Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Воинские повести как жанровая разновидность древнерусской историко-беллетристической прозы .
1.1. Поэтика зрелой воинской повести: «Повесть о взятии Царьграда турками» - «эталон» зрелой русской воинской повести С.30
1.2. «История Иудейской войны» Иосифа Флавия - один из литературных источников «Повести о взятии Царьграда турками» С.78
Глава 2. Принципы изображения героев в воинской повести XIII — XVI вв.
2.1. Образ главного героя воинской повести: литературный этикет и новаторство С. 106
2.2. Эволюция образа врага С. 192
Глава 3. Жанр воинской повести в «народной» историко-беллетристической прозе XVII-XVIII веков: герой, сюжет, мотив
3.1. «Гистория о Брунцвике»: трансформация образа главного героя С.243
3.2. «Сказание о Мамаеве воинстве»: трансформация сюжета... С.268
3.3. Трансформация мотивов провиденциального сюжета («пир перед битвой» и «гадание на стрелах») С.312
Заключение С.339
Список использованной литературы С.346
- Поэтика зрелой воинской повести: «Повесть о взятии Царьграда турками» - «эталон» зрелой русской воинской повести
- «История Иудейской войны» Иосифа Флавия - один из литературных источников «Повести о взятии Царьграда турками»
- Образ главного героя воинской повести: литературный этикет и новаторство
- «Гистория о Брунцвике»: трансформация образа главного героя
Введение к работе
Актуальность исследования. Воинские повести - один из самых
известных жанров древнерусской литературы. Именно они являются источниками информации о наиболее драматичных событиях истории Древней Руси -войнах с внешними врагами, победах и поражениях Руси. Древнерусская во-инская повесть имеет выходы на жанры современной литературы, сознательно сориентированные на исторический факт. В этой связи особое значение приобретает изучение процесса формирования жанра средневековой воинской повести как одной из разновидностей историко-беллетристического повествования. Изучение современной исторической прозы невозможно без знания ее исто-ков, без исследования основных этапов эволюции средневековой воинской повести в исторические жанры литературы нового времени. Эти вопросы еще не получили должного освещения в самостоятельном литературоведческом исследовании.
Новизна исследования. Обобщающих работ по поэтике воинских повестей немного. Прежде всего это небольшое исследование А.С.Орлова «Об особенностях формы русских воинских повестей (кончая XVII в.)» (М., 1902), важная в методологическом плане статья О.В.Творогова об устойчивых формулах в древнерусской литературе вообще и в воинском повествовании - в частности (1964). В основном изучались отдельные тексты этого жанра: произведения Куликовского цикла (Л.А.Дмитриев, А.А.Зимин, В.В.Кусков, В.А.Кучкин, Д.С.Лихачев, М.А.Салмина, А.Н.Робинсон), повести Азовского цикла (А.С.Орлов, В.П.Адрианова-Перетц, А.Н.Робинсон), «Житие Александра Невского», «Повесть о Довмонте» (В.Мансикка, Н.И.Серебрянский, В.И.Охотникова), «Повесть о разорении Рязани Батыем» (Д.С.Лихачев, И.А.Евсеева-Лобакова), «Повесть о взятии Царьграда турками» (архимандрит Леонид, М.Н.Сперанский, М.О.Скрипиль, О.В.Творогов), «Казанская история» (Г.Н.Моисеева, Т.Ф.Волкова) и т.д. Кроме того, в 2002 г. была защищена док-
торская диссертация Н.В.Трофимовой, посвященная преимущественно летописной воинской повести. Ее цели и задачи будут вкратце охарактеризованы несколько ниже.
В настоящей диссертации воинские повести рассматриваются как самостоятельная разновидность историко-беллетристического повествования, со своеобразной композицией, сюжетным построением, системой образов; выявляются их литературные источники (как русские, так и иностранные); проводятся типологические параллели с более ранними и более поздними произведениями (в том числе и зарубежных литератур - «Троянских сказаний» и сербской «Александрии»), с материалами скандинавских саг, с фольклорными текстами. Это позволяет понять систему персонажей и основные принципы организации фабульного материала, уяснить способы выражения авторской позиции и национальную специфику древнерусского историко-беллетристического повествования. В качестве литературного «фона» привлекается ряд исторических сочинений древности (исторические книги Библии, «История Иудейской войны» Иосифа Флавия, хроники Льва Диакона, Дуки, Франдзи и др.), за счет чего устанавливается степень достоверности русских воинских повестей в отражении ими фактов реальной действительности и основные принципы работы древнерусских авторов с источниками, а также некоторые типологические особенности историзма средневековой русской литературы.
В методологическом плане диссертация опирается на принципы истори-
ко-генетического, сопоставительного, сравнительно-исторического и историко-
типологического анализа, разработанные в трудах А.Н.Веселовского,
И.П.Еремина, В.М.Жирмунского, Д.С.Лихачева, Ю.М.Лотмана,
Е.М.Мелетинского, В.Я.Проппа, Б.Н.Путилова, А.Н.Робинсона, М.И.Стеблина-Каменского, и др.
Цель исследования - анализ приемов сюжетосложения жанра воинской повести, определение ее места в жанровой системе древнерусской литературы, выявление характерных особенностей поэтики русских воинских повестей XV-
XVI вв. как самостоятельного жанра в контексте всей традиции историко-беллетристического повествования, исследование генезиса воинских повестей, их становления и эволюции в XVII-XVIII вв.
Задачи исследования:
- охарактеризовать принципы отбора исходного материала из реальной действительности, исследовать роль художественного вымысла в создании сюжетов и отдельных образов воинских повестей;
дать характеристику особенностей сюжетосложения русских воинских повестей XIII-XVI вв., приемов построения их центральных образов, критериев отбора литературных прототипов для героев;
установить источники, из которых заимствованы приемы организации материала и стилистические формулы, и проследить за их трансформацией в произведениях, созданных в переходный - от средневековья к новому времени - период, в частности, на материале поздней (XVII в.) переработки «Сказания о Мамаевом побоище» - «Сказание о Мамаеве воинстве» и оригинальной переработки рыцарского романа о Брунцвике - «Гистории о Брунцвике» (XVIII в.).
Материал исследования. В диссертации исследуются тексты древнерусских воинских повестей XIII-XVI вв., связанные с важнейшими историческими событиями: «Житие Александра Невского», «Повесть о Довмонте», «Повесть о разорении Рязани Батыем», «Сказание о Мамаевом побоище», «Повесть о взятии Царьграда турками» (1453). К сопоставительному анализу кроме основных памятников привлекается ряд дополнительных: русских («Повесть временных лет», «Галицко-Волынская летопись» и др.), переводных исторических сочинений («История Иудейской войны» Иосифа Флавия), средневековая воинская беллетристика (сербская «Александрия», «Троянские сказания»), сканди-навские саги, былины и исторические песни. Помимо этих известных произведений, в научный оборот нами вводятся два оригинальных произведения, известных по единственным спискам конца XVIII в. из собрания рукописей Сык-
тывкарского университета - «Сказание ,о Мамаеве воинстве» и «Гистория о Брунцвике».
Практическая значимость работы. Материалы диссертации могут быть использованы в вузовских лекционных курсах и спецкурсах, в специальных научных исследованиях по истории древнерусской литературы, литературы XVII и XVIII вв. и по фольклору.
Апробация работы. Основные положения диссертации были изложены на международных, всероссийских и межвузовских научных конференциях в Санкт-Петербурге, Москве, Томске, Екатеринбурге, Одессе, Ярославле, Соль-вычегодске и Сыктывкаре. Материалы диссертации опубликованы в 23 работах (тезисы и статьи) и в монографии.
Структура и объем; работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, приложения, в котором даны тексты «Гистории о Брунцвике» и «Сказания о Мамаеве воинстве». Список цитируемой литературы насчитывает 353 единицы. Общий объем диссертации - 404 страницы.
В настоящей диссертации воинские повести рассматриваются как самостоятельный, тематически выделенный элемент жанровой системы древнерусской литературы. Конечно, это выделение в какой-то степени условно. Как и все разновидности русской средневековой исторической прозы, это произведения синкретические, представляющие собой сложные, многослойные жанровые образования. На правах подчиненных в воинские повести входят фольклорные (устные предания, фрагменты былин, плачи, исторические песни и т.п.) и церковные (молитвы, чудеса, церковные легенды, пересказы житий и пр.) произведения, деловые документы или стилизованные под них тематически цельные фрагменты (письма, «статистические» справки о потерях в бою или о количестве войск), отрывки, позаимствованные из исторических сочинений древности (например, из «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия). Каждый элемент этой сложной системы - воинской повести - имел собственные, только для него
характерные сюжетные функции. Включенные в сюжет в соответствии с главной провиденциальной идеей (предопределенности хода истории Божественным промыслом), объединенные общей темой (гибели или победы), эти разнородные материалы, перемежающиеся с этикетными воинскими формулами, составляли, тем не менее, единое художественное целое. Собственно «воинскими» повести называются по их главной теме - вражеского нашествия или похода на врага1.
Воинские повести необходимо рассматривать как отдельную разновидность русского историко-беллетристического повествования, имеющую свои особенности в композиции и сюжетном построении, в образах особого типа героев - героев-воинов («своих» и «врагов»), в использовании литературных источников (русских и иностранных, переводных по преимуществу). Очевидно, они должны иметь параллели к приемам организации сюжетного материала в древней и средневековой исторической беллетристике. Их наличие можно установить, привлекая к анализу наряду с произведениями древнерусской литературы древнейшие памятники исторической прозы - как переведенные на русский язык «История Иудейской войны»' Иосифа Флавия (далее ИФ), так и не переведенные, но имеющие несомненное типологическое сходство с русским воинским повествованием (например, сочинения византийских хронистов об осаде Константинополя). В то же время особенности стиля воинских повестей XV-XVI вв. выявляются только в соотношении с традиционной стилистикой раннего русского воинского повествования. С этой целью привлечена оригинальная и переводная литература.
Впервые анализ сюжета повестей соединяется с анализом исторических фактов, использованных автором «Повести о взятии Царьграда турками» (далее ПІД), и европейских исторических сочинений, восстанавливающих историю завоевания Константинополя. В результате выявляется степень достоверности русской повести, по-новому определяется место всех названных воинских по-
1 Державина О.А. Повесть древнерусская // Краткая литературная энциклопедия. М., 1965. Т.5. - Стб. 817-820; Буланин Д.М. Повесть древнерусская у/ Литературный энциклопедический словарь. М., 1987. С.281-282.
вестей в развитии русской исторической беллетристики. В ходе анализа рассказа об осаде и взятии Константинополя не только получает объяснение ряд художественных «загадок» этого литературного памятника, но и выявляются типологические особенности историзма русского воинского повествования в целом.
Проблема историзма воинских повестей до настоящего времени остается спорной: многие из них до сих пор продолжают считаться достоверными источниками точной информации. Нам кажется, что наиболее точно мысль о главном противоречии русской исторической литературы сформулировал А.С.Орлов: «С самого начала русской литературы рассказу в ней была свойственна художественность. Особенной изобразительностью отличался исторический рассказ (выделено мной - М.М.). История в древности всегда была бел-летристична, и наилучшими произведениями древней русской литературы была именно историческая беллетристика»2.
Мнение А.С.Орлова об относительной достоверности жанров русского исторического повествования разделяет и А.Н.Робинсон, который считает, что средневековых авторов менее всего интересовало событие само по себе. В частном событии, нашедшем отражение в летописи или исторической повести, они всегда пытались найти высший смысл, Божественный промысел: «В исторических описаниях (летописях, хрониках) преобладала фактографическо-познавательная основа при сохранении провиденциально-символического осмысления изображаемого. В биографических описаниях (монашеские и княжеские жития) реальная канва событий отодвигалась на второй план символическими идейно-художественными схемами»3. Историзм древнерусской литера-туры А.Н.Робинсон предлагает назвать символическим: она «...читалась и почиталась не как собрание занимательных «историй» (средневековая «беллетристика»), а как сама историческая правда, символически познанная»4.
2 Орлов А.С. Героические темы древней русской литературы. М.; Л., 1945. Сб.
3 Робинсон А.Н. Литература Древней Руси в литературном процессе средневековья XI - XIII вв. М., 1980. С.207-208.
4 Робинсон А.Н. Литература Древней Руси в литературном процессе средневековья XI - XIII вв. С.213.
И.П.Еремин, изучая своеобразие средневекового историзма, писал, что в древнерусской литературе можно установить два взаимодополняющих способа изображения жизни: «Первый ставил свой задачей с наибольшей достоверностью воспроизвести единичные факты действительности, - говоря словами Пушкина, весь «пестрый сор» жизни; второй - отражал не действительность, а порожденные ею идеалы. Первый добывал ценности познавательные; второй -не только познавательные, но и эстетические. Первый имел преимущественно «деловое», практическое назначение; второй - открывал древнерусской литературе выход на широкие просторы искусства»5. Данное положение на материале скандинавских саг развил М.И.Стеблин-Каменский, на мнение которого ссылаются практически все современные исследователи. Изучая проблему историзма скандинавских саг, М.И.Стеблин-Каменский писал, что все, даже самые фантастические события саг их авторами и исполнителями считались реально происходившими и не осознавались как вымысел: «Вымысел в сагах - это, так сказать, «скрытый вымысел», т.е. такой вымысел, который те, кто создавал саги, считали возможным позволить себе, оставаясь в пределах правды. Синкретическая правда,.поскольку она была единственно возможной, должна была быть значительно шире, чем любая из двух правд современного человека. Ведь она включала в себя и то, что с современной точки зрения только правдоподобно, только художественная правда, а не правда в собственном смысле слова»6.
Для обозначения достоверной фактической информации М.И.Стеблин-Каменский предлагает ввести термин «историческая правда»: «Назовем так правду, представленную в истории как науке, - это точное сообщение о том, что было»7. Однако далее исследователь указывает, что установление «исторической правды», познание факта как такового практически невозможно, так как нет абсолютно достоверных источников: «Точно установить можно только некоторые отдельные факты прошлого, так сказать, его скелет, а именно только то, что имеет значение для всего данного общества, но отнюдь не все единич-
5 Еремин И.П. О художественной специфике древнерусской литературы // Русская литература. 1958. №1. С.81.
6 Стеблин-Каменский М.И. Мир саги. Становление литературы. Л., 1984. С.29.
ные факты прошлого'или все, что происходило с отдельными лицами в их частной жизни. Действительность прошлого во всей ее живой полноте не может быть содержанием точного сообщения, представляющего собой историческую правду»8. Установление «исторической правды», по мнению исследователя, является результатом «синтеза», «обобщения» - длительной и скрупулезной работы обязательно с множеством разнообразных источников (а не с одним): «Во всей ее живой полноте действительность прошлого может быть только синтезирована, воспроизведена в результате творческого обобщения, т.е. может быть содержанием произведения, назначение которого - вызвать яркое и живое представление о действительности прошлого, а не сообщить о нем точные сведения. Но такое обобщение единичных фактов прошлого уже не правда в собственном смысле слова, а «художественная правда», т.е. вымысел... Таким образом, из двух правд о прошлом, возможных для современного человека, одна — это правда в собственном смысле слова, но она - не искусство; другая - это искусство, но она, в сущности, - неправда. Другими словами, для современного человека, с одной стороны, возможна правда о прошлом, которая, как ему самому известно, - неправда, а с другой стороны, для него несовместимы искусство и в собственном смысле слова правда»9.
Не менее спорным является и понятие «исторический факт»10. В настоящее время существует множество определений, но большинство исследователей сходятся в том, что история как наука никогда не имела и не будет иметь источников абсолютно достоверной информации, сохранивших «историческую правду» о событиях. Кратко рассмотрим несколько определений понятия «исторический факт».
По утверждению А.Я.Гуревича, исторический факт есть «абстракция такого рода, которая создана на основе применения общей категории к чувствительному объекту, но, при сохранении индивидуальности последнего, абстрак-
7 Там же. С.21.
8 Там же.
'Тамже.С.21-22.
ция, в которой не утрачено, однако, конкретное содержание события, отражаемого этим историческим фактом. Поэтому правильнее говорить об историческом факте не как об абстракции, ибо это понятие предполагает элиминирование индивидуального и конкретного содержания, а скорее как о научно-познавательном образе, единстве абстракции и представления о конкретном чувственном объекте»11. Далее А.Я.Гуревич еще более конкретизирует свое определение: «Таким образом, исторический факт - не «кирпич», не «атом», не нечто простое и неподвижное, исторический факт представляет собой отношение между многими фактами, восстанавливаемое, воспроизводимое историками»12.
Аналогичного мнения о природе понятия «факт» придерживался и Ю.М.Лотман: «В сфере культуры факт является результатом предварительного анализа. Он создается наукой в процессе исследования и при этом не представляется исследователю чем-то абсолютным. Факт относителен по отношению к некоторому универсуму культуры. Он выплывает из семиотического пространства и растворяется в нем по мере смены культурных кодов. И одновременно как текст он не до конца детерминирован этим семиотическим пространством и своими внесистемными аспектами революционизирует систему, толкая ее к перестройке»13.
Факты, сохраненные в европейских средневековых исторических сочинениях, по мнению Ж.Флори, «не действительность, а ее отражение в кривом зеркале мировоззрения некоей группы людей - клириков. Для реальности, наблюдавшейся ими, они дают лишь толкование - их толкование. Впрочем, этот факт - не помеха для историка идей. Ему это даже выгодно. Ведь в конечном счете постичь он стремится не действительность - ему известно, что она в принципе непостижима; можно было бы сказать, что идеи по определению не «реальны».
10 Подробнее о проблеме вымысла в древнерусском историко-беллетристическом повествовании см.: Волкова Т.Ф. Развитие
повествовательности и художественного вымысла в русской классической литературе XV-XVII вв.: Учеб. пособ. Сыктывкар,
1989.
11 Гуревич А.Я. Что такое исторический факт? // Источниковедение. Теоретические и методологические проблемы. М., 1969.
C.82.
12 Там же. С87.
Ему гораздо важнее восприятие действительности теми, кто излагает ее, тщательно сортируя факты и даже искажая или «переодевая» то, что наблюдает»14.
Средневековая мировоззренческая-система обладала целым рядом специфических особенностей, главной из которых была установка на строгое следование этикету - сложному конгломерату правил, канонов, обусловленных особым типом художественно-образного религиозного мышления15. Именно канон определял и принципы отбора из реальной действительности тем и «фактов» для создания литературного произведения, и своеобразие интерпретации этих фактов. Вследствие этих этикетных установок средневековый автор не мог быть объективным и беспристрастным в изложении любой информации о своем времени: он не имел права на личное мнение. Потому его главной задачей была задача «исполнителя», строго соблюдающего существующие «принципы модели». Эти принципы распространялись на все виды искусства: живопись, архитектуру, литературу, а также на будничную, повседневную и в особенности - праздничную жизнь. А.Ф.Лосев дает следующее определение канона: «Если канон есть образец, то, очевидно, он есть также и критерий положительной оценки (выделено А.Ф.Лосевым - М.М.) для всех его последующих воспроизведений. Итак, канон есть воспроизведение некоего определенного оригинала и образца, являясь в то же время и оригиналом и образцом для всевозможных его воспроизведений и даже принципом их художественной оценки»16.
Воинские повести, являясь одним из самых консервативных жанров древнерусской литературы, выработали строгую и четкую систему подачи исторической по своему происхождению информации, систему, в которую практически не допускался ни один не прошедший предварительной обработки факт реальной жизни. Свое происхождение они ведут от краткой информации о событии - погодной записи в летописи, «вырастая», как пишет О.В.Творогов, в сюжетное повествование: «Переход от информации о событиях к описанию их -
13 Лотман Ю.М. Проблема исторического факта // Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек - текст - семиосфера - исто»
рия. М., 1999. С 306.
иФлори Ж. Идеология меча: Предыстория рыцарства. СПб., 1999. С.27.
15 Лихачев Д.С Поэтика древнерусской литературы. Л., 1979. C.80 - 101.
лишь первый шаг на пути к сюжетному повествованию. Различные элементы описания - конкретные детали и подробности - встречаются в летописи довольно часто, но рассказом является не просто совокупность их, а сюжетное повествование, где названные элементы обладают особенной, художественной функцией. Всякий рассказ, и летописный в том числе, сюжетен: он повествует о событиях, отбирая и распределяя отдельные факты, используя элементы описания не только для наглядности и убеждения читателя, но прежде всего для художественного обоснования авторского отношения к предмету рассказа, обоснования его «концепции действительности», каковой, по словам Е.С.Добина, является сюжет»17.
Как никакой другой жанр древнерусской литературы, воинские повести были проникнуты патриотическим пафосом, благородной идеей служения Родине. На многочисленных примерах самых драматических событий истории здесь создавался особый тип героя - идеального князя-воина, смысл жизни которого заключался в борьбе за свободу Руси. Для воинских повестей, независимо от времени их написания, характерна своя, присущая только этой разновидности исторической беллетристики эстетика, свой тип идеалов, свои принципы в отборе реального исторического материала. Сюжеты воинских повестей (подобно житиям и другим жанрам древнерусской литературы) «компоновались» из материалов двух разновидностей: факты, взятые из реальной действительности, и формулы и эпизоды, позаимствованные из разнообразных источников. Заимствованный материал в сюжете произведений выполнял не менее важную функцию, чем материал, взятый непосредственно из жизни: чаще всего именно он был своеобразным «ключом» к пониманию событий современности. Воинские повести имели «индивидуальные» атрибуты (прежде всего - набор устойчивых воинских формул) и принципы подбора фактов, подлежащих изображе-
16 Лосев А.Ф. О понятии художественного канона // Проблема канбна в древнем и средневековом искусстве Азии и Африки. М.,
1973. С. 12.
17 Творогов О.В. Сюжетное повествование в летописях ХІ-ХШ вв. // Истоки русской беллетристики. Возникновение жанров сю
жетного повествования в древнерусской литературе. Л., 1970. С.35.
нию. В них реализовался особый тип провиденциального сюжета со своеобразными (иными, чем, например, в житиях) принципами построения.
Сюжет воинской повести, как показал А.С.Орлов, складывается в основном именно из стереотипных ситуативных формул: «Формулы воинских повес-тей в большинстве случаев повторялись не вследствие текстуального заимствования, а просто благодаря тому, что в сознании их авторов воинские картины облекались стереотипными выражениями хорошо знакомого книжникам лите-ратурного рода» . «Литературная оболочка воинских сюжетов создавалась из: 1. Отдельных терминов и формул. 2. Стереотипной схемы последовательного действия (например, неудача, затем плач, молитва и т.п.). 3. Известной идеи, патриотической или религиозной (например, наведение неприятелей по действу дьявола, грех ради наших и т.п.»19. Здесь же А.С.Орлов привел конкретные примеры каноничности стиля воинских повестей и составил «словарь» баталь-ных стилистических формул повестей XI-XVII вв.
О.А.Державина конкретизировала определение, предложенное А.С.Орловым. «Ведущими компонентами» воинских повестей она считает следующие ситуации: «1. Описание войска, готовящегося к бою; 2. Ночь накануне сражения; 3. Речь предводителя перед сражением, обращенная к воинам; 4. Самое сражение и его конец (победа - в этом случае преследование неприятеля -или поражение); 5. Подсчет потерь» .
Все формулы - и ситуативные, и стилевые - восходят, по мнению А.Н.Робинсона, к народному творчеству21. Они переходили из произведения в произведение как неотъемлемая часть общекультурного литературного достояния, как своеобразный общий и «вечный» поэтический язык, непрерывно пополняясь из разнообразных источников, книжных и фольклорных.
В большей части русских воинских повестей рассказывается о событиях русской истории. Реже авторы интересовались тем, что происходило за преде-
18 Орлов А.С. Об особенностях формы русских воинских повестей (кончая XVII веком). М., 1902. С.1.
19 Там же. Сб.
20 Державина О.А. Картины битвы в русской литературе XI - XX вв. // Проблемы изучения культурного наследия / Отв. ред.
Г.В.Степанов. М., 1985. С.217.
лами русских княжеств. Одним из немногих иностранных государств, всегда находившихся в круге зрения русских летописцев, была Византия, с историей которой по переведенным в первые века христианства хроникам на Руси были знакомы не хуже, а, возможно, даже и лучше, чем с историей своего государства. Так, в XIII в. русские летописцы откликнулись на захват Константинополя крестоносцами подробной, а главное - достоверной «Повестью о взятии Константинополя крестоносцами в 1204 год^». Она была создана вскоре после са-
мого события и сохранилась в древнейшей (XIII в.) Новгородской I летописи . Повесть написана простым и выразительным языком летописи, точна в изложении событий, беспристрастна в оценке действий фрягов-крестоносцев и осажденных ими греков23.
Воинские повести рассказывали о битвах с врагами Русской земли или о междоусобных войнах. Средневековые авторы (в соответствии с мировоззренческими установками своего времени) видели свою задачу в том, чтобы истолковать их смысл. С этой целью они обращались к более отдаленным временам и практически всегда пытались объяснить настоящее с помощью прошлого . Такой «ретроспективный» метод - основной в средние века. Поэтому важнейшей задачей автора был поиск аналогов к событиям и героям своего времени в прошлом. Авторы воинских повестей искали и находили такие параллели в мировой (прежде всего - в библейской) и русской истории. При объяснении мотивов татарского нашествия в «Сказании о Мамаевом побоище» (далее СМП) упоминается поход на Русь Батыя; в «Повести о взятии Царьграда турками» в 1453 г. автор «видит» в завоевании турками Константинополя повторение покорения
Иерусалима римлянами ; автор «Казанской истории» (далее КИ) для объясне-
»
21 Робинсон А.Н. К вопросу о народно-поэтических истоках стиля воинских повестей древней Руси // Основные проблемы эпоса
восточных славян. М., 1958. С.131-157.
22 Факты, сообщаемые этой повестью, находят множество подтверждений, например в воспоминаниях одного из участников
осады - крестоносца Робера де Клари (Робер де Клари. Завоевание Константинополя / Пер., ст. и коммент. М.А.Заборова. М.,
1986).
23 Творогов О.В. Повесть о взятии Царьграда фрягами // СККДР. Вып. 1. Л., 1987. С.353.
24 М.Блок писал о труде современного историка: «Общность эпох настолько существенна, что познавательные связи между
ними и впрямь обоюдны. Незнание прошлого неизбежно приводит к непониманию настоящего. Но, пожалуй, столь же тщетны
попытки понять прошлое, если не представляешь настоящего»!. (Блок М. Апология истории, или ремесло историка / Пер.
Е.М.Лысенко, примеч. и статья А.Я.Гуревича. М., 1986. С.27).
25 Подробнее см. ниже, глава 1.2. «История Иудейской войны» Иосифа Флавия — один из литературных источников
«Повести о взятии Царьграда турками».
ния причин падения Казанского царства использует готовую повествователь-ную «модель», применявшуюся для рассказа о взятии Константинополя . «Царьградская» тема (и, соответственно, мысль о предопределенной свыше гибели враждебного христианству народа) сохранится в литературе и публицистике также в XVII в.: захват запорожскими казаками турецкой крепости Азов был объявлен ими начальным этапом в войне за освобождение Константинополя от турок, а конечной целью войны провозглашалось освобождение Иерусалима.
Функционально воинские повести, были предназначены не столько для сохранения достоверной информации, сколько для пристрастного, дозированного ознакомления широкого круга читателей с событиями далекого и недавнего прошлого Русского государства. Для всех русских воинских повестей характерна жесткая детерминированность сюжета, обусловленная общегосударственной (или удельно-княжеской) политической позицией автора, предопределявшей и тенденциозный отбор фактического материала, и его тенденциозную интерпретацию.
В зависимости от исхода центрального события произведения - войны — повести можно разделить на две тематические группы. Первую группу составят произведения о поражениях христианского (русского) войска, вторую — о его победах. О разгроме татарами объединенного русского и половецкого войска в 1223 г. рассказывается в «Повести о битве на реке Калке»; в «Повести о разорении Рязани Батыем» (далее ПР) - о гибели в 1237 г. русского города Рязани; в «Повести о взятии Царьграда турками» - о завоевании в 1453 г. турками Константинополя и т.д. Победам над врагами Руси новгородского князя Александра посвящено «Житие Александра Невского» (далее ЖАН), поражению татар в 1380 г. на Куликовом поле - «Сказание о Мамаевом побоище» и т.п. Все эти события - и победы, и поражения - средневековые русские авторы использовали для создания единой, логически обоснованной всем ходом русской истории
26 См.: Плюханова М.Б. Взятие Казани как Царьграда // Плюханова М.Б. Сюжеты и символы Московского царства. СПб., 1995. C.177 -190.
идеологической концепции: Русь пережила период «Божьего Суда» и, очищенная испытаниями и страданиями, стала в XVI в. новым оплотом христианства, спасительницей православного мира от мусульман; Москва унаследовала утраченную «вторым Римом» - Константинополем - историческую миссию оплота христианства и стала «третьим Римом» и «новым Иерусалимом».
Если для ранних воинских повестей, вошедших в состав древнейшего летописного свода - «Повести временных-лет» (далее ГГОЛ), были характерны сюжеты о победоносных походах в чужие земли, то после нашествия на Русь монголо-татар главной темой повестей становится тема обороны русских земель от внешних врагов. На этические корни этой особенности русских воинских повестей указывал Д.С.Лихачев: «И дело тут не только в том, что походы в чужие земли становятся реже, а оборонительные чаще, но и в моральной стороне дела. Создаются высокие этические представления об истории, войнах, сражениях. Все чаще встречаются в русской литературе описания героической гибели храбрых воинов, защищающих Русскую землю, а не нападающих на другие страны»27.
Основные этапы формирования жанра воинской повести можно представить следующим образом. У ее истоков лежат предания о первых русских князях. Единственным письменным источником этих преданий является ПВЛ, содержащая немногочисленные и лаконичные легендарные «рассказы» о воинских походах князей-язычников Аскольда, Дира, Олега, Святослава, Игоря и др . В этих преданиях зафиксированы лишь самые выдающиеся события первых веков существования Русского государства и деяния первых русских князей: их походы на Византию, битвы с врагами-половцами, междоусобные войны. Отсутствие других русских источников не позволяет проверить, насколько точны в отражении реальных событий были эти летописные предания. В объективности византийских авторов (например, Льва Диакона или Константина
27 Лихачев Д.С. Лев Толстой и традиции древнерусской литературы // Лихачев Д.С. Литература - реальность - литература. Л.,
1984. С.135.
28 Повесть временных лет / подгот. текста, пер. и коммент. Д.С.Лихачева, под ред. В.П.Адриановой-Перетц. Изд 2, исправлен
ное. СПб., 1996. C.12, 16, 17,18, 22 и др. Далее текст ПВЛ цитируется по этому изданию.
Багрянородного) можно усомниться: они" явно пристрастны в подборе материала. В изображении военных действий данные тексты во многом (в частности, в провиденциальной концепции, в приемах создания образов) напоминают поздние русские воинские повести.
Древнейшие воинские предания повествуют о событиях, которые происходили в дописьменной Руси. На протяжении нескольких веков они хранились в устной форме в дружинной среде. Изменили их или оставили без изменений составители ПВЛ - ученые монахи - можно только догадываться. По всей вероятности, они использовали далеко не все предания, а лишь те, которые отвечали их представлениям о героическом прошлом народа, об идеальном герое-князе - защитнике Родины. Перед включением преданий в летопись их, возможно, не раз редактировали.
Если авторы повестей XI-XIII вв. ориентировались прежде всего на реальную действительность, древнейшие устные предания и библейские исторические книги, то авторы XIV в. активно' дополняют круг источников ранними русскими воинскими повестями. Историко-беллетристические сочинения XV-XVI в. еще более расширяют круг книжных источников: они (особенно ПІД) ориентируются также и на древнейшие исторические сочинения, в частности, на ИФ.
Воинские повести XI - начала XIII вв. сохранились в основном в летописях, и события, о которых в них рассказывается, «вставлены» в исторический процесс, в историю Руси. В этих повестях идет речь о том, как русские князья с переменным успехом вели военные действия с печенегами, половцами, друг с другом в многочисленных междоусобных войнах. Стиль этих повестей скуп на украшения, повествование достаточно однообразно, содержание чаще всего сводится к констатации самого факта войны с кратким перечнем ее участников и потерь враждующих сторон.
Редким исключением в ряду произведений с воинской темой на раннем этапе существования жанра было «Слово о полку Игореве». Но «Слово» счи-
тать повестью нельзя: воинские повести - особая разновидность произведений с устойчивым комплексом стилистических средств и традиционной, переходящей из одного произведения в другое структурой, в своем большинстве это произведения «тиражные», «серийные». «Слово о полку Игореве» уникально по причине его абсолютной непохожести ни на одно из произведений литературы предшествовавшего периода, и в настоящее время известно лишь единственное оригинальное подражание, своеобразное литературное «эхо» - «Задонщина». Д.С.Лихачев писал, что «Идейный смысл «Задонщины» заключался именно в том, чтобы вернуть миру «Слова о полку Игореве» его благополучие. Все знаки, служившие в «Слове» знаками поражения, в «Задонщине» получают смысл победы»29.
В упоминавшейся выше диссертации Н.В.Трофимовой «Поэтика и эво-люция жанра древнерусской воинской повести» как раз детально рассматривается процесс зарождения жанра в древнейших летописях, областные особенности летописных сводов в эпоху феодальной раздробленности, а также характер эволюции сюжетов от ранних к поздним летописным редакциям. Этой задаче автор посвящает две из четырех глав диссертации. В третьей главе исследуется проблема соотношения летописной и внелетописной воинской повести, а в четвертой - связи воинской повести с другими «произведениями героической тематики», а именно: «Словом о полку Игореве», «Задонщиной» и житиями святых князей-воинов.
Сильной стороной данной работы является попытка создания обобщающей, панорамной картины истории жанра. Таким образом, вопросы, уже освещавшиеся Н.В.Трофимовой, остаются за пределами нашего исследования. Мы остановимся на текстах XIII-XVI вв., которые серьезно отличаются от летописных воинских повестей, являясь образчиком жанра в его зрелой, «классиче-ской» форме. В них часто используются одни и те же сюжетные мотивы, различие лишь в значительности события и лица, о которых рассказывается. Основ-
Лихачев Д.С. Смех в Древней Руси // Лихачев Д.С. Избранные работы в 3 т. Л., 1987. Т.2. С.389.
ное внимание уделяется произведениям, которые связаны с важнейшими историческими событиями и героями, так как детальный анализ всех русских воинских повестей в одной работе невозможен. Кроме того, предполагается проследить за дальнейшим видоизменением жанрового канона в XVI-XVII вв.
В XIII — XV вв., в самый трагический период истории Русского государства - монголо-татарского нашествия - были захвачены и разорены практически все русские города, и оставшиеся в живых жители пытались сохранить для потомков воспоминания о трагедии своих княжеств. Все повести, относящиеся к этой эпохе, проникнуты эсхатологическими настроениями, отсутствием надежды на спасение в «земной» жизни. Д.С.Лихачев писал, что особенно важной в истории жанра «военно-исторических: повестей» была последняя четверть XIV в.: «Национальный подъем последней четверти XIV в. вызвал появление многих исторических произведений. В связи с государственно-объединительными тенденциями жанр повестей о княжеских преступлениях не возобновляется, но появляется много военно-исторических повестей с публицистическими идеями (повести о битвах на Пьяне и на Воже, повесть о Едигее и пр.) или идеями национально-патриотического характера (цикл повестей о Куликовской битве). Эти исторические произведения имеют свои жанровые особенности, которых не было в исторических произведениях домонгольской Руси»30.
Главной чертой повестей XIII-XIV вв. был своеобразный исторический пессимизм. Через все произведения проходила тема приближающегося конца света, причем эти эсхатологические ожидания подкреплялись многочисленными фактами реальной действительности,:- гибелью русских городов и их населения. Произведений о героях-победителях было немного - оптимистические жизнеутверждающие повести можно считать скорее исключениями из общей традиции. Героев, за которыми прочно закреплена репутация победителя, в повестях этого времени было три: это князь (позже - король) галицкий и волын-
і*
30 Лихачев Д.С. Зарождение и развитие жанров древнерусской литературы // Лихачев Д.С. Исследования по древнерусской литературе / Отв. ред. О.В.Творогов. Л., 1986. С.87.
ский Даниил, новгородский князь Александр и псковский князь Довмонт. Посвященные им произведения едины в понимании исключительности фигур этих героев на фоне разорения и гибели страны: князья Даниил, Александр и Довмонт - идеальные христиане, которые безупречным служением Руси обеспечили себе и своим княжествам Божью помощь. Именно в этих произведениях формировались принципы изображения идеального воина-князя своего времени: могучего и бесстрашного, непременно принимающего участие в бою — и вместе с тем идеального христианина.
Пафос воинских повестей находился в прямой зависимости от политической ситуации на Руси в момент написания произведения. Если для ранних повестей периода начала монголо-татарского нашествия характерно ощущение трагической безысходности, то в конце XV в. появляются произведения противоположной направленности - оптимистические. В них утверждаются новые идеи, прежде всего идея Руси как избранного Богом оплота христианства. Пессимистическую направленность имеет одна из самых мрачных повестей, созданных в конце XIV — начале XV - ПР31. Но практически одновременно с ней воздается другое произведение, уже оптимистическое - СМП32. В основу сюже-тов этих повестей были положены события давнего прошлого — гибель Рязанского княжества в 1237 г. и победа Руси над войском Орды в 1380 г. Эти произведения, каждое по-своему, обосновывали важнейшую для XV в. тему избранности Московской Руси и московского великого князя. Именно в свете важнейших, эпохальных событий, таких, как «стояние на Угре», были необходимы исторические аналогии для обоснования закономерности бескровной победы Руси над Ордой в 1480 г., и русские авторы обратились к Куликовской битве.
31 Лихачев Д.С. Повести о Николе Заразском // СККДР. Вып. 1. Л., 1987. С.335.
32 Самые спорные и сложные вопросы, связанные с изучением СМП - это вопросы датировки и взаимоотношения произведений
Куликовского цикла. Мнения исследователей до настоящего времени расходятся. М.А.Салмина доказала, что нет зависимости
между СМП и пространной летописной повестью о Куликовской 'битве (Салмина М.А. К вопросу о датировке «Сказания о Ма
маевом побоище» // ТОДРЛ. Л., 1974. Т.29. С.98-124). По мнению Л.А.Дмитриева, самая ранняя - Основная редакция СМП -
создана не позже конца XV в. (Дмитриев Л.А. Сказание о Мамаевом побоище // СККДР. В. 2. 4.2. Л., 1989. С.376). Аналогичной
точки зрения придерживался и Р.Г.Скрынников: он также считал, что СМП было создано «в конце XV в. или в еще более позд
нее время» (Скрынников Р.Г. Где и когда было составлено «Сказание о Мамаевом побоище»? // Исследования по древней и.
новой литературе. Л., 1987. С.210). Б.М.Клосс датирует СМП началом XVI в. (Сказание о Мамаевом побоище (вариант Ун-
дольского) // [Комментарий] // Памятники Куликовского цикла. СПб., 1998. С.134). Киприановская редакция СМП создана меж
ду 1526-1530 гг. (Клосс Б.М. Никоновский свод и русские летописи XVI-XVII вв. М., 1980. С.127-128. Распроараненная редакция
СМП наглядно свидетельствовало о Божьем Суде над исконными врагами Русской земли, суде, который совершился в реальном сражении.
В целом повести XV-XVI вв. отражают важнейшие события новой эпохи, времени выдающихся побед: в 1378 г. татары были разгромлены в первый раз на реке Воже, в 1380 г. - в Куликовской битве. В 1480 г. после «стояния» на Угре Русь окончательно перестала признавать над собой власть Орды. Татары были «мечом Божьим» на Русь; теперь «роли» поменялись. О том, как это происходило, и повествуют произведения «новой» эпохи. Особенно важное значение в этом плане имеет «Казанская история» (далее КИ). Изменившиеся темы требовали иного, чем прежде, стиля. После КИ воинские повести не вернулись к прежним жанровым формам. Так, даже в самой близкой по теме и по исполнению к повестям предшествовавшей эпохи «Повести о прихожении Стефана Батория на град Псков» (1581) уже нет традиционного образа князя-воина. Его нет ни в повестях «смутного времени», ни тем более в повестях Азовского цикла.
Основные источники воинских повестей конца XV-XVI вв. - книжные, и, конечно, самым авторитетным среди них была ИФ. Не менее важную роль в качестве канонических образцов имеют и оригинальные русские повести - ПР, СМП. Автор КИ в качестве ориентиров для себя выбирает уже ПІД33 и переведенную на Руси не позднее начала XVI в. «Хронику» Константина Манассии34: из этих произведений он берет отдельные формулы, заимствует ряд принципов построения текста и отчасти саму концепцию центрального события. Во всех названных произведениях есть множество текстуальных совпадений и типологически сопоставимых сюжетных ситуаций.
ПЦ принадлежит к особому типу исторической беллетристики конца XV - XVI вв. - «эпохи исторических размышлений» - к посвященным событиям
СМП была написана до начала XVII в. (Дмитриев Л.А. Литературная история памятников Куликовского цикла // Сказания и повести о Куликовской битве. Л., 1982. C.338).
33 Орлов А.С. Героические темы древней русской литературы. С.113-114.
34 См. об этом: Сэлмина М.А. Хроника Константина Манассии // СККДР. В. 2. 4.2. Л., 1989. C.495; она же: Хроника Константина
Манассии на Руси // Среднеболгарский перевод Хроники Константина Манассии в славянских литературах / Введение
Д.С.Лихачева, иссл. И.СДуйчева и М.А.Салминой, подгот. текстов М.А.Салминой, словоуказатели О.В.Творогова. София, 1988.
C.62-63.
большого значения самостоятельным внёлетописным повестям с историческим сюжетом. ПІД предоставляет редкую возможность проследить за работой древнерусского автора с историческими фактами, понять причины, заставлявшие трансформировать, изменять их в соответствии с политическими взглядами и задачами идеологического плана. Художественные находки историко-беллетристического повествования предшествовавшей эпохи доведены до совершенства. Ни одно произведение позднейшей эпохи не будет иметь такой завершенной трехчастной композиции, где есть введение, основная часть и заключение; где весь повествовательный материал распределен по двум сюжетным линиям: провиденциальной, доказывающей предопределенность гибели «мировой державы», и исторической, «фактографической», где с помощью пристрастно подобранных фактов автор показывает свершение Суда Божьего над Константинополем. Стройность и четкость тексту придает его своеобразное построение: деление на сюжетно, стилистически и тематически однородные фрагменты - «строфы», как предложил их называть А.С.Орлов. Принцип «строфического» деления произведений устраивал не только средневековых книжников, он будет использован и демократическими авторами XVII-XVIII вв.
ПЦ сложна по своему идейному наполнению еще и по той причине, что вовсе не является хроникой последних дней Константинополя. Это памятник идеологической мысли Руси нового этапа ее существования — этапа появления на мировой арене государства с новым типом самооценки. Произведений, в котором отразилась эта самооценка, в XV-XVI вв. много, но особенно важную функцию выполняли два из них: СМП и ПЦ, причем первое отражает начальный этап формирования новых взглядов на роль Руси в мировой истории, а второе развивает эти взгляды, «примеряя» Русь на роль мировой державы.
СМП в основном ставит задачи внутригосударственного значения, в масштабе Московской Руси (объединение Дмитрием Ивановичем русских княжеств общим делом - освобождением Руси, обоснование закономерности свер-
жения ордынского ига именно московским князем, добровольное подчинение удельных княжеств интересам общегосударственным и т.п.)35. ПЦ всерьез рассматривает вопрос о Руси как о мировой державе и находит доказательства: в ней прослеживается история христианства со времени его зарождения как мировой религии, затем описано торжество его в Константинополе — средоточии «духа» христианского мира. После чего - в соответствии с библейской историей - идет период угасания «светоча веры», следствием которого стал «гнев Божий» на грешников и завоевание города турками. Пророчества о грядущем освобождении Константинополя «русым родом», завершающие ПЦ, напрямую связывают историю Византии с историей Руси: именно Руси предопределено Богом стать освободительницей Константинополя и всего православного мира от мусульман.
Принципы построения СМП проще: события здесь развиваются последовательно, как бы «линейно», и для героев составлен свой сценарий, где каждый имеет собственную сюжетную линию, состоящую из нескольких эпизодов. Самая разработанная линия - у великого князя Дмитрия Ивановича, менее развернуто повествование о других героях - князе Владимире Андреевиче, игумене Сергии Радонежском, монахе Александре Пересвете. Тщательно подобраны (возможно, из устных преданий о хитроумном после) эпизоды авантюрного плана для сюжетной линии Захарии Тютчева и т.п. Большим разнообразием, в сравнении с повестями предшествовавшего периода, отличаются сюжетные ли-нии героев-врагов - теменника Мамая, князей Олега Рязанского и Ольгерда (Ягайло) Литовского и т.п. Группы эпизодов с этими героями чередуются, но в конечном итоге каждый из них реализует в сюжете произведения только свою собственную сюжетную функцию: он или защитник Русской земли, или ее враг.
Если рассматривать проблему связи ПР, СМП и ПЦ, то можно сказать, что в этих произведениях с помощью одной и той же концепции Суда Божьего над народом рассматривались разные события. ПР и ПЦ повествуют о завоева-
35 Очевидно, именно по этой причине ни в одной из редакций СМП совершенно не отразилось разорение Москвы Тохтамышем в 1382 г.: можно предположить, что авторы предпочитали «забывать» о поражениях Русского государства, когда речь шла об
ний врагом-иноверцем христианских городов, СМП - о победе над ним. События, изображенные в ПР, - частный факт русской истории периода «гнева Божьего» на Русь; события, изображенные в СМП, - победа в Куликовской битве над исконными врагами Руси, - являлись очевидным свидетельством завершения Суда и утверждения Руси как преемницы Византийской империи в роли хранительницы православия. Апофеозом Руси как мировой державы следует считать завоевание Казанского царства - олицетворения Зла для Руси. Но КИ - это произведение иной эпохи, иной сюжетной организации. Своеобразие художественной формы КИ, по мнению Т.Ф.Волковой, заключается в том, что в ее поэтике соединились признаки разных жанров, как исторических, так и церковных: она «определена как историческое сюжетное повествование, связанное с жанром летописи и хронографа, в которое включаются риторические отступления, генетически восходящие к церковно-панегирической литературе»36. Как и «Слово о полку Игореве», КИ была единственным в своем роде произведением, которое не породило прямых подражаний, других «Историй». Но практически все сюжетные мотивы КИ имеют исторические корни в литературе предшествовавшего периода, почти все они творчески (нарушая тем самым "этикет) развивают на качественно ином уровне темы, идеи, художественные образы новой эпохи. Задача нашей работы - анализ сюжетных особенностей традиционных (этикетных) воинских повестей, выявление типичных элементов их поэтики, источников отдельных сюжетных мотивов, особенностей стереотипного «видения» типологически сходных событий. По этой причине материалы КИ будут привлекаться нами выборочно, в основном для иллюстрации тенденций, свидетельствующих о кризисе средневековой нормативной поэтики.
В качестве объекта для целостного анализа избраны ПР, СМП и ПЦ. Они стали эталонами для всех позднейших произведений средневекового исторического повествования. Изучение основных приемов их сюжетосложения на фоне как более ранних, так и более поздних повестей позволит понять основные
«имперских» интересах державы.
36 Волкова Т.Ф. Казанская история // СККДР. В.2. 4.1. Л., 1988. С.455.
принципы организации фабульного материала, функции персонажей и их взаимодействие в сюжете, формы выражения авторской позиции, оценки и трактовки событий. В ходе анализа для сопоставления по возможности привлекается фактическая основа исторических сочинений (например, византийских историографов — свидетелей и участников взятия Константинополя), что позволяет показать литературную природу повествования, выявить основные принципы работы древнерусского автора с источниками. Исследование художественного своеобразия историко-беллетристических произведений с воинскими сюжетами убеждает в том, что в большинстве случаев авторы обращались не к реальной исторической действительности, а к литературным произведениям прошлого и к «живым» фактам настоящего (для них) времени. Наблюдения над взаимоотношениями фактической основы и текста воинских повестей будут проведены нами не только на материале средневековой литературы, но и на материале поздних, созданных в XVII-XVIII вв. историко-беллетристических произведений - «Сказания о Мамаеве воинстве» и «Гистории о Брунцвике».
Во второй половине XVII - первых десятилетиях XVIII вв. писательские стереотипы меняются и авторы активно работают с фольклором и устными героическими преданиями, с сохранившимися в народной памяти воспоминаниями о земледельческой или воинской магии, перерабатывая и превращая их в материал, пригодный для создания несложных литературных сюжетов из героического прошлого Руси37. Не менее важным источником литературного ма-териала становится и сама жизнь, и факты из биографии и деятельности реального исторического деятеля - Петра I - кладутся в основу образа литературного героя Брунцвика («Гистория о Брунцвике»).
Столь же интересной является проблема принципов, в соответствии с которыми создавался образ положительного героя в поздней демократической литературе. Общеизвестно, что в XVII в. были написаны и приобрели большую популярность произведения, в которых запечатлено критическое отношение
37 По всей вероятности, именно в XVII в. было создано «Сказание о Мамаеве воинстве» - творческая демократическая переработка сюжета СМП. См.: 3.2. «Сказание о Мамаеве воинстве»: трансформация сюжета
народа к основным институтам Российского государства - произведения, относящиеся к демократической сатире. Их- авторы (мещане, мелкие чиновники) резко отрицательно высказываются против церкви и чиновнйчье-бюрократического аппарата, обличают мораль всех сословий русского государства. Создается впечатление, что взгляд на свое время и на «героя своего времени» был только критическим, т.к. в XVII в. в народной литературе редко встречаются произведения с позитивной оценкой деятельности той или иной исторической личности. Проблемы бытования «народной утопии» с героем нового типа - монархом-реформатором (созданным с ориентацией на идеализированный образ главного героя воинского повествования) - выявляются на примере «Гистории о Брунцвике». Существенно корректируется «традиционный» взгляд на героев и события Куликовской битвы в «Сказании о Мамаеве воинстве».
Наконец, следует принимать во внимание, что аналоги к русским воинским повестям имеются в средневековых литературах ряда стран. В их поэтике много общего с поэтикой скандинавских саг и европейских хроник, с любой разновидностью героического повествования средневековья и древности, включая и европейские рыцарские романы. К этим произведениям Е.М.Мелетинский применяет определение «героической повести», но дистанцирует героическую повесть от рыцарского романа в стихах, хотя находит много общего между героической повестью и прозаическим рыцарским романом: «Героическая повесть в своих классических образцах не универсальна, ее представляют в Европе главным образом исландские саги, а в Азии - японские гун-ки и большие китайские повествовательные эпопеи типа «Троецарствия» или «Речных заводей». Романический эпос (куртуазный роман) имеет более широкое распространение (прежде всего Франция и Германия, Иран и Закавказье, Япония).
Кроме того, как бы на периферии мирового литературного процесса широкое распространение имела сказочная -героико-приключенческая предроман-
ная литература, как бы занимающая промежуточное положение между героическим эпосом, рыцарским романом и героической повестью и лишенная сколько-нибудь четких жанровых очертаний (арабские сираты, персо- и тюркоязыч-ная литература дастанного типа, некоторые образцы позднего шпильманского эпоса и т.д. и т.п... Однако в плане общемирового развития героическая повесть в большей мере, чем ранние формы романа, обращена к героическому прошлому и входит в массив эпической литературы (в науке ее близость к эпосу преувеличивается), тогда как куртуазный роман, тоже по-своему венчающий эпический период в истории мировой литературы, в основном предвосхищает дальнейшее развитие»38.
Рыцарский роман - плод поэтического вымысла, не претендующий на достоверность39, русская воинская повесть в своей основе фактографична. Однако и для воинской повести, и для рыцарского романа характерно использование одних и тех же источников, прежде всего - национального эпоса. Несколько ближе по художественным приемам отражения действительности к воинским повестям скандинавские саги, которые развились (как и ранние воинские повести) непосредственно из исторических преданий, не всегда древних и в общем достоверных.
Типологическое сходство русских воинских повестей с историко-беллетристическими сочинениями европейских писателей древности и средних веков объясняется единством мировоззрения, близостью культуры, одинаковыми идеологическими установками авторов, «заказчиков» и читателей, общим интеллектуальным запасом, в котором 'знание фактов современной действительности соединялось с информацией о прошлом. Особо следует отметить провиденциальное понимание смысла событий (для воинских повестей - войн). В этом плане расхождений между средневековыми русскими и иностранными произведениями в некоторых случаях нет вообще. В средние века мировоззрение как христианских, так и мусульманских народов Европы, Азии, Африки
38 Мелетинский Е.М. Введение в историческую поэтику эпоса и романа. М., 1986. С. 114. -*
39 Мелетинский Е.М. Средневековый роман. М., 1983. С.З.
определяется символическим (религиозным) восприятием действительности, посредством которого средневековые авторы находили «волю Божью» во всем, что происходило в их странах, княжествах, городах,- в жизни правителей и собственной жизни.
Данные, полученные из сравнения элементов художественной структуры древнерусских воинских повестей и произведений с воинской тематикой в иностранных литературах (древнегреческой, римской, византийской, древнегер-манской, скандинавской, французской, английской), помогут выявить как типологические «схождения» в поэтике, так и своеобразие. Изучение межлитературных контактных и типологических связей позволит глубже проникнуть в суть процессов, происходивших в русском историко-беллетристическом пове-ствовании. Исследование типологических совпадений открывает более широкие перспективы, нежели изучение непосредственно контактов национальных литератур: оно поможет реконструировать общие и характерные особенности русской средневековой литературы, отличающие ее от других средневековых литератур, и создать, таким образом, единую картину литературного процесса и места в нем древнерусской литературы.
Поэтика зрелой воинской повести: «Повесть о взятии Царьграда турками» - «эталон» зрелой русской воинской повести
«Повесть о взятии Царьграда турками» имела важнейшее значение в истории формирования жанра: именно в ней соединились высшие достижения повествования предшествовавшей эпохи, а сама она стала образцом для подражания, своеобразным эталоном. В ПЦ соединились традиция и новаторство , получили завершение лучшие приемы сюжетосложения более ранних воинских повестей, умело соединились этикетные элементы воинского повествования с оригинальными (но воплощенными в привычных этикетных формах) импровизациями автора.
Древнейший список «Повести о взятии Царьграда турками» (начала XVI в., ГБЛ, Троицк.773) был открыт и опубликован архимандритом Леонидом в 1886 г. Его отличительная особенность - наличие приписки об авторе произведения, очевидце и участнике событий потурченце Несторе Искандере. Этот список так и был назван - Искандеровской редакцией ПЦ. В Русском хронографе редакции 1512 г. находится и второй вид пространной повести о завоевании Константинополя - так называемая Хронографическая редакция, которая, по мнению М.Н.Сперанского, написана позже Искандеровской.
В 1961 г. С.Н.Азбелев обнаружил в рукописном отделе РНБ фрагмент рукописи (Q. IV. 544), содержащей отрывок текста Хронографической редакции ПЦ, и на основании проведенного при содействии В.И.Малышева и В.Г.Геймана палеографического анализа датировал этот отрывок последним десятилетием XV в. Эта находка позволила пересмотреть вопрос о датировке про тографа Повести и отнести ее создание ко времени, близкому к описываемым в ней событиям осады и взятия Константинополя1.
Остается проблематичным и вопрос об авторе ПЦ. Одни исследователи (архимандрит Леонид , М.О.Скрипиль ) считают, что им действительно был Нестор Искандер; другие (Г.П.Бельченко4, Н.А.Смирнов5, М.Н.Сперанский6) полагают, что Нестором Искандером были сделаны лишь дневниковые записи, позднее переработанные на Руси профессиональным книжником; третьи (О.В.Творогов ) считают, что приписка об авторе - своеобразная литературная мистификация, деталь, введенная в повествование для придания большей убедительности.
Мы разделяем точку зрения О.В.Творогова: анализ произведения показал, что появление в Повести приписки об авторе - Несторе Искандере - действительно обусловлено стремлением убедить читателя в достоверности описываемых событий и принять на веру многочисленные вымышленные факты.
Исследование ПЦ до настоящего времени велось, главным образом, по трем основным направлениям. Во-первых, изучалась история текста памятника: выявлялись списки Повести, устанавливались взаимоотношения между различными произведениями, посвященными гибели Константинополя и бытовавшими на Руси в XV-XVII вв., характеризовались взаимоотношения между различными редакциями ПЦ, выявлялась достоверность содержащейся в ней исторической информации (И.И.Срезневский8, М.Н.Сперанский9, М.О.Скрипиль10, С.Н.Азбелев11); во-вторьгх, предпринимался анализ идейного содержания Повести, устанавливалась ее связь с эпохой конца XV - начала XVI вв. и характер воздействия на литературу этого периода; при этом определялась идеологическая позиция автора, устанавливалась связь произведения с доктриной «Моек-вы - третьего Рима» (А.Л.Гольдберг , М.Б.Плюханова ); в-третьих, проводилась работа по установлению источников Повести, причем выявлены на данном этапе только отдельные литературные источники (А.С.Орлов14, М.Н.Сперанский15); на каких именно исторических источниках построена фабула ПЦ, до настоящего времени не установлено. Исследователями было отмечено, что именно литературные источники повлияли на стиль Повести, характер повествования, образную систему, жанровую структуру, особенности сюжетной организации материала. Этот аспект исследован незначительно: А.С.Орлов указал лишь на ряд стилистических параллелей к отдельным фрагментам ПЦ в русских воинских повестях, и особенно в ПР; М.Н.Сперанский обнаружил источники апокрифических видений, упоминающихся в Повести. Однако целостного анализа системы литературных источников ПЦ и характеристики их использования автором еще не предпринималось16.
Важнейшими источниками «Повести о взятии Царьграда турками» были и «Повесть о разорении Рязани Батыем»17, и произведения Куликовского цикла, и в особенности - «Сказание о Мамаевом побоище» . Сама ПЦ и ее источники стали важнейшими ориентирами при создании провиденциальной концепции написанной позже КИ, на которой, по мнению А.С.Орлова, история жанра воинской повести завершилась19. Свой авторитет достоверного исторического ис точника ПІД сохранила не только для историков конца XVII в. (например, для Андрея Лызлова) , но и для многих современных медиевистов .
Описывая своеобразие метода средневекового автора, Д.С.Лихачев писал, что для него был характерен закон «цельности изображения», в соответствии с которым из действительности отбирались наиболее важные события в их самых существенных проявлениях: «В древнерусских литературных произведениях нет ничего, что выходило бы за пределы повествования, как в иконах нет ничего существенного, что выходило бы за пределы «ковчежца» иконы — ее рамки. В изложении отобрано только то, о чем может быть рассказано полностью, и это отобранное также «уменьшено» — схематизировано и уплотнено. Древнерусские писатели рассказывают об историческом факте лишь то, что считают главным, согласно своим дидактическим критериям и представлениям о литературном этикете. Факт, о котором рассказывается, схематизируется в пределах, необходимых, чтобы лучше быть воспринятым читателем, лучше запомниться. Деталь изображается не такой, какой она была в действительности, со всеми ее случайными чертами, а так, чтобы лучше быть воспринятой в ее целостности читателем - как геральдический знак, эмблема описываемого объекта»22. Анализ повествовательной структуры ПЦ показал, что она является литературным произведением, в котором исторические факты служат фабульной основой для создания литературного сюжета.
«История Иудейской войны» Иосифа Флавия - один из литературных источников «Повести о взятии Царьграда турками»
«История Иудейской войны» Иосифа Флавия на протяжении многих столетий считалась одним из самых авторитетных исторических и литературных источников для средневековых европейских писателей. Она оказала большое влияние и на древнерусскую литературу, прежде всего на летописи. Общепризнанным является и факт влияния ИФ на воинские повести. Единственной специальной работой, посвященной изучению воздействия ИФ на произведения древнерусской литературы, в настоящее время является ставшая библиографической редкостью монография Н.А.Мещерского1. Частные вопросы, связанные с влиянием ИФ на отдельные произведения, рассматривались Е.В.Барсовым (в связи со «Словом о полку Игореве») , А.С.Орловым (о формулах из ИФ в русских воинских повестях) . Большая часть отмеченных Е.В.Барсовым, А.С.Орловым, Н.А.Мещерским текстуальных совпадений (или кратких пересказов отдельных фрагментов ИФ) имеется в ПВЛ, «Слове о законе и благодати» митрополита Илариона, «Слове о полку Игореве», Киевской и Галицко-Волынской летописях, ЖАН, «Летописце Еллинском и Римском» и в ряде других произведений. ИФ (как и книги Ветхого Завета) многие века служила авторитетным источником поучительной информации в связи со своей главной темой — гибелью города вследствие греховности его жителей. Именно в таком контексте чаще всего ссылались на ИФ древнерусские авторы. Особенно возрос интерес к ИФ после завоевания турками Константинополя: не только автор русской ПЦ, но и писатели средневековой Европы (в частности, как будет показано ниже, византийские хронисты) видели в гибели Константинополя повторение судьбы Иерусалима.
Обычно при рассмотрении этих произведений отмечалось типологическое сходство исторических событий, лежащих в их основе (гибель столиц мировых держав (Н.А. Мещерский)4, или совпадение отдельных «воинских» формул5. Проделанный нами сопоставительный анализ выявляет общность и на уровне отдельных приемов сюжетной организации текста.
Обратимся к итогам изучения ИФ и ее древнерусского перевода. ИФ написана в 75-79 гг. н.э. Иосифом сыном Маттафи (Иосифом Флавием). В семи книгах, составляющих ее, рассказывается об истории Иудеи с 175 г. до н.э. по 73 г. н.э., но центральное место отведено повествованию о завоевании и разрушении римлянами Иерусалима в 70 г. н.э. Хронологически ИФ продолжает и завершает исторические книги Ветхого завета и является одним из немногочисленных источников по истории Иудеи этого периода.
Сам Иосиф Флавий был активным участником событий Иудейской войны: вначале он возглавлял восстание против Рима в одном из городов Иудеи - городе Етапата, был пленен римлянами после поражения восставших, перешел на сторону победителей и вскоре стал активным сторонником императорской власти в Иудее. За заслуги перед Римом императоры династии Флавиев удостоили его высокой чести носить императорскую фамилию.
Характерной чертой ИФ, как это неоднократно отмечалось, является тенденциозность в подборе фактического материала, которая сказывается прежде всего в идеализации главных героев произведения — римских императоров Веспасиана и Тита. Н.А.Мещерский считал, что она объясняется политическими убеждениями автора — активного сторонника рабовладельческого Рима и его стремлением угодить своим благодетелям, римским императорам6. Однако нам кажется, что Иосиф в данном случае руководствовался не только личной выгодой. В рассказе о событиях Иудейской войны он не пытался, по-видимому, воспроизводить точные факты и детали в традиционной для античности беспристрастной манере. Для «Истории» характерно стремление не только донести до читателя сами события, но и дать им истолкование в соответствии с предшествующей библейской историографией книг Ветхого Завета. Именно они были для Иосифа Флавия источником общей концепции, согласно которой гибель и разорение Иерусалима есть следствие гнева Божьего, и поэтому Рим, как и Ассирия и Вавилон в древности, является исполнителем воли бога иудеев. Аналогичным было отношение к ИФ и в византийской историографии.
Тема Божьего Суда за религиозное отступничество - главная тема ИФ -становится особенно актуальной во второй половине XV в. именно в связи с завоеванием Константинополя турками. Незадолго до турецкого нашествия, при последнем византийском императоре Константине XI, была официально провозглашена уния между католическим Западом и православным Востоком (заключена она была раньше, на Флорентийском соборе, в 1438 г.), и в главном константинопольском храме - храме святой Софии — 12 декабря 1452 г. была отслужена совместная, с участием православных и католических священников, литургия. С этого времени православная греческая церковь теряла свою независимость и переходила под власть католической римской. Последовавшее вслед за ратификацией унии завоевание Константинополя турками в силу названных обстоятельств должно было восприниматься и воспринималось и на Руси , и в Европе, и особенно в самой Византии однозначно: как Божий суд над греками, их столицей и императором8.
Образ главного героя воинской повести: литературный этикет и новаторство
Принципы построения образов главных героев русского воинского повествования (русских князей) в основном выявлены и рассмотрены на обширном материале произведений XI-XVII вв. в общетеоретических исследованиях (А.С.Орлова1, Д.С.Лихачева2, О.В.Творогова3 А.Н.Робинсона4), в последние годы — в исследованиях, посвященных отдельным произведениям с воинской тематикой (В.И.Охотниковой - «Повести о Довмонте»5, Т.Ф.Волковой — «Казанской истории»6, И.А.Евсеевой (Лобаковой) — «Повести о разорении Рязани Батыем»7 и др.).
Д.С.Лихачев, характеризуя своеобразие средневековой концепции образа главного героя, писал, что в центре внимания автора всегда был человек, «но человек не сам по себе, а в качестве представителя определенной среды, определенной ступени в лестнице феодальных отношений... Князь оценивается по его «княжеским» качествам, монах — «монашеским», горожанин — как подданный или вассал. Личность князя подчиняет себе события. Интерес к князю поглощает интерес к событиям народной жизни. Каждый человек представляет для летописца свою ступень в феодальной иерархии» . Героями воинских повестей были только представители высших кругов русского феодального общества — князья, намного реже — их дружинники. В исключительных случаях в летописях упоминается об обычных горожанах9, и никогда - о крестьянах. Но и «высокие» герои привлекали внимание авторов не в их обычной жизни, а только при исполнении ими «общественной» функции, в экстремальных для государства ситуациях: во время нашествий врага или в походах на врага. Мирная, повседневная, будничная жизнь русских феодалов никогда не становилась объектом изображения в русских летописях и воинских повестях.
По мнению А.Н.Робинсона, «литературный образ человека вырастал на фоне социально значительной исторической (или псевдоисторической) ситуации (таковы, например, летописные образы главнейших князей, образы героев агиографии, повествовательной переводной литературы), и именно на этой почве происходило срастание принципов средневековой символичности и историчности»10. Образы князей и их дружинников создавались в соответствии с представлениями авторов об идеальных защитниках Руси. Об идеализации как важнейшем принципе древнерусской литературы Д.С.Лихачев писал: «Это не идеализация человека, это идеализация его общественного положения — той ступени в иерархии феодального общества, на которой он стоит. Человек хорош по преимуществу тогда, когда он соответствует своему социальному положению или когда ему приписывается это соответствие»11. По этой причине в воинской повести до середины XVI в. — до появления КИ — были возможны только два типа героев: идеальный воин, защитник отечества, и злодей (враг-иноверец или русский изменник).
Во многом, прежде всего в самих принципах изображения главного героя, русские воинские повести сближались с европейскими рыцарскими романами. К характеристике главного героя воинской повести также можно применить предложенное Е.М.Мелетинским определение специфики героев европейских романов, совпадающее с приведенными выше высказываниями Д.С.Лихачева и А.Н.Робинсона: «Герои средневековых романов — это не столько живые характеры, сколько художественные конструкции, оперируя которыми автор решает некоторые нравственные проблемы, уравновешивает определенные нравственные и социальные стороны в идеальной личности, притом с оглядкой на эпос и эпические идеалы (попытка совместить их с интересами пробуждающейся и эмансипирующейся от социума личности)»12.
Воинское повествование как одна из жанровых разновидностей историко-беллетристического повествования выполняло в литературе Древней Руси ряд важнейших функций, которых не имели ни жития, ни (впоследствии) переводной рыцарский роман. Именно в воинской повести на протяжении нескольких веков были сформированы и на материале биографий реально существовавших русских князей воплощены представления об идеальном воине — защитнике Родины. Задачи авторов русских воинских повестей не всегда совпадали с задачами, которые стояли перед авторами европейских рыцарских романов. В частности, в русских воинских повестях не было ни разработанного культа рыцарской чести, ни культа куртуазной любви, ни описаний рыцарских турниров; в них было намного меньше «сказочной» фантастики (не было традиционных для романов схваток с драконами, великанами и т.п. фантастическими существами), но намного больше фантастики христианской (видений, знамений, чудес).
Ближайшие к воинским повестям жанры — былины и исторические песни, также создававшиеся на основе исторической действительности и воплощавшие (с разной степенью достоверности) представления об идеальном защитнике Руси. Некоторые приемы создания образов главных героев и даже отдельные эпизоды (особенно описания поединков) воинских повестей, былин и исторических песен совпадают (сюжет о Евпатии Коловрате и т.п.). Свой «этикет» существовал, например, в военно-исторических песнях, где были, как в былинах и воинских повестях, определенные «общие места»: сопоставление двух вражеских армий с грозными тучами; поля боя с пашней; описание подкопа и последующего взрыва и т.п.13
Очевидно, можно говорить о некоем «общем фонде» лексических и ситуативных формул, а также некоторых принципов воинских повестей и былин, особенно в отношении былинной гиперболизации физической силы главного героя. Наиболее явной зависимость от поэтики героического эпоса была в ПР и ПІД, а СМП больше ориентировано на книжную образность.
«Гистория о Брунцвике»: трансформация образа главного героя
Русские воинские историко-беллетристические повести пользовались большой популярностью в самых широких слоях русского общества на протяжении многих столетий: их не только читали и переписывали, но и переделывали. В коллекции рукописей Научной библиотеки Сыктывкарского университета хранятся, в частности, два текста, датированные ХУШ веком и имеющие непосредственное отношение к теме нашей работы: Гистория о Брунцвике и Сказание о Мамаеве воинстве (см. Приложение). Анализ этих, до сих пор еще не введенных в научный оборот, памятников позволит выяснить, какие изменения претерпел жанровый канон воинского повествования в новой исторической реальности и в новой (крестьянской и мещанской) среде бытования, а именно: каким образом эти новые общественно-политические идеалы и художественные требования отражаются в эволюции критериев оценки личности (исторического героя) и в интерпретации исторических событий.
Поскольку в предыдущей главе речь шла о принципах изображения героя в воинском повествовании, то в целях создания единого впечатления представляется логичным начать анализ с ГБ, где сюжетные и композиционные нити повествования стягиваются к фигуре героя-протагониста. Но сначала необходимо охарактеризовать «исходный» текст, послуживший основой для переделки, и сказать несколько слов о проблеме его жанровой принадлежности.
В XVII-XVIII в русской литературе одним из самых популярных становится жанр рыцарского романа. В какой-то мере рыцарские (точнее, псевдорыцарские) романы частично наследуют функции воинских повестей: в них также создается образ «героя времени» - отважного воина, доблестного защитника государства. Сближает их и то, что они распространяются в рукописном виде и часто находятся в одних и тех же сборниках. И там, и здесь герои знатного происхождения, у них практически всегда есть исторический (или литературный) прототип.
Но есть и серьезные отличия. В романе — герой нового типа, индивидуалист; он ближе к героям былин своей необыкновенной физической силой, тягой к приключениям и воинским подвигам. Исследователи неоднократно обращали внимание на то, что в процессе перевода на русский язык сюжет и образная система рыцарского романа видоизменялись, приспосабливались к вкусам именно русского читателя, воспитанного на чтении воинских повестей, с детства знавшего былины и героические исторические песни. Несмотря на то, что в XVII-XVIII в. вкусы эти изменились, героические воинские повести из репертуара читаемых книг не ушли, они остались, сосуществуя с рыцарскими романами и разнообразными переводными произведениями. Рыцарский роман в России стал своего рода народной книгой и занял в культурной жизни русского человека (по преимуществу демократической части населения - мелких чиновников, мещан, купцов) свое, не менее важное, чем воинская повесть в средние века, место. Воинская повесть ранее выполняла в основном задачи идеологического плана, а в XVII-XVIII в., подобно рыцарскому роману, стала одной из разновидностей развлекательного «неполезного» чтения, объектом пристального внимания народных писателей1. Кроме того, сюжеты рыцарских романов стали использоваться авторами первой половины XVIII в. как модели при создании так называемых повестей Петровской эпохи. Именно переводной рыцарский роман, с его известной раскованностью стиля, близостью к фольклору, к разговорному языку, во многом способствовал заметному отходу русской книжной историко-беллетристической прозы от этикета средневековой литературы. Наряду с немногочисленными переработками воинских повестей он вошел в массовую, народную литературу, которая, по мнению Ю.М.Лотмана, «устойчиво сохраняет формы прошлого и почти всегда представляет собой многослойную структуру. Так, в конце XVIII в. она не только хранила живые связи с фольклором, но и включала в себя и церковную литературу, и роман XVIII в. ... Самые различные идейно-художественные системы прошедших эпох функционируют в массовой литературе как живые. В конце XVIII - начале XIX вв. массовая литература представляла собой как бы гигантский заповед ник, в котором ископаемые животные, известные культурному читателю только по музейным образцам, жили и плодились в своих природных условиях» . В недрах массовой литературы сохранялись и многочисленные списки произве дений древнерусской литературы, в том числе воинских повестей и рыцарских романов. История бытования в России переводного рыцарского романа изучена достаточно полно: выявлен основной корпус наиболее известных произведений, уточнены сведения об источниках большинства из них, определены основные закономерности переводов и переработок. Наиболее интересные и популярные тексты изданы в монографии В.Д.Кузьминой и в серии «Памятники литературы Древней Руси»3, итоги их изучения подведены в статьях «Словаря книжников и книжности Древней Руси».
