Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Становление семиотических идей в контексте философии 19
1.1. Концепция языка-номенклатуры: Платон и Аристотель 19
1.2. Логико-грамматический подход к проблеме знака: Пор-Рояль 32
1.3. Семантическое моделирование: Лейбниц и Кондильяк 48
Глава II. У истоков современной семиотики: Ч.С. Пирс и У. Моррис .67
2.1. Ч.С.Пирс и создание «алфавита» современной семиотики 67
2.2. Семиотика Ч.Морриса: интерсубъективность знака 94
Глава III. Антропологизация семиотики: поиск универсальных концептов 117
3.1. Смысловые концепты как «первоэлементы» языка 118
3.2. А.Вежбицкая: конструирование семантического метаязыка 123
3.3. Универсальное и частное: анализ количественной детерминации... 134
Семантика и прагматика квантитативов 137
Заключение 148
Литература 152
- Концепция языка-номенклатуры: Платон и Аристотель
- Логико-грамматический подход к проблеме знака: Пор-Рояль
- Ч.С.Пирс и создание «алфавита» современной семиотики
- Смысловые концепты как «первоэлементы» языка
Введение к работе
Актуальность темы исследования. Вероятно, духовная жизнь европейского общества никогда не была столь насыщенной и противоречивой, как в первые десятилетия XX века. Можно говорить об "отречении от престола" некой традиции, принизывающей все слои человеческой культуры до конца XIX в. Предыдущие столетия не знали не беспредметной живописи, ни атональной музыки, ни бессюжетной литературы. Нетрадиционализм проникает повсюду: в философии он выразился, в частности, в предельно обостренном интересе к языку. Многогранность языка не могла не обусловить вариативность подходов к его исследованию. Даже избирательное перечисление таких имен, как Л. Витгенштейн, Р. Карнап, Р. Барт, Э. Сепир, М. Фуко, Ж. Деррида, М. Мерло-Понти показывает, что почти каждый западноевропейский мыслитель прошлого столетия так или иначе обратился к проблематике языка.
Из всего многообразия языковых проблем одной из самых актуальных является проблема значения. На вопрос, что такое значение, можно сразу дать приблизительный ответ, сказав, что значение — это то, о чем сообщает знак. Такое определение значения приемлемо при условии, что нам известно, что такое знак, т.е. определение значения предполагает наличие определения языкового знака. Исследование свойств объектов выполнять функцию знаков, создание общей теории знаков во всех их проявлениях является задачей семиотики, представляющей собой синтез философских, лингвистических и культурологических идей. Актуальность исследования обусловлена интердисциплинарным характером семиотики, отражающим усиление интегративных процессов в научном знании.
Семиотика как наука имеет относительно юный возраст. Ее рождение можно датировать началом прошлого столетия, когда увидели свет работы Ч. Пирса, Ч. Морриса и Ф. Соссюра. На взгляд автора, семиотику следует рассматривать как вариант философии языка. Термин "философия языка" в
диссертации употребляется синонимично слову "парадигма", обозначая не некоторое течение в философии, а совокупность взглядов на язык. Актуальность исследования семиотических концепций обусловлена особым статусом языка в контексте гуманитарного знания. Одновременно с ростом интереса к языку возрастает потребность в систематизации методологических подходов и осмысления той мозаичности взглядов на язык, которая с трудом поддается реконструкции и описанию. Едва оформившись как научная дисциплина, семиотика очень быстро распалась на множество частных семиотик, в которых ее философское наполнение отошло на второй план. Специфика семиотики проявляется и в ее двойственности: она занимает промежуточное место между гуманитарными и естественными науками.
Степень разработанности проблемы. Сведение исследовательской работы преимущественно к анализу западноевропейской семиотической мысли объясняется своеобразием, сложившимся в отечественной философии языка. С одной стороны, имеется немало работ, в которых достаточно пристально рассмотрены проблемы семиотики (Р.Г. Авоян, Е.Р. Атаян, А.А. Брудный, И.С. Нарский, Г.Г. Почепцов, Ю.М. Лотман), существует оригинальная отечественная традиция лингвистической семиотики (Н.Д. Арутюнова, Т.В. Булыгина, В.Г. Гак, Ю.С. Степанов). Отдельно следует упомянуть и московско-тартускую семиотическую школу, успешно применившую принципы теоретической семиотики к анализу самых разнообразных знаковых систем, в том числе, художественных текстов, игнорируемых западной традицией.
Своеобразный образ языка возникает в религиозно-философской концепции школы всеединства, представленной именами П.А. Флоренского, С.Н. Булгакова, А.Ф. Лосева. Оригинальный ракурс анализа языка задан в работах М.М. Бахтина, где основной акцент сделан на изучение понимания речевого сообщения как постижения отношения "Я" к "Не-Я".
С другой стороны, обращение к отечественной литературе по
гносеологии и философской антропологии показывает, что язык в ней является, скорее, темой чем предметом. Исключения составляют работа А.Н. Портнова "Язык и соознание: основные парадигмы исследования в философии XIX- XX вв. (Иваново, 1984) и представляющая интерес в плане определения места языка в познании монография Л.А. Микешиной "Философия познания. Полемические главы" (М., 2002), в которой имеется целый раздел "Язык в философии познания: как "опыт мира" и "горизонт онтологии". Специфика отечественных собственно семиотических исследований определена еще и тем, что ими занимались либо логики, либо лингвисты, разрабатывая проблематику не общей, а специальной семиотики, чем и объясняется немногочисленность методологических и философских работ по языковой проблематике. Что касается панорамы западноевропейской лингвофилософской мысли, то она представлена множеством направлений и еще большим количеством имен.
Можно утверждать, что в рамках философского дискурса сосуществует несколько концепций языка: язык как средство анализа границ осмысленного и бессмысленного в аналитической философии (Л.Витгенштейн, Р.Карнап), онтологизпрованный образ языка как "дома бытия" у М. Хайдеггера, язык и "понимающее сознание" в герменевтической традиции, язык как основной фактор становления интерсубъективности сознания (К.-О. Апель, Ю. Хабермас). Очевидно, что спектр анализа природы языка в контексте философии весьма широк.
Цель и задачи исследования. Целью работы является обоснование статуса семиотики как одного из подходов в философии языка, в связи с чем реконструируются некоторые семиотические концепции, исследуются их философские составляющие.
Реализация поставленной цели потребовала решения следующих задач:
на основе историко-философского исследования обосновать наличие у семиотики гносеологического статуса;
проанализировать использование семиотических категорий в анализе такой философской проблемы, как проблема природы значения;
выявить философский контекст ведущих тенденций развития
семиотической проблематики с целью определения основных трактовок
знака и значения; раскрыть перспективы развития семиотики как
интердисциплинарного знания, включающего философский,
культурологический и лингвистический аспект;
произвести философско-методологический анализ работ Ч.С.Пирса, Ч.Морриса как имеющих принципиальное значение для развития семиотики;
обосновать применение теории элементарных смыслов А.Вежбицкой в гуманитарных, в частности, филологических, исследованиях на примере анализа квантитативной лексики французского и русского языков.
Методологическая база и источники исследования. Для методологии проведенного исследования существенным оказались культурно-исторический и системный подход, предполагающий рассмотрение семиотических проблем в философском, историческом и культурном контекстах. Теоретической основой исследования послужили идеи и концептуальные положения отечественных исследователей по общефилософским проблемам: Н.С. Автономовой, П.П. Гайденко, Л.А. Микешиной; частнонаучные филологические концепции А.А. Потебни, Ю.М. Лотмана, P.O. Якобсона, а также фундаментальные теоретико-методологические концепции таких зарубежных исследователей, как К.-О. Апель, Р.Рорти, М. Фуко и др.
Новизна диссертации определена тем, что в отечественной философской литературе оно является одним из немногих исследований, посвященных определению истоков и динамики развития семиотической проблематики, созданию целостного образа семиотики как варианта философии языка. Научную новизну характеризуют следующие положения:
- обосновано положение, что семиотика по своему гносеологическому статусу является одним из направлений философии языка; показано, что
одной из центральных задач семиотики является создание метаязыка, языка интегративной науки, основанного на универсальных свойствах знаковых моделей (систем);
выявлена эвристическая ценность изучения природы значения для анализа механизмов понимания, показано присутствие в механизме понимании значения слова элементов "неявного знания" носителей языка;
показана зависимость интерпретации проблемы значения от философского и культурно-исторического контекста, влияющим, в свою очередь, на трактовку языка;
осуществлен философско-методологический анализ работ Ч.С.Пирса и Ч.Морриса. Показано, что создание Пирсом и Моррисом формального аппарата семиотики, пригодного для исследования коммуникации и психики живых существ, выявление свойств знаков и структуры мысли, скрытой за внешней формой позволило рассматривать семиотику как науку;
обосновано применение теории элементарных смыслов А.Вежбицкой в гуманитарных, в частности, филологических, исследованиях на примере анализа квантитативной лексики французского и русского языков; продемонстрировано существование определенных когнитивных сценариев в создании номинаций у носителя определенного языка.
Практическая значимость диссертации связана с тем, что предлагаемые в диссертации материалы могут найти применение в процессе преподавания курсов философии языка, истории философии и компаративной лингвистики.
Апробация работы. Основные положения и результаты исследования получили отражение в публикациях автора. Диссертация обсуждалась на заседании кафедры философии Московского педагогического государственного университета и была рекомендована к защите.
Структура диссертации определяется целью и задачами, поставленными пред исследованием. Работа состоит из Введения, трех глав, Заключения и списка литературы.
Многоликость образов философии языка приводит к необходимости ограничивать круг проблем и останавливаться на тех идеях, которые оказали, на мой взгляд, наиболее значительное влияние на развитие и формирование семиотики как науки. Выбор материала был мотивирован и тем фактом, что большая часть основных понятий семиотики возникла и развивалась в лоне логики. Историко-философское исследование развития семиотических идей предполагает выделение в нем определенных этапов, т.к. различные эпохи не только по-разному осмысливают язык, но и отличаются трактовкой того, что может быть ключом к познанию языка. В отечественной философии наиболее известной является периодизация семиотики, предложенная Ю.С. Степановым. Он выделяет конкретные исторические этапы в становлении семиотики: философия имени (от античности до конца XIX в. и появления работ Рассела и Витгенштейна), философия предиката (конец XIX - начало XX в.в.) и философия прагматики (современный период, начавшийся в 30-е года прошлого века). Степанов полагает, что первый период связан с доминированием семантики, второй - синтактики, и третий - прагматики. В парадигме имени он выделяет три основных черты, делающие ее парадигмой: во-первых, для этого периода характерно понимание имени как исходной точки в познании вещей; во-вторых, философия имени является прежде всего философией сущности. Само имя понимается как слово или словосочетание, именующее вещь или человека, имя представляется загадочной сущностью, первоосновой еще более загадочного явления - языка. Закат философии имени Степанов связывает с концом XIX в., когда влияние математики и физики на глубинные представления о языке оказали глубокое влияние на самих представителей лингвистической парадигмы. Философию имени сменила философия предиката, в контексте которой мир мыслится состоящим не из вещей, а из событий, или фактов. Происходит значительное смещение акцентов: «Все «философы предиката» испытывают непреодолимое отвращение к понятию сущности и определенное недоверие к семантике» [Степанов 1998, с. 290]. В центре внимания отныне находится
предикат: он не именует чего-то вне языка и сам не именуется словами языка. Предикат - это некая мыслительная сущность, которая имеет место в предложении.
Философия прагматики характеризуется, по мнению Степанова, по сравнения с предыдущими двумя радикальными отличиями: все основные понятия, используемые для описания языка (имя, предикат, предложение) рассматриваются теперь как функция; весь язык соотносится с субъектом, который его использует.
Как признает и сам Степанов, эта периодизация достаточно условна, т.к. любой временной отрезок развития знания о языке включает элементы каждой из трех «философий». Рассмотрение основных направлений философского исследования языка через призму трех парадигм, на мой взгляд, достаточно продуктивно и эвристично, что, с другой стороны, не исключает возможность иного взгляда на развитие семиотических идей. Если придерживаться приведенной линии развития основных проблем семиотики, то, например, проблема значения выглядит достаточно тривиально, т.к. она рассматривалась еще в философии имени, хотя в полной мере она обретает свое звучание в наше время, когда значение изучается в связи с ситуацией речи. В определенной степени принимая позицию Степанова, в своем историко-философском исследовании я пытаюсь провести черту между тем этапом развития семиотики, который позволял элиминировать из сферы философского интереса культуроспецифичность знака, неразрывную связь значения знака с целями субъекта, и сравнительно новым периодом, когда значение начинает изучается в связи с ситуацией коммуникативного поведения. Длительное игнорирование того, что специфическая система значений слагается в результате специфической языковой практики, которая определяется особыми условиями жизнедеятельности и социального опыта народа или группы людей, говорящих на данном языке, повлекло за собой представление о различии языков как различии в обозначении: так, например, англичанин, говоря о доме, употребит слово hause, а француз -
слово maison, и все различие будет сводится к различию звуковых образований. Представление о языке как о номенклатуре, перечне элементов, каждый из которых чему-то соответствует, основывается на идее, что «весь окружающий нас мир представляет собой нечто априорно расчлененное на категории весьма различных объектов, каждому из которых с необходимостью свойственно соответствующее обозначение в любом языке» [Мартине 1963, с. 373].
Первая глава целиком посвящена исследованию концепций, основой которых является понимание языка как номенклатуры (сюда, правда, не совсем вписывается семиотическая линия Лейбница). Эволюция в понимании предмета семиотики, в определении природы знака, значения и механизмов понимания рассматривается на историческом фоне развития не только лингвофилософского знания, но и изменений в культуре / западноевропейского общества.
Первое систематическое изложение концепции языка как перечня слов, соответствующему определенному количеству вещей, можно обнаружить у Платона и Аристотеля. Оба мыслителя исходят из убеждения, что языки различаются между собой лишь звучанием слов, языковая семантическая структура везде одинакова, в целом она точно соответствует объективной действительности и нашему о ней представлению. Исходя из этого положения, каждая манифестация языка мыслится как свидетельство о возможности установления необратимых связей между двумя сущностями: словом и психической или онтологической данностью. Восприятие языка как репертуара образов, достоверно отражающих реальность, низводит различия между языками к различию звуков, используемых для обозначения одних и тех же идей. Концепциям Платона и Аристотеля, постулирующим инструментальную функцию сообщения и обозначения как основную для языка, суждено было просуществовать в течение тысячелетий и оказать противоположное влияние на развитие лингвистических учений. С одной стороны, возникли фундаментальные понятия фонологии, морфологии и
синтаксиса. Получает распространение осознание различия между уровнем вещей, природы и уровнем языка, слов, которые не рассматриваются как объективные качества вещей. В то же время феномен языка долгое время редуцируется к конвенционально обусловленным «различиям звуков и знаков». Аристотелизм в сфере познания природы языковых явлений стал своего рода облаком, скрывающим горизонт лингвофилософских проблем. Учитывая этот факт, историко-философское исследование следует ориентировать прежде всего на соотношение претендующих на новизну семиотических взглядов на осмысление природы языка у Аристотеля. Первым пересмотром устоявшихся взглядов на природу языка, является, на мой взгляд, логико-грамматическая теория Пор-Рояля, в контексте которой происходит кристаллизация новых идей и, в частности, такого важного для семиотики понятия, как понятие знака. С момента создания упомянутой теории можно говорить об изменении приоритетов в выборе объектов философского интереса. Аристотель, Платон и средневековые мыслители оперируют с понятием не знака, а имени. В средневековой схоластике языковой символ - понятие широкое и расплывчатое, в том смысле, что он всегда не самостоятелен и всегда соотнесен прежде всего не с системой, в которой он функционирует, а с тем содержанием, на которое указывает. Таким образом, знак для схоластики сращен со своим внефункциональным значением так, что при удалении этого последнего он полностью обессмысливается не только содержательно, но и функционально,
В контексте теории Пор-Рояля впервые дана классификация знаков по трем основным группам в зависимости от отношения между знаком и объектом десигнации. Важным моментом здесь является так же и то, что хотя в центре "семиотики" Арно и Николь стоит естественный язык, за любым предметом, включенным в определенные отношения, признается наличие десигнативной функции, т.е. всякое использование чего-либо становится знаком этого использования. В «Грамматике» отчетливо прослеживается интерес к «новым» языкам Европы, вытеснявшим латынь, выразившийся в
постановке вопросов о соотношении в языке универсального, общечеловеческого, и специфического, характерного для определенного языка. Однако в некотором отношении теория «господ из Пор-Рояля» продолжает оставаться связанной некой идейной пуповиной с предшествующим Новому времени периодом, делая иногда слишком обобщающие выводы в пользу универсальности значения. Логическая структура по-прежнему представляется авторам "Грамматики" и «Логики» / универсальной основой, характерной для человеческого языка вообще. Отсутствие единства всего логического содержания любого языка и управляющих его формами логических знаков угрожает в понимании создателей концепции Пор-Рояля самой возможности коммуникации: "арабы и французы не могли бы также сойтись в своих суждениях...если бы \ рассуждение было всего лишь соединением имен" [Арно, Николь 1997, с.29]. По сути, между словами языка арабов и французов устанавливается семантическая эквивалентность и нивелируются типологические особенности языка, его «оригинальная физиономия». Установление корреляций между ментальностью и сдвигами в научной интерпретации природы явления может быть слишком прямолинейно, но, усматривая здесь параллели с средневековым мировосприятием, наложившим отпечаток и на сознание людей Нового времени, я позволю себе сравнить пренебрежение индивидуальными свойствами языка с игнорирование; индивидуальности как таковой. Для Средневековья вообще характерна «индивидуализация не «органическая», а «морфологическая» или типическая: индивид показывает себя через общее, присущее целой категории людей, а не через организующий центр своей индивидуальной внутренней жизни» [Гуревич 1999, с. 234]. И в случае с утверждение единства логического содержания языка происходит растворение частностей в едином.
Постепенное движение от изучения логического состава языка к / проблеме «человека в языке» намечено в период с конца XVII и до начала / XIX в., когда, выражаясь словами Фуко, язык «завязал с бытием новые !
связи»: акценты сместились с изучения отношений «язык-вещь» на «язык-мышление-познание». Семиотические работы Лейбница, Вико и Кондильяка уже выполнены в русле новых идей, знак и вещь лишаются непосредственного сходства и соотносятся лишь опосредованно - через мышление. Язык теряет сходство с миром вещей, но обретает право представлять и анализировать мышление. Время этих мыслителей ознаменовано созданием великой утопии построения абсолютно прозрачного языка, в котором все вещи именовались бы самым четким образом. Но даже глобальность интереса к указанным явлениям, принятие одних и тех же методологических установок, не всегда позволяем говорить о том, что подходы к одной и той же проблеме были идентичны. В случае изучения работ Кондильяка и Лейбница означенная проблема — создание универсального языка - представляется увиденной с разных ракурсов. Если \ Кондильяк еще сохраняет верность концепции языка как номенклатуры и пытается искать в формальной системе языка слепок с логики, внешней и первичной по отношению к языку, Лейбниц, не принимая положения о прямом проявлении гипотетического разума через человеческие языки, утверждает новый взгляд на реализацию общего и частного в языке: между гипотетическим разумом, «умственным словарем», состоящим из определенных субстанциональных единств идей, и использованием языка индивидами, находится некий «концептуальный пласт», вобравший семантико-синтаксические особенности языков отдельных народов. I Концепция «алфавита человеческих мыслей» Лейбница заключает в себя j идею о понятийных универсалиях как о возможном основании для сравнения / различных семантических систем.
В конце XIX в. насущные потребности философии, лингвистики, искусствознания и других наук, имеющих дело со знаковым материалом, стимулировали поиски такой семиотической тории, которая могла бы быть применима к большому классу семиотических явлений и выступала бы в качестве метаязыка. Вторая глава посвящена анализу работ Ч. С. Пирса и Ч.
В. Морриса, чьи идеи вошли в качестве неотъемлемой части в общую '
і семиотику и в ее различные прикладные направления. Теоретическая \
реконструкция семиотических взглядов Пирса и Морриса позволяет увидеть,
что работая с одним и тем же материалом, в данном случае - с материалом;
языковым, из всего безграничного семиотического целого исследователь
останавливается на определенных моментах, которые отрывают.
определенные сущностные стороны семиотических механизмов. У Пирса
внимание фокусируется на анализе отношений означаемого и означающего,
на взаимосвязи общего и частного в употреблении знака; Моррис пытается
построить универсальную классификацию знаков с точки зрения их функций,
что предполагает обращение к проблеме мотивации. В своем исследовании я
стремлюсь показать, что в данном случае склонность мыслителей к
разработке того круга семиотических проблем, который каждый из них
избрал для себя, не выразилась в узости тематики исследований, а, напротив,
способствовала постановке новых вопросов на более высоком уровне.
Именно Пирсом и Моррисом были сформулированы основные законы и
понятия семиотики. С их именами связана традиция рассмотрения языка как
триадического феномена, выделения в нем измерения семантики, синтактики
и прагматики. Продуктивно сопоставление «бихевиористической» семиотики
Морриса, где ярко выражен поведенческий момент, и «логической»
семиотики Пирса, в рамках которой эксплицитно нет места связи знака с
деятельностью пользователя. Эти нюансы не должны препятствовать
видению главного: семиотика Пирса и Морриса не исходит из определения
конкретного естественного языка, а конструирует функции языка в форме
правил возможного обозначения внеязыковых реальностей. Новое
определение семиотики как общей теории знаков во всех их формах и
проявлениях, как у человека, так и у животных, как в норме, так и в
патологии, как в языке, так и вне его, как в индивиде, так и в обществе
открывает перед ней ранее не замеченные горизонты: ее сфера включает
естественные и формализованные языки, визуально-вербальные системы
(кино, реклама, картографическая денотация), зоосемиотика, эстетико-стилистические коды. Выделение Моррисом прагматики как третьего измерения семиозиса открыло для изучения сферу приватного, эмпирико-психологического фактора, образующего интерсубъективное содержание значений языка.
Особенности семиотики конца XX века заключается в расширении ее предметного поля. Не предпринимая подробного анализа того, как преломлялись в различных философских течениях проблемы языка, в третьей главе я пытаюсь обрисовать усиливающиеся тенденции к исследованию языка в его культурно-исторической детерминации. Центральной идеей именно философского характера для большинства концепций середины и конца XX в. является понимание языкового значения не как сущности, а как действия, работы человека со знаком. Семиотическое знание становится все более антропоцентричным: безусловно, сохраняется исследовательский интерес к измерениям сигнификации в том виде, в котором они проявляются в математике и в других науках, но все чаще происходит обращение к роли знака в религии, мифологии, морали, искусстве, то есть в том, что принадлежит человеческой культуре. Выдвигается и обосновывается тезис о том, что для исследования языка необходимо привлечение данных из области психологии, когнитологии и социологии, причем такой подход к анализу языка вовсе не подменяет решение традиционных философских проблем, а способствует правильной их постановке и рационализации философского дискурса современности. В контексте описанных тенденций рассматривается концепция А.Вежбицкой, где культурологический подход выступает как организующий принцип семиотических построений. Доказывается, что выявление Вежбицкой семантических примитивов, которые общи для всех языков, самопонятны, взаимопереводимы и используются для определения значений других слов без опасности впасть в тавтологию, может служить двум актуальным задачам: 1. созданию семантического метаязыка, критериями включения понятий в который признаются прежде всего
внутренняя семантическая прозрачность слова и переводимость на другие (
языки (универсальность); 2. объемному представлению семиотических /
систем, т.к. перевод на семантический матаязык позволяет сопоставлять и і
сочетать системы видения и картины мира различных языков. /
Проблема языка в XX веке возникает «в связи с кризисом общения, кризисом культуры как неотъемлемой частью общего социального кризиса» [Автономова 1987, с. 214]. Именно в период кризиса, который касается всех областей общественной жизни, наиболее рельефно проявляется необходимость понимания господствующих в культуре констант мышления, до этого времени нерефлексированных.
Может показаться, что моя позиция противоречива: с одной стороны, я~Л пытаюсь выявить негативность доминирования в семиотике учений, провозглашающих наличие универсальной реальности, отраженной во всех языках, и в то же время рассматриваю концепцию семантических универсалий как один из перспективных вариантов развития философии языка. Все дело в том, как посмотреть на проблему универсалий. Если отбрасывать культуроспецифичность слова, то можно постулировать наличие универсальности значения в духе аристотелизма. Если пойти по другому пути и признать, что значения слов различных языков не совпадают, даже если они ставятся в искусственное соответствие в словарях, то можно выйти на новый уровень понимания природы значения и говорить не о его универсальности, а об универсальности некоторых его структур.
Исходя из положений концепции Вежбицкой, я пытаюсь продемонстрировать различия в лексикализации классификатора много/мало на материале французского и русского языка, используя этот элементарный концепт как основание для сравнения. Кванторные слова рассматриваются в основном в работах, посвященных логическому анализу естественного языка. С связи с этим анализу подвергаются преимущественно те слова, значение которых близко значению логических кванторов (все, каждый, всякий). Однако значение большей части кванторной лексики не может быть
определено лишь на основе ее логического содержания. Употребление таких слов в значительной степени зависит от прагматических факторов, т.к. количественная детерминация часто сопровождена качественной. Общепризнано, что семантика и прагматика кванторов нуждается в специальных исследованиях, но работ, посвященных этой проблематике, тем более компаративных исследований, пока немного. Материалом для анализа послужили более 100 единиц, отобранные из различных лексикографических источников, а также из произведений французских авторов, прессы и источников массовой информации. В связи с многообразием способов выражения количественных характеристик я рассматриваю лишь субстантивные кванторы (существительные, выражающие неопределенное множество или неопределенное количество), обозначаемые как "квантитативы". Выделение термина целесообразно тем, что позволяет очертить группу слов, семантически и функционально отличную от прочих кванторов, которые представляют собой большой и разнородный пласт лексики.
Квантитативы выражают соотнесенность высказывания с действительность, показывая всеобщий или частный характер суждения. Они являются ярким свидетельством того, что предметы, представленные словами, фуппируются самым различным способом соответственно капризам данного языка, и членение окружающего мира в разных языках оказывается выражено различно. Анализ квантитативной лексики устанавливает, что в пределах одного языка значение слова зависит от того, есть ли в языке другие слова со сходным значением. Так, например, в русском слово «стая» нагружено различными значениями (стая рыб, птиц, собак), в то время как, например, во французском языке обычно разные значения слова «стая» закреплены за различными существительными, и может даже не быть обобщенной лексемы, соответствующей русскому «стая». Таким образом, перед нами система отношений значений, в которой
значение каждого слова устанавливается путем распределения смысловой нагрузки между всеми словами.
Квантитатив, замещающий слово мало/много прндставляет собой ( сложный знак. Он принадлежит, с одной стороны, «явной культуре», / поскольку все знающие данный язык понимают и осознают, что вновь употребленный знак куча студентов означает именно много, а не кучу из студентов. С другой стороны, новый сложный знак принадлежит к «неявной культуре», поскольку знаком здесь делается не слово куча, а сам факт выбора одного слова из двух. Отбрасывание одного слова столь же важно, сколько и использование другого. Изучение обозначения количества позволяет ) говорить об определенных когнитивных установках носителей французского и русского языков, например, обозначать множественность женщин и детей ' посредством слов, выражающих множественность животных {стайка, рой), і Отсутствие в обоих языках специальных слов для обозначения «умеренного количества» рассматривается как свидетельство избирательности человеческого восприятия, фиксирующего прежде всего аномальные явления. Что касается исследования несоответствия в значении лексических единиц при переходе от одного языка к другому, они могут показаться поиском объяснения в стиле «почему квадратные затычки не могут попасть в круглые отверстия» [Рорти 1997, с. 177]. Однако именно семантические расхождения в презентации связей между одними и теми же объектами и способствует выявлению живописной стороны любого языка. Я пытаюсь продемонстрировать, что семиотический анализ, нацеленный на выявление как общих, так и культуроспецифичных черт определенного пласта лексики, имеет значение для адекватной билингвистической интерпретации, представляющей своего рода "перекодировку", переозначивание при / переходе от одного языка к другому, а пренебрежение специфичными для конкретного языка коннотационными значениями слова при переводе ' приводит к искаженному пониманию, к потере информации или ее изменению.
Концепция языка-номенклатуры: Платон и Аристотель
Как феномен, достойный изучения, язык впервые привлек внимание мыслителей античности. Уже у Гераклита можно найти мысли о том, что между структурой предложения и структурой процесса, представляемого предложением, наблюдается строгий параллелизм. У Гераклита обнаруживается четко выраженный взгляд на имя, как на качество, объективно присущее вещи. Постепенно в греческой культуре получило распространение осознание различия между уровнем вещей, природы, уровнем слова, языка. Слова перестают рассматриваться как объективное качество вещей. Что же касается соотношения между этими конвенциональными образованьями и природными данностями, то они понимаются как отношение параллелизма.
Возникновение более зрелых языковых концепций следует связывать с именами Платона и Аристотеля, чьи взгляды на природу языка долгое время служили отправной точкой всех семиотических исследований.
Из всех произведений Платона наибольший интерес для истории лингвофилософской мысли представляет диалог «Кратил». Основная проблематика «Кратила» - философская, но от начала и до конца Платон строит весь ход диалога, опираясь на анализ данных языка; он делает в процессе этого анализа интереснейшие наблюдения над языковыми явлениями, высказывает ряд идей, которые, возможно, предвосхитили достижения языкознания Нового времени.
В истории европейской научной мысли «Кратил» считается первым сочинением по философским проблемам языка. Это одно из самых сложных для понимания произведений Платона. К анализу диалога обращались такие лингвисты и философы как И.М.Тронский, В.Виндельбанд, С.Д.Кацнельсон, А.Ф.Лосев. О трудностях, связанных с прочтением «Кратила», Лосев пишет следующее: «Кратил» допускает много разных трактовок. Ввиду огромного числа неясностей этого диалога вряд ли когда-нибудь удастся такой вполне безупречный его анализ, который уже не подлежал бы никакой серьезной критике [Лосев 1968, с. 1958].
В «Кратиле» Платон стремится доказать, что слово представляет собой некое подражание, подобие именуемого предмета. Между вещью и ее именем не существует тождеств, но существуют отдаленные и опосредованные связи. Из того положения, что нельзя «изучать вещи из имен», вовсе не следует, что связь между вещью и именем носит совершенно немотивированный, произвольный характер.
Один из персонажей диалога, Сократ, устами которого Платон обычно высказывает свои мысли, подвергает этимологическому анализу многие десятки слов, вскрывая их внутреннюю форму, показывая мотивированность наименований и обнаруживая связь между отдельными звучаниями слов и природой обозначаемых ими предметов. Однако в той части диалога, где правильность имен доказывается путем этимологического анализа, Платон в некотором роде пародирует современные ему методы установления этимологии, хотя сам принцип подобного анализа им не отвергается. Современные исследователи отмечают, что некоторые из этимологии, предложенных Платоном, достойны серьезного рассмотрения и в настоящее время, а очень многие из них едва ли уступают тем, которые выдвигались крупными лингвистами еще в 19 в.
Рассматривая происхождение слов, Платон замечает, что в процессе анализа мы неизбежно сталкиваемся с такими словами, которые ни к каким словам данного языка не восходят: «Но если мы возьмем слово, которое не состоит ни из каких других слов, то мы вправе будем сказать, что подошли здесь к простейшим частицам, которые уже не следует возводить к другим именам» [Платон 1990, Т.1, с. 422].
Здесь Платон подходит к важнейшему разграничению между первичными, непроизводными словами и словами производными. В современной лингвистике это разграничение соответствует понятию о первичной и вторичной номинации. «Позднейшие слова» были образованы тем или иным путем из первых слов. Сократ высказывает мнение, что самые первые имена «возникли в результате звукоподражания» [там же, с. 430]. С некоторыми звуками, по мнению Сократа, ассоциируются представления об определенных качествах, и эти ассоциации могли послужить исходным пунктом для образования слов. Таким образом, звук семантичен в силу того, что положение и движение речевых органов воспроизводят особенности предмета: так, звук «г», образуемый сильным сотрясением языка, «подражает» сотрясению и порыву, звук «1» - скольжению, и т.д. Эти рассуждения отнюдь не наивны с позиции современной науке о языке. Как считает И.А.Перельмутер [Перельмутер 1980], Платон был, по-видимому, первым, кто высказал идею об ассоциации между отдельными звуками с теми или иными качествами, свойствами предметов. Явление, открытое Платоном, представляет сбой сегодня предмет оживленных споров в фоносемантике и звуковом символизме.
Как было сказано, Платон убежден в том, что «позднейшие» слова образованы из «первых» слов, а «первые» возникли на основе ассоциаций между отдельными звуками и теми или иными свойствами вещей. Слова создаются людьми, а не богами, а людям свойственно ошибаться. Насколько верно постигает человек вещь, настолько верно он дает ей имя. Создаваемые слова представляют собой некое подражание предмету: «Ведь имя тоже в некотором роде есть подражание, как и картина. Подражание может быть более совершенным или менее совершенным подобием подлинника, но оно никогда не бывает полностью тождественно подлиннику» [Платон 1990, Т.1, с. 431].
Когда Платон говорит о словах истинных и ложных, то он, по всей вероятности, имеет в виду, с одной стороны, слова, максимально близкие к отображаемым ими предметам, а с другой — максимально далекие от них. Уже «первичные слова» обладают различной степенью соответствия предмету, т.е. с момента своего возникновения они не имеют полного соответствия с предметом. Тем не менее, как говорит Сократ, «...у имени есть какая-то правильность от природы...» [там же, с. 414]. Таким образом, по-разному расставляя акценты, Платон устами Сократа утверждает мысль о наличии некоторой связи между словом и предметом, и об отсутствии полного совпадения между предметом и его названием. Эта мысль находится в прямой связи со всей онтологией философа.
Логико-грамматический подход к проблеме знака: Пор-Рояль
Логико-грамматическая традиция, идущая от Платона и Аристотеля на целые столетия определила русло философско-лингвистических исследований. Практически все фамматические трактаты строились на вытекающем из аристотелевской концепции положения о том, что использование языка предполагает целостное знание реальной действительности. Как заметил Вико, вплоть до эпохи Возрождения подобного рода трактаты писались так, "как если бы народы, изобредшие для себя языки сначала должны были ходить в школу Аристотеля..." [Vico, Scienza Nuova seconda, ed Nicolini] (см. и цит. по [Де Мауро 2000, с.45]).
Вызов, брошенный идеологами Ренессанса авторитету схоластики, содействовал пересмотру устоявшихся взглядов на природу языка.
Кристаллизация новых идей и понятия знака может быть соотнесена с созданием грамматики и логики Пор-Рояля, где он впервые обретает черты объекта философского интереса. В средневековой схоластике языковой символ - понятие широкое и расплывчатое, в том смысле, что он всегда не самостоятелен и всегда соотнесен прежде всего не с системой, в которой он функционирует, а с тем содержанием, на которое указывает. Таким образом, знак для схоластики сращен со своим внефункциональным значением так, что при удалении этого последнего он полностью обессмысливается не только содержательно, но и функционально, поэтому для схоластики собственно знака нет, а есть имя, и если исчезает имя, то пропадает и познание вещей. Я в вкратце остановлюсь на том восприятии знака, которое восходит к Средневековою и отчасти сохраняется в рассматриваемой концепции. Прежде его, это приписывание знаку магической функции быть проводником в мир идей. А.Я. Гуревич, автор обширного и широко фундированного исследования культуры Средневековья, говорит о медиевальном восприятии знака как соединения видимых форм для демонстрации вещей невидимых. Пример тому - идущее от Августина понимание чисел как мыслей Бога, проникновение в их суть давало ключ к тайнам мирозданья. А вот некоторые конкретные числовые толкования, принимаемые как истинные: «3» - знак Троицы, символ всего духовного, «4» - символ четырех великих апостолов и четырех евангелистов. Комбинацией 4+3=7 получаем «7»- человеческое число, союз двух природ. Аналогичная магическая сила приписывалась и словам. Любой знак, следовательно, прежде всего «знак чего-то», символ, и роль познающего субъекта сводится к раскрытию общего для всех истинного значения знака.
Авторам из Пор-Рояля частично удалось преодолеть плен схоластико-аристотелевской концепции: все заимствования, взятые у Стагирита (прежде всего это тщательно разработанные правила логики), подвергнуты существенному переосмыслению и переоценке. Однако в некотором отношении теория «господ из Пор-Рояля» продолжает оставаться связанной некой идейной пуповиной с предшествующим Новому времени периодом.
Создание "Грамматики" происходит в период интенсивного обогащения лингвистических знаний, связанного с расширением торговых связей и интенсификацией контактов между европейскими народами. Начинают распространятся языковые стереотипы, отголоски которых звучат и сегодня, а иногда даже крепнут в свете контрастивных исследований. В изречении, восходящем к XVII в. "L Allemand hurle. 1 Anglois pluere. le Francois chante, l ltalien joue la farce, et l Espagnol parle" - "Немец кричит, англичанин плачет, француз поет, итальянец разыгрывает фарс, а испанец говорит" сливаются в единое целое языковой и национальный стереотипы.
Грамматика Пор-Рояля продолжает традицию отождествления логики с языком и концептуально представляет собой логическую грамматику. В общефилософском плане она примыкает к аристотелизму, согласно положениям которого слова являются условными знаками общих для всех людей мыслей. В качестве интерпретатора выступает разум, интерпретанта -мысли или понятия, общие для всех людей и возникающие из постижения разумом объектов и их свойств. Произнесенные слова разум наделяет функцией прямого представления этих понятий и опосредованного представления соответствующих вещей. Следуя, с одной стороны, учению Аристотеля, а с другой - рационализму Р.Декарта, отвечая его методическому требованию строить рациональные гипотезы об объектах науки, "Грамматика" продолжает традицию слияния теории знаков с теорией мышления и сознания. Имея предметом своего исследования язык, "Грамматика" Пор-Рояля стремится дать рациональные объяснения языковых явлений через категории мышления, что вполне согласуется с картезианским требованиям ясности и отчетливости знания. "Трудно постичь различные виды значений, заключенных в словах, не постигнув прежде того, что происходит в наших мыслях" [Арно, Лансло 1990, с. 90] - именно поэтому центральным звеном теории Пор-Рояля стало описание "операций рассудка" (созерцание, суждение, умозаключение, упорядочение), при помощи которых человек воспринимает, анализирует и осмысливает окружающую действительность. Операции рассудка постижимы и выразимы только через язык и на языке. Таким образом, язык становится "средством анализа мысли", а "слова можно определить в членораздельные звуки, которые используются людьми как знаки для обозначения их мыслей". С собственно языковой деятельностью авторы из Пор-Рояля связывают созерцание и образоване понятий. Все остальное, включая и тонкие вопросы образования идей, относится к логике. В силу этого деления, а также того, что логический анализ и грамматический разбор все время пересекаются, необходимо рассматривать "Грамматику общую и рациональную" Арно и Лансло и "Логику, или Искусство мыслить" Арно и Николя как две части единой логико-лингвистической концепции.
Соответственно первым двум операциям рассудка - созерцанию и суждению, реализуется принципиальное различие между частями речи. Имена (существительные и прилагательные), местоимения и артикли соотносятся с операцией созерцания. Глаголы, отглагольные части речи, союзы и междометия являются языковой реализацией способности к суждению. Способность к умозаключению реализуется на уровне связного текста.
Создатели "Грамматики" отмечают, что между грамматикой и логикой нет однозначного соответствия, т.к. "поскольку люди гораздо чаще следуют смыслу, т.е. внимательнее следят за смыслом и содержанием своей мысли, нежели за словами, служащими для ее выражения, то зачастую для сокращения речей они опускают некоторые слова... Они могут также изменять естественный порядок слов. Отсюда происходит четыре основных типа речи, называемых фигурами речи.
Ч.С.Пирс и создание «алфавита» современной семиотики
В настоящее время трудно найти работу по семиотике, в которой не использовались бы идеи Ч.С.Пирса, бывшего, по выражению Р.Якобсона, «самым изобретательным и разносторонним из американских мыслителей», и при том настолько неординарным, что «ни в одном университете не нашлось для него места» [Jakobson 1965, р 112] Его идеи оказались востребованы, но об их создателе вспоминают не слишком часто. На протяжении своей научной карьеры Пирс многократно обращался к теории знака, однако, его высказывания и разработки в этой области не образуют стройной системы, поэтому в определенной степени можно согласиться с распространенным утверждением, что существует столько вариантов интерпретации трудов Пирса, сколько существует исследователей его наследия. Максимально широко рассматривая семиотическую проблематику, Пирс не ставит в центр своей семиотики только естественный язык, четко осознавая, что любой предмет, будучи включен в определенные отношения, может выступать как знак.
Но Пирс, в отличие от Морриса, воспринявшим его идеи, является в большей степени логиком, нежели грамматистом. Семиотика для него во многом совпадает с логикой, которая, по мнению Пирса, призвана изучать основные законы мышления. Такое отождествление логики и семиотики основано на принятии положения о том, что мышление и познание возможны лишь с помощью знаков.
Определение знака, предложенное Пирсом, можно назвать классическим: "Знак или репрезентамент есть нечто, что стоит для кого-то другого вместо чего-то иного в некотором отношении или качестве. Он обращен к кому-то, то есть порождает в сознании этого лица эквивалентный знак или более развитый знак. Знак, который он порождает, я называю интерпретантом первого знака. Знак стоит вместо объекта не в любом отношении, а в отношении некоторой идеи" [ Peirce Ch., 1960, p. 228] (см. и цит. [Портнов 1994]). Для Пирса знак замещает некий объект, но этот последний познается только в процессе порождения знака через актуализацию "непосредственного объекта", т.е. образа внешнего объекта, с одной стороны, детерминирующего свойства объекта, которые входят в значение, а с другой - репрезентирующего их. В сознании человека возникает новый знак, названный Пирсом интерпретантой, она же представляет собой и репрезентацию.
Как известно, Пирс использовал три взаимосвязанные классификации знаков, каждая из которых включает по три компонента. Наличие трех типов распределения репрезентаментов (знаков) объясняется, с одной стороны, тем, что любая знаковая ситуация предполагает наличие знака, его отношения к объекту и отношение знака к интерпретанте, а с другой, отражает последовательное продвижение от анализа слова к анализу предложения. В этом можно усмотреть сближение со взглядами Соссюра, понимавшего язык как систему, все части которой необходимо рассматривать в их синхронной взаимосвязи.
Первая трихотомия исходит из характера знака как такового и подразделяет знаки на 1. Квалисигнумы (качество, используемое как знак). К таким знакам относится, например, запах. 2. Синсигнумы (единичные знаки). Синсигнум — это реально существующая вещь или событие, выступающее как знак. 3. Легисигнумы (общие знаки). Легисигнум является своего рода законом, воплощенном в знаке. Каждый условный знак, вводимый в обращение людьми, есть легисигнум.
Один из немногих отечественных исследователей трудов Пирса Ю.К.Мельвиль нашел довольно удачное описание отношений между тремя видами знаков, сравнив их с восприятием интерпретатором светофора: «Зеленый свет - это, конечно, качественный знак. Однако знаком является не зеленый цвет сам по себе, но именно фонарь данного светофора, светящийся зеленым светом. Но и зеленый свет этого фонаря, который есть не что иное, как единичный знак, воспринимается как знак только благодаря общему соглашению (закону), в соответствии с которым зеленый свет на дорогах означает свободный проезд» [Мельвиль 1968, с. 54].
Из всего богатства семиотических идей Пирса наиболее часто используется вторая трихотомия знаков, базирующаяся на анализе отношений знак/объект. Могу предположить, что такая "востребованность" объясняется повышенным интересом лингвистов к данной части учения о знаках. Эта классификация подразделяет знаки на индексальные, иконические и символические.
Индексы - наиболее элементарные знаки. При интерпретации индекса нашему сознанию достаточно установить физическую соотнесенность между предметом и знаком. Примером индексального знака может служить стук в дверь, указательные местоимения "тот", "этот", флюгер, указывающий направление ветра. Пирс не всегда считает, что индекс является полноценным знаком, так как он перестает быть знаком при устранении объекта, на который он указывает. Однако очень вероятно, что человек, да и любое живое существо, воспринимает большинство информации о мире именно при посредстве индексов, то есть воспринимает объекты исходя из их признаков. Допустимо, что индексы являются первой ступенькой при формировании у ребенка механизма овладения языком. Как показали исследования Пиаже, на том уровне развития ребенка, когда еще нет ни мышления, ни языка, сенсомоторный интеллект уже содержит некую логику, названную Пиаже «логика действий». Основным феноменом этой логики является ассимиляция — интеграция новых объектов или событий в предшествующие схемы. Ребенок видит, ощущает присутствие матери, не этом уровне восприятия то, что видит ребенок, является индексом, означаемое которого - цвет одежды ли другой подобный признак, а означаемое - удовлетворение насущных потребностей (кормление, ласка) или ожидание проявления каких-то конкретных явлений, удерживаемых в памяти благодаря индексу.
Смысловые концепты как «первоэлементы» языка
В настоящее время философы и лингвисты продолжают заметно сближаться на почве общего интереса к проблемам семантического описания естественных языков. Отличительной чертой семиотических исследований во второй половине XX в. является растущее внимание к многообразным функциям знака и к различным измерениям сигнификации и большая степень осознанности того, что трудность изучения природы языка "заключается в том, что к нему можно подойти, как к некоторым теоремам геометрии, с разных сторон" [Godel 1957, р. 29] (см. и цит. по [Де Мауро 2000, с. 106]). Безусловно, сохраняется исследовательский интерес к измерениям сигнификации в том виде, в котором они проявляются в математике и в других науках, но все чаще происходит обращение к роли знака в религии, мифологии, морали, искусстве, то есть в том, что принадлежит человеческой культуре. Современные исследователи языка постепенно осознают необходимость привлечения для его изучения данных из области психологии, когнитологии и социологии, причем такое подход к анализу языка вовсе не подменяет решение традиционных философских проблем, а способствует правильной их постановке и рационализации философского дискурса современности.
Все более широкую поддержку находит тезис, что между изучением слов и изучением познавательной деятельности нет конфликта. Напротив, лексический состав языка является наиболее ясным из возможный руководств к пониманию повседневной познавательной деятельности и моделированию повседневного дискурса. В настоящий момент все меньше исследователей исключают возможность обнаружения через словарь новых данных и их классификации, что позволит составить целостную картину общих реляционных понятий, пронизывающих язык. Обыденный язык, рассматриваемый как источник заблуждений, обнаруживает свое основное преимущество, заключающееся в том, что: "...содержание точных понятий, введение которых становится возможным благодаря семантической системе, равно как и содержание значения правил, конститутивных для самой семантической системы, заимствуется из мышления, оперирующего значениями обыденного языка. Если же мысленно отбросить это взятое из обыденного языка содержание (в силу коего системы формул математической науки при всей своей заостренности сохраняют непрерывную связь с общей историей науки и, более того, с донаучным чувственным освоением мира), то достижением семантической системы правил, выходящей за пределы системы синтаксического подсчета, останется лишь априорная ссылка на верифицируемость языковых знаков при помощи внеязыков "фактов вообще". И даже эта ссылка, как и вообще идея любой семнтики, de facto заранее предполагает традицию мышления на обыденном языке" [Апель 2001, с. 41].
Постепенное обретение философией языка междисциплинарного характера и признание того, что язык - это знание, которое с исторической точки зрения актуализируется в рамках определенного коллектива, наметилось еще в начале XX в. Приведу лишь некоторые факты, позволяющие обрисовать общую направленность семиотических исследование прошлого века. Так, позднего Витгенштейна интересует уже не логическая обоснованность знаковых выражений (в том числе и математических), а их культурно-психологический статус. Все языковые "верования" он рассматривает как социальные, культурные продукты, как результат человеческой деятельности.
В 1934 году К.И. Льюис указывает на то, что "для многих целей теории познания более важным представляется исследование именно смыслового значения" [Lewis 1952 , р. 244] (см. и цит. по [Семиотика 2001, с. 238]) . Он полагает, что о поиске смыслового значения как главного признака осмысленности речь идет в том случае, когда исследователь занимается проблемой теоретической верификации значимости, заключенной в каком-либо высказывании или делает попытку практически различить понятия. Позже работы Вежбицкой в большой степени реализуют то направлению развития семиотики, которое концентрируется на "смысловом значении".
Симптоматично появление теории лингвистической относительности Сепира-Уорфа, согласно которой мир познается в формах того или иного языка,. Онтология мира (характер законов, причинно-следственных связей и т.д.) задается языком, а не существует независимо от него. Б.Уорф видел прямую зависимость формирования представлений о пространстве, времени и других категориях бытия от "языковых норм". В рамках теории лингвистической относительности язык рассматривается как фактор, обуслвавливающий развитие культуры. Уорф был склонен придавать языку статус метасистемы, охватывающей все элементы культуры. Эта метасистема развивается гораздо медленнее, чем все субсистемы, т.к. именно она задает и темпы и направления субсистемного развития. Как полагал Уорф, язык отражает "массовое мышление", чем и объясняется медленный темп изменений, затрагивающих язык. То, что происходит в индивидуальном сознании за короткий период времени, требует десятилетий для закрепления в языке. Данная гипотеза не нашла фактуального подтверждения, на сама идея об обусловленности культуры языком оказалась небезынтересной.
Эдуард Сепир, написавший в начале 30-х гг. ряд работ, посвященных логическим отношениям в языке: «Всеобщность», «Выражение отношения конечной точки в английском, французском и немецком языках» и «Степени. Очерки по лингвистике», был первым современным исследователем, сосредоточившимся на поисках элементарных семантических единиц.
Семантические очерки Сепира преследовали как практические, так и теоретические цели. Его «схема общих реляционных понятий» предназначалась, в частности, для того, чтобы служить руководством для перевода и семантического толкования, а также образцом упрощения и классификации содержательных и формальных свойств международного языка». Теоретики и практики машинного перевода обратились к этой стороне работ Сепира в шестидесятые годы.
Ни Уорф, ни Сепир не доводили свои идеи до абсурда. Благодаря им был акцентирован ряд вопросов, которые в рамках наук о языке никогда ранее не рассматривались: как можно объяснить факт, что язык по-разному категоризирует мир; чем объясняется несовпадение языковых картин мира; каково влияние языка на культуру. Эти проблемы широко обсуждались в гуманитарных науках, на адекватного научного подхода к их решению выработано не было.
Между тем в сороковые и пятидесятые годы благодаря исследованиям таких ученых, как Луи Ельмслев и Хольгер Сёренсен, было достигнуто более глубокое и более отчетливое понимание чисто теоретических аспектов поисков элементарных смыслов.
