Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Историко-философские и методологические снования проблематики практического знания 11
1. Феномен практического знания и европейская философия 11
2. Теория практического знания как часть гносеологии 28
Глава II. Основные понятия философской теории практического знания 48
1. Концептуализация навыка как адресата практического знания 48
2. Ригористическая рассудительность: элементарные структуры 69
Глава III. Инженерия индивидуальных практических знаний: философские аспекты ригористических концептуализации 85
1. Атомарные диспозиции: средства структурного анализа и представления 90
2. Формы сложного индивидуального намерения: основания философской классификации 99
3. Индивидуальные ригористические диспозиции и факты сознательного поведения: возможные соотношения и необходимые связи 118
Заключение 133
Библиография
- Феномен практического знания и европейская философия
- Теория практического знания как часть гносеологии
- Концептуализация навыка как адресата практического знания
- Атомарные диспозиции: средства структурного анализа и представления
Введение к работе
Актуальность темы исследования определяется значительным ростом объемов и качественного многообразия видов и способов производства и активного использования знаний в условиях современного общества. Новоевропейская наука и связанные с ней философия науки и гносеология оставили современным исследователям совокупность ключевых концепций и методов работы с информацией, обеспечивших успешное развитие технологий обращения со знанием фактическим, описательным, или, используя несколько анахроничное выражение, со знанием о внешнем мире. Именно на основе этих методов были, на протяжении второй трети XX века, подготовлены блестящие достижения в области инженерии теоретических знаний, осуществленные в рамках междисциплинарной исследовательской программы «искусственный интеллект». Между тем, поскольку речь идет не о знании как достаточном основании разумных рассуждений и советов, но о знании как достаточном основании разумных действий, ситуация оставалась и продолжает оставаться сложной. В то же время, именно в этой сфере, а не в сфере научных теорий, неспособность людей и сообществ к разумным и взвешенным решениям, принимающая все более угрожающие размеры в условиях нарастающего многообразия и объема знаний, относящихся к «разумности действия» (головокружительный правовой, религиозный, нравственный, политический плюрализм, характеризующий глобальный миропорядок), дала наиболее популярный и существенный повод к разговорам о «закате рационализма».
Мы разделяем мнение Аристотеля о том, что связанная с разумностью поведения совокупность знаний, называемая в настоящей работе практическим знанием, принципиально отлична от всякого возможного истинного описания фактов (положений дел), индивидуализированного или обобщенного, классического или неклассического, статического или динамического. Это значит, что большинство технологий работы со знанием, составивших когнитивную специфику новоевропейского стиля и образа мышления, к этому
знанию неприменимо. Это значит, далее, что вся работа по созданию, отладке и обоснованию оптимальных и высокоразвитых алгоритмов работы с этим знанием, составляющая предмет того подраздела исследований по искусственному интеллекту, который более всего заслуживает названия инженерии практических знаний, - вся эта работа должна быть выполнена «с нуля» и на принципиально иных основаниях, чем те, на которых ее пытались утвердить. Настоящая работа была выполнена автором в надежде сделать один из необходимых шагов к прояснению философских предпосылок и оснований той инженерии практических знаний, которая востребована современным уровнем общественного развития.
Степень разработанности проблемы. В силу насущной необходимости в изучении общих аспектов практического знания в любой социальной ситуации (которая была лишь обострена, но не изобретена в современном обществе), с разработкой тех или иных аспектов данной темы мы встречаемся почти на всем протяжении истории философии. В контексте настоящего исследования основополагающее значение имеют работы классических мыслителей античности (Сократ ранних платоновских диалогов, Платон, Аристотель, Цицерон, Сенека), средневековья (Пьер Абеляр, Фома Аквинский, Уильям Оккам) и Нового Времени (Б. Спиноза, Г.-В. Лейбниц, X. Вольф, Д. Юм, И. Кант, Г.В.Ф. Гегель). В XX веке наиболее важный вклад в прояснение общего когнитивного своеобразия практического знания был сделан в работах зарубежных исследователей позднего Л. Витгенштейна, П. Гича, А. Данто, У. Джемса, Дж. Дьюи, Ф. Кларка, Т. Котарбиньского, А. Макинтайра, Н. Малкольма, Дж.Э. Мура, Э. Нагеля, Л. Оквиста, К.Р. Поппера, Г. Райла, А. Райнаха, Б. Рассела, Дж. Ролза, Ю. Хабермаса, М. Шелера, Г.Е.М. Энскомб, и отечественных авторов Г.В. Болдыгина, В.Ю. Васечко, А.А. Ивина, Ю.В. Ивлева, В.О. Лобовикова, И.Я. Лойфмана, Д.В. Пивоварова, Г.В. Сориной, Г.Л. Тульчинского. Еще более важными с точки зрения предпринятого исследования представляются работы, в которых предпринимаются попытки
проанализировать своеобразие практического знания в качестве своеобразия структуры, зачастую посредством построения некоторого варианта теории практического вывода. Классические образцы такого анализа содержатся в исследованиях Р. Бинкли, Г.Х. фон Вригта, А.Т. Ишмуратова, Х.-Н. Кастанеда, А. Кении, В.А. Лефевра, В.О. Лобовикова, Б. Оун, У. Селларса, Г.Е.М. Энскомб. Начиная с XIX века, в рамках социальных исследований предпринимаются попытки описать социально воспроизводимое практическое знание в качестве факта, характеризующего изучаемое сообщество, и обосновать такое описание с философской и общенаучной точки зрения результатом чего становится построение так называемых теорий социального действия и мотиваций. В этом направлении особенно плодотворными оказались усилия зарубежных ученых и философов П. Бергера, П. Бурдье, М. Вебера, Р. Жирара, Ч.Х. Кули, Т. Лукмана, О. Моргенштерна, Дж. фон Неймана, В. Парето, Т. Парсонса, М. Фуко, А. Шюца. В том же направлении, но с большим вниманием к философским импликациям социальных теорий, были направлены усилия отечественных исследователей Э.В. Ильенкова, Л.Г. Ионина, В.Е. Кемерова, Т.Х. Керимова, Л.Н. Когана, А.И. Лучанкина, М.К. Мамардашвили, Г.В. Осипова, М.Н. Руткевича, Е.Г. Трубиной. Непосредственную связь с предлагаемыми в исследовании построениями по теории навыка обнаруживают логико-динамические концепции Б. Бук-Пентер, Р. Гольдблатта, В. Ранталы, К. Сегерберга, Д. Харела, и отечественных авторов А.Г. Кислова, М.А. Тайцлина, В.И. Шалака. Исследования в области прикладной инженерии знаний, направленные на осмысление максимально общих теоретических и философских основ этой дисциплины, проведенные за рубежом М. Минским, Н. Нильсоном, А. Ньюэллом, С. Пейпертом, П. Уинстоном, Р. Шенком и отечественными учеными М.Г. Гаазе-Раппопортом, Ф.М. Кулаковым, Г.А. Поспеловым, Д.С. Поспеловым, выявили важность и глубину философских проблем, возникающих в этой области, и явились одной из важнейших мотиваций замысла предлагаемого исследования. Не меньшим значением в
этом отношении обладают попытки собственно философских интерпретаций состояния исследований в сфере искусственного интеллекта в рамках философской теории сознания, которые могут быть найдены в работах Д. Деннета, X. Дрейфуса, С. Дрейфуса, X. Патнема, С. Приста, Дж. Серла, Б. Смита, Дж. Фодора, Ч. Чихара. Все эти исследования, впрочем, имеют в виду философское рассмотрение сознания и интеллекта вообще, в то время как тематика диссертационного исследования ограничена рассмотрением лишь одного, хотя и обладающего большим значением, класса когнитивных феноменов, а именно, практического знания. Наконец, необходимым условием формирования общеметодологических взглядов автора, легших, в основу предлагаемого здесь подхода послужили труды и результаты А. Андерсона, А. Варзи, раннего Л. Витгенштейна, Г. Генцена, Д. Дэвидсона, У.В.О. Куайна, К. Маллигана, Б. Смита, П.Ф. Стросона, К. Твардовского, Б. ван Фраассена, Я. Хинтикки, и отечественных авторов В.О. Лобовикова, В.И. Плотникова, Н.В. Бряник, В.Л. Васюкова, Е.К. Войшвилло, А.А. Зиновьева, В.В. Кима, К.Н. Любутина, А.В. Родина, В.А. Смирнова, Е.Д. Смирновой.
При всем разнообразии подходов и трактовок проблем, связанных с темой диссертационного исследования, автору неизвестны работы, в которых структурное философское истолкование специфики практического знания непосредственно имело бы в виду задачи философского обоснования методов соответствующих разделов прикладной инженерии знаний.
Цель и задачи исследования. Целью диссертационного исследования является общее обоснование значимости, правомерности и плодотворности формально-ригористического подхода ко всей совокупности проблем практического знания, как на философском уровне, так и в рамках решения инженерно-прикладных задач. В рамках настоящего исследования данная цель достигается посредством решения следующих исследовательских задач:
Проанализировать структуру и историко-философские корни сложившихся к моменту проведения исследования философских проблем и вопросов относительно практического знания.
Рассмотреть методологические основания применения формальных методов исследования в рамках современной теории знания и определить перспективы их применения в исследовании структуры практических знаний.
Выявить эвристический потенциал предложенных методов работы с практическим знанием, посредством выработки уточненных определений некоторых ключевых понятий теории практического знания.
Выявить когнитивную специфику отношений практических знаний с диспозитивными аспектами ментальных состояний и фактами сознательного поведения носителя знания.
- Исследовать внутреннюю структуру достижимых и достигнутых агентом
способностей к предметному преобразованию окружающей среды, в качестве
изначального «адресата» имеющихся в данной системе практических знаний.
Определить специфику ригористического подхода к управлению практическими знаниями; выявить и описать исходные когнитивные элементы индивидуальной ригористической рассудительности.
- Систематически рассмотреть философские основания построения теории
индивидуальных ригористических диспозиций в качестве частичной версии
общей структурной теории практических знаний.
- Соотнести основные выводы, полученные в результате решения предыдущей
задачи с классическими построениями в области философской теории
практических знаний.
Теоретическая и методологическая основа диссертационного исследования образована, в первую очередь, рядом общесемиотических концепций, восходящих к Ч. С. Пирсу и Л. Витгенштейну. При развертывании и методологическом обосновании основных положений философской теории индивидуального ригористического практического знания значительную роль
играет абстрактное понятие формы (более общее, нежели понятие логической формы), восходящее к Платону и Аристотелю, в той его разработке, которую оно приобрело в XX веке в трудах Л. Витгенштейна, Г. Генцена, Б. Смита, К. Маллигана, В.О. Лобовикова и др. При обсуждении форм сложного индивидуального намерения важную роль играет метод анализа обыденного словоупотребления, разработанный в рамках аналитической философии. На всем протяжении диссертации используются разработанные в современной философии и гносеологии методы структурных исследований, а само исследование строится в значительной мере как исследование внутренней структуры практических знаний.
Теоретическая и практическая значимость исследования. В рамках собственно философской теории проведенное исследование значимо, прежде всего, в качестве обоснования статуса практических знаний в качестве самостоятельного и своеобразного объекта гносеологического исследования, использование которого его носителями предполагает особый тип нелогической рациональности. Тем самым делается шаг в направлении обобщенной концепции рациональности, где рациональность рассматривается в качестве свойства присущего классу объектов, более широкому, нежели совокупность умозаключений. Результаты диссертационного исследования значимы также в методологическом отношении: заданные здесь стратегии представления и проектирования систем практических знаний способны составить важную часть исследовательского арсенала таких дисциплин как социология, история, этика, религиоведение, правоведение, литературоведение, криминология и др. Полученные результаты могут быть плодотворно использованы в качестве эвристик специалистами в области искусственного интеллекта и прикладной инженерии знаний при решении таких задач, как понимание текстов и рассказов на естественном языке, конструкция экспертных систем в области вышеупомянутых социальных и гуманитарных дисциплин, симуляция структур
«здравого смысла» и обыденной рассудительности в системах искусственного интеллекта.
Апробация диссертации. Основные идеи исследования представлены в ряде научных тезисов и статей. Концепция исследования обсуждалась на научных конференциях в Екатеринбурге (1999, 2000, 2001), г. Светлогорске Калининградской области (1999), Санкт-Петербурге (2000, 2002), Москве (2003), на заседаниях межвузовского теоретического семинара при кафедре онтологии и теории познания философского факультета Уральского ордена Трудового Красного Знамени государственного университета им. А.М.Горького (Екатеринбург, 2001), на заседании международного теоретического семинара при философском факультете Университета г. Хельсинки (Хельсинки, 2003). Основные идеи диссертации были частично использованы автором при чтении (совместно с К.В. Яковлевым) специального курса «Генезис права» в течение 1-го семестра 2002/2003 учебного года а также спецкурса «Разум и действие: введение в философию практического знания» в течение 1-го семестра 2003/2004 учебного года на философском факультете Уральского государственного университета. Диссертация обсуждалась на кафедре онтологии и теории познания Уральского государственного университета и была рекомендована к защите.
Основание структуры диссертации. Структура диссертации обусловлена необходимостью достижения цели общего философского обоснования методов работы с практическим знанием и иллюстрации их возможностей на частном примере индивидуального практического знания. В первой главе рассматриваются общие историко-философские и методологические предпосылки такого обоснования. Вторая глава посвящена выработке единой системы понятий, минимально необходимых для квалифицированного философского рассмотрения практического знания. В третьей главе производится выделение индивидуальных практических знаний в общем многообразии видов практического знания, и детально рассматриваются
основания философской теории структурного представления знаний такого рода и управления ими.
Феномен практического знания и европейская философия
Практическое знание является необходимой и важнейшей частью знаний, используемых не только любым человеком и любой социальной общностью, но, возможно, и любым достаточно высокоразвитым живым существом. Собственно, связь нашей жизнедеятельности с практическим знанием и составляет необходимое и достаточное условие для признания его деятельностью существ, обладающих сознанием.1
Поскольку деятельность любого человека разворачивается в рамках и в связи с некоторым сообществом себе подобных, возникает потребность (обусловленная, вообще говоря, интересами совместной деятельности) в выработке, передаче и закреплении таких блоков практического знания, которые были бы достаточно внятными и применимыми для большинства членов данного сообщества. Иначе говоря, информация, присутствующая в способах поведения отдельных индивидов и групп данного сообщества, в той части, в которой усвоение этих способов позволяет «улучшить» или, в широком смысле, «рационализировать» поведение других членов сообщества, должна быть извлечена/отвлечена от реальных случаев поведения и представлена в форме, делающей более удобным и непосредственным процесс понимания «смысла» этой деятельности. Рассмотрение причин и полной истории возникновения и философского осмысления этой потребности выходит за пределы собственно гносеологии и относится, скорее, к социальной философии1 и истории философии. Нижеследующий очерк историко-философских предпосылок проблематики практического знания не претендует на роль такого рассмотрения; он предназначен, скорее, для того, чтобы обозначить те из исторически сложившихся концепций практического знания, которые оказали наибольшее влияние на формирование точки зрения автора, представленной в настоящей работе.
Указанная потребность имеет силу для всех вообще видов и форм знания, как практического, так и теоретического. Но в силу особой важности практического знания, соответствующие когнитивные формы можно встретить уже в глубокой древности. Это, прежде всего, изречения «мудрецов», поучения, моральные максимы, афоризмы, которые в обилии можно встретить уже в древневосточной литературе. Одно из древнейших и наиболее пространных собраний такого рода знаний - Книга Притчей царя Соломона, содержащаяся в Ветхом Завете. Впрочем, любая религия, так или иначе, имеет дело, в том числе, и с кодификацией и улучшением существующих практических знаний. Эти знаниевые формы, обладая уникальными когнитивными свойствами, не являются характерными лишь для архаичных обществ, но воспроизводятся и по сей день, время от времени становясь объектом специальных философских и культурологических исследований2. Во все времена они сохраняют важнейшую функцию необходимой «питательной среды» для возникновения более совершенных форм практического знания. Но по мере усложнения социальной среды, эти формы перестают быть адекватными в качестве главного и основного средства хранения и распространения поведенческих регуляций. Неизменно оказываясь привязанными к узкому в том или ином отношении классу социальных и языковых ситуаций, обладая к тому же нарочито «стянутой», эллиптической формой, будучи нагруженными также рядом других социальных функций, порой вступающих в противоречие с их функциями в отношении практического знания, эти формы оказываются благодарным материалом для злоупотреблений и политических манипуляций. Первые формы идеологии в отрицательном смысле этого слова, получающие широкое употребление уже в позднеантичном обществе, такие как популизм, выполняют в отношении практического знания ту же функцию, что древнегреческая софистика и апории Зенона выполняли в отношении знания философского и теоретического. Именно в противостоянии софистическим злоупотреблениям практическим знанием исторически складываются первые попытки построения его теорий в рамках философии и систематического правоведения. В силу специфики избранной нами тематики именно теории первого рода обладают для нас преимущественным интересом.
Если первое зрелое и систематическое осмысление внутренних взаимосвязей и структур теоретического знания мы находим в «Органоне» Аристотеля, то первыми попытками построения философской теории практического знания в качестве альтернативы софистическому манипуляторству мы обязаны его же «Никомаховой этике». Таким образом, именно к Аристотелю восходит само различение знания практического и знания теоретического1, а также целый ряд базисных концепций и проблем философской теории практического знания. И тот факт, что рассмотрение практического знания осуществляется Аристотелем в основном в трактатах этико-политической направленности, также не является исторической случайностью. В силу специфики своего предмета, философская теория практического знания оказывается областью гносеологии, обладающей наиболее глубокими связями с такими дисциплинами как этика, философия права, философия религии и т. п. И все же было бы неправомерно отождествлять теорию практического знания с гносеологической дедукцией ряда исходных принципов этих дисциплин. Ниже мы принимаем точку зрения, согласно которой в любом знании вообще может быть выделена более или менее значительная практическая составляющая, и, следовательно, различие практического и теоретического знания принципиально не может быть исчерпано различиями внешних объектов этих типов знания (таких различий, в конечном счете, и вовсе не существует).
В самом деле, практический (лрактгкдд) характер знания означает, что знание это находится в тесной связи с то npajaov, что в древнегреческом обозначало «дело», а в философии Аристотеля это слово использовалось как технический термин для обозначения свободного и сознательного поступка человека (и, возможно, также детей и других высокоразвитых живых существ). Тем самым практическое знание с самого начала рассматривалось в качестве, прежде всего, такого знания, которое имеет в виду (человеческие) поступки, могущие быть вмененными совершившему их, и не любое такого рода знание, но то, которое существенным образом воплощается в действиях и действенных планах своего обладателя и немыслимо без такого воплощения в качестве знания. Последнее свойство составляет одну из характеристик, отличающих практическое знание от теоретического, ибо теоретическое знание также может быть «знанием, которое имеет в виду свободные и сознательные поступки»; но практическое знание, будучи знанием того «что я делаю» (выражение Г.Е.М. Энскомб) не может не выражаться в тех или иных качествах поведения его обладателя. Конечно, любое, даже самое отвлеченное теоретическое знание также предполагает определенные поведенческие диспозиции, например, склонность делать определенные высказывания; основная проблема, однако, кроется в специфическом использовании слова «предполагать», употребленного в этом аргументе.
Теория практического знания как часть гносеологии
Поскольку в данной работе мы намерены поддержать тезис о возможности рассмотрения основных вопросов, поставленных современной философией в отношении практического знания с некоторой единой точки зрения философской теории практического знания, следует, прежде всего, определить наиболее общие методологические ориентиры и способы такого исследования. Определение такого рода ориентиров позволит точнее описать функции рассматриваемого в данной работе частичного варианта философской теории практического знания в их отличии от функций иных существующих или только возможных гносеологических теорий, показать специфику той части задачи философского исследования отмеченных выше проблем, для решения которой данная теория предназначена. Разрешению этих вопросов, поскольку они могут быть решены в отсутствие точного описания сущности практического знания, мы и посвящаем настоящий параграф.
Учитывая категориальное различение, введенное школой Ф. Брентано, философская теория может быть сконструирована в качестве теории акта либо в качестве теории предмета. В области гносеологии, в частности, легко могут быть выделены два сорта элементов. Прежде всего, это собственно знания, т. е. утверждения, образы, гипотезы, теории, функции, графики, таблицы, формулы и многое другое. Во-вторых, это акты познания, а также цепочки, решетки и более сложные структуры таких актов, причем для того, чтобы нечто было актом познания, необходимо (хотя и не всегда достаточно), чтобы это нечто было процессом, существенным образом задействующим то или иное знание, т.е. какой-либо элемент, упомянутый в первом предложении. Сообразно этому внутреннему подразделению предметной области, все гносеологические утверждения могут быть разделены на относящиеся к теории знаний и на относящиеся к теории познавательных процессов. Очевидно, во-первых, что такое разделение, вообще говоря, неабсолютно, а во-вторых, что при определенной исследовательской установке все объекты одной из выделенных подобластей могут быть условно воспроизведены в рамках другой и наоборот. Например, процессы познания могут быть отождествлены со знаниями об этих процессах, и наоборот, знания могут быть отождествлены с множествами процессов познания, результатами которых они являются. Поэтому теория ни одной из этих двух областей не может претендовать на то, чтобы быть исходной. Это объясняется тем, что объекты одной подобласти всегда явно или неявно ссылаются на какие-то объекты другой подобласти, так что гносеология в целом может полноценно существовать лишь как единство обеих теорий.
Однако диалектика взаимодействия двух указанных аспектов гносеологии подтверждает высказывание американского философа и социолога Ч.Х. Кули1 о том, что общность может быть схвачена лишь с некоторой специальной точки зрения. Фактически, почти у любого философа, которому удалось внести нечто новое в развитие гносеологических дискуссий, внимательное исследование позволяет обнаружить доминанту одного из двух упомянутых воззрений на знание. Так, классический платонизм или кантианство являются примерами предметно ориентированной гносеологии, в то время как философские учения Гераклита Эфесского или античных скептиков, а также, например, Г.В.Ф. Гегеля явно тяготеют к теории познания как процесса.
В настоящей работе мы исходим из понимания знания, прежде всего практического знания, как особого рода предмета. Этот предмет мы понимаем, с одной стороны, как предмет особого вида познавательного акта (процесса), а, с другой стороны, как важную составную часть реализаций практического знания, в тех случаях, когда они также рассматриваются как особого рода предметы. К. Твардовский (ученик Ф. Брентано и основатель Львовско-Варшавской философской школы) указывает в своей диссертации «К учению о содержании и предмете представлений. Психологическое исследование»2 на необходимость различения внешнего и внутреннего (интенционального) предметов познавательного акта. С точки зрения этого различения знания оказываются внутренними предметами познавательного акта, но предметами особого рода. Ибо в сущности знания заключено, что оно должно полностью соответствовать внешнему предмету познавательного акта.1 Учитывая эту особенность знаний, в большинстве прикладных (кибернетических и прочих) реализаций знаниевых систем сознательно отвлекаются от этого категориального различия, предполагая, что мир, с которым приходится иметь дело нашему интеллекту, образован имеющимися в системе в данный момент знаниями о мире и только этими знаниями. Как показывает практика использования таких систем, это предположение оправдывает себя до тех пор, пока наше внимание ограничено только знаниями и мы не рассматриваем предметы в иных интенциональных модусах. Поэтому и в рамках предлагаемого подхода к построению философской теории практических знаний, мы, памятуя об онтологическом статусе интенционального объекта, которым наделено практическое знание, будем отвлекаться от некоторых сложностей во взаимодействиях внешнего и внутреннего предмета практико-когнитивной активности, отказываясь рассматривать внешний предмет практического познания, т. е. реально сформированные намерения и поведенческие установки, как нечто отличное от их практико-когнитивного коррелята.
Данное выше обоснование этого отождествления может быть, правда, поставлено под сомнение на том основании, что характер соответствия внешнего и внутреннего предметов в случае практического знания, к которому мы намерены его применить, существенно отличается от соответствия, характеризующего теоретическое знание. Теоретическое знание (к которому мы, вслед за С. Халлденом, относим всякое знание, имеющее отношение к описанию некоторых возможных состояний мира2) приходит к нам как бы извне и обладает тем, что Дж. Серл назвал бы "belief-like direction of fit" (вероподобное направление соответствия). Практическое же знание кажется если не более субъективным, то, во всяком случае, более субъектным чем теоретическое, в том смысле, что «то, что я делаю», выступающее предметом практического знания порождается действующим субъектом, а не какими-то внешними обстоятельствами (они важны в некоторых отношениях, но в целом играют вспомогательную роль) и обладает, т. о., тем, что в той же терминологии может быть названо "desire-like direction of fit".
Такая аргументация, однако, была бы неверна. Прежде всего, очевидно, что практическое знание, будучи, по Аристотелю, «знающим/рассудительным стремлением» (орє&д fiovXevTiKfjf неотделимо от задачи приведения реальности в соответствие с установками субъекта и в этом смысле действительно обладает указанным "desire-like direction of fit". Но с другой стороны, такое приведение, даже в случае самого желания, не является, как это склонны полагать философы, придерживающиеся картезианского взгляда на сознание, неким следствием наличия у субъекта практического знания (соответственно, желания). Напротив, в отсутствие всяких его проявлений, практическое знание оказывается невозможным не по фактическим, а по концептуальным причинам (как это было установлено в 1). Поэтому практическое знание выступает, кроме всего прочего, некой познавательной картиной своих собственных проявлений и эта его функция является конститутивной для самого понятия практического знания. Таким образом, существует некоторый род явлений, в отношении которых практическое знание с необходимостью обнаруживает "belief-like direction of fit". Впрочем, как выяснится в главе III, это не столько сами проявления практического знания, сколько те намерения, диспозиции, которые лежат в основании этих проявлений.
Концептуализация навыка как адресата практического знания
При этом мы не стремимся к какому-либо «радикальному» уточнению соответствующей терминологии и, вообще говоря, не считаем такое уточнение некой самоцелью. Такое уточнение, (это, прежде всего, относится к уточнению значения самого термина «практическое знание») представляется, однако, важным предварительным шагом к рассмотрению конкретных вариантов формально-ригористических теорий практического знания. Оно задает, прежде всего, некий вариант «рабочего» критерия опознания этих теорий в качестве теорий практического знания, а не чего-то отличного от него.
Однако любое, пусть даже и не претендующее на «радикальность», уточнение философской терминологии существенным образом опирается на некую систему наиболее общих представлений о мире, человеке, структурах бытия и возможностях его познания и т. д. Существует великое множество систем представлений такого рода, каждой из которых соответствует совершенно определенный «тип философствования». Все они достаточно изощренны и избрание одной из них в качестве основания системы терминологических отсылок было бы, во-первых, совершенно явным произволом с нашей стороны, а во-вторых, потребовало бы значительных усилий в связи с концептуальной организацией самой избранной системы взглядов, что увело бы нас далеко в сторону от проблем практического знания. Поэтому имеет смысл не входить в подробное рассмотрение различных усложненных вариантов требуемого уточнения, показав лишь его принципиальную возможность. В качестве подходящей иллюстрации такой возможности в данной работе будет избрана систематическая реализация уточнения философской терминологии, связанной с практическим знанием в
рамках некоторой философски тривиальной концептуальной онто-гносеологической схемы. Философская тривиальность в данном случае предполагает приемлемость данной схемы в рамках любой актуальной философской позиции в качестве допустимого описания (хотя бы) некоторой части познаваемого человеком универсума и результатов такого познания. Таким образом, упомянутая концептуальная схема предоставляет нам также некоторую максимально абстрактную модель теоретического знания, на примере которой сравнение теоретического и практического использования знаний может быть осуществлено достаточно наглядно. Коль скоро адекватность познания предполагает его полное соответствие познаваемой действительности, основные элементы такой концептуальной схемы могут рассматриваться, в зависимости от угла зрения, и как простейшие составляющие универсума и как элементарные примеры знания об этом универсуме. Для нас, прежде всего, интересна в данном случае та часть универсума, которая непосредственно вовлечена в деятельность, выражающую некие практические знания и тот образ этой части мира, который формируется в связи с этой вовлеченностью. Мир, поскольку он вовлечен в выражающую наши практические знания деятельность, может быть обозначен также в качестве «окружающей среды».
Концептуальная схема, которая будет служить основой для наших дефиниций, часто используется в работах по философии практического знания в качестве уточняющего инструмента1 и восходит к «Логико-философскому трактату» Л. Витгенштейна. В научной и философской литературе утвердилось, поэтому, обозначение этой схемы как «онтологии трактата», а описываемой ей части мира как «мира трактата». Окружающая среда и ее познавательный образ в рамках онтологии трактата предстают в качестве некоторого варианта пространства полных описаний состояний окружающей среды. Тем самым предполагается, что состояние окружающей среды в данный момент времени, с точки зрения той информации, которую оно предоставляет носителю сознания, может быть отождествлено с одним из упомянутых полных описаний состояния. Данное полное описание состояния включает, для каждого положения дел р, упоминание о его наличии или отсутствии в окружающей среде. Множество положений дел, исходя из которого формируются отдельные полные описания состояний из данного пространства, конечно. Следовательно, любое полное описание из данного пространства полных описаний само является конечным, и данное пространство содержит конечное число полных описаний. Данное пространство полных описаний состояний однозначно определено данным конечным множеством положений дел, а также условием, что любое такое пространство должно содержать всевозможные описания указанного вида и только их. Поскольку это последнее условие имеет силу для любого пространства полных описаний состояний, различные пространства будут различаться лишь множествами положений дел, на основе которых формируются входящие в них полные описания состояния. Мы будем говорить поэтому, что данное пространство основано на данном конечном множестве положений дел. Положения дел, отождествленные с утверждениями об их наличии, в дальнейшем будут обозначаться латинскими буквами р, q, г, возможно, с нижними индексами в виде натуральных чисел. Пусть дано множество положений дел рі,...,рп. В таком случае любое полное описание состояний из данного пространства будет иметь вид конечного множества утверждений {р 1,..., р п} где для любого индекса ір і будет совпадать либо с Pi, либо с отрицанием р(. Множество всех такого рода конечных множеств утверждений и будет комбинаторным объектом, соответствующим пространству полных описаний состояния. Мы будем использовать заглавные латинские буквы Р, Q, R, возможно, с нижними индексами в виде натуральных чисел, для обозначения полных описаний состояний из данного пространства полных описаний. Пространство полных описаний состояния, основанное на множестве {pi,..., рп} положений дел будем обозначать через Sp(pi,..., р„).
Чем являются упоминаемые выше «положения дел» составляющие логическую основу полного описания состояния окружающей среды? Прежде всего, положения дел не являются некоторыми индивидуальными событиями (соответственно, высказывания о положениях дел не могут быть высказываниями о событиях такого рода). Существенной особенностью положений дел является их способность к воспроизведению в различные моменты времени, в то время как индивидуальное событие есть нечто существующее лишь здесь и сейчас. К высказываниям о наличии положений дел относятся, например, следующие: «Идет дождь», «Пахнет кофе», «Раздался крик», «Правая кнопка нажата». Другая существенная черта положений дел — в том, что, выбирая данное пространство полных описаний в качестве концептуальной основы описаний окружающей среды, мы отказываемся от возможности представить описание элементов выбранного множества положений дел в виде некоторого списка высказываний. Далее, сколько бы мы ни расширяли множество положений дел, служащее основой для наших описаний окружающей среды, это множество останется конечным. Это ограничение определяется избирательным характером человеческого сознания, да и любой другой когнитивной системы, биологического или искусственного происхождения, о которой мы склонны говорить как о неком сознании. Эта избирательность, отмеченная многими философами и учеными1, особенно проявляется в сфере практического знания, которое, как мы установили выше, неотделимо от некоторой активной, деятельной реакции, и даже не от единичного акта такого рода, но от некоторой направленной практики такой деятельности. Более чем очевидно, что, планируя свои действия в этом мире, осуществляя в нем некую рассудительную практику, сознание не в состоянии нетривиальным образом учесть бесконечное число характеристик окружающей среды; ведь такой учет, поскольку он проявляется в нашей деятельности, предполагал бы бесконечно сложное поведение и в пределе бесконечное число реализующих это знание поведенческих актов, что невозможно.1
Атомарные диспозиции: средства структурного анализа и представления
Рассмотрим некоторую ригористическую рассудительную конституцию, основанную на произвольного вида деятельностно связном вполне структурированном множестве навыков, определенном в некотором пространстве полных описаний состояния окружающей среды (понимая эти характеристики в том смысле, который был им придан в предыдущих главах настоящей работы). Рассудительная конституция будет в этом случае образована исходными рекомендациями-диспозициями о реализации некоторого данного навыка а в ситуации, удовлетворяющей описанию Р.
Скажем, что соответствующая исходная рекомендация-диспозиция входит в данную р. к., если и только если в данной р. к. содержится элемент Р, М , для которого а є М.
Использование этих компонентов практического знания при формировании агентом разумного поведения фундаментально идентично в том смысле, что различия в (когнитивных) операциях с ними полностью определены различиями между указанными в них описаниями ситуаций применения и применяемыми навыками. Следовательно, в интересах более точного и общего развития философской теории практического знания, равно как и в интересах более плодотворных приложений ее результатов в рамках инженерии практического знания (например, в виде созданных в соответствующей программной среде баз знаний) нам необходим единый способ указания на это специфическое использование исходных рассудительных рекомендаций. В соответствии со сказанным выше, это указание должно допускать определенную модификацию посредством добавления в него указаний на конкретные условия применения и сами применяемые навыки. Проще всего, поэтому, мыслить его в качестве некоторого двухаргументного функтора, скажем, вида [...,...], для получения из которого правильно сформулированной рекомендации следует до и после запятой подставить указания на, соответственно, условия применения и применяемый навык, при этом указываемый навык должен быть сознательно применим в данной ситуации. Поскольку мы, как было оговорено в предыдущих главах, всегда имеем дело с конечным многообразием различных условий применения навыков и с конечным многообразием самих применяемых навыков, то для любой данной р. к. могут быть сформированы конечные списки индивидуальных указателей ai,...,an; Р},...,Рт на, соответственно, навыки и условия, модифицирующие данную рекомендацию.
Предложить использовать эти сокращения нетрудно, но гораздо труднее описать их смысл в рамках традиционной теории семантических категорий1. Указание на рассудительную рекомендацию вида, скажем, [P/,cti] удобнее всего истолковать как некую пропозицию, но тому препятствует ряд очевидных причин, отмеченных выше. Как отмечалось в главе I, хотя всякому практическому знанию и может быть естественным образом сопоставлена некоторая пропозиция, применения этого практического знания весьма отличаются от применений соответствующей пропозиции, в силу чего последняя не может быть полностью отождествлена с первым. Кроме того, такая идентификация контекстов вида [Рі,щ] противоречила бы и тому, что сказано в главе II, поскольку любая пропозиция в рамках стандартных семантических конструкций (которых в этом отношении придерживаемся и мы в данной работе) выражает, прежде всего, некоторое множество полных описаний состояния дел, делающих эту пропозицию истинной («удовлетворяющих» или «выполняющих» ее), в то время как согласно определениям, данным в упомянутой главе, контексты вида [P/,cti] выражают гораздо более сложные (и высокоуровневые) семантические конструкции. Почти те же замечания могут быть сформулированы относительно семантической категории аргументов введенного функтора — наиболее простым выходом представляется характеристика их как именных констант. Вспомним, однако, что согласно некоторым из наиболее глубоких логико-философских концепций современности имя есть то, что может быть использовано в описании возможного состояния дел, т.е. в том случае, если в основных своих использованиях (для которых он был введен в язык), данный указатель не функционирует в качестве составной части описаний состояний дел, то такой указатель в строгом смысле именным указателем считаться не может.1
Правда, в имеющейся философской литературе есть определенная тенденция и к расширительному использованию семантической категории имя, расширяющему диапазон возможных использований знаков этой категории далеко за пределы возможных определений. Например, Б. Смит и К. Маллиган, развивая язык формальной онтологии, определяют в качестве основной семантической категории его знаковых контекстов категорию «имени с экзистенциальной/онтологической нагрузкой», несмотря на то, что в этом языке вообще отсутствуют какие либо описания в традиционном смысле этого слова, и эти «имена», соответственно, ни в каком смысле не являются аргументами каких-либо описаний. Но в этой характеристике, как следует из текста упомянутой статьи, ключевым словом является вовсе не «имя», а «...нагрузка», поскольку основное использование рассматриваемых знаковых контекстов состоит в указании на способ бытия тех или иных предметностей и их сущностных отношений с другими предметностями. Ясно поэтому, что здесь «имя предметности» употребляется в обобщенном смысле индивидуального указания на предметность, не обязательно связанного с описанием. Употребляя категорию «имя» в этом смысле, можно было бы назвать наши контексты вида [P/,oti] «именами с диспозитивной (или, учитывая ригористический характер рассматриваемой р. к., с императивной) нагрузкой».
С помощью введенных обозначений р. к. агента может быть представлена в виде множества соответствующих записей в некоторой реальной или гипотетической базе знаний. Однако, поскольку число таких записей может быть достаточно велико и поиск в такой базе может оказаться довольно трудоемким занятием, может быть предложен ряд вариантов более экономного представления р. к., использующих широко применяемые в инженерии знаний методы, например, матрично-векторные, допускающие также представление практических знаний с помощью фреймов, сетей и т.п. форм. Например, для любой группы удовлетворяющих одному и тому же полному описанию из принятого пространства описаний состояний окружающей среды совокупность безусловного (негипотетического) практического знания об этих ситуациях может быть записана в виде вектора следующим образом. Пусть 0С,...,ап -имена всех навыков из рассматриваемой совокупности, из которых в состояниях, удовлетворяющих описанию Ph сознательно реализуемы ровно к, при к п навыков, а именно, (в порядке их появления в последовательности oci,...,ccn) навыки cii(i),...,aj(k). В таком случае базисное практическое знание о соответствующей Р( ситуации может быть полностью записано в виде к— мерного вектора, у -я координата которого есть 1, если рекомендация-диспозиция о реализации навыка присутствует среди исходных рекомендаций данной рассудительной конституции и 0 в противном случае.
