Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Становление и развитие проблематики «субъекта» в трансцендентально феноменологической традиции .
1.1. Картезианское «открытие» сферы первичных достоверностей. Cogito как прообраз западноевропейского трансцендентализма .
1.2. Антропологическое измерение субъекта в философии И. Канта.
1.3. Границы трансцендентального субъекта в феноменологии.
Глава 2. Аналитика субъекта и субъективности в философии XX века .
2.1. Экзистенциальная рецепция трансцендентальной традиции .
2.2. «Смерть субъекта» в структурализме и постструктурализме.
2.3. Психоаналитическая топология субъективности.
Глава 3. Варианты преодоления эсхатологического дискурса постструктурализма .
3.1. Альтернативные формы проблематизации «субъекта» в аналитической и герменевтической философии .
3.2. Проекты «воскрешения субъекта» в современной философии.
3.3. Аналитика Lebens welt и «герменевтика субъекта».
Глава 4. Экспозиция проблематики «субъекта» в русской философии .
4.1. Самоопределение русской философии .
4.2. "Монадология" русского метафизического персонализма.
4.3. Концепции «субъекта» в современной отечественной философии.
Заключение Список литературы
- Картезианское «открытие» сферы первичных достоверностей. Cogito как прообраз западноевропейского трансцендентализма
- Экзистенциальная рецепция трансцендентальной традиции
- Альтернативные формы проблематизации «субъекта» в аналитической и герменевтической философии
- Самоопределение русской философии
Введение к работе
Актуальность темы исследования. Как только нечто подвергается забвению, его начинают подозревать в сокрытии потаенного. Так, по словам Бланшо, «схватываемое нами пространство забытого» всегда будет отсылать к немому, еще не проговоренному смыслу. Культура, не терпящая тайн и недоговоренностей, стремится вобрать в себя такие дискурсивные области, просвечивая сквозь которые, эта самая тайна сможет дорасти до масштабов Истины. Скептическое отношение к философии как пути и области продуцирования истин в XX веке выразившееся чредой радикальных концептуальных сдвигов, вызвало полнейшую трансформацию, как самого этого понятия, так и такой принципиальной для нее категории как субъект, о которой пойдет речь в данном исследовании. Это привело к ряду эсхатологических событий, терминологически обозначившихся в литературе как «смерть Бога», «смерть Автора», «смерть Субъекта» и, в итоге, «конец философии». Не могу, не согласится с тезисом о том, что «тотальность делюнтажа автономного субъекта не уступала по своим масштабам тем великим повествованиям, против которых был пущен в ход тезис о смерти субъекта», и что, по сути, победоносность «шествия самонадеянной абсолютной самости» была сильно преувеличена. Авторы, постулирующие все эти «концы», подпав под обаяние жеста, тем не менее, решительно не желали оставить философию ее истории, а лишь расширяли проблемное поле и области ее применимости хоть и с различными степенями успешности. Так случилось, например, с деконструкцией, наиболее удачным проектом постструктурализма, который, свершив демонтаж системы предшествующий метафизики, скорее дал философии новую жизнь и силу. Перечень подобных «живительных» жестов можно продолжать, несмотря на наличие случаев буквального прочтения установки на исчерпанность (Ж. Бодрийяр), лишь подтверждающих ее нереализуемость в полном объеме и наличие альтернативных путей исследования.
Сейчас в философской и публицистической литературе стали говорить еще об одной смерти, на этот раз о смерти самого постмодерна как культурного феномена XX века. Связано это, прежде всего, со сложностью самоопределения современной нам эпохи и разноголосьем в ее оценках, пока есть в большей степени интуитивные попытки именования, в частности предложенное авторами «Новейшего философского словаря» определение after-postmodernism, как содержательной развертки «новых философских программ связанных с преодолением кризиса идентификации» , что тоже в полной мере не может претендовать на конвенциональность, и скорее является периферийным течением самого постмодерна, а не его преодолением. Тем не менее, оно представляется нам наиболее подходящим для условной маркировки концептуальной базы, на основании которой мы собираемся выстраивать проблематику «воскрешения субъекта», как сферы забытого, но продуктивного на сегодняшний день смысла, о котором было заявлено в самом начале. Возможные стратегии выхода из кризиса сосредоточены на гипостазировании частных вопросов человеческого опыта, таких как, например телесность или социальная активность индивида.
Необходимость данной работы вызвана возникшей на почве постмодернистского «кризиса значений» нарративной зависимости, неосуществимости прямого выхода к сфере подлинности, которая сама поставлена под сомнение. Текстологическая перегруженность, нарративность и, следовательно, безымянность субъекта, лишает его не только онтологической укорененности в мире, особого пространства для события мысли, но и всевозможных экзистенциальных составляющих, таких как, например ответственность. Отсутствие ее, отсутствие топоса и «лица» приводит к невозможности философии «после постмодерна», который смог сконструировать свое мыслительное пространство как раз на отсутствии этого «присутствия», но пришел в состояние исчерпанности. Возник дефицит таких смыслов, которые не являлись бы просто результатом комбинаторики дискурсивной машинерии, а имели бы исток в живой субъективности. Смысл, рожденный болью живого тела, а не анастезированного субъекта дискурса, оказывается востребованным именно в кризисные для культуры и философии в частности моменты.
Значимость эсхатологической ситуации, в которой мы себя обнаруживаем в настоящее время, ситуации «смерти субъекта» при экстенсивном росте рациональностей, а точнее логически укомплектованных мировоззрений, измеряется тем простым фактом, что мы продолжаем мыслить, чувствовать и действовать, исходя из некой целостности, которая потеряла свое трансцендентальное обоснование. Его заменили многовариантные рациональности, функционирующие по принципу закрытых систем, каждая из которых структурно привязана к своей функции в социальных практиках, что привело к полифонии форм сознания, сущность которого измеряется только способностью к адекватной регистрации действительности и продуктивности поведения. Если говорить проще, социальные и исторические изменения, во многом предопределявшие ракурсы рассмотрения субъективности, и, в конечном счете, приведшие к кризису этого понятия, по сути ничего не изменили в эйдетике самого человека, в той степени, в которой его можно рассматривать как пра-феномен понятия субъект. Уже в «наивности» этого постулирования наличия человека под маской «субъекта» обнаруживается важное для нас следствие; отсутствие единого теоретического базиса и метода исследования субъекта, тем не менее, не предполагает отсутствие самого «материала». В этом смысле очевидность собственного присутствия в мире, станет для нас искомой точной.
Степень научной разработанности проблемы. Само понятие «субъект», «субъективное», «субъективность» являются одними из основных понятий, которые претерпевали различные интерпретации в различных философских направлениях. Если говорить о количестве исследований по этой теме в западной и отечественной литературе посвященных проблематике субъекта, то они настолько многочисленны и «разноокрашенны», что нет необходимости лишний раз их всех перечислять. Отмечу только то, что можно выделить два условных направления в исследованиях данной проблемы. В первом случае, они акцентированы на трансцендентально- феноменологическое толкование субъекта, и возможные пути «воскрешения» видят в возврате к уже устоявшейся в рамках данной парадигмы его структуре (М.К Мамардашвили, Я. А Слинина, А.Г Чернякова, В.И Молчанова, Н.В Мотрошилову, H.H. Иванову, Д.Н Разеев, C.B. Комаров). Во втором, мы имеем дело с анализом различных форм «субъективности» смоделированных постмодерном на основании онтологического толкования субъекта, предпринятого в рамках поздней феноменологии и экзистенциализма. Их проблематика разворачивается вокруг констатации различия между классическим пониманием субъекта и переживанием моего конкретного Я (Ж. Делез, Ж.-Л.Нанси, А.Бадью, В.А. Подорога, E.H. Гурко, М.Б.Ямпольский, В.В. Лапицкий, О. В. Аронсон) или полном отрицании конститутивной функции данного понятия (Ж.Даррида, Р.Барт, Ж. Бодрияр).
Что касается проекта «воскрешения субъекта», то здесь ситуация складывается несколько иначе; в основном все работы связывают с вопросами этико-политическими и социальными, затрагивающими деятельность и ответственность за нее, которая всегда проявляется в модусе морального субъекта, устроенного по классическому образцу (Л.Ю Мещерякова, В.Д Плахов) или, вообще, проходят по филологическим дисциплинам, как это случилось с работой И.П. Смирнова "Homo homini philosophiis", недавно получившей премию А.Белого «за последовательное воскрешение субъекта». Западные исследователи идут в двух направлениях, либо реконструкции субъекта как аффекта текста, вторичного по отношению к нему (М. Фуко, Ж. Даррида, М.Готдинер), либо рассматривают «воскрешения субъекта» как решение проблемы кризиса аутоиндификации (Х.Уайт, М.Саруп). Отдельным случаем, является программный манифест воскрешения философии Алена Бадью, возвращающий субъекту изначальное доверие в сохранности и продуцировании истины, учрежденной четырьмя родовыми процедурами (матемой, поэмой, политическим изобретением и любовью). Итак, можно сказать, что тема находится на начальной стадии разработки, подготовленной еще интуициями постмодерна, и, следовательно, имеет все основания для дальнейшего развития по намеченным в данной работе линиям.
Проблемы исследования. Наиболее существенные трудности в рамках данного исследования, связаны со следующими проблемами:
1. Неопределенность и неоднозначность толкования термина «субъект» в современных исследованиях, размытость его коннотативного поля, которая, в конечном итоге, привела к невозможности однозначной постановки и разрешения вопроса о том, в каком смысле должно эксплицироваться данное понятие в контексте «воскрешения субъекта».
2. Возникновение различия между понятиями «субъект» и «субъективность», субъективностью и ее модификациями в феноменологических концепций XX века. Когда «субъективность» стала трактоваться как дорефлексивное, допредикативное cogito, которое при совершении рефлексивных процедур получает смысл «субъекта». В связи с этим возникшая в постмодернизме суппозиция этих понятий при осуществлении демонтажа понятия «субъект», которая привела к кризисной ситуации.
3. Взаимоотношения трансцендентального и эмпирического опыта, и
следствие их строгого разграничения в трансцендентальной и современной артикуляции, как «разорванности» двух модификаций субъективности, cogito и фактического существования. 4. Обоснования необходимости этического измерения субъективности, как продуктивного хода в разрешение возникших в постмодерне противоречий.
Объект и предмет, цели и задачи исследования. Объект исследования. Объектом исследования является феномен «субъективности», рассмотренный в ракурсе трансцендентального и эмпирического опыта, механизмы и структура их работы и взаимоотношений.
Предмет исследования. Предметом исследования являются формы понимания «субъекта» и эволюции представлений о принципах, механизмах и методах его исследования. Различные его толкования в метафизическом трансцендентальном, онтологическом, и герменевтическом ключе. Кроме того, в качестве критического противовеса представлены структуралистские, пост структуралистские, психоаналитические, аналитические модели толкования «субъекта», а также способы артикуляции данной темы в русской философии.
Цели и задачи работы.
Главной целью является проблематизация «субъекта» и поиск новых путей для исследований по данному вопросу в ситуации кризиса. Преодоление постмодернистского дискурса, отразившегося в «смерти субъекта» и разрешение его противоречий, посредством тематизации субъективности в поздней феноменологии, с акцентом на этическое измерение субъекта. В связи с этим мы определили соответствующие задачи:
1. Проследить историю становления и эволюции понятия «субъект» в
трансцендентальной парадигме, тем самым, очертить исходный круг
вопросов и затруднений, связанных с этой философской традицией. Осуществить анализ того, каким образом структурировалось взаимоотношение трансцендентального и эмпирического опыта в работах Р.Декарта, И. Канта, Э. Гуссерля.
2. Провести анализ понятия «субъект» в экзистенциальной философии и фундаментальной онтологии М. Хайдеггера, с целью демонстрации того, как происходил переход от гносеологического к онтологическому толкованию «субъекта», и замены его на понятие «субъективность».
3. Продемонстрировать наиболее значимые варианты постструктуралистского дискурса о «субъекте». Выявить стратегии, которые в конечном итоге привели к полной его негации и осуществленные им понятийные «перетасовки» в основаниях, которые, на наш взгляд, стали причиной кризиса не только «философии субъекта», но и самого постструктурализма.
4. Проанализировать традицию истолкования «субъекта» в российском контексте, значимость данного вопроса в связи с вопросом самоопределения русской философии, и в его необходимой взаимосвязи с развитием западноевропейской философии.
5. Ввести четкое разграничение понятий «субъект» и «субъективность, а также, указать, в чем состоит основная проблематичность современных исследований, и предложить свой вариант разрешения проблемы «воскрешения субъекта».
Методологическая и теоретическая база исследования.
Для наиболее полного раскрытия и осуществления целей и задач, поставленных в рамках данного диссертационного исследования, а также в силу теоретической «неоднородности» источников, послуживших материалом, нами были применены следующие методы работы:
1. Метод историко-философской реконструкции и анализа исторических концепций «субъекта», позволяющей нам выявить общее «ядро» проблематики, связанной с нашими целями и задачами, а также дающий нам возможность рассмотрения анализируемой темы в ее исторической перспективе и ретроспективе.
2. Генетически связанным с методом историко-философской реконструкции является герменевтический метод, который позволяет в каждом рассматриваемом нами подходе выявлять методологические постулаты, на основании истолкования которых у нас появляется возможность приведения инвариантов и альтернатив исследования.
3. Феноменологический метод, понятый в предельно широком смысле, позволяющий в каждом анализируемом нами подходе увидеть не только методологический базис (,герменевтический метод), но и историческую форму субъективности с присущей ей опытом осознания. А также в узко-прикладном смысле, как метод работы с собственным сознанием исследователя по прояснению очевидностей мыслительного опыта.
4. Метод сравнительного анализа европейской и русской философии, позволяющий обнаружить общий каркас философских проблем связанных с понятием «субъекта» и «субъективности», и наличие определенной схожести в их разрешении.
Теоретической базой исследования являются работы отечественных и зарубежных философов и исследователей их наследия, прежде всего, труды самих классиков философии Нового времени, немецкой классической философии, феноменологии и современной философии XX века. В соответствие с конкретной задачей, поставленной перед нами в данном исследовании, осуществляется рецепция работ по поздней феноменологии и работ, связанных с «генеалогией субъективности» М. Фуко, с целью обоснования их продуктивного сопоставления в разрешение кризиса «философии субъекта». В частности осуществлен сравнительный анализ трансцендентальной субъективности в работе Э. Гуссерля «Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология» и принципа новоевропейской «заботы о себе» в курсе лекций М. Фуко «Герменевтика субъекта». Так же нами исследованы альтернативные постмодерну ходы по данному вопросу, представленные в работах П. Рикера, В. Декомба, П.Слотердайка, А. Бадью и.т.д.
Научная новизна исследования. Научная новизна проведенного нами исследования заключается в следующем:
1. Доказано, что кризис философии субъекта и его следствие в постулировании «смерти субъекта» был вызван противоречиями, возникшими в самой трансцендентальной парадигме, нашедшими свое концептуальное отражение в экзистенциализме, а через него в постструктурализме.
2. Проведено разграничение понятий «субъект» и «субъективность».
3. Сделан вывод о том, что в отличие от классической философии субъекта, «субъективность» как акт самоконституирования дает возможность осознания мыслящего субъекта в любой наличной ситуации действительности. Что позволило утверждать, что эвристический потенциал методологии феноменологии, в том числе как оппозиции постструктурализму, далеко не исчерпан.
4. Обоснована возможности продуктивного сопоставления принципа «заботы о себе» как этического конститутива субъективности с поздней феноменологией Гуссерля, в которой осуществляется анализ тотального опыта субъективности, преодолевающий разрыв трансцендентального и эмпирического.
5. Рассмотрена русская философская традиция, приведены характерные черты аналитики «субъекта» в отечественном контексте, сделан вывод об общей направленности проблематизации русской и западноевропейской философии в вопросе о «субъекте».
Положения, выносимые на защиту:
1. Кризисная ситуация в философии конца ХХ-ХХ1 века, обозначенная нами как эсхатологическая, была вызвана противоречиями, возникшими в трансцендентальной парадигме. Они получили свое концептуальное обоснование в экзистенциализме, а через него в традиции структурализма и постструктурализма, выразившись в тезисе о «смерти субъекта».
2. Различие между «субъектом» и «субъективностью», приведенное в работе как основополагающее, теоретически связано с введением онтологического различия между бытием и сущим, и переформулировкой вопроса о времени в экзистенциализме. «Субъективность» приходит на место «субъекта», когда встает вопрос о времени человеческого существования, его событийности, а не о времени как некой априорной схеме, на основании которой происходит прирост смыслов.
3. Постструктурализм, в различных своих формах, осуществил демонтаж не «субъекта» в его классическом понимании, а «субъективности», из категории чистого присутствия хайдеггеровской аналитики, ставшую живую конкретностью. Иными словами, мы полагаем, что постструктурализм имел дело преимущественно с механизмами функционирования эмпирического конкретного опыта, что само по себе, в отсутствие трансцендентального обоснования, говорит о невозможности обеспечения идентичности.
4. В связи с предыдущем тезисом, мы утверждаем, что «смерть субъекта» была излишне преувеличена, и что, в действительности был осуществлена ход обратный стратегиям классической философии субъекта; при анализе «субъекта» трансцендентальные структуры были подвержены полной диссимации в формах конкретного наличного опыта.
5. Выявлена и обоснована продуктивность сопоставления генеалогии субъективности Фуко и анализа трансцендентальной субъективности в генетической феноменологии Гуссерля, в контексте проблемы преодоления «смерти субъекта» в современной философии. Продемонстрирована их взаимодополняемость в отношении вопроса о характере и способах работы эмпирического опыта субъекта, и его констелляции с функциональным трансцендентальным субъектом. При учете того, что оба мыслителя исходят из разных теоретических установок, установлено главное, — положительное разрешение кризиса философии субъекта возможно только при наличии тематизации эмпирического субъекта, обращения к первичным опытам сознания, и выработки методов и способов работы с ним.
6. Был сделан основной вывод исследования: преодоление кризиса субъекта возможно при осуществление работы принципа «заботы о себе», в каком бы смысле он не была задействован: Трансцендентально- феноменологическом, продолжающем традицию новоевропейской философии, а, следовательно, имплицитно связанным с научной деятельностью, или сугубо прикладном, рассмотренным как имманентный этос субъекта, конституирующий особый смысл и форму повседневному опыту.
Теоретическая и практическая значимость исследования.
Теоретическая значимость работы заключается в комплексном исследовании различных исторических форм субъективности в их методологической взаимосвязи, с целью обоснования необходимости и продуктивности артикуляции данной темы в «эпоху после-постмодерна». Выявление общего проблемного ядра, обозначенного как взаимоотношение двух форм опыта, позволяет рассматривать столь разнородный материал по проблеме субъекта в европейской философии, в общем горизонте задач. Оно дает возможность почти наглядно проследить то, как:
- происходила трансформация в понимании того какую функцию для различных философских направлений представляет собой «субъект» и производные от него категории
- каким образом, и вследствие каких теоретических предпосылок рассматривалось взаимоотношение трансцендентального и эмпирического опыта
- выявить и обосновать не только теоретическую «непрочность», но и эвристическую ценность постмодернистской критики классической философии представления.
Кроме того, в диссертационной работе предлагается понятийный анализ, в ходе которого происходит четкая фиксация термина «субъект» и производных от него понятий за определенными направлениями исследований в данной области. Это позволяет не только избежать двусмысленностей в толковании и прочтении, но и обеспечить работу устойчивой концептуальной арматурой. Это в большей степени определяет практическую ценность работы для дальнейшего изучения субъективности, в каком бы теоретическом ключе оно не происходило. Структурная проработка исследования и выводы, полученные в результате, могут быть применимы в общих историко-философских курсах по истории классической и современной философий, онтологии и теории познания, а также при разработке отдельных спецкурсов по проблематике субъекта, онтологии и герменевтике субъективности. Проблематизация «воскрешения субъекта» с необходимостью повлечет за собой, расширение проблемного поля онтологии и теории познания для возможных исследований и преобразований в данной области, а также в смежных философских дисциплинах, таких как антропология, этика и эстетика.
Апробация работы. Апробация результатов исследования осуществлялась на теоретических семинарах кафедры онтологии и теории познания факультета философии и политологии СПбГУ, в рамках теоретических семинаров и конференций Интерсубъективность. Коммуникация. Наука. (пос. Лосево, 2008) и Дни Петербургской философии (Санкт-Петербург, 2006, 2007, 2008), Методологические принципы современной феноменологической философии и философской герменевтики (пос. Лосево, 24-27 сентября 2009) Также результаты были изложены и опубликованы в трех статьях, и использованы при проведении семинарских занятий студентам юридического и медицинского факультетов СПбГУ.
Картезианское «открытие» сферы первичных достоверностей. Cogito как прообраз западноевропейского трансцендентализма
Преамбулой к первому сюжету в истории субъекта, хронологически ограниченного рамками 19 века, послужит нам картезианское «открытие» субъективности, как сферы первичных аподиктических достоверностей. Оно стало не только поворотным моментом в истории философской мысли, но, и прообразом целой философской традиции, обозначенной нами как трансцендентальная. Несмотря на свою научную беспрецедентность и значимость, оно не случайно не выведено в качестве самостоятельного плана работы, так как по сути своей, является лейтмотивом всех последующих сюжетов, которые, в свою очередь, движутся скорее не по линии восхождения, а кругового вращения через точку cogito. Рене Декарт (1596-1650) смог уловить в кризисной ситуации мысли своей эпохи то недостающее, без чего философия могла потерять собственное лицо, превратившись либо в инструментарий религиозных догматиков, либо экспериментальной науки. Открыв новое трансцендентальное измерение, впрочем, одной ногой находясь на схоластической традиции средневековья, в особенности Августине, еще до него указавшем на невозможность усомнится в существовании самого существующего, а другой - на уже прочно утвердившихся сциентистских установках своего времени, Декарт создал такой «первичный концепт», cogito, на субъективной достоверности которого только и могут строиться все эксплицитно-объективные пропозиции различных наук. Субъект Декарта, следующий правилам методического сомнения, это не только критерий истинности или ложности знания о природе, задающий ей вопросы на которые сам же и отвечает, а необходимое и достаточное условие всякого вопрошания, касаемо ли оно Бога, идеи или субстанции. Соответственно, уникальность решения этих вопросов будет зависеть от условий, связывающих проблему и «первичный концепт», и обнаружения ее в «картезианском плане», суть которого в опоре на пре-философское понимание действительности, доступное каждому не-философу, использующему аподиктическую арматуру врожденных идей. Картезианская концепция cogito часто трактуется в гносеолого- психологическом смысле, по причине отожествления сознания (хотя и пытается рассматривать акт сознания как чисто интеллектуальный акт) и мышления, что порождает ряд трудностей. В частности, М. Хайдеггер, сводящий cogito к субъекту представления, заявлял, что «вся метафизика Нового времени, включая Ницше, держится внутри намеченного Декартом истолкования сущего и истины», а «с истолкованием человека как субъекта Декарт создает метафизическую предпосылку для будущей антропологии всех видов и направлений», но «благодаря антропологии начинается переход метафизики в процесс элементарного прекращения и оставления всякой философии» . Так в новоевропейскую философию закладывается господство субъекта . «через Декарта и после Декарта «субъектом» становится в метафизике преимущественно человек, человеческое "Я"» . По большому счету, считать Декарта «учредителем» человеческого Я является поспешностью, это скорее можно приписать Канту, так как он показал первичность эмпирического субъекта по отношению к трансцендентальному, тем самым, разграничив эти сферы, тогда как у Декарта они практически неразличимы. Эту точку зрения, в отечественной традиции поддерживает М.Мамардашвили, усмотревший в философии Декарта превалирующее значение практического момента, «скорее всего, "я мыслю, я существую"— есть смысл способа личностного существования и указания па то, что нужно делать, чтобы существовать личностно — это воспроизведение «Я» самого себя, усилием. Я существую в качестве личности особого рода, осуществляющей процесс познания. «Я» — символ состояния» Такое расширение сферы cogito не выходит за рамки картезианского «плана», а в имплицитном виде заложено в нем. Мамардашвили лишь разгерметизировал текст, свершил экзистенциальную редукцию к личности автора, которая в определенной степени непродуктивна, так как нечего не субсидирует к самому cogito. Что касается Хайдеггера, видящего в картезианстве исток новоевропейского субъективизма, то его не интересуют личные мотивы, он сосредоточен на обосновании того, что представляющий субъект становится масштабом и господином сущего, которое теперь есть лишь объект для субъекта. Так или иначе, но представления как такового недостаточно для овладевания; структура представления (т.е. отнесенность акта представления и представленного к представляющему, к Я) имеет универсальный и необходимый характер, тогда как истинное господство заключено в акте суждения и подчинения представления суждению. Метафизик, вопрошая природу, останавливается, чтобы вопросить самого себя, мыслящего метафизически, осмыслить и изречь себя в упорядоченном философском рассуждении. Происходит исключение res cogito, дистанцирование от других res, направленное на обнаружение реальности по ту сторону причинности; реальности непрерывно постулирующей собственную действительность в когитальных актах и речевых актах, между которыми в данном случае не может быть различия. Это очищенное пространство собственного, рожденное не природой, а «муками» мысли, признает наравне себе только место Бога, которое им же (cogito) обосновано и узаконено, и, в конечном итоге, присвоено и «упаковано» в качестве врожденной идеи. Позиция Бога, перестает быть трансцендентно защищенной от разума, так как его вообще нет до всякого акта мысли; топос Бога обнаруживается только после разметки когитальной позиции. Горделивое в самообнаруженной автономности Я начинает игру по разоблачению «обмана» Злокозненного Гения и берет в союзники Бога, признанного, кажется, только для того, чтобы будучи вырванным из гомогенного пространства универсума, не обезуметь в подвешенной единичности собственного Я, а приобрести достойного авторитета и советчика в деле подчинении природы.
Экзистенциальная рецепция трансцендентальной традиции
После того, как были проанализированы основные стратегии истолкования субъекта в рамках классической трансцендентальной традиции и сделаны определенные выводы, возникает настоятельная необходимость обеспечить текст структурной связкой между ними и последующей экспликацией смысла понятия, попавшего в XX веке под «жернова» постструктуралистской критики, и приобретшего качественно новые измерения анализа. Подобным «мостом» будет служить экзистенциализм, который, будучи по своим внешним выводам и критически- гуманистическому пафосу весьма одиозным и многоликим направлением в неклассической философии, подготовил, тем не менее, весьма благодатную почву для постмодернистских артикуляций понятия субъект, в особенности в его французском варианте. Стало уже хрестоматийным то, что проблематика экзистенциализма по преимуществу выстраивалась на концепциях «позднего» Гуссерля; речь идет, конечно же, о концепции «жизненного мира» (ЪеЬепзу/ек) и разработке интерсубъективности, о которых шла речь в предыдущей главе. В данном случае следует сосредоточить внимание на том, что стало наиболее принципиальным для авторов, которые могли бы с тем или иным успехом подписаться под знаменами единственно «гуманной» философии, а именно на том, к каким следствиям привело размежевание классической пары «сознание» и «субъективность» на концептуальном уровне. Это различие, а в данном тексте это, различие понятий «субъект» и «субъективность», станет путеводной нитью для всей последующей работы, так как в нем, несмотря на его кажущеюся очевидность и самопонятность, кроется целый ряд затруднений для современной философии, которая зачастую весьма вольно использовала данные термины, что приводило к нарастанию эквивокаций. Безусловно, разрабатывая проблематику субъекта, не было бы лишним посвятить отдельное время этимологическому аспекту, но в силу того, что автором изначально было выбрано трансцендентальное истолкование, любой последующий ход будет соотноситься с таким пониманием субъекта, которое сосредоточено в первую очередь на его гносеологических характеристиках. Остальные расхождения в понимании смысла понятия субъект, которые, как раз-то завязаны на этимологии, будут в той или иной степени затронуты, в целях работы, для которой первичной задачей является проанализировать проект «воскрешения субъекта» с акцентом на этическую составляющую, которую по преимуществу толкуют не в гносеологическом, а этико-практическом ключе. Переосмысление онтологического основания субъективности, как было ранее сказано, тесно связано с трансцендентально-феноменологическим истолкованием субъективности как бытийствующего сознания, «внутри» которого, в «чистой жизни» происходит рациональное проектирование. Трансцендентальная феноменология, сосредоточенная на анализе ноэтико- ноэматических структур сознания оказалась в ситуации вынужденности артикуляции онтологической проблематики, что было связано даже не с целой серией упреков в свой адрес, таких как «солипсизм» и ему подобные формы философского субъективизма, а с внутренними сложностями проекта. Для нас наиболее интересным вопросом в контексте разговора об экзистенциализме, и его феноменологических предпосылках будет вопрос о том, кто же осуществляет редукцию, и какие у него для этого основания, кроме как нахождение аподиктической очевидности, ведущей к получению истинностного знания. Должна быть первоначальная решимость перехода из «естественной» установки в феноменологическую, специфическая трансформация посредством «я могу», которая не есть переведение «инобытия» сознания в имманентную сферу, а собственно узнавание сознания себя самим же. Заслуга Гуссерля, и его радикальное отличие от предшественников в том, что разработанная им структура интенциональности сознания как «объективной конституционный структуры» не ограничивается применимостью только в сфере трансцендентальной модификации сознания, но и задействована в «живом» эмпирическом сознании. Дихотомия мысли и жизни, сознания и бытия, послужившая основанием критики для целого философского направления, «философии жизни», возникла в философии не без влияния того факта, что предшествующая философия сознания субстанциализировала конкретные переживания через формальное единство (hypokeimenon, cogito, трансцендентальное единство апперцепции). Субстанциализирование есть некий интеллектуальный грех сознания перед жизнью, лишение ее процессуальности, единственной устойчивой и непререкаемой характеристики, позволяющей избежать постоянного самоповтора cogitations. Важно то, что Гуссерль стараясь во всем сохранять трансцендентальную последовательность, рассматривает жизнь именно как «чистую» характеристику сознания, а не приписывает этот предикат какому- либо отдельно взятому модусу сознания, или, тем более предметному миру «естественной» установки. Обнаруженная посредством феноменологической редукции трансцендентальная субъективность и является жизнью сознания, чистая имманентность субъективности. Трансцендентальная субъективность или «монадическое Я» схватывает себя как текущую жизнь, как персону с габитуальными характеристиками, а не только как активное начало всех своих смыслополаганий. Субъект «перевернутый» в субъективность и выявляющий себя через целый набор волевых и оценочных установок, обнаруживает не только способность быть активным центром и «творцом мира», но и рецептивную беззащитность перед аффектациями предметностей. Отношения Я к реальности осуществляется на основании симпатий и личностно-окрашенных переживаний. Невозможно не заметить, насколько в данном вопросе сужается зазор между «естественной» установкой и нейтральным феноменологическим взглядом, как будто мы вернулись к тому с чего начали, совершив стремительный пробег по трансцендентальным структурациям опыта. Однако для Гуссерля принципиально важным является не то какова трансцендентальная субъективность в своих конкретных проявления, а то, как работает ее эйдетический конструкт, то есть трансцендентальное ego вообще.
Альтернативные формы проблематизации «субъекта» в аналитической и герменевтической философии
При почти повсеместной популярности постмодернистских разработок в философии XX века, существовали и другие тенденции в истолкование субъекта, менее претенциозные и основывающиеся на философских школах, получивших к тому времени статус «обжитых» проектов. Имеется ввиду феноменология и школа аналитической философии, которая при общей обособленности от того, что сейчас принято именовать континентальной философией, тем не менее, не обошла вопрос о субъекте в своих исследованиях. Кроме того, в настоящий момент осуществляется все больше попыток сблизить два этих направления философской мысли, в первую очередь через сопоставление работ Э. Гуссерля и J1. Витгенштейна , как наиболее ярких представителей обеих школ. Общий тематический базис — это стремление к "ясности и отчетливости" нашего осознания мира. Так после совершения "лингвистического поворотаспрашивается уже не о мире самом по себе, а о том, что мы имеем в виду, когда говорим о мире, то есть о смысле и корректности построения наших высказываний о мире. Феноменология, стремясь осуществить то же требование, осуществляет редукцию, для того чтобы ответить на вопрос о том, как мир предстает перед нами в наших интенциональных переживаниях. Общих проблемных и методологических полей можно найти достаточно много, особенно при работе с тем направлением аналитической философии, которая идет от Фреге и Витгенштейна , но мы при этом не будем отклоняться от основной темы. В нашем случае следует признать, что сведение мостов между аналитической школой и феноменологией, представляется куда более сложной задачей. Прежде всего это связано с тем, что аналитическая традиция, если и занималась проблематикой субъекта, то исходила из того понимания, что он представляет собой языковой конструкт, производящий эпистемологические очевидности, безотносительно того рационального основания по правилам которого работает индивидуальное сознание. Субъект произволен от языка и мира, который в нем истолковывается. Подобный подход мы уже видели в структурализме, который дошел до полного отказа от этого понятия. Кроме того, существует и другая тенденция, когда анализ сводится к исключительно лингвистической истории термина.
Так, например, в своей недавно вышедшей работе Le Complment de sujet (Дополнение субъекта) Винсент Декомб осуществляет комплексное концептуальное исследование понятия «субъект», то, как оно видоизменялось и трансформировалось в историко-философском контексте. Свой замысел он определяет как аналитическую работу по восстановлению изначального смысла данного термина, который был утрачен в многочисленных спекуляциях вокруг него, которые он называет «европейской битвой за субъект». Эта битва, утверждает он, предопределила развитие мысли в философии XX века. Работа сильно ангажирована аналитическим дискурсом, в особенности Витгенштейном с его импульсом ликвидировать все метафизические затруднения, с которыми сталкивается философия, через прояснение понятий. Декомб начинает с выделения главных эпизодов в его недавней эволюции. Он подчеркивает специфическую рецепцию понятий «субъект» (sujet) и «субъективность» (subjectivit) во французском контексте, которая вызвала большие разногласия относительно этих понятий во второй половине XX века и от которых мы до сих пор полностью не освободились. Нами уже был поставлен и проанализирован вопрос о природе и необходимости данного различия в предыдущих параграфах, в связи с чем, мы пришли к выводу, что только на основании принятия во внимания этого различия возможно систематическое понимание проблемы субъекта в различных философских традициях нами рассматриваемых. Декомб исходит из другой стратегии; вопрос о субъекте для него важен в силу неудовлетворительности, как самого различия, так и его многочисленного дробления в различных дисциплинарных регионах. Его целью является строгое ограничение значения данного термина, для того чтобы распутать клубок этого безграничного злоупотребления:
Если рассуждать конкретнее, он полагает сделать возможным свести все возможные производные данного термина к единому понятию, то есть все употребления слова субъект (sujet), субъективность (subjectif), самосознание (pour-soi), личность (ipsit), я (moi), Memi(soi). Другими словами,через анализ все этих понятий показать, что все, о чем говорили философы, употребляя данные термины, это только вопрос самосознания, и что следует ограничить себя в их применение, когда, по сути, говоришь об одном и том же. В этом вопросе его проект в первую очередь и по преимуществу лингвистический, и в этом он является прямым наследником «лингвистической философии», которая стремится к ясности и отчетливости высказываний. Изначальный (наиболее подходящий) смысл понятия он обнаруживает в аристотелевском термине hypokeimenon. То есть, если это так, то субъект являет собой смысл сущего, которое подлежит познанию, восприятию, нечто «единящее», что лежит в основе многообразных свойств и признаков вещи.
Субъект есть под-лежащее (или агент), который делает возможным присутствие вещи в многообразии ее определений, то есть он является самой возможностью последнего. Если понимать субъект, как только дополнение некого агента, его индивидуальные качества, то такой субъект никогда не сможет быть рассмотрен нами как причина мира, и в этом Декомб видит проблему так называемого «субъективизма» современного общества. Другими словами искомый смысл понятия субъект, который необходим нам больше, скорее аристотелевский, нежели чем картезианский. Несмотря на эти требования Декомба относительно того, каким должен быть субъект, и того, как его следует понимать, качества или «дополнения» к нему, которые предлагает Декомб кажутся весьма ограниченными с точки зрения современных исследований, более категорическими, нежели продуктивными. Дело в том, что он под этими «дополнениями» понимает действующую, целевую и материальную причину Аристотеля, которые рассматриваются им как модусы существования. Таким образом, принимая во внимание логическое определение Аристотеля, он фактически сводит на нет онтологическую проблематику, и отвергает онтико-экзистенциальный аспект, который Хайдеггер надеется сохранить в своем понятии БиЬуекШек. Это конечно, законный способ избегания всевозможных философских проблем и последствий постмодернистских демонтажей и терминологической эквилибристики, но, кажется, что польза от подобных изысканий ограничена их применимостью. Попытка подобной лингвистико- логической рес-субстанциализации не приближают нас к пониманию того, как следует артикулировать это понятие в современном контексте.
Самоопределение русской философии
Исторически так сложилось, что тематика «субъекта» в философии рассматривается в основном сквозь призму западноевропейской философии, как, впрочем, и большинство других вопросов гносеологического характера. В определенном смысле подобное сужение контекста является оправданным, в особенности, если речь идет о теоретико-познавательных характеристиках субъективности, типологии структурных единств сознания, так как в этом плане безусловным фактом является то, что ей нет равных по основательности и проработанности данного вопроса. Таким же бесспорным является утверждение, что проблематика «субъекта» не может ограничиваться только трансцендентальной парадигмой, так как существует множество других способов артикуляции данного понятия, не только в рамках самой философии, но, например, в этико-религиозном или политическом дискурсе. Русская философия, в контексте которой будет рассмотрена проблема субъекта в этой главе, всегда обладала той отличительной особенностью, что не ограничивала область своей применимости только лишь решением специфических философских задач, а стремилась стать «всеобъемлющей» дисциплиной с поистине «универсалистстким размахом». Предварительно следует обговорить ряд сложностей, с которыми мы можем столкнуться. Первая трудность связана с тем, что именно мы имеем ввиду, когда говорим о таком феномене как русская философии, и есть ли принципиальное отличие между этим понятием и той ситуацией современного отечественного философствования, в которой мы, так или иначе, находимся в настоящее время. Второй вопрос касается непосредственно темы исследования — аналитики субъекта, так, как достаточно хорошо известно, что такие коррелирующие понятия как «личность», «Я», «индивидуальность» - имели широкое распространение в различных течениях и школах отечественной философии, но было ли понятие «субъекта» в этой традиции?
Начнем с первого вопроса, в ответе на который в определенной степени скрыты причины того, что инициирует меня к обращению к русской философии. Существует достаточно распространенное мнение, что русской философии как таковой не существовало, были отдельные персонажи или общие направления критики европейской философии, в особенности той, которая нам наиболее интересна, трансцендентальной философии. Так это или иначе, это тема отдельного исследования, сейчас же мы отталкиваемся от наличной ситуации, в которой русская философия уже приобрела обжитой статус институциональной дисциплины, в независимости от отсутствия легитимирующего ее общеевропейского признания. Куда проблематичнее обстоит дело со статусом «современной русской философии», так как все, что мы имеем на настоящей момент это, в большинстве случаев, либо скрупулезная рецепция русской философии, либо, попытки за счет философии обосновать чуждые ей идеологические интересы.
Согласно мысли приведенного автора преодоление подобной «пропасти» возможно, исходя из определенной кооперации художественного и философского дискурсов, как наиболее адекватных реагентов на актуальные ситуации. Позиция в некоторой степени комфорная, но четко выстраивающая возможность «перехода» к русской философии, которая никогда в радикальной форме не противопоставляла себя художественному творчеству, а скорее наоборот щедро обменивалась смыслами. Подобная стратегия кажется продуктивной для частных случаев, где стыковка философии с другими сферами культуротворчества кажется более очевидной, что говорит об определенной ограниченности ее сферы применения.
В границах данного исследования будет предпринята попытка навести мост между «русской философией» и исследованиями современных российских авторов по конкретной проблеме, проблеме субъекта, и продемонстрировано то, насколько это вообще возможно. Таким образом, мы подошли ко второму вопросу о том, существовала ли вообще такая специфическая проблема в русской традиции. Как было уже ранее сказано, вопросы «личности», «Я», «индивидуальности» представляли для русских философов предмет пристального интереса, и не обошли практически не одну философскую систему. Связано это было не только с религиозными основаниями русской традиции, для которых всегда необходима «площадка» для артикуляции религиозного опыта, но и с устойчивой критической неприязнью к немецкой философии, для которой «субъект» является одним из ключевых терминов. Пафос такого недоверия и старательной замены терминов вполне объясним, учитывая общую установку русской философии на целостное рассмотрение человека и его способностей. Кроме того, сама идея автономности «субъекта», развиваемая в западноевропейских дискуссиях для русского интеллектуального климата с его апелляцией к «соборности» и «коллективному духу» была, по меньшей мере, непонятна. Показательно то, что за понятием «субъект» в отечественной традиции, не без взаимодействия с литературой, устойчиво закрепился признак не только «сухости» и излишнего «формализма», но и исключительно негативный семантический оттенок, отражающий недоразвитость и дефективность личностных свойств человека. Несмотря на все это, однозначно утверждать, что русская мысль совершенно миновала рефлексию над проблематикой «субъекта», пока едва ли представляется возможным. Веским аргументом в пользу этого служит целый ряд исследований по данному вопросу в современной философии.
Реконструкция истории данного понятия и смежных с ним терминов в современных исследованиях по данному вопросу, в силу их коннатативной многозначности, приводит к необходимости их анализа, исходя из единого семантического поля, которое Н. Плотников, к примеру, обозначает как понятие «персоналъности». Это позволяет сделать ему ряд существенных выводов, среди которых констатация того, что трансформация термина происходила во многом под сильным влиянием контекста, то есть в данном случае требуется анализ различных социо-культурных факторов, начиная с образовательных, заканчивая политическими и цензурными.
