Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Философское сомнение и здравый смысл 17
1. Здравый смысл и стратегия уклонения 17
2. Дж.Э. Мур и доказательство внешнего мира 40
3. Анализ восприятия и защита здравого смысла 52
Глава II. Анти-скептицизм и контекст философского сомнения 60
1. Лингвистический аргумент и философия обыденного языка 60
2. Семантический аргумент и концептуальный каркас языка 69
3. Ревизия лингвистического и семантического аргументов: диагноз...77
4. Ревизия лингвистического и семантического аргументов: терапия...88
Глава III. Логическая структура философского сомнения 105
1. Проблема базовых суждений и два вида скептицизма 105
2. Логика практических контекстов знания 113
3. Философское сомнение и логические категории знания 131
Заключение 153
Список литературы 157
- Здравый смысл и стратегия уклонения
- Дж.Э. Мур и доказательство внешнего мира
- Лингвистический аргумент и философия обыденного языка
- Проблема базовых суждений и два вида скептицизма
Введение к работе
Актуальность темы исследования. Значимость объективной оценки обоснованности нашего знания, конечно, является не новой проблемой — она существует столько, сколько существует сама философия. Однако в каждую историческую эпоху, на каждом этапе развития научной мысли философам и ученым приходилось заново переосмыслять критерии оценки нашего знания, методы его проверки и подтверждения. Более того, проблема объективности человеческого знания имеет не только научную, но и общекультурную значимость, поскольку имеет отношение не только к научным открытиям и обоснованию научных методов исследования, но и к установлению объективных критериев оценки человеческих поступков в области морали, права и политики. Для философов уже давно не секрет, что поиск объективности и критической оценки своих знаний является глубокой интеллектуальной потребностью практически каждого человека, независимо от рода его занятий. Однако в контексте повседневной жизни нахождение такой объективной позиции затруднено в силу многообразия и взаимной обусловленности способов человеческого существования. Поэтому всегда была очевидна настоятельная необходимость критической рефлексии в отношении того, что в меняющихся культурных и социальных контекстах принимается за истинное и ложное, вероятное и необходимое, правильное и неправильное и т.д. Более того, сами стандарты этой критической оценки также должны быть оценены с точки зрения объективности - чем, собственно, и призвана заниматься эпистемология.
Необходимо сразу отметить, что все философские споры и теоретические разработки в области эпистемологии, так или иначе, имеют дело с проблемой скептицизма в отношении того или иного вида нашего знания, или всего знания в целом. Но, прежде всего, это касается научного знания, поскольку формулировка скептических гипотез является одним из основных (если не главным) критериев оценки обоснованности притязаний человеческого
4 разума на познание объективной истины - как о самом себе, так и о мире в целом. В принципе, скептицизм - это гипотеза о возможной ошибке, которая подрывает обоснованность нашего знания и, тем самым, дисквалифицирует и переводит его на уровень всего лишь мнения (индивидуального или общераспространенного). Ошибкой, в данном случае, считается несоответствие фактов мира нашим предсталениям о них. Считается, что видимая осмысленность скептической гипотезы во многом зависит от нашего убеждения в том, что знание должно исключать ошибку. Знание якобы предполагает только стопроцентную достоверность, а, значит, и обоснованность. В этом проявляется, прежде всего, общепринятый эвиденциалистский подход к знанию: знание - это истинное и обоснованное с помощью свидетельств и доказательств мнение. Стандарты и требования к обоснованности знания могут быть разными, в зависимости от ситуации или теории, которой мы придерживаемся. Но главное это то, что если наше знание не удовлетворяет этим требованиям, оно остается всего лишь мнением, каким бы вероятным оно ни было. А управляет этой оппозицией «знание - мнение» именно возможность ошибки, т.е. то, насколько она исключена. В скептицизме вопрос обычно ставится о соответствии стандартам знания, затем делается указание на невозможность и недостижимость такого соответствия. Поэтому мнение, чтобы стать знанием, должно не только быть истинным (ведь оно может случайно оказаться истинным), но и обоснованным в соответствии с установленными правилами и процедурами рационального подтверждения. Такой взгляд на знание как на обоснованное истинное мнение долгое время доминировал в эпистемологии, однако на сегодняшний день очень немногие придерживаются этой точки зрения, поскольку любое мнение может быть обоснованно каким-то другим мнением, а то, в свою очередь, третьим и т.д., что приводит к бесконечному регрессу обоснования. А с другой стороны, как показал Э. Геттиер, истинное мнение с равным успехом может быть обоснованно ложным мнением, а, значит, оно уже не будет собственно знанием.
5 Обычно считается, что философский скептицизм это некая теоретическая позиция, которая противостоит, прежде всего, нашей интуитивной убежденности в существовании, например, внешнего мира, сознания у других людей или объективных критериев для различия между добром и злом. Короче говоря, будучи наивными реалистами, мы якобы именно этой интуитивной очевидностью и руководствуемся в нашей повседневной жизни. Наивный реализм, поэтому, предстает как до-теоретическое понимание и употребление таких понятий как «знание», «ошибка», «доказательство», «подтверждение» и т.д. Но такая интуитивная очевидность, заявляет скептик, не может быть знанием в строгом (философском и теоретическом) смысле. Интуиции и привычки достаточно, чтобы жить как обычный человек, но ее явно недостаточно для получения строго обоснованного научного знания. Например, современная версия инфаллибилизма, представленная в работах П. Ангера, настаивает на том, что «знание» является неким абсолютным термином подобно многим геометрическим и физическим терминам, таким как «окружность», «плоскость», «пустота» и производным от них. Мы часто пользуемся ими в нашей повседневной жизни и научных исследованиях, однако нигде и никогда не встречаемся с идеальной, т.е. настоящей окружностью, плоскостью или пустотой. Ничто в нашей жизни и исследованиях по-настоящему (т.е. в абсолютном смысле) не удовлетворяет требованиям этих понятий. Однако мы либо не замечаем, либо игнорируем этот факт, допуская определенные отклонения и неточности. Знание поэтому в собственном смысле слова недостижимо, поскольку мы не можем предвидеть и исключить абсолютно все возможные ошибки и искажения. Наше обычное употребление термина «знание» вполне допустимо, но только с практической, т.е. относительной, точки зрения; с абсолютной же точки зрения оно необоснованно. Однако такой вывод кажется нам совершенно неправдоподобным, потому что обычно мы знаем многое из того, в чем убеждены. Интуитивная осмысленность и допустимость посылок
скептического аргумента вступает в конфликт и противоречие с интуитивной очевидностью того, что скептический вывод из них абсурден.
В середине XX века в качестве попытки разрешить эти трудности наибольшую известность получил так называемый «семантический аргумент» (представленный в работах Л. Витгенштейна, Н. Малкольма, Р. Карнапа и др.), указывающий на то, что сомнения скептика не удовлетворяют условиям их осмысленного выражения как в нашем повседневном, так и в научном языке. Высказывания скептика вне обычных контекстов трактовались как неуместные, странные и просто абсурдные, в силу их противоречия повседневному употреблению слов и эпистемических понятий. Однако вскоре для многих исследователей стало очевидно, что лингвистическая (или коммуникативная) странность и неуместность вовсе не являются помехами для выдвижения скептических гипотез. С одной стороны, скептические сомнения могут претендовать на собственный контекст исследования, а, с другой стороны, была вскрыта тесная связь между контекстом философских сомнений скептика и повседневными контекстами нашего знания. Как показал Т. Кларк, скептические вопросы и гипотезы не возникают на пустом месте, а произрастают как раз из повседневных практик сомнения обычной жизни людей и из того, как они пользуются своими словами и понятиями в сугубо практических целях.
Большинство современных попыток выйти из этого затруднения (контекстуализм, когерентизм, релайабилизм, эпистемологический фундаментализм и др.) нацелены либо на то, чтобы поставить под сомнение сами принципы и требования безошибочного знания, либо на то, чтобы доказать, что наше обычное, повседневное . знание не зависит от необходимости опровергать скептическую гипотезу (т.е. исключить все. возможные ошибки) и вовсе не нуждается в таком теоретическом обосновании. Иными словами, как считают представители этих направлений в эпистемологии, мы знаем многое из того, в чем убеждены, не будучи способными, тем не менее, опровергнуть скептика, но, на самом деле, и не
7 нуждаясь в этом. Например, Ф. Дретцке утверждает, что нам достаточно исключить только те возможные ошибки, которые релевантны, или контекстуально уместны, для обоснования нашего конкретного знания. Другая авторитетная на сегодня анти-скептическая позиция представлена когерентизмом Д. Дэвидсона. Суть этой позиции в том, что невозможно иметь какое-либо убеждение (истинное или ложное) в отрыве от остальной массы' наших убеждений. Каждое убеждение необходимо связано с какими-то другими нашими убеждениями, считающимися истинными, поскольку, все наши убеждения, так или иначе, взаимно поддерживают и обосновывают друг друга. Так, сомнение или несогласие с каким-либо убеждением может быть осмысленным, только если мы согласны относительно истинности подавляющего большинства всех других наших убеждений. Это значит, что вообще для того чтобы быть способными мыслить (в том числе и как скептик) большинство наших убеждений должны быть истинными. Однако, как правило, речь во всех этих случаях идет об уточнении или изменении критериев и принципов обоснования знания, а линия анти-скептической аргументации носит преимущественно семантический характер, связанный с анализом употребления наших слов и понятий.
Но с другой стороны, некоторые исследователи (такие как Т. Нагель, Б. Страуд, С. Кэвел и др.) указывают на интуитивную очевидность самого философского скептицизма, точнее, на интуитивную понятность для каждого гипотезы о тотальной, а не только о локальной ошибочности нашего знания. (Локальный скептицизм является всего лишь обычным недоверием и может быть разрешен с помощью других локальных знаний). Смысл предположения о том, говорят они, что «возможно, все есть сон (галлюцинация и т.д.)» понятен каждому здравомыслящему человеку, несмотря на его маловероятность и даже абсурдность. Такое предположение, например, часто становится основой для популярных фантастических фильмов, понятных многим без специального философского образования. Поэтому они делают вывод, что понимание сути скептической гипотезы также, в некотором
8 смысле, является до-теоретическим, а, пусть только логическая, возможность ее истинности — интуитивно очевидной. Более того, философская скептическая гипотеза является интеллектуальной функцией, изначально и необходимо присущей самому человеческому разуму, без нее становится бессмысленным само понятие объективности. Поиск объективного знания и скептицизм идут рука об руку, и ни один из них не может быть устранен без исчезновения другого. Это значит, считают эти философы, что мы в принципе не можем решить скептическую проблему обоснованности нашего знания с помощью только теоретических аргументов против скептицизма. Необходимо, считают они, признать неустранимость скептической оценки нашего знания в силу того, что отчуждение человека от мира и от сообщества является нередуцируемым фактом, а не теорией. Отчуждение является частью человеческой природы, и попытка избавиться от него, вместо того, чтобы признать и смириться с ним, является попыткой избавиться от самой человечности. Из-за очевидной преемственности по отношению к скептицизму Д. Юма, позицию этих философов сегодня принято называть «новым юмианстовом».
На сегодняшний день можно смело говорить о широкой популярности философского скептицизма (во всех вариациях и под любыми масками) не только в теоретических исследованиях (в частности, в гуманитарных науках), но и на бытовом, практическом уровне, что видно на примере широко распространенного сегодня во всех областях человеческой деятельности морального релятивизма.
Проблема, в таком случае, заключается в том, чтобы, с учетом уже проделанной работы в этом направлении, найти новые пути к опровержению философского скептицизма. Для этого, прежде всего, необходимо поставить правильный теоретический диагноз — как той проблеме, которую ставит скептик в отношении знания, так и прежним попыткам ему ответить - с тем, чтобы затем осуществить концептуальную терапию скептической проблемы и неудачных попыток справиться с нею.
Состояние научной разработанности темы. Литература на тему философского скептицизма достаточно обширна, чтобы охватить ее в полном объеме, даже если ограничиваться при этом работами только современных авторов. Поскольку в диссертации рассматривается современное состояние проблем философского скептицизма, то основными источниками для настоящего исследования послужили работы Дж.Э. Мура и Л. Витгенштейна, которые и задали основные рамки для современной дискуссии по данной теме, возродив к ней в начале XX века неубывающий до сих пор интерес. Немалый вклад в обсуждение проблемы философского скептицизма и обоснования знания на протяжении 30 — 50-х гг. внесли и такие известные философы как Б. Рассел, А.Дж. Айер, Д. Уиздом, Дж.Л. Остин, Р. Чизолм, Р. Карнап, К. Поппер и другие, чьи работы, часто написанные с разных философских позиций, заставили пересмотреть многие основные положения в эпистемологии, в том числе и связанные с проблемой скептицизма. С другой стороны, примерно в это же время, в 40 - 60-х гг., непосредственные ученики Дж.Э. Мура и Л. Витгенштейна, такие как Н. Малкольм, М. Лазеровитц, Э. Эмброуз, Р. Рис и др., рассматривали проблему скептицизма и обоснования знания с точки зрения философии обыденного языка. Отдельного упоминания заслуживают и работы У. Селларса, особенно его уже ставшее классическим эссе «Эмпиризм и философия сознания», в котором содержится критика так называемого «эпистемологического реализма», являющегося одной из основных предпосылок как для традиционной эпистемологии, так и для парадоксов скептика.
В конце 60-х - начале 70-х гг. новая волна публикаций и интереса к теме философского скептицизма связана, прежде всего, с работами Э. Геттиер и Т. Кларка, в чьих статьях были по-новому сформулированы и отчасти восстановлены парадоксы традиционной эпистемологии: первый нанес удар по идее знания как обоснованного мнения, второй - по идее здравого смысла, с позиций которого представители философии обыденного языка пытались
10 решать скептические проблемы. Такое «возрождение» скептицизма вдохновило целый ряд исследователей, таких как П. Ангер, Т. Нагель, С. Кэвел, Б. Страуд, Р. Фогелин, Р. Рорти, К. Лерер. Несмотря на большие различия и расхождения между этими философами, часть из которых во многом разделяют позиции Дж.Э. Мура или Л. Витгенштейна, а другие придерживаются альтернативных им точек зрения на проблему, всех их, тем не менее, впоследствии окрестили «новыми скептиками», заново поставившими проблему скептической оценки нашего знания и указавшими на недостаточность и неудовлетворительность методов философии обыденного языка в опровержении аргументов философского скептицизма. Немалый вклад в установление «скептического климата» в эпистемологии внесли работы У.В.О. Куайна о референциальной непрозрачности естественного языка и онтологической относительности в пределах концептуальных схем нашего мышления, а также формулировка Н. Гудменом так называемой «новой загадки индукции». Неудивительно, что феномен «нового скептицизма» вызвал ответную волну анти-скептических аргументов в западной аналитической эпистемологии, выдвинутых в 70 - 80-е гг. философами самых разных направлений в эпистемологии - когерентизма, контекстуализма, эпистемологического фундаментализма, релайабилизма и др. Здесь, прежде всего, необходимо упомянуть работы таких известных на сегодняшний день философов, как Д. Дэвидсон, Д. Льюис, Э. Coca, Р. Нозик, Ф. Дретцке, X. Патнэм, П.К. Мозер, Д. Эннис, С. Коэн, Я. Хинтикка, К. Макгинн, У. Алстон, А. Голдвин, К. ДеРоуз, Д. Макдауэл и др. В середине 80-х гг. ожесточенные споры вокруг скептицизма вызвали работы С.А. Крипке и П.Ф. Стросона, в которых было представлено новое, нео-юмовское прочтение поздней философии Л. Витгенштейна. Скептическая постановка С.А. Крипке проблемы следования правилу в его работе «Витгенштейн о правилах и индивидуальном языке» вызвала новый всплеск интереса к философскому скептицизму, за которым последовал целый вал публикаций «за» и «против»
его позиции. В связи с этим следует упомянуть работы П. Бейкера и П.М.С. Хакера, в которых содержится острая критика позиции С.А. Крипке.
С начала 90-х гг. в эпистемологии возрождается интерес к антискептической аргументации Дж.Э. Мура и Л. Витгенштейна, при этом учитываются новые разработки в современой логике, философии сознания и философии языка. Такое обновление анти-скептической стратегии Дж.Э. Мура и Л. Витгенштейна представлено в авторитетных исследованиях К. Райта, М. Уильямса, У. Лисана, А. Стролла, Г. Свенсона, М. Макгинн, П. Кляйна, У. Трэвиса, Д. Мойал-Шэррок, и др. В 1998 году выходит специальный номер журнала «Philosophical Investigations» №21, посвященный современным интерпретациям заметок Л. Витгенштейна о скептицизме и достоверности, с публикации которых, собственно, и началась современная история исследований философского скептицизма. В номере, в частности, представлены статьи П. Уинча, Л. Эшдоуна, Ф. Стоутланда, Л. Хертцберга, П. Гарвасо, К.Г. Лукхарда, А. Грэйлинга и др.
Среди российских исследователей, обращавшихся к теме философского скептицизма в контексте аналитической философии (в том числе и в контексте исследований философских взглядов Дж.Э. Мура и Л. Витгенштейна) следует выделить, прежде всего, работы А.Ф. Грязнова, А.С. Колесникова, М.С. Козловой, Б. И. Липского, Э. Ф. Караваева, З.А. Сокулер, Б.В. Маркова, СВ. Никоненко, А.С. Богомолова, Е.Д. Смирновой, О.Б. Макеевой, И.В. Борисовой, А.Н. Цидина, В.А. Ладова, В.А. Суровцева, и др. Анализ исследовательских работ, посвященных проблемам философского скептицизма и достоверности знания, показывает, что исследование предпосылок скептических парадоксов в эпистемологии и поиски путей их решения, остаются актуальными философскими проблемами.
Цели и задачи исследования. Целью диссертационной работы является анализ аргументов современного философского скептицизма против обоснованности нашего знания, а также выявление эпистемологических
12 предпосылок и принципов философского сомнения. Этим определяется и круг конкретных задач:
исследовать аргументы скептика, направленные на слабые места в теории безошибочного знания и знания как истинного обоснованного мнения. Показать легитимность претензий скептика к традиционным попыткам обосновать знание.
исследовать основные, наиболее известные попытки, анти-скептической аргументации в современной эпистемологии и причины их провала или их недостаточности для разрешения скептических парадоксов.
вскрыть принципиальную контекстуальность не только обычных сомнений и утверждений о знании, но и философского сомнения, а также принципы языковой игры в это сомнение.
- показав наличие скрытых эпистемологических предпосылок, которыми
некритически руководствуются в своих аргументах скептик и метафизический
реалист, установить пределы легитимности и применимости скептического
сомнения в- эпистемологии; Это диктует, в свою очередь, и необходимость
заново оценить перспективы эпистемологического проекта в современной
философии.
Источниковедческая база исследования. При написании диссертации с учетом специфики поставленной задачи были использованы, прежде всего, классические философские работы, традиционно выступающие в качестве отправных точек исследования в эпистемологии.
Список работ, без которых не обходится ни одно современное исследование философских проблем скептицизма и обоснования знания, представлен работами Платона, Аристотеля, сочинениями о.скептицизме Сэкста Эмпирика, работами Р. Декарта, Д. Локка, Дж. Беркли, Д. Юма, Т. Рида, И. Канта, а также Г.В.Ф. Гегеля .
В качестве источников для современной постановки.проблем скептицизма, достоверности и обоснования знания и попыток решения их в
13 лингвистическом ключе использовались работы Дж.Э. Мура, Л. Витгештейна, Р. Карнапа, А.Дж. Айера, Г. Райла, Н. Малкольма, Э. Эмброуз и Дж.Л. Остина. Источником для более современной постановки этих проблем явились работы так называемых «новых скептиков» Т. Кларка, Б. Страуда, С. Кэвела, П. Ангера и Т. Нагеля.
Особое внимание в диссертации уделено широко известной и часто комментируемой в современных исследованиях проблеме, представленной в работе Э. Геттиера «Является ли знанием истинное обоснованное мнение?». В качестве источников для попыток нового анализа и разрешения вышеперечисленных проблем используются работы современных авторов, среди которых необходимо в первую очередь выделить работы У. Селларса, Д. Дэвидсона, Б. Уильямса, X. Патнэма, Р. Нозика, Ф. Дретцке, М. Уильямса, Д. Льюиса, С. Коэна, Э. Coca, К. ДеРоуз и К. Райта.
В качестве дополнительных источников была использована литература комментирующая основные источники исследования, а именно, А. Стролла, Т. Болдуина, Д. Притчарда, П. Кляйна и других.
Теоретико-методологические основания исследования. В
методологическом отношении исследование опирается на классические методы философского исследования, важнейшим критерием которых является принцип объективности и доказательности при анализе основного теоретического материала и основных источников исследования. Кроме того, используется характерный для используемого материала исследования логический анализ языка, позволяющий реконструировать внутреннюю логику и структуру высказываний о знании и сомнении, а также концептуальный анализ употребления основных эпистемических терминов, как в повседневной жизни, так и в теоретических исследованиях. Обосновывается необходимость нового контекстуального анализа основных эпистемических процедур, который позволял бы сохранить специфику каждой конкретной проблемы и выявить ее основные логические и
14 эпистемологические предпосылки. Наряду с этим в качестве методологической и историко-философской базы исследования привлекаются идеи и суждения классических представителей западно-европейской эпистемологии. Для сравнения привлекаются основные виды контекстуального анализа, используемые в современной аналитической эпистемологии и активно обсуждаемые в научной литературе в качестве новых методов исследования с начала 90-х предыдущего- столетия, а так же анализ современной исследовательской литературы по данной теме.
Научная новизна диссертационного исследования заключается в том, что в нем обосновывается необходимость контекстуального анализа основных эпистемологических проблем, связанных с обоснованием знания, а также выявляются логическихе предпосылоки философского скептицизма в зависимости от конкретного эпистемологического контекста.
На защиту выносятся следующие положения:
установлено, что философский скептицизм выявляет слабые места традиционных эпистемологических концепций и те парадоксы в теории познания, к которым они могут приводить. Поскольку завышенные стандарты и требования безошибочности делают знание недостижимым, традиционная эпистемология не может избавиться от скептической оценки ее положений.
доказано, что знание всегда соотнесено с возможностью ошибки, не переставая от этого быть знанием, поскольку оно принципиально связано с такими эпистемическими процедурами, как подтверждение, уточнение, опровержение и т.д. Понятие истины, поэтому, должно быть разведено с понятием достоверности, не являющимся необходимым условием для наличия у нас знания.
- продемонстрировано, что знание, как- и сомнение, не является неким
ментальным, состоянием сознания. Знание является, прежде всего,
определенной практикой, воплощенной в тех или иных действиях человека и
предполагающей свой конкретный социальный контекст. В разрешении
15 скептических парадоксов, поэтому, всегда необходимо выявлять логическую структуру и предпосылки, содержащиеся в практическом контексте того или иного знания или сомнения;
- выявлено, что философское сомнение скептика не является просто
необычным для повседневных контекстов знания, но претендует на то, что
может выйти за их пределы. Контекстуальный анализ эпистемических
терминов и высказываний нашего языка указывает на то, что философское
сомнение, как и всякое сомнение, является практикой, требующей для своего
осуществления собственного контекста и необходимых специфических
условий, что лишает такое сомнение его универсального характера;
- установлено, что изучение практика философского скептического сомнения
опирается на определенные эпистемологические предпосылки, которые в
совокупности можно было бы обозначить как эпистемологический реализм, а
контекстуальный анализ эпистемологических предпосылок показывает
необоснованность претензий философского скептицизма на. универсальный
характер и указывает на границы его применения только в области
теоретических исследований.
Научно-практическая значимость исследования и его апробация.
Материалы диссертационного исследования, и его результаты могут быть использованы при анализе и оценке не только историко-философских проблем эпистемологии, но и для их дальнейшей разработки. Поэтому материалы диссертации могут быть использованы при составлении и чтении общих и специальных курсов, как по истории философии, так и курсов по онтологии и теории познания, а также для курсов по аналитической философии сознания.
Материалы и результаты диссертации использовались автором для чтения курсов- «Основы- философии» для студентов факультетов менеджмента, экономики, психологии и прикладной политологии, а также в курсе лекций «Философские проблемы знания» для студентов социологического факультета
Санкт-Петербургского Филиала Государственного Университета - Высшей школы экономики (2005 - 2007гг.).
Основные положения и результаты диссертации излагались и обсуждались на следующих научных семинарах и конференциях: доклад «Витгенштейн о достоверности и скептическом сомнении» в рамках Регионального семинара по повышению преподавательского мастерства «Современная коммуникативная философия и коммуникативные стратегии в преподавании философии. Межсессионные семинары 2005 - 2006гг.» на факультете философии и политологии СПбГУ (13 - 15 декабря 2005г); доклад «Л.Витгенштейн: знание и практика» на теоретическом семинаре «Критика социальных наук» в Смольном Институте Свободных Искусств и Наук (25" января 2006г); доклад «Психоанализ и скептицизм» в Музее Сновидений Зигмунда Фрейда при Восточно-Европейском Институте Психоанализа, (25 февраля 2006г); доклад «Витгенштейн о практике и разговорных контекстах знания» на конференции «Коммуникативистика: социокультурные проблемы современности» в Нижегородском Филиале Государственного Университета -Высшая Школа Экономики (17 января 2006г). Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на заседании кафедры онтологии и теории познания факультета философии и политологии СПбГУ (6 марта 2008 г.).
Содержание диссертации отражено в 5 научных публикациях общим объемом (2,3 п.л.).
Работа состоит из введения, трех глав (10 параграфов), заключения и библиографии.
Здравый смысл и стратегия уклонения
Современный этап споров вокруг философского скептицизма восходит к началу XX века, когда Дж.Э. Мур, совместно с Б. Расселом, бросил вызов доминировавшему тогда в Англии неогегельянству, представленному, прежде всего, в работах таких философов как Ф. Брэдли, Дж. МакТаггарт, Б. Бозанкет и др. В дальнейшем мишенью для антискептической критики Мура стал и эмпиризм самого Рассела, заложившего вместе с ним основы аналитической философии. Мур сам во многом являлся продолжателем линии британского эмпиризма, однако эмпиризм Рассела слишком близко подходил к тем выводам, которые делали в философии скептики . Но, разумеется, главной мишенью Мура, как и его предшественника в XVIII веке Томаса Рида, был скептицизм Дэвида Юма. Парадоксальные и неприемлемые с позиции реализма и здравого смысла заключения, к которым пришел Юм относительно нашего знания, пускай частично и по-разному, но проглядывали в размышлениях современных Муру философов (по крайней мере, часто они содержались в неявном виде в тех предпосылках и принципах, на которые им приходилось опираться). А значит, главный удар должен быть нанесен по самим основаниям этой скептической тенденции в философии. Поэтому часто Мур не обращается с критикой к философским работам какого-либо конкретного философа, но анализирует, прежде всего, некие общие логические предпосылки и способы аргументации, к которым могли прибегать те или иные философы.
Обобщенный логический анализ этих предпосылок лег в основу не только современного этапа споров вокруг скептицизма и возрождения интереса к этой теме, но и в основу всей аналитической философии в целом - по крайней мере, той ее части, которая ориентирована, прежде всего, на анализ обыденного языка и повседневного употребления слов и выражений. Логический анализ употребления слов и выражений был только инструментом для Мура, помогающим вскрыть и обнаружить скрывающуюся за этим употреблением более общую логику здравого смысла. Причем, под здравым смыслом Мур понимал, прежде всего, не совокупность расхожих и общепринятых мнений (они тоже далеки от совершенства), но те установления, в которых проявляет себя наш разум. Эта логика, вполне в кантовском духе, устанавливает ограничения и открывает возможности не только для того, что и как может быть правильно сказано, но и для того, что и как может вообще быть помыслено. Поэтому неправомерно было бы сводить всю философию Мура только к анализу обыденного языка. Логика здравого смысла - это логика нашего разума, но обоснованная эмпирически, а не трансцендентально. Конечно, здесь нет и не может быть и речи о кантовском априоризме идей разума. Суждения здравого смысла (и вся его логика в целом) априорны в совершенно ином смысле. Являясь по форме и по содержанию эмпирическими, и, в этом смысле, обладая случайным характером, они, тем не менее, достоверны и поэтому выступают в качестве тех необходимых принципов, которые организуют весь наш жизненный и повседневный опыт. С другой стороны, в этой их достоверности (а не трансцендентальносте) для нашего опыта проявляется их собственная эмпирическая обоснованность и оправданность в качестве руководящих принципов. Здравый смысл не лжет, потому что опыт не лжет, но всякий раз подтверждает легитимность и пригодность (оправданность) его правил и установлений. (О том, какие проблемы в опровержении скептицизма создала для Мура эта эмпирическая «поддержка» будет сказано дальше).
Для того, чтобы определить основную логику и тенденцию развития антискептической аргументации, начавшейся с работ Мура, нам достаточно будет проанализировать две основные и наиболее известные его статьи, посвященные этому вопросу — это, прежде всего, «Защита здравого смысла»4 и «Доказательство внешнего мира»5.
В начале своей статьи «Защита здравого смысла» Мур приводит длинный список трюизмов, т.е. суждений, об истинности которых, как ему кажется, он достоверно знает: «В настоящее время существует живое человеческое тело — мое тело. Оно родилось в известный момент в прошлом и с тех пор непрерывно существовало, претерпевая некоторые изменения... С самого рождения мое тело либо касалось поверхности Земли, либо находилось на небольшом удалении от нее; и в каждый момент времени существовали также многие другие предметы, имевшие определенную форму и размеры в трех измерениях... Среди предметов, которые в этом смысле составляли часть его окружения (т.е. либо касались его, либо пребывали на некотором удалении, сколь бы большим оно ни было), в любой момент времени находилось много других живых человеческих тел, каждое из которых, подобно моему телу (а) когда-то родилось, (Ь) существовало в течении какого-то времени, (с) в каждый момент своей жизни касалось поверхности Земли, либо находилось недалеко от нее. Многие из них уже умерли и перестали существовать. И Земля тоже существовала задолго до рождения моего тела, и в течении многих прошедших лет ее населяли многочисленные человеческие тела, многие из которых умерли и перестали существовать еще до моего рождения... Я знал также и другие факты, хотя и не наблюдал их, как, например, сейчас я знаю, что мое тело существовало и вчера... я питал надежды на будущее и имел разные другие мысли, истинные и ложные; я воображал предметы, людей, события, в реальность которых не верил; мне снились сны, и я испытывал много других чувств.
Дж.Э. Мур и доказательство внешнего мира
Статья «Доказательство внешнего мира» может выглядеть, на первый взгляд, как демонстрация стратегии уклонения на примере одного из суждений здравого смысла - а именно, суждения о существовании внешнего мира, или вещей вне нас. Признание такого существования вещей и мира в целом, причем независимо от наших сознаний и способов восприятия, издавна считалость позицией реализма. Но в отличие от агностицизма, который таюке признает независимое существование мира, Мур настаивает на принципиальной доступности и познаваемости этого мира.
Многие авторы отмечают значимость того факта, что Мур начинает свою статью с цитирования Канта, в частности, знаменитого примечания из предисловия ко второму изданию «Критики чистого разума»: «... нельзя не признать скандалом для философии и общечеловеческого разума необходимость принимать лишь на веру существование вещей вне нас ... и невозможность противопоставить какое бы то ни было удовлетворительное доказательство этого существования, если бы кто-нибудь вздумал подвергнуть его сомнению» .
Мур определяет задачу, поставленную Кантом, достаточно четко: доказать существование вещей вне нас, или, иначе, существование внешнего мира27. И тут же ставит под сомнение то, что Кант дал в своей «Критике» единственное и единственно правильное решение этой задачи и что со «скандалом» теперь покончено. Мур готов взяться за решение этой задачи и, приняв вызов, дать не одно, а бесконечное множество доказательств существования внешнего мира, причем, все они будут строгими и правильными. Тем самым Мур противопоставляет свою философию здравого смысла трансцендентальной философии. В этом противопоставлении он надеется продемонстрировать все преимущества своей стратегии, а анализ философской позиции Канта по данному вопросу даст Муру необходимые точки отталкивания для построения своей собственной аргументации. Существенно здесь то, что позиция Канта рассматривается им не только как неудачная попытка противостоять скептику, но одновременно и как одно из наиболее авторитетных воплощений скептицизма. Поэтому для него так важен анализ кантовской позиции - он помогает выявить те инструменты, которыми скептик (и не только он) неявно пользуется в своей аргументации.
Прежде всего, Мур указывает на традиционную эпистемологическую подоплеку этого казалось бы онтологического вопроса: «внешние вещи», или «вещи вне нас», это прежде всего и главным образом вещи, внешние нашим сонаниям. При этом Кант различает «внешние вещи» в трансцендентальном смысле, т.е. как существующие в себе и абсолютно независимо от нас, и в эмпирическом смысле, т.е. как «принадлежащие внешнему явлению» и, как уточняет Мур, ссылаясь на Канта, «встречающиеся в пространстве». Встречаться в пространстве могут многие вещи - тела людей, предметы обихода, горы, дома, звезды и т.д., т.е. все, что попадает в категорию материальных предметов, но так же и, в более широком смысле, то, что не попадает в нее, как, например, тень. А как насчет вещей в себе, задается вопросом Мур. Какую функцию они выполняют? Очевидно, что на этом различии построена аргументация Канта относительно существования внешнего мира. Но именно это же различие является основной мишенью критики Мура, поскольку оно, считает он, как минимум, излишне. Если правильно провести различие между вншним и внутренним для нашего сознания, то вопрос о существовани вещей вне нас отпадет или решится сам собой без привлечения трансцендентальной аргументации. Однако Мур не идет прямо в лобовую атаку на понятие вещи в себе, необходимо сначала разобраться с более «близким» нам понятием эмпирически внешнего объекта, которому Кант и противопоставил вещь в себе.
Мур начинает с казалось бы незначительной поправки кантовского различия: Кант говорит, что эмпирически внешний объект, встречающийся в пространстве, может быть таковым, только если он может быть представлен в пространстве. Быть внешним и встречаться в пространстве эквивалентно тому, чтобы быть представленным в пространстве. Но что значит «быть представленным в пространстве»? Мур тут же приводит примеры «вещей», которые могут быть представлены в пространстве, но никогда не встречаются в нем, например, остаточные образы, которые мы видим, когда вдруг переводим взгляд со светлого пятна на темном фоне на светлый фон; или просто закрываем глаза после того, как посмотрели на электрический свет; или двоящиеся в глазах образы; или, наконец, боль. Но также и галлюцинации, образы сновидения, воображение или образы памяти, предстающие умственному взору. Все они могут быть представлены в пространстве, в той или иной части тела, как это происходит с болью, однако они не встречаются в нем подобно физическим объектам, которые могут быть восприняты любым человеком (т.е. быть увидены, осязаемы, услышаны), если при этом выполняются все необходимые условия.
Лингвистический аргумент и философия обыденного языка
Несмотря на провал анти-скептической аргументации Мура, сама концепция здравого смысла получила после его выступления широкое распространение и была взята на вооружение многими философами, в том числе и критиками самого Мура. Недаром его считают основоположником философии обыденного языка - направление, которое даже доминировало одно время на философской сцене в Англии; Тем более будет полезно, рассмотреть «лингвистическую» интерпретацию «защиты» Мура, поскольку она содержала в себе и критику, и попытку диагноза философии Мура с позиций самого здравого смысла, однако понятого уже как воплощенного в обыденном языке нашей повседневной жизни. Парадокс ситуации, однако, заключался в том, что «лингвистическая» интерпретация «защиты» Мура и философия обыденного языка в целом не только раскрыли потенциал понятия здравого смысла, но и (пускай часто косвенно, и даже не подозревая об этом) внутреннюю, противоречивость этого понятия в философии. Действительно, многие философы этого направления, утверждали, что выступление Мура против скептицизма в целом неудачно, но, вместе с тем, имеет большое философское значение и ценность, если его правильно понять и внести в него необходимые поправки. Одна из наиболее показательных в этом отношении интерпретаций принадлежит ученику Мура и Витгенштейна Н. Малкольму. Характерно, что в первой своей статье на данную тему Малкольм больше сосредоточен на позитивной стороне муровской защиты здравого смысла, он представляет Мура как нашедшего новый эвристический прием для разрешения многих философских проблем45.
Суть метода Мура, по мнению Малкольма, состоит в обнаружении того, что многие философские высказывания (например, такие, как «материальные предметы не существуют» или «все эмпирические высказывания являются гипотезами») просто-напросто противоречат обыденному языку и, тем самым, идут вразрез со здравым смыслом . Малкольм считает, что суть спора между Муром и скептиком не в том, какие вещи реально, т.е. эмпирически, существуют, а какие нет, а в том, какой язык следует применять для их описания. Следовательно, этот спор во многом лингвистический: «И высказывание философа, и ответ Мура являются замаскированными лингвистическими высказываниями» 7. Здесь важно понять, что высказывания философа-скептика не являются эмпирическими, поскольку он опровергает в них любое суждение формы «Я достоверно знаю, что р», а не его всякий раз конкретное содержание. Философ как бы говорит, что понятие логической достоверности не применимо к эмпирическим высказываниям, основанным на восприятии и показаниях чувств - поскольку их никогда нельзя до конца верифицировать. На такую достоверность якобы имеют право только априорные суждения логики и математики. Сказать «я знаю, что там стоит стул» конечно можно, но сказать «я достоверно знаю, что там стоит стул» уже нельзя. Философ как бы указывает на парадокс такого рода распространенных высказываний. Что им движет в этой ситуации?
Прежде всего, считает Малкольм, философа поражает определенное сходство между гипотетическими эмпирическими высказываниями и эмпирическими высказываниями, которые все люди признают абсолютно достоверными. Философ вдруг делает логическое (и лингвистическое) открытие, что возможно по большому счету они на самом деле друг от друга не отличаются, и все эмпирические высказывания, независимо от степени их вероятности, в равной мере лишены логической достоверности. А это значит, что их отрицание со стороны скептика не является логически противоречивым и не лишено смысла: «ложность эмпирческого суждения, которое мы считаем абсолютно достоверным, столь же логически возможна, сколь и ложность гипотезы» . Значит, все эмпирические высказывания гипотетичны, заключает философ. Если философом движет желание подчеркивать сходство и различие в употреблении определенных слов и выражений, то, прежде всего, это касается сходства выражений «абсолютно достоверный» и «в высшей степени вероятный» в эмпирических суждениях и различия в употреблении термина «достоверный» в эмпирических и априорных суждениях. Однако философ при этом, считает Малкольм, игнорирует реальные различия, существующие в обыденном языке и соответствующие логике здравого смысла. Философия для Малкольма (традиционная, разумеется) это вообще тяга к парадоксам, точнее, к их созданию, а философ - лингвистический софист, падкий на поверхностные сходства (или, как говорит Малкольм, «наслаждающийся своим парадоксом»). Философия в таком случае, говорит он, представляет собой просто-напросто критику обыденного языка и здравого смысла: «Философствование большинства наиболее влиятельных философов состояло в их более или менее искусном опровержении обыденного языка»49. Соответственно, философствование Мура, считает Малкольм, «состояло по преимуществу в опровержении нарушителей обыденного языка»50. Характерно, что Малкольм не задается вопросом о реальных мотивах такой критики здравого смысла, а сводит ее лишь к психологической особенности мышления некоторых людей.
Проблема базовых суждений и два вида скептицизма
Теперь нам необходимо обратиться к другой линии анти-скептической аргументации, представленной такими философами как М. МакГинн, К. Райт, А. Стролл, Р. Фогелин, М. Уильяме, С. Кэвел и др. Это направление в современных дебатах о скептицизме во многом основывается на заметках Витгенштейна, изданных посмертно под заголовком «О достоверности» . Поэтому нам полезно будет обратиться к анализу этих заметок, которые до сих пор вызывают множество споров и часто служат источником для моделирования новых анти-скептических аргументов в современной эпистемологии.
Заметки Витгенштейна объединяет одна общая тема: критика опровержения Муром скептицизма в статьях «Защита здравого смысла» и «Доказательство внешнего мира». Помимо критики Мура Витгенштейн развивает в них и самостоятельную аргументацию против скептицизма, а также параллельно исследует темы, которые уже давно находились в центре его внимания — что такое знание, сомнение, вера и, наконец, практика? Стоит сразу отметить, что витгенштейновская аргументация в этих заметках, как, впрочем, и в других, где есть его замечания на данную тему, вызвала самые разные и в чем-то даже противоположные интерпретации. Мы укажем основные черты распространенного в последнее время подхода к прочтению Витгенштейна, а также его основные недостатки. В качестве альтернативы мы предложим сравнительно новое прочтение «О достоверности», развиваемое М. Уильямсом и представляющее так называемый эпистемологический контекстуализм в современной аналитической философии . Очевидно, что сопоставление двух интерпретаций Витгенштейна имеет, прежде всего, не историко-философское значение. Целью такого сопоставления является демонстрация основных теоретических позиций по отношению к скептицизму, представленных в пост-витгенштейновской линии анти-скептицизма, которые могли бы послужить альтернативой (или хотя бы дополнением) к описанной выше аргументации.
Мы видели, что Мур заявляет о существовании такого особого знания, которое исключает ошибку и сомнение как логически, так и практически — знание суждений здравого смысла. Это значит, что такое знание не допускает в отношении себя ни сомнения, ни опровержения, ни подтверждения. Но будет ли оно тогда знанием, спрашивает Витгенштейн. Ведь здесь бессмысленно будет сказать «я знаю» о тех суждениях, которые в качестве образцов достоверного знания приводит Мур. Можем ли мы сказать, как выглядела бьг ошибка в их случае86? И наоборот, можем ли мы привести пример повседневной ситуации, В . которой суждение «Я знаю, что физические объекты существуют» и т.д. выглядело бы контекстуально уместным? Можем ли мы привести пример того, как можно было бы разрешить практическое сомнение относительно этих суждений? Очевидно, что нет. В таком случае, мы даже не можем осмысленно сомневаться в этих суждениях, ни осмысленно высказывать свое знание о них. В общем виде логику Витгенштейна часто передают именно таким образом:.утверждения о знании этих суждений бессмысленны, поскольку бессмысленно сомнение в них. Такое сомнение будет как минимум, контекстуально неуместным и странным, но более того - бессмысленным. Нет таких эпистемических контекстов в нашей жизни, в которых эти суждения могли,бы фигурировать и в которых относительно этих суждений могли бы возникнуть в принципе разрешимые сомнения. Для них нет никакого практического контекста, причем именно повседневного, а не фантастического, надуманного, искусственного и т.д. Напрашивается вывод, что ответ Витгенштейна как раз и состоит в том, что мы не находимся в эпистемологическом отношении к этим суэюдениям, т.е. в отношении эпистемологического оценивания, наоборот - любые наши эпистемологические оценки того, что достоверно, а что только вероятно, зависят от этих суждений. Но главное здесь то, что Витгенштейн кажется и не отрицает самого наличия таких суждений и зависимость нашего знания от них, он просто по-другому рассматривает эту зависимость.
Действительно, так называемое «рамочное» прочтение «О достоверности» (А. Стролл, М. МакГинн, К. Райт, П.Ф. Стросон, X. Патнэм) делает акцент, прежде всего, на так называемых базовых суждениях, которые, сами, не будучи ни истинными, ни ложными, являются фундаментом для любых наших суждений. Иначе говоря, они являются условием возможности любого осмысленного суждения. Являясь как бы масштабной рамкой для всех наших эмпирических суждений, они не только делают их возможными, но делают возможными также их проверку, подтверждение, обоснование и прочие эпистемологические процедуры в отношении этих суждений. Находясь вне критериев истины и лжи, они сами этими критериями и являются. Соответственно, эти базовые суждения по определению недостижимы ни для какого сомнения, т.е. не нуждаются и не предполагают никакой проверки на истинность. В этом проявляется фундаментальный характер их достоверности, не достижимой ни для какого сомнения. Точнее речь идет о множестве достоверностей, поскольку эти базовые суждения, будучи равными по статусу, различаются между собой по содержанию: это математические суждения («12+12=24»), элементарные суждения отождествления («Это - рука») и общие познавательные суждения («Земля существовала задолго до моего рождения»). Именно они составляют онтологический и лингвистический каркас нашей жизни и нашего мышления.
Будучи априорными и в то же время гетерогенными, эти суждения, тем не менее, не являются примерами некоего знания (например, «фонового»), поскольку их в принципе нельзя знать, но и в них нельзя просто верить - ими можно только руководствоваться, подобно правилам грамматики. В качестве основополагающих достоверностей они только и делают возможным всякое знание, всякую веру и всякое сомнение. «Знать с достоверностью» не значит знать саму достоверность, сама достоверность знанием не является. Достоверностью можно только руководствоваться в своих действиях и суждениях, исходить из нее как из точки опоры. Знание может быть только основано на достоверности как на своем фундаменте. Поэтому достоверность в качестве некоего множества базовых суждений не является совокупностью истин, которые мы знаем или в которых мы убеждены.
