Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Стереотипы восприятия Китая как типа цивилизации в русской религиозно-философской мысли (вторая пол. ХIX-нач. XX вв.) 18
1. Своеобразие картины мира русских мыслителей как этнокультурный модус восприятия китайской цивилизации 19
2. Китай и российско-славянская цивилизация в концепции культурно-исторических типов Н.Я. Данилевского 36
3. Азия, Китай и Россия в трактовке Ф.М. Достоевского 46
4. Освещение специфики России и Китая в трудах К.Н. Леонтьева 57
5. Своеобразие Китая и России в философии всеединства B.C. Соловьева...66
6. В.В. Розанов об особенностях китайской и российской цивилизаций 83
Заключение к первой главе 96
Глава II. Стереотипизация этнических признаков китайцев в русской ментальности второй половины XIX- начала XX веков 100
1. Своеобразие религиозности и нравственных качеств китайцев 103
2. Высокая жизнеспособность и исключительное трудолюбие как характерные черты китайцев 127
3. Особенности правового и политического сознания китайцев 146
Заключение ко второй главе 170
Заключение 174
Библиография 177
- Своеобразие картины мира русских мыслителей как этнокультурный модус восприятия китайской цивилизации
- Китай и российско-славянская цивилизация в концепции культурно-исторических типов Н.Я. Данилевского
- Своеобразие религиозности и нравственных качеств китайцев
- Высокая жизнеспособность и исключительное трудолюбие как характерные черты китайцев
Введение к работе
Актуальность темы
Существенные изменения этнической ситуации на Дальнем Востоке, произошедшие за последние десятилетия эпохи «перестройки» и постсоветской трансформации российского общества, вывели взаимоотношения русского населения и китайской диаспоры как в геополитическом, так и в этнокультурном аспектах на новый уровень. Нынешнее состояние этих отношений и их будущее в значительной мере определяются этническим самосознанием этносов и тем этническим опытом, взаимными стереотипами восприятия, этническими установками, которые сложились на протяжении длительного периода контактов русских и китайцев.
Хотя контакты между Россией и Китаем имеют длительную историю, образ Китая и китайцев, игравших заметную роль в дискуссиях о месте и роли России в мире, сформировался в российской ментальности1 не сразу. Лишь с середины XIX века образ Китая и китайцев занял важное место в русской общественно-политической мысли и продолжал играть значительную роль вплоть до 1917 года. Споры о Китае и китайцах велись в самых различных кругах: среди мыслителей, публицистов, специалистов-востоковедов и практических политиков. Без обращения к этим спорам невозможно понимание такой «вечной» темы российской общественной мысли, как место России в дихотомии «Востока» и «Запада».
Изучение позиций и мыслей, высказывавшихся в этих спорах, представляет особый интерес сегодня, когда многие представления прошлого возрождаются и приобретают новую окраску в современных российских дискуссиях. Акцентирование идеи «желтой опасности» и ярко выраженный амбивалентный характер китайской темы в массовом сознании населения Дальнего Востока предопределяют значительный рост субъективных факторов, влияющих на атмосферу русско-китайского общения. Во многом эти обстоятельства имели место и на рубеже XIX - XX веков, что позволяет отнести исследование проблемы образа Китая и китайцев в русской ментальносте второй половины XIX - начала XX вв. в плоскость научно и практически значимых вопросов.
Степень изученности проблемы
В настоящее время в научной литературе накоплен обширный материал, позволяющий изучить общественно-политические и религиозно-философские идеи и настроения русской мысли второй половины XIX - начала XX вв., однако исследования, в которых реконструируются основные мифологемы, стереотипы восприятия, формировавшие русское этническое самосознание в его отношении к Китаю и китайцам, представлены довольно слабо. Весь массив исследований, которые, так или иначе, затрагивали обозначенную проблему, можно условно разделить на исторические, этнографические, этнопсихологические и этнорелигиоведческие, а также сравнительно-религиоведческие.
В контексте философского осмысления проблем взаимодействия России и Китая, их цивилизационного своеобразия следует выделить труды известных русских мыслителей Н.А. Бердяева, В.В. Зеньковского, Н.О. Лосского, B.C. Соловьева. Свой вклад в этой теме внесли К.Н. Бестужев-Рюмин, Н.Н. Кареев, А.Ф. Лосев, Д.С. Мережковский, Н.Н. Страхов Е.Н. Трубецкой, Г.В. Флоровский, и другие. В советский период число исследований по этой проблеме значительно сократилось, отдельные вопросы затрагивались в
работах А.И. Абрамова, СИ. Бажова, М.М. Бахтина, А.В. Гулыги, А.А. Ивановой, А.А. Королькова, СВ. Носова, В.Г. Сукача, В.А. Фатеева и др.1
Существенный интерес для нашего исследования представляют оценки философского наследия русских религиозных мыслителей в зарубежной научной мысли. Значительное место концепции культурно-исторических типов Н.Я. Данилевского в русской тоталитарной философии уделил американский исследователь Р.Д.Е. Мак Мастер; к философским, литературным и психологическим открытиям Ф.М. Достоевского обращались Р. Лаут, Ф.П. Ингольд и др.; социально-философским теориям К.Н. Леонтьева посвящены очерки Р. Хар, К. Иваск; о влиянии B.C. Соловьева на религиозную социально-философскую и культурную мысль XX века писали К. Мочульский, В. Хржановский, 3. Дэвид; тему любви и религии в миросозерцании В.В. Розанова в своих монографиях рассматривали П. Поджоньоли, А.Л. Кроун, А.В. Штаммлер, П. Лесковеч.2
Отдельное место в зарубежной научной мысли занимает книга немецкого философа В. Шубарта «Европа и душа Востока». Опираясь на мнение русских религиозных философов, мыслитель полагал, что «задача России в том, чтобы вернуть душу человеку. Именно Россия обладает теми силами, которые Европа утратила или разрушила в себе. Россия является частью Азии и в то же время
членом христианского сообщества народов. Это христианская часть Азии. В этом особенность и исключительность ее исторической миссии. Индия и Китай отделены от европейского человека. В Россию же его ведут пути, связанные прежде всего общностью религии. Поэтому только Россия способна вдохнуть душу в гибнущий от властолюбия, погрязший в предметной деловитости человеческий род».1 Другим крупным исследованием стала книга известного американского ученого Д.Х. Биллингтона «Икона и топор», представляющая собой опыт истолкования истории русской мысли и культуры нового времени. Анализируя характерные и противоречивые черты каждой эпохи русского культурного развития и основываясь на новой интерпретации источников, автор стремился дать собственное видение достижениям, поискам и порывам русской культуры, ее движущим силам и личностям, христианскому наследию, влиянию на Россию Запада.
Отдельную группу составляют исследования, посвященные темам, которые издавна поднимались в русской общественной мысли — это «Россия и Восток», «Россия и Азия» и проблематике «Русского пути». На наш взгляд, мысль об объединении или размежевании с Западом в проблематике «Русского пути» всегда оставались на первом плане, тогда как теме «Россия и Восток» уделялось куда меньше внимания. В ряду исследований, в которых рассматривались эти вопросы, необходимо отметить работы Л.П. Карсавина, М.С. Кагана, П.А. Сорокина, Е.Г. Халтуриной, коллективные труды по истории философии, судьбе России, русской идее, пути Евразии и др.
Особое значение для данной диссертации представляют работы, в которых исследуются взгляды на Китай и китайцев у русских мыслителей. Так, изучением проблемы образа Китая и китайцев в русской культуре XIX-XX вв. занимался Б.Б. Бахтин, представления о Китае отдельных русских писателей и мыслителей рассматриваются в работах М.П. Алексеева, Д.И. Белкина, Н.А. Сетницкого, А.И. Шифмана.1 Крупнейшим исследователем китайской тематики в русской религиозной мысли является В.В. Сербиненко. Его работы охватывают ряд проблем: образ дальневосточной культуры в русской общественной мысли XIX в.; место Китая в концепции культурно-исторических типов Н.Я. Данилевского; представления о Китае B.C. Соловьева; аспекты соотношения китайской и японской культур в творчестве B.C. Соловьева и другие. О представлениях на Китай B.C. Соловьева, его общество и государство в своих статьях писал А.И. Кобзев, востоковедным темам в трудах русских религиозных философов B.C. Соловьева и Н.А. Бердяева посвящены статьи Е.Б. Рашковского, тему Востока Христа и Востока Ксеркса в философии B.C. Соловьева исследовал В.Э. Молодняков.3 Взгляды на Китай некоторых известных китаеведов XIX века В.П. Васильева, СМ. Георгиевского и др. рассматриваются в монографии П.Е. Скачкова «Очерки истории русского китаеведения». Крупным обобщающим исследованием об образе Китая в работах представителей различных идейных направлений российской мысли до 1917 г. стали статьи А.В. Лукина.4 Из иностранных исследователей об отношении к Китаю Н.М. Пржевальского и Э.Э. Ухтомского писал канадский историк Д. Скиммельпеннинк ван дер Ойе. Эти работы внесли значительный вклад в изучение восприятия Китая и
китайцев в России,, вместе с тем следует отметить, что проблема этнокультурных и этнорелигиозных аспектов взаимовлияния русских и китайцев осталась за рамками данных исследований.
Среди работ этнографического направления следует выделить труды отечественных этнографов, изучавших Дальний Восток в 50-60-х годы XIX века (М.И. Венюков, Р.К. Маак, К.И. Максимович, Н.М. Пржевальский, Л.И. Шренк).1 Этнокультурные и этнорелигиозные особенности китайского населения Амурской области в 80-х годы XIX века исследовали И.П. Надаров и А.Ю. Назаров. В конце XIX — начале XX века численному составу китайцев, их религиозным представлениям, занятиям и обычаям были посвящены труды В.К. Арсеньева, С.К. Патканова, П.П. Шимкевича и С.М.Широкогорова.3 В советский период этнографические исследования народов Дальнего Востока получили свое продолжение в работах Н.А. Алексеева, Е.А. Гаер, A.M. Золоторева, В.Г. Ларькина, И.А. Лопатина, В.Е. Медведева, А.Ю. Сем, Ч.М. Таксами. В последние годы изучением мифологии, религиозных верований и обрядов народов Дальнего Востока занимаются О.А. Бельды, СВ. Березницкий, Т.А. Кубанова, А.Б. Островский, С.Н. Скоринов, К.С. Яхонтов и ряд других ученых.
1 Немаловажное значение для раскрытия темы диссертации представляют этнопсихологические и этнорелигиоведческие исследования, посвященные проблемам межэтнических отношений, этническому самосознанию диаспор, соотношению современной и традиционной культуры в социальных группах и ряду других вопросов. Среди них следует отметить работы B.C. Агеева, Ю.В. Арутюняна, Ю.В. Бромлея, Л.М. Дробижевой, Н.М. Лебедевой, СВ. Рыжовой, Л.Д. Столяренко, А.П. Садохина, Т.Г. Стефаненко. В настоящее время изучением проблем этнического самосознания и этноконфессионального взаимодействия русских и китайцев, степени открытости русской культуры влиянию китайских религий, а также этнорелигиозных моделей поведения китайской диаспоры на Дальнем Востоке занимается группа исследователей из Амурского государственного университета (С.Э. Аниховский, А.П. Забияко, Р.А. Кобызов).1 Значительный интерес в этом контексте представляет диссертационное исследование С.Э. Аниховского, рассматривающее проблему этнорелигиозных отношений на Дальнем Востоке России во второй половине
XIX - начале XX вв. Тему китайской цивилизации и конфуцианства в российской общественно-философской мысли второй половины XIX - начала
XX вв. изучал в своем диссертационном исследовании О.А. Бадлуев.3
Выявление и осмысление общих закономерностей, специфических феноменов и теоретических построений, отличавших процесс формирования русской ментальности в ее отношении к Китаю и китайцам, невозможно без обращения к компаративным исследованиям. Сравнительно-религиоведческие исследования4 в России берут свое начало со второй половины XIX - начала
XX вв. и связаны с развитием интереса к сравнительно-религиоведческим подходам в контексте русского этнокультурного и этнорелигиозного самоопределения и идентификации народов России. Труды компаративистской направленности по индоевропейским религиям, славянскому язычеству, архаическим верованиям народов Севера, Сибири, Дальнего Востока, христианству и православию и др. вопросам заложили основу для создания отечественной школы сравнительного религиоведения. Она представлена трудами А.Н. Веселовского, Т.П. Григорьевой, А.П. Забияко, Е.Н. Мелетинского, В.Я. Проппа, Н.С. Трубецкого, В.К.Шохина, и рядом других ученых - гуманитариев. Среди компаративных исследований в зарубежной научной мысли в контексте сравнительного изучения конфуцианства и христианства следует отметить монографии Синьчжун Яо и Дж. Чинг. Синьчжун Яо полагает, что «изначально близость христианства и конфуцианства объяснялась тем, что христианство как теистическая религия имеет много гуманистических черт, в то время как конфуцианство как гуманистическая религия имеет некоторые теистические (черты - прим. Автора). Общие черты дают им (религиям) возможность соглашаться в некоторых формах религиозного верования, обычаях и даже обрядах. ... Однако разделяемые обеими сторонами характеристики не уменьшают их у фундаментальных различий». Дж.Чинг пришла к выводу, что «христианство и конфуцианство предлагают разные идеалы жизни: жизнь, проживаемая в согласии с образом Бога, в котором было создано человеческое существо; и жизнь, осуществляющая его человеческий потенциал. Иисус предлагает живой пример, в то время как Конфуций создает модель».3
Таким образом, в настоящее время проблемы содержания русской ментальности во второй половине XIX — начале XX вв. занимают одно из ведущих мест в исследованиях российских ученых различных специальностей. Однако аспекты формирования категорий русского самосознания и реконструкция тех образов и стереотипов, которые оформились в этот период и, сохраняя свою устойчивость, продолжают играть значительную роль в русско-китайских отношениях сегодня, по-прежнему остаются малоисследованными. Данная диссертационная работа позволит частично восполнить существующий пробел в научной литературе.
Диссертационное исследование не претендует на изучение всех уровней и форм русской ментальносте с точки зрения представленных в них образа Китая и китайцев. Диссертация не вскрывает региональные особенности русской ментальносте (центральных регионов России, приграничной полосы и т.п.). Она затрагивает, прежде всего, религиозно-философский и общественно-политический уровни, которые оказали значительное влияние на иные пласты русской ментальносте.
Объектом исследования в данной работе выступают сложившиеся в русской ментальносте второй половины XIX - начала XX вв. образы Китая и китайцев, обусловленные этнокультурными и этнорелигиозными особенностями России.
Предметом исследования являются генезис и эволюция этнокультурно детерминированных образов Китая и китайцев в русской ментальносте второй половины XIX - начала XX вв., их стереотипизация в русской религиозно-философской, общественной мысли.
Хронологические рамки диссертации охватывают период со второй половины XIX века до 1905 г. Выбранный период представляет несомненный интерес с точки зрения активного освоения дальневосточного региона как русскими, так и китайцами и оформления устойчивых этнических категорий, установок и доминант этнического сознания русских и китайцев в отношении друг друга.
Целью диссертационной работы является реконструкция образов Китая и китайцев, сформировавшихся в русской ментальное™ второй половины XIX -начала XX вв.
Реализация этой цели обусловила постановку и решение следующих задач:
Выявить этнокультурные и этнорелигиозные особенности русской ментальносте второй половины XIX - начала XX вв.
Вскрыть факторы, влиявшие на формирование образов Китая и китайцев в русском сознании.
Проанализировать и обобщить представления о Китае и китайцах в русской общественной и религиозно-философской мысли.
Реконструировать мифологемы, образы и устойчивые стереотипы, сложившиеся в русском этническом сознании в отношении Китая и китайцев, установить их тесную взаимосвязь с историей русско-китайских отношений.
Методология исследования.
Методологической основой диссертационного исследования являются принципы историзма и научной объективности. Использование каузального, историко-генетического и сравнительно-исторического подходов позволило выявить комплекс причинно-следственных связей и особенностей в процессе формирования русской ментальносте второй половины XIX - начала XX вв. Компаративные подходы и метод герменевтической интерпретации позволили проанализировать и обобщить представления о Китае и китайцах, выделить ключевые мифологемы, образы и стереотипы этнического самосознания русских.
Источниковую базу диссертации составили дореволюционные издания, исследования советского и постсоветского периода. К первым следует отнести труды русских религиозных мыслителей; их дневники, письма, посвященные историософским, социально-политическим, культурологическим и
богословским темам; проблемам Востока и Запада, России и Азии, России и Европы, России и Китая; вопросам об исторических судьбах России и
славянства, культурном и религиозном своеобразии китайцев и русских и т.п. Немаловажное значение для раскрытия цели и задач диссертационного исследования представляли воспоминания, отзывы, критические заметки современников и сочинения историков русской философии, дающие оценку не только их философским построениям, но и спорам вокруг проблем места России и Китая в общецивилизационном развитии, христианской миссии России в Азии и ряду других вопросов.
Вторую группу источников составляют исследования, посвященные теме образа Китая и китайцев в русской религиозно-философской мысли. Несомненную ценность для нашего исследования представляли статьи и монографии М.П. Алексеева, Б.Б. Бахтина, Д.И. Белкина, А.И. Кобзева, А.В. Лукина, В.Э. Молоднякова, Е.Б. Рашковского В.В. Сербиненко, Н.А. Сетницкого,1 отражающие сложившиеся научные традиции в исследовании обозначенной проблемы. Вместе с тем, следует отметить, что специальные работы, исследующие тему Китая и китайцев в философии К.Н. Леонтьева и В.В. Розанова в настоящее время в отечественной научной мысли практически не представлены. Отсутствуют комплексные работы по проблеме влияния взглядов религиозных мыслителей на этническое самосознание русских.
К третьей группе можно отнести труды отечественных и иностранных синологов, этнографов, путешественников, исследователей, дипломатов,
политиков, освещавших разнообразные стороны жизни китайцев: их историю, обычаи, культуру, религиозные воззрения, особенности политического и правового сознания, государственного механизма и другие вопросы. Из научных журналов следует особо отметить издания Императорского русского географического общества, в которых регулярно публиковались отчеты об экспедиционных исследованиях на Дальнем Востоке, исторические и этнографические очерки о народах Приамурского края. В данной работе использовались труды В.П. Васильева, М.И. Венюкова, СМ. Георгиевского, Д.А. Коропчевского, А.Н. Краснова, Ф.Ф. Мартенса, С.С. Матиньона, A.M. Позднеева, Д.М. Позднеева, П.С. Попова, Н.М. Пржевальского, Э.Э. Ухтомского, Э.В. Эриксона, и других.1
Отдельную группу источников составляют материалы периодической печати. В диссертационном исследовании учитываются научные, общественно-политические и литературные газеты, журналы, в которых публиковались
I статьи, посвященные различным аспектам русско-китайских отношений: проблемам китайского присутствия на Дальнем Востоке, событиям в Китае и т.п. Значительное количество публикаций в этом ключе приходилось на издания «Вестник Европы», «Восточное Обозрение», «Голос», «Вестник Азии», «Приамурские ведомости», «Амурскую газету».1 Достаточно большое место в отечественных изданиях уделялось обзорам публикаций зарубежной прессы, где содержались переводы и критические комментарии по поводу событий в Китае и на Дальнем Востоке, восточному вопросу, «желтой опасности» и другим актуальным проблемам общественной жизни.
Объем диссертации не позволяет охватить все источники, поэтому сделанные выводы не претендуют на окончательный характер.
Научная новизна диссертации. Предлагаемая работа представляет собой одну из первых в отечественной науке попыток исследования проблемы этнокультурных и этнорелигиозных образов Китая и китайцев в русской ментальности второй половины XIX - начала XX вв., их стереотипизации в религиозно-философской и общественной мысли. Ее новизна заключается в следующем:
Впервые реконструированы обусловленные этнокультурными и этнорелигиозными особенностями России образы Китая и китайцев, сложившиеся в русской ментальности второй половины XIX - начала XX вв.
Установлены факторы, влиявшие на генезис и эволюцию образа Китая и китайцев в русской ментальности второй половины XIX - начала XX вв.
Раскрыты процессы стереотипизации образа Китая и китайцев в русской религиозно-философской и общественной мысли второй половины XIX - начала XX вв.
Впервые в контексте стереотипизации образа Китая и китайцев эксплицированы идейные позиции К.Н. Леонтьева, В.В. Розанова и некоторых других русских мыслителей.
Реконструированы мифологемы, образы и устойчивые стереотипы, сложившиеся в русском этническом сознании в отношении Китая и китайцев во второй половине XIX - начале XX вв.
Практическая значимость диссертации.
Материалы диссертации могут быть использованы при подготовке комплексных работ по этнокультурной и этнорелигиозной истории Дальнего Востока. На основе диссертационного исследования могут быть разработаны спецкурсы для студентов исторических и религиоведческих специальностей высших учебных заведений.
Собранный и обобщенный материал может оказать помощь студентам исторических, религиоведческих и регионоведческих специальностей в подготовке курсовых и дипломных проектов. Выводы проведенного исследования могут быть учтены органами государственной власти при разработке нормативной базы, регламентирующей деятельность китайской диаспоры на Дальнем Востоке.
Апробация диссертации. Материалы диссертации были неоднократно представлены на научно-практических («Приамурье от первопроходцев до наших дней», 2003) и международных конференциях («Россия и Китай на дальневосточных рубежах», 2002-2003; «Миграционные процессы на Дальнем Востоке (с древнейших времен до начала XX века)», 2004) в форме докладов и публикаций научных статей. Всего по теме диссертации опубликовано шесть работ.1
Структура диссертации определяется целью и задачами диссертационного исследования и включает в себя введение, две главы, заключение, библиографию.
Своеобразие картины мира русских мыслителей как этнокультурный модус восприятия китайской цивилизации
Каждая цивилизация характеризуется своим особым модусом восприятия мира, находящим отражение в социальной жизни эпохи. Отечественный исследователь культуры средневековья А.Я. Гуревич, опираясь на авторитетное мнение немецкого историка XIX века Леопольда фон Ранке, отмечал, что «если мы хотим познать прошлое таким, каким оно было «на самом деле», мы не можем не стремиться к тому, чтобы подойти к нему с адекватными ему критериями, изучать его имманентно, вскрыть его собственную внутреннюю структуру, остерегаясь навязать ему наши современные оценки».1 Анализируя «картину мира» средневекового человека, А.Я. Гуревич выделил две основные группы критериев (категорий), образовывавших константы идеалов и ценностей миросозерцания людей, разделив их условно на универсальные (космические) и социальные. По его мнению, именно «эти универсальные понятия в каждой культуре связаны между собой и образуют «модель мира»4 -ту «сетку координат», при посредстве которых люди воспринимают действительность и строят образ мира, существующий в их сознании».5
Очевидно, что в рамках нашего исследования мы не ставим задачу рассмотреть весь спектр категорий и их взаимодействий при воссоздании «картины мира» русских мыслителей. Но для изучения специфики восприятия религиозных традиций и цивилизационных особенностей Китая необходимо акцентировать внимание на тех ключевых представлениях и ценностях, особенностях видения мира, способах интерпретации действительности, которые были присущи представителям русской религиозно-философской и общественной мысли второй половины XIX - начала XX вв.
Самобытная русская философия в своих идейных исканиях всегда была теснейшим образом связана с религиозным миросозерцанием. На эту особенность указывали и крупные исследователи истории русской философии Н.А. Бердяев, А.Ф. Лосев, Н.О. Лосский, Г.Г. Шпет, отмечая, что способ русского философствования не носит характер сугубо рационального, а связан с православием, восточно-христианским мировосприятием и мироощущением славянской души. «Русские не допускают, - писал по этому поводу Н.А. Бердяев, - что истина может быть открыта чисто интеллектуальным, рассудочным путем, что истина есть лишь суждение. И никакая гносеология, никакая методология не в силах, по-видимому, поколебать того дорационального убеждения русских, что постижение сущего дается лишь цельной жизни духа, лишь полноте жизни».1
В отличие от русской ментальносте европейская мысль в XIX веке утверждала идеи рационализма, вызванных к жизни беспрецедентным переворотом в экономических и социальных основах общества, сменой «естественных связей» и отношений между людьми на свободу личной инициативы и личной ответственности. Последние требовали от человека рационально-прагматического и утилитаристского склада ума, «делового» взгляда на мир. Мощный и стремительный рывок Европы вперед, ее претензии на роль мирового лидера и вершителя судеб человечества, великие победы науки и разума во всех областях познания превращали силу и знание в высшую ценность цивилизации и формировали идейные основы нового буржуазного общества.
В русской интерпретации «человек раньше теории», и гамлетовский вопрос «Быть или не быть?» обращен не столько вовне, сколько к внутреннему человеку, экзистенциональному «самостоянию», «домостроительству» его души. Такое интравертное духовное бытие приемлет «быт», внешний мир, но выше последнего, усматривая в нем средство, но не самоцель. Способность восходить не только на метафизические вершины, но и сознавать свое несовершенство и греховность, парадоксальность главного греха русского человека - доведение до абсолюта и тем самым до абсурда своих добродетелей в сочетании с приверженностью к гуманизму, человеколюбию, идеалу «общечеловека» в полной мере отражают антиномичность русской души.
XIX век в России стал временем глубокой трансформации русской национальной культуры, национального самосознания - патриотический подъем, вызванный победой в войне 1812 года, отмена крепостного права и либеральные реформы, появление новых социально-политических учений - все эти события кардинально изменили социально-духовный облик русского общества. Новое общественное сознание складывалось в сложных условиях пореформенной России, связанных с переходом к новым формам экономических отношений, сопровождавшихся разрывом традиционных общинных связей, активным процессом маргинализации населения, беспомощностью русской интеллигенции перед новыми политическими реалиями, опережением реальной практикой теоретического осмысления принципов новой политической культуры. На этой почве поиск новых основ культуры шел к теориям, в основе которых лежал чувственный опыт и новое религиозное сознание, включавшее в себя и элементы воспоминаний о язычестве, и обновленное христианство, и вселенскую идею, и космизм, и моралистические учения. Переходный период характеризовался переосмыслением опыта прошлого и настоящего, поиском ответов на «вечные» для русской философии вопросов - «абсолютное добро», «вечной и нетленной красоты», внеисторической мудрости,1 понимания мира как постижения Божественного начала. .
Русские религиозные философы не только не приняли европейские идеалы позитивистски-рационалистической модели человека, потребительства и сытого благополучия, но и противопоставили им свой взгляд и свое видение реальности, основанное на идеях целостности и всеединства, они утверждали, что разум и логика, составляя существенную черту человеческого духа, не исчерпывают его. Цельное знание, как и цельная личность, обретаются совокупными усилиями души, эмпирией, умозрением и верой. Человек способен познать высшие истины непосредственно и интуитивно, если он не безличен и не безучастен к ним, если человек вдохновлен и просветлен любовью к своей земле и народу.
Китай и российско-славянская цивилизация в концепции культурно-исторических типов Н.Я. Данилевского
Обращение к Китаю одного из наиболее последовательных и систематических теоретиков славянофильства Н.Я. Данилевского не было случайным. Китай, наряду с романо-германским (европейским) и восемью другими,1 как и российско-славянская цивилизация, представлялся мыслителю отдельным, самоценным культурно-историческим типом.2 Своеобразие китайской цивилизации и специфика России, носительницы особого культурно-исторического типа, служили естественным обоснованием и доказательством выдвинутой им теории культурно-исторических типов.3
Философское наследие Н.Я. Данилевского получило свое критическое осмысление уже в трудах современников, среди них нужно выделить работы К.Н. Бестужева-Рюмина, В.В. Зеньковского, Н.Н. Кареева, Н.О. Лосского, B.C. Соловьева, Н.Н. Страхова, и других.4 За последние десятилетия теория культурно-исторических типов Н.Я. Данилевского по-новому прозвучала в ряду исследований консервативных социально-политических утопий второй половины XIX века, русской философии истории и других тем.1 Тема Китая в концепции культурно-исторических типов Н.Я. Данилевского наиболее полно рассмотрена в работах В.В. Сербиненко, к взглядам философа в рамках анализа образа Китая в России до 1917 года обращался А.В. Лукин.3
Уже в полемике4 с B.C. Соловьевым5 Н.Я. Данилевский указывал, что в работе «Великий спор и христианская политика» (1883) автор строит обоснование универсализма мировой истории на противопоставлении Запада и Востока: активной роли западной культуры, формирующей принцип «самодеятельности» человека противостоит Восток как особое культурное образование с созерцательно-пассивным восприятием сверхъестественного. Находя такое различие западной и восточной культур слишком общим, Н.Я. Данилевский замечал, что оно ничего не дает для понимания своеобразия китайской культуры: «...ни один народ в мире не заботился менее о сверхъестественной силе, как та треть человечества, которая жила в Китае, как раз на самом настоящем Востоке. Следовательно, эту неудобную и неподатливую на схемы треть человечества приходится выкинуть из истории. ... Выключение его мотивируется тем, что Китай уже чересчур восточен по своей замкнутости и неподвижности. ... Что же касается до неподвижности, то, очевидно, что народ, сделавший большую часть основных культурородных изобретений, не мог быть неподвижным».1
По мнению ряда исследователей, для Н.Я. Данилевского, как и для других сторонников самостоятельного пути России, Китай стал одним из символов возможности существования цивилизации и прогресса, отличных от европейских.2 Н.Я. Данилевский отвергал идею единой линии в развитии человечества, причинно-следственную связь между отдельными историческими этапами его развития. Сущность прогресса, по Н.Я. Данилевскому, состояла «... не в том, чтобы идти всем вместе в одном направлении (в таком случае он скоро прекратился бы), а в том, чтобы исходить все поле, составляющее поприще исторической деятельности, во всех направлениях».4 В этом отношении Азия и Китай в частности, по его мнению, ни в коей мере не уступали Европе, а кое. в чем ее превосходили и могли быть образцом для европейцев.
Общественно-политическое устройство Китая при 400 млн. жителей Н.Я. Данилевский определял понятием «гражданское благоустройство». Рассматривая экономическое развитие страны, мыслитель, ставил под сомнение лидирующие позиции Европы и Америки в промышленности и в торговле. В подтверждение мыслитель приводил тот факт, что если бы «...имелись точные цифры о количестве производительности китайского труда, то перед ними, может быть, побледнели бы цифры английской и американской промышленности и торговли, хотя китайская торговля почти вся внутренняя. Многие отрасли китайской промышленности находятся до сих пор на недосягаемой для европейских мануфактур степени совершенства, как, например, краски, окрашивание тканей, фарфор, многие шелковые материи, лаковые изделия и т. д.».1
Описывая достижения китайской цивилизации в таких областях, как земледелие, мануфактурное производство, садоводство, рыбоводство, искусство, фармация, наука и литература Н.Я. Данилевский отмечал, что именно у Китая, прогрессивная Европа скорее всего заимствовала порох, книгопечатание, компас и писчую бумагу. Чуждость же Китая европейской культуре определяется его принадлежностью к иному культурно-историческому типу, что, однако, не может служить основанием для «умаления» достижений китайской культуры: «Китайцы имеют громадную литературу, своеобразную философию, весьма, правда, несовершенную в космологическом отношении, но представляющую ... здравую и возвышенную, для языческого народа, систему этики. ... Наука и знание нигде в мире не пользуются таким высоким уважением и влиянием, как в Китае».2
Китайскую цивилизацию, наряду с египетской, вавилонской индийской и иранской философ относил к первичным или подготовительным, так как они, смешав религию, политику, культуру и общественно-экономическую организацию, не проявили ни одну из сторон общечеловеческой деятельности. В Китае его «...прозаическое, реальное направление ... не давало такого простора мистико-религиозным воззрениям, тем не менее, существует тоже смешение религиозной с прочими сферами деятельности: земледелие есть священнодействие. Но так же точно смешаны наука и политика; так, например, экзамен есть единственное средство повышения в служебной иерархии, астрономические наблюдения составляют предмет государственной службы».3
Своеобразие религиозности и нравственных качеств китайцев
Анализ отечественной исследовательской литературы, публицистики, материалов периодической печати второй половины XIX - начала XX вв. показывает, что религиозная жизнь Китая, как и «весь внутренний склад китайской нации», для русского исследователя характеризовались «чертами самобытности и непроницаемости для чьего бы то ни было чуждого влияния».1 Вследствие этого вопросу о религиозных началах и нравственных качествах китайского народа уделялось повышенное внимание, он занимал одно из центральных мест в трудах В.П. Васильева, СМ. Георгиевского, А.Н. Краснова, Д.М. Позднеева, А.Столповской, Э.Э. Ухтомского, А. Хвостова, Э.В. Эриксона и ряда других исследователей.
Следует отметить, что осмысление своеобразия религиозности и нравственных качеств китайцев в русской общественной мысли отличалось особой дискуссионностью, в связи с этим необходимо учитывать два обстоятельства. Во-первых, достаточно часто высказываемые критические замечания по этому поводу диктовались не столько неприязнью к китайской цивилизации и ее представителям в целом, сколько основывались на поверхностных наблюдениях, неверной интерпретации тех или иных особенностей поведения китайцев, отправления их культов и пр. Именно на эту проблему указывал в своей работе «Китайцы как самостоятельная раса» Э.В. Эриксон, отмечавший, что «наше понятие о нравственности не всегда приложимо к населению Поднебесной Империи и с критикой надо быть вообще очень осторожным, так как государственный строй Китая чрезвычайно сложен и устои его нам мало известны». Во-вторых, исследование религиозных и нравственных устоев китайского общества, проходило на фоне соотнесения и противопоставления вероучению, нравственным нормам и элементам православного культа. Те или иные подходы и оценки задавались спецификой православного сознания исследователя, его собственными понятиями и рамками в нормах морали, исторически сложившимися представлениями о браке, семье, воспитании, обычаях и пр., обусловленными социо-культурным опытом собственного народа.
Религиозные традиции китайцев представали перед исследователем в виде сложной синкретической системы, образовывавшей причудливое переплетение народных верований и культов трех общепризнанных в Китае религий: конфуцианства, буддизма и даосизма.1 Почитание последних в чистом виде сохранялось среди особых общин, но «официальной обязанностью»2 считалось поклонение памяти Конфуция. Китайское правительство, проникнутое духом конфуцианства, не придавало существенного значения другим религиям. Они, безусловно, противоречили требованиям естественного нормального существования человека, но при этом могли облагораживать его деятельность, внутренний мир и т.п., поэтому считались безвредными и не разрушающими правильный строй жизни народа ложными учениями. Лучшим примером правительственной веротерпимости, по мнению СМ. Георгиевского, была церемония встречи Нового года, в ходе которой «китайский император отправляется в свой шаманский храм; потом приносит по конфуцианскому обряду жертву в храм предков; затем отправляется на поклонение сандальному кумиру Будды ... и после того заезжает в даосийский храм ветра».3 Аналогичная политика наблюдалась и в отношении составлявших основу всей духовной жизни и миросозерцания китайского народа, суеверий и предрассудков. Будучи широко распространенными среди китайцев, эти элементы первобытных форм религиозных верований за долгие века существования настолько тесно переплелись с религиями и в первую очередь с конфуцианством, что какая - либо борьба с ними правительства теряла всякий смысл. Хотя они нередко становились причиной многочисленных социальных конфликтов в китайской истории.
Воспроизводя механизмы синкретического мифологического комплекса, суеверия и предрассудки отражались в безграничной вере китайцев в сверхъестественное и "чудесное, определяя «многие обряды, привычки, поступки, кажущиеся нам подчас странными».1 Страх перед духами, заставлявший китайцев строить дома окнами исключительно во двор, для того, чтобы души самоубийц, непогребенных, неоплаканных и пр. не вторгались в дома; ставить на улице загороди, мешающие полету духов приносить им жертвы, производить отпугивавшие духов и демонов шумные фейерверки и т.п. - эти проявления жизни и быта китайцев для европейцев были «непонятны и неприятны».2 Многочисленный народный эпос, поддерживавший эту веру, изобиловал примерами неизменности влияния духов на судьбу человека, утверждал, что единственной возможностью уберечься от них было знание соответствующих заклинаний и талисманов. Фетишизм, аниматизм, магия и пр. верования и связанные с ними ритуалы служили для русских мыслителей очевидным доказательством бессилия китайцев перед могуществом природы и способствовали формированию суждений о том, что религиозные традиции китайского народа были присущи скорее первобытности, чем цивилизации, что переносилось на этнокультурный облик народа в целом. Эти же особенности религиозного сознания китайцев в свою очередь задавали определенную специфику восприятия русских, как и европейцев (вооруженных достижениями науки и техники), конструируя их образ на уровне мифологического, приписывая им сверхъестественные способности видеть сквозь землю, распознавать местонахождение металлов и драгоценных камней, околдовывать взглядом, вызывать голод, пожары и другие бедствия.3
Особое внимание отечественных исследователей вызывали три культа Неба, Солнца и Земли, что, по-видимому, было вызвано не только их значением в жизни китайского общества, но и очевидной близостью с древнерусскими языческими традициями. Устанавливая ассоциативную связь образа Неба у китайцев с высшей божественной силой, определявшей судьбу всего живого на Земле, образ Земли соотносили с плодородием - символом богатства и благополучия китайского народа. Понятие земледелия как важнейшей части жизни китайца воплощало в себе основные устои общественного счастья и благополучия всего народа: «сам император в день празднества в честь Неба проводит в почве ограды храма плугом земледельческую полосу».1 В честь Неба, Солнца и Земли исполнялись обряды, приносились жертвы плодов земли, устраивались праздники, театральные выступления и пр. Эти представления и связанные с ними ритуалы позволили В.В. Корсакову сделать вывод о том, что почитание богини земледелия Ту-ди-гунь2 у китайцев и Земли как кормилицы у русских крестьян, имело очень много общего в своих понятиях.3 Китайцы создали и образ легендарного патриарха земледелия, подобного русскому Микуле Селяниновичу: он первый стал правильно возделывать все сорта злаков и растений и научил правильному труду народ.4
Высокая жизнеспособность и исключительное трудолюбие как характерные черты китайцев
Среди всей совокупности свойств и качеств, присущих китайскому народу, отечественные и иностранные исследователи второй половины XIX — начала XX вв. особо выделяли высокую жизнеспособность и исключительное трудолюбие. Эти специфические черты характера китайцев в такой степени отличали их от других народов и делали настолько опасными конкурентами для европейцев, что заставляли исследователей подвергнуть серьезному анализу причины, условия и факторы, способствующие их формированию, соотнести материальные результаты китайской и европейской культур, строить предположения о перспективах китайской колонизации, дать оценку поднятым в публицистической литературе конца XIX - начала XX вв. проблемам «желтого вопроса» и «желтой опасности». Из огромного массива источников, посвященных этой проблематике в отечественной исследовательской литературе, следует выделить работы целого ряда путешественников, синологов, политиков и др. (СМ. Георгиевский, И. Коростовец, А.Н. Краснов, И. Левитов, С.С. Матиньон, О.ф.- Менгдень, А. Обручев, Э. Паркер, Н.М. Пржевальский, Ж. Симон, Э.Э. Ухтомский, Э.В. Эриксон, и др.).
Очевидно, что первыми в поле зрения русских попадали условия жизни населения Китая, специфика которых, по мнению большинства из исследователей, во многом предопределяла преобладающее развитие тех или иных характерных качеств народа. Большая часть китайцев жила в такой бедности и довольствовались такими примитивными условиями существования, что в глазах европейцев и русских они чаще представляли собой народность абсолютно некультурную. «Попадая в Китай, - писал А.Н. Краснов, - вы как бы рождаетесь тысячелетием ранее. Вы видите перед собой города, обнесенные высокими каменными, зубчатыми стенами, с железными массивными воротами, после 6 часов, после выстрела из пушки, на запор запираемыми. Страна неспокойна, вы не можете путешествовать без конвоя вооруженных солдат. Шайки разбойников грабят на озерах и в горных проходах. Правительство не уверенно в своих силах. Каждую минуту оно готово с солдатами запереться в город, как то и делалось в средние века. Поэтому город, не обнесенный стеной, не есть город и не может быть резиденцией власти. Сообщений правильных нет, нет кроме медных с дырочками монет и удобной денежной системы, нет правильной почты, почтовых экипажей. ,.. Закаленные в этих неудобствах жизни китайцы производят впечатление расы, не имеющей нервов».1 По мнению путешественника, именно эта первобытная обстановка полукультурных средних веков, заставляла китайцев «подобно русскому и в противоположность англичанину, не приспособлять к себе, а самому приспособляться к окружающей обстановке выработала в китайце поражающее европейца свойство спать, если это нужно в каких угодно условиях; в грязном, кишащем москитами помещении, в духоте, где, как говориться, можно повесить топор, в каком угодно положении, среди какого угодно шума».
Для не привыкших к таким особенностям быта европейцам и русским способность китайцев приспосабливаться к окружающей обстановке, их бережливость и соблюдение меры всегда и во всем были доведены до абсурда. По мнению А.Н. Краснова, китайцы сумели выработать «modus vivendi, при котором там, где нет возможности жить, где доходят до остервенения белые, он может множиться и благодушествовать».3 Его секрет заключался в экономии, умеренности, воспитании в труде, привычке смотреть на труд как на стимул жизни, необыкновенном терпении, постоянстве преследования намеченной цели, умении довольствоваться малым. «Разве это не верх экономии, когда престарелая женщина, предчувствуя свою кончину, тащиться к родственникам, живущим по соседству с кладбищем, чтобы сократить расходы по переноске трупа. В то время как остатками от обеда русской семьи можно накормить свору собак - от обеда китайского не остается ничего. Кажется все, что только из продуктов растительного и животного царства может быть проглочено человеком, считается съедобным у китайцев. Все отбросы, все виды экскрементов возвращаются земле в виде удобрения, и не даром существует поговорка у китайцев: в Небесной Империи ничего не пропадает даром. Экономия китайцев научила их не пренебрегать павшими животными, как средством для пищи, и, будь то лошадь, верблюд или осел -они бесцеремонно идут на жаркое».
В целом А.Н. Краснов пришел к заключению, что уровень развития современного ему Китая не был отмечен уникальными чертами и соответствовал историческому периоду средневековья со всеми присущими ему особенностями. На примерах условий жизни народов Европы и России в эту эпоху автор доказывал, что такая обстановка была типичной для всех средневековых стран, а неряшливость, презрение к иностранцам, живучесть, отсутствие сострадания и т.п. качества были в большей или меньшей степени присущи всем народам. Поэтому Китай не исключение, а особенности жизни китайцев XIX века вполне отвечали переживаемому ими историческому периоду и свидетельствовали не об особенностях организации страны, как делали вывод многие исследователи, а о степени культуры народа в условиях средневекового общества.
Несколько другой точки зрения придерживался известный путешественник Н.М. Пржевальский. На его представлениях лежала явная печать давней европейской традиции противопоставления застойного и рабского «полудикого» Востока свободной и развивающейся Европе. «На всей духовной стороне человеческой природы, - отмечал Н.М. Пржевальский, -здесь лежит одинаковая печать вялости, нравственной распущенности и косности. Исключительные условия исторической жизни, в которой вековое рабство являлось главнейшим стимулом общественного строя, выработали у азиатцев в большинстве случаев отвратительное лицемерие и крайний эгоизм. Не менее выдающимися чертами характера служат также лень и апатия. ... Вообще, азиатец в своем житейском идеале стремиться достигнуть невозможного - соединить благоденствие с отсутствием энергичного труда. ... Из той же лености и пассивности характера вытекает отсутствие стремления к прогрессу и крайний консерватизм всех вообще азиатцев».1
Такая позиция Н.М. Пржевальского подверглась серьезной критике со стороны СМ. Георгиевского. Исходя из собственного опыта и опираясь на мнение бывшего французского консула Ж. Симона, СМ. Георгиевский доказывал, что Китай уже достиг высокой степени цивилизации и во многом далеко опередил Европу; встав на путь европейского прогресса Китай, не достигнет нового более высокого уровня развития, а сделает шаг назад. Поэтому «в деле цивилизации» не Европа должна стать примером Китаю, а Китай Европе. «В стране, где уважение к науке освящено многими веками; ... где вся масса народа любит науку, стремится к ней, привыкла заниматься ею; ... где слишком высоко ценят земное благоденствие и стараются делать его содержательнее и многообразнее; ... где люди готовы усваивать все полезное, - в такой стране европейский позитивизм не только будет усвоен, но и получит дальнейшее развитие.
