Пг., 1923. - Вып. 1. - С.
215-216. Также см. об этом: Герасимова Н. M. Поэтика «Жития» протопопа Аввакума.- СПб., 1993.-С. 50.

³ Лихачев Д. С. Поэтика... - С. 297.

⁴ Там же...-С. 208.

⁵ Brown W. Е. A history of seventeenth-century Russian literature. - Ann Arbor, 1980. - P. 68.

10 исповедью» . И если проповедь настраивала на ограничение свободы,

укрепляла шаблоны, исповедь, напротив, способствовала максимальной

полноте авторского самовыражения, вела к ломке канона, взрывая его

изнутри².

Отталкиваясь от агиографической схемы, зависимость от которой наиболее отчетливо проявляется на композиционном уровне³, Аввакум, как считает ученый, создает новый тип литературного произведения, по своим жанровым характеристикам занимающий «промежуточное положение между средневековыми житиями и мемуарами нового времени»⁴. Проникновение автобиографизма в «Житие» Робинсон объясняет влиянием публицистики, дающей наибольший простор для выражения авторской субъективности⁵.

Концепция Робинсона была поддержана многими исследователями. Как «исповеди друг другу по настоянию друг друга» характеризует автобиографические сочинения Аввакума и Епифания М.Б. Плюханова⁶. А. Чиркин сопоставляет «исповедь» писателя-старообрядца с «Исповедью» Льва Толстого⁷. О сочетании в «Житии» исповедальной и проповеднической

установок пишет и Б. Георг (В. Gheorghe) .

Однако сюжетное и тематическое многообразие этого памятника не до конца исчерпывается предложенной А.Н. Робинсоном диадой «исповедь-проповедь». По справедливому замечанию Н.С. Демковой, некоторые

Робинсон А. Н. Исповедь-проповедь (о художественности «Жития» Аввакума) // Историко-филологические исследования. - М., 1967. - С. 361 - 362. Исповедальное начало в «автобиографии» Аввакума усматривали еще Н. К. Гудзий и В. П. Адрианова-Перетц (Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения / Ред., вступит, ст. и коммент. Н. К. Гудзия. - М., 1997. - С. 32; Адрианова-Перетц В. П., Еремин И. П., Комарович В. Л., Лихачев Д. С, Скрипиль М. О. Старообрядческая литература// История русской литературы / Под ред. П. Н. Лебедева-Полянского и др. - М. - Л., 1948. - Т. 2- Ч. 2. - С. 312). Заслуга Робинсона состоит в том, что он впервые дал обоснование жанровой антиномичности «Жития», выявил внутреннее единство, взаимообусловленность разнонаправленных авторских установок.

² Робинсон А. Н. Исповедь-проповедь...— С. 366.

³ Робинсон А. Н. Жизнеописания Аввакума и Епифания: Исследование и тексты. - М., 1963. - С. 66.

⁴ Робинсон А. Н. Исповедь-проповедь...— С. 362.

⁵ Робинсон А. Н. Житие Епифания как памятник дидактической автобиографии // Труды Отдела
древнерусской литературы. - М.— Л., 1958. — Т. 15. - С. 203.

⁶ Плюханова М. Б. Предисловие // Пустозерская проза. - М., 1989. - С. 28.

⁷ Чиркин А. От исповеди Аввакума к «Исповеди» Толстого // Русь многоликая: Сб. ст. - М., 1990.

⁸ Gheorghe В. Istoria literaturii Ruse vechi sec. XI - XVII. - Bucurest, 1993. - P. 204.

фрагменты «Жития» (рассказ о походе Еремея Пашкова, описания природы и др.) выбиваются из этой бинарной схемы¹. Не отрицая зависимости «Жития» от агиографического стандарта, исследовательница подчеркивает, что оно «самими принципами отбора фактов и развития повествования связано с произведениями литературы сюжетной» . Впрочем, это еще не дает нам права считать жизнеописание пустозерского узника ранним образцом романа, поскольку в нем «отсутствуют вымышленный герой, вымышленный сюжет, нет обособления автора от своего героя, художественного «мира», являющегося созданием только творческого сознания писателя»³. Более чем поверхностное сходство «Жития» с романом, по мнению Демковой, объясняется тем, что византийские авторы в эпоху становления жанров «христианской беллетристики» использовали в агиографических текстах «форму эллинистического романа, чтобы завоевать читателя и соответствовать художественному вкусу эпохи»⁴. Следовательно, некоторые особенности, присущие роману (к примеру, линейная композиция, наличие вставных эпизодов-новелл и др.) оказались заложены в самом «генотипе» житийного жанра⁵.

Рассматривая принципы драматизации повествования в прозе Аввакума, Демкова приходит к выводу, что сходные построительные закономерности свойственны устной несказочной прозе и патерикам, в свою очередь возникающим на основе устных рассказов христианских подвижников . Отдельные эпизоды «Жития» обнаруживают связь со

' Демкова Н. С. Житие протопопа Аввакума (Творческая история произведения). - Л., 1974. - С. 387.

² Там же...- С. 164.

³ Там же...-С. 166.

⁴ Демкова Н. С. Сюжетное повествование и новые явления в русской литературе XVII в. // Истоки русской
беллетристики. - М., 1970. - С. 437. См. об этом также: Адрианова-Перетц В. П. Сюжетное повествование в
житийных памятниках XI - XIII вв. // Там же.

⁵ Демкова Н. С. Житие протопопа Аввакума...- С. 166. Впрочем, по мнению Л. Боевой, беллетристичность
«Жития» обусловливается влиянием исторической и бытовой повести. (Боева Л. Й. Вопросы древнерусской
литературы. - София, 1981. - С. 260).

⁶ Демкова H. С. Драматизация повествования в сочинениях протопопа Аввакума // Труды Отдела
древнерусской литературы. - Л., 1988. - Т. 41. - С. 315 - 316; Демкова Н. С. Аввакум и традиции устного
рассказа (тезисы) // Филологический поиск- Волгоград, 1993. - Вып. 1. - С. 231.

12 сказаниями о чудесах, видениях и исцелениях, первоначально

представлявших собой автобиографический рассказ героя о событии.

Таким образом, Аввакум, по мнению Демковой, избрал компромиссный, не собственно агиографический путь повествования, «творчески объединив книжную житийную схему с художественной структурой устного рассказа, своеобразного жанра "народной беллетристики"»¹.

Точку зрения Н.С. Демковой поддерживает Дж. Бёртнес (J. Bonnes). Хотя «в своей базовой схеме Житие Аввакума полностью следует

традиционному агиографическому шаблону» , оно одновременно тяготеет и к фольклорной сказовой поэтике. Однако фольклоризм «Жития» заключается не в его беллетристичности. Попытки распознать сказовую схему на уровне «изолированных текстуальных компонентов», как это делала Н.С. Демкова, по мнению Дж. Бёртнес, оказываются малопродуктивными, поскольку она проявляется лишь на макроуровне, возникая в результате «взаимодействия между различными текстуальными элементами» . Отталкиваясь от теории сказа М.М. Бахтина, Бёртнес приходит к выводу, что определяющим для структуры этого жанра является пересечение двух «голосов», двух типов речи в рамках единого дискурса⁴. Сходные построительные закономерности- диалогизация повествования, а также контрастная «диалогизация» самой реальности - прослеживаются и в автобиографической прозе Аввакума.

' Демкова H. С. Житие протопопа Аввакума...- С. 166. Отметим, что такой путь жанротворчества достаточно традиционен. Уже в период господства монументального историзма «новые жанры образуются по большей части на стыке фольклора и литературы» (Лихачев Д. С. Исследования по древнерусской литературе. - Л., 1986. - С. 83). О том, что «протопоп Аввакум написал свое Житие в форме "сказа"», впервые заявил С. Зеньковский (Zenkovsky S. A. Der Monch Epifanij und die Entstehung der altrussischen Autobiographie II Die Welt der Slaven. - Wiesbaden, 1956. - Jahrgang 1.- Heft 3. - P. 278). Независимо от него ту же мысль высказал академик Виноградов (Виноградов В. В. К изучению стиля протопопа Аввакума, принципов его словоупотребления // Труды Отдела древнерусской литературы. - М. - Л., 1958. - Т. 14. - С. 371).

² Bortnes J. Visions of Glory: Studies in Early Russian Hagiography. - Oslo, 1988. - P. 233.

³ Там же...-P. 252.

⁴ Там же...- P. 251.

13 Слабым местом в концепции Дж. Бёртнес является признание за

сказовым жанром монопольных прав на внутренний диалогизм. Между тем

диалогическое строение могли иметь памятники никак не связанные со

сказовой традицией («Поучение» Владимира Мономаха, письма Ивана

Грозного и т. п.). Поэтому вопрос об истоках диалогизма в «Житии» нельзя

считать окончательно решенным.

Как уже отмечалось выше, большинство исследователей, признавая, что «Житие» Аввакума складывалось под влиянием агиографического канона, отводят последнему в лучшем случае скромную роль исходного материала, подчеркивая, что подлинная жанровая сущность произведения определяется именно теми чертами, которые выбиваются из этого канона¹. Популярный среди филологов XIX века принцип жанровой атрибуции «вслед за автором», когда вынесенное им в заголовок определение жанра («похвала», «слово», «житие» и т. д.) безоговорочно принималось исследователем на веру, достаточно скомпрометировал себя. По верному наблюдению В.Е. Гусева, «Житие протопопа Аввакума в советском литературоведении непосредственно к агиографической литературе не относилось» .

В свете сказанного не представляется убедительной позиция М.М. Лоевской, утверждающей, что жития писателей-старообрядцев «все-таки можно отнести к агиографическим», так как «построены они по строгому агиографическому канону», по содержанию «ближе всего стоят к преподобническим житиям (житие Епифания), мученическим (житие боярыни Морозовой), святительским (житие протопопа Аввакума)» и, наконец, «миллионы русских людей [...] воспринимали эти сочинения как жития подвижников» . «Грубый натурализм» Аввакума исследовательница

¹ См. Мишина Л. А. «Богова реальность» в «Житии протопопа Аввакума, им самим написанном» //
Перечитывая классику. - Чебоксары, 1996. - С. 11; Чекунова А. Е. Русское мемуарное наследие второй
половины XVII - XVIII вв. Опыт источниковедческого анализа. - М., 1995. - С. 9 - 10; Fennell J., Stokes А.
Early Russian Literature. - L., 1974. - P. 237 и далее.

² Гусев В. Е. К вопросу о жанре Жития ...- С. 194.

³ Лоевская М. М. Традиция и ее трансформация в жанре агиографии (на материале старообрядческих житий
святых): Диссертация на соискание ученой степени кандидата культурологических наук. - М., 1999. - С. 15.

14 объясняет влиянием византийской агиографии с ее нарочито

физиологичными описаниями пыток и казней¹.

Стремясь обосновать тезис о каноничности жизнеописания опального протопопа, М. Лоевская подробно останавливается на признаках, роднящих этот памятник с житиями святителей , юродивых³ и мучеников за веру⁴. Однако ориентацию сразу на несколько малосовместимых друг с другом разновидностей канона⁵ уже можно рассматривать как его разрушение. Исследовательница сами признает, что экспрессивный, тяготеющий к просторечью стиль Аввакума и явственно проступающая в тексте авторская ирония противоречат требованиям жанра⁶. Нельзя согласиться с автором и в том, что автобиографизм «Жития» и его публицистичность являются лишь незначительными отклонениями от агиографического шаблона. М. Лоевская не отрицает, что в задачи Аввакума входило «не прославление христианского подвижника (в данном случае — самого себя, что с традиционной точки зрения недопустимо!), а защита своих идей и убеждений» . Но ведь именно целевая установка является одним из первичных жанрообразующих факторов. На ее основе формируется канон, в ней он черпает свою устойчивость. Один и тот же событийный материал - жизнь святого — может быть использован в произведениях различных жанров: в житии, проповеди, летописи, патерике и т. д. И всякий раз этот материал будет рассматриваться под особым углом зрения в зависимости от того, какую задачу ставит перед собой автор. Спецификой исходной задачи определяется и специфика художественных средств, привлекаемых для ее разрешения. Агитационная, полемическая направленность может быть свойственна проповеди или инвективе. Ее присутствие в житии автоматически переводит этот текст в

¹ Лоевская М. М. Традиция и ее трансформация в жанре агиографии...- С. 154.

² Там же...-С. 15.

³ Там же...-С. 75-83.

⁴ Там же...-С. 83-101.

⁵ Текст, сочетающий в себе характерные особенности святительского жития и жития юродивого, с точки
зрения классической древнерусской агиографии является полнейшей аномалией.

⁶ Лоевская М. М. Традиция и ее трансформация в жанре агиографии...- С. 91, 132.

⁷ Там же...-С. 45-46.

15 разряд нежитийных, поскольку рассказ о деяниях подвижника выполняет

здесь принципиально иную функцию, становясь одним из аргументов в

идеологической борьбе.

Сохраняя некоторые второстепенные черты житийного канона, жизнеописание Аввакума отрицает его самим подходом к биографическому материалу и потому не может быть признано собственно житийным памятником.

Еще в дореволюционной науке наряду с представлением о «Житии» как о произведении, продолжающем традиции агиографического жанра¹, формируется новая концепция, согласно которой эту книгу следует признать первой русской автобиографией .

Полемизируя с Н. К. Гудзием, отводящим Аввакуму роль родоначальника автобиографического жанра , С. Зеньковский впервые делает попытку обобщить все известные древнерусской литературе случаи повествования от первого лица. Упоминая о «Поучениях» Владимира Мономаха и Аввы Дорофея, «Хожении игумена Даниила», переписке Грозного с Курбским, прозе Шаховского, Хворостина, Арсения Глухого, так и не составивших в силу своей разнородности единой традиции⁴, ученый более подробно останавливается на автобиографических памятниках XVI -XVII вв.

У Аввакума были предшественники, - доказывает Зеньковский. Житие Филиппа Ирапского (XVI в.), «Закон» Герасима Болдинского (XVI в.), жития Мартирия Зеленецкого (кон. XVI в.) и Елезара Анзерского (нач. XVII) и,

¹ Бороздин А. К. Русская народная словесность и древнерусская письменность. - Пб., 1913.

² Пыпин A. H. История русской литературы. - СПб., 1907. - Т. 2. - С. 291. Заметим, что для отечественной
филологии XIX - начала XX вв. вопрос о жанровой природе «Жития» не является принципиальным. Весь
спектр мнений по нему исчерпывается двумя указанными позициями, причем и в том и в другом случае
авторы выбирают путь наименьшего сопротивления, отталкиваясь в своих выводах от какого-либо одного
яркого формального показателя (сходство с житийной композицией; повествование от первого лица),
взятого изолированно, без попытки описать поэтику исследуемого текста как целое.

³ Отзвуки этого заблуждения до сих пор слышны в западной славистике. По утверждению Б. Георг,
«Житие» - «первое в истории русской литературы произведение автобиографического жанра» (Gheorghe В.
Istoria literaturii Ruse...- С. 211.). Ту же мысль и почти в тех же выражениях высказывает У. Войчичка
(Wojcicka U. Siedem wiekow literatury Dawnej Rusi. - Bydgoszcz, 1994. - С 131).

⁴ Zenkovsky S. A. Der Monch Epifanij...- P. 278.

наконец, житие старца Епифания, сподвижника «мятежного протопопа», можно рассматривать как последовательные этапы в развитии автобиографического жанра, складывающегося «из двух основополагающих элементов: с одной стороны, из завещания и монастырского устава, с другой стороны, из автобиографических рассказов в житии»¹.

Концепция С. Зеньковского, представляющая собой своеобразный синтез «ретроспективного» и «перспективного» направлений, послужила методологической основой для многих трудов, посвященных проблемам генезиса автобиографического повествования в русской литературе XVI -XVII вв².

Такой синтетический подход позволяет говорить о памятниках «автоагиографии» как о «традиции в традиции»: уходящие своими корнями в глубь веков, они не отрываются окончательно от взрастившего их канона, продолжая функционировать в рамках существующей системы жанров. Однако постепенно накапливающиеся в них - от текста к тексту -новаторские черты приводят к изменениям качественного порядка: в лоне прежней традиции, еще неотделимый от нее, зарождается жанр литературной автобиографии, впоследствии активно используемый писателями нового времени.

Наибольшие разногласия породил вопрос о традиции-первооснове. Точка зрения Робинсона, предположившего, что формирование автобиографического жанра происходило на базе житийного биографизма³, была оспорена Н.В. Понырко, рассматривавшей «Житие» Аввакума как духовное завещание, поскольку оно содержит «1) исповедание веры - в начале, 2) просьбу о прощении собственных согрешений с одновременным

¹ ZenkovskyS. A. Der Monch Epifanij...- P. 288.

² О возросшем в последние годы интересе к указанной проблеме свидетельствует появление работ,
решающих ее на материале западнорусских мемуарных текстов, не вводившихся ранее в научный обиход.
См., напр.: Богдан А. І. Станауленне і развіцце жанру мемуарнай літаратурьі на Беларусі (XVI - першая
палова XVII ст.). Аутарэферат дьісертацьіі на атрыманне вучонай ступені кандидата філалагічньїх навук. -
Мінск, 2000.

³ Робинсон А. Н. Жизнеописания Аввакума и Епифания...- С. 66 и далее.

17 разрешением и прощением грехов своей паствы - в конце» и обнаруживает

некоторое сходство с завещанием Семена Денисова. Показательна также

ошибка последнего в определении года смерти Аввакума, который Денисов

приурочил ко времени вскоре после написания «Жития»².

Идею, выдвинутую Н.В. Понырко, развивает Е.А. Крушельницкая. Наиболее серьезная погрешность, допущенная Зеньковским, состоит, по ее мнению, в том, что он объединяет под общим названием совершенно различные по своему происхождению тексты и рассматривает их как ступени в развитии автобиографического жанра . В действительности каждый из них имеет особую генеалогию. Наиболее вероятным «прародителем» древнерусской автобиографической прозы может быть назван жанр духовного завещания (в первую очередь это завещания игуменов — основателей монастырей) . Впрочем, все жанры, отмеченные печатью зарождающегося автобиографизма, сближает то, что они «не являются собственно литературными, а имеют прежде всего практическое значение»⁵.

Жития Аввакума и Епифания, считает Крушельницкая, «принципиально отличаются от всей предшествующей традиции автобиографического повествования»⁶ и «требуют двустороннего жанрового определения»: практическую функциональную основу этих текстов

составляет жанр духовного завещания ; их своеобразие определяется тем, что Епифаний, ведший уединенную жизнь отшельника, опирался на традицию

¹ Понырко Н. В. Житие Аввакума как духовное завещание // Труды Отдела древнерусской литературы. - Л.,
1985. - Т. 39. - С. 381. Такая точка зрения достаточно популярна в современном литературоведении. См.,
напр.: Бахтина О. Н. Самоотчет-исповедь в Житии протопопа Аввакума (проблема жанра) // Проблемы
литературных жанров: Мат-лы IX Международной научн. конференции, посвящ. 120-летию со дня
основания Томского гос. ун-та- Томск, 1999. -Ч. 1. - С. 39.

² Понырко Н. В. Житие Аввакума как духовное завещание... С. 383 - 384.

³ Крушельницкая Е. В. Автобиография и житие в древнерусской литературе. - СПб., 1996. - С. 165.

⁴ Там же...- С. 171. A. M. Ранчин, полемизируя с Е. В. Крушельницкой, усматривает жанровую основу
автобиографических житий в рассказах об основании монастырей и патериковых рассказах о чудесных
происшествиях, в частности, о чудесах икон (Ранчин A. M. Статьи о древнерусской литературе. - М., 1999. —
С. 167).

⁵ Крушельницкая Е. В. Автобиография и житие...- С. 170.

⁶ Там же...-С. 172.

⁷ Там же...-С. 173.

18 монашеской литературы, Аввакум, постоянно общавшийся с людьми, брал за

основу «жанры светской деловой письменности»¹.

Однако связь «Жития» с перечисленными Крушельницкой жанровыми моделями является достаточно отдаленной. Из обязательных композиционных элементов духовного завещания в нем наличествуют только два, отмеченные Н.В. Понырко; остальные (завещательные формулы; формулы благословения) отсутствуют .

Исповедание веры в начале «Жития» обусловлено не столько мыслью о скорой кончине, сколько необходимостью убедить читателя в согласии всего излагаемого далее с духом истинного православия, представить автора образцовым христианином. О готовности умереть за «дело Божие», а не о предчувствии неминуемой гибели свидетельствует цитируемая Н.В. Понырко фраза «Оицє аз, протопоп Аввлкум, в'Ьрую, ащє исповедаю, с силгь живу и умирлю» (с. 355)³. Сходное выражение находим мы и в послании к Ф.П. Морозовой, Е.П. Урусовой и М.Г. Даниловой: «Женской выть, одно говори: "Какт* в стлропечАтных'ъ книгах НАпечАТАНо, такт* я держю и в'Ьрую, с тЪмт» и умирАю!"»⁴, где говорится не о возможной смерти адресаток, а о необходимости сохранять мужество в годину бедствий и без колебания пожертвовать всем, даже жизнью, за «правую веру».

И, наконец, ошибка С. Денисова свидетельствует лишь о том, как он сам осмыслял книгу своего наставника, но не доказывает, что того же взгляда на собственное творение придерживался Аввакум.

¹ Крушельницкая Е. В. Автобиография и житие...- С. 174.

² Plukhanova М. Традиционность и уникальность сочинений протопопа Аввакума в свете традиции Третьего
Рима // Christianity and the Eastern Slaves. Vol. 1. Slavic Cultures in the Middle Ages. - Berkeley; Los Angeles;
Oxford, 1993.-P. 311-312.

³ Здесь и далее цитаты из «Жития» протопопа Аввакума приводятся по следующему изданию: Памятники
литературы Древней Руси: XVII век. Книга вторая / Сост. и общая ред. Л. А. Дмитриева; Д. С. Лихачева. -
М., 1989. В скобках после цитаты указывается страница по данному изданию. Цитаты по другим
источникам всякий раз оговариваются особо.

⁴ Памятники литературы Древней Руси: XVII век. Книга первая / Сост. и общая ред. Л. А. Дмитриева; Д. С.
Лихачева. - М., 1988. - С. 559.

19 Специфика автобиографизма в «Житии» едва ли может быть объяснена

и ссылкой на традиции светской деловой литературы. Возражая Робинсону,

Крушельницкая замечает, что задача раскрытия внутреннего мира героя не

является типичной для агиографических памятников¹. Но еще менее типична

она для деловой письменности (как и сочетание проповеднических

интонаций с исповедальными).

Среди возможных источников «Жития» называлось в исследовательской литературе и Священное Писание. Впервые эту мысль высказала В.П. Адрианова-Перетц: «Создавая оригинальную форму для своей автобиографии, Аввакум переосмыслял для нее не столько жития, сколько апостольскую литературу - деяния и послания апостолов»². Вопрос о связи «Жития» с библейским каноном затрагивали и другие ученые . Однако наиболее последовательное рассмотрение он получил в работах П. Хант (P. Hunt).

Исследовательница подчеркивает, что «текст Аввакума [...] структурирован как диалог со Священными Книгами»; «он воплощает их в своем собственном контексте, таким образом, распространяя себя до того, чтобы стать Книгой Жизни»⁴. Литературная автобиография становится для вождя Раскола неким условным эквивалентом (substitute) его реальной жизни как способа реализации Царства Божия на земле⁵.

Центральным, узловым моментом в «Житии» Хант считает ориентацию Аввакума на личность Богочеловека. Пустозерский писатель создает главный труд своей жизни «как свидетельство того, что он преодолел

¹ Крушельницкая Е. В. Автобиография и житие...- С. 165.

² Адрианова-Перетц В. П. Старообрядческая литература // История русской литературы / Под ред. В. А.
Десницкого и др.-M., 1941.-Т. 1.-Ч. 1.-С. 299. Впрочем, о том, что в «Житии» Аввакума «весьма многие
чудеса заимствованы из деяний и посланий апостольских», говорилось еще на рубеже XIX - XX вв.
(Бороздин А. К. Русская народная словесность и древнерусская письменность. — Пб., 1913. - С. 255.)

³ См., напр.: Демкова Н. С. Житие протопопа Аввакума ...— С. 112; Робинсон А. Н. Жизнеописания
Аввакума и Епифания,...- С. 42-45; Plukhanova М. Традиционность и уникальность сочинений протопопа
Аввакума...; B0rtnes J. Visions of Glory...- P. 261 - 267 и т. д.

⁴ Hunt P. The autobiography of Archpriest Awakum, Structure and Function II Ricerche slavistiche. - Roma,
1975 - 1976. - Vol. XXII - XXIII. - P. 165.

⁵ Там же...-P. 158.

20 в самом себе грех первого Адама в процессе отождествления с Христом» .

«Осмысляя себя как воплощение Бога в человеке, Аввакум считает, что его

существование способно обновить Россию и весь мир» и через «буйство

проповедания» несет людям весть о возможности личного, вслед за Христом,

искупления греха первого Адама и духовного воссоединения со Всевышним.

Отмечая связь «Жития» с жанром хожения, П. Хант пишет в одной из своих поздних работ: «Аввакум использует шаблоны житийной «биографии», а также мартиролога для того, чтобы продемонстрировать свою духовную благодать и перенесенные им гонения за веру. Однако, раскрывая свой внутренний мир в жесте кенотического уничижения, он взращивает новый жанровый тип в границах традиционной агиографии: покаянное или духовное путешествие» .

Возражая П. Хант, Н.М. Герасимова доказывает, что «проекции образа автора на образ Христа носят единичный характер, в то время как ориентация на апостола Павла последовательно проходит через все "Житие"» . Прозу Аввакума, на её взгляд, роднят с апостольскими посланиями следующие черты:

1. Общий взгляд на вопросы жизни и догматики.

2. Близость авторских образов в сочинениях Павла и Аввакума.

3. Общность жизненной ситуации.

4. Сходство поэтики, поскольку и послания апостола Павла, и «Житие» «представляют собой образцы синтетического жанра, в котором совмещаются черты автобиографии, жития, беседы, толкования, сюжетного повествования, проповеди, поучения,

' Хант П. Самооправдание протопопа Аввакума // Труды Отдела древнерусской литературы. - Л., 1977. -Т. 32.-С. 76.

² Там же...-С. 72.

³ Hunt P. A Penitential Journey: The Life of the Archpriest Awakum and the Kenotic Tradition II Canadian-
American Slavic Studies. - Ann Arbor, 1991. — Vol. 25- № 1 - 4. - P. 205, Из советских исследователей о
«Житии» как о «христианской одиссее» писала Н. С. Демкова (Демкова Н. С. Житие протопопа
Аввакума...- С. 146).

⁴ Герасимова Н. М. Поэтика «Жития» протопопа Аввакума. - СПб., 1993. - С. 61.

21 исповеди, духовного завещания», причем «форма послания играет в

этой гетерогенной жанровой структуре роль доминанты»¹.

Утверждение Герасимовой о том, что Аввакум не отождествляет себя с Сыном Божиим, а лишь стремится жить по образцу, преподанному Христом, так как осознание собственной греховности является гарантом против самосакрализации , излишне категорично. Как мы увидим в дальнейшем (см. раздел 2.4 настоящей работы), проекции авторского «я» на образ Христа, вопреки мнению Н.М. Герасимовой, носят в «Житии» далеко не случайный характер и в совокупности своей образуют второй символический сюжет, параллельный основному. Интересно, что ориентацию «мятежного протопопа» на апостола Павла П. Хант объясняет стремлением последнего к «имитации Христа», ярко проступающей в его сочинениях³.

Из всех многочисленных жанровых составляющих «Жития»,

перечисленных Н.М. Герасимовой, форма послания (в отличие от

апостольской литературы, для которой она, действительно, крайне

актуальна) не только не играет ведущей роли, но, напротив, едва

угадывается. Безусловный перевес сюжетного повествования над авторскими

рассуждениями, последовательно проведенный принцип автобиографизма

(лишь слегка намеченный у Павла), непомерно большой для послания объем

текста - всё это проводит резкую грань между «исповедью-проповедью»

Аввакума и посланиями «апостола язычников». Вспомним также, что жанр

апостольского послания имеет много общего с гомилетическим жанром,

оказавшим определенное влияние на «Житие» «мятежного протопопа».

Подводя итог проделанному обзору, отметим, что:

1. Концепцию полижанровости «Жития», обоснованную в трудах

В.В. Виноградова, Н.М. Герасимовой, Н.С. Демковой, Д.С. Лихачева,

А.Н. Робинсона и др. можно считать сегодня общепринятой.

¹ Герасимова Н. М. Поэтика «Жития» протопопа Аввакума...- С. 72.

² Там же...-С. 63-64.

³ Hunt P. A Penitential Journey...- P. 202.

2. К числу наиболее заметных жанровых составляющих этого

произведения ученые относят: исповедь, проповедь, сказ, житие, духовное завещание, хожение.

3. Вопрос о жанровой доминанте «Жития» все еще остается открытым.

4. Большинство исследователей, не отрицая продуктивности «перспективного» подхода к «Житию», признает необходимым рассматривать его на фоне литературного процесса XI - XVII вв. Тем не менее, жанровая система древнерусской литературы традиционно берется не в полном ее объеме: неучтенными, как правило, остаются «мертвые» жанровые модели, реализованные в книгах Ветхого и Нового Заветов.

5. В отечественной и зарубежной науке уже сделаны первые шаги по изучению творческого наследия протопопа Аввакума в библейском контексте (работы П. Хант, М.Б. Плюхановой, Н.М. Герасимовой). Однако детально прочерчены лишь связи «Жития» с апостольской литературой и отчасти с Евангелиями.

Научная новизна данной работы определяется почти полной неизученностью вынесенной в ее заглавие проблемы. Известно, что Аввакум считал себя пророком и стремился к тому, чтобы образ его действий соответствовал избранной им роли. Для человека, возвестившего о своей пророческой миссии, в культурной ситуации допетровской Руси вполне естественно было бы опираться на традиции библейского профетизма. Однако, как показывает анализ исследовательской литературы, в этом аспекте творчество знаменитого расколоучителя еще не рассматривалось.

Изучение «Жития» протопопа Аввакума в контексте библейских профетических книг, на наш взгляд, не только позволит пересмотреть вопрос о соотношении в нем традиционных и новаторских элементов, но также поможет прояснить картину жанровых процессов, происходивших в русской литературе переходного периода; наметить пути, по которым

23 осуществлялось влияние «мертвых» библейских жанров на активный

жанровый фонд средневековой русской словесности, и существенно

скорректировать традиционные представления о генезисе

автобиографического повествования в литературе Древней Руси.

Цель настоящей диссертации: установить жанровую природу «Жития» протопопа Аввакума и, с учетом проделанного анализа, определить место этого памятника в составе русской автобиографической прозы XVI - XVII вв.

Для достижения поставленной цели необходимо решить ряд задач:

1. Выявить характерные особенности библейского профетизма; наметить основные этапы в истории его развития; очертить круг жанров Ветхого и Нового Заветов, обслуживающих профетическую тематику, т. е. так или иначе ориентированных на фигуру пророка и возвещаемое при его посредстве откровение.

2. Определить важнейшие жанрообразующие признаки ветхозаветных пророчеств.

3. Установить функции «мертвых» жанров в литературном процессе XI - XVII вв.; проследить, в силу каких причин становится возможной актуализация библейского профетического канона в творчестве Аввакума.

4. Выяснить, насколько вписывается исследуемый памятник в традицию русских автобиографических житий.

5. Показать, каким образом профетическая жанровая модель реализуется в «Житии» Аввакума Петрова.

Объектом исследования является автобиографическое «Житие» протопопа Аввакума. Профетические книги Библии не составляют самостоятельного объекта изучения и привлекаются прежде всего в сопоставительном контексте. Однако в силу того, что их поэтика также содержит немало «белых пятен», первая глава работы посвящена специальным разысканиям в этой области. Из библейских текстов

24 преимущественное внимание уделено ветхозаветной пророческой и апокалиптической литературе (книги Исайи, Иеремии, Иезекииля, Даниила, Варуха, Осии, Иоиля, Амоса, Авдия, Михея, Наума, Аввакума, Софонии, Аггея, Захарии и Малахии), а также Евангелиям от Матфея, Марка, Луки и Иоанна. Предметом рассмотрения является жанровая природа «Жития».

Используемый в работе сравнительно-исторический метод исследования предполагает сопоставление реально взаимодействовавших текстов. Поэтому книги Священного Писания берутся в их церковнославянском изводе¹. Иначе говоря, Библия и «Житие» рассматриваются в работе не как произведения различных литератур, а как два древнерусских литературных памятника - переводной и оригинальный.

Естественно, Ветхий и Новый Завет в глазах древнерусского книжника - это нечто принципиально иное, чем Танах и 'т\ koivt) Aia9r|KTj в современном научном понимании, и было бы неуместно накладывать представления XX века на реалии века XVII. Отсюда - особый, не всегда совпадающий с общепринятым ракурс видения тех или иных проблем. Так, например, книга пророка Исайи будет рассматриваться в работе как цельное произведение (каким она и представлялась древнерусскому читателю), а не как совокупность трех написанных в разное время и разными людьми провозвестий. На этом же основании незатронутым останется вопрос об авторстве книги Ионы, осмысляемой православной церковью как автобиографическое свидетельство и т.п.

Но в то же время, чтобы составить верное представление о жанре, следовало изучить саму динамику его развития, выявить, под влиянием каких причин сформировались те или иные его черты. Отсюда проистекала

¹ Хотя вплоть до 1751 г. на Руси не существовало единого канонического текста Библии, и к XVII веку количество разночтений достигло рекордной отметки, различия между списками носили всё же слишком частный характер, чтобы проявляться на уровне жанра. Перед нами даже не отдельные редакции, а очень и очень близкие друг к другу варианты. Вопрос о том, каким именно из них пользовался протопоп Аввакум, не имеет в данном случае принципиального значения, тем более, что при написании «Жития» большинство выдержек из библейских книг и святоотеческой литературы он, очевидно, приводил по памяти. Тексты Библии в работе цитируются по изданию: Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета на церковнославянском языке. - М., 1997, являющемуся (как и все церковнославянские издания Библии с середины XVIII в.) перепечаткой второго издания Елисаветинской Библии 1756 г.

25 необходимость анализировать пророчества в контексте родной им

древнееврейской литературы.

Также в работе были задействованы генетический и историко-

функциональный подходы.

Вслед за Н.М. Герасимовой под жанром мы понимаем «группу литературных произведений, характеризующихся общностью телеологии, поэтики и сферы применения» . Точнее говоря, жанр представляет собой общую модель произведения; инвариантную схему, способную воплощаться во множестве конкретных реализаций. Каждая из них, сохраняя свою неповторимую индивидуальность и до конца не совпадая ни с какой другой, всё же несет в себе определенный набор признаков, позволяющих установить ее родство с остальными вариантными реализациями жанровой модели.

Деление на жанры представляет собой продолжение родовой дифференциации литературы. Размежевание в рамках словесного искусства эпоса, лирики и драмы мы наблюдаем во все времена и у всех народов . По-видимому, оно отражает некоторые объективные свойства человеческого мышления, не зависящие от эстетических предпочтений конкретной культуры. Жанровые границы, напротив, являются в большей мере субъективными: они различны для различных культур и существенным образом изменяются от эпохи к эпохе.

Возможна и дальнейшая субжанровая «дихотомия». Скажем, житийный жанр распадается на следующие подвиды: жития святительские, исповеднические, мученические (мартирии), преподобнические, княжеские, столпнические, Христа ради юродивых и т. д. Известно, по крайней мере, две самостоятельные разновидности патерика: с преобладанием легендарно-биографических рассказов (как, например, в Киево-Печерском патерике) и с

¹ Герасимова Н. М. Поэтика «Жития» протопопа Аввакума...- С. 65.

² Хотя в «высоком» искусстве XX - XXI вв. заметна явственная тенденция к размыванию родовых и
жанровых границ, «массовая» литература новейшего времени по-прежнему сохраняет верность
классической триаде.

26 преобладанием текстов учительного характера (как в патерике Азбучном).

Каждый из подвидов, в свою очередь, нередко подразделяется на более

мелкие группы, которые также порой допускают дальнейшее дробление.

Может показаться, что подобный классификаторский «произвол»

дискредитирует само понятие жанра. Если мы объединяем такие

разнородные «субстанции», как биографический и учительный патерики, что

мешает нам объединить в отдельный жанр роман и повесть, противопоставив

их по признаку объема рассказу и новелле, или, напротив, роман и новеллу,

противопоставив их по характеру основного конфликта повести и рассказу?

Чтобы устранить эту неопределенность, необходимо добавить к дефиниции

жанра один существенный пункт. Итак:

6. Жанровая схема должна быть вычленима из произведения в качестве устойчивого набора формально-содержательных признаков.

7. Этот набор признаков должен повторяться в целом ряде произведений (как правило, более чем одного автора).

8. И, наконец, он должен восприниматься читательским сознанием эпохи как целостная структура, обладающая внутренними семантическими связями, а не как случайный конгломерат эстетических характеристик.

Иными словами, из огромного количества «потенциальных» жанров, «официальный» статус получают лишь очень немногие, и само их выделение носит порой достаточно произвольный характер. Не всякий устойчивый комплекс формально-содержательных черт мы воспринимаем как жанр, даже если он и обладает большой повторяемостью. К примеру, в нескольких произведениях, характеризующихся признаками ABCDE массовый читатель может выделить последовательность ABCD, а не BCDE, хотя обе из них здесь присутствуют. Так, современному исследователю весьма проблематично установить критерии, которые позволили бы с уверенностью отличать друг от друга «историю» и «повесть», «послание» и «епистолию» и

27 т. п. И все же для древнерусского читателя это жанровое деление было

актуальным .

При отборе жанрообразующих признаков исследуемых текстов мы

основывались на концепции Н.Л. Лейдермана, предложившего следующую

трехуровневую модель жанра:

9. Жанровое содержание, включающее в себя ряд элементов: «тематика, то есть тот жизненный материал, который отобран жанром и стал особой художественной реальностью произведения; проблематика, которая воплощается в особом типе (или характере) конфликта; экстенсивность или интенсивность воспроизведения художественного мира», а также эстетический пафос².

10. Жанровая форма. Среди элементов этого уровня особая роль, по мнению Лейдермана, принадлежит субъектной организации художественного мира: «субъектная организация - это самая универсальная структура, проникающая все уровни художественного произведения [...], которой принадлежит функция руководящего принципа жанровой формы»³. Другими формальными определителями жанра служат пространственно-временная и интонационно-речевая организация произведения, и, наконец, ассоциативный фон, складывающийся из открытых и скрытых ассоциаций. Последние могут образовывать подтекст, если «они открывают глубинные слои во внутреннем мире произведения», или сверхтекст, посредством которого «опыт самого читателя втягивается в художественный мир произведения, «досоздает» его»⁵.

¹ В целом повесть, пожалуй, более тяготела к военной тематике (если, конечно, не говорить о бытовых и
сатирических повестях XVII в.) и отличалась большей моноцентричностью (в фокусе авторского внимания
нередко оказывался один герой или одно событие); история же стремилась к большему универсализму и
широте охвата. Впрочем, в обоих случаях мы находим множество примеров, опровергающих этот тезис.

² Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н., Барковская H. В., Ложкова Т. А. Практикум по жанровому анализу
литературного произведения. - Екатеринбург, 2001. - С. 16.

³ Там же...-С. 18-19.

⁴ В качестве проявлений пространственно-временной организации произведения, по мысли Лейдермана,
выступают «сюжет, система характеров, пейзаж, портрет, вводные эпизоды». Там же...- С. 20.).

⁵ Там же...-С. 20.

28 3. Жанровая мотивировка. «Сюда относится целая гамма испытанных

художественных средств, которые активизируют в сознании читателя "память жанра"» . Это и прямое жанровое обозначение (роман в стихах, лирическая хроника, поэма и т. п.) и различного рода устойчивые композиционные элементы (наподобие сказочных зачинов «в некотором царстве, в некотором государстве», «жили-были») и т. п. В своем исследовании мы сочли возможным использовать опубликованные тексты «Жития» протопопа Аввакума. Решение это связано с тем, что в отечественной медиевистике уже проделана обстоятельная текстологическая работа: выявлены и сопоставлены основные списки произведения; определена последовательность создания авторских редакций и охарактеризованы их отличия . Существует фототипическое воспроизведение Пустозерского сборника И.Н. Заволоко, включающего третью, последнюю редакцию «Жития»³. Имеющаяся текстологическая база достаточна для раскрытия темы диссертации и решения поставленных в ней задач.

В работе рассматривались обе сохранившиеся в автографах редакции произведения:

1. Наиболее цельная по замыслу редакция «А», написанная в середине 1673 г. Дошла в составе Пустозерского сборника XVII в., найденного в 1912 г. В.Г. Дружининым. Опубликована в кн.: Робинсон А.Н. Жизнеописания Аввакума и Епифания: Исследование и тексты. - М., 1963; Памятники литературы Древней Руси: XVII век. Книга вторая / Сост. и общая ред. Л. А. Дмитриева; Д.С. Лихачева. - М., 1989. Оригинал хранится в БАН, собр. В.Г. Дружинина, № 746, л. 188 об. -284 об.

'Тамже...-С. 22.

² Демкова Н. С. Житие протопопа Аввакума (Творческая история произведения). - Л., 1974; Робинсон А. Н.
Жизнеописания Аввакума и Епифания: Исследование и тексты. - М., 1963.

³ Пустозерский сборник: Автографы сочинений Аввакума и Епифания / Изд. подгот. Н. С. Демкова, Н. Ф.
Дробленкова, Л. И. Сазонова. - Л., 1975.

29 2. Третья, заключительная редакция «В», созданная в конце 1674-

первой половине 1675 гг. Дошла в составе сборника XVII в.,

содержащего автографы Аввакума и Епифания (найден в 1966 г.

И. Н. Заволоко). Опубликована в кн.: Пустозерский сборник:

Автографы сочинений Аввакума и Епифания / Под ред. В.И.

Малышева, Н.С. Демковой, Л.А. Дмитриева. - Л., 1975. Оригинал

хранится в ИРЛИ, ОП, оп. 24, № 43, л. 101 об. - 106 об.

Также были учтены фрагменты из первоначальной, не дошедшей до нас

редакции памятника, обнаруженные В. И. Мальппевым в сборнике начала XIX

века из собрания Г.М. Прянишникова. Время создания, по реконструкции Н.С.

Демковой: 1669 - начало 1672 гг. Опубликованы в кн.: Житие протопопа

Аввакума, им самим написанное и другие его сочинения. - М., 1960. Оригинал

хранится в РГБ, собр. Г. М. Прянишникова, № 61, л. 1 - 52 об.¹

Основным материалом для анализа послужила вторая редакция «Жития» (Дружининский сборник), так как последняя авторская редакция (сборник Заволоко) во многом носит компромиссный характер: заново перерабатывая текст, Аввакум стремился по возможности сгладить острые углы, устранить спорные моменты, способные вызвать разногласия среди его последователей. Вторая редакция, не столь стесненная требованиями автоцензуры, представляет больший интерес, поскольку в ней яснее проступает подлинное авторское лицо Аввакума.

Методологическую основу диссертации составили труды ряда отечественных и зарубежных исследователей. Продуктивность жанрового подхода к явлениям древнерусской словесности была обоснована Д.С. Лихачевым. Он также выявил важнейшие особенности системы

Редакция «Б», промежуточная между протографом Прянишниковского списка и последующими редакциями «Жития» также не сохранилась. Отдельные её фрагменты дошли до нас в составе ряда списков, ни один из которых не является автографом. Опыт её реконструкции, предпринятый Н. С. Демковой, позволяет утверждать, что данная редакция является упрощенным прототипом редакций «А» и «В».

литературных жанров Древней Руси, наметил пути ее эволюции, впервые выделил в ее составе автономную подсистему жанров «мертвых»¹.

В работах Д.С. Лихачева, А.Н. Робинсона, Е.К. Ромодановской, Л.Й. Боевой, У. Брауна² и др. дается осмысление культурной ситуации эпохи рубежа; старообрядческая литература рассматривается на фоне общекультурных тенденций «бунташного века» русской истории.

Большую ценность имеют наблюдения С. Зеньковского, Л.А. Дмитриева, Дж. Бёртнес, М.Б. Плюхановой, Е.В. Крушельницкой, А.Н. Ранчина³ над закономерностями развития древнерусской жанровой системы, открывающие ее внутренний динамизм и демонстрирующие возможность зарождения «традиции в традиции», постепенного перерастания одной традиции в другую.

Принципиальным является выдвинутый В. В. Виноградовым и наиболее полно развернутый в трудах Н. С. Демковой⁴ тезис о жанровой открытости, полисемантичности «Жития». Отправным пунктом при установлении взаимосвязей между мировоззренческой позицией Аввакума и его художественным творчеством послужили работы С. Матхаузеровой, М. Б. Плюхановой, П. Хант⁵, выявляющие диалектизм «традиционности и

¹ Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. - М., 1979; Лихачев Д. С. Исследования по
древнерусской литературе. - Л., 1986; Лихачев Д.С. Развитие русской литературы X - XVII веков. - СПБ.,
1998 и др. ^

² Боева Л. Й. Вопросы древнерусской литературы и искусства. - София, 1981; Боева Л. Й. Развитие жанров в
русской и болгарской литературах XVI и XVIII вв. - София, 1985; Лихачев Д.С. Развитие русской
литературы X - XVII веков ...; Робинсон А. Н. Борьба идей в русской литературе XVII века. - M., 1974;
Робинсон А. Н. Творчество Аввакума и общественные движения в конце XVII века // Труды Отдела
древнерусской литературы. М. - Л., 1962. - Т. 18; Ромодановская Е. К. Русская литература на пороге нового
времени: Пути формирования русской беллетристики переходного периода. - Новосибирск, 1994; Brown
W. Е. A history of seventeenth-century Russian literature. - Ann Arbor, 1980.

³ Zenkovsky S. A. Der Monch Epifanij und die Entstehung der altrussischen Autobiographic II Die Welt der
Slaven. - Wiesbaden, 1956. - Jahrgang 1. - Heft 3; Дмитриев Л. А. Житийные повести Русского Севера как
памятники литературы XIII - XVIII вв. - Л., 1973; Bartnes J. Visions of Glory: Studies in Early Russian
Hagiography. - Oslo, 1988; Плюханова M. Б. К проблеме генезиса литературной биографии // Ученые
записки Тартусского гос. ун-та. Вып. 683. Литература и публицистика. Проблемы взаимодействия. Труды по
русской и славянской филологии. — Тарту, 1986; Крушельницкая Е. В. Автобиография и житие в
древнерусской литературе. — СПб., 1996; Ранчин А. М. Автобиографические повествования в русской
литературе второй половины XVI - XVII вв. // Ранчин А. М. Статьи о древнерусской литературе. - М., 1999.

⁴ Демкова Н. С. Житие протопопа Аввакума (Творческая история произведения). - Л., 1974; Демкова Н. С.
Аввакум и традиции устного рассказа (тезисы) // Филологический поиск.- Волгоград, 1993- Вып. 1.;
Демкова Н. С. Драматизация повествования в сочинениях протопопа Аввакума // Труды Отдела
древнерусской литературы. - Л., 1988. - Т. 41.

⁵ Матхаузерова С. Древнерусские теории искусства слова. - Praha, 1976; Хант П. Самооправдание протопопа
Аввакума // Труды Отдела древнерусской литературы. - Л., 1977. - Т. 32.; Hunt P. The autobiography of
Archpriest Awakum, Structure and Function II Ricerche slavistiche- Roma, 1975 - 1976. - Vol. XXH - XXIII;
Hunt P. A Penitential Journey: The Life of the Archpriest Awakum and the Kenotic Tradition II Canadian-

31 уникальности» воззрений пустозерского писателя и старообрядческого

мировидения как такового. П. Хант принадлежит одна из первых попыток

реконструировать философскую систему Аввакума как целое. Дальнейшие

шаги в этом направлении были сделаны Е. В. Мочаловым, B.C. Никоненко,

С. В. Поздняковым, А. М. Ранчиным, И. П. Смирновым¹. Накопленные ими

материалы позволяют говорить не только о высоких художественных

достоинствах сочинений опального протопопа, но и об их богословской и

философской значимости.

В основу первой главы работы была положена концепция

пророчествования А. Меня². Фундаментальный характер носят наблюдения

С. С. Аверинцева над поэтикой пророческого жанра, его размышления о

путях развития древнееврейской литературы³. Проблема жанровой

вариативности (применительно к библейским и околобиблейским

источникам) была поднята А. Рофэ, показавшим, в частности, что

пророческая тематика обслуживалась несколькими различными по своей

природе жанрами⁴. Многие методологически важные положения содержатся

в исследованиях И. М. Дьяконова, М. И. Рижского, Дж. А. Соджина, И. Ш.

Шифмана, М. Фишбэйна и др., посвященных актуальным проблемам

гебраистики⁵.

American Slavic Studies. - Ann Arbor, 1991. - Vol. 25. № 1 - 4; Plukhanova M. Традиционность и уникальность сочинений протопопа Аввакума в свете традиции Третьего Рима // Christianity and the Eastern Slaves. Vol. 1. Slavic Cultures in the Middle Ages. - Berkeley; Los Angeles; Oxford, 1993; Hunt P. Justice in Awakum's Fifth Petition to Tsar Aleksei Mikhailovich II Christianity and the Eastern Slaves...

¹ Мочалов E. В. Философский анализ религиозно-этических воззрений Аввакума: Диссертация на соискание
ученой степени кандидата философских наук. - Саранск, 1997; Никоненко В. С. Русская философия
накануне петровских преобразований. - СПб., 1996; Поздняков С. В. К вопросу о философской концепции
протопопа Аввакума // Старообрядчество: История, традиции, современность. - М., 1994. - Вып. 1;
Ранчин A. M. Статьи о древнерусской литературе. - M., 1999; Смирнов И. П. Место старообрядчества в
философских концепциях русского «духовного ренессанса» // Мир старообрядчества. История и
современность. - М., 1999.- Вып. 5.

² Мень А. Ветхозаветные пророки: (Библейские пророки от Амоса до Реставрации VIII - IV вв. до н. э.) - Л.,
1991.

³ Аверинцев С С. Древнееврейская литература // История всемирной литературы: В 9 т. - М., 1983. - Т. 1.

⁴ Рофэ А. Повествования о пророках. Литературные жанры и история. - М. - Иерусалим, 1997.

⁵ Дьяконов И. М. Сирия, Финикия и Палестина в III - И тысячелетиях до н. э. // История древнего мира / Под
ред. И. M. Дьяконова и др.- М., 1989- Кн. 1.; Рижский М. И. Библейские пророки и библейские
пророчества. - М., 1987; Соджин Дж. А. Долитературная стадия библейской традиции. Жанры // Библейские
исследования ⁼ The Reader of Biblical Studies: Сб. ст. - M., 1997; Шифман И. Ш. Ветхий Завет и его мир. -
М., 1987; Fishbane М. Biblical Interpretation in the Ancient Israel. - Oxford, 1985.

32 Вопросы общей теории жанра были подробно рассмотрены в работах

С. С. Аверинцева, М. М. Бахтина, Н. Л. Лейдермана, Б. В. Томашевского,

Л. В. Чернец¹ и др.

Теоретическая значимость диссертационного исследования заключается в том, что оно вносит определенный вклад в изучение жанровой системы древнерусской литературы, вскрывая один из механизмов её самообновления (выработка неканонических жанровых форм, опирающихся на библейскую традицию). В работе приводятся наблюдения над субъектной организацией ряда автобиографических памятников XVI - XVII вв.; дается анализ поэтики профетического жанра; рассматривается его влияние на древнерусскую литературу.

Практическая значимость работы заключается в возможности использования полученных результатов при разработке лекционных и специальных курсов по истории русской литературы XI - XVII вв. Некоторые материалы исследования могут также оказаться востребованы представителями смежных наук - истории, философии, теологии.

На защиту выносятся следующие положения:

11. Автобиографическое повествование в литературе Древней Руси развивалось двумя параллельными путями, имевшими два разных истока: жанры «очевидческой» группы (видение, история об основании монастыря или о чудесах икон и т. п.) и жанры личностно окрашенные (духовное завещание, молитва, исповедь, проповедь, пророчество и т. п.). Из автобиографических житий XVI - XVII вв. к первой ветви восходят жития Мартирия Зеленецкого и Елезара Анзерского, ко второй - жития Аввакума и Епифания.

12. «Мертвые» библейские жанры играли существенную роль в становлении и развитии жанровой системы древнерусской

¹ Аверинцев С. С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. - М., 1996; Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. - М., 1986; Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н., Барковская Н. В., Ложкова Т. А. Практикум по жанровому анализу литературного произведения. - Екатеринбург, 2001; Томашевский Б. В. Теория литературы. Поэтика. - М., 1996; Чернец Л. В. Литературные жанры (Проблемы типологии и поэтики). - M., 1982.

33 литературы, выполняя функцию катализатора, ускорявшего

процессы жанрообразования. Многие инновационные формы

создавались в результате контаминации «живых» (продуктивных) и

«мертвых» жанровых моделей.

3. Жанровая природа «Жития» протопопа Аввакума определяется ориентацией этого памятника на библейский профетический канон. «Житие» обнаруживает предельную близость к ветхозаветным пророчествам по своим целевым установкам, принципам отбора материала, особенностям субъектной и сюжетно-композиционной организации.

4. На профетический подтекст «Жития» наслаивается подтекст евангельский. В результате произведение обретает двойной символический сюжет: жизненный путь Аввакума изображается в нём как жизненный путь посланника Божия и одновременно как крестный путь нового Спасителя.

Апробация работы. Основные положения диссертационного исследования получили отражение в докладах на Международной научной конференции «Дергачевские чтения - 2000. Русская литература: национальное развитие и региональные особенности» (Екатеринбург, 2000); на VII, VIII, IX научно-практических семинарах Сибирского регионального вузовского центра по фольклору (Омск, 1998, 1999, 2000); на IV Всероссийской конференции «Русский вопрос: история и современность» (Омск, 1999); на межвузовских конференциях «Вопросы фольклора и литературы» (Омск, 1999, 2003), а также на заседании кафедры русской и зарубежной литературы Омского государственного педагогического университета.

По теме диссертации опубликовано 10 статей.

Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и списка использованной литературы, насчитывающего 228 источников. Содержание работы изложено на 193 страницах.

Истоки библейского профетизма

Одним из центральных в христианской религии является понятие откровения. В. Соловьев определяет его как «проявление Высшего Существа в нашем мире с целью сообщить нам более или менее полную истину о себе и о том, что от нас требуется». Всякое откровение совмещает в себе: 1) «факт богоявления (теофании), посредством которого открывается нам Божество» и 2) «религиозно-нравственное содержание этого факта, т.е. то, что в нем открывается». Первым из этих элементов, по мнению В. Соловьева, откровение отличается от разработанных людьми философских учений и систем, вторым- от «иррациональных проявлений предполагаемых божественных или демонических сил, какими полна история всех религий»1. В Библии подчеркиваются оба этих аспекта: «ГЛАГОЛА же Еогь кт» Моисею и рече ему: Азъ Господь, и яви\ся АврААму, и ИСААЮ/-, и Илкову, Еогь сын ихъ, и иллене Моего Господь не явихт» имъ» ( Исх. 6:2-3. См. также: Втор. 33 : 2; 1 Цар. 2 : 27; 3 : 21; Ис. 65 : 1;Иез. 20:5) «Явление словесъ Твоихт» просвещлетъ и врлзумляетъ мллденцы» (Пс. 118 : 130. См. также: Пс. 118 : 22, 24, 88; Пс. 92 : 5; Исх. 25 : 16; Ис. 56: Іит.д.). В тех случаях, когда откровение даруется конкретному избраннику с тем, чтобы он донес божественную волю до окружающих, мы говорим о феномене пророчествования. В обиходном словоупотреблении это понятие трактуется сужено: пророк приравнивается к предсказателю. На самом деле способность предвидеть грядущее рассматривается библейскими авторами скорее как критерий, руководствуясь которым, можно отличить лжепророков от подлинных: «ЄЛИКА Аще ВОЗГЛАГОЛЄТТ» пророкт» во илля Господнє, и нє скудется, и не случится слово сие, єгожє не реме Господь: въ нечестии ГЛЛГОЛА пророкт» той, не укойтеся его» (Втор. 18 : 22). Слово «пророк» в эпоху Ветхого и Нового Завета понималось в его исконном, этимологическом значении. И древнееврейское «наби», и древнегреческое «жрофцтод» обозначали того, кто возвещает, выражает чью-либо волю, говорит от имени и по поручению кого-либо (в данном случае -Божества). Именно посредничество между Богом и людьми, обязанность доносить до них «слово назидания, увещания и утешения, по особому внушению Св[ятого] Духа»1 составляет важнейшую сторону деятельности провозвестника. Его голос есть голос Божий: «И рече Господь [...] пророкд ВОЗСТАВЛЮ имт отт» среды ВрАТИИ ихъ, якожє ТЄБЄ: и вдлмъ слово Мое so устл его, н возглаголетъ нмъ, якожє заповзаю ещ и челов къ той, иже не послушлетъ словесъ его, ЄЛИКА возглАголетт пророкъ оный во илля Л/Voe, Лз ъ отллщу от него» (Втор. 18 : 17 - 19. Выделено нами. - С. Д.). Ошибочно будет, однако же, считать пророка лишь неким «рупором» Божества, механически воспроизводящим внушенные ему Свыше речи. Этот достаточно традиционный взгляд на сущность пророчества может быть проиллюстрирован следующей схемой: Однако уже в ранней апостольской литературе различались три вида проповеди, в зависимости от степени одержимости говорящего Святым Духом1: 1. Глоссолалия. Это полнота одухотворенности; в такие минуты Святой Дух полностью овладевает сознанием и физическим естеством проповедника. Откровение подобно могучему, неудержимому потоку, который невозможно остановить усилием воли и невозможно вызвать искусственно, хотя возможно имитировать. Глоссолалия, как правило, непродолжительна. Она -дар Свыше, всегда неожиданный для получающего, но не способность и не умение . По самой своей природе глоссолалия является устным выступлением. 2. Облекаться в письменную форму может следующая разновидность проповеди - профетия. Дух Божий также нисходит на проповедника, но не захватывает его целиком. Полученное им откровение провидец сам материализует в доступных окружающим образах. Профетия- это единство человеческого сознания и божественного Духа.3. Третьим родом проповеднического служения является дидаскалия. Движимый благочестивыми побуждениями, проповедник, не будучи вдохновляем Свыше, сам строит свою речь - самостоятельно выбирает тему и привлекает нужный иллюстративный материал, опираясь исключительно на собственные дарования. Как показывает А. Мень на примерах из профетических книг Ветхого Завета, оказавшись лицом к лицу, Бог и человек «не исчезают друг в друге, а остаются участниками мистического диалога» - «так возникает чудо двуединого сознания пророка, не имеющее аналогий в религиозной истории» .

Жанр пророчества в его отношении к книжной и устной традициям

С ростом пророческого движения, появлением многочисленных пророческих школ («сонмов») начинает вырабатываться специфический литературный жанр, предназначенный для письменной фиксации полученного провидцем откровения. Известно, что многие жанровые модели, знакомые нам по Ветхому Завету, имеют фольклорную основу. Существуют подробные «реестры» долитературных форм словесного искусства, дошедших до нас в составе книг библейского канона1. Пристальное внимание исследователей привлекал жанр пророчества, рассматривавшийся как промежуточное звено между устной и книжной традициями, жанр исконно фольклорный, лишь со временем - в силу разных обстоятельств — приобщившийся к избранному обществу «большой» литературы, но сохранивший немало примет своего «неаристократического» происхождения. Первоначально это произносимая «на злобу дня» импровизированная речь, которая впоследствии, облекаясь в поэтическую форму, заносится на бумагу, причем письменная версия, безусловно, вторична. Предварительная подготовка текста выступления воспринимается как явная несообразность2. Лишь «с течением времени пророческая проповедь превратилась в специфический ораторский жанр»3; на смену вдохновенной импровизации приходит артистическое озвучивание заранее составленного стихотворного монолога. И, наконец, некоторые из записанных пророчеств, по-видимому, «вообще никогда не были произнесены и с самого начала представляли собой нечто вроде листовки, написанной с определенной пропагандистской целью» . Таков третий, заключительный этап эволюции жанра, знаменующий его окончательный переход в обустроенные гостиные «высокой словесности». Уязвимость традиционного решения проблемы заключается в том, что подобный переход вообще едва ли имел место: зарождаясь в «сфере влияния» устной традиции, пророческая проповедь уже на исходной стадии своего развития обнаруживает неспособность функционировать в качестве одной из единиц фольклорной жанровой системы. Наиболее характерными признаками фольклорного текста, наряду с устностью, являются коллективность его создания и исполнения. Пророчество же изначально возникает как текст индивидуально-авторский. Не случайно при письменной его фиксации повествование часто ведется от первого лица2, и в зачине неизменно указывается имя проповедника: «Видение, еже вид Ь ИСАЙЯ, сьіггь. Амосова» (Ис. 1:1); «ОЛОВЄСЛ Амосова» (Ам. 1 : 1) и т. п. В отличие от памятников устно-поэтического творчества, речи пророков не передавались из уст в уста. Автор оставался их единственным исполнителем. Поскольку лишь сам вестник Божий обладает правом доносить до людей ниспосланные ему откровения, всякое провозвестие - текст не просто авторский, но, если можно так выразиться, подчеркнуто авторский. Перефразируя известный афоризм, можно сказать, что если бы автора и не было на самом деле, его следовало бы придумать. Неанонимность пророчества расценивалась как одно из доказательств его достоверности. Те немногие ссылки на анонимные провозвестия, которые мы встречаем в хроникальных книгах Библии,1 объясняются либо утратой имени прорицателя, либо идеологической позицией компилятора-хрониста2. В отвлечении от личности провидца пророческая проповедь как жанр неосуществима. Показательно, что среди фольклорных жанров той эпохи «пророческую» тематику обслуживает, по всей видимости, лишь жанр легенды, представляющий собой короткий рассказ о чуде, совершенном «божьим человеком». Задачи воспроизвести - хотя бы фрагментарно — его публичные выступления рассказчик перед собой не ставит. Эта сторона деятельности «божьего человека» в легенде полностью игнорируется. Как отмечает А. Рофэ, для всех рассказов подобного типа (4 Цар. 2 : 10 - 22, 2 : 23-24, 4 : 1 - 7, 4:38-41 и т. д.) характерен стандартный сюжет, строящийся по следующей схеме: 1. Критическая ситуация, требующая сверхъестественного вмешательства. 2. Обращение к «божьему человеку» с просьбой помочь. 3. Сомнения в том, способен ли он это сделать. 4. Чудесное избавление в финале с его помощью . Проиллюстрируем это на примере: 1-2) «И Єлисей возврдтися вт» ГАЛГЛЛЫ. И ЕІЇ ГЛАДТ» ВЪ земли той, и сынове пророни скдяху пред нимт». И реме Єлисєй отромищу своему: НАСТАВИ КОНОЕЪ велий и свдри влрение сыномъ пророчимъ. И изыде единт НА село соврАти зелия дивия: и ОБртггъ. ВИНОГрАДЪ НА СЄЛ Ь, ндврд въ немъ ЯБЛОКА дивияго полну ризу свою, и всыпд въ котелъ НА свдрєниє, яко не рлзум ЪшА, и принесе мужемъ ясти.» 3) «И ЕЫСТЬ ядущимъ имъ от вдрения, и се, возопишл и р Ьшл: смерть, въ конове, неловкие Божий. И не ллогошд ясти.» 4) «И реме: возмите муки и всыплите въ КОНОБЪ. И реме блисей ко Гиєзию отрочиїцу своему: изнеси людемъ, ДА ядятъ. И не БЫСТЬ ктому злдго ГЛАГОЛА въ конок » (4 Цар. 4:38-41).

«Житие» протопопа Аввакума в контексте русской автобиографической прозы XVI - XVII вв

Проблемы генезиса автобиографической прозы в литературе Древней Руси активно разрабатываются исследователями уже с 50-х гг. XX века. Как было отмечено во введении, начало этой растянувшейся на несколько десятилетий дискуссии положил С. Зеньковский, в 1956 г. выступивший со статьей о литературных предшественниках Аввакума и Епифания1. И, хотя сами приведенные Зеньковским факты ни у кого не вызывали сомнений, существенные разногласия породил вопрос о том, на основе какой традиции зарождается автобиографическое повествование. Сам Зеньковский полагал, что прародителями русской автобиографии являются, с одной стороны, духовное завещание и монастырский устав и, с другой, автобиографические элементы, спонтанно возникающие в житиях канонического образца . Оба этих предположения оказались достаточно плодотворны и затем получили детальную разработку в трудах других ученых. Первое из них (с определенными оговорками) было поддержано Н.В. Понырко и Е.В. Крушельницкой. В защиту второго высказалась М.Б. Плюханова. По ее мнению, «в житии есть элементы, подготавливающие его переход в биографию. Это описания индивидуальных черт подвижника». Более того: житие можно считать «выражением архетипа идеализирующей биографии вообще»1. Коренное отличие жития от биографии заключается в том, что оно «являет лик единого из множества святых» в аспекте вечности; биография же «описывает тленного и временного человека» . По существу, единственным эмбрионом автобиографизма в древнерусской агиографии становится «стоящее над этой системой и организующее ее евангелие». Автобиографические жития XVII века отличаются от классических образцов жанра тем, что «святость стала средством самосознания, результатом выбора на жизненном пути». Иного мнения придерживается A.M. Ранчин. На его взгляд, весьма проблематично (да и бессмысленно) возводить все случаи автобиографического повествования в древнерусской литературе к одному общему источнику. Полемизируя с Е.В. Крушельницкой, он справедливо отмечает, что «первые древнерусские тексты с автобиографическими элементами», действительно восходящие к жанру духовного завещания, «не имеют никакого отношения к генезису автобиографического пласта у Мартирия Зеленецкого, Елезара Анзерского, Аввакума и Епифания»4. Так, например, «Житие Мартирия Зеленецкого» обнаруживает явную связь с рассказами об основании монастырей и патериковыми рассказами о чудесах икон, «Житие Елезара Анзерского» - с жанром видения, «Житие Епифания» - с патериковыми рассказами и сказаниями о чудесах3. Специфика «Жития» Аввакума заключается в том, что он первым из русских мемуаристов проецирует события своей жизни на ось Священного Писания6. Позиция A.M. Ранчина представляется весьма убедительной. Действительно, вполне вероятно, что автобиографическое повествование на Руси развивалось сразу несколькими параллельными путями. Однако, на наш взгляд, размышляя о генезисе автобиографических житий переходного периода, следует рассматривать не только их ближайшие жанровые прототипы, но прежде всего две магистральные традиции автобиографического (точнее, потенциально автобиографического) повествования, уходящие своими корнями в первые века существования русской литературы и еще глубже - в литературу византийскую и древнееврейскую. Говоря об автобиографических памятниках Киевской Руси, С. Зеньковский перечисляет в одном ряду «Поучение» Владимира Мономаха и «Хождение игумена Даниила»1. Пример очень показательный. В обоих случаях авторы апеллируют к своему личному опыту, сообщают о пережитом. В обоих случаях образ повествователя становится важнейшим организующим началом в произведении. Более того, неверно будет заключить, что Даниил, в отличие от Мономаха, лишь беспристрастный свидетель, с точностью кинооператора запечатлевающий людей и события. Его путевые заметки не менее личностно окрашены, чем «Поучение». Паломничество Даниила одновременно развертывается в двух планах: это и физическое путешествие по святым местам, и странствия души в сакральном пространстве. Принципиально значимой здесь оказывается не большая или меньшая степень проявленности авторского «я» в тексте, а проблема соотношения повествователя и предмета повествования.

Целевые установки «Жития». Принципы отбора материала

Как писал Д. С. Лихачев, в отличие от литератур нового времени, выделение жанров в которых происходит на основании их главенствующих эстетических качеств, литературные жанры Древней Руси «возникают не только как разновидности литературного творчества, но и как определенные явления древнерусского жизненного уклада, обихода, быта в самом широком смысле слова»1 и «различаются по тому, для чего они предназначены»2. Показательно, что одно и то же произведение могло существовать в нескольких жанровых разновидностях, определяющихся характером его использования в повседневной жизни. К примеру, Псалтирь была известна на Руси в трех жанровых модификациях: а) следованная, б) простая и в) гадательная . Пытаясь выяснить, что представляет собой «Житие» Аввакума и как соотносятся в нем традиционные и новаторские элементы, следует в первую очередь определить, какие цели преследовал сам автор, берясь за перо; каким виделось ему собственное творение. Уже в первых строках «Жития», предвидя такой вопрос со стороны читателя, «мятежный протопоп» разъясняет, какими мотивами он руководствовался, создавая свою «исповедь-проповедь»: «да не ЗАБВЄНИЮ предано кудєт д кло Божие» (с. 351) . К этой же теме он возвращается еще раз, в конце произведения. Однако теперь ему представляется необходимым не просто объяснить читателю, почему он написал «Житие», но и убедить его, что «Житие» не могло быть написано иначе, и выбор автобиографической формы повествования является вполне оправданным: Отсюда становится понятно, что Аввакум, во-первых, предвидел возможность неправильной1 интерпретации «Жития» (автор, обуянный гордыней, берется за описание собственной жизни) и, во-вторых, большое значение придавал тому, чтобы уберечь читателя от подобных скороспелых суждений. Однако процитированный нами отрывок отнюдь не является манифестом авторской скромности. Несмотря на многочисленные покаянные возгласы, задача Аввакума состоит не в том, чтобы как-то оправдать проявленную им дерзость, а в том, чтобы обосновать свое право на создание такой необычной книги, как «Житие». Уже сама ссылка на пример апостолов есть дерзость куда более существенная, чем написание десятка автобиографий: ведь тем самым Аввакум, в сущности, приравнивает себя к ближайшим ученикам Христа, утверждая, что если они могли позволить себе подобную «нескромность», он (Аввакум) также имеет на это все основания . Несомненно, что Аввакум считал себя посланцем Всевышнего. Это неоднократно отмечалось в исследовательской литературе1. Иногда и сам опальный протопоп, предпочитавший говорить о пророческом характере своей деятельности языком аллюзий и намёков, высказывался достаточно прямо: «Большие промышляли НАДО мною много и вез воли Божий не могли,, пророкл от смерти» (Здесь и далее выделено нами. - С. Д.); « ТА КО глаголетъ дух свитый мною, грешным рАвомъ своим» (с. 436 — 437); «и прийде НА МЯ БЛАГОДАТЬ ДухА Святого, яко искры во очєю моею влещлхуся огня нєвєщественнАго»3. В одном из посланий к своему любимому ученику Сергию Аввакум писал о себе: «отчасти разумеваем и отчасти пророчествуем»4. Несомненно также и другое: эту мысль он стремился внушить и своим читателям. В его борьбе с официальной церковью только положение пророка, выразителя непререкаемой абсолютной истины, могло обеспечить ему доверие со стороны мирян. Церковь, несмотря на мероприятия по исправлению богослужебных книг и реорганизацию обрядовой деятельности, обладала всё же достаточным авторитетом и, согласно Библии, продолжала нести на себе печать Духа Божия. Насаждённая самим Всевышним, она в глазах человека средневековья не подлежала людскому суду и могла быть осуждена за уклонение от прямого, праведного пути лишь Богом, глаголющим устами своего посланника. К Аввакуму-проповеднику прислушались бы десятки, сотни-Аввакуму-пророку поверили десятки тысяч. Однако, коль скоро положение церковного реформатора, порывающего связи с официальной церковью и обличающего её, обязывало Аввакума быть пророком, положение пророка обязывало его создать пророчество. Действительно, как отмечает В. Кожинов, утверждение, согласно которому идейный вдохновитель раскола решил создать своё житие, не дожидаясь, пока это сделают за него единомышленники, выглядит достаточно наивно1. Но, с другой стороны, что мешало Аввакуму написать житие Епифания, а старцу в свою очередь заняться составлением жития страдальца-протопопа? Ссылка на темперамент, склад личности, приводимая Кожиновым, не может послужить исчерпывающим ответом. Ведь не только «огнепальный» Аввакум, но и кроткий подвижник Епифаний, бывший в личностном плане едва ли не полной противоположностью своему духовному сыну, взялся самостоятельно описывать деяния, совершённые им во славу Божию.

Похожие диссертации на Библейская профетическая традиция в "Житии" протопопа Аввакума : К проблеме жанра

Древнерусские воинские повести: проблемы сюжетосложения и идейно-художественная трансформация жанра в литературной и рукописной традиции XV - XVIII вв. Мелихов Михаил Васильевич

Цикл "путевых поэм" И. А. Бунина "Тень птицы": проблема жанраЛатухина Анна Леонидовна

Литературная критика А. И. Солженицына: проблемы, жанры, стиль, образ автораАлтынбаева Гульнара Монеровна

Автобиографическая тетралогия Н. Г. Гарина-Михайловского ("Детство Темы", "Гимназисты", "Студенты", "Инженеры") : Проблема жанраКрылова Марина Анатольевна

Творчество Саши Соколова : проблемы жанраДиваков, Сергей Владимирович

Писатель Н. П. Смирнов и его проза : Проблемы. Жанры. СтильШлычкова Екатерина Леонидовна

Литературные сказки А. М. Ремизова : Проблема жанраУсимова Галина Александровна

Проповедь митрополита Филарета (Дроздова) в русской литературе: проблемы жанра и стиляСибирёва Марина Вениаминовна

Роман В.П. Аксенова "Московская сага". Проблема жанраБарруэло Гонзалез Елена Юрьевна

Романтическая "мистерия" в ее взаимодействии с другими жанрами: к проблеме генезиса философско-символической драмы в России : 1800-е - начало 1880-х гг.Маньковский Аркадий Владимирович