Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Теоретические аспекты изучения категории ирреальности 10
1.1 Понятие об ирреальном 10
1.2 Формирование категории ирреального 14
1.3 Теоретические аспекты ирреального в культуре 24
1.3.1 Проблема ирреального в философии 24
1.3.2 Ирреальное в логике 29
1.3.3 Ирреальное в психологии 50
1.3.4 Проблема ирреального в психолингвистике 60
1.3.5 Ирреальное в произведениях искусства 62
1.3.6 Ирреальное в литературоведении 65
1.3.7 Ирреальное в лингвистике 72
1.4 Методологическая основа исследования 90
Глава 2. Маркеры ирреальности и их функционирование 100
2.1 Вводные замечания 100
2.2 Функционирование лексических маркеров ирреальности 102
2.2.1 Функционирование лексических маркеров ирреальности в художественных текстах 103
2.2.2 Функционирование лексических маркеров ирреальности в научных текстах 133
2.2.3 Функционирование лексических маркеров ирреальности в теологических текстах 152
2.3 Функционирование грамматических маркеров ирреальности 167
2.3.1 Функционирование грамматических маркеров ирреальности в художественных текстах 182
2.3.2 Функционирование грамматических маркеров ирреальности в научных текстах 194
2.3.3 Функционирование грамматических маркеров ирреальности в теологических текстах 203
2.4 Функционирование маркеров ирреальности на уровне текста 207
2.4.1 Функционирование текстовых маркеров ирреальности в художественных произведениях 210
2.4.2 Функционирование текстовых маркеров ирреальности в научном дискурсе 220
2.4.3 Функционирование текстовых маркеров ирреальности в теологическом дискурсе 224
Заключение 232
Библиография 236
Источники 258
Приложение 260
- Формирование категории ирреального
- Функционирование лексических маркеров ирреальности
- Функционирование грамматических маркеров ирреальности
- Функционирование маркеров ирреальности на уровне текста
Введение к работе
Реферируемая диссертационная работа посвящена исследованию категории ирреальности во французском языке. В рамках настоящего исследования синонимом термина «ирреальность/ирреальное» выступает термин «невозможное».
Актуальность данного исследования обусловлена необходимостью комплексного анализа не только явных категорий грамматики французского языка, но также и ее скрытых категорий, к которым относится категория ирреальности, до настоящего времени не получившая полного системного описания. Такое описание будет способствовать решению некоторых проблем перевода, а также совершенствованию компьютерных программ по обработке французских текстов.
Объектом изучения в данной работе является категория невозможного во французском языке.
Предметом исследования является функционирование маркеров ирреальности. Общий корпус примеров составил 4553 случая.
Данное исследование было проведено на материале 12 французских текстов, написанных в XX в., из которых 4 художественных (A. Makine «Le testament francais», M. Proust «Le temps retrouve», M. Masterlink «L'Oiseau bleu», E. Ionesco «Rhinoceros»), 4 научных (J.-P. Sartre «L'lmaginaire», O. Ducrot «Dire et ne pas dire. Principes de semantique linguistique», E. Freyssinet «Expose d'ensemble de l'idee de precontrainte», L. Burgeat, P. Lebelle, J. Chaudesaigues «Origine, formation et developpement de l'idee de precontrainte a travers l'oeuvre de Freyssinet») и 4 теологических (С. Andronikof «Le sens des fetes», 0. Clement «Presentation de l'Eglise orthodoxe», S. Deicha «Cours d'hagiologie» (часть 1), S. Deicha «Cours d'hagiologie» (часть 2)). Общий массив рассмотренных текстов насчитывает приблизительно 787600 слов, что позволило достаточно полно описать корпус маркеров ирреальности во французском языке и определить тенденции маркирования в зависимости от типа текста (то есть его принадлежности к определенному функциональному стилю) и от авторских предпочтений.
Цель исследования - доказать существование во французском языке скрытой грамматической категории ирреальности, выявить ее маркеры, разработать их классификацию и исследовать их функционирование в различных текстах
Для достижения поставленной цели необходимо было решить следующие задачи:
Вычленить маркеры ирреальности на уровне лексики, грамматики и текста;
Установить основные тенденции маркирования ирреальности в текстах различных функциональных стилей;
Определить авторские предпочтения в маркировании ирреальности;
Рассчитать функциональную нагрузку на маркеры в зависимости от стиля, жанра и авторских интенций.
Теоретической базой исследования послужила гипотеза о том, что во французском языке, как и в русском, имеются разноуровневые средства маркирования категории невозможного. В основу данной гипотезы положено, в
свою очередь, представление о языковой категоризации мира, определение которой применительно к романским языкам сформулировано в работе В.Т. Титова «Общая квантитативная лексикология романских языков»1, а в обобщенном виде представлено в работе О. О. Борискиной и А. А. Кретова «Теория языковой категоризации: национальное языковое сознание сквозь призму криптокласса»2.
Методологической основой данного исследования являются следующие методы:
метод дедукции;
метод индукции;
метод лингвистического наблюдения;
метод контрастивного анализа (использовался при выявлении статуса категории ирреального во французском языке);
метод контекстуального анализа;
метод дистрибутивного анализа (применялся с целью анализа высказываний, содержащих маркеры ирреальности);
метод коммутации (был задействован для установления наличия маркеров ирреальности в высказываниях);
метод сплошной выборки;
квантитативный (количественный) метод (был использован для расчета функциональной нагрузки на маркеры ирреальности в рассматриваемых текстах).
Научная новизна исследования заключается в том, что впервые было осуществлено комплексное изучение категории ирреальности на материале французского языка. Речь идет о маркировании невозможного в языке, о вербализации того, что носители языка считают невозможным в рамках окружающей их действительности.
Теоретическая значимость исследования состоит в детальном качественно-количественном описании скрытой категории ирреальности во французском языке: разработана классификация средств маркирования данной категории и рассчитана функциональная нагрузка на них при помощи квантитативного метода. Следовательно, можно говорить о расширении рамок теории языковой категоризации мира.
Практическая значимость работы состоит в том, что ее материал может представлять интерес для переводчиков, работающих с французским языком, также может использоваться при подготовке лекционных курсов по лексикологии, теоретической грамматике французского языка, теории перевода и практических занятий по аналитическому чтению. Помимо этого, результаты данной работы могут внести вклад в совершенствование компьютерных программ по переводу французских текстов на русский язык.
Положения, выносимые на защиту:
Титов В. Т. Общая квантитативная лексикология романских языков. Воронеж, 2002. 240 с. 2 Борискина О. О., Кретов А. А. Теория языковой категоризации: национальное языковое сознание сквозь призму
криптокласса. Воронеж, 2003.211с.
Категория ирреальности во французском языке относится к разряду скрытых грамматических категорий, поскольку не имеет специальных морфологических показателей для своего выражения: ее маркеры выполняют «вторичную» функцию (по Е. Куриловичу).
Категория невозможного находится в отношении диалектического единства с категорией реального и базируется на ней.
Маркеры ирреальности присутствуют во французских текстах всех функциональных стилей (в художественных, научных и теологических) и жанров (роман, пьеса, феерия, монография, учебное пособие, научная статья), однако наиболее яркое в качественном отношении маркирование имеет место в художественных произведениях.
В рассматриваемых текстах встречаются маркеры ирреальности всех трех уровней: лексические, грамматические и текстовые.
5) Функциональная нагрузка на маркеры ирреальности различается в
зависимости от стиля текста (художественный, научный или
теологический), темы произведения и авторских предпочтений.
Апробация работы. Основные положения диссертации были апробированы на международных научных конференциях «Перевод: язык и культура» (Воронеж, ВГУ, 2007), «Проблемы компьютерной лингвистики - 2008» (Воронеж, ВГУ, 2008), «Проблемы компьютерной лингвистики - 2009» (Воронеж, ВГУ, 2009), а также на ежегодных научных конференциях Воронежского государственного университета (Воронеж, ВГУ, 2007, 2008) и отражены в семи публикациях, две из которых - в печатных изданиях, рекомендованных ВАК РФ.
Достоверность результатов и обоснованность выводов исследования обеспечиваются сочетанием следующих факторов: детальным изучением теории вопроса в отечественной и французской лингвистике на основе обширного круга научных работ, применением комплекса разнообразных методов исследования, привлечением большого объема эмпирического материала.
Структура работы обусловлена поставленной целью, задачами, материалом и методами исследования. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и приложения.
Формирование категории ирреального
Для того чтобы понять, каким образом ирреальное осмыслялось человеком на протяжении его развития и адаптации к окружающей среде, необходимо проследить динамику формирования данной категории. Каждая эпоха выдвигала свое понимание этой проблемы, открывая новые грани этого сложного явления.
Прежде всего, нужно рассмотреть мышление людей, находящихся на первобытной стадии развития. Поскольку данная проблема многогранна, представляется целесообразным привлечь данные антропологии, культурологии и психологии.
Имея целью вычленить понятие об ирреальном у первобытных людей, мы сталкиваемся с необходимостью понять мир так, как его понимали они, увидеть мир их глазами.
Работа Л. Леви-Брюля «Сверхъестественное в первобытном мышлении», изобилующая наблюдениями, предоставляет такую возможность. С самого начала ученый стремится показать разницу двух типов мышления, не отрицая при этом возможность их синтеза, что очень важно для современного понимания невозможного. Первобытное мышление, по Л. Леви-Брюлю, характеризуется, во-первых, стремлением к поиску исключительно мистических причин того или иного события, во-вторых, будучи подчиненным закону всеобщей сопричастности, оно абсолютно безразлично к противоречиям, которые не укладываются в рамки нашей логики. Поэтому автор называет данный тип мышления «пра-логическим» Однако ученый настаивает на сосуществовании двух типов мышления, причем не только в одном и том же социуме, но подчас и в одном и том же сознании. [85, 8]. Действительно, ведь именно этот синтез различных форм мышления объясняет в определенной мере существование фантастического (читая фантастическое произведение, мы пусть и недолго, но верим в сверхъестественный характер события или предмета, о котором идет речь в тексте).
Нужно отметить, что несмотря на вышесказанное, ученый все же разводит два типа мышления, подчеркивая тот факт, что нечто, воспринимаемое нами как невозможное или сверхъестественное, никоим образом не является таковым для первобытного человека, поскольку он не оперирует понятием «невозможности» [85, 55, 339, 390]. Далее Л. Леви-Брюль подробнее раскрывает свою мысль: «Мистические свойства предметов и существ образуют составную часть имеющегося у первобытного человека представления, которое в любой данный момент являет собой неразложимое целое. Впоследствии, в другой период социальной эволюции, то, что мы называем естественным явлением, обнаружит тенденцию превратиться в единственное содержание восприятия, помимо всяких других элементов: последние примут тогда облик верований и даже в конце концов суеверий. Но до тех пор пока такая «диссоциация» не существует, восприятие сохраняет недифференцированное единство» [85, 35-36].
Одной из важнейших черт первобытного мышления, помимо его мистического характера, является наличие коллективных представлений как неотъемлемой части этого типа мышления. В своей работе Л. Леви-Брюль неоднократно подчеркивает важность той роли, которую эти представления играют в становлении члена первобытного общества: «Первобытному человеку вовсе нет нужды искать объяснения, ибо оно уже содержится в мистических элементах его коллективных представлений» [85, 36]. Можно сказать, что именно эти коллективные представления и тормозят в определенной мере развитие первобытного мышления, так как они препятствуют рациональному пониманию окружающей действительности, не давая возможности поставить под вопрос несовершенную картину мира, выработанную первобытным обществом.
Ценной чертой работы Л. Леви-Брюля является то, что ученый прослеживает динамику развития человеческого мышления: «Мистическое и пра-логическое мышление начнет развиваться только тогда, когда первоначальные синтезы, предассоциации коллективных представлений мало-помалу распадутся и разложатся, другими словами, когда опыт и требования логики одержат верх над законом партиципации» [85, 90-91]. Одним из этих требований становится формирование абстрактного мышления: коллективные представления выступают во все более обобщенном виде и, рано или поздно, развиваются в понятия. В связи с подобной рационализацией образ окружающего мира постепенно теряет мистический характер. Более того, опыт становится важным компонентом формирующегося мышления. Последнее же, в свою очередь, становится более восприимчивым к противоречию. Иными словами, понятие аккумулирует в себе остатки коллективных представлений. [85, 360-362, 365].
Развитие мышления не могло не отразиться на характере языка. Что же характерно для языков, на которых говорят первобытные общества? Что отличает их от языков, сформировавшихся позднее? По мнению Л. Леви-Брюля, главными чертами этих языков можно назвать следующие: 1) наименьшую степень обощенности, которой, в свою очередь, объясняется 2) чрезвычайное разнообразие словаря, 3) однако, по причине малой изменяемости окружающей среды и мировоззрения указанного типа обществ их богатый лексический и морфологический фонд практически не может увеличиваться. Отсюда следует, что развитие абстрактного, оперирующего понятиями мышления сопровождается убылью словарного фонда, который ранее служил для выражения мысли, когда она была более конкретной. Ученый предполагает, что индоевропейские языки эволюционировали в этом направлении [85, 139, 335, 365]. Более того, ученый почеркивает, что в процессе эволюции язык неизбежно теряет свой мистический характер [85, 141]. Таким образом, сближаясь с зарождающимся и развивающимся логическим мышлением, язык все больше терял свою функцию «общения со сверхъестественным», приобретая взамен функцию выражения человеческой мысли — коммуникативную функцию.
Функционирование лексических маркеров ирреальности
Как отмечает А. А. Уфимцева, лексико-семантическая система по сравнению с фонологической и морфологической является менее замкнутой и носит характер открытой, более общей системы, так как в ней взаимодействуют другие подсистемы языка. (Цит. по: [95, 444-445]). В связи с этим встает вопрос о необходимости ее глубокого изучения.
Неоценимую помощь в решении этой проблемы оказывает такая область науки о языке, как квантитативная лексикология, которая определяется в работе В. Т. Титова как «... средство обнаружения факторов порядка в лексике, способ ранжирования ее по системной и функциональной значимости» [130, 9]. Думается, что важная роль при этом должна отводиться изучению лексических единиц, сигнализирующих о том, что содержание высказывания выходит за рамки логики нашего мира (например, «предикаты «ложного восприятия» (мерещиться, чудиться, казаться! и т.п.)» [75, 62]).
В первой главе данной работы были обозначены так называемые «сферы проявления ирреального»: воображение, описания «возможных миров» с их «воображаемой логикой», сверхъестественное, измененные состояния сознания, сказочные повествования. Это и послужило основой для вычленения лексических маркеров ирреальности в рассмотренных текстах. Маркеры были сгруппированы по семантическому признаку с учетом их частеречной принадлежности. В целом (однако, с поправкой на отдельные тексты) были выделены следующие подгруппы: 1) «Мечты - воображение» (в таблицах именуемая «Воображение»); 2) «Измененные состояния сознания и психические заболевания» (далее именуемая «Психопатология»); 3) «Удивление - странность» (ниже именуемая «Странность»); 4) «Чудо — волшебство — магия» (именуемая в дальнейшем «Чудо»); 5) «Сказка — названия сказочных (мифических) персонажей» (обозначенная в таблицах как «Сказка»). Нужно отметить, что выделенные в настоящей работе подгруппы отчасти перекликаются с семантическими полями, приведенными Ш. Балл и в работе «Французская стилистика» [16].
Характеризуя маркеры ирреальности, присутствующие в художественных текстах, нельзя не сказать о специфике последних. С этой целью хотелось бы обратиться к работе Н. А. Николиной «Филологический анализ текста». Автор указывает на то, что все изображаемое в художественном тексте лишь частично соотносится с действительностью. В этой связи Н. А. Николина вводит термин «фикциональность» [93, 11]. И. Р. Гальперин придерживается сходной позиции, рассуждая о сущности художественного текста: «Временные и пространственные параметры художественного текста кардинально отличаются от тех, которые мы находим в других типах текстов. ... Хронологическая последовательность событий в художественном тексте вступает в противоречие с реальным течением времени, которое, подчиняясь замыслу автора, лишь создает иллюзию временных и пространственных отношений» [53, 87]. Таким образом, мир художественного текста может быть как бы отделен от нашего мира и быть при этом относительно самодостаточным.
Первым из рассмотренных нами художественных текстов был роман А. Макина «Le testament francais» («Французское завещание»). В этом произведении описаны два мира, две «реальности»: Россия (вернее, СССР, где обитает главный герой и где в основном разворачивается сюжет произведения) и Франция разных эпох, которая «воссоздается» путем рассказов бабушки героя. Наслоение этих двух пластов и смешение реалий, принадлежащих культуре разных стран и разных эпох, создает неповторимый колорит романа и служит основной движущей силой его «фикциональности».
Нужно отметить, что текст данного романа отличается большим количеством лексических маркеров (в целом было зафиксировано 700 случаев маркирования на уровне лексики) и широким спектром таких маркеров. Приблизительная длина текста составляет 72.300 слов.
В рамках первой подгруппы «Мечты — воображение» были выделены следующие маркеры: а) существительные: illusion (12 случаев), rive (в значении мечта) (12 случаев), imagination (5 случаев), reverie (4 случая), reveur (в значении мечтатель) (3 случая), chimere (2 случая), irrealite (2 случая), fantaisie (1 случай), fiction (1 случай), imagerie (1 случай); б) прилагательные и причастия: reve (9 случаев), imaginaire (7 случаев), illusoire (5 случаев), inexistant (3 случая), irreel (3 случая), fantasmatique (1 случай), fictif (1 случай), invente (1 случай), reveur (1 случай); в) глаголы: imaginer/s imaginer (в значении фантазировать, воображать) (34 случая), river (в значении мечтать) (8 случаев), se voir (= sembler; s imaginer) (3 случая), inventer (2 случая), se figurer (2 случая), se croire (= s imaginer) (1 случай).
Проиллюстрируем примерами данную подгруппу: Lesfils de la Vierge, argentes et legers dans топ illusion francaise, n etaient que quelques rangees de barbeles neufs qui n avaientpas en le temps de rouiller. [242, 340]
Лексическая единица «illusion» вносит в высказывание дополнительную и абсолютно необходимую нюансировку, снимающую всякие сомнения читателя относительно соответствия детских представлений героя действительности. Маркер в данном случае играет очень важную роль, с которой бы никак не смог «справиться» вместо него глагол-связка «etre» с ограничительным оборотом «ne... que». А.Ж. Греймас и Ж. Фонтаний выделяют в слове «иллюзия» два главных компонента: «казаться + не-быть» [60, 162]. Это позволяет с полным правом отнести данную лексическую единицу к маркерам ирреальности. Nos promenades, dans mes reves, contournaient ce quartier et la bouillie intellectuelle que sa realite engendrait. [242, 322]
Одним из ключевых маркеров первой подгруппы является маркер «мечта». Т. В. Радзиевская в статье «Семантика слова цель» пишет: «Мечта изначально предстает как нереализуемая или не реализуемая за счет усилий субъекта, ср.: несбыточная мечта, сумасбродные мечты. Слово способно входить в состав предиката для передачи смысла неосуществленности: ...» [106, 398]. Действительно, при изъятии маркера «reve» из рассматриваемого высказывания содержание последнего входит в противоречие с основной сюжетной линией произведения: далее читатель сможет заключить, что предполагаемым прогулкам так и не суждено было состояться по причине смерти бабушки главного героя, о которой он узнал спустя определенное время.
Аналогично функционирует однокоренной вышеописанному («reve») маркер: Je vivais deja de ce defile de visages nouveaux que j allais rencontrer, de I eclat des paysages reves, de I excitation du danger. [242 , 292]
Функционирование грамматических маркеров ирреальности
Маркирование ирреальности на уровне грамматики связывается, прежде всего, с модальностью, которая, в свою очередь, неразрывно связана с наклонением. Подтверждение этому можно найти в словах А. А. Кретова: «Из традиционных грамматических категорий категория невозможного имеет непосредственное отношение к категории модальности: ...» (Цит. по: [31, 157]). Поскольку при помощи языковых средств описываются не только ситуации, которые имели или могли бы иметь место в действительности, но и положения дел, которые выходят за рамки последней, существует определенный вид модальности, указывающий на подобные несоответствия объективной реальности: речь идет об ирреальной модальности. А. В. Бондарко рассматривает дихотомию «реальность / ирреальность» как ядро категории модальности. [128, 59]. В. А. Плунгян в работе «Общая морфология» характеризует ирреальную модальность, подчеркивая, что значения последней описывают ситуации, «... которые не имеют, не могут или не должны иметь места в реальном мире; ....» [98, 312]. Более того, ученый говорит о важности значения ирреальности, отмечая, что «... в глагольных системах языков мира эта группа значений морфологически выражается чаще всего (опережая даже аспектуальные значения). В языке с бедным набором грамматических категорий наиболее вероятно обнаружить в первую очередь именно показатели ирреальной модальности» [98, 312]. Однако и здесь есть определенный нюанс, о котором пишет В. Г. Гак: «В русском языке модальность, в частности глагольное наклонение, отражает преимущественно различие между реальным и ирреальным. Во французском различие между индикативом и сюбжонктивом определяется нередко не столько реальностью действия, сколько субъективным отношением говорящего к нему» [52, 642]. Таким образом, более «субъективный» характер французского наклонения в определенной мере объясняет наличие более разветвленной системы наклонений во французском языке, чем в русском.
Лингвисты по-разному понимают сущность наклонения. Рассмотрим и сравним некоторые точки зрения. По мнению В. Г. Гака, И. А. Мельчука, Л. Теньера в центре этой категории находится говорящий субъект (см. [52, 304], [90, 153], [127, 443]). Здесь подчеркивается значимость говорящего субъекта, ведь именно он определенным образом позиционирует свое высказывание относительно действительности. Более нейтральной позиции в отношении значения говорящего субъекта придерживаются Б. А. Серебренников, Л. И. Илия, рассматривающие наклонение как отношение действия к действительности (см. [120, 23], [70, 134]). Существует и несколько другое видение этой проблемы. Н. М. Васильева и Л. П. Пицкова дают наклонению еще более обобщенное определение: «Модальность, выраженная морфологически, при помощи формы глагола, называется наклонением» [42, 68]. Как видно из этих слов, ученые делают акцент именно на формальной стороне наклонения. Своеобразным «синтезом» приведенных выше точек зрения является определение, которое можно найти в «Словаре-справочнике лингвистических терминов» Д. Э. Розенталя и М. А.Теленковой: «Наклонение глагола - глагольная категория, выражающая отношение действия (состояния) к действительности, устанавливаемое говорящим, т.е. определяющая модальность действия» [217, 187]. Таким образом, из всего вышесказанного можно заключить, что наклонение определяется двумя важными чертами: во-первых, тем, как говорящий субъект позиционирует свое высказывание относительно действительности, во-вторых, морфологической выраженностью этой категории в глаголе.
Однако нужно отметить, что в настоящей работе мы придерживаемся более точного, на наш взгляд, определения, сформулированного в работе М. К. Сабанеевой «Генезис косвенных наклонений французского глагола»: «... наклонение рассматривается как полифункциональная категория, способная не только служить выражению модальности глагольного действия, т.е. отношения этого действия к действительности с точки зрения говорящего, но и выступать в амодальной функции, не указывая на отношение действия к действительности с позиции говорящего» [118, 6].
Как известно, не всякое наклонение может служить маркером ирреальности. Как пишет А. А. Кретов, в русском языке «...семантика несоответствия содержания высказывания действительности не имеет морфологического выражения» (Цит. по: [31, 157]). В этом случае можно было бы поспорить и привести в доказательство наличие в русском языке сослагательного наклонения. Например, А. П. Бабушкин определяет сослагательное наклонение как ««окно» в возможные миры», отмечая, что оно представляет действие как желаемое, предполагаемое, обусловленное, возможное (или невозможное), которое могло бы произойти при выполнении определенных условий. [15, 21]. А. А. Кретов уточняет по этому поводу следующее: «Русское сослагательное наклонение близко к миру реальности, как бы ориентировано на него, обозначает действие, которое «могло или может совершиться при определенных условиях, но условий этих не было и нет» (Цит. по: [31, 151]).
Во французском языке наблюдается иная картина. На роль «ирреального» наклонения могут претендовать сюбжонктив и кондиционал. Но прежде чем обратиться к этому вопросу, представляется полезным рассмотреть кратко его историю, а именно, ситуацию в латинском языке, который является «предком» французского. Т. Б. Алисова, Т. А. Репина и М. А. Таривердиева отмечают две вехи в появлении кондиционала: если в классической латыни при оценке событий как возможных в будущем в гипотетическом сложном предложении (в обеих частях) употреблялись времена конъюнктива (презенс и перфект), а при оценке событий как ирреальных - имперфект и плюсквамперфект, то в народной латыни вместо конъюнктива в главном предложении начинает употребляться перифраза inf.+habebat. [3, 359]. Аналогичное свидетельство можно встретить в работе Э. Бурсье [38]. М. К. Сабанеева в своей работе сходным образом комментирует эту тенденцию: «Сокращение модальных функций конъюнктива от архаического латинского языка вплоть до старофранцузского включительно связано с «наступлением» на конъюнктив его конкурентов, каковыми явились на разных этапах исторического развития императив и конструкции, состоящие из модального глагола долженствования и инфинитива» [118, 162].
Функционирование маркеров ирреальности на уровне текста
Ввиду того, что нами уже было рассмотрено функционирование маркеров ирреальности на уровне лексики и грамматики, осталось продемонстрировать способы маркирования ирреальности на уровне текста.
Прежде всего, возникает вопрос: а вправе ли мы вообще говорить об уровне текста? К примеру, Э. Бенвенист в статье «Уровни лингвистического анализа» отвечает на этот вопрос отрицательно, приводя следующие аргументы: «... предложение содержит знаки, но само не является знаком. ... Фонемы, морфемы, слова (лексемы) могут быть пересчитаны. Их число конечно. Число предложений бесконечно. ... Для предложений не существует ни законов дистрибуции, ни законов употребления. ... С предложением мы покидаем область языка как системы знаков и вступаем в другой мир, в мир языка как средства общения, выражением которого является речь (le discours)» [28, 139]. Сходную мысль высказывает на первых страницах своей работы «Лингвистические исследования структуры текста» Е. А. Реферовская, считая предложение максимальной единицей языка и минимальной единицей речи [116,4].
Однако в других источниках ([162], [27], [116]) имеет место несколько иное осмысление сущности текста. Так, авторы работы «Introduction to text Linguistics» считают его единым целым и выделяют семь текстообразующих факторов: когезия, когерентность, интенциональность, приемлемость, информативность, ситуативность, интертекстуальность [162]. У В. П. Белянина по этому поводу можно прочитать следующее: «Текст, представляя собой сложное семантическое образование, имеет ряд характеристик: цельность, связность, эмотивность, креолизованность, прецедентность, скважность» [27, 120]. М. Пфюце понимает текст как «... структурированное единство, представляющее в сознании, в виде лингвистической единицы, какое-либо комплексное явление действительности в его относительно законченной смысловой целостности» (Цит. по: [116, 5]).
В настоящей работе мы разделяем позицию И. Р. Гальперина, который рассматривает текст в двух планах и делает вывод о статусе последнего: «С точки зрения дихотомии языка и речи, т.е. рассмотрения языка в статике и динамике, в парадигматическом и синтагматическом планах, необходимо признать, что текст не является уровнем языка. С другой стороны, некоторые параметры текста дают основания для экстраполяции структуры уровней с оси парадигматики на ось синтагматики. К таким параметрам прежде всего относится вычленение единиц-конституэнтов, определение категорий текста, семантический аспект, без которого, как известно, не обходится анализ любого уровня. Отсюда следует, что текст может рассматриваться как уровень, но не языка, а речи» [53, 3]. Таким образом, в рамках нашего исследования мы с полным правом можем пользоваться термином «уровень текста».
Указанная выше двуплановость текста обусловливает комплексный характер его исследования. Н. А. Слюсарева в этой связи отмечает, что текст находится «на стыке» двух наук — языкознания и литературоведения. Языкознание интересуют средства его построения, которые отвечают за связность, целостность текста, создают его общую модальность [14, 41].
А. А. Кретов указывает на то, что во многих текстах отсутствуют маркеры ирреальности, но законы нашего мира в них нарушаются. Ученый делает вывод о том, что в подобных произведениях языковые маркеры ирреальности «выносятся за скобки». Соответственно в силу вступает так называемый «внеязыковой маркер», каковым является само указание на принадлежность текста к художественной литературе. (Цит. по: [31, 156]). Описанное А. А. Кретовым явление названо в настоящей работе «затекстовым» маркированием.
Нужно отметить, что на уровне текста маркирование осуществляется также с помощью стилистических приемов: трансформация апеллятивов в онимы (часто сопровождает олицетворение), олицетворение и персонификация (как частный случай олицетворения), оксюморон. Однако следует отметить, что указанные приемы являются производными от маркирования при помощи жанра («затекстового» маркирования) — главного классификатора текста.
Вот какое определение дает олицетворению И. Б. Голуб: «Олицетворением называется наделение неодушевленных предметов признаками и свойствами человека Особым видом олицетворения является персонификация (из лат. persona — лицо, facere — делать) — полное уподобление неодушевленного предмета человеку. В этом случае предметы наделяются не частными признаками человека (как при олицетворении), а обретают реальный человеческий облик: ...» [57, 135]. 3. И. Хованская и Л. Л. Дмитриева рассматривают семантический механизм персонификации как частичное изменение словарного значения, которое обусловливает появление контекстуального варианта этого значения, который, в свою очередь, представляет собой образный компонент, навязываемый реципиенту. Этот компонент всегда вытекает из актуализации семы «одушевленное» в микроконтексте; эта сема несовместима с семантическим ядром словарного значения, она лишь добавляется к его структуре. [142, 268].
